Отмеченный сигилом

Дмитрий Миконов, 2019

Великая империя скатилась в бездну войны всех против всех. Сущности первородного мира превратили людские земли в кровавое ристалище. Монахи белого пламени слишком заняты, чтобы противостоять им, – они отлавливают еретиков. Имперские легионы из последних сил сдерживают мятежников. Последняя связующая нить между гибнущими провинциями – надежно защищенные караваны… Лаен Тарк – один из лучших тайных клинков гибнущей империи. Но его враги не могут об этом знать: бывший исполнитель приговоров его величества скрывает эту часть своего прошлого. О котором не сожалеет, ибо потерял память. Он не следует клятве долга, ибо его клан призвали на эшафот. Он не чтит белое пламя, ибо в его мысли постоянно вмешивается чужой голос… Ныне Лаен нашел себя в качестве главы дозорных каравана, что следует от одного людского анклава к другому через зараженные земли, где сущности первородного мира ведут кровавую войну…

Часть первая

Урочище каторжников

Глава 1

451 год от возвышения Триграда, месяц бархатец

–…Лаен! Господин Лаен! Проснитесь же наконец!

Обладатель бесцветного голоса с едва уловимым стариковским оттенком оказался настойчивее ярмарочного зазывалы. Под его напором тягучий и пульсирующий бордовым кошмар медленно, но верно отступал, оставляя после себя разграбленную безмятежность и горький привкус ржавчины на языке. Если бы не настырный старик, Лаен Тарк, как обычно, настиг бы свою жертву на ступенях каменной лестницы и всадил в ее дрожащее тело двенадцать дюймов остро заточенной стали. В чем несчастный провинился перед ним, он не знал или не помнил, но так случалось уже более тысячи ночей…

Покрытый шрамами жилистый человек распахнул карие глаза, с облегчением разрывая связь с тяжелыми видениями. Обычно он предпочитал действовать, а не наблюдать, но проклятый кошмар в какой-то момент установил свои незыблемые правила. Успокаивая дыхание, Лаен провел шершавой ладонью по темно-русому ежику волос, сбрасывая капли пота.

Какой-нибудь ханжа, родовитый житель центральных областей Аламийской империи с ходу мог посчитать его кордом — представителем одного из ассимилированных Аламией народов. За неподобающий рост, немного ниже положенных шести футов, мягкие черты лица без волевых граней и короткую прическу, достойную солдата или наемника. Но свое мнение, верное лишь отчасти, имперец, скорее всего, оставил бы при себе, едва взглянув в колючие глаза пробужденного.

— Десятник Морок! — совсем отчаявшись, скомандовал старик, и все встало на свои места.

— Да не сплю я, Фабио, успокойся! — недовольно буркнул тот, кого назвали десятником. Его рука зашарила под топчаном, где должна была находиться деревянная фляга с водой. Пробка полетела на пол, кадык жадно задергался, и прохладная влага пролилась на покрытые старыми рубцами грудь и живот, напрочь смывая остатки сна. Возрастом десятник был той поры, когда юношеские порывы и страсти давно закованы в цепи благоразумия, но кровь в жилах еще способна при случае расплавить оковы.

— Ты чего раскричался-то? Вроде не рассвело еще. — Протянув руку, Лаен отодвинул занавеску. За окном кибитки царила мгла, но край неба на востоке, пронзенный ледниками гор Предков, уже успел едва порозоветь.

До выхода каравана на тракт оставалась минимум пара часов.

— Господин, там ваш дозорный… этот, как его? Рыба! У ворот имперской крепости вас дожидается. Говорит, срочно очень! — Сухопарый мужчина, которому прожитые годы безжалостно изрезали морщинами лицо, скорее уже старик, с умными глазами, но неряшливым видом, напоминающий обнищавшего профессора какой-нибудь из академий Данаста, виновато развел руками в стороны и скривил губы то ли в усмешке, то ли выражая сочувствие.

Являясь старшим приказчиком владельца каравана, а также хорошим приятелем десятника, он много лет назад неудачно попал под Алмазный дождь и потерял контроль над частью мышц лица. С тех пор старик мог без труда изображать хоть ожившего мертвеца, хоть упыря не хуже лицедея на подмостках.

Убедившись, что десятник не спит, Фабио захлопнул дверь кибитки с обратной стороны и убыл восвояси, впустив в остывшее за ночь нутро крытой повозки изрядную порцию свежего воздуха. Бархатец в этом году выдался особенно холодным и мокрым, обещая караванщикам скорую осеннюю распутицу. Если начнутся дожди, множество текущих с гор ручьев вздуются мусором из разрушенных деревень и затопят низины, тогда обоз рискует надолго застрять в урочище Каторжников. Восставшим с погостов и их хозяевам, живорезам, непременно придется по душе подобный расклад.

Десятник с хрустом потянулся, с наслаждением разминая затекшие мышцы. Что там могло такого случиться? Явно ведь не нападение, иначе весь лагерь давно бы стоял на ушах. Силища немалая нужна, чтобы попытаться взять штурмом имперский сторожевой форпост. Тут скутатов одних, о доспехи которых лошадь в лепешку расшибиться может, не меньше полусотни наберется.

Нетрудно было предположить, что пройдоха-комендант втридорога содрал с негоцианта за возможность каравану переждать ночь под стенами защищенной баллистами крепости и укрыться от чудовищного левиафана, иногда прилетающего со стороны горных отрогов. Но оно того стоило. А как по-другому-то? Солдатам цеха капитана Вортана тоже требовался отдых. Впрочем, как и соглядатаям десятника.

Рыба, Рыба… толковый малый. Такой зазря начальника тревожить не станет, особенно за несколько часов до отбытия. Вздохнув, Лаен натянул через голову черную льняную рубаху и подвязал тесемками серые гвардейские штаны. Что тогда? Банда ухорезов в укромной лощине тракт перекрыла и засаду готовит? Или оголтелые степняки, совершая набег, вконец обнаглели и углубились на территорию Аламийской империи настолько далеко? Мало им, кривоногим любителям кобылиц, Вольницу на юге грабить.

Или мятежники умудрились просочиться через пикеты Безземельного графа? С этих станется…

Натянув на ноги мягкие удобные сапоги с высоким голенищем из кожи иммаритской свиньи, позволяющие передвигаться почти бесшумно, десятник сомкнул веки и особым образом прислушался к ощущениям. Сигил Пустоты, выжженный на животе каленым железом, печатный символ связи с Зеркальным миром, или Шуйтаром, где потерянные Малькой души обретали пугающие формы, мерно холодил кожу, не предвещая опасности.

Это означало, что никто и ничто поблизости не пытается использовать магию Шуйтара для обнаружения живых или мертвых. Адепт клана джарахов, а некогда — верный слуга его императорского величества, мог утверждать это с уверенностью.

У противоположной стены, где обычно на нижнем ярусе кровати вне дозора отсыпался один из подчиненных десятника по кличке Гузло, одеяло пошло ходуном, жалобно скрипнуло дерево под грузным телом, и тишину пронзил громогласный всхрап.

Десятник поморщился — до ноздрей докатился разлитый в воздухе кислый запах дешевого вина вперемешку с чесночным духом. Так вот чем закончилась вчерашняя проповедь отца Мэтью! Пользуясь случаем, монах затеял ее среди караванщиков сразу после банных дел и ужина. Чтобы не давать повода, десятник тоже немного послушал про белое пламя старца Воритара, с помощью которого тот в старинные времена ловко разгонял тварей Шуйтара, а потом, утомленный переходом по опасным местам, отправился спать, прихватив с собой изрядную порцию жареного мяса.

Темно-коричневый походный плащ из грубой шерстяной ткани, с глубоким капюшоном, почти непромокаемый, завершил наряд. В таком виде джарах непременно обольстит скупую на ласки холодную красавицу-ночь и останется ее фаворитом до самого рассвета. Лаен был в этом уверен — во всей огромной Аламийской империи выходцам из клана джарахов не было равных в искусстве скрытности. Да что там империи — на всем Континенте, обитаемой части мира!

Забрав из-под матраца трехгранный стилет и тем самым завершив облачение, десятник соглядатаев каравана по прозвищу Морок покинул огромную крытую повозку.

Хитрый паук Невзра, которого джарахи считали своим покровителем, уже собирал с небесного купола свои глаза-приманки. Плеяды уже не очень ярких огоньков перемигивались над головой из последних сил. В окрестностях стоянки царствовала предрассветная тишина. Но не пустая и звенящая, что присуща склепу или могиле, а та беспокойная, шуршащая, что наступает в последние часы перед побудкой, когда самые деловитые уже не спят, а остальные ворочаются с боку на бок, из последних сил растягивая тягучую дрему перед неизбежным моментом.

Сам караван у десятника стойко ассоциировался с огромным закованным в блестящий панцирь червем-переростком, что, по рассказам пилигримов, обитают в песках Санданирского халифата, далеко на юге. Свернувшись в защитное кольцо вокруг имперского форта и ощетинившись кострами, собранное из лошадей, повозок и людей существо дремало и берегло дыхание, набираясь сил перед следующим переходом. Скрипели сыромятные ремни, намертво стягивающие дерево и металл в единое целое, хлопала на ветру просмоленная парусина, способная защитить даже от Алмазного дождя, лошадиное ржание опоенных алхимическим зельем тягловозов перемежалось с редкими окриками патрульных.

Потуже запахнув плащ и проверив доступность стилета, укрытого на поясе, десятник, не теряя времени, пошел к высоким воротам имперской крепости, где будто глаза хищника ярко горела пара факелов. Впотьмах ему приходилось лавировать меж многочисленными кибитками, каретами и телегами, где спали люди и хранились товары, закупленные в приграничном Хаске. Если небесный охотник Невзра будет столь милостив, что позволит каравану достичь Атрели в Приланском лесу, а его светлость негоциант Фект Стелайский проявит привычную щедрость, всех ждал очень неплохой барыш…

Неожиданно сигил Пустоты больно уколол кожу. Рука десятника самовольно дернулась к оружию.

— Гнида справился! — Из-под одной из телег выкатилась низкорослая тень размером с крупную собаку и с клацающим звуком метнулась к десятнику. Сделав молниеносный шаг в сторону, Морок перехватил нападавшего за жесткий ворот измазанной в грязи туники. Поняв, что маневр не удался, тощий мужичонка с выпирающими мослами и ребрами задергал ногами в воздухе и тоненько заверещал: — Гнида умный! Гнида знает, что десятник невидим для Шуйтара! Но гнида хитрый! Гнида караулил, смотрел глазами…

— Тише, тише! — Лаен аккуратно опустил бедолагу на землю и быстро огляделся. К счастью, рядом никого, кроме них, не было. — Во-первых, я тебе сколько раз говорил, не кричать про то, что ты меня не видишь… э-э… своим чутьем. Говорил? — Лысый мужичонка виновато развел в стороны все четыре руки и удрученно пощелкал нижней челюстью, вытянутой далеко вперед и оканчивающейся загнутыми к верхней губе наростами-клещами. — Говорил. Вот. Не нужно об этом никому знать. Усек? Во-вторых, чего ты здесь шляешься? Если тебя увидят солдаты из форта, тебя убьют. Убьют, понимаешь? Это… как бы тебе втолковать… ну будет как в тот раз, когда ты попал к живорезам.

— У-у-у! Нет! Нет! Нет! — Кучерявые волосы на загривке Гниды встали дыбом и укололи руку десятника. Существо вырвалось и сигануло обратно под телегу. И уже оттуда робко предложило: — Лаен играть?

— Да, играть. — По-другому избавиться от общества в общем-то безобидного Гниды было затруднительно. — Твоя задача — спрятаться так, чтобы я тебя найти не смог, когда вернусь. Пару яблок получишь, если справишься. Гнида понял?

— Да! Да! Гнида понял!

Строго глянув напоследок под повозку, десятник убедился, что уродец не следует за ним, и продолжил путь к воротам. По непонятной причине сущность Шуйтара, поднявшая и изменившая Гниду, отказалась от дальнейшего порабощения тела, вернув часть души бывшему владельцу. Его светлость негоциант Фект выкупил несчастного в Хаске у отряда охотников за головами, которые планировали вести измененного на запад, на территорию Собора Воритара. По слухам, монахи щедро платили золотом за каждую необычную зараженную особь. Фект Стелайский же держал Гниду как своеобразную диковинку, которой можно было похвастать перед партнерами на важных переговорах.

У наглухо закрытых ворот, ведущих в имперский форт, на корточках сидел парень, облаченный в черную хламиду, с легким охотничьим самострелом за спиной, и катал во рту травинку. При виде начальника он вскочил на ноги и с ходу принялся докладывать:

— Господин десятник! За холм Висельника по тракту каравану никак нельзя! Туман там!

— Какой еще туман? Рыба, ты в своем уме? Алмазный дождь, что ли, собирается пойти?

— Нет, не то. Я не сразумел… — смутился парень с некрасиво вытянутым вперед лицом, на котором по обе стороны, по-рыбьи, располагались водянистые глаза. Именно благодаря пьяной повитухе к рябому было исключительно сложно подобраться незаметно, что делало его ценным дозорным. — Господин, это будто… морок. — Невольно произнеся негласное прозвище десятника, парень смутился еще больше и принялся частить, проглатывая слова: — Я, значит, по тракту, вперед, как вы велели. Смотрю, значит, чтобы швали всякой и мертвечины не было. С лигу, наверное, отмахал — думаю, хватит, обратно пора. А там колыба рядом, в полях…

— Что рядом? — не понял десятник.

— Ну, колыба, изба такая без окон. Там наши пастухи летовали, когда стада на выгоне держали, — объяснил Рыба, а десятник вспомнил, что парень был родом как раз из этих мест. — Думаю, загляну, по старой памяти, сердце повело… — Рябой с надеждой глянул в глаза десятника, понимает ли тот. Десятник понимал. Его родные места тоже подверглись разорению после проклятого Ритуала, разделившего историю Аламийской империи на до и после.

— Так, колыба. Понятно. Там туман?

— Не совсем. Перешел я, значит, ржаное поле… Жалко так, господин, колосок к колоску, солнцем налитые… простите меня, господин десятник. — Он шмыгнул носом, но собрался. — За колыбой озеро, наши там скот поили, так вот, как я ни старался, озера не увидел.

— Ну, понятно, темень такая…

— Нет, — не согласился рябой и решительно мотнул головой. — До озера там рукой подать. Вроде и вижу его, а пелена взор стелет… будто Малька подолом своим перед глазами вертит. Страшно стало, аж жуть! А вдруг жница по мою душу пришла?! Я пошире глаза раскрыл, рассмотреть хочу, я потом — раз! Понимаю, что мать вспомнил и братишку малого… Думаю, ладно, с устатку мысли в кучу собрать не могу. Попил, значит, из фляжки. — В качестве доказательства Рыба было сунул под нос десятнику кожаную флягу, но тут же подозрительно быстро отдернул руку, сообразив, что начальнику вряд ли понравится исходивший от нее запах. — Хм… да, водицы испил, значится. А понять, что там у озера происходит, не могу никак! Мысли друг за дружку цепляются, тоскливо становится, охота развернуться и бежать со всех ног…

— Та-а-ак… Правильно сделал, что меня разбудил. — Десятник кивнул сбитому с толку парню, прикинул оставшееся до рассвета время и принял решение: — Давай-ка веди к колыбе своей, сам хочу поглядеть. Надо успеть, пока караван не тронулся.

— Так, может… этим сказать? — Рыба махнул рукой в сторону форта. — Пущай патруль лимитатов и скачет туды… Их ведь поставили тракт охранять.

— Этим? Рыба, ты в своем уме? — Десятник легонько стукнул подчиненного пальцем в лоб. — Ты масляную рожу капитана видел? Плачется, что сослали его сюда, а сам небось сотни лир отвалил начальству, лишь бы на фронт не отправили, на копья мятежников. Окружились стенами и сидят ровно, а там, глядишь, и война закончится. Да у нашего негоцианта золота не хватит, чтобы этих вояк за частокол выманить! Тьфу!

Смачный плевок стал своего рода эпилогом обличительной речи. Велев Рыбе показывать дорогу, десятник Лаен направился следом.

…Вязкое дыхание ночи по-хозяйски заполонило окрестные поля и леса, белесой дымкой роясь в росистых овражках и балках. Грядущий рассвет все еще не набрался смелости перешагнуть за островерхие цепи гор. Туман скрадывал звуки и будоражил воображение. Даже цикады не решались задать ритм грядущему утру: то ли ожидали непогоды, то ли опасались того, что скрывалось во тьме.

Низкие свинцовые облака нависли над ржаным полем, густо заросшим разнотравьем. В воздухе неуловимо витал аромат хлеба и меда. Но едва ли это было взаправду — почти все кордские подворья давно покинули здешние некогда благодатные земли, спасаясь от ужасных сущностей мира Шуйтара, живорезов и — что там юлить — солдат императора, привыкших отнимать последнее. Лишь кривые контуры изб, остатки частокола да полуобвалившаяся колокольня церквушки вдали за полем служили напоминанием о присутствии здесь некогда добротного поселения.

Вдоль поля, почти касаясь березового подлеска, серой нитью протянулась старая разбитая колея, зажатая с двух сторон колючим осотом, вымахавшим в человеческий рост. С каждым годом, прошедшим со времен Ритуала, дорога все больше приходила в запустение, и сегодня, спустя дюжину лет, она выглядела как едва заметная узенькая тропка. В просвет облаков заглянула надкушенная желтая луна. Ночная гостья латунным бликом подсветила укрытое туманом ржаное поле и едва заметные силуэты двух человек, быстро идущих по старой колее.

— Рыба, — негромко позвал десятник. — Долго еще?

— Нет, господин Лаен, — наклонив голову, едва слышно отозвался тот. — Почти пришли.

Обещанное рябым пастушье жилище с двускатной крышей возвышалось на самом краю поля, венчая небольшой холмик. Было похоже, что местные забросили ее задолго до известных событий. Изба без окон прогнила настолько, что дальняя торцевая стена отсутствовала, рассыпавшись бревнами где-то у подножия холма. Внутри из убранства — топчаны по стенам да низкий стол в центре. Все покрыто водянистым мхом. Пахло древесной гнилью и запрелой прошлогодней соломой.

— Сюда, господин, сюда пожалуйте… — прошептал Рыба и сделал приглашающий жест. Он осторожно прилег животом на один из топчанов и, вытянув шею, принялся вглядываться в черноту провала выпавшей стены. — Господин! Тумана почти нет!

Лаен не стал повторять подвиг Рыбы и поганить одежду, а, опустившись на корточки, продвинулся вперед, оперся на склизкий торец уцелевшего бревна и выглянул за пределы строения.

Ему категорически не понравилось то, что он там увидел.

Впереди, насколько позволял рассмотреть ночной полумрак, тянулась широкая ложбина с небольшим овальным озерцом посередке; за ним виднелась полоса тракта, по которому в скором времени должен был проследовать караван. Ровная гладь естественного водоема поблескивала в свете луны, будто огромный зрачок неведомого существа. На дальней стороне озера, прямо на обрывистом берегу неярко горел костер, возле которого двигались какие-то тени.

Налетевший с озера порыв ветра раздул тлеющие угли, и пламя вспыхнуло с новой силой. Круг света расширился на несколько шагов. Из темноты показалась старая скрюченная береза, корнями намертво вцепившаяся в подмытый берег, остатки мостков, торчащие из глубины, словно зубы, и… три женские фигуры.

Десятник и рябой как по команде пригнули головы и скосили глаза в сторону, чтобы ненароком не привлечь к себе внимания. Ведь всякому известно: если долго смотреть на человека со спины, тот обязательно обернется. Даже если это и не человек вовсе.

В безмолвном хороводе кружились три девицы, то пропадая, то появляясь в круге света. Их длинные черные волосы взметались от резких быстрых движений, а обноски нательных рубах, или по-другому — камиз, рваными лентами свисали с плеч, почти не скрывая стройные и гибкие тела. Белые как снег бескровные руки выписывали в ночном сумраке сложные пируэты, будто вторя мелодии невидимого музыканта, который то замедлял свой ритм, то ускорял его до немыслимых высот.

Действо завораживало, притягивало, вызывало неуместные желания. Танец достиг апогея, девицы вошли в раж, поражая своей грациозностью и изяществом линий…

«Лаен Тарк! Сударь! Очнитесь немедленно! — В голове десятника неожиданно, но весьма настойчиво прозвучал женский голос, обладающий чарующим грудным контральто. — Я и не думала, что вы падки на таких… крестьянских девок. Боюсь, вам не придутся по вкусу их ласки!»

Уже с первыми нотками женского голоса Лаена покинуло состояние оцепенения, которое, нужно сказать, возникло отнюдь не под действием витающих в округе чар. Поджав губы, десятник скривился. Резкое вторжение в собственные мысли создавало ощущение, будто его застигли за чем-то непристойным, постыдным.

«Все в порядке, Марта, — мысленно успокоил он незримую собеседницу, которую, кроме него, никто не слышал. — Я просто… вспомнил кое-что».

Лаен не мог подобрать правильные слова, чтобы объяснить возникшие чувства. А может, и не хотел подбирать. Глядя куда-то сквозь отплясывающих существ, он чувствовал боль в верхней части груди, и никак не получалось сделать вдох.

«Сестра?» — догадалась Марта. В ее голосе угадывалась грусть.

«Может быть… — через силу ответил Лаен, по большому счету не желая врать самому себе. — Не будем об этом».

«Хорошо, — с легкостью согласилась невидимая Марта и тут же чисто по-женски сменила тему: — Там этот ваш… Рыба. Сейчас совсем раскиснет».

Десятник повернул голову к подчиненному — надо сказать, весьма вовремя. Рябой мелко сучил ногами, страшно вращал повернутым к Лаену кровяным глазом и уже был готов рвануть навстречу новым, доселе неизведанным ощущениям. Бесспорно — последним в его случае.

Лаену ничего не оставалось, как рывком сдернуть подчиненного на пол, зажать ладонью рот и слегка вдарить по ребрам.

— Аугххх… — захрипел Рыба, пытаясь сделать глоток воздуха.

Десятник не зря когда-то взял рябого на службу — спустя пару ударов сердца парень очухался и знаками принялся показывать, что с ним все в порядке.

— Господин, я лучше туды, на воздух!.. — отдышавшись, прошептал он, тыча в дверной проем.

Лаен не возражал. Дождавшись, когда рябой выйдет за пределы строения, десятник вновь обратил взор на дальний берег озера.

Девицы продолжали резвиться, но теперь их танец уже не выглядел столь привлекательным — однообразные движения в ночном безмолвии производили скорее жуткое впечатление. Все это выглядело как ритуал. Четкие, выверенные удары босых пяток, несомненно, создавали на земле особый магический рисунок — сигил, таинственный символ, позволяющий взаимодействовать с миром Шуйтара.

Окинув взглядом контуры невидимого во тьме ведьмовского знака, десятник неосознанно коснулся ладонью живота, где под рубашкой среди множества шрамов скрывался его собственный сигил, в шестнадцать лет нанесенный каленым железом по приказу круга старейшин клана джарахов.

«С помощью своего сигила мары восстанавливают энергию, — откликнулась Марта на думки Лаена. — В отличие от творений живорезов этот вид ведьм активен в дневные часы. К восходу солнца они закончат передавать «собранный урожай» своему принципалу в чертоги мира Шуйтара. Взамен повелитель одарит их мощью и ненавистью к людям в живом и мертвом обличье. Даже не пытайтесь помешать им, сударь. В процессе обряда твари почти неуязвимы, к тому же их защищает круг очарования. Далеко не каждый способен противостоять ему… Конечно, к отмеченным сигилом Пустоты это не относится», — усмехнулась она, как бы намекая на принадлежность Лаена к клану джарахов.

«Откуда ты все это знаешь?» — как бы невзначай поинтересовался мысленно десятник, и подзабытые подозрения зашевелились в подсознании с новой силой.

«Вообще-то, если вы забыли, при жизни я следовала заветам гильдии детей Мальки, — с изрядной долей ехидства напомнила Марта, по всей видимости, объясняя все уже не в первый раз. — Поднимала на ноги тяжелобольных, даже после горячки и чернотелья. Хотя, если точнее, наша община лекарей занималась сращиванием плоти и врачеванием ран.

Так вот, про ведьм я читала в трактате о тварях, написанном иеромонахом Собора Воритара, самим Юстианом Прозорливым.

Как сейчас помню, там сказано, что перворожденными марами считаются сестры, собственноручно казнившие родного отца-мельника за невыносимые условия жития. Как писал иеромонах Юстиан, после дознания с пристрастием, учиненного представителями Единой Церкви в присутствии младшего княжеского писаря, выяснилось, что четыре дщери мельника, предварительно опоив его, умышленно засунули бессознательное тело отца в шестерни механизма. Хотя сами они до последнего отрицали…»

«Погоди. — Лаен мысленно прервал Марту, ухватившись за явное несоответствие. — Четыре?.. На берегу я вижу лишь трех».

«Странно. Юстиан писал, что сестры встретили очищение, взявшись за руки и поклявшись до последнего вдоха быть вместе. Даже острая сталь не смогла разрушить их обет — девушек так и закопали, четырех в одной яме. Кстати, эта грубейшая ошибка впоследствии официально признана Собором Воритара и лично его святейшеством патриархом Есидой… Я считаю, нам не следует здесь задерживаться».

Лаен был абсолютно согласен со своей незримой спутницей. Выбравшись из дурно пахнущей колыбы, он обратил взор на восток: туда, где купол неба по обыкновению подпирали белоснежные пики гор Предков, наблюдаемые почти из любой точки Аламийской империи. Край неба на глазах наливался красным — до того момента, как взойдет солнце, оставалось всего ничего.

— Рыба!

— Да, господин десятник!

— Ступай назад, к нашим; доложи его светлости обо всем, что видел. По тракту дальше нельзя. Пускай возницы делают крюк по объездным дорогам — холм Висельника, значит, по левую руку держат. Конечно, так немного дольше получится, так что времени зря не теряйте. К вечеру как раз должны успеть до старых мануфактур добраться, где ночевали, когда из Атрели в Хаск шли. Все понял?

— Да, господин. Я помню, там старая дорога есть: если не размочило ее сильно, повозки должны пройти. Не тракт, конечно, кости изрядно растрясет… — согласился рябой и, помолчав, нерешительно поинтересовался: — А вы как жись?..

— Я тут деревню за полем видел. — Десятник подбородком указал на запад, где по пути к колыбе ему на глаза попались покосившиеся избы. — Нужно глянуть, что и как… — И, проникновенно посмотрев на Рыбу, неожиданно признался: — Карту урочища Каторжников хочу составить, понимаешь?

— Да, господин десятник! Очень полезно это! — согласно закивал Рыба, незаметно сплевывая. Ему приходилось видеть, как старшой дозорных во время привалов старательно выводил гусиным пером на пергаменте кружочки, черточки и разные закорючки. В такие моменты парни оставались без присмотра и появлялась возможность безнаказанно покемарить или сходить побалакать с общинными женщинами.

Десятник тем временем продолжил свою мысль:

— Потом напрямки срежу и нагоню вас, ну или уже возле мануфактур увидимся. Заодно проверю, не увязался ли за нами кто от Хаска. А то что-то мне в последнее время мерещится…

— Так, можись… я с вами? — Судя по тону, Рыба явно надеялся на отказ. Его надежды оправдались.

— Нет. За старшего у наших соглядатаев будешь, пока я не вернусь. Да, и скажи господину Вортану, чтобы дополнительных людей из своего цеха выделил для охраны. На всякий случай.

Понятливо закивав, Рыба скривил физиономию от предвкушения общения с капитаном — надменным и заносчивым типом. В расстроенных чувствах рябой, как ему показалось незаметно, достал из-за пазухи фляжку и украдкой прихлебнул из нее, кося глазом на Лаена.

Дозорный давно перестал удивляться необъяснимой привычке десятника самолично шастать по делам службы. Странный он. Будто и не «господин десятник», с которым его светлость негоциант Фект, владелец каравана, советуется по всем вопросам касаемо безопасности и разведки, а простой служка на побегушках.

Скрытный душой, что сыч лесной. Заведует дозорными уже почти год, а с парнями так браги ни разу не испил. Брезгует? Благородных кровей? С другой стороны, как десятник командование принял — порядку больше завелось, даже вечно недовольный всем Дьякон, товарищ Рыбы, это однажды признал.

Дисциплину уважает. Караульные на дежурстве заснуть боятся — ходит бесшумно, аки тот кот черный, а увидит, что закемарил дозорный, — учит прямо на месте. Если серьезная провинность — может и рукояткой плетки огреть, которая у него всегда к левому предплечью примотана. Обидно, конечно, огретому, но ведь сам виноват…

Караванщики за глаза его Мороком прозвали. Мрачный по обыкновению, будто туча грозовая, но чтобы молнии не по делу в подчиненных метал — пожалуй, не было такого. Сдержан по-благородному, но не из высокой знати — бывает, такую присказку из слов бранных составит, что даже возничие рты разевают.

Безопаснее стало. Вот и сейчас, шутка ли: обоз до самого приграничного Хаска сходил по старому тракту и уже взад наполовину возвернулся, а потеряли лишь двоих. Да и то вины господина Лаена в том не было — на привале одна из стряпух с дитем без спросу в околок пошла по ягоду, да так и не вышла, дура заполошная. Поискали, конечно, да где там…

Вспомнив пропащую, с которой, бывало, коротал время вне дозора, Рыба не удержался и, сделав вид, что мочится в кусты, еще раз слегка приложился к фляжке, поминая усопшую.

Но десятнику сейчас было не до него. Полностью погрузившись в свои мысли, он разделил часть обратной дороги с подчиненным, а потом уверенно свернул на едва заметную тропку, ведущую через упавшие плетни бывших огородов прямиком к обветшалой деревеньке.

Конечно, непозволительная вольность Рыбы не укрылась от его внимательных глаз. В былое время за такое вообще не менее двух десятков палок по спине полагалось. И то если впервые попался. Но после Ритуала настали другие времена. Каждый искал свой способ сохранить рассудок в водовороте событий, что захлестнули Аламийскую империю двенадцать лет назад.

Мощнейшее государство Континента развалилось на провинции-анклавы буквально в первые годы гражданской войны, а сейчас попросту билось в агонии, представляясь легкой добычей для любых хищников. Как выяснилось со временем, таковых оказалось немало как снаружи, так и внутри огромного колосса на глиняных ногах.

«Когда-то это должно было произойти. — Голос Марты в голове Лаена звучал задумчиво, с нотками горечи. — Император Хелий Третий погряз во внешних войнах и внутренних интригах, что и привело…»

«Чушь все это! — неожиданно со злостью отмахнулся десятник. — Виноваты конкретные люди… а особенно этот… как его… граф Арский. Тот самый, что при императоре курировал совет алхимии. Это он придумал и провел магический Ритуал, ну или что там… В общем, именно граф ответствен за то, что сейчас происходит. Из-за него, как говорят монахи, мир Шуйтара породнился с нашим. Из всех щелей полезли живорезы и ведьмы, рвущие в клочья друг друга и вообще все живое. И наконец, из-за его проклятого Ритуала восстали Западные баронства!» — Последние слова Лаен едва не выкрикнул вслух, но вовремя опомнился.

«Возможно, — кротко согласилась Марта, прекрасно помня, откуда десятник родом. Тем не менее после паузы она продолжила свою линию: — Но про Ритуал известно лишь то, что говорят в народе. А людская молва, сами знаете — из уст в уста правды не сыщешь. И с каких это пор вы, сударь, начали прислушиваться к церковникам? Даже родная дочь императора, Юлия, выступила против них и своего отца… и вряд ли это произошло спонтанно, как вы утверждаете — из-за Ритуала. Ты сам-то за кого, господин десятник?» — Неожиданный вопрос поставил Лаена в тупик.

«Не твоего ума дело! — огрызнулся он, уходя в обычное подавленное состояние. Затолканные в глубины подсознания мысли о родном доме, семье, годах беспамятства в который раз прорвали выстроенную сознанием плотину. — Сколько раз просил — не лезть в мои мысли! Особенно когда твари кругом…»

Марта больше не проронила ни слова. Возможно, действительно не желая отвлекать в столь опасный час, а может, попросту обиделась.

Но Лаен продолжал размышлять над ее словами. В одном бывшая целительница была права: десятник совсем не понимал, за кого он в этой междоусобной сваре, в которую оказались втянуты даже соседние с Аламией государства.

Клан джарахов действительно испокон веков служил императору в качестве непревзойденных соглядатаев и шпионов, которых не мог почувствовать ни один заклинатель Шуйтара, будь он хоть печатник, хоть просящий. Непроницаемая оболочка сигила Пустоты защищала разум, блокируя воздействие мира Шуйтара как изнутри, так и снаружи. Именно из-за этого, как втайне подозревал десятник, душа Марты и оказалась заперта где-то в глубинах его разума.

Случилось это примерно семь лет назад или около того. Тогда целительницу прямо на глазах десятника от горла до промежности распотрошил черный алхимик, планируя призвать мощную сущность Шуйтара для своих экспериментов.

Джарах Лаен Тарк по прозвищу Морок никак не мог помешать его затее по одной простой причине — его планировалось принести в жертву следующим…

Не давая себе вновь погрузиться в мрачные воспоминания, десятник выудил из-под плаща стилет и пальцами правой руки принялся крутить его вокруг кисти. Привычные движения помогли сосредоточиться. В лунном свете блеснули нанесенные на лезвие витиеватые узоры, похожие на санданирскую вязь. Лаен не знал, что они означали и означали ли что-то вообще. Стилет являлся трофеем и достался десятнику после одной памятной попойки в каком-то из кабаков Атрели.

«Марта! — примирительно позвал Лаен целительницу. — Ты не знаешь, что здесь написано?»

«Не имею ни малейшего представления, сударь, — холодно отозвалась Марта. Но целительница не умела долго сердиться. — Чувствую только, что это оружие может причинять дополнительную, ментальную боль. Оно как-то связано с моей гильдией, но я не понимаю, как именно. Если не ошиблась, стилет обучен разрывать плоть, такая рана будет заживать очень долго».

«При всем уважении, Марта, пойми: я не разделяю убеждений детей Мальки. Вы обретаете силу врачевания, жертвуя своей покровительнице в мире Шуйтара собственную плоть, боль и страдания».

«Вы несете полнейший вздор, сударь! Первородная мать, проводница душ или Малька, как называют ее аламийцы, учит не бояться страданий и увечий. И вы не совсем правы — свою плоть кладут на алтарь лишь последователи общин лекарей, где учат на хирургов и костоправов. Остальные преподносят матери иные дары».

«Да уж. — Лаен нервно усмехнулся и повел плечами. — Остальные не лучше! Доводилось мне видеть кордских слепых лекарей, с ходу определяющих недуг пациента, или заживо гниющих докторов — за неделю исцеляющих вкусивших мора. Но долго ли они протянут на этом свете? Стоят ли их страдания жизней тех, кого они спасают?»

«А в чем смысл оттягивать неизбежное, когда можно принести людям столько пользы?! — запальчиво воскликнула Марта. — Мы не выбираем свою судьбу. Мне было тринадцать, когда настал день инициации. Одна из десятка девушек-кордок, испуганная, но готовая возложить на алтарь свои страсти и желания в обмен на способность избавлять подданных императора от болезней и страданий.

Мне повезло — я проходила обряд одной из последних; воздух молельни уже вдоволь напитался криками и был осязаемо вязким от крови. Ожидание происходящего тогда ввергало в ужас сильнее, чем само действо. Первородная Малька осталась очень довольна моим подношением и даровала мне большие возможности».

«А что потом? Тебя убил проклятый алхимик и все оказалось впустую!»

«Вы не правы… — в ее голосе бушевало настоящее пламя фанатика. — Постоянные страдания учат ценить каждый миг, каждое мгновение. Уходит шелуха повседневной праздности, твое существование оказывается подчинено единственной цели. Не страшно умереть, страшно не успеть…

Я сшивала плоть раненых под стенами столицы, когда Триград осадили отряды великой княжны Юлии — или кабацкой шлюхи, как зовет ее один мой знакомый десятник. Нам, лекарям специальной коллегии по изучению болезней плоти, тогда казалось, что ее безумие вот-вот закончится и отец простит взбалмошную дочь, но не тут-то было!

Дни сменяли ночи, плоть истирала железо, а ненависть лишь крепла. А потом стали появляться ведьмы. Объявившийся в округе слуга погонщиков ведьм, или кровь, заливающая улицы, или происки черных алхимиков — что стало тому причиной, так и осталось не выяснено. А знаете почему? Потому что всем уже было плевать: прознав про ведьм, орудующих в торговом квартале, из глубин трущоб Пепла поднялся безграничный океан черни, которую гнал вперед ужас…

Отрекшиеся от императора зеркальные князья юго-запада, при поддержке Островных королевств, возвели на престол его дочь и установили свою власть в контролируемых провинциях. А я в этот момент врачевала беженцев отсюда, с востока, которых будто баранов гнали появляющиеся повсеместно твари Шуйтара, о которых ранее никто никогда не слышал. Как раз тогда живорезы начали занимать целые деревни, превращая людей в мертвые, но весьма послушные куклы.

Спустя год — вычищала колодцы Подбрюшья на юге от стекающих в них крови и тьмы. В хлебном крае тогда свирепствовали мор и ноздревая гниль. В то время еще оставалась надежда, что с севера вернется армия, сдерживающая воинственного соседа империи — Гаттейский союз, и жизнь вернется в привычное русло. Впоследствии так и вышло, армия вернулась, но у меня лишь прибавилось работы…»

«Но в итоге ты умерла, — мягко напомнил ей десятник. — А в мои планы не входит приближать собственную погибель».

«Пусть так, сударь. А что тогда входит в ваши планы? Бегать до конца жизни? Видеть своих сестер в каждой ведьме? Вспоминать отца, обвиненного в измене и вздернутого на костыле лишь потому, что он дал приют раненым мятежникам?»

«Привести караван к цели…» — будто сквозь зубы процедил Лаен, в этот момент ненавидя целительницу всей душой.

«А сможете ли? Управитесь? Командовать цехом соглядатаев ведь проще, чем собственной памятью, не так ли, сударь? — ехидно поинтересовалась Марта. — А чем вы занимались целых пять лет после того, как случился Ритуал? А? Ну-ка, попробуйте вспомнить! Не получается?»

«Изыди, женщина!..»

Посмурнев сильнее иной грозовой тучи и убрав стилет обратно на пояс, тем самым положив конец дискуссии, десятник ускорил шаг. Порой они бранились не хуже мужа и жены, проживших не один десяток лет вместе и успевших до чертиков надоесть друг другу. К счастью, никто из окружающих этого не замечал, даже вездесущие монахи-псари, слепые инквизиторы человеческих душ, которые умели чувствовать Шуйтар. Сигил Пустоты надежно действовал в обе стороны.

Не всегда раздражение вызывала именно Марта. Десятник действительно не ощущал себя хозяином собственной памяти. Шутка ли, однажды обнаружить себя связанным в клетке черного алхимика и ничего не помнить о примерно пяти годах жизни до этого момента…

Белесая дымка скрывала рытвины и норы, сапоги скользили по влажной траве, и Лаен опасался ненароком подвернуть ногу. Поле плавно перешло в молодой подлесок. Гибкие ветви цепляли края накидки и норовили оцарапать лицо. Незаметно подкравшиеся тучи спрятали луну, и в окружающей мгле зашуршали первые капли начинающегося дождя, к счастью совершенно обычного.

Надвинув капюшон, десятник двигался вперед, по большей части доверяя слуху, нежели зрению. Сигил Пустоты начал потихоньку пульсировать — где-то неподалеку охотились сущности Шуйтара. Занятый анализом ощущений, десятник неожиданно наткнулся руками на преграду и не сразу понял, что перед ним — часть покосившегося забора, что обрамлял бывшие крестьянские наделы. Впереди лежала покинутая деревня.

Глава 2

Одна из поперечных жердей внушила доверие, и Лаен, ухватившись за нее, в одно движение перемахнул через плетень. Подошвы сапог неожиданно глубоко погрузились в успевшую размокнуть землю, и десятник едва не потерял равновесие. Перевел дыхание и огляделся. Ближайший дом находился шагах в тридцати, прямо за темной грудой камней. Нащупав ладонью рукоять стилета, Морок осторожно двинулся вперед, но когда достиг темной кучи, был вынужден остановиться.

Груда камней оказалась частью разваленного колодца и одновременно — своеобразной могилой. Рядом с ней в землю был воткнут короткий шест, который венчала женская голова. Судя по всему, с момента смерти минуло несколько дней: грязно-зеленоватая кожа, обтягивающая череп, местами приобрела бурый оттенок и истончилась до толщины дорогого пергамента. Кончики длинных светлых волос на ветру мели землю, а белесые впадины глаз были обращены прямо на джараха.

Тела или костей рядом не наблюдалось. Возможно, упыри схарчили, а может, утащили живорезы для своих противоестественных человеку нужд.

Лаену показалось, что из жизни девица ушла совсем молодой и, скорее всего, уродиной не являлась. В военное время таким особенно тяжело приходится. Невольно на ум пришли недавние слова целительницы — если дети Мальки сознательно брали взаймы у своей госпожи, то чем задолжала жнице эта девчонка?! Да ей бы еще жить и детей растить…

«Мы не выбираем свою судьбу…»

Нет, с него хватит! Вечные дрязги и препирательства с умершей Мартой однажды сведут его с ума. А ведь прошло всего немногим более пяти или шести лет, как он узнал, что она поселилась в его голове! Тогда чего ожидать дальше? А может, она именно этого и добивается? Хочет, чтобы он лишился разума? И вообще — кто или что она такое, в конце концов?! Целительница позволяет себе лезть в его жизнь и сокровенные тайны, чего и иная жена себе позволить не может! А ему доступно лишь то, что «славящая боль» сама изволила поведать о своей жизни среди детей Мальки.

Ничего… как только караван достигнет Атрели, он начнет действовать. Нет никаких сил более терпеть ее присутствие. Негоциант выплатит полное жалованье, и этого должно хватить, чтобы добраться до портового Вельмонда и там купить билет на корабль до Островных королевств. И тогда с прежней жизнью и с Мартой будет покончено. Говорят, тамошние заклинатели далеко продвинулись в изучении души. Не то что монахи Собора Воритара, предлагающие лишь святое пламя в качестве исцеления от всех бед!

Мертвая голова никак не отреагировала на метание мыслей джараха. Лишь продолжила буравить его взглядом пустых глазниц. Уже собравшись уходить, Лаен случайно заметил на ее лбу странные знаки, небрежно вырезанные чем-то острым прямо на коже. Едва различимые, они напомнили ему символы имперского письма, и после недолгих умственных усилий сложились в имя: «Архея».

Странно, что кому-то могло понадобиться написать на лбу убиенной ее собственное имя. С другой стороны, имперские рудники близ гор сейчас охранялись из рук вон плохо, и среди беглых каторжан попадались бывшие писари. Вполне возможно, что какому-нибудь негодяю могло взбрести в голову поглумиться подобным образом. Например, после насильных утех.

Нахлынувшая ранее серая грусть преобразилась в багровую злость. Десятник натянул на руки тонкие охотничьи перчатки. Аккуратно сняв голову с палки, он положил ее в углубление между двух крупных глыб, для верности прикрыв сверху плоским камнем. Осенив напоследок импровизированную могилу символом белого пламени Воритара, Лаен не оборачиваясь пошел к виднеющемуся невдалеке строению, на ходу представляя, что сотворил бы с насильником, попади тот в его руки.

Сам десятник тоже не был безгрешен. Но существовала черта, которую он страшился переступить, ибо переступившему не было дороги назад — так говорил сначала отец, а потом наставник в клане джарахов. Кинув красноглазому странгу кость единожды, глупо надеяться, что он не придет за другой. Лаен старался неуклонно следовать этому завету.

Тишина накрывала ближайший деревенский дом, будто саван — покойника. Кособокая бревенчатая коробка щерилась остатками дверей и разбитыми окнами. Из некоторых тянуло таким смрадом, что заходить внутрь желания не возникало.

Стараясь не наступать на скользкое гнилье и повсюду валявшийся мусор, Лаен начал огибать строение, планируя выйти на центральную улицу. Дождь помаленьку усиливался, грозя перерасти в настоящий ливень. Неизвестная Архея никак не выходила из его головы, и родилась мысль посетить местную церквушку, примеченную еще издали.

Нет, десятник не являлся тем благопристойным прихожанином, что каждое воскресенье посещает службу — он даже проповедей отца Мэтью старался избегать, считая их слишком притянутыми и удобными для нужд Собора и в целом — Единой Церкви. Просто, раз уж так совпало, Лаен посчитал нужным произнести пару строк молитвы перед образом за упокой неизвестной ему Археи.

А может, он сделает это назло Марте? Предположение показалось десятнику слишком недостойным и гнусным, поэтому он выкинул его из головы.

К счастью, осуществить задуманное представлялось довольно легко — главная и единственная улочка деревеньки вела прямиком к местной обители Единого Отражения. Десятник уже хотел было двинуться по ней, но пришлось повременить и засесть за плетеной изгородью — через дорогу, в избе напротив, ему показалась какая-то возня. Проклятый дождь мешал определить точно, что там происходит. То ли крысы резвятся, то ли хищник лесной в поисках пропитания в человеческое жилье забрел… Сигил Пустоты подозрительно всполошился. Неподвижно просидев несколько минут, Лаен похвалил себя за осторожность.

Два широких в плечах карлика внезапно вынырнули из черного провала дверей на крыльцо, шаркая распухшими ступнями о деревянные половицы. Десятник сразу признал в них подручных живорезов, безмозглых вулдов, которых этот вид сущностей Шуйтара использовал для черновой работы. Массивные плечи уродцев переходили в узловатые руки, переплетенные вздувшимися мышцами. Знающие люди сказывали, что живорезы специально изменяют трупы таким образом еще на погосте, превращая мертвых в полезных рабов.

Уродцы несли безвольное тело, удерживая его за конечности так, что голова бедолаги то и дело доставала до земли и билась о камни. Судя по всему, труп пролежал в избе достаточно долгое время и оказался изрядно поеден крысами — спустя мгновение раздался едва слышимый треск, и тело грохнулось наземь, оставив в руках одного из носильщиков свои верхние конечности.

Второй вулд не сразу обратил внимание на произошедший казус и еще некоторое время волочил несчастное тело по траве, едва не оторвав в придачу и голову. Но тут вмешался третий, и Лаен постарался слиться с оградкой в единое целое.

Какое счастье, что ему не пришло в голову выйти на дорогу!

Надсмотрщик, а это был именно он, внезапно отделился от ствола одинокой яблони, росшей прямо во дворе дома. Оказывается, пока вулды шерудили в доме, он оставался наблюдать снаружи. Мускулистый и голый по пояс санданирец имел кожу цвета пережженного угля — оживший мертвец так ловко сливался с тьмой, что лишь движение выдало его.

Буквально в три шага преодолев расстояние в пять-шесть ярдов до горе-носильщика, лысый бугай взмахнул огромной лапищей, и карлик отлетел аж до самой избы, глухо ударился о подмоченные дождем бревна, да так и замер на земле нелепым кулем.

Лаен поморщился. Слишком часто за последнее время в лапы живорезов стали попадать выходцы из песчаного халифата. Измененные живорезами, они представляли собой весьма опасных противников.

«Император Хелий Третий самолично позвал слуг халифа для борьбы с дочерью и теперь платит им звонкой лирой, — воображение Лаена нарисовало, как Марта пожала плечами. — Они нужны чтобы уничтожать мятежников. А что там происходит, когда пустынники попадают к сущностям Шуйтара, — не больно-то кому и интересно».

«Так и есть, — вынужден был признать Лаен. — Будь моя воля, я бы вышвырнул этих любителей сакры назад в раскаленные дюны! Говорят, что крестьяне волком воют, когда подданные халифа на постой деревню занимают… Не эти, конечно, — поправил сам себя десятник. — А живые санданирцы».

«Иногда я размышляю, — начала неожиданное Марта, — что будет… если вас, сударь, однажды поймают живорезы… или клевреты погонщиков ведьм — не важно, и попытаются превратить в одного из своих рабов? Даже закаленный разум монаха не выдержал бы подобной пытки! Мне доводилось видеть людей в самом начале преобразований, еще до прихода сущности — и даже я нашла это очень… неприятным процессом. Так вот, если они займутся вами — какая участь в этом случае может ожидать меня?»

«Надеюсь, я никогда этого не узнаю…» — буркнул Лаен, у которого вновь на душе заскребли кошки. Он принялся отползать назад, планируя обогнуть избу с другой стороны, чтобы не встречаться с оживленными.

Все прошло как по нотам: либо удача сегодня благоволила джараху, либо темный кожей бугай оказался слишком занят творимой экзекуцией.

Пройдя задами несколько изб, десятник неожиданно заметил тусклый свет, струящийся через разбитое окно одного из домов почти у самой церкви. Надвинув на глаза край капюшона, он подкрался поближе и осторожно заглянул внутрь.

Древняя старуха склонилась над деревянной люлькой, подвешенной под поперечной балкой в центре горницы. Тусклая лучина, закрепленная на противоположной стене, давала рассмотреть лишь очертания сгорбленной фигуры и седые волосы, заплетенные в жидкие косы, которые спускались прямо в колыбель.

Бабка что-то пришептывала, время от времени склоняясь к ней лицом, но слов было не разобрать. Странно, но ее бессвязное бормотание, казалось, исходило из разных углов избы, будто одновременно говорило множество людей. Присмотревшись, десятник заметил, что пламя лучины необъяснимым образом не создавало теней. Словно горницу изобразил нерадивый художник, невнимательный к деталям. Лишь на периферии зрения, там, где сумрак дорастал до тьмы, Лаену чудились причудливые серые всполохи, своей игрой отвлекающие внимание.

«Сударь, уходите отсюда, скорее! — Голос Марты прозвучал очень встревоженно. — Благодаря сигилу слепая морфа не чувствует вас. Но, возможно, слышала. Скорее всего, она выжидает, когда незваный гость еще пошумит. Не дождется — пойдет искать сама!»

Десятника не пришлось просить дважды: мягкие сапоги не издали ни звука, пока он спиной вперед пятился от загадочного дома…

Сверкнула молния, и небеса сшиблись в очередной раз, выплеснув изрядную порцию влаги. Вспышка осветила построенный на пересечении улиц деревянный храм. Строение оказалось высоким бревенчатым срубом с двускатной крышей и узкими оконцами, прорубленными выше человеческого роста. Такие некогда возводила Единая Церковь империи, расширяя сферу влияния на присоединенные земли и населяющих их кордов.

Площадка с колоколом отсутствовала, будто снесенная взмахом огромной ладони или… ударом хвоста костяного левиафана. Скорее всего, проклятый титан некогда успел побывать здесь. По ошметкам бревен струилась дождевая вода. Одна из резных дверных створок, закрывавших проход внутрь здания, едва держалась на верхней петле, а второй и вовсе не было.

Осторожно поднимаясь по ступенькам крыльца, десятник молился, чтобы прогнившее дерево не выдало его звуком или того хуже — не сломалось. «Наверное, прийти сюда было все же не очень хорошей идеей…» — промелькнула в его сознании запоздалая мысль. Но следовало закончить начатое — ведь не отступать же, находясь почти у цели?

Внутри помещение оказалось меньше, чем ожидалось: два ряда деревянных лавок по центру, узкие проходы вдоль стен, а напротив входа — свернутый набок иконостас, преграждающий путь к алтарю. Еще толком не оценив обстановку, десятник по запаху определил, что в церкви кто-то недавно умер. Причем не позднее вчерашнего вечера. Обильно несло кровью и воняло требухой. Дело начало принимать совсем скверный оборот.

Через частично проломленную крышу поступало достаточно лунного света, чтобы Лаен наконец разглядел безжизненные тела двух мужчин. Первый, без видимых ранений, навзничь раскинулся на скамье у самого прохода. Второй неестественно ровно, будто прилежный семинарист на лекции, прильнул спиной к деревянному брусу подпорки, что держала остатки крыши. Как позже разобрался Лаен, в таком положении его удерживала крестовина меча, вбитого в живот вместе с куском туники.

Подойдя ближе и присмотревшись к телам повнимательнее, десятник не поверил своим глазам. Судя по одежде и амуниции, убитые являлись адептами ордена химер — последователями одного из течений магии печатников, которые использовали собственные сигилы ради получения власти над иллюзией. Доподлинно не было известно, каких подношений это им стоило, но освоенная орденцами техника боя в сочетании с фантомами слыла очень действенной.

Если бы так случилось, что десяток северян — закованных в кольчуги бойцов Гаттейского союза, исконных врагов Аламийской империи, выступил против боевой пары химер — Лаен не задумываясь поставил бы все свои лиры на последних.

«А сколько бы вы поставили, сударь, если б против химер выступила пара джарахов? — вкрадчиво прозвучал голос целительницы. — Вот я, например, даже сейчас не уверена…»

«До этого никогда не дойдет! — категорично отозвался десятник. — Химеры и джарахи всегда выступали на одной стороне!»

«Времена изменились… Теперь происходит даже то, что никогда не могло произойти. Вам, сударь, пора перестать смотреть на мир через призму прошлого».

Десятнику не хотелось в этом признаваться, но, возможно, Марта была права. Слишком много противоречий скопилось в его мыслях. Они роились в голове, словно мелкие мураши, мешая трезво оценить происходящее и распознать истину. Но в любом случае сейчас имел значение лишь один вопрос: с какой целью урочище посетили телохранители одного из баронов, а может, даже зеркального князя, да еще и встретили здесь, на свою беду, мировую жницу?

И что могло стать причиной их смерти? В драке химеры превращались в феерию образов, в многорукое чудовище, каждую долю секунды жалящее противника серией ложных выпадов, среди которых следовал и настоящий. Выстроить защиту против такой техники было невероятно сложно. Пока противник химеры яростно размахивал оружием, пытаясь отвести несуществующие удары, боец ордена бил лишь единожды и почти всегда результативно.

Неожиданно Лаену пришла в голову вполне закономерная мысль: а где сейчас находилось то, что смогло победить одних из лучших бойцов империи?

Он вновь в недоумении огляделся вокруг, но ответов на свои вопросы не нашел. Сигил Пустоты активно пульсировал, что не давало ровным счетом никаких преимуществ. Как десятник успел убедиться — округа буквально кишела тварями. И, наверное, лишь многоглазому Невзре известно, зачем Тарка вообще понесло наносить на карту Урочища эту деревеньку…

Сетуя на собственную недальновидность, десятник обратился к умершей целительнице:

«Марта! Может, ты наконец перестанешь меня донимать и поможешь? А то как бы тебе действительно не пришлось узнать, что будет, если я попадусь в лапы живорезов!»

«Если вы просите, господин Лаен…Это работа мастера. Одежда по большей части цела; судя по всему, единственный удар оказался смертельным в обоих случаях. — В голосе знахарки слышалось неподдельное уважение к профессионализму убийцы. — Моей мачехе не пришлось выжидать и пары ударов сердца, чтобы забрать их души. Боюсь, я не смогу помочь…»

«Кто же такое мог сотворить, забери его твари?!»

«Не имею ни малейшего представления, сударь».

«В любом случае здесь проклятые Воритаром места, — резюмировал джарах. — Каравану точно не стоит…»

«Подождите!.. — внезапно прервала его Марта. — Сначала я думала, что ошибаюсь, но теперь уверена, что где-то очень близко имеется открытый источник страданий… Я ощущаю дыхание мачехи… только не могу понять, откуда оно исходит. Белое пламя сильно жжется…»

«Что же ты раньше не сказала?!» — упрекнул знахарку десятник, хотя, по совести, следовало начать с себя. Кто еще виноват в том, что он изначально не проверил все помещение церкви?

Соблюдая осторожность, джарах вытащил стилет и прокрался в сторону алтаря, на всякий случай стараясь не приближаться к телам, источающим сильный запах крови. Прожитый опыт подсказывал, что следовало поскорее убираться отсюда. Свежая человечина или восстанет, или привлечет сущности Шуйтара. Все это лишь вопрос времени.

Марта оказалась права — за дощатой перегородкой, покрытой листами с выписками из церковных трактатов, на спине, запрокинув голову, лежал бритоголовый старик. Рукава серой робы оказались закатаны по локоть, выставляя напоказ худые татуированные предплечья. Окровавленные пальцы его левой руки елозили по уходящему в грудь обломку меча. Сил на то, чтобы вытащить забирающую жизнь железяку, у старика, по всей видимости, не осталось.

Монах Собора Воритара! Многоглазый Невзра, властитель ночного неба, сегодня просто осыпал Тарка невероятными встречами!

Служители Воритара, монахи белого пламени, или попросту серые монахи, являлись щитом Единой Церкви, прочно стоящим между ее паствой и сущностями Шуйтара. По крайней мере, так было в эпоху до Ритуала. Но после того, как в империю хлынули полчища разномастных тварей, деяния Собора стали казаться слишком незначительными. Даже более того: творимое монахами Воритара в отдельных поселениях в последнее время вызывало у десятника множество вопросов.

Джарах мог утверждать это уверенно. Находясь на службе у негоцианта Фекта, владыки каравана, ему довелось побывать в различных кордских провинциях. И он собственными глазами видел, как серые монахи, ведя беспощадную войну с тварями, отступали от принципов, заложенных в основу существования Собора Воритара.

Он видел, как огневик в составе длани Собора сжег женскую половину хутора одним взмахом руки лишь за то, что одну из местных заподозрили в ворожбе. Лицезрел вереницы подвешенных за шею людей, с печатями на всю спину, которые факельщики Собора выжигали каленым железом еще при жизни. Видел детей, которых забирали у матерей, чтобы увести на север, к Мерцающему морю, и воспитать как послушников патриарха Есиды…

Бритоголовый старик беззвучно открывал рот и пытался сосредоточить на десятнике мутный взгляд водянистых глаз. Торчащее в грудине лезвие мешало ему сделать достаточный вдох, оттого натянутые на шее старика жилы сотрясала мелкая дрожь, а с уголков рта сочилась окрашенная кровью слюна.

Прикинув длину лезвия, джарах засомневался, что его удастся извлечь без гибельного исхода для монаха. Тогда он мысленно обратился к Марте:

«Что-то можно сделать?»

«Нужно услышать сердце. Освободите ему грудь, господин, и приложите руку по центру».

Перехватив стилет левой рукой, Лаен склонился над умирающим и попытался растянуть в стороны пропитанные кровью края серого одеяния. Старик запрокинул голову и зашелся на выдохе стоном — кровь успела прикипеть к ране. Он уже явно находился пред вратами чертога Воритора, и десятник сомневался, что умение Марты сможет облегчить его страдания.

Внезапно правый бок Лаена пронзила вспышка боли, заставив в растерянности отпрянуть. Взглянув вниз, он увидел темную полоску небольшого охотничьего ножа, нагло торчащую из его плоти. Монах злобно бормотал проклятия, изо всех сил пытаясь протолкнуть ее глубже, но не хватало сил.

Упав на колено, Лаен крутанул запястьем — острие стилета пробило желтую, как у ящерицы, кожу под челюстью старика и глубоко вошло в мозг. Монах дернулся в последний раз и затих. Но даже смерть не ослабила его хватку — десятник с трудом смог разогнуть скрюченные агонией пальцы.

«Марта! Сделай что-нибудь!» — Скривившись от боли, Лаен обхватил пальцами скользкую от крови рукоять ножа и закусил губу, чтобы не застонать. Рана не казалась опасной, но была весьма неприятной и болезненной.

«Лезвие вошло неглубоко, важные органы не задеты. Я приму боль, господин! — Голос дочери Мальки прозвучал, на первый взгляд, невозмутимо. Странно, но десятнику в тот момент почудилось в нем нетерпеливое возбуждение. — Удалите клинок и накройте рану чем-нибудь чистым…»

Чем руководствовалась Марта — интересовало его в тот момент меньше всего. Закусив губу, десятник выудил из-за пазухи белую тряпицу платка, поминая добрым словом жену негоцианта Фекта госпожу Тавию, и резким движением извлек нож, застрявший в ране примерно на треть длины лезвия. Стиснув зубы, приложил тряпицу. Боль, поначалу сильная, быстро уходила, превращаясь в неестественный, но терпимый холод.

«Как ты это делаешь?» — чувствуя облегчение, поинтересовался десятник у целительницы.

«Не важно… — отозвалась та дрожащим голосом. — Теперь перевяжите рану».

Оторвав подол робы старика, Лаен соорудил импровизированную повязку. Его сознание стремительно накрывало щемящее чувство досады — так глупо попался, а еще джарах! Ему ли было не знать о фанатичности слуг Единой Церкви? Экий дуралей…

Но зачем проклятый старик так опрометчиво поступил? Почему не попросил помощи? Решение напрашивалось само собой: преодолеть инстинкт самосохранения могли лишь прирожденная глупость или обостренное чувство долга. На дурака же татуированный монах вовсе не походил.

Склонившись над мертвым телом, десятник с ловкостью столичного карманника ощупал робу мертвеца. Возникшая в голове догадка блестяще подтвердилась. Плотный и весьма объемистый конверт находился в специальной перевязи, используемой гонцами.

Поднеся бумагу к глазам, Лаен скривил губы в отвращении. Сургучная печать содержала оттиск печати канцелярии Собора, а краткий текст находившейся рядом с ним приписки гласил, что под страхом смерти запрещается чинить препятствия подателю сего.

Поколебавшись, Лаен все же решил забрать находку. Никому хуже он этим не сделает — еще немного, и либо кровь гонца, либо дождевая вода уничтожит бумагу. Все-таки любопытно, что там такого значимого, что монах не пожалел собственной жизни? Или он знал, что его, как важного гонца, будут искать, и до последнего надеялся, что конверт не попадет в чужие руки?

Лаен подумал, что пора уходить отсюда, а еще лучше — попробовать догнать караван еще до того момента, как он достигнет мануфактур. Будет просто здорово, если после всех этих событий удастся завалиться на топчан и расслабиться хотя бы на пару часов.

Оттерев кровь с лезвия стилета о робу мертвеца, Лаен вспомнил о данном самому себе обещании и подошел к иконостасу. Ему хотелось верить, что тело умершей Археи, где бы оно сейчас ни находилось, не станет приманкой, а впоследствии — пристанищем для какой-нибудь мерзкой сущности Шуйтара. Например, орущей по ночам скитницы, которую караванщики слышали некоторое время на пути из Хаска, но, к счастью, так и не увидели.

Найдя глазами благообразный образ высокого старца, изображенного с ярко горящим факелом в руке, разгоняющим тьму одним взмахом руки, Лаен склонил голову и прошептал первые строки уже порядком подзабытой молитвы, которой в детстве его обучила сестра.

Снаружи болезненно скрипнула ступень крыльца. Буквально застонала от непомерного усилия, грозя рассыпаться трухой под чьим-то грузным телом.

Десятник отчаянно закрутил головой в поисках укрытия. Кроме как за алтарем, надежно спрятаться было негде. Нет, нельзя — оттуда не выбраться в случае чего. Оставался единственный вариант. Он метнулся к скамьям и укрылся за трупом химеры, перекинутым через лавку. Как назло, от резкого движения рана будто начала оттаивать и снова запульсировала болью.

Вначале из дверного проема выплыла оглобля, а точнее — рукоять гигантской секиры, и лишь мгновением позже показался ее владелец. Проклятый санданирец все же соизволил прийти в сюда. Запах крови его привлек или посетившая церковь несколько минут назад и забравшая душу монаха Малька потревожила — уже не имело значения. Оттеняемые черным лицом бельма глаз медленно шарили по помещению, задерживаясь лишь на убитых.

Сейчас десятник мог с уверенностью сказать, что оживленный не причастен к учиненной в церкви бойне. Огромный топор оставляет совсем другие следы. Что же он тогда намерен делать? Вывод напрашивался сам собой: десятника благодаря сигилу Пустоты он почуять не мог, а значит, игрушку живорезов непременно заинтересуют мертвые тела.

Лаен запоздало догадался, что выбрал неподходящее место для укрытия.

Возникшие за спиной гиганта вулды остановились в нерешительности, но черный санданирец властно указал на химеру, подпирающую столб, а потом ткнул узловатым пальцем в Лаена. Нет, не в него, конечно, а во второй труп, за которым он так неудачно укрылся. Повинуясь приказу, чудовищные битюги двинулись исполнять поручение, направившись прямиком в сторону джараха.

Проклятое мертвячье, санданирец же приказал начать не с этого!

Предугадав дальнейшие действия десятника, Марта слабым голосом предложила:

«Делайте что нужно, я помогу…»

Вновь ощутив волну холода, окатившую пылающий бок — будто в прорубь сиганул, — десятник выпрыгнул из укрытия и понесся прямо на чернильного гиганта, замершего в дверях. Его слуги опасности не представляли, и джарах легко прошмыгнул мимо них. Мертвый воин явно не ожидал подобного маневра, что давало Тарку хороший шанс на успешный исход.

Ноздри на мгновение ощутили запах разложения, через дверной проем уже показался кусок мокрого неба… Рывок! Находясь уже почти на улице, Лаен получил вдогонку такую оплеуху, что пробил головой балясины перил крыльца и кубарем полетел по мокрой земле прямиком к оградке.

Восстановив ориентир, он кое-как поднялся и прихрамывая побежал по той же самой улице, откуда пришел, в который за сегодня раз нещадно кляня себя за неуемное любопытство. Оборачиваться и смотреть, где противник, нужды не было — тяжелая поступь сотрясала землю все ближе и ближе.

Конец ознакомительного фрагмента.