Старик и река Каменка. Рассказы

Дмитрий Киселев

Сборник рассказов о людях, которые любят жену, дом, жизнь. О собаке, которая предана людям. Все рассказы вымышлены, продиктованы сюжетом, но думается, что герои имеют воплощение в реальных людях и животных. Рассказы «Оловянное кольцо» и «Страшный суд», входящие в данный сборник, были ранее опубликованы отдельными книгами.

Глава 2

Глубокая затянувшаяся осень, размазанная каплями нескончаемого моросящего дождя, так тягостно ложилась на плечи старика, что, сгибаясь всё ниже к земле, он чаще стал подумывать о смерти. Ему представлялось, будто умереть дождливой осенью — самое удобное время. Всем и без того грустно и одиноко.

Не будет заметно отсутствие слёз на промокших от дождя лицах. Не нужно долго стоять над телом, лежащим в гробу возле могилы. Нет надобности после, когда настанет зима, приходить на погост. Похоронили человека и не заметили даже, ведь и без того тошно.

Почему Пётр Петрович стал думать о смерти, он и сам не знал. Но каждую минуту, стоя тихонько у изгороди и оглядывая берега пустующей реки, возвращался только к одной мысли. «Умереть бы уже».

Наконец наступила зима! Хандра с лица Петра Петровича спала, точно и не бывало её вовсе. Он сделался враз весёлый, бодрый, розовощёкий. Стоял часами у изгороди и смотрел на замёрзшую реку. Хохотал, махал руками, подпрыгивал, видя, как деревенские ребятишки катаются на коньках и санках. Как падают в снег. Как поднимаются и катятся дальше.

— Как же жить хочется! — восклицал старик, всякий раз, вернувшись в дом с улицы. — Как же хочется!

Ещё снег лежит в полях, тяжёлый, чистый, а в воздухе уже весной пахнет. «Весна идёт!» — сказал себе Пётр Петрович, набрав полные лёгкие воздуха. Затем легонько стукнул рукой по изгороди и поспешил домой, скрипя мелкими шагами. Опасаясь поскользнуться и упасть.

— Весна идёт! Слышишь, Лид, идёт! — крикнул он жене с порога. — Я её носом чувствую! Пахнет!

Старушка, сидевшая у печи на лавке, одетая в серенькое платье с рукавами и душегрейку, подняв чёрные, как уголь глаза над оправой очков, посмотрела с недоумением на мужа. Перестав сучить пряжу.

— Где же она идёт-то, милый мой, когда на дворе только-только март начался. Неужели ты не знаешь, что в один год март обогреть может, обласкать, а на другой и обморозить. Рано ты, Пётр, весне радуешься. Рано. Лучше прикрой-ка дверь покрепче, а то дует. Да раздевайся и проходи к столу. Чай липовый пить будем. Я заварила.

Несмотря на ожидания старика, март до последнего дня упорствовал, весне не поддавался.

Вскоре началась капель. Пётр Петрович проснулся рано, ещё до рассвета. Был точно сам не свой. Какой-то взволнованный, взъерошенный, дёрганный. То в окна смотрел, то на двор выходил. Возвращался, вздыхал и опять к окнам. Похоже было, что дожидался чего-то.

— Петь, что с тобой? Что ты, не переставая, в окна смотришь, да на порог бегаешь? — спросила его жена, нахмурив брови.

— Так это я так. Жду, — ответил он уклончиво, поглядев ещё раз в окно на небо.

— Чего ждёшь-то? — не отставала Лидия Ивановна.

— Жду, когда поля потекут, — сказал Пётр Петрович, сделав лицо серьёзным.

— Поля! — воскликнула она, улыбнувшись, и бросила короткий взгляд в окно. — Зачем тебе?

— Увидеть хочу, как масса талой воды реку прибавит, — ответил старик и тут же порозовел щеками. — А помнишь, как в сорок третьем году река до порога поднялась! Помнишь, как ты испугалась тогда и всё лето потом упрашивала меня избу перенести повыше. Помнишь?

— Помню. Как же не помнить! Столько воды было. Да я отродясь столько воды не видывала! А тут до самого порога растеклась.

Лидия Ивановна замолкла вдруг и, посмотрев на фотокарточку молодого человека в военной форме, висевшую на стене, опустила низко голову.

— Река аккурат на сороковой день поднялась, — продолжила она с надрывом в голосе после небольшой паузы. — И он ушёл тогда, забыв о нас.

Пётр Петрович сморщил лицо так, как морщат его те, у кого неожиданно заболит сердце. Затем сжал с силой губы и с надеждой посмотрел в окно.

— А может, она и в этом году до порога прибавит, — прошептал он.

— Так вот почему ты такой! — догадалась Лидия Ивановна, посмотрев на мужа полными тоски и сочувствия глазами. — Его ждёшь!

Старик не обернулся к жене, боясь показать ей слёзы, которые, сорвавшись с покрасневших век, катились по морщинистым щекам.

— Но он не придёт! Он умер! — навзрыд крикнула старушка и уткнулась лицом в сухие ладони.

Пётр Петрович, воспользовавшись тем, что жена не смотрит на него, выскочил из дома. Остановился у изгороди, оглядел реку, выдохнул и, закрыв глаза, прислушался.

За шелестом мохнатых веток вербы, ведомых порывами лёгкого ветра, послышалось приятное уху щебетание трясогузок. Старик, улыбнувшись лицом, запрокинул назад голову и, отдавшись косым лучах апрельского солнца, сделал глубокий вдох. Затем он, подобно парящим в небе орлам, расправил широко в сторону руки и тут же ощутил себя по-настоящему счастливым и свободным созданием.

— Петь! — раздался за спиной голос жены. — Я тоже хочу увидеть, как масса талой воды реку прибавит.

Лидии Ивановне стоило не малых усилий заставить себя выйти теперь к изгороди и вместе с мужем дожидаться чуда. Ведь после смерти сына она, сделавшись убеждённой реалисткой, чуть больше четверти века не пускала в голову даже мысли о том, что окружающий человека мир можно воспринимать таким, каким он на самом деле не является и являться не может. Мир в её представлении был в самой основе своей жестоким к людям, непоколебимым к их тонким чувствам и безжалостным к не зарастающим душевным ранам.

— Я знаю, как тяжело тебе заставить себя поверить в то, что никогда не случится, — сказал Пётр Петрович, приобняв жену за худое плечо. — Но вера все же скорее приблизит к желаемому, нежели отдалит.

Она промолчала.