По обе стороны снов

Дмитрий Ким

Сны – это другие реальности. Проснувшись, мы их всегда смутно помним, а иногда и не помним вовсе. А что, если однажды вы будете попадать в один и тот же сон, в параллельную реальность, в которой все интереснее, чем в этой, под названием ваша жизнь? С завидным постоянством все чаще и дольше вы живете там, где многое зависит от вас. Где вы можете воплотить свои самые несбыточные мечты и повлиять на ход своей судьбы?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОТЧАЯНИЕ И БЕЗЫСХОДНОСТЬ

Аэропорт «Ататюрк» — это отчаяние и безысходность. По крайней мере таким он запомнился мне.

А теперь по порядку:

Мало того, что мы садились очень долго, — очередь заходящих на посадку самолетов была как в хороших автомобильных пробках.

— Всё небо было в самолетах, из-за чего рейс опаздывал, стыковка на другой рейс была рассчитана с интервалом в два часа, а мы уже час из этих двух кружили.

Командир корабля, на ломанном английском произнес что-то про Дюссельдорф и «ту-ту-зеро» — лишь потом я узнал, что это был номер моего гейта (выхода на посадку) — двести двадцатый, а на тот момент я вообще ничего не понял.

И вот я в муравейнике. — Господи! Я не ожидал что там будут тысячи людей, сотня направлений, и никто при этом не говорит на языке, к которому я привык. Оставалось всего пятнадцать минут до вылета. Я стоял посреди огромной толпы. У кого спросить — не знаю. Отчаяние от одной только мысли застрять тут между рейсами, горячей волной поднялось и захлестнуло меня с головой! Бросив рюкзак на пол я от безысходности громко возопил: кто-нибудь! Говорит кто-нибудь тут на русском?!! — Люди шарахнулись от меня, как от сумасшедшего. — Я понял, что мне конец.

Времени совсем не было. Мой самолет уже должен был выруливать на взлетную полосу, а я застрял в незнакомом мне огромном аэропорту. Взяв себя в руки и решив не поддаваться отчаянию, я лихорадочно вспоминал курс английского. Чего только не всплывает в памяти в момент отчаяния! Встряхнув память, сжав зубы и пинками загнав безысходность в дальний угол, куда-то в район копчика, я помчался в центр огромного зала. — Где-то там должна быть справочная. Ожидая увидеть там девушек, я опешил, уткнувшись в окошко с двумя бородатыми турками. — Подготовленный на ходу вопрос на английском, при виде их вылетел у меня из головы. Напрочь. Нервно сглотнув, я на всякий случай поинтересовался: а справочная ли это, не смотря на то что написано было «справочная». Получив утвердительный ответ, я вывалил им вперемешку все что знал на английском, точно не помню, что говорил, но вроде там было и то, что Лондон — столица Великобритании. Один бородатый понял, что я от них хочу, и показал рукой направление, приговаривая при этом что-то про Дюссельдорф и про то, что каких только идиотов ему за день не попадается. Радостно поблагодарив его, я только тут понял, что означало «ту-ту зеро». Самое смешное, что на табло экранов этого номера гейта не было, — что и вызвало у меня панику, но у таблоидов была и обратная сторона… а я шел в направлении центра аэропорта и не видел ничего про Дюссельдорф. Но стоило мне пойти в обратном направлении, как на всех таблоидах было написано: Дюссель: 220 гейт — смотри внимательно, балбес!

Разогнавшись на бегущей дорожке, я влетел в кучку немцев у металлоискателя под вывеской 220 с ревом: «Дюссельдорф?!!» — немцы, отпрянув, утвердительно закивали головами: я, я. — И тут меня отпустило. Испуганные пассажиры смотрели на меня, переговариваясь между собой — клянусь, мне послышалось даже «нихт шиссен (не стреляйте)».

Этот рейс тоже задержали из-за пробки в небе. — Мне дико везло.

После пережитого стресса я долго ворочался в кресле самолета, глядя на облака. Сплошные облака, ничего больше не было видно. Белые, в лучах ослепительного солнца они казались мне снегом, по которому мы ехали на пузе самолета. Я глядел в иллюминатор и всё думал: как люди видят среди облаков слоников, жирафов, сердечки… — у меня получалось увидеть только сотни три людей, деревянные постройки без окон и два десятка оседланных дорнов.

Больше ничего подозрительного замечено не было, стараясь вести коптер со стороны солнца, я плечом толкнул ногу Бо, сидящего выше в колпаке — что обычно означало: чисто, можно продолжать движение. Понимали мы друг друга на уровне инстинктов, что выработалось четырьмя годами совместных тренировок и военных операций. Хотя у нас и была мобильная связь — мы с ним ею почти не пользовались. Скользнув вниз, он пересел за руль. — Наш броневичок бесшумно пополз в направлении обнаруженной нами цели.

Воздушный разведчик завис в полулиге над объектом, чуть в сторону солнца, — чтобы смотрящему на коптер солнце не давало его разглядеть. — Однако никто из туземцев даже и не думал смотреть вверх, но привычка есть привычка. На первый взгляд просто селение, но наметанный глаз автоматически отмечал в мозгу: до трех сотен людей, вооружены холодным оружием, нет женщин и детей, частокол свежесрубленный, есть верховые животные, постройки не капитальные — это военный лагерь, скорее всего разведывательно-диверсионный отряд.

— Бо! Это наши коллеги. Нам повезло, можем обращаться с ними без церемоний и угрызений совести.

Второй номер встрепенулся как боевой дорн перед битвой, движения Бо стали плавными и быстрыми, он перешел в привычный ему боевой режим. Как и я. Что-то в мозгу как-бы переключалось, не щелчок конечно, просто раз — и слышу лучше, и вижу четче, и углы перестал задевать.

— Предлагаю перекусить перед контактом, когда еще придется — никому не известно. Бо утвердительно кивнул.

Конечно же консервы. В молчании мы принялись жевать, глядя друг на друга и улыбаясь — ну не по нам мирная жизнь, опять это приподнятое настроение, аппетит зверский, снова в строю. Через пять минут наш краулер вновь бесшумно продвигался вперед.

В лиге от цели оба спешились. Так как мы не ожидали контакта с аборигенами при подготовке экспедиции, ничего серьезнее ножей и пистолетов у нас из переносного ручного оружия с собой не было. Пулемет был для борьбы с крупными агрессивными тварями. А эти твари были мельче, хотя и хитрее. Всегда предполагай худшее, — это закон разведки. Как скрываться на местности нас учить было не надо. Мы просто растворились в растительности — что значит многолетняя практика. Ни один взгляд нас не мог обнаружить! — Поэтому мы остолбенели, когда сбоку выросли три аборигена, с явным намерением снести Бо башку дубиной с шипами, огромным длинным ножом и еще какой-то кривой острой штуковиной на деревянном древке. Остолбенели мы всего на миг. Но потом все произошло быстро и само собой: тычок в горло первому, подсечка, кувырок и удар ребром ладони ниже затылка второму, и пинок в пах третьему, почти одновременно зажав ему рот. — Они осели как мешки с соломой. Как пеленать захваченных пленных мы знали не понаслышке, — пук травы и листьев в рот, их же не то поясами, не то подтяжками, самих же и затянули, оттащили под деревья, дальше траву заменили носками. Перепеленали покрепче. Двое пришли в себя, третьему я перестарался — почти перебил кадык, — он вообще не подавал признаков жизни. Но вот и у него затрепетали веки, мы облегченно вздохнули — не хватало еще в настоящий конфликт с жертвами вступить с местными. Нам нужно было только навести таким образом общение. А когда на тебя молча замахиваются дубиной — то перед началом мирных переговоров желательно оппонента расположить к себе, чтобы не размахивал. Их скоро хватятся, а по правилам разведки — взял языка, сматывай удочки. Галопом. Что мы и сделали — связав их паровозиком погнали в сторону краулера, иногда подпинывая — придавая таким образом нужное нам ускорение. Запихнув троих пленных в краулер, мы стали осторожно возвращаться. Сказать, что пленные были в шоке от увиденного — ничего не сказать. — Они были в ужасе. Держались они хорошо, но выдавали глаза: ужас и страх невозможно было скрыть. Никаких попыток вырваться — обреченные и парализованные страхом, они лежали и полусидели на полу, в то время как их трясло на кочках.

Бо знал, как заметать следы. Он направил транспорт к воде, затем съехал в нее и понесся на максимально возможной скорости вдоль берега к противоположной стороне озера, — я нашел сверху коптером ручей, впадающий в него и мы, проехав по дну ручья еще примерно поллиги, только затем выехали из воды и направились к лагерю. Все это время мы не произнесли ни слова. Незаметных остальным жестов и отработанных навыков работы в паре, хватало для общения нам с Бо с лихвой. Пленники, глядя на это еще больше вжимались в пол, в их глазах читался неподдельный ужас.

Наконец тряска прекратилась, и пленники с облегчением выскочили наружу.

Привязав их к дереву, мы приступили к установлению контакта.

Методика была проста: сначала жесты. Пленные оживились. Выяснилось, что главный среди них был тот которого мы чуть не отправили к праотцам, в места богатые дичью. В колониальной разведке применялся портативный мнемообучатель, его упрощенная модель была вмонтирована в часы разведчика, которые носил Бо, мои были сданы в ремонт и благополучно там забыты, — мы так быстро собрались, что я вспомнил о них только сейчас. Принцип работы прост: два тонких провода и две иглы. Одна вводится мне под кожу у уха, другая оппоненту. Оба говорим. Я задаю вопросы и помогаю жестами, он отвечает, как может, а аппарат уже сам распознает кто и о чем говорит, выстраивает логические цепочки и пишет эту информацию прямо мне на подкорку головного мозга. Побочный эффект — дикая головная боль в конце сеанса. Больше двух часов подряд вынести невозможно. Поэтому по полтора часа с перерывами по очереди с Бо.

— Камень. Беру в руку камень. Показываю тому, кто выглядел помоложе и пошустрее. Ка-мень. Тот понял, с ужасом косясь на провод у себя под ухом, проговорил на своем языке: камень. Аппарат тихо пискнул. Немного закружилась голова. Записалось. Я понимаю то что он произнес — процесс пошел.

Бо тем временем занялся приготовлением еды. Камера и датчики предупредят нас если кто-то приблизится к охраняемому периметру — тут мы спокойны. По обоюдному согласию сначала мы решили, что консервы гостям — слишком жирно, но затем все же поделились.

Голова раскалывалась. Я сидел в раскладном кресле, если можно было так назвать командирский армейский складной стул, обнаруженный нами в краулере под сиденьем водителя. Раскрытая аптечка лежала передо мной, и я намеревался пырнуть себя инъекцией обезболивающего. В это время Бо с иглой за ухом показывал парню опять тот же камень… — Схема обучения была отработана давно и нас этому обучали еще на начальных этапах подготовки. День клонился к закату.

Бо есть отказался. Его тошнило даже после инъекции обезболивающего — он переносил мнемообучатель хуже. На сегодня решили прерваться. Кронги — так они называли себя, уплетали консервы за обе щеки. Они уже поняли, что убивать и жарить мы их не собираемся, а также то что мы умеем говорить, и что зла им пока не желаем — потому повеселели. За исключением их главного, который еле-еле глотал из-за разбитого кадыка и постоянно поэтому покашливал. Ему тоже пришлось вколоть обезболивающее автоматической аптечкой, на что он смотрел такими глазами, что и так понятно было — на тот момент пленник явно прощался с жизнью. Однако ощутив, что ему от этого только полегчало, уже через пол часа пытался улыбаться. Выученного хватило на то чтобы объяснить пленным что вреда мы им не причиним и договориться с ними о том, что и они будут вести себя мирно. Ремни мы им вернули, однако пистолеты были всегда под рукой, хотя, как мы поняли, о рукопашном бое они все равно имели самое слабое представление. Объяснив им что нам нужно еще дня два побыть здесь и пообещав, что сами вернем их обратно, мы взяли с главного обещание — ни один его воин не покинет лагерь до того момента, продемонстрировав между делом как работает система сигнализации периметра. — Включившийся свет прожектора, и сирена краулера повергла их в благоговейный трепет — теперь мы были уверены, что после демонстрации их даже насильно выгнать за периметр не получится. Спать мы легли внутри краулера, трое кронгов залегли на срубленных ветках в расщелине, укрывшись брезентом. Глаза слипались, мы очень устали, — завтра тоже трудный день, подумал я и провалился в воздушную яму.

Тётка рядом вцепилась в мой подлокотник — яма явно перепугала ее. У меня в таких случаях наоборот приступ какой-то эйфории — как на качелях. Не знаю, мне наоборот нравится, я даже на машине, когда вижу, что дорога после горки резко уходит вниз, стараюсь разогнаться перед спуском, чтобы машина слегка подпрыгнула и зависла в воздухе — это же здорово! А в самолете такие ямы попадаются, что и до оргазма недалеко. — Шикарно, просто непередаваемые ощущения. — Тряхнуло просто здорово! Загорелись надписи «пристегните ремни», стюардесса сексуальным, томным голосом, с придыхом произнесла на английском: «дамы и господа, мы попали в зону небольшой турбулентности, просим вас пристегнуть ремни» — Я понимал стюардессу! А возможно, что это последствия перенесенного стресса в стамбульском аэропорту. — Там я и правда вспомнил все что знал и не знал.

Внизу, в разрывах облаков показалась наконец земля. Горы. В этом самолете в салоне были экраны — они показывали маршрут и где мы на данный момент летим. А летели мы над Балканами, если мне не изменяет память — географию я в свое время любил. Европа очень мала — уже через полчаса мы стали понемногу снижаться. Пробив верхний слой перистых облаков, мы очутились над кучевыми облаками — они были темнее и плотнее. Вид из окна был просто фантастический: сверху мерцающее белое покрывало, снизу мерцающее белое покрывало и одинокий самолет между ними. Встречный. Сбоку показался еще один. Потом еще два — да тут их кишмя-кишит, если приглядеться! Стало понятно — под нами Германия. Тот же приятный голос стюардессы объявил, что мы начинаем снижение и скоро произведем посадку в аэропорту Дюссельдорфа. Самолет вошел в облака. Не видно ничего. — Иллюминатор — серый прямоугольник плотного тумана. Через минуту мы вынырнули из облаков, и я обомлел — внизу были правильные ярко-желтые и изумрудно-зеленые прямоугольники. — Поля! Вся Германия — сплошные поля и леса. Это сразу бросается в глаза — прямоугольники ровнее, ярче насыщенный зеленый, и эти желтые поля — что это интересно? С нетерпением я ждал посадки.

Что-то наши там накрутили с визой. Пограничник немец тыкал моим паспортом в какой-то прибор, смотрел на меня и вновь тыкал. Потом он спросил меня говорю ли я на немецком, на что я ответил одним из трех слов которые знал: найн.

— Ду ю спик инглиш? — Найн.

— Шприх ду русиш? — Я, я! Обрадованно воскликнул я, радуясь возможности продемонстрировать знание второго из трех слов на немецком. — Слава богу третье слово — «капут», использовать не пришлось. Тут он встал, вышел из кабинки, ушел за угол и возвратился с еще одним пограничником. Тот на чистейшем русском, с московским акцентом, растягивая гласные спросил: к родственникам? Что везете? Как долетели? Получив ответы, они отдали мой аусвайс и пожелали всего хорошего.

Дочь чуть не задушила. Зять, как всегда спокойный и уверенный в себе красивый мужчина, улыбался, стоя чуть позади. — Наконец-то я добрался.

Сказать, что эта Европа просто обалденная — не сказать ничего. Это другой мир! Вообще другая планета.