Сердце двушки

Дмитрий Емец, 2021

Когда-то давно юный Мокша Гай принес с двушки опасную закладку – вросшую в скалу частицу грибницы. На двушке грибница росла медленно, горные породы там очень твердые. В нашем же мире вымахавшая до колоссальных размеров грибница начинает прорастать сквозь миры туда, где была прежде – на двушку. И ее мало волнует, что стоит у нее на пути. Даже граница между нашим миром и болотом не является для нее преградой. Она просто стирает эту границу, грозя гибелью всему. Уничтожить грибницу и заделать огромную брешь в стенках мира способны лишь драконы. И теперь все зависит от Насты, хранительницы единственного в нашем мире дракона. Только Наста уже не знает, на чьей она стороне…

Глава шестая. Заплата

Есть закон центробежной силы. Он разбрасывает людей в разные стороны. Чем выше скорость — тем дальше разбрасывает. Друзей детства, однокурсников, братьев, сестер, детей и родителей. Практически никого не остается. Единственный шанс остаться вместе — это срастись. Иметь что-то единое, целостное: совместную работу, совместный дом, единую точку нахождения в пространстве. Тогда нельзя друг друга бросить просто по закону выживания. Тут как на корабле. Я знаю, что капитан вспыльчив и крут, боцман пьяница, экипаж набран в ближайшем порту — но с корабля не убежишь. Поэтому надо стать одной командой. Увидел раненого — поднял. Увидел голодного — накормил.

Правда, вместе находиться трудно. Человеческие недостатки распределены очень причудливо. То, что у одного человека исправляется очень легко, у другого может потребовать десятков лет работы над собой. Мы легко перескакиваем через чужой огромный камень и тотчас с грохотом падаем, зацепившись за крошечную соломинку, которая лежит у нас на пути.

Йозеф Эметс, венгерский философ

Митяй ныряет несколько дней подряд. Возвращается уставший — и сразу валится на солому. Щеки его запали. Лицо красное, опаленное, ресницы свернулись от жара. Поспит несколько часов, куснет хлеба, отхлебнет кваса — и опять на двушку. На вопросы отвечает односложно. Первошныры переглядываются: куда должен нырять Митяй, чтобы возвращаться таким измочаленным, да еще и пустым, без закладок?

Наконец Митяй возвращается веселым, но все таким же таинственным:

— Завтра полетим вместе! Кое-что вам покажу! Кика, Фаддей, Мокша, — вы со мной? И захватите корзину и веревки!

Фаддей немедленно интересуется, зачем. Митяй не объясняет, но настойчиво повторяет про корзину и веревки. Мокша счастлив, что Митяй позвал и его тоже. Значит, простил. Мокша чувствует вину, что пронес ту грибницу. Холм по-прежнему кипит так, что и к подножию едва сунешься. Выделяет земля жидкую сукровицу. Жухнет трава. Болотцем каким-то пованивает. Пеги принюхиваются, фыркают и начинают пятиться.

На другое утро они отправляются в нырок. Митяй, Кика и Фаддей сразу мчатся к тоннелю и исчезают. Мокша болтается в Межмирье, дышит гнильцой и с трудом сдерживает себя, чтобы не развернуть пега. Смотреть на тоннель страшно. Болото кипит. Цвет у него сизый, густой. Внутри, за стенками мертвого мира, точно волны слизи прокатываются.

Стрела ощущает нерешительность всадника и начинает замедляться. Еще немного — и они застрянут здесь, в дряблом пространстве. И назад вернуться не смогут — слабая тут для крыльев опора, и сквозь болото не прорвутся. Наконец Мокша решается. Натягивает на лицо тряпку и устремляется вслед за Фаддеем, Кикой и Митяем.

Тоннель кажется узким. Стенки облеплены тысячами копошащихся эльбов. Мокша прижимается к шее пега, дышит через вонючую тряпку и смотрит на сверкающие паутинки, которые эльбы успели натянуть. Крылья пегов, летевших здесь недавно, рассекли всю паутину — значит, эта свежая.

Когда Мокша выныривает из тоннеля, Митяй, Фаддей и Кика ждут его у упавшей сосны. Сосна так искривилась, что и вовсе ее из земли выворотило. Лежит сосна, держится на единственном корне, связывающем ее с землей, но как-то живет, пробиваются на стволе веточки, тянутся к гряде. Мокше кажется, что он сам похож на эту сосну. Тоже уже завалился, тоже корни торчат из земли — но ведь пускает его еще двушка!

Кика Златовласый скучает и дурачится. Пяти минут на двушке не пробыл, а уж засиделся, дитятко! Фаддей стоит рядом, позевывает. То живот почешет, то редкую рыжую бороденку. Мнет ее, нетерпеливо дергает из стороны в сторону, как мочалку. Ныряет Фаддей не часто, в седле сидит неуклюже, как мешок. Это, так сказать, далекий прародитель Кузепыча, чего ни Кузепыч, ни сам Фаддей, разумеется, не знают.

— Видел, что с болотом творится? — спрашивает Фаддей у Митяя. — А что тебе говорит двушка? Объяснила она, отчего кипит болото?

Митяй морщится. Самые сокровенные, самые важные для него вещи, связанные с двушкой, он обсуждать ни с кем не любит. Они очень тонки, эти вещи, трудновыразимы и плохо заключаются в жесткие коробочки слов. Они как мелкие белые цветы, которые могут жить только при лунном свете сокровенной мысли.

— Разве она словами говорит? — неохотно отзывается Митяй и вскакивает в седло. За ним, прямо с лежащей сосны, ловко, как кошка, в свое седло сигает Кика. Фаддей забирается на коня медленно, ответственно. Проверяет подпруги, пыхтит, долго ловит ногой стремя. Кика, окончательно утративший терпение, на горячем жеребце носится вокруг, пугает смирную кобылку Фаддея.

Летят они долго. Вначале до Пяти Пальцев. Так называют озеро с пятью заросшими протоками, напоминающими руку. Здесь купают пегов и купаются сами, причем Мокша и Фаддей забираются в воду в одежде. Кика ложится на берегу и, опустив голову в воду, пьет. Ему интересно — можно ли пить под водой. То есть не наклонившись над водой, а именно если вся голова в воде. Можно так пить или нет?

От Пяти Пальцев направляются к Каменному Языку, который выступает от Первой гряды в сторону Межгрядья. На Каменном Языке любят отдыхать летающие растения. Сидят на таких отвесах, где, кажется, и мухе не удержаться. Запускают корни в трещины, ищут капельки воды. Два молодых растения вплетаются Кике в распущенные волосы, и он становится похож на лесного божка.

Дальше летят над Межгрядьем. Митяй держится впереди. Нетерпеливый Кика то и дело вырывается вперед, но поневоле возвращается, потому что не знает дороги. Мокше мучительно хочется ожечь его между лопаток плетью. ПОЧЕМУ КИКУ, ЭТОГО СКОМОРОХА, ДВУШКА ПУСКАЕТ? Кика даже не потный, разве что испарина на висках, а сам Мокша взмок так, что мысли плавятся и остаются только зависть и бесконечно повторяющийся, сливающийся в бесконечную цепочку вопрос «Почемупочемупочему?».

Фаддей летит рядом с Мокшей, не отрывается, даже чуть приотстает. Кобылка Фаддея притомилась. Еще бы — такую тушу тащит. Минуты тянутся бесконечно. Вторая гряда дразнит. Летишь к ней, черпаешь небо крыльями пега — а гряда и не думает приближаться. Затягивается белыми тучками, пуржит рябью летающих растений.

Наконец они добираются до горы, отколотой от Второй гряды гигантским трезубцем. Стреноживают пегов. Мокша сразу бросается к огромным листьям, наполненным водой. Пить! Пить! Разноцветные легкие рыбки, которых он спугнул, взвиваются в воздух, прыгают в чаши других листьев.

Фаддей окунает голову в одну из чаш. Фыркает, отплевывает забившуюся в рот рыбку. Кика носится туда-сюда, задевает чаши, хохочет. Митяй уже поднимается в гору. За ним спешит Мокша. Из-под его ног осыпаются мелкие камни. Поначалу он опережает Кику и Фаддея, но вскоре начинает задыхаться, часто останавливаться и жадно выискивать глазами, нет ли где еще листа с водой.

Они поднимаются до расселины в скале. Митяй опускается на четвереньки и ползет. Мокша ползет следом, часто врезаясь в Митяя лбом. Хочется распластаться и не двигаться, но за спиной у Мокши неутомимо пыхтит Фаддей.

Наконец становится светлее. Митяй приподнимается на локтях, на что-то показывает. В трещине соприкоснувшихся гор — тайное озеро, скрытое дымкой розового тумана. Скользят в тумане быстрые тени. Не крыльями только летят, а всем телом — и шеей, и гибким хвостом. Пег бы в расселине крылья давно изломал, крылатые же змеи обтекают скалы. Ныряют. Взлетают. Крики у них резкие, чем-то напоминающие крики чаек.

Кика и Фаддей у озера впервые. Это Мокша с Митяем уже были здесь прежде. Фаддей восхищаться не умеет. Сразу начинает смекать, что к чему можно приспособить. Его маленькие глазки деловито изучают драконов, озеро, склоны. Кика же и вовсе созерцать не умеет. Ему надо все потрогать. Он как улитка. Все думают, что у улитки усики, которыми она шевелит, а у нее это глазки. Вот и у Кики глазки на ручках. Если не потрогает — все равно как и не смотрел. Кика давно бы уже сиганул в расщелину, не придерживай его Митяй.

— Разобьешься!

— Не разобьюсь! Я ему на спину сигану! — страстно мычит Кика.

— Кому?

— Змею крылатому! Пусти!

Фаддей неспешно подползает и всей тушей наваливается Кике на спину. Даже не пытается держать, просто лежит на нем, как тюлень. Кика и шевельнуться под его тяжестью не может.

— Дурацкое дело не хитрое! Сиганешь! — обещает Фаддей. — Охолони слегка — и сразу сиганешь!

Постепенно Кика успокаивается. Фаддей с Митяем негромко переговариваются, порой свешивая головы и разглядывая что-то на склоне. Там, где крылатые змеи, линяя, трутся о скалы, за десятилетия скопилось великое множество сброшенных кож. Сверху не разглядеть, какой они сохранности, но Фаддей и Митяй уже прикинули, что бросать такое богатство на двушке не стоит. Может, получится делать из них седла или одежду? Потому и велел Митяй захватить с собой корзины.

Начинают готовиться к спуску. Связывают между собой веревки. Мокша с Фаддеем остаются наверху. Митяй с Кикой спускаются. Корзину Кика нахлобучил себе на голову, а за веревку едва держится.

Крылатые змеи с резкими криками проносятся над озером. На Митяя и Кику внимания не обращают. Изредка то один, то другой змей выпускает струю пламени. Пламя очень разное — есть боевое, горячее, а есть вполне себе мирное. Вон та изящная, недавно полинявшая самочка выдыхает пламя кокетливо и тонко, щекоча им преследующего ее поклонника, не прогоняет, а скорее дразнит. А вон той грузной сварливой змеихе ее ухажер не нравится. Она шпарит его коротким, нутряным пламенем, целя по уязвимым крыльям, и очень быстро загоняет беднягу в озеро.

Митяй и Кика начинают наполнять корзину змеиными кожами. Берут с разбором. Есть свежие, а есть давно высохшие. Линяют крылатые змеи не как ужи и гадюки, а, скорее, как ящерицы, отдельными пластами, помогая себе зубами и все время смачиваясь в озере. С хвостов они скусывают кожу быстро, а вот к мордам она присыхает, и приходится отмокать в озере и тереться о камни.

Митяй и Кика возятся долго. Перекладывают кожи так, чтобы побольше влезло. Фаддей непрерывно ворчит, что они все делают неправильно, и тоже порывается спуститься, но высота и веревка с узлами его страшат.

Мокша все внимание сосредотачивает на крылатых змеях. С ними творится что-то странное. То они летали разрозненно, каждый сам по себе, а теперь, охваченные единым порывом, собираются над водой, смыкаясь в кольца. Колец два — большое и маленькое. Во внешнем кольце — десятка полтора змеев, во внутреннем — семь. Змеи летят навстречу друг другу, отчего кажется, будто одно колесо посредством невидимой шестерни вертит другое.

Мокша сверху смотрит на живые колеса, и у него начинает кружиться голова. Колеса разрастаются. Все новые и новые змеи примыкают к кольцам. В основном к внешнему, но и во внутреннем их становится больше. Вот присоединяется к внешнему кольцу сердитая самка, загнавшая в озеро самца, а вот и легкая молоденькая змеиха ловко ныряет в центр кольца, и кольцо раздвигается, пропуская ее. Пламя, которое непрерывно выдыхают змеи, образует колодец.

Веревка, которую Мокша должен держать и про которую он давно забыл, дергается. Над краем скалы показывается голова Кики. На щеках у него красные пятна, ладони стерты веревкой. Еще бы — сколько карабкаться пришлось.

— А тащить корзину… кто… будет? Орали им, орали, а они как глухие! Мне Митяй нерпь свою отдал… пришлось на двух львах вылезать! — набрасывается Кика на Мокшу и Фаддея.

Те спохватываются и начинают тянуть веревку. Выволакивают корзину. Корзина цепляет камни. Она очень тяжелая. Нести ее придется вдвоем и потом еще решать, как навьючить кожи на пегов.

Фаддей щупает кожи пальцами, пробует на зуб, нюхает и ворчит — он вечно ворчит и вечно всем недоволен. Сделай его царем или дай ему мешок золота, он и тут разворчится, что трон не такой, а золото надо было прикопать в лесочке, а не тащить у всех на глазах. Но Мокша уже достаточно изучил Фаддея, чтобы знать все оттенки его ворчания. Это ворчание счастливое. Кожами Фаддей доволен, хотя, конечно, со множеством оговорок. Иначе у хорошего мастера никогда не бывает.

Ту кожу, что сброшена недавно, по мнению Фаддея, можно пускать на сапоги и ремни. Эластичная она, для всякой работы подойдет. А вот старая кожа погрубее, потолще. От нее, пожалуй, и стрела отскочит, особенно если на излете. Смягчать ее надо только, а то ссыхается быстро. Ну да способов смягчить кожу много — яичным белком, свиным салом, льняным маслом. Все они Фаддею хорошо известны.

Мокша все смотрит на крылатых змеев. Те, что внутри круга, продолжают выдыхать пламя. В центре уже все кипит и алеет, словно металл плавится в горне. Митяй ложится рядом с Мокшей и глядит туда же, куда и он. Припухлости по краям бровей Митяя сдвигаются, соприкасаясь.

— Беспокоятся они! — говорит Мокша. — Мы их переполошили! Как бы не кинулись!

Митяй надувает щеки и медленно выпускает воздух, будто помогая драконам дуть.

— Нет! — загадочно отзывается он. — Тут другое…

В подтверждение его слов из воды стремительно вырываются три недавно полинявших змея, набирают высоту и кидаются в кипящий центр круга. Не успевает Мокша издать восклицание, как змеи появляются опять. Их кожа разогрета от жара, а крылья сияют. Змеи бросаются в зашипевшую воду, остужаются и опять бросаются в центр круга. И так раз за разом. Длинные блестящие тела змеев сливаются, отчего кажется, будто сверкающая игла штопает в рубахе прореху. Сияние внутри круга постепенно выцветает, хотя порой вспыхивает, как остывающие угли. А змеи все бросаются в почти погасший круг, и кожа их уже так не разогревается, как в самый первый раз. Порой они даже и не ныряют в озеро, чтобы остудиться, а просто проносятся над ним.

Митяй хватает Мокшу за руку.

— Ты понял? — радостно восклицает он.

— Что понял?

— Змеи — штопальщики миров! Как только где-то возникает дыра, они начинают летать туда-сюда и восстанавливают стенки мира! Теперь вот от твоего гриба они прореху штопают! Не первый уж день! Они заштопают, а она опять расползется!

— Ты уверен? — ошеломленно произносит Мокша.

— А я-то думаю: как змеи из мира в мир носятся? Да еще болото у них на пути! Может, они по краям мира проходят, где болото сдулось? Да нет, поди угадай, где оно есть, а где нет! А теперь вижу, что тут все дело в огне. Не просто так они огнем дышали: стенку мира плавили. Стенка мира остыла, мир замкнулся — и все! Амбар на замке!

— А сами драконы как на ту сторону ныряют? — пытается представить Мокша.

— Так и ныряют. Иголка ведь тоже сквозь ткань проходит, а ткань не рвет! Только крепче ее делает, потому что за иглой нить тянется! Где болото прорвется — там крылатые змеи стенку восстановят. А к своему огню они привычные.

Мокша кусает губы, соображая.

— Значит, дыры на холме больше нет? — с надеждой спрашивает он.

— Есть. Они все заделали, да грибница-то в земле осталась. Но драконы пока справляются! А как уж дальше будет — не знаю.

Сияние внутри круга погасает. Летающие колеса замедляются и распадаются. Доносятся резкий клекот, шипение. Сверкают струи холодного и горячего огня. Все просто, прекрасно и вечно.

— Значит, через этот круг можно попасть в наш мир? — пытается сообразить Мокша.

Митяй кивает:

— Можно. Хотя огонь штука нешуточная! Это как в металл кипящий нырять. Нырнуть-то сможешь, а вот вынырнуть…

— И обратно из нашего мира сюда можно?

— Да кто ж тебе скажет? Если к змею прицепиться посильнее, то, может, и да. Но тш-ш! — а то Кику вязать придется.

Для Митяя это так ясно, что не требует доказательств. У него все просто. Объясни ему, что солнце можно черпать ложкой — он и будет его черпать. И Фаддей, довольно почесывающий жесткую рыжую бородку, будет. Хотя Фаддей, пожалуй, потребует запасную ложку и начерпает солнца про запас.

Зрение у Мокши острое. Он видит, что там, где крылатые змеи разомкнули внутренний круг, мир замутненный. Повсюду нормальный, а здесь точно сквозь бычий пузырь глядишь. И края алые. Пробивается что-то, клокочет. Наброшен на огонь волшебный платок.

— Видишь? — шепчет Мокша. — Чего там такое?

Митяй всматривается.

— А-а! — тянет он. — Ясно! Это вот она и есть!

— Что за «она»?

Митяй задирает рукав. На сгибе у него большая красная заплата. Пришивал явно сам. Местами стежки спешат, а местами идут тесно и мелко.

— Заплата! — объясняет Митяй. — Рубаху-то я зашил, да заплату не спрячешь! Вот и здесь: наложили змеи заплату, а шрам на мире остался.

— А когда змей просто ныряет через стенку мира, не штопая, тогда тоже шрам? — интересуется Мокша.

— Едва ли! Тут же их много летало, да еще и с огнем. А когда один — это как иголкой в руку ткнуть: не будет шрама. Ну, может, точка какая.

Мокша торопливо соображает. Недодуманная мысль звенит над ухом будто комар:

— А если заплата… оторвется?

— Оторвется — так змеи крылатые опять заштопают. Не впервой им! Вишь, оно как!

Но Мокшу уже волнует другое.

— Седло! — шепчет он. — Митяй, помнишь уникум, который ты отлил? Вот бы приручить крылатых змеев! Ну, как пегов?

Валики кожи сурово сдвигаются на лбу у Митяя. Все, что велит ему двушка, он выполняет без рассуждений. Сказано не трогать — не трогаем. Велели искать именно эту закладку, а не другую — ищем именно эту. Здесь же разрешения двушки нет, оттого он и хмурится. Мокшу же такое слепое повиновение не устраивает. Он вечно принимается рассуждать. Отчего нельзя? Правильно ли это, что нельзя? Может быть, немножечко все-таки можно? А что нам сделает двушка, если нарушим?

— Нет! — отрезает Митяй. — Я жалею, что вообще это седло сделал! Руки бы мне оторвать! Дала нам двушка пегов — вот и будем нырять на пегах!

— Но почему?! — стонет Мокша. — Через болото нырять трудно! Межмирье, потом тоннель, потом летишь еще кучу времени. А тут совсем просто! Раз — и сразу в Межгрядье! Каких бы закладок мы отсюда ни принесли! Может, и за Вторую гряду смогли бы нырять!

Сказав это, Мокша осекается. Лицо Митяя делается упрямым. Таким Мокша редко когда его видел.

— Нет, — повторяет Митяй. — Нет значит нет. И все. Окончен разговор.

— Ну почему? Скажи: по-че-му? — чуть не плачет Мокша.

— А без почему! Просто нельзя! Раз двушка не разрешила — значит, точка! Один раз взяли уже… яблоко…

Мокшу такой ответ не устраивает. Ему мучительно хочется оказаться на спине у крылатого змея. Он даже представил, какое сделает себе седло. Узкое, полулежачее, сильно накрененное вперед. Другое для змея не подойдет. А он, Мокша, будет носиться туда-сюда и проносить в наш мир закладки — не те, за которыми посылают, а те, что действительно нужны нашему миру, чтобы он стал мудрее, добрее.

— Так это ведь не яблоко! Это совсем другое! — молит Мокша.

— Перестань! — обрывает его Митяй. — Только что чудо тебе показали, дыру, которую ты сделал, заштопали — а у тебя радости никакой! Тебя за Вторую гряду пусти — так ты и там… Эй, Мокша, чего с тобой? Ты меня слышишь? — Митяй замолкает. Пристально всматривается в Мокшу. Лицо его из сурового становится сопереживающим. — Слушай, да ты совсем сварился, а еще назад добираться!.. Фаддей, Кика! Берем кожи! Пора возвращаться!

Обратный путь Мокша запоминает плохо. Он куда-то ползет, мычит, размахивает руками. Его поддерживают под руки, тащат. Потом вдруг становится прохладно и свежо. Его окунают в озеро. Он жадно глотает воду, до тех пор глотает, пока не начинает казаться, что в животе у него перекатывается холодный тяжелый шар. Наконец Мокшу дотаскивают до пега и привязывают к седлу.

Мокша вяло лежит на шее у Стрелы, слишком слабый, чтобы что-то хотеть и чему-то удивляться. Перед глазами у него крылатый змей. Глупо! Все очень глупо! К чему лететь через тоннель, когда существуют крылатые змеи?!