Я прикасаюсь. Книга стихотворений разных лет

Дмитрий Владимирович Власов

В этой книге собраны стихотворения разных лет. Наивные и серьезные, печальные и веселые. Стихотворения о любви, о жизни. Приятного чтения! Книга содержит нецензурную брань.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

ШУТОЧНЫЕ СТУДЕНЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Сказка про студента Присли и девушку Вику

Пролог

Чёрный, как самые тёмные мысли,

Рост — метр восемьдесят один,

Учился студент по фамилии Присли —

Из Нигерии господин.

Впрочем, быть может, из Мозамбика.

Но точно — оттуда. И данный нахал

Влюбился в советскую девушку Вику,

И есть перестал, и ночами не спал.

Его посещали угрюмые мысли:

Фортуна, думал, не снизошла.

Но Вика не долго мучила Присли,

На дискотеку — сама пошла.

Суть драмы, завязка

Девушка внешностью очень мила

И неглупа. Но с кем не бывает!

Когда наступает любовная мгла,

Солнце рассудка она закрывает.

Был ли взаправду втюрившись негр,

Или от скуки нашёл увлечение,

Но комплексом англо-французских манер

Вызвал у девушки восхищение.

Вика Морозова на дискотеке

С партнёром кружась двадцать пятый раз

Скромно смыкала ресницы и веки,

Чтобы не выдать горящих глаз.

Ну, сходили на Волгу, гуляли.

По-русски он ей лишь «привет» и «пока».

Но и без слов они всё понимали

Под мягкими лапами сосняка.

«Зачем же пока? Ночь любви помогает» —

Вика сказала, вздыхая чуть-чуть.

И смотрела луна нагая

На волнующуюся грудь.

Да, досадно, что так получилось.

Согрешила, зашла далеко.

Но что случилось, то уж случилось,

И снова на сердце светло и легко.

Продолжение драмы, развязка

Молодость! Что только с ней не бывало,

Просто кругом идёт голова!

Время прошло, и Вика узнала —

Будет ребенок. А может быть, два.

Тут началось: «Что же делать, мама?

Как же это случилось со мной?»

Но к развязке близится драма:

Чёрный студент улетает домой.

Что ж, поплакала мать — старушка,

А Вика спешит в телефон-автомат.

Вот, дрожа, опускает двушку:

«Алло, это ты? Милый, ты мне рад?»

Присли шпарит по-русски славно —

И следа смущения нет:

«Жду в Шереметьево. В холле, в главном,

У меня на вечер билет».

Вика в смятении — что за чушь!

А к восьми — в дорогие объятья.

Мысли проносятся «будет муж,

А мать прокормят старшие братья.»

Чудятся Вике «Датсуны», «Лянчи»,

Шик гостиниц — ведь он богат.

Будет милых детишек нянчить,

Шумных маленьких чертенят.

Отец у него нефтяной магнат,

Там, в Нигерии, он фигура.

Ну, а вдруг он не будет рад?

Вика в ужасе — дура, дура!

Перед мамой, конечно, стыдно —

Честью надо бы дорожить.

Но жить в Союзе всю жизнь — обидно,

Не грешно — по-людски пожить.

«Я уеду с тобой, дорогой! —

Вика всхлипнула, — «и до гроба

Буду жить твоею судьбой,

И мы счастливы будем оба!»

Присли коснулся рук распростёртых,

И сказал стратегический друг:

«Welcome, милая, будешь четвёртой…»

Всё в глазах потемнело вдруг.

Это у нас нельзя многожёнства,

А у них любят женский пол.

Это у нас жить с двумя — пижонство,

А у них — на здоровье, мол.

Были в те времена у студента

В Нигерии три верных жены.

Все как одна — из родни президента

Воинственной людоедской страны.

Он не отпихивал, звал с мольбой:

«Будешь в алмазах, в шелка одета!

По средам буду только с тобой!»

…Вика плюнула в гостя Советов.

Эпилог

Толстый «Боинг» набрал высоту

И направился в солнечный Лагос.

Вот и близится сказка к концу.

Что же дальше с девушкой сталось?

Нет, не бросилась с крыши она,

Не пугайтесь — не утопилась.

Просто однажды пришла весна,

И новая двойня в Москве появилась.

Мальчик, девочка — все в отца.

Черны, как самые тёмные мысли.

Сзади, спереди и с лица

Даже очень похожи на Присли.

Стихотворение, написанное в июне

во время подготовки к экзамену по теории ДВС

Упитанный рыжий усатый бездельник

Лежит на крыльце шерстяным лоскутом.

О, боже кошачий! В такой понедельник

Поймёшь, что такое — родиться котом!

Нет сил принести свою шерсть к телеграфу

И в Лигу Защиты Животных черкнуть:

«В уставе введите, пожалуйста, графы,

Чтоб наше достоинство летом вернуть.

Ведь мы изнываем! Ещё одно лето,

И можно к столу будет нас подавать.

Пока в ресторанах кошатины нету,

Поджаренной солнцем, нас надо спасать.

Да что же такое? Лежим, словно тряпки,

Совсем потеряли животный наш стыд.

Пускай из ЮНЕСКО нам выпишут тапки —

Уж больно асфальт, раскаляясь, палит!

Несчастные кошки не могут раздеться,

Нам шуба навечно природы укор.

Должны мы до старости с самого детства

Влачить нашу жалкую жизнь-приговор.

Конкретную форму прямого спасения

Я сам предлагаю от страшной жары:

Нуждаемся мы в водяном охлаждении

Или в воздушном хотя б — до поры.

Мы будем носить на спине радиатор,

На хвост термодатчики мы вознесём,

А в правое ухо — реле-регулятор

Поставим — короче, согласны на всё.

Да, чуть не забыл: что там вам мелочиться —

Приделайте нам вентилятор на морду!

Наверно, полезная очень вещица —

Я видел его у соседского «Форда».

Вы только уважьте кошачьи капризы —

Вчера у нас было собрание снова,

Мяукнули все: не хотим антифризы,

Уж очень лохматое, страшное слово!

А в остальном вам, как ветеринарам

Мы доверяем — ведь выхода нет.

С приветом от кошек, измученных жаром!

Проклятие тёщам, детишкам привет!

Так, думая вслух, наш усатый бездельник

Лежал, отгоняя мушиные стаи.

Но кончился следующий понедельник,

А кот не худеет, а кот всё мечтает.

Он знает, бедняга, как люди ответят.

Ответ он продумал уже и вздохнул.

Проблему рассмотрят в ином они свете,

И кот мне догадку мяукнуть рискнул:

Ответ учёных:

Товарищи кошки, коты и так далее!

Мы вас понимаем, поймите и нас:

В стране не хватает… чего б ни назвали,

Мы остро нуждаемся в кадрах сейчас.

И тратить наш ум, извините, на кошек —

Не очень разумно — ведь время не ждёт.

Вы уж подождите, родные, немножко —

К вам с севера дождь непременно придёт.

Ну, правда: поставим котам радиаторы —

Какой государству с них будет доход?

А если котов охлаждать у экватора?

По два радиатора ставить НА КОТ?

А вы КПД сосчитать не пытались?

А как же ТО? Вас попробуй поймай!

К тому же, допустим, собаки остались

Без этой системы — какой будет лай!?

Мы, правда, напишем в Америку, братцы.

Они тратят деньги на пушки безбожно,

А что если занятость им постараться

Поднять за счёт вас? Ну, ей богу же, можно!

И вот что: мы можем с хозяев налоги

Тянуть, если кошки имеют CO.

Мол, мы оказали зверюшкам подмогу,

И ты, тунеядец, отдай свои сто!

А в общем, во вторник напишем программу,

В конце декабря уже будет ответ.

Но вы не надейтесь… Такая вот драма…

Проклятье собакам, котятам привет!

И снится коту по ночам, что он рано

Поднимет свой хвост и отправится в путь

В холодные, чудные белые страны,

Где рыбины прямо с собаку — аж жуть!

Мораль здесь проста — помечтать всегда можно

И людям, и даже ленивым котам.

И даже о том, что совсем невозможно

Не худо тайком помечтать иногда.

Александру Ковалю

Песня друга

Посвящается студенческому приюту

в квартире бабушки друга.

Это и застольная, это и перинная

Может быть, и песенка, а может и стишок.

Бабушкина комната — уютная, старинная.

Здесь мы пили водочку — был такой грешок.

Здесь бывало весело и легко под крепкую.

Хоть она и горькая — до чего ж тепла!

И закуски было то — спичка с сигареткою,

А с друзьями по нутру хорошо текла.

Знала эта комната девок — эх, не дюжину.

Может, два десятка их было — не считал.

Их любовь была мне здесь завтраком и ужином,

А обед — консервами, если я устал.

Что ещё сказать мне вам? Бабушкина комната —

Молодость прошедшая, милая гульба.

Если вы бывали тут, вы, конечно, вспомните,

А коль вовсе не были — значит, не судьба.

Ах, вернётся бабушка утром в понедельничек.

Уберу я комнату — в ней же чёрт чего!

Вымою стаканчики, выстираю тельничек.

Я здесь делал курсовые — больше ничего.

Крошка и Антошка

В нашем городе Антошку

Крошка полюбила.

Полюбил и Тошка Крошку.

Как всё это было?

Я не знаю, и Антошка

Никогда не скажет.

Только факт — влюбилась Крошка,

Ведь с любым — не ляжет.

Не стыдясь, перед Антошкой

Крошка раздевалась.

А она и правда — крошкой

Рядом с ним казалась.

Длинный паренёк Антошка

Ей шептал «I love you».

И любила Тошку — крошка,

Но большой любовью!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

1987—89 годы

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

***

Я из той Стороны, где Балтийское море

Вместе с Чёрным клещами сжимают её,

Где стрелялись в глухом затянувшемся споре,

Где жирело от «славных побед» вороньё.

Я из той Стороны, где и счастье, и вера —

Странны, словно под детской кроваткою нож.

Я из той Стороны, где достаток и мера —

Двое самых гонимых и жалких святош.

Я из той Стороны, где царевич на волке

Сыплет искры на тонкие пальцы сосны.

Я из той Стороны, где клок шерсти на холке

Выдран с костью. Но с Богом — из той Стороны.

Eagle

Он — гордая птица. Владыка всегда

Боится за трон, пусть ему и вода,

И горы, и чащи, и небо подвластны.

Но сны властелина бывают ужасны.

Соперники, недруги в снах. Да и днём

Томление власти проклятьем на нём.

Ему же претит сей владыческий круг —

Он просто весь мир созерцает вокруг.

Под клювом надменным плывут облака,

Холодные очи глядят свысока

На жизнь, что течёт где-то в самом низу,

Где мертвую рубит крестьянин лозу,

Где гаснут поэты, влюбляются воры,

Где войско идет на чужие просторы,

Где нежность и грязь, красота и обман,

Где веру скрывает безверья туман.

Гордыни венец, постигающий мир,

Он бабочек, бьющихся в стекла квартир

Беззвучно смеясь, презирает легко.

Он выше их всех, он от них далеко.

Он знает, что мир переделать — задача

Совсем не его. Его доля — удача,

Над ним вожделенная светит звезда.

Он вечно спокоен, циничен. О да,

Всмотрись в его позу, гляди, как парить

Он может над всеми — о чём говорить?

Но мы ведь не знаем о том ничего,

А сердце так часто болит у него.

***

Где же светлые, жаркие летние ленты?

Время их не щадит — выцветают они.

Оказалось, что строят себе монументы

Только длинные, черные, горькие дни.

Краски выцвели все — лишь одна задержалась.

Желтый лес — полинявшей картине под стать.

А вот черная с белым — та лента осталась,

Ведь действительно — нечему в ней выцветать.

Отчего это так? Знаю, всё по спирали

Возвращается снова — сумей лишь узнать.

Но не всё же, что мы, торопясь, потеряли

К нам придет и наполнится светом опять?

Это было бы странно и несправедливо,

А поэтому мы возвратимся к тому,

Что терять не спешили. И мы не на диво

Возвратимся сполна к естеству своему.

И так было, так будет. А кубок янтарный

Из осколков собрать и святым не дано.

Это всё не от нечисти и не от кармы,

Это нами так с богохулой введено.

***

Лес стоял, удивленный щедротами лета.

Ведь недавно он был, словно в старом кино —

Черно-белый, немой, неживой и отпетый

Дребезжащим роялем под белым сукном.

Только дятел-тапёр, да голодные волки

Звук вдыхали в него, еле слышный куплет.

И с журнальных страниц не ползли кривотолки,

Потому что на зимний лес критиков нет.

И никто не искал в нём ни смысла, ни слова,

Ни того, для чего нам тоска бытия.

Просто холодно было и плохо без крова.

Не искал в нём идеи и смысла и я.

А потом кто-то взял карандаш и раскрасил

Еще бледно, листву. Внёс в палитру свирель.

Наследила улыбка. Кто ж был этот классик?

Его имя известно — то просто апрель.

А потом прорезались и новые краски.

Из под маски Пьеро показалось лицо.

И оно было маской, но вскоре все маски

Раскололись, со звоном упав на крыльцо.

И живое предстало — вот губы в малине,

Вот черника зрачков, луг душистых волос.

Только что-то не так в этой новой картине,

Если веки упруги, не пухнут от слёз.

Мне всё кажется — маска одна не упала

И себя выдаёт неподвижностью глаз.

Мне всё кажется — нет ни конца, ни начала

У обманчивых масок с набором гримас.

***

Дороги нет в наш сокровенный мир,

Огромный и единственно не лживый.

И ни один прожорливый вампир

Не высосет его, пока мы живы.

А после смерти — с кровью пополам

Он причастится им — ни каплей больше.

Сей мир — наш самый ценный, нежный хлам,

Который мы храним всю жизнь и дольше.

Он в нас — частица жизни всех людей

Не наверху, но в пятом измерении.

Он в искренности проклятых идей,

Он в святости, прозрении, презрении.

Он недоступен циникам, хлыстам,

Дурному сглазу, гнилым зубкам склоки

И погребён под тяжестью креста,

Чтобы с рождения — быть одиноким.

Мое будущее

Я скоро закончу (дай бог!) институт,

И каждое утро тогда я

В раздутом метро буду ездить не тут,

А там, тонкой свечкой тая.

Года пролетят как из поезда рощи,

Всем друг на друга похожи.

И всё будет глуше, и всё будет проще

Для дряблых души и кожи.

Я буду носить роговые очки,

Портфель и четыре недуга,

А вечером черные есть кабачки,

Убитые злющей супругой.

Забуду кто Блок был, а кто Пастернак,

Стихи назову чертовщиной,

И буду болеть за московский «Спартак» —

Лысеющий глупый мужчина.

Не буду чураться я скучных бесед,

В чуму научусь веселиться.

Со мной будет пить по субботам сосед,

А жёнушке шуба приснится,

И будет она голосить и хрипеть,

Ругая судьбу на рассвете.

А за стеной будут бабки храпеть

И в папу ленивые дети.

Я только утешусь тем, что не один,

Что нас половина планеты

И, в общем-то, сносно живет кретин,

А в юности все — поэты…

Ртутный дождь

Небо ниже спустилось. Но я не ушёл.

Небо стало густеть. Я как в детстве, стоял

И смотрел, замирая, туда, где гроза

Превращалась за крышами в огненный шквал.

Очень странно соседство воды и огня!

Вот две капли упали. Подставив ладони,

Я поймать их успел. Они бойко резвились,

Словно маленькие, но строптивые кони.

Только — что это? Капли особенный блеск —

Жутковатый, холодный в меня излучали.

И катились по жести так звонко, как дробь,

Когда кровли в свободном полёте встречали.

Ртутный дождь! Я бегу под навес, не дыша.

И вдруг вижу, что девушка в платье, босая

И смеётся, и плачет под ртутным дождём,

Его капли ловя и на стены бросая.

Я кричу: «уходи!» Я кричу: «это смерть!»

Но вдруг вижу — глаза её — ртутные тоже!

И они словно капли, что в пляске слились

На дождём полированной девичьей коже.

Долго тёк люциферский металл по плечам,

А затем по спине и по смуглой груди.

Ртуть впиталась. Смотрю — лишь кривится трава,

И трамвай повреждённый искрит и гудит.

Песня друга

Был праздник, и вот я опять один.

И жизнь моя — выставка серых картин.

Мой праздник был долгим, без малого год.

Но больше он в двери мои не войдёт.

Опять я с друзьями сижу за столом,

Беззвучно молясь, чтоб прошла за стеклом

Она, и смахнула всё серое с глаз…

А мне кричат на ухо пошлый рассказ.

Она мне казалась как воздух, как свет

Привычной и вечной, но вот её нет.

Она освещает другого, ей дышит другой.

Чужого касается милая маленькой белой рукой.

Но как всё случилось, и было ли что-то? А вдруг

Была она вся — в тёмной комнате — призрачный звук?

Была ведь, была, а иначе — с чего бы тогда

Я зябну в июле, как будто уже — холода?

Генезис

Я постигал, что значит «никогда»

В страшном кругу потерь невосполнимых.

«Когда-нибудь» сияет как звезда,

А «никогда» смысл ускользает мимо.

«Когда-нибудь» — и радость, и укор.

И встретить смерть когда-нибудь — не страшно.

Отложен неизбежный приговор,

Не рушится десятилетий башня.

«Когда-нибудь» — не завтра, не сейчас.

Оно понятно и вполне желанно,

А никогда как бесконечность в нас

Врывается пугающе и странно.

Её восьмерка в зеркале висит,

Двойной улыбкой скалится, трепещет.

Звёздами срез стеклянный моросит,

Засасывая чувства, мысли, вещи.

И всё уходит за небесный свод,

Врастает в снег и дождь воображенья.

Сегодня — зеркало. И в нём грядущий год,

А прошлый год — виновник отраженья.

Я постигал генезис «никогда»,

Когда реальностью меня наотмашь били,

Когда из этой жизни поезда

Мои мечты на небо увозили.

Овцы

Где-то в горах высоко-высоко

Овцы ходили за вожаком.

Покуда закат за горою не тух,

Пас их седой загорелый пастух.

Мельче одна и крупнее другая —

Все на свободу не посягая

За пастухом седобровым след в след

Мирно ходили по тысяче лет.

Красавец вожак был умён и силён,

Но тоже свободой он был обделён.

Что ум, что кудряшки, как добрый парик?

Пас и его седобровый старик.

Где-то в горах, как больные сиротки

Овцы ходили — безмолвны и кротки.

И каждая часто мечтала о том,

Чтоб стать всем на зависть и зло — пастухом.