Перекрёстки, духи и руны

Дмитрий Венгер, 2019

В тугой узел магии и причинно-следственных связей стягиваются судьбы: Юлии молодой и одинокой девушки тоскующей по своим умершим близким, маньяка Марка решившего стать "настоящим мужчиной" пройдя путём жестоких убийств, Семёна осознанного сновидца путешествующего тропами своих и чужих снов и Ирины тщетно пытающийся побороть "родовое проклятие". И хотя у каждого из них свой жизненный путь, пройдя сквозь " магический узел" никто из них не останется прежним…

Красное на сером

О одиночество, как твой характер крут!

Посверкивая циркулем железным,

Как холодно ты замыкаешь круг,

Не внемля увереньям бесполезным.

Белла Ахмадулина

— Что с твоим лицом? — вытаращив свои большие совиные глаза, прошептала, не скрывая своего удивления, Нонка. Ты опять всю ночь ревела?

— Почему опять? — возмутилась Юля. И не ревела я, это простуда, а еще не выспалась.

— Ну, ну, — многозначительно и недоверчиво проворчала Нонка. Что же тебе мешало выспаться, у тебя завелся герой-любовник? — с нескрываемым сарказмом продолжила она.

— Что, больше сказать нечего? Какая бурная фантазия! Просто не выспалась, легла поздно, и отстань уже от меня, — зашипела Юля, чувствуя досаду.

Нонка лишь фыркнула в ответ.

«Вот зараза, тоже мне подруга, ехидная. Ей-то что, новая тема для сплетен. Это у меня ночь была ужасной, эти мерзкие сны. И отчего так тошнит, и, наверное, нервы, — думала Юля. — Надо взять что-нибудь для нервов, хоть валерьянки. Ох, уже половина девятого, Леонид Аркадьевич скоро придет, надо приступать к работе, хочешь не хочешь, а отчет сделать надо к обеду. А то все только позлорадствовать могут да посплетничать — это запросто, как эта Нонка — «подруга», тоже мне, наверняка уже кости мне перемывает, — мысленно ворчала на коллегу Юля. — Ну точно, вон уже с кем-то перешептывается, ладно надо работать».

Время близилось к обеду, когда, закончив и распечатав отчет, Юля наконец расправила затекшую спину и отправилась к своему начальнику. И, постучав, вошла в кабинет.

— Ах, Юлечка, проходите, — засопел Леонид Аркадьевич, перебирая груду папок в своем шкафу. Из-за своего грузного, габаритного тела он страдал от постоянной одышки, впрочем, это не мешало ему, если верить слухам, конечно, приударить за молоденькими девушками, особенно практикантками, и даже за понятно, какие услуги, устраивать их на работу. На Юлю же он всегда смотрел как на пустое место, что ее только радовало, и она оставалась просто бессмертным пони, выполняющим любые задания, даже не входящие в ее компетенцию, что позволяло ей хоть и много, но тем не менее спокойно работать.

— Отчет, Леонид Аркадьевич, — елейным голоском прошептала Юля.

— Ну, Юлечка, ты, как всегда, ответственна и пунктуальна, — пропел Леонид Аркадьевич и, раскрыв папку, стал внимательно изучать результат ее трудов.

Она терпеливо ждала, пока он, вытирая платком пот со своей отражающей свет лампы лысины, закончит чтение. И, заметив в его глазах блеск удовлетворенности спросила, поздно спохватившись двусмысленностью своего вопроса:

— Что-нибудь еще, Леонид Аркадьевич?

Леонид Аркадьевич с интересом самца гориллы, увидевшего новый банан, пронзил ее взглядом, с аппетитом ресторатора оценивая ее фигуру и грудь как некое меню, словно прикидывая очередность блюд, и, лишь дойдя до ее лица, выражающего беспристрастность и терпение, его взгляд стал более осмысленным.

— Вы простите мне мою бесцеремонность, Юлия, но говорят, вы не спите по ночам, плачете. У вас проблемы с молодым человеком?

— Леонид Аркадьев… — запнулась Юля от подступившего к горлу кома, что дало возможность ее начальнику перебить ее и продолжить.

— Да, я понимаю, не мое дело, — хитро улыбнулся самец гориллы, — но если вам, Юлечка, потребуется мой дружеский совет, я всегда рад его дать. Вы ответственный сотрудник, Юлия, в отличие от многих здесь работающих, и мне бы хотелось, чтобы на этой почве между нами возникли бы более дружеские отношения.

«Вот тебе раз, „туши свет“, что называется», — с удивлением посмотрела на него Юля.

— Я всего лишь приболела, Леонид Аркадьевич, зима — холодно, но я уже выздоровела, — промямлила она, не зная, что сказать, чтобы как можно быстрее покинуть его кабинет.

— А, ну конечно, Юлечка, извините мне мою назойливость, вы можете идти, и лечите свою простуду, неправильно это — переносить ее на ногах, а в следующий раз можете взять больничный, — многозначительно закончил самец гориллы, уткнувшись взглядом в ее живот как в главное блюдо предстоящего торжества.

Выйдя из кабинета, она чуть не разрыдалась от своей беспомощности.

— Знает, свин, что я одна, — прошептала Юля, выйдя на кафель продуваемого сквозняками холла, тая и расползаясь в разные в стороны от своей беззащитности и одиночества, она поспешила в уборную.

И тут откуда-то из глубины ее сущности поползла озлобленность на весь мир и непреодолимое желание выцарапать Нонке глаза. «Вцепиться в ее широкую накрашенную физиономию и…Господи, откуда у меня такая кровожадность»? — одернула себя Юля, испугавшись, она посмотрела на свое отражение и умылась холодной, ледяной водой, бьющей из крана, который она на нервах открыла на полную.

Входя в глухую оборону, подобно ежу, и с большим трудом подавив гнев и боль, она, вернувшись на рабочее место, погрузилась в рутину работы, стараясь забыть, не думать о произошедшем и поскорее дожить до вечера и добраться до дома. От мыслей о доме, как об оазисе защищенности, крепости стен, ей стало легче, словно она уже оказалась в нем, в каменной броне родных стен.

Пять рабочих часов пролетели быстро. Бросив взгляд в окно, она заметила, что стало смеркаться, обрадовавшись и с облегчением выдохнув, только бы покинуть это место, она стала собираться, но тут возле ее стола вдруг появилась габаритная фигура с улыбающимся лицом.

— Гоша? — удивилась она, глядя на водителя и курьера, уже успевшего вернуться обратно.

— Это вам, Юлия, — явно скромничая, прошептал он, положив ей на стол шоколадку.

— Спасибо, — вежливо улыбнулась Юля. «Вот приставучий детина, только тебя мне сегодня не хватало. Как объяснить, что я с детства не люблю шоколад, сказать — обидится, не сказать… Да лучше ничего не говорить», — немного подумав, решила она.

— А в честь чего презент? — спросила Юля, причем голос, весь день сдерживающийся от внутренней агрессии, прозвучал слишком строго и холодно, так что выражение «счастливого дурака» просто смылось с лица Гоши.

— Просто так, — промямлил тот. — Вы сегодня такая красивая.

«Да ладно, я красивая, что за день сегодня? Спокойно, Юлия, держи себя в руках, не надо отыгрываться на бедном Гоше».

— А что, я обычно страшная? — спросила она тем же голосом и искренне надеясь, что парня сейчас просто сдует.

— О нет, я ничего такого не хотел сказать, извините, Юлия, мне пора! — протараторил Гоша и быстро ретировался.

И тут ее как прорвало, долго сдерживаемые эмоции выплеснулись на волю истерическим смехом и болью в животе от бессилия остановить этот смех, который, как терапия измученных нервов, шел из глубины души, давая грубому физическому телу порцию эндорфинов. Утерев слезы радости, она, спешно убрав документы по ящикам и выключив компьютер и свет, вышла на улицу. Падал легкий снежок, городом владели безмятежность и спокойствие, свойственные последнему дню недели, пятнице.

Истерический смех, немного поднявший ее настроение, вся эта суета и кошмар прожитого дня отошли, вторя атмосфере города, на второй план — темных закоулков души, жаждущих забвения, только вместо спокойствия и неги пришла пустота, пустота «пустой квартиры и одиночества», когда спешить домой не имеет смысла, а жизнь теряет свое сакральное значение любить.