Пару штрихов тому назад

Дмитрий Березин, 2013

Мистическая проза современных российских авторов – Антона Тарасова и Дмитрия Березина – наполнена необычными и, на первый взгляд, необъяснимыми событиями. Читатель ощущает ту тонкую (и часто – роковую) грань между реальностью и «другой стороной» бытия, которую в обычных условиях люди стараются не замечать. Но иногда, случайно или под давлением обстоятельств, эта грань исчезает, что приводит к неожиданным последствиям… В первый сборник авторов включены мистические повести «Между двух гроз» и «Чужое счастье», а также психологический роман «Пару штрихов тому назад» и роман-притча «Бремя тела». Для ценителей настоящей литературы.

Чужое счастье

I

Иварс часто буквально срывался со своего дорогого кожаного кресла, трона, как любила шутить Айта, помогавшая ему в этот ответственный момент надеть плащ. Срывался, чтобы, неслышно скользнув по огромной мраморной лестнице, бегом направиться в холл, оттуда выбежать на улицу, на ходу нащупывая в кармане брюк ключи от машины. И вот он уже выезжает по Лачплеша на Кришьяниса Баронса, шумную, хоть и довольно узкую для кипящей от будничной суеты и эмоций Риги улицу. Где-то там осталась редакция, на столе недочитанная рукопись, на которую его непонятным образом угораздило посадить пятно от кофе. Невозмутимая Айта давно привыкла к тому, что Иварс такой. Ему это было более чем простительно.

С тех пор как семь лет назад его дела пошли в гору и к нему как к литературному агенту и редактору потянулась вереница известных и не очень писателей, Айта перестала ворчать и сетовать на судьбу, ругать начальство и писать колкости в социальных сетях. Все это было бессмысленно. Ее заработку можно было позавидовать — и не только заработку, а всему, чему обычно завидуют другие секретарши средних лет, трудящиеся в конторках и, в учреждениях и на складах, в учебных заведениях и в гостиницах, в поликлиниках и даже в борделях, умело замаскированных под массажные кабинеты.

Иварс мчался к одному из любимых своих мест. Чуть постукивая, работал двигатель «Кадиллака», поскрипывало сиденье из белой кожи, солнце изредка появлялось из-за деревьев, но тут же ныряло обратно. У кого-то утро только начиналось. В глазах Иварса можно было заметить предвкушение удовольствия — конечно, это было бы в том случае, если бы вы находились на заднем сиденье и имели неосторожность отвлечься от пейзажа за окном и взглянуть в зеркало заднего вида.

«Дух захватывает», — любил повторять он, вглядываясь в даль и прищуривая при этом глаза. Так было и сейчас. От проезжавших мимо автомобилей мост слегка дрожал. Внизу несла свои желтоватые от растворенного ила и солей железа воды Гауя. Солнце заигрывало с верхушками елей. Где-то на склоне неистово пели птицы. И это было только утро, с которым так не хотелось расставаться. Страшно подумать, что в сорока минутах езды Иварса ждет его кабинет, стол, залитый кофе и нагруженный рукописями, которые нужно вдумчиво прочесть, чтобы быть способным по их содержанию сказать при случае что-то внятное и конструктивное. Он очень расстраивался, когда приходилось отказывать писателям, в основном начинающим, и искренне радовался, когда мог своим слегка кривоватым указательным пальцем показать растерявшемуся от неожиданности литератору, где нужно поставить подпись в договоре.

«Вот и подышал воздухом, поприветствовал утро, нужно возвращаться, — подумал про себя Иварс, — послезавтра Лиго, все доделать хотелось бы до выходных». По старой памяти он боялся, что Айта начнет ворчать на него за то, что работа остается на выходные, хотя она давным-давно уже смирилась со странностями шефа и отца ее детей, стараясь освободить его от обыденной офисной рутины и дать возможность читать, редактировать, критиковать — словом, делать все то, что дает возможность заработать. В отличие от Иварса Айта не была лишена коммерческой жилки. Впрочем, за это он ее и ценил. Ему — писать рецензии, потирая руки и бормоча себе под нос что-то очень восторженное, устраивать литературные посиделки, быть на виду. Ей — следить за счетами, гонорарами, арендой, документами и за всем этим не забывать о Гунарсе и Анне. Гунарс, правда, давно жил один и особого внимания к себе не требовал. А оторва Анна… Если бы они с Иварсом были женаты, все было бы, вероятно, иначе. Впрочем, Айте жалеть было не о чем.

II

Знаете, как празднуют Лиго? Лиго пахнет только-только разыгравшимся в полную силу летом, разливается сколь необъяснимой, столь и притягательной тайной, звонким девичьим смехом, то и дело раздающимся в округе в прелой дымке июньского вечера. Лиго празднуют, чувствуя себя юными, с верой в то, что чудо вот-вот случится, стоит только в это поверить сильнее обычного. Съешьте кусочек тминного сыра — и будете счастливее всех, если вам попадется тминное зернышко и вы его как следует разжуете.

В самую короткую ночь в году, вовсе и не похожую на ночь, если увидите вдалеке костер, подойдите к нему, вглядитесь в лица стоящих вокруг. Счастливы ли они? Да, наверное, счастливы. Но что ищут здесь, на Лиго, стоя на лугу на окраине хутора, где притушен электрический свет во всех домах, и подкидывая веток в огонь? Нет границ человеческому счастью, если только эти границы мы сами себе не выстраиваем. И только вы это подумаете, как кто-то возьмет вас за руку и потянет за собой.

Kas neguļ Jāņu nakti,

Tas dabūs šoruden.

«Кто в Янов день глаз не сомкнет, тот скоро счастье познает», — а не пойти ли самому искать свое счастье, если не спится? Свое, только свое, не принадлежащее больше никому. Ни у кого его не отнимать, а найти и принять таким, какое оно есть. И вот пока еще не свое, а совсем чужое счастье держит за руку и тянет в лес, прямо туда, куда кроме как за счастьем и идти страшновато. А в руках рябиновый прут. Где-то позади свистят и хохочут, становится немного жутковато. Но хочется идти вперед и вперед. А вот и он, цветок любви, заботливо укрытый от посторонних глаз. Махнуть прутом, сорвать цветок — и бежать, бежать, бежать под крики и свист. Бежать, держа свое счастье за руку. Бежать подальше в лес, где нет посторонних глаз, а только счастье следит строго за тем, чтобы достаться всем, его жаждущим.

И вот, найдя счастье, вернуться к костру, чтобы порадоваться снова его свету, теплу, венку из ромашек и дубовых веточек, терпкому запаху тмина от поедаемого с таким аппетитом оставшегося сыра, легкому хмелю горьковатого пива. Лиго-лиго! А не мало ли счастья? Счастья — креста Лаймы, с которым шагаешь по тропинке жизни.

III

— Иварс, умоляю тебя, приезжай сейчас же. — Голос Айты дрожал, такой испуганной Иварс ее не помнил.

— Девять утра, Айта…

— Анна. При имени дочери Иварс почувствовал, как что-то укололо в левом плече и сразу отпустило.

— Приезжай, случилось страшное.

— Что такое? — Иварс вскочил, прижав плечом к уху телефонную трубку. Телефонный аппарат с грохотом упал с тумбочки на паркет. — Айта, ты слышишь меня? Я должен знать, что произошло с Анной. Ты слышишь?

— Слышу, Иварс, слышу. Она убита. Понимаешь?

— Что? Что ты сказала?

— Иварс, пожалуйста, приезжай, мы дома. — Айта тяжело задышала и повесила трубку.

«Убита, убита», — вертелось в голове Иварса, но представить себе такое — это означало бы признать, что все действительно так. Дочь, его дочь — убита. «Нет, нет, она ошиблась, с ней самой что-то не в порядке, я сейчас приеду и выяснится именно это, точно». — Иварс с трудом натягивал брюки, открыл шкаф, взял первую попавшуюся рубашку и надел ее, даже не задумываясь о том, что фланелевая в крупную клетку посредине лета — не самая лучшая идея.

— Где же ключи? — спросил сам у себя Иварс и сунул руки в карманы. В одном он нащупал связку ключей, из другого, к своему удивлению, достал ловко сплетенные между собой ромашку и дубовый лист. Он с яростью бросил смятый и увядший букетик на тумбочку.

Путь в Олайне занял десять минут. Иварс мчал под сто километров в час и про себя повторял только одно: «Убита». На одном из перекрестков он притормозил для того, чтобы отыскать в бумажнике ее фотокарточку, едва взглянуть на нее и снова спрятать.

— Анн, моя Анн… — Странно, но, будучи абсолютно уверенным, что Айта не в себе и с Анной все в порядке, Иварс чувствовал неладное. Тревога подкрадывалась, как будто охотилась. Вот она затаилась, для того чтобы выждать пару минут, пока Иварс припаркует машину, пройдет мимо двух цветочных горок к большому кирпичному дому, где сам когда-то жил. Подойдет к подъезду, рванет на себя дверь, затем вторую, побежит по лестнице на третий этаж, не дожидаясь лифта. И настал момент: тревога и ужас нападают, хватают, и совладать с ними теперь уже невозможно. Они взяли верх.

— Иварс Петерс? — спросил Иварса стоявший в дверях квартиры молодой полицейский.

— Да. — Иварс остановился, пытаясь справиться с тревогой и сердцебиением. Но слов полицейского он не слышал. Закачался на месте и рухнул бы на пол, если бы его вовремя не подхватили.

— Мне очень жаль, но, судя по всему, ваша дочь убита, — произнес полицейский, когда Иварс пришел в себя, сидя в низком кресле в квартире соседей — немолодой пары, его старых друзей. Иварс пил маленькими глотками воду из стакана, наконец оставил стакан, сообразив, что должен все увидеть своими глазами. — Нет, туда нельзя, — остановил его полицейский и, слегка подтолкнув, заставил снова погрузиться в кресло, — пока что нельзя. Мы снимаем отпечатки пальцев, пытаемся понять, как это случилось. Там сейчас ваша жена.

Иварс кивнул, хотя Айта не была ему женой, и в других обстоятельствах он не позволил бы так с собой обращаться. Но в данный момент он был во власти тревоги, которая командовала им. И вот наконец пришел страх. А за ним и отчаяние. Иварс заревел, нагнувшись, обхватил голову руками. Слезы, низкое кресло, боль, невозможность что-либо предпринять — не это ли делает человека абсолютно беспомощным и показывает его ничтожность? Это бесспорно. А еще — Иварс не понял, сколько прошло времени, — послышался невдалеке чей-то громкий голос и тот самый молодой полицейский тихо произнес: «Идемте».

Снова перед глазами проплыла дверь, часть коридора, опять дверь. Вот и знакомая квартира, бесконечные книжные полки, обои с красными цветками.

На полу в гостиной, на самой середине, на спине лежала Анна. На ней был серый спортивный костюм. Ее босые ноги выделялись даже на фоне серого линолеума: они были синеватые, неподвижные, источающие холод. Через мгновение Иварс обратил внимание на ее руки — они были такого же оттенка, может быть даже чуть более жуткого. Еще мгновение — и он заметил ручку какого-то инструмента, торчавшую из левого бока. И здесь — нет, этого не может быть. Просто не может быть — он сделал шаг вперед, закачался, нагнулся поближе к ней и, стоя в полутора метрах, вдруг вскрикнул и сделал еще один шаг.

На лбу Анны чем-то красным была нарисована свастика.

«Кровь, — подумал Иварс, — но откуда?»

Действительно, крови нигде не было. Нигде. Только сейчас Иварс услышал, как рядом плачет Айта. Она сидела в углу комнаты на стуле, нагнувшись и положив голову на руки.

— Так, объясните мне, наконец, что здесь случилось. — Иварс начал постепенно осознавать необратимость произошедшего. В ушах звенел пульс, к горлу подкатывались слезы. Но надо было сдержаться. Ради Анны.

— Я была у родителей. Мне утром, совсем рано, позвонила одноклассница Анны и сказала, сказала… — Айта собралась было с мыслями, но снова не смогла совладать с собой, обхватила голову руками и тяжело задышала.

— Что дальше? — Иварс подошел и обнял Айту за плечи.

— Она сказала, что Анна не выходит, а они ее ждут, на звонки она не отвечает и как будто бы забыла, что они договаривались, или спит и не слышит. Я пришла, хорошо, здесь недалеко. Открыла и увидела…

— Боже…

— Иварс, скажи, за что нам это все? Что мы такого сделали, чтобы нам довелось увидеть смерть нашей дочери? Скажи…

Иварс молчал. Молчали и полицейские — молодой так и стоял в дверях комнаты с того момента, как вошел в нее вместе с Иварсом. В углу комнаты стояли и молчали еще двое, на минуту оторвавшиеся от осмотра вещей и окружающей обстановки. Скрипнула дверь в квартиру — на пороге молча стояли соседи.

— Я попрошу вас внимательно посмотреть, все ли вещи на месте, не замечаете ли вы чего-то странного. — Молодой полицейский решил взять инициативу в свои руки. Обстановка была тяжелой, и нужно было что-то предпринять для того, чтобы не дать этой ситуации пойти по самому худшему из путей — пути слез, причитаний и проклятий.

— Скажите, — Иварс глубоко вдохнул и начал говорить, его голос звучал подавленно, временами хрипло, — скажите, а откуда свастика?

— Подростки сейчас увлекаются неофашизмом, — начал было молодой полицейский.

— Но наша дочь никогда ни к чему такому даже не была причастна, — оборвал его Иварс.

— Как бы то ни было, постарайтесь вспомнить, с кем общалась и дружила ваша дочь. Не было ли среди ее окружения кого то с явными фашистскими или сатанинскими наклонностями?

— Что вы себе позволяете?

— Послушайте, я всего лишь выполняю свою работу, а в данный момент делаю выводы из увиденного и услышанного мной. Эксперты осмотрели вашу дочь… ее тело. Свастика нарисована кровью, мы предполагаем, что это ее кровь. А убита она обычным конторским шилом.

— Ааа, — застонала Айта, снова зарыдала, облокотившись на спинку стула, с которого не вставала уже пару часов, с того момента, как поняла, что все кончено и у нее больше нет дочери, любимой дочери, Анны, ее надежды. Той, в которой она видела себя, все свои лучшие качества — по крайней мере, так казалось Айте, и в это она свято верила.

— И все же я настаиваю, что наша дочь не фашистка. Фашистка — девочка в пятнадцать лет — с ума сойти, как вам могло такое прийти в голову?

— Я ничего не утверждаю, я только делаю выводы, — начал полицейский, — прошу меня извинить.

В его кармане зазвонил мобильный телефон.

— Алло. Да. Да. Убита. Осмотрели. Тело еще здесь. Квартиру осматриваем. Работаем. Да. Понял.

— Сейчас придет эксперт. — Молодой полицейский убрал телефон в карман и сделал шаг к Иварсу. — Скажите, а ваша дочь жила здесь одна?

— Она жила со мной, — ответила Айта, — просто иногда я на несколько дней уходила к родителям, они здесь недалеко живут. Понимаете, люди пожилые, чувствуют себя плохо, нужно ухаживать за ними. Да и я думала, что у дочери будет немного свободы, что мы отдохнем друг от друга.

— Понятно. А с кем общалась ваша дочь? Кто к ней обычно приходил?

— Знаете, у нас не было тайн друг от друга. Общалась и дружила она только со своими одноклассниками — больше ни с кем. Когда приглашала кого-то к нам на чай, она всегда мне говорила. Даже когда я была у родителей или на работе, она мне звонила и просила разрешения кого-то позвать в гости.

— И вы всегда разрешали?

— Да, с условием, что в квартире будет прибрано, а музыку они не будут включать слишком громко. Соседи бы мне сказали, если бы что-то было не так, — слышимость в доме приличная.

— А вчера вечером и сегодня ночью вы не слышали ничего подозрительного? — спросил полицейских у соседей.

Иварс на мгновение даже забыл, что они здесь, в дверях, стоят и слушают, хоть и не участвуют в разговоре.

— Ровным счетом ничего. Никого, кажется, и не было здесь постороннего, — пожилые супруги переглянулись, — нет, точно никого, мы бы услышали.

— Так, странно. Вы уверены?

— Если бы мы были не уверены, мы бы не сказали, что никого не было, мы бы сказали, что сомневаемся или не слышали.

В коридоре послышались шаги. В квартиру вошел пожилой мужчина в светлых брюках, рубашке с коротким рукавом, цветастой, с нарисованными огромными пальмами. Щеголеватые сандалии слегка скользили по линолеуму.

— Квартиру осматривали? Отпечатки? Все сделали? Так оперативно? Ну, молодцы. Что требуется с меня? Зачем звонили?

— Посмотрите вот здесь, посмотрите ее лоб. — Голос молодого полицейского почему-то дрожал.

— М-да. Любопытно. Очень любопытно, — склонившись над телом, бубнил себе под нос тип в гавайской рубашке. — Вы, полагаю, в курсе, что это такое?

— Свастика. — Молодой полицейский был немного смущен таким прямым вопросом.

— Наша дочь не была фашисткой, как и сатанисткой, я настаиваю на этом!

— Успокойся, Иварс, пожалуйста. — Айта понимала, насколько ему сейчас тяжело и каких невероятных усилий ему стоит сдерживать себя.

— А кровь ее?

— Мы предполагаем, что да, — уже более уверенно заявил полицейский, а двое других закивали. — По крайней мере, экспертиза скажет точно.

— В том-то и дело, уважаемые, что это никакая не свастика — посмотрите, как загнуты края.

— А что тогда? — Иварс подошел и посмотрел на него практически в упор. — Только что нас здесь вот этот молодой господин убеждал, что наша дочь в пятнадцать лет вовсю фашиствует. Я уже ничего не понимаю. Она убита, а мы тратим время на какую-то ерунду. Сделайте что-нибудь, найдите того, кто это сделал. Не ваша ли это работа?

— Успокойтесь, очень прошу вас. Я всего лишь эксперт, притом на пенсии давно. Искренне Вам сочувствую. Но не свастика это. Верить мне или нет — дело ваше.

— Так что это тогда?

— Скажите, вы латыш?

— Да, — Иварс покраснел, — но какое это имеет отношение к тому, что моя дочь мертва?

— Вы когда-нибудь слышали про крест Лаймы?

— Смутно помню. — Иварс немного остыл. — Что-то рассказывала моя бабушка.

— Так вот, это древний символ счастья. Он появляется в доме тогда, когда человек рождается и должен уйти вместе с ним.

IV

Давным-давно после страшной бури выглянуло Солнце, и Великое море отступило, обнажив берег. Его неровная кромка тянулась далеко за горизонт. Да и где начинается горизонт и заканчивается суша, понять было сложно — там, вдали, буря еще была сильна. На седьмой день после бури прибой вынес на берег девушку. Ее волосы были белее лунного света, пальцы нежнее первой весенней листвы, сама она была стройна, как веточка молодой вишни, и прекраснее ее никогда никто не видывал.

Утром ее нашли на берегу рыбаки, тянувшие к морю на толстых веревках свои лодки, подкладывая под их днища бревна. Они побросали все и на руках отнесли девушку в деревню. Три дня, пока мужья были в море, женщины выхаживали незнакомку, а когда лодки наконец причалили к берегу с уловом, она пришла в себя.

Ни о чем ее не стали расспрашивать жители деревни, только накормили ухой, копченой треской и отпустили, пожелав доброго пути. Девушка направилась к растерзанному бурей морскому берегу и долго сидела, глядя на закат, тихо напевая самую прекрасную из песен, которые кто-либо когда либо пел на берегу Великого моря. А ночью направилась туда, где ветер тысячелетиями строил большую песчаную дюну.

Девушка набрала в подол песка — много-много, столько, что вряд ли кто из нас способен столько унести. Пока, скользя по глади воды, над Великим морем всходило Солнце, девушка рассыпала песок по берегу моря, чтобы о страшной буре людям ничто не напоминало, чтобы закрыть песком камни и поваленные деревья, ведь тогда, как она думала, рыбакам будет легче тащить к Великому морю свои лодки.

Едва взошло и вдруг погасло Солнце, нахмурилось Великое море, пришла огромная туча, начал накрапывать дождь. Девушка быстро высыпала из подола на берег оставшийся песок и побежала по кромке воды обратно к деревне. Дождь все усиливался. Сверкнула молния — и ударила девушке прямо в сердце.

Рыбаки проснулись от грома, но, когда вышли из домов к берегу Великого моря, уже вовсю светило солнце. Они смотрели на преобразившееся за ночь побережье Великого моря, на белый песчаный пляж, тянущийся сколько видит глаз. Великое море больше не шумело — до слуха рыбаков доносился лишь его вкрадчивый шепот, juras balss, которым Великое море напевало ту самую прекрасную песню, которую на закате пела спасенная ими девушка. А ее следы на песке вели по кромке воды вдаль, и прибой едва мог их смыть — с каждым накатом волны они появлялись вновь, такие небольшие полоски, которые оставляла на песке она, когда бежала в надежде на спасение обратно в деревню.

V

За две недели не изменилось ничего — так могло показаться стороннему наблюдателю, если бы такой нашелся и смог скрупулезно сопоставить все события и факты. С одиннадцати утра до шести вечера Иварс и Айта по-прежнему занимались своей обычной работой. Разве что она перебралась к нему, сказав, что не может быть одна там, где все ей напоминает об Анне. К ним два раза приходил проводивший расследование молодой полицейский, заставляя заново восстанавливать в памяти тяжелые картины того июньского дня. Гунарс приезжал на несколько дней на похороны и совершенно убитый горем уехал к себе.

— И все-таки я не понимаю, категорически не понимаю, что могло случиться с Анной, — сказал как-то Иварс за завтраком.

— Знаешь, чем больше я думаю об Анне и о том, кто мог так с ней поступить, мне все более кажется, что мы никогда ничего не узнаем, — согласилась Айта. — Посуди сам: дверь была закрыта изнутри, окна тоже, в квартире никого не было, кроме нее, и кровь тоже ее, и шило она взяла из ящика с инструментами. Бедный Гунарс — что теперь будет с ним? Он так надеялся, что сестра станет со временем ему хорошей помощницей.

— Ты хочешь сказать, что будет с нами со всеми?

— Ты прав. Такими, как раньше, мы уже никогда не будем. Все изменилось. Все. Ладно, давай собираться — нас уже ждут.

Айта заботливо вымыла две чашки и тарелку, оставшиеся от их скромного завтрака, протерла стол. Только сейчас, собираясь, она заметила, что на полках и тумбочке в коридоре давно не вытирали пыль.

— Иварс, что это? — спросила она, стоя с тряпкой в одной руке и с букетиком из цветка ромашки и дубового листа в другой. — Ты праздновал в этом году Лиго?

— Не праздновал. Нашел в кармане и положил тут как раз в тот день.

— Иварс, но посмотри, он совсем свежий!

— Правда?

— Как знаешь. — Айта давно привыкла к странностям Иварса, к тому, что он может забыть абсолютно все. Только про себя подумала о том, что праздновать Лиго и забыть об этом — уже, пожалуй, слишком. Но тут же вспомнила об Анне. — Точно, поэтому.

— Ты что-то сказала? Я готов ехать, у нас сегодня встреча с Викторасом, критиком, я тебе о нем рассказывал, замечательный персонаж. Думаю, он уже добирается из аэропорта — так и есть.

Иварса прервал телефонный звонок.

— Sveiki, Viktoras. Ja, labi. — Иварс изменился в лице. — Айта, поторопись, он взял такси и будет у нас через полчаса.

Как и предсказывал Иварс, едва они поднялись по мраморной лестнице в офис, в дверях показался высокий загорелый мужчина с аккуратной бородой, всем видом и одеждой показывающий окружающим свою интеллигентность и то, что он действительно тот, за кого себя выдает.

Викторас Лиепиньш был известным и в чем-то даже скандальным литературным критиком. Критиковал он часто и по разным поводам. Подопечным Иварса от него доставалось, но никто не жаловался: попасться на перо к Лиепиньшу — это значило быть замеченным. А внимание в литературной среде ныне ценится больше, чем собственно прочтение произведений, — Иварс прекрасно понимал это и никогда не возражал, когда в очередной раз читал в каком-нибудь журнале разгромную колонку, ведь уже на следующий день звонили из издательства сообщить, что тираж распродан и требуется договор на допечатку. Это казалось Иварсу забавным.

— Иварс, прими мои соболезнования по поводу дочери. — Викторас был всегда в курсе всех событий. — Если я чем-то могу помочь, то обращайся, сделаю все зависящее от меня.

— Спасибо, спасибо тебе.

Зашумела кофеварка. Айта принесла в кабинет на маленьком синем подносе две чашечки кофе.

— Расскажи, Иварс, мне, каковы твои ближайшие планы. Недавняя детективная серия, признаюсь, при всей своей банальности оказалась весьма востребованной. Уверен, ты читал мои скромные комментарии.

— Викторас, ты же знаешь, все планы у меня здесь. — Иварс похлопал себя ладонью по лбу и при этом чуть не расплескал кофе, держа чашку с блюдцем в другой руке. — Могу только в общих чертах тебе сказать.

— Скажи, будь добр…

— И скажу: я не намерен ничего менять, абсолютно ничего. Авторы приходят, я просматриваю рукопись и, если есть что-то стоящее, предлагаю свои скромные услуги как редактора и агента.

— Иварс, я не об этом.

— А я как раз об этом. Понимаешь, Викторас, ты все время ждешь какого-то чуда. Ждешь, что вот-вот родится новый гениальный писатель, который оставит позади себя всех пишущих сейчас. И ты думаешь, что рождение этого писателя зависит именно от меня?

— По крайней мере, ты не должен его прошляпить!

— Ты меня недооцениваешь. Или считаешь, что я уже открыл такого писателя и скрываю его от тебя?

— Я этого не говорил. Просто давно не приходилось читать чего-то действительно потрясающего, сплошное ремесленничество. — Викторас допил кофе, осторожно поставил чашку с блюдцем на столик и отодвинул их от себя.

— Интересно, ты еще десять минут назад восхищался детективами, но уже успел изменить свое мнение.

— Ничего подобного, Иварс. Они замечательны, но не более.

— Чего же ты ожидаешь? Интеллектуальная проза плохо продается — думаю, ты осведомлен об этом не хуже меня.

— Я ожидаю… — Викторас смутился. — Честно? Мне хочется, чтобы появилась книга, которую с удовольствием можно будет читать и через двадцать, и через пятьдесят, и через сто лет. Про то, что есть сейчас, я такого уж точно сказать не могу.

Иварс молчал. Конечно, он понимал, что Викторас прав. Он был чертовски прав, как никогда прав. Но что можно было предпринять? В разговоре возникла пауза. Иварс выпил последний глоток уже остывшего кофе. Двое старых друзей, коллег и соперников одновременно, сидели друг напротив друга в глубоких кожаных креслах и молчали. Викторас чувствовал себя неловко.

— Прости, Иварс, не хотел задевать тебя за живое.

— Нет, Викторас, все в порядке, я рад видеть тебя и ценю то, что ты откровенен со мной. — Иварс многое бы отдал сейчас за то, чтобы вдруг в кабинет постучалась Айта и спросила, не принести ли еще кофе. Но Айта была занята своими делами и, судя по всему, не хотела мешать происходившему в кабинете разговору. Она давно привыкла к визитам разных странных личностей, многих из которых Иварс знал еще с университетских лет, и усвоила железное правило: если мужчины говорят о литературе и вообще о чем-либо, то их лучше не беспокоить.

Лиепиньш ушел через полчаса. Иварс долго стоял на пороге офиса и смотрел вслед, даже тогда, когда внизу хлопнула дверь.

— Айта, если меня будут искать, то скажи, что я работаю, — резко бросил Иварс. — Дай мне ключ от квартиры… той…

— Что с тобой?

— Я в порядке, Айта, в порядке, просто мне надо побыть одному и кое-что найти в библиотеке. До вечера!

В этот момент Иварс осознал, что с момента убийства Анны впервые едет в квартиру, где она жила с Айтой и где в комнатах, в коридоре и даже на кухне на стеллажах теснились книги, собранные им еще в юности. Проза, поэзия, критика — как давно он не прикасался к этим корешкам.

VI

Иварс старался не думать, что там, в соседней комнате, была убита Анна. Хотя Айта приложила все силы и мужество для того, чтобы стереть следы того страшного дня — даже серый линолеум был застелен непонятно откуда взятым старым ковром, — сам дух смерти чувствовался повсюду.

Тишину разбил скрип стремянки — Иварс приставил ее к этажерке, пытаясь дотянуться до самой верхней полки, книги на которой буквально касались потолка.

«Сколько же здесь пыли, — произнес про себя Иварс. — Это Быков, Бродский… Где же Белшевица?»

Потом вспомнил, что, вероятно, переставил эти книги на полку в другую комнату, которую занимала Анна. Заходить туда не хотелось. Иварс шагнул к двери и слегка толкнул ее вперед. Перед ним на полу на том самом месте лежала Анна.

— Боже! — прошептал Иварс. Он дернул дверь за ручку на себя, через секунду снова ее открыл. Пол был застелен ковром, мебель переставлена — и если бы тот самый молодой полицейский сейчас пришел сюда, то он бы точно не узнал места происшествия.

Иварс стоял на середине комнаты и вглядывался в книжные полки, стараясь ни о чем больше не думать.

— Кажется, вот здесь. — Он потянулся к самой верхней полке, но достать книги не смог. — М-да.

Он направился в соседнюю комнату, схватил стремянку и потащил ее через коридор, задев при этом керамическую вазу, стоявшую на полу и служившую подставкой для зонтов. Ваза глухо зазвенела, но не упала. Звон пронесся эхом по квартире, а когда прекратился, Иварса вновь охватило неприятное чувство тишины.

Приставив стремянку к шкафу, он взобрался на самый ее верх и потянул на себя несколько книг. Книги поддались удивительно легко — Иварс потерял равновесие. Несколько секунд он провел, цепляясь за воздух на раскачивающейся стремянке, а через мгновение облокотился на шкаф. Стремянка упала. Шкаф, не выдержав веса Иварса и сотен книг, нагроможденных сверху, слегка покачнулся. Книги посыпались — Иварс в этот момент уже лежал на полу. Книги, словно волна, с грохотом упали на него. И снова в квартире установилась полная тишина, как будто ее ничто и не нарушало.

— Прекрасно, просто прекрасно. — Иварс сел, разгребая вокруг себя гору книг и смахивая с одежды клубки мягкой домашней пыли, которая годами собиралась на верхних полках и именно сейчас предстала во всей красе. — Разберемся.

Иварс откладывал книги в сторону, одну за одной, внимательно читая названия.

— А вот и она.

Иварс раскрыл небольшую книгу, на титульном листе которой синими чернилами по-латышски было написано «На память» и стояла аккуратная подпись. Он вспомнил, как Визма Белшевица ему, начинающему редактору, только только окончившему университет, подписала этот сборник стихов…

Вдруг Иварс вскрикнул и выпустил из рук книгу, глядя на следующую, которую он собирался рассмотреть и поставить на полку рядом с другими.

Это была абсолютно новая книга в красивом кожаном переплете, из которого торчал, словно закладка, букетик из переплетенных вместе ромашки и дубового листа. Букетик был абсолютно свежим, будто книгу только что перелистывал кто-то и, желая продолжить чтение через каких-нибудь пару минут, предусмотрительно сделал закладку. И Иварс открыл книгу на этом месте.

VII

Вернуться на две недели назад. Анна. Почему? Что это такое? Откуда? Мысли вертелись в голове Иварса, а глаза жадно скользили по печатным строчкам, лишь изредка поднимаясь немного наверх в стремлении вновь перечитать окончание предыдущего абзаца. Счастье. Рождены для счастья. Покуда жив, храни крест Лаймы. Исчезнет вместе с тобой.

«Этого не может быть, — сказал Иварс сам себе, — просто не может быть. Спокойно. Нужно прочесть все с самого начала. Это какая то ошибка. Просто совпадение и ничего, кроме совпадения».

Счастье. Рождены для счастья. И дан каждому крест Лаймы. Свое счастье. Оно всегда с тобой.

Только сейчас Иварс стал понимать, что смерть Анны не была просто случайностью. Это не просто ее знакомства с какими-то странными людьми, не просто какое-то безумие, хулиганство или средневековый обряд. «Счастье исчезнет вместе с тобой», — Иварс снова перечитал эту фразу. «Нет, этого просто не может быть. Она убила себя по этой книге? Но чего ей не хватало для счастья? Я уверен, что моя девочка была счастлива. Иначе просто быть не могло.»

Иварс попытался встать, но споткнулся о лежавшие вокруг книги, слегка вскрикнул и снова оказался на полу.

«Счастье исчезнет вместе с тобой. — Иварс снова и снова повторял это про себя. — Что за ерунда? Как такое вообще может быть?»

Он снова вспомнил свой ужас при виде Анны, рукоятки шила, лужицы крови и этой свастики на лбу, креста Лаймы. Нет, Анна никогда не разделяла фашистских убеждений, никогда не общалась с такими людьми, а если и общалась, то уж точно не разделяла их взглядов. Она была осторожной девочкой. Иварс вспомнил, как однажды кто-то на тротуаре около дома разбил бутылку. Анна, а ей тогда было лет семь, не больше, сбегала домой за веником и смела все осколки с середины дороги.

— Знаю, папа, ты будешь ворчать, но я просто не могла пройти мимо, — сказала тогда она, — да и ты можешь идти снова погруженный в свои мысли, споткнешься и поранишься.

Нет, Анна была умницей. И не могла она себя убить. Зачем? В свои пятнадцать она еще ни с кем не встречалась. В школе особых проблем, а тем более конфликтов у нее не было. Иварс поймал себя на мысли, что пытается встать на место своей дочери и оценить вероятные и не очень причины того, что произошло. Какая разница, ведь ее все равно не вернешь?

Иварс снова раскрыл книгу, прищурил глаза, но уже не смог найти того, что-только что читал. Перед глазами плыли круги. Комната показалась ему маленькой и совершенно лишенной воздуха. Он почувствовал, что задыхается, и начал отчаянно глотать воздух, как глотают воздух только что пойманные рыбы или пытаются надышаться мальчишки, ныряющие летом с лиепайского мола.

— Нет, нет, нет. — С усилием Иварс смог наконец встать. — Этого не может быть!

Он швырнул книгу в угол комнаты, быстро подскочил к окну, дернул за шпингалеты, открыл первую раму, затем дернул вторую. Она не поддавалась. Иварс с силой дернул за ручку и, вырвав шпингалет, высунулся в раскрытое окно и сделал глубокий вдох.

Неожиданно Иварс почувствовал, что в комнате есть кто-то, кроме него. По крайней мере, такое ощущение у него возникло в тот момент, когда он наконец понял, что оставить книгу, заложенную свежим букетом, мог только человек, который либо приходит сюда, либо… Иварсу снова стало нехорошо. Легкий холод пробежал по спине, ноги стали совершенно ватными. Он задыхался, несмотря на то что стоял у распахнутого окна. Его душил страх, страх перед тем, что-тот, кто убил его дочь, может быть здесь. Или бывает здесь. Или может прийти с минуты на минуту.

Что-то скрипнуло. Шелохнулась занавеска. Иварс затаил дыхание, но снова стал задыхаться. Где-то рядом кто-то есть. Кто-то стремится сюда войти, вот-вот ворваться, чтобы расправиться с ним так же, как с Анной. Расправиться — и нарисовать на лбу своей жертвы свастику. Пусть все думают, что это крест Лаймы. Пусть строят свои догадки. Но человека уже нет, еще одна жертва. Его убьют, точно убьют. Вот легкий скрип повторился. Снова шелохнулась занавеска. И стало прохладно, по комнате загулял сквозняк.

Занавески вырвались наружу из окна и стали хлопать по рамам. Иварс задрожал, закрыл глаза. Так продолжалось всего несколько секунд. Холод командовал телом, но он вспотел. Ему было страшно, но он не кричал, не проронил ни звука, ни слова.

Иварс, стараясь не шуметь, ступил, потянулся — и уже держал в руке маленькую фарфоровую вазочку. Сквозняк усилился. Что-то снова скрипнуло, только чуть отчетливее. Иварс заплакал, как не плакал в тот момент, когда узнал, что его дочери больше нет, как не плакал даже на ее похоронах. Минута. Снова скрип. Иварс уже ничего не видел от слез, только сжимал в руке вазу.

Вдруг послышался скрип, а за ним Иварс услышал звук шагов. Шаги приближались. Занавески продолжали яростно хлестать по рамам. Прикрытая дверь в комнату распахнулась. Иварс зажмурил глаза, покачнулся, споткнулся на разбросанных повсюду книгах, упал на колени и почти сразу же с яростью бросил вазу в сторону двери.

Все стихло. Иварс даже не слышал ни звона стекла, ни того, что было потом. Ничего.

VIII

— Ты слышишь меня, — голос Айты был испуганным, но довольно уверенным, — Иварс!

Иварс очнулся оттого, что кто-то хлещет его по щекам, а потом он почувствовал холодную воду на лице и открыл глаза. Рядом на коленях стояла Айта и лила воду из маленькой эмалированной кружки.

— Прекрати, что ты делаешь, — пробормотал Иварс и тут же опомнился. — Что случилось?

— Ты потерял сознание, — Айта поставила кружку на пол. — Хотя, знаешь, это я у тебя должна спросить, что случилось, что здесь за беспорядок. И вообще, ты бы мог мне позвонить, я бы приехала сразу, особенно если тебе стало плохо.

Иварс молчал.

— Мне не стало плохо, Айта, я нашел книгу, в ней написано, как убили нашу Анну.

— И где она? — удивилась Айта.

— Вот. — Иварс указал рукой на лежавший поверх груды книг аккуратный том в кожаном переплете. — И еще, там была закладка, ну, ромашка и лист дуба, совершенно свежие, не засушенные, как будто здесь кто-то был.

— Ну, само собой, здесь кто-то был! — Айта не спешила тянуться за книгой.

Привыкшая мыслить рационально, она внутренне не принимала для себя хоть сколько-нибудь мистической версии гибели дочери. Конечно, ей было очень тяжело, с трудом удавалось держать себя в руках. Айта понимала, что должна быть сильной.

— Здесь была я, убиралась, соседи помогали немного. — Айта говорила медленно и спокойно. — Так о чем ты прочел в книге?

Иварс пытался встать.

— Обо всем, — почти шепотом сказал он. — Ты сама открой и прочти.

Книга лежала в углу комнаты, около окна. Айта открыла и пролистала ее. Книга была пуста. Несколько сотен чистых страниц были заключены в аккуратный и, несомненно, дорогой переплет. Книга действительно была заложена примерно посередине переплетенными между собой дубовым листом и ромашкой, но, как показалось Айте, они не были свежими.

— Не вижу здесь ничего подозрительного. — Айта захлопнула книгу. — А вот тебе нужно немного отдохнуть, иначе ты просто погубишь себя и ничего хорошего из твоих попыток разобраться не получится.

Иварс задумался. Может, это все просто ему кажется? Ему очень хотелось бы все понять как можно быстрее, и в этом его стремлении была доля истины. Время шло, обстоятельства забывались, стирались из памяти, обрастали домыслами, догадками, предположениями. А между тем тот, кто погубил Анну, оставался на свободе безнаказанным. Кто он? Чем обидела его Анна? Зачем было лишать ее жизни?

— Знаешь, Иварс, сходил бы ты лучше к тому полицейскому, помнишь, такой пожилой, эксперт? — Айта потянула Иварса за руку и помогла ему встать. — А ты искал ту книгу Белшевицы, с автографом?

— Да, нашел я книгу, только не рассчитал свои силы, дернул за полку, не удержался, и все рухнуло. — Иварс рассматривал гору книг, лежавших на полу. — Затолкать все книги на шкаф, к потолку, была плохая идея.

— Это была твоя идея, помнишь, — покачала головой Айта. — Так что насчет полицейского? Он же оставлял тебе свою карточку?

Иварс задумался и посмотрел в сторону окна.

— Оставлял. Позвоню ему сегодня. Ты права, все-таки это единственный, кто пытался по-настоящему разобраться в смерти нашей дочери. Остальным, похоже, просто все равно.

— Зачем ты так говоришь? — Айта начала собирать с пола книги. — Посуди сам. Тебе не все равно, мне не все равно. Полиция начала расследование. Не все равно и соседям. Помнишь, как они старались нас поддержать. Мне кажется, что они чувствуют за собой вину, что не были внимательными и недосмотрели. Ты, надеюсь, не винишь их в чем-то?

— Нет, конечно нет. — Иварс подошел к двери и прислонился к ней. — Я виню только себя. Как-то за всей этой работой, всей этой суетой мы почти не обращали внимания на то, что творится в жизни у нашей девочки. Я очень мало проводил с ней времени, очень мало. И самое большее из того, что я сейчас могу для нее сделать, — это во всем разобраться.

Айта молчала. Конечно, она была согласна со всем, о чем говорил Иварс, но боялась, что он так ничего и не сможет узнать, а нервничая, погубит и себя.

— Да, и, может, ты тоже это чувствуешь, — продолжал Иварс. — Без Анны наша жизнь уже не та, что была раньше. В ней не хватает самого главного. Я говорю про смысл. Я думал всегда, что в нашем с тобой, Айта, успехе состоит будущее нашей дочери. Ведь, возможно, она пошла бы по нашим стопам. Я был бы счастлив, если бы она продолжила то, чем занимаюсь сейчас. Гунарс совершенно другой, а вот Анна, Анна была способна на многое.

Иварс помог Айте собрать книги и поставить их обратно на шкаф. Закрыв окно, они вышли из квартиры во двор, где присели на скамейку. Иварс сжимал в руке томик Визмы Белшевицы, изредка открывая его и разглядывая автограф.

— Не вздумай возражать, Иварс, поведу я. — Айта встала и направилась к машине, затем, сделав несколько шагов, вернулась и протянула руку.

Иварс покопался в кармане и отдал Айте ключи. Он медленно пошел за ней, не намереваясь возражать.

Дома, за чашкой горячего кофе Иварс обдумывал, звонить или нет тому полицейскому эксперту. В конечном итоге, успокоившись и отойдя от всего произошедшего до этого, Иварс понял, что эта идея хоть и не лучшая, но единственная.

Они договорились встретиться завтра днем у Иварса в офисе. Полицейский, как оказалось, жил недалеко. Иварса смущало, что он едва знал этого человека. К тому же о чем он должен был ему рассказать? О странной книге? О том, какая была Анна в жизни? О том, что сам очень мало уделял дочери внимания?

— Я знаю, что ты сомневаешься. — Айте идея обратиться к бывшему полицейскому эксперту, предлагавшему услуги детектива, казалась вполне логичной. — Но что ты можешь сделать сам? Начнем хотя бы с этого, выясним хотя бы какие-то подробности.

IX

— Александр. — Бывший полицейский протянул Иварсу руку. — Пожалуйста, зовите меня просто Александр, не надо этого Александрс. Хорошо? Я начинал в милиции, потом работал экспертом в полиции, сейчас чаще всего выступаю как частный детектив и всегда просил и прошу называть меня именно так, чтобы не было никаких недоразумений.

— Хорошо, Александр, как скажете. — Иварс сделал знак рукой, означавший для гостя приглашение присесть на кожаный диван в кабинете, а для Айты — принести по чашечке кофе.

Александр был еще совсем не старым человеком. Он был невысокого роста, слегка небрежно выбритый, с короткими светлыми волосами, в которых уже угадывалась седина. Александр с интересом разглядывал кабинет Иварса, его рабочий стол, заваленный папками с рукописями, книгами, старинную печатную машинку, стоявшую на маленьком столике в углу.

— Работает? — наконец спросил он, когда Айта принесла кофе.

— А, вы о машинке, — спохватился Иварс. — Да, кажется, работает, но я ею давно не пользуюсь, купил, когда еще учился в университете. А сейчас, понимаете, совсем другое время, совсем другая техника, зато такие вещи могут спокойно стоять и радовать глаз.

— Давайте ближе к делу. — Александр сделал глоток кофе. — Правильно я понимаю, речь пойдет о смерти вашей дочери? Полиция зашла в тупик с этим расследованием. Да и не особо много зацепок есть, чтобы что-то расследовать, если быть откровенным с вами, Иварс, до конца.

— Да, к сожалению, это так, — вздохнул Иварс. — Давайте договоримся о том, сколько я вам должен.

— Вы должны мне пятьдесят латов, это на текущие расходы. — Александр пожал плечами. — Ну а в случае, если мне удастся что-то раскопать и передать дело полиции или сразу в суд, мой гонорар составит четыреста латов. Вы согласны?

— Конечно, согласен, это очень честно с вашей стороны, — заметил Иварс. — Получается, выяснить что-то как можно больше о том, почему умерла наша Анна, — и в наших, и в ваших интересах.

— Иварс, а вас интересуют больше подробности или причина?

Александр пошел на эту провокацию сознательно. Ему хотелось убедиться, что для Иварса его сыскная работа не будет пустой формальностью.

— Да, причина, конечно! Но вы же понимаете, что-тот человек, который это сделал, он до сих пор на свободе, не понес никакого наказания, а на мне и Айте груз вины. Мы спрашиваем у себя, кто такое сделал с нашей девочкой, почему все это произошло. А ответа дать никто не может, — Иварс разволновался и говорил, отчеканивая каждое слово.

— Я все понимаю, Иварс, все понимаю, вы успокойтесь. Я в курсе многих деталей, не буду заставлять вас повторять все то, что вы уже рассказывали для протокола. Меня интересуют только подробности, совершенно частные подробности. Я даже записал те вопросы, которые у меня возникли. Вы позволите? — Александр достал из кармана рубашки маленький блокнотик, из металлической спирали которого торчал огрызок карандаша.

Иварс задумался.

— Да, конечно, спрашивайте, постараюсь вам рассказать все, что знаю. Да и Айта здесь. — Иварс кивнул в сторону приоткрытой двери.

— Что ж, приступим. — Александр сделал еще глоток кофе. — Скажите, а откуда вы родом? Есть у вас братья, сестры?

— Я родился в Олайне, окончил там школу, перебрался в Ригу, поступил в университет, потом служил в армии. Позднее, когда вернулся, закончил учебу. Только не совсем понимаю, к чему вы это у меня спросили. Мой отец умер, когда я был еще совсем маленьким, его не помню. Воспитывала меня мама, ее не стало два года назад.

Детектив делал пометки в блокноте, продолжая внимательно посматривать на Иварса и на окружающую обстановку.

— А у жены вашей есть сестры или братья?

— Александр, видите ли, мы формально не женаты, хотя живем вместе много лет и у нас есть дети. — Иварс тер висок пальцем правой руки, так он обычно делал, когда читал что-то крайне любопытное. — Да, у Айты старшая сестра живет здесь, в Риге.

Иварс замолчал и сам удивился своему молчанию. По его представлениям, разговор с детективом должен был больше напоминать допрос, чем неторопливую беседу.

— Скажите, а за дочерью вы точно не замечали никаких наклонностей? — Александр начал говорить тише. — Ну, вы понимаете, о чем я. Плохие компании, фашизм, национализм. Вы же видели все эти шествия, хотя я, если быть честным, совершенно нейтрально к ним отношусь.

— Айта, — крикнул Иварс, — Айта!

Через несколько секунд Айта показалась в двери. Она не хотела вмешиваться, но понимала, что ее присутствие необходимо, чтобы поддержать Иварса. Этот бывший полицейский напоминал Айте ее отца. Такой же спокойный, невозмутимый, собранный. Иварс же хотел, чтобы Айта обязательно услышала то, что он скажет про Анну, и поправила, если сочтет неточными какие-то подробности.

— Нет, наша дочь не состояла в сектах, не увлекалась ни фашизмом, ни национализмом, — спокойно ответил Иварс и посмотрел на Айту. — Да и в ее возрасте это вообще рано, ведь так?

— Слишком рано, — добавила Айта. — Она дружила только с несколькими девочками из своего класса. Конечно, иногда оставалась на пару дней одна, но такое было три-четыре раза в год, когда я навещала родителей. В остальное время Анна была под присмотром, всегда мне звонила и сообщала, где она, как у нее дела, когда вернется со школы.

— А вы никогда не подозревали… — начал Александр. — Вернее, по-другому спрошу. У вас есть недоброжелатели? Может, были какие-то конфликты? Сферы интересов с кем-нибудь пересекались?

Иварс отвернулся и смотрел в окно.

— Поймите, Александр, я всего лишь литературный агент, редактор. К коммерческой деятельности имею отношение лишь отчасти. Да, за свои услуги я получаю некоторые отчисления, гонорары. Прибавьте к этому и многое другое, что я делаю не за просто так. Суммы получаются немаленькие, учитывая общий объем работы. Но поверьте, что никому не переходил дорогу, ни с кем не ссорился просто потому, что не было повода. Деньги зарабатываю своим умом, усердием, а не какими-то сделками или махинациями. Ну какой из редактора бизнесмен?

— Но вы же рекомендуете издательствам тех или иных писателей?

— Да, рекомендую, и что? — Иварс повернулся к собеседнику. — Продумываю серии книг, веду переговоры с авторами, с зарубежными издательствами. Я знаком с несколькими своими, так сказать, коллегами. Со всеми у меня хорошие отношения, мы часто встречаемся, обсуждаем, спорим, ну, вы понимаете, даже откровенно коммерческая, бульварная литература все-таки требует какого-то неформального, кулуарного подхода.

Иварс был абсолютно честен с детективом даже в таком тонком вопросе. В его офисе часто проходили обсуждения любовных романов начинающих авторов. Иварс никогда не гнушался внимательно изучать подобные произведения. «Написать приличную мелодраму для массового потребления нисколько не легче, чем серьезное, интеллектуальное повествование, чтиво для избранных», — сказал он однажды в разгар спора. Столь неоднозначный довод заставил пару изрядно захмелевших гостей литературной посиделки быть осторожнее с комментариями, чтобы не обидеть Иварса.

— Значит, ни врагов, ни конкурентов? — переспросил детектив.

— Умоляю вас, какие конкуренты, какие враги! — Иварс снова отвернулся и говорил, глядя в окно. — Я бы, наверное, знал об их существовании, уж как-нибудь они давно бы себя выдали. Ведь так?

Александр перестал записывать. Он упорно искал ниточку, за которую можно уцепиться, начиная расследование. Такой странный случай был в его практике впервые. Действительно, внешне все выглядело как ритуальное убийство: свастика, нарисованная кровью, рукоятка шила, воткнутого практически в самое сердце, отсутствие каких-либо следов и мотивов. Но это только внешне. Александр начал подозревать, что Иварс что-то недоговаривает. Уж слишком часто он делал паузы, отвлекался и смотрел в окно.

— Скажите, Иварс, а с вами в последнее время не происходило ничего странного, не узнали ли вы чего-то такого, о чем стыдитесь, стесняетесь или просто не хотите мне говорить? — Александр решил действовать напрямик. — Я не полицейский, мы говорим не для протокола, и мне хочется выяснить, что вас так беспокоит.

— Это все пустяки, моя фантазия, — начал Иварс, но детектив его оборвал:

— Никаких пустяков не бывает в таких делах. Да и если это пустяк, зачем его скрывать?

Иварс нервно взглянул на дверь: Айта, судя по всему, занималась своими делами. Но на всякий случай он решил говорить тише.

— Понимаете, после гибели дочери, на следующий день или через несколько дней, я уже не помню точно, у себя в кармане я нашел небольшой букет, сплетенные дубовый лист и ромашка, знаете, что-то подобное делают на Лиго.

Александр внимательно слушал. Он даже не записывал, а именно слушал, стараясь вникнуть в то, что ему говорит, бледнея, вполне успешный и лишенный предрассудков взрослый человек.

— И почему вас это смутило? — спросил детектив.

— Сначала я не придал этому особого значения, решил, что кто-то подсунул, тем более Анну убили как раз на следующее утро после Лиго. — Иварс перешел практически на шепот. — Но вчера утром я поехал туда, в ту квартиру, найти кое-какие книги, у меня там небольшая библиотека, многие книги я храню именно там. Так вот, мне постоянно казалось, что в квартире кто-то есть. А потом…

— Не волнуйтесь вы так, Иварс, постарайтесь успокоиться и рассказать, что случилось потом, после того как вас стало преследовать чувство присутствия кого-то постороннего. — На всякий случай Александр тоже говорил очень тихо.

— Простите. — Иварс глубоко вдохнул. — Потом, когда я не нашел нужную книгу в одной комнате, я пошел в другую, где и жила Анна и где ее нашли. Там все уже немного изменилось, Айта постаралась. Когда я искал книгу на самых верхних полках, я оступился и упал, уронив все книги, стоявшие сверху шкафа, на пол. И среди книг я нашел одну, в новом кожаном переплете, и в ней…

Несмотря на все старания, Иварс не мог сдержать волнения. На мгновение ему почудилось, что кто-то посторонний находится в офисе и слушает то, что он рассказывает детективу. Но это чувство исчезло столь же стремительно, сколь и возникло. Александр же решил не торопить Иварса и позволить ему выговориться. В конце концов, он этого всеми силами и добивался, однако не подозревал, что это окажется для Иварса сопряжено со столь заметными внутренними терзаниями.

— Иварс, вы должны мне рассказать то, что было в той книге, даже если это вам только показалось или выглядит совершенно нелепо. — Александр пытался давить своим спокойствием.

— Понимаете, я пробежал по страницам, а там рассказывалось о кресте Лаймы, о том, что каждый может быть счастлив и с собой уносит свое счастье, что отнимающий счастье у другого будет поражен прямо в сердце. — Иварс замялся. — Или что-то в этом духе, некоторые подробности я уже немного забыл. Хотя Айта не увидела в этом ничего имеющего отношение к смерти Анны. Айта. Айта!

Несколько секунд — и лицо Айты показалось из-за двери.

— Скажи, ты помнишь, что было в той книге, которую я тебя просил посмотреть? — спросил Иварс уже во весь голос.

— Книге? — Айта удивилась. — Там было пусто, Иварс, это был какой-то альбом, не более того.

У Иварса по телу пробежал легкий холод. Он почувствовал сухость во рту, ощутил, как немеют ноги. Немеют не оттого, что затекли от долгого сидения в неудобной позе на диване или стуле, не от проблем с сосудами, что для мужчин его возраста не редкость. Онемели от страха, как будто он снова сейчас оказался в той самой комнате и раскрывает ту самую книгу.

— Ты уверена, Айта? — Иварс подумал, что, возможно, они говорят о каких-то двух разных книгах. — Та, в кожаном переплете, помнишь?

— Иварс, помню прекрасно. — В приемной зазвонил телефон, и Айта почти кричала уже на ходу. — Она была пустая, чистые страницы.

Такого развития событий Иварс явно не ожидал. Он пожалел, что не спросил Айту об этом в тот момент, когда они еще находились в квартире. История становилась все более запутанной. И здесь Иварс вспомнил одну важную деталь, отчего вдруг стал махать руками, очерчивая в воздухе прямо перед носом детектива непонятные геометрические фигуры.

— Вспомнил, вспомнил! — Иварс говорил очень быстро. — С книгой все легко проверить, но самое главное не в этом. Помните, я сказал, что нашел после смерти Анны у себя букетик, такой, как делают на Лиго? Так вот, книга эта была заложена таким же букетиком!

— И что в этом странного? — с недоверием спросил детектив.

— А то, что в квартире неделю никого не было, — начал Иварс. — Ну хорошо, не неделю, может быть, пару дней, это ничего не меняет. А этот букетик, он был абсолютно свежий, понимаете?

Александр выронил из рук огрызок карандаша, которым делал пометки у себя в блокноте. История принимала пугающий оборот. Ему, как и Иварсу, все это не казалось простым совпадением. Он попросил Иварса подробнее рассказать ему, как и зачем он поехал снова в ту квартиру и что его так испугало. Узнав, что Айта обнаружила его в полубессознательном состоянии, Александр задумался.

В правилах Александра, сложившихся за годы работы, было уделять внимание самым внешне даже несущественным деталям. Но это дело сплошь состояло из несущественных деталей, которые никак не складывались в единую картину во время осмотра места происшествия, но становились намного яснее теперь. Впрочем, ясность еще ничего не означала. Своими соображениями Александр ни с кем делиться не спешил.

X

Через полчаса, пообещав Айте, что будет держать себя под контролем, Иварс уже вез Александра на своем «Кадиллаке» в Олайне, в квартиру, где все произошло. Александр смутно помнил, где она находится. На улице было жарко. В машине работал кондиционер, выходить из нее не хотелось. Всю дорогу Александр и Иварс молчали. Разговор, пару раз едва начавшись, тут же обрывался: каждый думал о своем. Иварс пытался справиться со своим страхом, даже ругал себя за то, что не может ничего с ним поделать. Александр же был погружен в размышления.

«Хорошо, пусть она не состояла в секте, у ее родителей нет врагов, нет недоброжелателей, — думал он. — Но из квартиры ничего не взято, это не было ограбление. То, что дверь не была взломана, говорит о том, что Анна знала того, кто ее убил, либо же не пыталась сопротивляться и одно не исключает другого.»

— Приехали, — тихо сказал Иварс.

Александр его как будто не слышал.

— Хорошо, хорошо, не надо так кричать, — ответил детектив, когда Иварс повторил то же самое. — Я просто немного задремал, с кондиционером так приятно в жару.

Книга лежала там, где ее оставили: в книжном шкафу на средней полке, поверх других книг. Иварс просто показал на нее рукой. Александр подошел, открыл дверцу шкафа и взял в руки книгу. Из переплета торчали слегка завядшие лист дуба и ромашка. Александр раскрыл книгу в том месте, где был заложен букет, и внимательно вгляделся в страницы.

— Ну, что там? — осторожно спросил Иварс, стоя возле двери.

— Ни-че-го, — ответил Александр, листая книгу. — Пусто, ничего. Нет ни пометок, ни какого-либо напечатанного текста.

— Вы мне не верите? — Иварс готов был заплакать. — Не верите, да?

— Я этого не говорил. — Александр отложил книгу и разглядывал букетик. — Наоборот, это очень важно, хотя я пока ничего не понимаю.

— Как это может быть важно, если здесь ничего не написано? — Иварс взял в руки книгу и неторопливо ее пролистывал. — Это означает, что мне все тогда померещилось. Вы мне верите после этого?

Александр, держа в руках букетик, медленно осматривал комнату, особенно то место, где было найдено тело Анны.

— Если надо, можем убрать ковер, — предложил Иварс, но Александр молчал. Букетик он оставил на книжной полке. Теперь его больше интересовала сама комната. Он провел рукой по книжным корешкам, вновь вернулся и слегка приподнял ковер, затем подошел к окну и открыл его. В комнату ворвался поток летнего горячего воздуха и уличный шум. Под окном пели птицы, спрятавшись в куст сирени и заросли черемухи. Александр сидел на подоконнике, но вдруг вскочил, оттолкнул Иварса и быстро направился к входной двери.

— Замок не защелкивается? — поинтересовался он. — И ключа в замке со стороны квартиры не было?

— Нет, замок открывается и закрывается только ключом, — ответил Иварс. — А когда одноклассница Анны и Айта вошли в квартиру, они открыли дверь своим ключом. Останься ключ Анны вставленным в замок изнутри — и они бы не смогли этого сделать, дверь пришлось бы взламывать.

— А замок вы не меняли после того, что здесь случилось?

— Мы подумали об этом, вернее, я подумал, но уверен, что Айта того же мнения. — Иварс внимательно следил за детективом. — Но вы понимаете, это дело времени, мы еще не настолько отошли от всего того, что случилось, чтобы уделять внимание таким мелочам.

— Понимаю, я все прекрасно понимаю, — пробормотал Александр и вдруг снова оттолкнул Иварса, направился в комнату и встал посредине ковра у окна.

Александр уже начал четко понимать, что в квартире никого не было, что Анна была совершенно одна. Но как он заставил ее сделать это? Пожалуй, точно так же, как и убедил Иварса в том, что в книге описаны причины смерти его дочери. Второй этаж, невысоко, но в окно он вряд ли бы залез, это было бы заметно, слышно и рискованно. Александр снова подошел к окну. Рядом — другой дом, вот его окна, второй и третий этажи, даже видна в общих чертах обстановка тех квартир. А что, если он был там и во время смерти Анны, и тогда, когда Иварс пришел за книгами? Что, если он просто стоял у окна и этого оказалось достаточно для того, чтобы произошли известные события?

Конечно, Александру пришли на ум несколько случаев, связанных с гипнозом. Это был конец восьмидесятых, он тогда работал следователем и собирал материалы по этому делу. По республике прокатилась череда ограблений магазинов. Такие случаи были и в Ленинграде, и в Москве, и в Воронеже. Покупатель подходил к кассе, чтобы пробить чек за покупку, а кассир отдавала ему на сдачу практически всю имевшуюся наличность. Все это происходило в начале или конце дня, когда народу в магазине было немного. Тогда больших усилий стоило вычислить и задержать гипнотизеров. Оказалось, что четыре человека ездили по городам и, пользуясь своими навыками, без шума и пыли обчищали магазины. Всего им удалось заработать около пятнадцати тысяч рублей — колоссальную по тем временам сумму, вполне оправдывавшую скромные траты на поезд и автобус, которыми эти граждане путешествовали по стране.

А что, если здесь имеет место что-то подобное. Стоп, а где же мотив? Из квартиры ничего не пропало. Зачем убивать, если ничего не брать?

«Хорошо, пусть убийство девочки ритуальное, — думал Александр. — Но зачем-тогда пугать ее отца, да так, что он потерял сознание? Он сказал, что все началось, когда он подошел к окну. Все сходится. Но с какой целью? Месть? Но за что? Иварс ничего не смог припомнить. Учитывая тяжесть потери дочери, он наверняка бы подумал на кого-то, если бы был хоть малейший для этого повод.»

Иварс вышел в соседнюю комнату. Александр застал его за разглядыванием фотографий дочери, помещенных в маленький красный альбом с нарисованным на обложке сердечком.

— Иварс, не хочу вас больше задерживать, я уже практически закончил. — Александр стоял, сложив руки на груди. — Только хочу уточнить одну деталь. Вспомните, пожалуйста, тот букетик, который вы нашли здесь, действительно был свежим или вам это показалось? Это очень важно, понимаете?

— Понимаю. — Иварс закрыл фотоальбом и поставил его обратно на столик у дивана. — Мне показалось, и это меня очень испугало. Был ли он на самом деле свежим, трудно сказать. Я увидел, что он свежий, как будто и лист дуба, и ромашку только-только сорвали и сплели вместе. Но после книги и всей этой несуразицы я уже во многом начинаю сомневаться, и в себе, кстати, тоже. А что, у вас уже есть какая-то версия? Скажите, Александр, скажите, о чем вы думаете? Кто это мог сделать, а?

Обычно Александр, работая как частный детектив, знакомил своих клиентов с промежуточными версиями, когда они действительно были версиями, а не пустыми размышлениями. Этот же случай совершенно не укладывался ни в какие рамки. Рассказать сейчас о том, что он подозревает кого-то, способного к гипнозу, и объяснить этим ритуальное убийство — на Александра бы точно посмотрели как на сумасшедшего. Поэтому он решил промолчать, но, когда Иварс вез его обратно в город, набросал в своем блокноте основные соображения по поводу увиденного и услышанного: мотив неясен, в деле замешан кто-то хорошо знающий Иварса, этот кто-то обладает способностью к гипнозу, смерть девочки, скорее всего, является самоубийством, совершенным под влиянием гипноза.

XI

Братья уходили в море, а мать подолгу сидела на берегу и ждала их. Шумели волны, дул ветер, а она сидела и терпеливо ожидала, когда ее сыновья наконец приплывут обратно с богатым уловом скумбрии, трески или салаки. Это ожидание тянулось долгие часы, а иногда и дни. Нещадно палило солнце, поливал дождь, заставлял кутаться в шерстяную кофту утренний туман, но от этого еще больше была ее радость, когда на горизонте показывались две черные точки. Мать весело кричала и размахивала руками: сыновья слышали ее голос издалека, иногда даже раньше, чем успевали заметить вдали берег. А ночью мать зажигала маленькую керосиновую лампу, чтобы ее сыновья не сбились с курса и не свернули по ошибке обратно в море.

Лодки братьев были совершенно одинаковыми: прочные, хорошо просмоленные, сделанные умелыми руками мастеров из соседней деревни, они были способны выдержать на море самый крепкий шторм.

Мать помогала сыновьям расплетать сети перед каждым выходом в море.

— Вы — братья, — говорила она. — Делите всегда все поровну. Не важно, кто наловит больше трески. Море сегодня благосклонно к одному из вас, завтра к другому. Будет время — и у вас будет одна большая лодка, одна на двоих, и вместе вы сможете поймать больше рыбы, чем ловите сейчас.

Посмеивались братья, как это, выйдя в море на одной лодке, можно наловить рыбы больше, чем на двух. Шло время, летели годы. Мать состарилась и уже не могла помогать сыновьям готовить сети, да и дойти до берега, чтобы встретить лодки, уже была не в силах.

Однажды братья на несколько дней ушли в море и возвращались с большим уловом, который едва можно было довезти до берега на их небольших лодках. На берегу их никто не ждал. И дом был совершенно пуст: матери нигде не было. Только на столе лежала записка, в которой она просила их помогать друг другу, благословляла на счастье и просила не искать себя.

Братья выполнили наказ матери: взяли в жены девушек из своей деревни, сменили две маленькие лодки на одну большую и с той поры всегда выходили в море вместе. Мать оказалась права: вместе они ловили гораздо больше рыбы, чем раньше.

А свет маяка и крик чаек всегда напоминал братьям о матери, о том, что не так важен улов, как-то, ждет ли кто-нибудь на берегу, всматривается ли в горизонт, радуется ли, заметив вдалеке возвращающуюся домой рыбацкую лодку.

XII

— Иварс, добрый день. — Александр звонил Иварсу на мобильный. — Это разговор совершенно нетелефонный, так что завтра давайте встретимся и поговорим.

— Вы сумели что-то выяснить? — У Иварса кольнуло за грудиной, и он присел в кресло, то самое, кожаное, сидя в котором обычно углублялся в чтение, не обращая внимания ни на посетителей, ни на телефонные звонки, ни на текущие дела, оставляя все это Айте.

— Да, есть определенные догадки. Знаете, Иварс, хотел у вас спросить, а почему вы не обратились с книгой и всем тем, о чем рассказали мне, в полицию?

Иварс и сам задавался этим вопросом не раз. Ответ для него был очевиден, хотя каким-то образом аргументировать его он не мог.

— Александр, я не очень доверяю полиции, — признался Иварс. — Да и как на меня бы там посмотрели? Не иначе как на душевнобольного.

— Зря, очень зря вы так думаете. — Детектив явно спешил. — Нам обязательно надо встретиться завтра. Предлагаю около часу дня. Рядом с вами, на Лачплеша, на перекрестке, недалеко от трамвайной остановки, есть пивной бар, находится он в подвальчике. Знаете это место?

— Знаю, как-то раз туда даже заходил, — ответил Иварс.

— Вот и отлично, до завтра.

— До завтра, — произнес Иварс, и ему стало немного легче оттого, что очень скоро, возможно, он узнает правду. Она его нисколько не страшила. Он просто хотел знать имя человека, который лишил жизни его дочь. Нет, его не обуревала жажда мести, тяга к возмездию. Он просто хотел знать — и все.

На следующий день, около половины первого дня, Иварс вышел из офиса, медленно спустившись по широкой мраморной лестнице, и неторопливо направился в сторону перекрестка. Пять минут пути — и он уже спускался по узким неудобным ступенькам в подвал, где находился пивной бар. На двери зазвенел колокольчик — и Иварсу улыбнулся молодой, выбритый наголо бармен, протиравший стаканы белым вафельным полотенцем.

В баре никого не было. Время обеденного перерыва в ближайших офисах и конторах еще не настало, и бармен как будто наслаждался этими редкими минутами тишины. На нескольких больших телевизорах, развешанных на стенах, шли трансляции каких-то футбольных матчей. Звук был выключен. Иварса не очень это расстроило. Его никогда не привлекал футбол. Тем более он пришел сюда совсем с другой целью.

Иварс выбрал угловой столик в самом конце зала. Он с трудом поборол в себе желание пропустить кружечку пива и заказал кофе. Часы показывали ровно час дня.

«Интересно, насколько пунктуален этот детектив? — размышлял Иварс, — И что ему удалось узнать? Что делать, если он мне скажет имя убийцы? Доказательств-то практически никаких нет. Уже пять минут второго. Жду пятнадцать минут и пробую ему позвонить. Может, забыл? Какой-то странный здесь кофе. Дешевый, хоть и неплохой. Удивительно.»

Ожидание затягивалось. Спустя пятнадцать минут Иварс набрал номер детектива.

— Телефон выключен, интересно. — Иварс решил подождать еще немного.

Александр не ответил ни через десять, ни через тридцать минут, ни через час. В начале третьего, выпив две чашки кофе, Иварс расплатился, поблагодарил бармена за гостеприимство и вышел на улицу. Невиданное дело: на Кришьяниса Баронса в сторону центра стояли трамваи. Пассажиры и вагоновожатые шумно переговаривались. Оказывается, недалеко от цирка кто-то попал под трамвай.

— И бывают же на свете сумасшедшие! — кричала, с трудом спускаясь по ступенькам, пожилая женщина в большой соломенной шляпе. — Находят место и время, чтобы броситься под трамвай! Не могли переждать, чтобы я спокойно съездила на тиргус и вернулась обратно!

— Жара, внимательнее нужно быть, может плохо человеку стало, — ответила другая дама, судя по всему, тоже направлявшаяся на рынок.

Иварс пересек трамвайные пути и посмотрел по сторонам: трамваи стояли сколько видит глаз. У него мелькнула мысль о том, что Александр просто-напросто не может добраться из-за этого столпотворения. Иварс решил вернуться в офис и ждать звонка детектива или его самого.

— Уже, так быстро вернулся? — удивилась Айта. — Вы так быстро все решили? Что он сказал?

— Мы не встретились, Айта. Я прождал Александра почти полтора часа, но он так и не пришел.

— Ты звонил ему?

— Телефон выключен. — Иварс присел на стул в приемной. — Вообще-то там остановилось движение, говорят, что у цирка кто-то попал под трамвай.

— Какой ужас! — Айта всплеснула руками. — Ну, все правильно, как он доедет сюда, если здесь такое. А идти пешком, наверное, тяжеловато ему. Все-таки уже не мальчик.

Иварс поглядывал на телефон. В определенный момент у него мелькнула мысль о том, что, получив пятьдесят латов задатка, Александр решил залечь на дно. Но эту мысль Иварс сразу же от себя отогнал. Тогда если и доверять, то кому?

Дозвониться до детектива не получилось у Иварса ни вечером из офиса, ни по дороге домой.

— Странно, ведь если трамваи пошли, то он вполне мог бы до нас доехать или хотя бы позвонить и извиниться, если обстоятельства изменились и встреча откладывается, — сказал Иварс Айте, когда они уже подъезжали к дому.

— Может, произошло что-то такое, что не позволяет ему это сделать, — предположила Айта. — Он не произвел на меня впечатления пустослова. Вот увидишь, завтра обязательно позвонит или приедет.

— Очень хочется верить, — ответил Иварс. — Тем более он хотел о чем-то рассказать. Может, и получится нам с тобой узнать, кто так поступил с нашей Анн.

— Дай Бог, — вздохнула Айта. — Дай Бог.

Весь вечер Иварс и Айта молчали. Говорить было ровным счетом не о чем. Они надеялись, что встреча с Александром внесет хоть какую-нибудь ясность, но она не состоялась, и теперь они мучились сомнениями относительно того, следовало ли доверять детективу.

Сомнения эти продолжались до утра. Утром за завтраком Иварс услышал, что в соседней комнате звонит его телефон. Идти и отвечать не хотелось.

— Кто может беспокоить в такую рань, Айта? — спросил он. — Для всех я еще сплю, в офисе появлюсь не раньше чем через полтора часа, так зачем звонить?

— Может быть, это детектив? — Айта начала беспокоиться. — Может, что-то хочет сообщить или назначить на сегодня встречу? Ответь, прошу тебя.

Иварс задумался. Это действительно мог быть Александр. Но что заставило его звонить в такую рань, если накануне он вдруг куда-то исчез и даже не явился на встречу. Иварс намеревался ему намекнуть о том, что в высшей степени бестактно отменять встречу, предварительно об этом не сообщив.

Кто-то продолжал настойчиво звонить. Иварс взял со стола телефон и взглянул на дисплей. Номер был совершенно незнакомый.

— Нет, это не Александр, — крикнул он Айте на кухню, но на всякий случай решил все же ответить.

— Господин Петерс? — спросил низкий взволнованный голос на том конце.

— Он самый, — ответил Иварс. — Но хочу заметить, что звонить в такую рань можно лишь по действительно неотложному делу.

— Так и есть, — ответил кто-то. — Вы телевизор смотрите? Новости? Происшествия?

— Уважаемый, во-первых, вы не представились, я не знаю даже, с кем я говорю, а во-вторых, не совсем уместно вам интересоваться у меня о таких вещах. — Иварс негодовал. — Но, так и быть, отвечу, что телевизор я смотрю крайне редко, так как всяческие новости и происшествия меня мало интересуют. О чем еще вы хотите меня спросить?

Возникла неловкая пауза.

— А зря, зря не смотрите новости, тогда бы вы узнали, что вчера в центре города под трамвай попал человек.

— Вообще-то я в курсе этого. — Иварс решил заканчивать разговор.

— Не сердитесь, господин Петерс, это вас из полиции беспокоят, помните, я осматривал место убийства вашей дочери.

Иварс начал припоминать по голосу молодого полицейского — того самого, что подхватил его, когда он начал падать в обморок от волнения.

— Так вот, господин Петерс, — продолжал полицейский. — Я знаю, что вы обращались к Александру как к частному детективу, он мне это говорил.

— И что тут такого? — удивился Иварс.

— А то, что вчера под трамвай попал именно он. — Голос молодого полицейского срывался. — Нам всем очень больно потерять коллегу и такого специалиста, но такова жизнь.

У Иварса потемнело в глазах, он медленно сел на стул. Он ожидал услышать что угодно, но только не это. Единственная его надежда узнать хоть что-нибудь о смерти дочери рухнула. Хотя в тот момент он подумал об Александре.

— Как? Как это произошло?

— Сложно сказать что-то определенное. — Полицейский закашлялся. — Свидетели говорят, что он будто бы специально прыгнул под трамвай, хотя думаю, что это будет квалифицировано как несчастный случай.

Полицейский продолжал кашлять.

— Простите, — с трудом произнес он. — Последствия отпуска в Болгарии. Вернулся и никак прийти в себя не могу, а тут еще такое.

— Теперь понятно, почему Александр не пришел вчера на встречу, — сказал Иварс. — Я прождал его почти полтора часа, звонил, но все безрезультатно.

— А во сколько вы должны были с ним встретиться?

— В час дня в пивном баре на Лачплеша. — Иварс невольно начал перебирать в голове возможные версии случившегося.

— Понятно. — Полицейский наконец смог откашляться. — А Александр погиб в двенадцать сорок. Стало быть, все это случилось в тот момент, когда он добирался до вас.

— Все верно. — Иварс был подавлен. — И что нам теперь делать? Александр был нашей единственной надеждой на то, что убийство дочери будет раскрыто и убийца понесет заслуженное наказание, а теперь…

— Ошибаетесь, господин Петерс, — оборвал его полицейский. — Следствие продолжается, и веду его я. Так что не делайте поспешных выводов.

Иварс говорил, закрыв глаза и обхватив голову руками:

— Так найдите убийцу! А родным Александра передайте наши с женой глубокие соболезнования.

— Передам, обязательно передам. Всего хорошего, господин Петерс. — Полицейский положил трубку раньше, чем Иварс успел попрощаться.

История становилась все запутаннее. Конечно, Иварс ни на секунду не допускал, что Александр может покончить жизнь самоубийством и броситься под трамвай. Таким здравомыслящим людям не свойственны суицидальные наклонности. Да и если бы это произошло не по дороге на встречу с Иварсом, то в случайность еще можно было бы поверить. Но столько случайностей за столь короткий промежуток времени происходить не может.

У Иварса кружилась голова. Ему приходили на ум слова, которые Анн обычно говорила ему по телефону, когда они по обыкновению созванивались вечером:

— Не знаю, как там у тебя, а у меня все в полнейшем порядке, папа!

Казалось, все это было так недавно — и вот по телефону человек, которого Иварс видел всего три раза в жизни, сообщает ему о гибели человека, который должен был распутать клубок всех трагических случайностей. Если Иварс был подавлен, то Айта выглядела шокированной. От ее невозмутимости не осталось и следа, как будто никогда она и не была улыбчива и отчасти даже самоуверенна.

XIII

Иварс снова был в той квартире один. И снова, как и тогда, по его спине пробежал холод и возникло чувство, что рядом есть еще кто-то. Но Иварс был ко всему этому готов. Он приоткрыл окно, пододвинул к нему стул и уселся на него, раскрыв ту самую книгу, в которой для всех, кроме него, были лишь пустые страницы. Импровизированная закладка, букетик, была из нее вынута, и Иварс долго гадал, на какой странице нужно открыть. Раскрыв книгу примерно на середине, он углубился в чтение. Он понимал, что со стороны выглядит довольно странным чтение книги с абсолютно пустыми страницами. Но его никто не мог видеть, да и такие мелочи Иварс пропустил бы мимо себя.

— Если счастье отнято, его уже не вернешь. Все попытки тщетны. Ищущий чужое счастье обречен на гибель. Она произойдет случайно и по его вине. Так будут считать все. Никто ничего не заподозрит, а если и заподозрит, то это будет очередным уроком. — Иварс читал вслух. — Каждому дано свое счастье, но его не может быть больше или меньше.

Иварс закрыл книгу и задумался. Случайно и по его вине — не про Александра ли речь? Ведь именно он пытался найти причину того, почему стал несчастлив Иварс. И роковая случайность с трамваем оборвала эти поиски.

Чем больше Иварс об этом думал, тем все более ясно складывалось у него впечатление того, что в книге описана смерть Анны и Александра. Что будет дальше? Кого ждет новое несчастье? Снова Иварса? Или на этот раз гибель настигнет его самого? По спине снова пробежал холод. В окно заглядывали солнечные лучи последнего по-настоящему теплого дня. Иварсу не хотелось думать о плохом, о том, что все произошедшее — это уже далеко не череда случайностей, а некая фатальная закономерность, медленно, но верно превращающая его жизнь в кошмар.

Иварс закрыл окно и задернул шторы. В углах комнаты стало совсем темно, но ему почему-то стало гораздо спокойнее. Проведя рукой по любимым книжным корешкам, он снова с недоверием посмотрел на книгу, оставленную на подоконнике. Из-за шторы был виден только ее край.

«Что это? — спросил сам у себя Иварс. — Что делать?»

Он чувствовал, что прежние радости жизни оказались для него за скобками — так Иварс раньше любил говорить о закрытых проектах. Даже на любимой работе сосредоточиться не всегда получалось, и, если бы не Айта, офис просто бы стоял закрытым.

Решено. Иварс осмотрелся в квартире и, не найдя ничего странного, вышел на улицу. Его университетский друг, Иван, был священником в небольшой церкви в Тукумсе. На курсе все посмеивались над ним: отправляясь на экзамен, он мог запросто сказать, кто какой билет вытянет. Но в отношении себя всегда ошибался. Все шептались, что это некий дар, сверхъестественная способность. Постепенно Ивану это все надоело, и он замкнулся в себе, перестал ходить на посиделки в парк и общежитие, предпочитая общение с узким кругом друзей. Иварс был в их числе, хоть и не верил в то, что Иван обладает какими-то способностями. В его глазах это выглядело прекрасно проделанной аналитической работой, дедукцией — не более.

Конечно, самолюбие Ивана задевало критическое отношение Иварса, но, по крайней мере, в отличие от других Иварс был честен с ним, и уже за одно это стоило поддерживать с ним дружбу. После окончания учебы их пути разошлись: Иварс стал работать редактором в газетах, а затем и в издательствах, а Иван подался в глубинку, преподавал в школе русский и латышский языки и литературу. А потом неожиданно для всех произошло странное: Иван начал проявлять интерес к религии и, не оставляя преподавательскую работу, стал священником.

Они не виделись несколько лет, только изредка созванивались. Иварс раздумывал: до Тукумса на машине путь займет около часа. Это означало, что он доберется туда уже под вечер. Но застанет ли Ивана и сможет ли с ним поговорить? Впрочем, не в правилах Иварса было гадать или сомневаться, он предпочитал действовать.

Иварс оставил машину в центре города, внизу у железнодорожной станции, и стал медленно подниматься по ступенькам вверх, на холм, ругая себя за то, что не пошел по обочине дороги. Так, наверное, было легче. Иварсу было не так много лет, всего сорок шесть, но легкая одышка его иногда все же преследовала. На почти пустой площади работал фонтан. Иварс подошел, умыл руки и лицо и несколько минут сидел на скамейке и смотрел на воду. Голуби и воробьи катали по каменной мостовой какие-то крошки, при этом громко воркуя и попискивая.

Наконец Иварс решился, поднялся и направился вдоль домов немного вниз, туда, где тихий парк скрывал небольшую церковь. Ее двери были открыты, словно кто-то ждал, что Иварс решит приехать и зайти.

«Хотя это же церковь, она всегда открыта», — подумал Иварс и, войдя, встал в углу справа от двери.

В церкви было тихо, лишь несколько человек что-то шептали, стоя у икон. Иварс сразу узнал Ивана. В аккуратном подряснике, с короткой бородой, он спокойно разговаривал со старушкой возле алтаря.

— Здравствуй, — стараясь не шуметь, произнес Иварс, когда Иван освободился.

Прошло несколько секунд, пока он узнал друга. Иварсу казалось, что Иван не совсем рад видеть его. Однако Иван улыбнулся и, ничего не говоря, указал рукой на дверь. Они вышли и обнялись.

— Иварс, дружище, как давно мы не виделись. — Иван пристально разглядывал Иварса. — Ты нисколько не изменился, только, быть может, немножко располнел, но это поправимо.

— Зато тебя узнать сложно, — признался Иварс. — Кажется, с бородой я тебя уже видел, но вот в рясе вижу первый раз. Как ты? Тебе нравится здесь?

— Знаешь, нравится, — не задумываясь, ответил Иван. — Я ведь и в школе детишек до сих пор учу, на два дня в неделю превращаюсь в строгого учителя.

Иван засмеялся, но сразу замолчал, понимая, что просто так Иварс к нему никогда бы не приехал.

— У тебя что-то случилось? — спросил он.

— Случилось, Иван, случилось. — Иварс посмотрел ему в глаза. — И я к тебе и за поддержкой, и за помощью, если на нее вообще могу рассчитывать. Убили мою дочь. Полиция не шевелится нисколько, ничего выяснить не удалось. Но…

— Прими мои соболезнования, дай Бог тебе сил и терпения пережить все это. Как Айта? Представляю, каково ей сейчас. Да и тебе тоже.

— Айта держится изо всех сил. — Иварс вздохнул. — Если бы не она, то я давно уже сдался бы. Но она не дает мне падать духом. Поддерживаем друг друга. Конечно, для Гунарса это тяжелый удар, он любил сестру так, как не любили ее мы. И за это я себя ругаю, за то, что совсем мало ей внимания уделял.

— Крепись, Иварс. — Иван похлопал его по плечу. — Я буду молиться за тебя, молиться за Анну, за упокой ее души.

— Спасибо тебе.

— Пожалуйста, не благодари меня, за такое не благодарят. Попроси у Господа прощения за грехи, помолись за Анну, за тех, кто тебе дорог, за душу того, кто совершил это страшное деяние.

От слов Ивана Иварсу стало немного не по себе. Он не знал, как попросить помощи, как выразить это в словах, в простых словах, которыми он как редактор в жизни жонглировал настолько легко, что это казалось ему чем-то обыденным, не заслуживающим внимания. Но в ту минуту слова куда-то потерялись, остался один взгляд, одни руки, едва заметными жестами пытавшиеся что-то объяснить. Иварс молчал, складывая в уме слова во что-то цельное, в законченную мысль, но она все время куда-то убегала. Иван тоже молчал, уже догадываясь, о чем его хочет попросить Иварс.

— Как это произошло? — Иван решил, что уместнее будет начать именно так.

Они присели на крашеную деревянную скамейку под березами, с которых, несмотря на еще продолжавшееся лето, уже начали опадать первые желтые листочки. Ветер играл ими и, наигравшись вдоволь, нежно опускал на посыпанную гравием дорожку.

Через час Иван уже знал все: и об Анне, и о книге, и о странных ощущениях Иварса, не дававших ему покоя, о бывшем полицейском, которому удалось что-то узнать, о его нелепой и весьма подозрительной гибели. И вдобавок Иварс рассказал о том, что прочел о судьбе детектива в книге несколько часов назад, в той самой книге, страницы которой для всех были абсолютно чистыми.

— И могу ли я просить тебя мне помочь? — осторожно спросил Иварс.

Иван на несколько секунд поднял голову и посмотрел в небо.

— Ты же знаешь, что я отвечу. — Иван говорил тихо, было видно, что произносить эти слова ему удается с большим трудом. — Ты никогда не верил, что у меня есть какие-то способности. Впрочем, я и сам до определенного момента в это не верил.

— Но… — Иварс пытался его перебить.

— Нет, Иварс, нет. Прости. Самое большее, что я могу для тебя сделать, — это молиться. Понимаешь? Не сердись на меня, давай будем честны друг с другом. — Иван сложил руки на коленях и изредка разглаживал складки подрясника. — Я всегда ценил твою прямоту. Послушай сейчас и меня. Подумай, не является ли все то, о чем ты рассказал, что происходит с тобой, расплатой за твои прегрешения.

Закрыв лицо руками, Иварс громко ответил:

— Нет, Иван, нет. — Его голос на секунду окреп, но снова начал дрожать. — Если ко мне это и имеет отношения, то это ничего не меняет. Слышишь? Ничего не меняет. Потому что Анны нет, а я даже не знаю, за что ее лишили жизни и кто это сделал. Если бы я хоть понимал это! И я хотел попросить тебя в этом разобраться.

— Мне не разобраться в этом. — Наверное, Иван пытался оправдаться, но вряд ли для Иварса это имело какое-то значение. — Это должен сделать только ты.

— А детектив? Почему погиб он? За то, что он собирался мне что-то сказать? Но как этот кто-то узнал об этом? Как? Ответь мне, Иван!

Иван поднялся со скамейки:

— Идем в дом, здесь недалеко.

Молча, думая каждый о своем, они быстро прошли по дорожке и свернули на одну из улиц, в конце уходившую вниз, туда, где Иварс оставил машину. Он о ней уже практически забыл, и только эта дорога заставила его вспомнить, что в Тукумс он приехал именно на машине, а не на электричке, как было в молодости.

— Судя по всему, ты на машине, Иварс? — Иван внимательно осмотрел его, приметя отсутствие сумки и каких-либо вещей с собой.

— Конечно, на машине, — удивился Иварс.

— Правильно, правильно, к нам теперь электрички ходят гораздо реже, чем раньше. Говорят, кризис, временная мера. А в автобусе в жару совершенно невыносимо, да и укачивает немного, все-таки от города к нам путь неблизкий. — Иван замедлил шаг. — Ну вот, почти пришли. Жены дома сейчас нет, дети у бабушки. Она их балует, правда. Уже почти взрослые они, да все равно в душе дети. Ну вот, проходи.

В небольшом доме, выкрашенном в грязно-серый цвет, семья Ивана занимала квартиру на втором этаже. В Тукумсе много старых домов, спрятанных в узкие, причудливо изогнутые улочки. И это был именно такой дом и именно такая квартира. Иван включил свет. Много книг, иконы на полках и в углу в комнате, куда была открыта дверь. Если не считать работу священником, Иван нисколько не изменился. Во всяком случае, Иварс, окинув взглядом квартиру, подумал именно так.

— Сейчас каникулы, так у меня стол еще и тетрадями завален. — Иван кричал с кухни. Было слышно, как он открыл воду и набирает ее в чайник. — Ты не представляешь, о чем сейчас школьники пишут сочинения, совсем не представляешь. Это в наше время писали о земледельцах, о партизанах, что-то наигранно патриотическое или навеянное чем-то наподобие «Молодой гвардии». — Пытаясь перевести разговор, Иван затронул свою излюбленную тему. — Сейчас герои другие. Не скажу, что они лучше или хуже, но другие. За двадцать лет столько изменилось, Иварс. Я смотрю и удивляюсь.

— Чему удивляться? — Иварс разглядывал книжные полки, которые были в квартире повсюду, даже в коридоре и на кухне.

— Тому, что никогда еще у нас за такой короткий промежуток времени не подрастало поколение, которое не ценит того, что двадцать лет назад для него было сделано. — Иван доставал из шкафа чашки и блюдца. — С другой стороны, я почти перестал общаться с друзьями из Ленинграда, так просто туда теперь не съездишь, даже если пишут и приглашают. Ну, ты, наверное, помнишь, когда мы были на четвертом курсе, они приезжали к нам на практику.

— Конечно, помню, Иван. — Иварс улыбнулся в первый раз за последние пару часов. — Мне даже чья-то работа попадалась на глаза. Нет, сейчас не вспомню, по фольклору. А Ленинград-то давно Петербург.

— Вот и я о том же, дорогой Иварс. Все поменялось, только мы с тобой не меняемся. Печально только, что тебя ко мне привел столь грустный повод. Я так рад тебя видеть, Иварс! Сразу как будто моложе. У тебя нет такого чувства?

Иварс не расслышал вопроса, а Иван решил не переспрашивать. Засвистел чайник. За чашкой чая с печеньем и малиновым вареньем каждый из них чувствовал, что не может быть откровенным. Иван хотел попросить Иварса не вспоминать о его способностях, из-за которых в студенческие годы у него было много проблем. Иварс же неотрывно думал о прочитанном утром, взвешивая, каким образом он мог украсть чье-то счастье и как это счастье могла вернуть смерть его дочери. Беседа не складывалась, как будто пытались найти общий язык люди, решившие когда-то порвать со своим прошлым, но не сумевшие довести задуманное до конца.

— Мне пора назад, меня ждут, — сказал Иван. — Проводи меня, только не спеши, мне за тобой не угнаться.

По дороге к церкви оба снова молчали. Иван перекрестил Иварса три раза, они обнялись, и Иварс отправился по улице вниз, на этот раз напрямик, не желая делать крюк и спускаться по ступеням.

XIV

Жил-был пастух. Был он еще совсем молод, а потому, присматривая за стадом, которое паслось в лугах у озер, пел веселые задорные песни. Ему не нужен был пастуший рожок. Едва заслышав его голос, животные сбегались и покорно шли обратно в деревню.

Влюбился пастух в девушку из-зажиточной семьи.

— Зачем тебе этот пастушок? — спрашивала девушку мать. — Он слишком прост для тебя. Представь, он до глубокой старости станет пасти коров в лесу. Вы будете жить в бедности.

— Ты у нас красавица, мастерица, — говорил отец. — Не выдам тебя замуж за этого пустозвона, не настаивай.

Послушалась дочь родителей и вышла замуж за кузнеца, самого завидного жениха в округе. Только не заладилось у них сразу. Едва заслышав песню пастуха утром, девушка принималась горько плакать. То же самое повторялось и вечером изо дня в день. Кузнец догадывался, в чем тут дело.

— Бросай петь, пастух, от твоего голоса людям тошно, и коровы бегут к тебе побыстрее лишь затем, чтобы ты скорее замолчал. Не буди нас по утрам, не провожай вечером песнями Солнце, — просил кузнец.

— Не могу я не петь. В моей песне и рассвет, и закат, и жужжание стрекоз, и шум деревьев, и рябь озера — вот что в моих песнях. Разве не для того живут, чтобы все это видеть и слышать?

Ничего не смог ответить кузнец, только в тот же день выследил поляну, где пастух пас стадо и отдыхал в полуденный зной в стоге сена. Дождавшись, когда пастух задремлет, кузнец подошел и с силой вонзил несколько раз в стог вилы.

— Не будешь ты больше лить слезы, не будешь слышать песен пастушьих, не будут они будить тебя по утрам и провожать Солнце на ночь, — сказал кузнец жене, возвратившись домой.

Проплакала девица до вечера. А незадолго до заката услышала невдалеке за окном знакомую веселую песню, под которую стадо возвращалось домой.

Испугался кузнец, вышел посмотреть. Пастуха не было со стадом. Только песня звучала по-прежнему, и было в ней и жужжание стрекоз, и шум деревьев, и рябь озера, и много другого, к чему кузнец никогда не прислушивался. И ничто не могло помешать этой песне разливаться на всю округу. Кузнец попытался затянуть свою песню, но тут же поперхнулся и потерял голос, а после и вовсе сошел с ума.

Забрали красавицу родители обратно в свой дом. Кузнецу же ничего не оставалось делать, как податься в пастухи. Идет немой пастух по деревне, а песня звучит: веселая, звонкая, звонче, чем прежде, и в ней шелест некошеной травы, раскаты летнего грома, тихое покачивание на ветру ивы.

XV

Иварс прогуливался по набережной Даугавы. Неделю назад он говорил с Иваном, листал ту самую книгу, размышлял о несостоявшейся встрече с Александром. Гуляя, он мысленно вновь возвращался назад, вспоминал детали, стараясь связать гибель дочери и гибель детектива. Неужели Александру удалось раскопать что-то такое, за что его заставили совершить самоубийство?

В случайность этого происшествия Иварс не верил.

Со стороны моря дул сильный ветер. Иварс поднял воротник куртки и немного съежился. Холод пробежал по его телу.

«Надо возвращаться, пока я не замерз тут», — подумал Иварс и быстрым шагом направился в сторону моста.

Ему становилось все холоднее, но, слегка потянув левое плечо, он ощутил, как по спине струится пот. Иварс ускорил шаг. Он почти бежал, спотыкаясь на ходу, поправляя воротник куртки, пытаясь вернуться в офис как можно быстрее. Иварс пожалел, что зашел так далеко. Он уже подумывал сесть на трамвай, что переезжает мост и идет как раз обратно, в центр города. Уже почти дойдя до остановки, начав переходить дорогу, Иварс почувствовал, что ноги его не слушаются. Дышалось тяжело. В глазах пошли черные круги. Через какие-то пару шагов он уже ничего не видел, а еще через шаг упал. Шум автомобилей нарастал, как будто они мчались мимо с чудовищной скоростью, которую с трудом можно развить в городе. Шум давил на барабанные перепонки, от него становилось нестерпимо больно, боль отдавалась по всему телу.

Иварс не почувствовал, как чьи-то руки ощупывали его шею, проверяли пульс, только слышал:

— В слимницу его, и как можно быстрее, это сердце, — сказал кто-то, почти скомандовал, и что-то кольнуло в левой руке.

Боль отступала, надвигался сон. Тело стало ватным, практически невесомым. Теперь Иварс чувствовал прикосновения рук, но не слышал голосов. Вот тугая манжета затягивается сначала на левой руке, затем на правой. Измеряют давление. Снова кольнуло, скрутило руку. Ставят капельницу. Что-то холодное скользит по груди. Слушают сердце.

— Анн, это ты? — спросил Иварс, но ответа не последовало.

— Быстрее вводите, пусть отдыхает, — слова прозвенели в ушах, но потом все смокло. Наступила полная тишина. Никто не прикасался, не раздавалось ни слова.

Когда Иварс сумел открыть глаза, то увидел вокруг себя белые стены, такой же белый потолок и цветы на окне, большие алоэ в керамических горшках, застиранные желтые занавески. Где-то вдалеке слышались голоса. Сколько времени прошло с тех пор, как Иварс гулял по набережной, он понять не мог, да и с трудом смог припомнить, что случилось. Он попытался привстать. Слабость, страшная слабость. Лучше лежать и смотреть в потолок.

Он задремал, проснулся только тогда, когда услышал, как Айта говорит ему:

— Береги себя, отдыхай, я приду к тебе завтра. — Ее голос звучал совсем близко.

Иварс открыл глаза, повернул голову, но увидел только, как закрывается дверь в палату. У соседней стены, выкрашенной в желтый цвет, стояли еще две койки. На одной из них лежал мужчина в синем спортивном костюме и читал книгу. Снова стало тихо, и снова, подчиняясь какому-то внутреннему инстинкту самосохранения, Иварс задремал.

Ему снился огромный яблоневый сад, по которому он идет куда глаза глядят. На ветках, чуть наклонившихся к земле, висели маленькие зеленые яблоки. Он шел, раздвигая руками ветви и отгоняя от себя шмелей, сновавших взад и вперед. Позади него шла Анна. Он оглядывался, а она смеялась и кричала ему:

— Не останавливайся, папа, а то так мы никогда никуда не придем!

Куда мы должны прийти? Иварс хотел спросить об этом, но не смог произнести ни слова, все так же покорно продолжая двигаться в неизвестном направлении. Они вышли к широкой канаве и попытались ее перешагнуть: сделать этого не удалось. Иварс присмотрелся. То, что показалось ему канавой, было небольшой речкой. На дне ее сновали щурята. На поверхности с бешеной скоростью перемещались водомерки.

— Куда нам дальше, Анн? — наконец спросил Иварс.

Анна засмеялась, долго не могла успокоиться.

— Ну ты же сказал, что знаешь дорогу, — говорила она. — А если не знаешь, то так и быть, иди за мной. Ты такой забавный, пап!

И снова они побрели садом. Деревья, ветви, снова деревья, небольшие тропинки. Анна шла быстро, Иварс едва за ней поспевал. Он раздвинул ветви — Анны впереди не было, только слышен был шум от того, как она раздвигает ветви, чтобы идти дальше. И этот шум становился все тише и тише. Иварс бежал, пот струйками сходил по его лицу, по шее, по спине. Чем быстрее он пытался бежать, тем все призрачнее становилась надежда догнать Анн. Силы были на исходе. Иварс остановился, огляделся вокруг. Куда бежать? Где ты, Анн?

— Анн! — крикнул он. — Где ты?

Никто ему не ответил. Вокруг были яблони — и только. Сколько видит глаз.

— Анн! — крикнул он снова. Маленькие птички сорвались из-под ветвей и со свистом пролетели мимо. — Анна, я потерял тебя, Анна!

Небо закрыло облако. Под деревьями стало темно. Иварс шел наугад, пока не сообразил, что он ходит кругами. Даже вернуться обратно к реке у него не получалось. Неожиданно подул ветер и заморосил дождь. Его капли звонко били по листьям яблонь, по еще не созревшим яблокам.

— Анна! — снова хотел закричать Иварс, но понял, что не может этого сделать. Из его горла вырвался лишь приглушенный хрип.

Дождь усилился. Закружилась голова. Захотелось лечь под яблоню, забиться к самым корням, укрыться склонившимися к земле ветками — и спрятаться ото всех. Зачем? Для чего? Кого ему стоило опасаться?

Иварс закричал. Громко, приложив к этому все силы. Это был крик бесконечного отчаяния человека, заблудившегося, потерявшего по дороге дочь, не знавшего, куда двигаться дальше, ходившего кругами и растратившего на это все оставшиеся силы.

XVI

Иварс открыл глаза. Лежал он уже не в палате. Это было помещение, напоминавшее чердак, — над головой виднелись балки, а над ними — крыша. Он попытался повернуться. Руки были привязаны к холодной металлической каталке.

— Ну вот, а я думал, что не опомнишься и не удастся мне взглянуть в твои предательские глаза, Иварс Петерс.

С трудом повернув голову, Иварс увидел небритого мужчину в белом халате. Он сидел на стуле в нескольких метрах от каталки, закинув ногу на ногу и держа в руках бутылку пива.

— Вот мы и встретились. Помнишь меня?

Иварс закрутил головой и почувствовал, как шею сдавливают бинты.

— А ты припомни, подумай получше, — сказал незнакомец и отхлебнул пива. — Просто не верю, что ты мог меня забыть. Хотя да, прошло пять или шесть лет. Но я-то тебя не забыл, и ты меня не мог забыть. Помочь вспомнить? Посмотри на меня!

Эхо от его голоса отозвалось в листах кровельного железа. Они гудели несколько секунд. Иварс посмотрел — и сразу отвернулся. По телу побежал холод, стало страшно. Точно так же, как страшно было в квартире, как не по себе было при чтении книги, которую мог читать только он. Иварс дернул ногой в попытке встать и уйти, но почувствовал, что ноги тоже привязаны бинтами, причем очень крепко.

— Хочешь сбежать? Беги. Тот детектив, которого ты нанял, тоже пытался от меня сбежать. Помнишь, чем это закончилось? А я его предупреждал, чем это для него обернется. Но все равно он приходил сюда и расспрашивал обо мне. Думал, что информация ему в чем-то поможет! Помогла?

— Вспомнил, — шепотом произнес Иварс. — Я тебя вспомнил. Кажется, ты приносил мне какие-то рукописи.

— Ну, наконец-то! И ты не чувствуешь в себе никакой вины? Помнишь, я намекал тебе. Крест Лаймы и все остальное. Но вижу, что до тебя до сих пор не дошло.

— Что до меня должно было дойти? — Иварс возмутился. — Я посмотрел рукописи, помню, что это были какие-то сказки. Но я ими не занимаюсь. Как же тебя зовут? Не могу вспомнить, прошло столько времени.

Незнакомец встал со стула и швырнул пустую бутылку в угол. Раздался грохот, зазвенели осколки — и им в унисон загудели листы на крыше.

— Какая разница, как меня зовут? — Он подходил все ближе и ближе и, сделав пару шагов, склонился над Иварсом. — Ты все эти годы был при деньгах, упивался славой, успехом. А что дал мне? Смотри мне в глаза!

Иварс попытался отвернуться, но почувствовал укол в левый бок.

— Посмотри сюда, урод! Таким же шилом твоя дочь убила себя. Ты думаешь, я ее убил? Нет, это она сама. Я смотрел из окна в доме напротив, как она все это делает. Так что моей вины никакой тут нет. Ты украл мое счастье, понимаешь? Я остался незамеченным, не смог напечататься, не смог добиться в жизни ничего. И теперь вынужден гнить здесь, в больнице. Но знаешь, что меня согревало все эти годы?

Иварс снова закрыл глаза, но открыл их сразу же, как шило вонзилось в ладонь, пройдя сквозь бинты, которыми рука была привязана к ручке каталки.

— Я всегда знал, что придет твой черед умирать и ты окажешься здесь. — От незнакомца пахло пивом и чем-то несвежим. — Но я ждал четыре года, а момент все не приходил. А твоя дочь, она такая доверчивая была. Здоровалась со мной, когда я сидел на скамейке рядом с домом. Я ее спрашивал, как дела у отца. Она приняла меня за твоего знакомого, отвечала, что у тебя все отлично. Но почему так не могло быть и у меня? Почему ты не дал мне шанс, отвечай! Почему?

Он кричал так громко, что Иварс, и без того слабый, чуть не потерял сознание.

— Я не отнимал у тебя счастье. — Иварс говорил, превозмогая боль в ладони и боку. Чувствовалось, как бинты пропитываются кровью, становятся теплыми, отвратительно теплыми и какими-то тяжелыми и липкими. — Ты мог отнести рукопись и другим издателям и агентам, что-то доработать.

— Нет, так не пойдет, ты сваливаешь все на других, когда должен отвечать только за себя. Но ничего, мне уже все равно, как ты оправдаешь свое пренебрежение ко мне, к моему погубленному счастью…

Иварс почувствовал, как острие шила покрутилось у его виска, скользнуло по щеке и остановилось на шее.

Конечно, Иварс хотел видеть убийцу своей дочери, но не предполагал, что это произойдет при таких обстоятельствах, когда и он погибнет от его рук. Иварс снова зажмурился.

— Смотри мне в глаза, урод! Ну что, помогут тебе сейчас твои деньги, твоя шикарная машина? А может, твои авторы этих жалких детективов прибегут сюда и спасут тебя? Размечтался! Останется только позаботиться о твоей жене. Но сначала я напишу некролог. Думаю, это будет мой удачный литературный дебют. Потом книгу о тебе напишу. Но ты ведь для этого должен умереть, так?

— Зачем ты все это делаешь? — Иварсу удалось сжать ладонь, боль немного утихла. — Ведь все равно тебя найдут.

— Кто? Скажи? Твой детектив воскреснет, сдвинет трамвай, отряхнется и придет тебя спасать? — Иварсу казалось, что этот тип не в себе. — Нет, моему счастью быть прочитанным не помешает уже никто.

Может, закричать? Может, кто-нибудь услышит?

— Думаешь о том, чтобы закричать, чтобы вырваться отсюда? — Незнакомец замахнулся рукояткой шила. — Нет, этому не быть! Не надейся, я вижу тебя насквозь, знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ну, что ты выбираешь? Шагнешь с крыши? Или прокатишься по лестнице? — Он покопался в кармане и достал телефон. — Я выйду, сниму на камеру со стороны, чтобы не упустить подробностей. А? Как тебе такой вариант? По-моему, весьма приемлемый. Твой некролог будет заканчиваться какой-то небольшой простенькой дайной, всего пару строк.

— Ах ты… — начал Иварс, но почувствовал, что теряет сознание. Боль оттого, что шило вошло и в другую ладонь, и в плечо, показалась ему терпимой.

Стало как-то удивительно легко. А потом раздался гром, еще гром — и больше ничего.

XVII

Молодой полицейский вместе с Айтой сидел у постели Иварса. Айта из маленького термоса налила ему в эмалированную больничную кружку крепкий кофе. Молодой полицейский не спал несколько суток, но старался держаться. Все было уже позади. Преступник был убит двумя выстрелами: одна пуля угодила ему в руку, вторая в голову. Иварса удалось спасти — и оставалось лишь ждать, когда он придет в себя.

— Как? — тихо спросил Иварс, открыв глаза.

Полицейский почти дремал, но сразу очнулся.

— Мы сразу решили, что этот тип не в себе. Выяснили, кто из подобных персонажей балуется литературным творчеством. Конечно, все осложняло то, что он легко умел гипнотизировать людей, Александр не смог ничего поделать.

— Но вы, вы же были не в курсе? Как вы оказались здесь? — выдавил из себя Иварс. Айта цыкнула на него, волноваться ему было нельзя.

Полицейский не мог понять, что имеет в виду Иварс и о чем он хочет спросить.

— А, вы об этом, — сказал полицейский и достал из кармана брюк маленький блокнот на металлической спирали, из которой торчал огрызок карандаша. — Здесь было все.

Иварс узнал блокнот и вспомнил Александра.

— Его убил тоже он.

— Тихо, тихо, мы все знаем. Вам надо поправляться. — Полицейский допил кофе и поставил кружку на тумбочку у кровати и слегка пожал забинтованную правую руку Иварса. — Ну, мне пора, я не был дома три дня, жена звонит каждый час. Поправляйтесь!

Прошло десять месяцев. Иварс лежал в шезлонге недалеко от цветущего яблоневого сада. Рядом была церковь, и только что колокольный звон ненадолго разбавил окружающую тишину.

— Хорошо, что приехал на выходные! — Иван присел рядом на скамейку, ту самую, на которой они когда-то сидели. — Ты отдыхай, я встречу Айту, пообедаете, и я поведу вас в музей. Нет, только не ворчи. Там выставка картин лиепайских художников. Море, только море и больше ничего. Вам понравится!

Иварс в ответ кивнул.

Внизу раздался гудок электрички. Еще немного — и Айта обнимет его, и все будет как раньше. Счастье возвращалось медленно, словно желая проверить, ждут ли его, будут ли беречь, смогут ли жить вместе с ним. Они смогут, даже не сомневайтесь.