Медсестра. Сборник произведений

Дмитрий Анатольевич Самойлов

Откровенные дневники молодого человека, приобретающего первый сексуальный опыт и познающего чувства женщины, обуреваемой эротическими фантазиями.

глава I. Воспитательница

Не само действие увеличивает

страсть, а способ его восприятия

Детство. Светлое чувство охватывает меня, когда я вспоминаю те летние дни. Это целая жизнь, наполненная радостью и счастьем. Она прожита и никогда уже не повторится. Я знаю это. Тщетно стараюсь я повторить ее. Все, что мне удается, лишь короткие эпизоды. Они всплывают на миг и погружаются в прошлое, тонут безвозвратно. Кто поможет вернуть мне то, что давно утеряно?

Мир сегодняшний, как бы ни был он красив и красочен, не идет ни в какое сравнение с прежним. Все его краски блекнут перед переживанием тех дней, и ничто не может меня так радовать, как радовало тогда. Простой спичечный коробок со стеклышками и ее улыбка.

Образ той женщины невозможно повторить. Он единственен. Все попытки разбиваются, рассыпаются в прах.

Как собрать воедино тысячу осколков, упавших с такой высоты? Невозможно.

Но как мне этого хочется, и насколько велико желание сделать это.

***

На следующий день после моего приезда, стих ветер, а вместе с ним и дождь. Небо постепенно расчистилось и перестало быть хмурым и темным.

После того, как солнце осветило верхушки деревьев и серебристые ниточки паутины закачались, сверкая, дети начали собираться в группы по интересам. Каждый мог по желанию пристроиться к разным группам, если его не прогоняли, конечно. Девочки играли в свои игры, мальчики в свои.

Один мальчик залез на дерево и сидел там.

— Что ты там делаешь? — спрашивали его остальные, проходя мимо.

— Вы мешаете мне думать, — отвечал он.

— Пошли с нами!

— Не хочу.

— Ну и сиди там, думалка!

— Не дразните его, — сказала воспитательница. — Он не похож на вас, но это не дает вам право плохо с ним обращаться.

Мне нравилось неспеша обходить всех и смотреть, кто во что играет и чем занимается. Иногда, исходя из своего опыта, я вставлял замечания, которые казались мне необходимыми в данный момент.

Несколько малышей возились в песочнице, они ругались друг с другом.

— Твои куличи разваливаются! Ты не умеешь их делать!

— Сам не умеешь!

Я подошел и сказал:

— Смачивайте песок водой, тогда куличи не будут рассыпаться.

— Знаем, знаем.

— Надо позвать мальчика в коротких штанишках с брызгалкой. Где он?

— У муравейника видели! — крикнули проходившие мимо ребята.

Его позвали. Он подошел.

— Займись-ка делом, — сказал я ему.

— Каким? Я и так занят с утра до вечера, — он осмотрел свою брызгалку. — Воду надо набрать, мало осталось.

— Вот, вот, набери воду и помоги делать им куличи.

— Иди к нам, а то у нас не получается, мы дадим тебе формочки! — заулыбались малыши и приветливо замахали ему руками. Он тоже улыбнулся и пошел набирать воду. Я проследовал дальше.

— А вы, что делаете? — спросил я у двух девочек.

Они принесли большую простынь и, ползая по траве, резали ее ножницами.

— Вас заругают!

— Уже поздно. Мы ее разрезали, — они улыбнулись и поднялись с колен. — Это одежда для кукол. Смотри! — одна девочка кивнула головой в сторону. Там прямо на траве лежали две голые куклы.

— Здорово! — похвалил я их и пошел дальше.

Я снова услышал голос воспитательницы, он звучал как музыка. В синем платье она пошла по тропинке и, сняв босоножки, несла их в руке, неторопясь, поправляя волосы.

«Может быть дать ей заколку? Попрошу у мамы», — подумал я. «И вообще, что ей нравится, а что нет? Что она любит больше всего? Как бы это выяснить». Я пошел за ней по тропинке, пиная ногами шишки, дошел до мальчика, сидящего на дереве. Он сидел неподвижно и я решил, что он заснул.

— Не спи, упадешь! — крикнул я ему, задрав голову.

Отстань, я не сплю, я думаю. Чего пристал?… Возьми лучше спичку, помажь один конец в сосновой смоле и положи в лужу.

— И что будет?

— Увидишь…

Я так и сделал. Удивительно, спичка начала двигаться, оставляя на воде след.

Воспитательница тем временем подошла к своему корпусу и скрылась за дверью.

«А вдруг ей не нравятся заколки?» Но вот, что волновало меня больше всего: «Нравлюсь ли я ей?» Наверное, да, я встречал ее взгляд постоянно, каждый день, по несколько раз.

Она смотрела на меня не так, как девочки. Совсем по-другому. Конечно же, ведь она не девочка и нечета им. Ее взгляд более осмысленен, а глаза… Они такие. Словами не передать. Можно сказать, что они красивые, но это слишком просто.

На скамейке сидели три девочки. Я подошел и спросил:

— А кто эта тетенька в синем платье?

— Та, что прошла по тропинке?

— Да.

Они засмеялись, одна, что казалась старше других, сказала:

— Это не платье, а сарафан и вовсе не синего цвета, а василькового, еще светлый есть. — Она посмотрела на меня серьезно.

— А какие у нее еще платья есть? — попытался я продолжить разговор.

Они переглянулись. Одна девочка с тоненькими косичками ответила, хихикнув:

— У нее есть юбка в горошек, — она опустила голову и стала загибать пальцы, — светлое платье в мелкий цветочек… Так, уже три.

— Четыре! — заметила третья, вытянув вперед ноги в белых носочках.

Она все время молчала, и теперь решила наверстать упущенное и, болтая ногами, продолжала:

— А платье кремовое, с коротким рукавом, забыла? Ты глупая.

— Ах да! — девочка с косичками подняла голову. — Сама глупая, дура.

— Тише! Не ссорьтесь! — вставила старшая и снова взглянула на меня. — А ты, что недавно приехал? Смена уже началась. Это Елена Ивановна, она давно здесь работает.

Она поправила волосы, вынула шпильку и, положив ее в рот, стала причесываться, потеряв ко мне интерес.

День продолжался. На залитом солнцем дворе играли дети. Они возились возле песочницы и весело бегали друг за другом. Подошел мальчик в коротких, штанишках и стал поливать всех из брызгалки. Поднялась суматоха. Воспитательница отняла брызгалку и шлепнула его ладошкой по попе. Круглое лицо мальчика искривилось, но он не заплакал, а улыбнулся. Он был смешной и глупый. Может потому, что маленький, младше всех, и плакал чаще остальных. Елена Ивановна взяла его за руку и увела. «Интересно, что он чувствовал и почему не плакал», — подумал я, наблюдая. У его мамы тоже было круглое лицо.

Дети и родители похожи. Если бы я отнял у него брызгалку, вот тогда бы он точно заныл. Но воспитательница — это другое дело. Значит, ему приятно.

Елена Ивановна отвела мальчика и уселась в беседке. Она всегда садилась туда, чтобы красить ногти. Я подошел ближе и, делая вид, что собираю ягоды, стал осторожно разглядывать ее, стараясь, чтобы она меня не заметила.

Лицо ее было спокойным и серьезным. Она сосредоточенно занималась своим делом, очень важным. Никто не смел мешать ей. Левая рука ее лежала на столе, рядом стоял флакончик треугольной формы с открытой, сдвинутой в сторону крышкой. Она аккуратно снимала крышечку, которая одновременно являлась кисточкой, чтобы сделать несколько штрихов, затем вставляла кисточку на место, а левую руку отводила в сторону и, поворачивая вслед за ней голову, внимательно смотрела на результат то, отдаляя, то приближая к себе руку. Если кто-нибудь в это время нарушал ее покой, она сначала поднимала ресницы, затем вскидывала голову и зычным красивым голосом резко окрикивала шалунов. Ее голос слышался далеко. Обрывки ее фраз часто звучали у меня в голове, повторяясь и чередуясь в разных сочетаниях.

Если это не действовало, тогда она вставала, повышая голос. Все ее загорелое тело напрягалось под легким платьем, и она спешила в нужное место. Власть воспитательницы, и ее сила были безмерны, не имели границ и распространялись далеко вокруг. Для меня она была самая сильная и самая красивая. Однажды к нам забрела большая дикая собака. Дети разбежались. Но Елена Ивановна прогнала ее, взяв в руки палку. Она не испугалась, как остальные, а смело пошла навстречу опасности и победила ее. Волосы ее при этом красиво ниспадали на плечи и колыхались при каждом шаге. Она хотела расчесать их, но не успела, лишь сняла заколку.

— Дети! Собирайте игрушки! Уходим! — крикнула воспитательница. Она два раза хлопнула в ладоши:

— Анечка, перестань, слышишь? Настало время обеда!

Я сидел за столом и медленно водил по почти пустой тарелке, размышляя: «Когда придет мама, она принесет конфеты». Конфеты, это как деньги, с ними можно, если не все, то многое. Мне нравилась одна девочка с длинными волосами. Как раз сейчас она сидела за соседним столом. Ее звали Аня. Она повернула ко мне лицо и посмотрела, озорно, улыбаясь. Я подошел, наклонился и зашептал ей в ухо:

— Если я дам тебе конфетку, ты поднимешь платье?

Она перестала улыбаться и, сделав удивленное лицо, произнесла тихо:

— Только шоколадную, тогда да.

— А сливочную тянучку? — спросил я, волнуясь.

— За тянучку можешь поцеловать меня один раз, — ответила она строгим голосом.

Немного помолчав, я продолжал:

— Вообще-то, у меня есть вафли шоколадные…

— Да-а-а? Это другое дело! Что же ты сразу не сказал?

Анечка отодвинула тарелку, встала из-за стола, слегка наклонив голову назад, она собрала свои длинные светлые волосы обеими руками и, перевязав их, алой ленточкой, вопросительно посмотрела на меня большими карими глазами.

— Пойдем со мной! — она взяла меня за руку. — Только не говори никому, что я согласилась за вафли, — добавила она шепотом.

— Нет, что ты! — успокоил я ее.

Мы пошли по тропинке вдоль забора. По дороге я думал «Почему Елена Ивановна расчесывает Анечке волосы каждый день? Что ей самой трудно? Она лентяйка, наверное. «Лентяи ленивы и заставляют других выполнять, за себя свою работу, — так говорила моя мама. И точно лентяйка, зато красивая».

Мы подошли к маленькому шалашику. Это было укромное место, о нем знали немногие посвященные. Оно предназначалось для совершения всяких тайных ритуалов и других действий, скрываемых от взрослых.

Все дети в лагере были разбиты на группы, которые соперничали друг с другом. Они были различны по влиянию и численности. Но все группы детей подчинялись одним правилам. Это был закон, который никто не имел права нарушать. Ослушникам делали «Темную» и всячески унижали, подвергая гонениям. Пока, наконец, не прощали, поняв, что те встали на путь истинный. Одно из правил гласило: «Если берешь в руки конфету, то соглашаешься на то, чего хочет от тебя дающий. Тогда просьба обязательна для исполнения». Это правило применялось одинаково, как к девочкам, так и к мальчикам. Конфеты или другие сладости нужно было обязательно взять в руку, подтверждая этим свое согласие. Даже молча, ничего не сказав. Достаточно было одного действия. И наоборот, если ты не взял в руку, это значило отказ, и никто не мог заставить тебя выполнять просьбы. Не трудно догадаться, что просьбы носили странный характер и имели сексуальный оттенок.

Были «надзиратели» и были «шпионы». Первые наблюдали и требовали исполнения правил, а вторые собирали информацию и сообщали ее куда следует.

Вот одно из таких правил, мы собирались выполнить. Мы вошли в шалаш. Там царили чистота и порядок. На полочках лежали куклы и пупсы, аккуратно одетые или завернутые в разноцветные тряпочки. Еще какие-то коробочки, ленточки, кулечки. Все было бережно сложено, и каждая вещь имела свое место.

Чувствуя себя неловко, я огляделся и стоял в нерешительности.

— Ну, что? Давай, что принес. — Анечка смотрела на меня в ожидании. — Чего там у тебя?

Она заулыбалась, видя мою нерешительность:

— Первый раз, что ли?

Я протянул ей сладкое. Она бережно взяла пакетик, и, заглянув туда, осталась довольна.

— С бантиками или с ленточками? — спросила она, показав рукой в сторону коробочек, разложенных по полкам.

Я растерялся.

— Давай с бантиками, раз не знаешь. Только, чур, не вплетать.

Она, взяв в руки коробочку, стала деловито подбирать цвет. По правилам, я сам должен выбрать цвет, но раз я молчал, то она взяла это на себя.

— Ну вот, готово. — Анечка посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. — Теперь, целуй!

Она отпрянула, и, нахмурившись, сказала поучительным тоном:

— За каждую конфетку по одному разу можно. Так не честно!

— Извини, я нечаянно.

— Ну, хорошо, прощаю на первый раз, — она смягчилась. — А что ты хочешь за вафли?

Я молча показал рукой на ее платье. Она сделала обиженный вид и ответила:

— Этого мало, будешь должен. В следующий раз принеси больше.

— Хорошо, хорошо. Скоро «Родительский День». Я дам даже больше.

— Ну ладно, смотри. Мне не жалко. — Анечка подняла платье. — Но руками не трогай!

Я присел на корточки.

— Хочешь, я буду твоей мамой? — спросила она, положив в рот очередной кусочек. — Родительский День — двадцатого. Еще неделю ждать.

«Мама далеко. Почему бы и нет?» — подумал я, созерцая.

— Скажи, Анечка, почему Елена Ивановна расчесывает тебе волосы? Ты даешь ей за это конфеты?

Она посмотрела на меня, не зная, что сказать. Затем опустила платье, взяла в руку пупса-негритенка и, молча, вышла из шалаша. Я тоже пошел в свой корпус из белого кирпича.

— Я буду присматривать за тобой! Не перелезай через забор, штаны порвешь! — крикнула она вслед.

«Кто придумал этот тихий час? Зачем надо спать, когда светит солнце? Непонятно», — размышлял я, шагая по тропинке.

Прошел дождь. Он оказался таким мелким, что мы, находясь в шалаше, ничего не заметили. Кроны деревьев задержали капли, и сейчас, когда выглянуло солнце, они медленно стекали по листьям и сосновым иголкам.

Однако распорядок необходимо было соблюдать. Я пришел в палату и лег, накрывшись с головой одеялом. Но так лежать было скучно и ничего не хотелось. Я высунул сначала лицо, а затем и руки, одну за другой. Мальчик Коля, мой сосед, тихо сопел, он повернулся лицом ко мне и зашевелил губами. Рука его разжалась и из нее выпал маленький пластмассовый медвежонок. Я спрашивал его вчера: «Почему у тебя медвежонок белый? Медведи бурые все». А он сказал: «Это белый медвежонок. Он живет на Севере, потому и белый. Там холодно, я хочу согреть его». Коля всегда таскал его с собой в руке или в заднем кармане штанов, при этом голова медвежонка всегда торчала, так как весь он в карман не помещался.

— «А, где его мама?» — не унимался я.

— «Его мама умерла, теперь я его мама», — ответил Коля и еще крепче сжал медвежонка..

— «Я тоже хочу быть чей-то мамой», — сказала девочка в светлом сарафане. Она услышала наш разговор и заинтересованно остановилась рядом.

Одна лямочка постоянно спадала с ее плеча, и она часто поправляла ее с озабоченным видом.

В палате все спали. Воспитатели не спали никогда. Они куда-то уходили. «Я тоже уйду!» — решив так, я встал и медленно подошел к окну.

Я любил смотреть в окно. Это успокаивало меня. Тем более, спичечный коробок с разноцветными стеклышками я так и не смог найти. «Где я мог его потерять?»

Я заметил Елену Ивановну. Она торопливо шла по тропинке мимо корпуса. На ней был надет светлый сарафан почти такой же, как у той девочки, которая хотела стать чей-то мамой. Но лямочки у нее никогда не спадали.

Вдруг она поскользнулась на мокром камне и неловко присела, подогнув под себя ногу. Ой! В этот момент она, как никогда, была похожа на девочку. Только большую девочку и очень красивую. Она поджала губы, казалось, что она хочет заплакать. Но она не заплакала. Мне стало так жаль ее, что я, наверное, выпрыгнул бы из окна, в конце концов. Настолько велико было это, желание. Елена Ивановна, тем временем, встала и пошла дальше, уже не торопясь. Через несколько секунд ее белый сарафан мелькнул возле деревьев, и я совсем потерял ее из вида. В этот момент мне пришла в голову нелепая идея. Она была настолько смела и неожиданна, что я растерялся. Я присел на стул и. глубоко вздохнув, стал размышлять: «Раньше Елена Ивановна была девочкой и должна знать правила. Если ей предложить конфеты, что она скажет?» У меня еще оставалось несколько конфет, и я берег их для особого случая. Теперь этот случай, похоже, настал. Мне не терпелось пустить их в дело. Тем более что я ничем не рисковал. Если она просто возьмет их, это будет похоже на простое угощение. Женщины любят сладкое, это всем известно. Так будет легче обратить все это в шутку. Но сейчас, мне было интересно знать, куда она идет. Я встал и поспешил выйти на улицу. Выйдя, я примерно определил то место, где исчез ее силуэт, и осторожно вошел в лес.

Мое внимание привлекли отблески солнца, как будто кто-то пускал солнечного зайчика, время от времени. Но эти посверкивания были слишком мягкими для игры с зеркальцем. Я пошел в ту сторону и вскоре увидел Елену Ивановну. Она ходила по зарослям малины и собирала ягоды в большую алюминиевую кружку, которую держала в руке. Каждую вторую или третью ягодку она клала в рот, напевая при этом какой-то, известный только ей мотив. Теперь я понял, что мелькало на солнце — ее очки. Иногда она надевала солнцезащитные очки овальной формы. Но чаще я видел их поднятыми вверх, чем на ее глазах. Именно тогда на них отсвечивало солнце. Она использовала их как обруч для волос. Осторожно, раздвигая кусты малины, я пошел вперед. Через несколько шагов я присел потому, что Елена Ивановна была совсем рядом, в нескольких шагах. Она оглянулась по сторонам и, сняв сарафан, легла на покрывало. Затем, чуть приподнявшись, сняла лифчик и, положив его в целофанновый пакет, снова легла, запрокинув голову. Спичечный коробок и все игрушки вылетели из моей головы, едва я увидел эту картину. Я старался даже дышать тише. «Вдруг она услышит мое дыхание?» Так тихо было вокруг. Лишь где-то высоко ветер раскачивал верхушки сосен.

Сидеть на корточках было неудобно, и я попытался вытянуть затекшие ноги, при этом хрустнула ветка. Я замер. Она подняла голову и увидела меня.

— А, это ты? — спросила она, прикрыв грудь рукой. — Я думала, что здесь никого нет. Ведь сейчас тихий час. Почему ты не спишь?

— Не хочется. Я принес вам воды. Вот, — я протянул ей фляжку.

Она взяла ее и, опершись на локоть, стала пить маленькими глотками. Несколько капель пролились и стали стекать по ее груди, сверкая на солнце.

— Спасибо, — она вернула мне фляжку. — Я почти уснула, а ты разбудил меня. Поиграй где-нибудь, только далеко не уходи.

— Я не хочу уходить. Можно я вытру воду?

— Можно, — сказала она тихо и улыбнулась.

Я протянул руку и, еле касаясь пальцами, провел по ее груди.

— Что ты делаешь? — прошептала она и посмотрела на меня с интересом.

— Вытираю воду…

— Продолжай! — она закрыла глаза, замолчала. Ее тело было горячим, а живот мягким.

— Вам приятно?

— Да, — ответила она еле слышно.

Взяла мою руку и стала водить по своему телу. Внутри у меня все сжалось, и перехватило дыхание. Солнце просвечивало сквозь листья малины, а легкий ветерок колыхал их из стороны в сторону.

Елена Ивановна то открывала, то закрывала глаза, не переставая улыбаться. Выражение ее лица стало таким, каким я его еще ни разу не видел. Оно было особенным. Изредка из полузакрытых ресниц она поглядывала на меня и, щурясь, улыбалась все той же странной улыбкой. Она остановила мою руку и крепко сжала ее в своей ладони, так крепко, что у меня заломило пальцы. Затем отпустила, отвернулась и закрыла глаза.

— Вот. Возьмите!

— Что это? — она повернула ко мне голову.

— Листочек. Положите его на нос, так моя мама делала.

Елена Ивановна протянула руку и взяла листочек, нехотя поднесла его к лицу, разглядывая, опять улыбнулась и погладила меня по щеке.

— Ты хороший мальчик, — произнесла она задумчиво, лицо ее при этом стало грустным и серьезным.

Она привлекла меня к себе и поцеловала. Я подумал тогда: «Какие у нее мягкие губы и сколь нежны прикосновения рук и то, как она смотрит на меня, и все это вместе. Разве может оставить равнодушным?»

Когда я вернулся, Коля еще спал, сжимая своего медвежонка.

«Интересно, во сколько ложится Елена Ивановна? Во сколько встает? Что делает, проснувшись? Пихает ноги в тапочки и идет умываться? Может, ей нравится ходить босиком по полу, как это делают некоторые девочки? Анечка, например».

Я лег на кровать и закрылся одеялом с головой. Так легче было думать обо всем. Наверное, Анечку выберут королевой, с ней нельзя ссориться. Каждое лето дети выбирали короля и королеву, их наряжали и торжественно проводили через весь лагерь. «Пригласите королеву!» или «Так сказала королева» то и дело слышалось со всех сторон. Королева приходила, быстро решала все вопросы и конфликты: «Кто отобрал у тебя мячик? Вот ему! Больше не дерись подушкой». А дети повторяли: «Мирись, мирись и больше не дерись!» Потом брались за руки и водили веселый хоровод. Король не пользовался таким уважением и был как довесок. Над ним всегда подшучивали. Он нужен был лишь для того, чтобы составить пару. Кто же тогда будет держать королеву за руку?

Почему бы не выбрать королевой Елену Ивановну? Она тоже красивая. Почему бы и нет! И я представлял, как она сидит на скамейке возле своего корпуса, а девочки расчесывают ей волосы и красят ногти. Теперь ей не нужно это делать самой, ведь она королева!

«Какое у вас платье красивое!» — это они подлизываются и подхалимничают.

Мои мысли прервал шум. Он слышался из соседней палаты. Скорее всего, там кидались подушками, веселый хохот сопровождал удачное попадание. Если никто из взрослых не приходил, тогда кидание перерастало в избиение. Дети соскакивали с постелей и лупили друг друга по-настоящему. Иногда получалось еще пуще: двери палат открывались и дети, держа подушки в руках, нападали на соседние палаты. Шум стоял неимоверный. Девочки били мальчиков, а мальчики девочек. Взрослые приходили, в конце концов, но разве разберешь: «Кто первый начал?» Ведь нельзя же наказывать всех?

Тихий час закончился.

Пришла девочка, та самая, которая хотела стать чьей-то мамой. Ее звали Оля.

— Теперь я твоя мама, — сказала она.

Коля сидел и плакал, его мама не приехала.

— Хочешь?

— Да, хочу, — ответил он, утирая слезы.

Оля присела рядом с ним, вынула платок и стала прикладывать его к Колиным щекам. Он улыбнулся и перестал всхлипывать. Оля тоже улыбнулась и спросила:

— Можно потрогать твоего мишку?

— На, возьми, — он протянул ей игрушку.

— А почему он голый? Ему же холодно! — Оля вынула из кармана цветастую тряпочку и тут же обернула медвежонка со словами:

— Если его мама умерла, значит он страдал и плакал. Его надо жалеть больше всех.

— Медведи не носят одежды, это не пупсы, — заметил я поучительным тоном, наблюдая происходящее.

— А этот будет носить, — сказал Коля и снова улыбнулся, — он необычный медвежонок, особенный.

Он отвел меня в сторону и спросил, тихо оглядываясь на Олю, чтобы та не услышала:

— У тебя остались конфеты?

— Да, есть немного. А что? Зачем тебе?

Он опять оглянулся в сторону Оли. Та, как ни в чем ни бывало, продолжала одевать игрушку. Она положила мишку на скамейку рядом со своей куклой, приговаривая:

— Они будут дружить, как мы! Дружить…

— Чего ты там шепчешь? — Оля оглянулась на нас. — Думаете, я не слышу?

Она подошла ближе и сказала, строго посмотрев на Колю:

— Мне не нужны конфеты, не думайте, что все девочки такие алчные.

— Какие алычные?

— Алчные — значит жадные, — так мама говорит. Я согласна и без конфет. У нас с Колей настоящие чувства, а не купленные за какие-то там сладости.

С этими словами она взяла куклу с медвежонком в одну руку, а Колю в другую.

— Мы пойдем, скоро ужин.

— Вы куда? — спросил я.

— В шалашик, — ответила Оля и, повернув лицо к Коле, сказала, глядя ему в глаза:

— Пойдешь со мной?

— Надолго?

— А как получится, — она одарила его многообещающим взглядом.

— Скоро дождь пойдет, вы промокните! — заметил я, подняв голову.

— А это что? — Оля улыбнулась и показала голубой зонтик, она раскрыла его и со смехом закрутила над головой.

Всем стало весло.

— Вот здорово! Ну, идите, а то дождь действительно пойдет, — сказал я на прощание.

***

Утро. Солнце, поднимаясь выше, задевало лучами верхушки сосен и, наконец, осветило их ярко.

Кто-то стал стаскивать с меня одеяло. Я повернулся, приготовив подушку, чтобы быстро пустить ее в ход. Это была Анечка. Моя рука ослабла.

— Хватит спать! Иди умойся и почисти зубы! Я, было открыл рот, но она перебила меня:

— Теперь я твоя мама и должна присматривать за тобой. Мы договорились! Забыл?

— Нет, я помню, — я встал и нехотя пошел в туалет. «Неужели она каждое утро будет доставать меня?»

— Ты должен меня слушаться! Где рубашку порвал?

— Не помню.

— «Не помню», — передразнила она. — Надо быть аккуратней, и на завтрак не опоздай! Приду, проверю!

Анечка вздохнула и, покачав головой, удалилась в свою палату. Волосы ее были распущены, и мне показалось, что они стали еще длиннее, чем вчера. Но сейчас меня занимало другое: я должен предложить конфеты Елене Ивановне. Я хотел и боялся этого. Что из всего этого выйдет? Не окажется ли неудачной моя выдумка? Что она скажет? Чем красивее девочка, тем больше просит она конфет. Хватит ли их у меня?

— Елена Ивановна, я принес вам… вот. Они шоколадные. — С этими словами я протянул ей несколько конфет.

Она сидела на кровати и читала книгу.

— Что ты хочешь за них? — Спросила она, отложив книгу в сторону.

— Поцеловать вас.

— Хорошо, я согласна, — она встала, подошла ко мне и взяла конфеты. — Я знаю правило: «Если возьмешь конфеты, то согласен», — произнесла она, сузив глаза. — Но у нас, у взрослых, свои правила, — добавила она строгим голосом, и положила конфеты на стол.

— Значит, не считается? — спросил я, волнуясь.

Видя мой растерянный и грустный вид, она успокоила меня и, наклонившись к моему лицу, сказала:

— Все равно приятно. Приходи сюда завтра вечером, когда все лягут спать. Я буду ждать тебя. — Она выпрямилась, взяла со стола конфеты и показала их мне, подтверждая тем самым, что не шутит.

— Теперь иди и никому не говори об этом!

— Хорошо. А вы не обманите? Я приду.

— Разве я похожа на обманщицу? — Она засмеялась, обняла меня и, потрепав по щеке, поцеловала в лоб со словами: «Взрослые не обманывают!» Ее взгляд стал лучистым и добрым, она и раньше была добра ко мне, но теперь ее доброта стала другой, особенной.

Весь день она не отходила от меня и мне не разрешала далеко уходить. Я чувствовал ее внимание постоянно.

Настал вечер. Дети успокоились и мирно спали в своих кроватках. Под подушкой у каждого ребенка лежала любимая игрушка. Я немного подождал для верности, откинул одеяло и встал, осматриваясь по сторонам.

Ее обещание показалось мне шуткой. «А вдруг она спит, и забыла обо всем?» — думал я, идя по тропинке. «Взрослые не обманывают!» — звучало у меня в ушах.

Дверь ее комнаты оказалась открытой. Я осторожно заглянул и вошел.

Елена Ивановна стояла у окна. Она обернулась и, улыбаясь, пошла мне навстречу.

— Проходи, — сказала она тихо, — сядь вот сюда и говори только шепотом! Затем подошла к двери и закрыла ее на крючок. Взгляд ее стал серьезным и тревожным.

— Тебя никто не видел, когда ты шел сюда?

— Нет. Все спят. Уже поздно.

Она подошла к окну и задернула занавески.

— Сама не знаю, что делаю, — прошептала она, опустив голову.

Задумчиво взглянув на меня, она сделала несколько шагов и остановилась в нерешительности.

— Не думала, что все зайдет так далеко, — сказала она, пожав плечами, — только смотри, никому не рассказывай!

Я замотал головой.

Она успокоилась, глубоко вздохнула, уверенной походкой подошла к шкафу и, открыв дверцу, повернулась и спросила с улыбкой:

— С бантиками или с ленточками?

–…с бантиками, если можно.

Она кивнула головой, достала коробочку и протянула ее мне.

— Какой цвет? Выбирай! — сказала Елена Ивановна и добавила поучительным тоном. — Цвет должен подходить к цвету волос и платья. Посмотри внимательно.

Я показал на белый клубочек.

— Правильно, — произнесла она мягко и, сняв заколку, распустила волосы.

— Хочешь, чтобы я накрасилась?

— Да, очень.

— Тогда помоги мне!

— А что надо сделать?

— Принеси мне вон ту маленькую сумочку, что лежит на подоконнике, — она показала рукой в сторону окна и загадочно посмотрела на меня. — Нужно сделать так, чтобы все выглядело необычно и торжественно. Ты же хочешь запомнить все, что я покажу тебе?

Я растерялся, видя столь решительные приготовления, и лишь кивнул головой в ответ. Удивительно, как изменилось ее лицо за эти несколько минут.

Всего-то, каких-то 2—3 штриха кисточкой, провести помадой по верхней губе и размазать, сомкнув с нижней. Но какой ошеломляющий результат!

— Уже все? — спросил я

— Еще нет. Можно навести тени, — она показала мне квадратную коробочку, похожую на краски, там с боку тоже лежала кисточка.

— Какой цвет тебе нравится?

Она стояла и, держа коробочку, пристально смотрела на меня. Глаза ее были слегка прищурены, а на лице застыла та самая улыбка, такая же странная, что и вчера.

— Вот — показал я пальцем.

— Этот цвет не подойдет, давай вот этот?

Я кивнул головой. Она взяла кисточку и, немного повозив ею по круглой формочке, закрыла один глаз и провела по веку несколько раз, затем, закрыв другой глаз, сделала то же самое.

— Держи зеркало повыше или давай я лучше положу его, — предложила Елена Ивановна.

— Ну вот, и готово! — произнесла она, смотрясь в зеркало и закрывая глаза, но не до конца, а чуть подсматривая из-под ресниц.

Я стоял неподвижно и смотрел на нее. — Вы стали совсем другая, — наконец сказал я, продолжая ее разглядывать.

— Я накрасилась, и ты не узнал меня. Да? — она засмеялась, наклонив голову, присела на корточки и поцеловала меня. — Вот сюда.

Я поцеловал ее в щеку.

— Мне уйти? Уже все?

— Нет, не все! — сказала Елена Ивановна серьезным тоном.

Она отошла в сторону, быстро залезла себе рукой под платье и опустила ее вниз. Там мелькнуло что-то белое. Она переступила сначала одной ногой, затем другой и, смяв это белое в комочек, кинула его под подушку. Потом повернулась и сказала:

— С девочками можешь играть в эти игры. А со мной нет! Продолжим, раз уж начали.

С этими словами она подошла ближе и, расстегнув платье, снизу отвернула его в стороны.

— Поцелуй то, что видишь! Вот сюда…

Я поцеловал. Затем еще и еще. Рука ее скользнула вниз, губами я почувствовал ее пальцы: указательный и средний. Она развела их в стороны и чуть приподняла вверх. Стало мягче и теплее. Елена Ивановна вздохнула и. обняв рукой мою голову, принялась гладить мои волосы, перебирая их пальцами.

— Елена Ивановна, а правда, что облака сделаны из воды? — спросил я, подняв голову.

— Да, правда.

— Но ведь они не мокрые?

Она засмеялась и, опустив платье, застегнула пуговицы.

— Вот сейчас пойдет дождь, тогда и увидишь. Куда ты?

— Я пойду. Поздно уже.

— Оставайся, промокнешь, — она придержала меня рукой, — смотри, какие тучи.

— Да… — я посмотрел в окно, отодвинув занавеску. — Тучи очень темные. В них много воды.

— У меня вторая подушка есть. Ложись… Может, тебе почитать чего-нибудь? Что тебе нравится?

— Мама мне читала сказку Андерсена.

— У меня есть! — она порылась в ящике письменного стола и достала книгу в потертой обложке.

— Спасибо, — я лег и стал слушать.

Глаза мои медленно закрылись. Голос Елены Ивановны слышался все тише и тише, а раскаты грома все глуше.