Механическое сердце. История, которая покажется знакомой всем

Дмитрий (Эвангелос) Эммануилович Тзанидакиc

«Механическое сердце» — это трогательная история о шестнадцатилетнем Антоше, которому пересаживают экспериментальное искусственное сердце. Хотя оно спасает ему жизнь, оно также отчуждает его от окружающих, поскольку он изо всех сил пытается приспособиться к новой реальности и к подавляющим эмоциям, которые он теперь испытывает. Эта книга исследует темы надежды, принятия и преобразующей силы человеческого духа в мире, где грань между человеком и машиной становится все более размытой.

Автор Дмитрий (Эвангелос) Эммануилович Тзанидакиc

Соавтор Артём Анатольевич Аксёнов

ISBN 978-5-0064-9070-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Шепот Сломанного Механизма

Мир проплывал мимо сквозь мутное стекло. Не стекло даже, а скорее — пелену. Мир за ней был размыт, словно кто-то небрежно провел по нему гигантской кистью, стирая краски и оставляя лишь бледные, дрожащие тени. Я видел расплывчатые силуэты спешащих людей, серые контуры домов, мутно-голубое пятно неба. Все это существовало где-то за гранью, куда мне, кажется, никогда не добраться.

Моя жизнь протекала внутри стеклянного куба. Точнее — внутри стерильной больничной палаты. Но стены ее казались мне прозрачными, как и все вокруг. Я был заперт здесь, в своем хрупком теле, словно бабочка в стеклянной банке. Бабочка с большими крыльями надежды, бьющимися о невидимые преграды.

Шестнадцать лет. Смешной возраст, правда? Другие в это время штурмуют вершины, влюбляются, дерзят миру. А я… Я слушал шепот собственного сердца. Слабый, прерывистый ритм, похожий на тиканье старинных часов, которые вот-вот остановятся навсегда.

Не нужно так, Антош, — голос мамы всегда действовал успокаивающе, даже когда она говорила из другого конца палаты. — Доктор Иванов говорил, что тебе нужен покой.

Мама… Её любящий взгляд, морщинки у глаз, всегда чуть влажные от слез. Она старалась быть сильной, но я видел, как дрожат её руки, когда она поправляла одеяло на моей груди. Она знала. Знала, что время утекает сквозь пальцы, словно песок. Знала, что надежды почти не осталось.

Мам, я не хочу покоя, — прошептал я, чувствуя, как слова обжигают губы, — я хочу жить.

Мама опустилась на стул у кровати, взяла мою руку в свою. Её прикосновение было теплым и настоящим в этом призрачном, зыбком мире.

Ты живешь, Антош. Мы все живем.

Не так, — я отвернулся к стене, чувствуя, как жжет глаза. — Не так. Как все.

Мама ничего не ответила. Она просто гладила мою руку, а в тишине раздавался лишь шепот моего больного сердца.

Доктор Иванов был человеком из стали. Характер у него был под стать фамилии

— твердый, несгибаемый, как сталь. Впрочем, как и его руки. Руки хирурга, привыкшие держать скальпель, делать то, от чего у других бежали мурашки по коже.

Антон, — доктор говорил коротко, четко, словно отдавал приказы невидимой операционной бригаде. — Мы получили разрешение.

Разрешение? — я не понял, нахмурившись.

На операцию.

Слово повисло в воздухе, гулко отдаваясь в моей груди. Операция… Сколько раз я слышал это слово, сколько раз мечтал о нем, как о чуде. Операция, которая могла подарить жизнь.

Но… — мама замерла, в её глазах плескался страх, — это же экспериментальная методика…

Это шанс, — твердо поправил её доктор Иванов. — Единственный шанс.

Он говорил о пересадке искусственного сердца. Но не простого, механического насоса, перекачивающего кровь. Нет, это было нечто невероятное, то, о чем писали только в фантастических романах. Сердце, созданное по новейшей биотехнологии, способное не только поддерживать жизнь, но и… чувствовать.

Страшно? Конечно, было страшно. Мысль о том, что у тебя в груди будет биться неживое, искусственное сердце, пугала. Но еще больше пугал бескрайний океан тишины, который ждал меня.

Я согласился. Без колебаний. Потому что выбирать было не из чего.

Очнувшись после операции, я первым делом прислушался к себе. Тишина. Никакого привычного с детства шума, скрежета, боли.

Работает, — голос доктора Иванова звучал глухо, словно издалека.

Работает? — прошептал я, не веря своим ушам.

Твое новое сердце.

Я с трудом поднял руку, положил ладонь на грудь. Там, под кожей, чувствовалась легкая вибрация. Незнакомый, ровный ритм.

Оно… не бьется?

Доктор Иванов усмехнулся:

Оно работает, Антон. Вот что важно.

Я провел в больнице еще несколько недель. Долгий, мучительный период восстановления. Но с каждым днем я чувствовал себя все лучше, сильнее. Словно вместе с новым сердцем во мне просыпалась новая жизнь.

Возвращение домой было похоже на рождение. Мир встретил меня яркими красками, запахами, звуками. Все было таким острым, настоящим, что кружилась голова. Я видел то, чего не замечал раньше: игру света в каплях дождя на стекле, тонкие прожилки на лепестках цветов, узоры изморози на замерзшем асфальте.

Нравится? — спросил Макс, мой лучший (и единственный) друг.

Это… невероятно, — прошептал я, не в силах оторвать взгляд от осеннего парка, полыхавшего багрянцем и золотом.

Мы гуляли по аллеям, вдыхая свежий, слегка морозный воздух. Мне казалось, что я впервые по-настоящему чувствую вкус жизни. Вкус свободы.

А как оно? — Макс, как всегда, не церемонился, задавая прямые вопросы.

Что «оно»?

Ну, это… сердце твоё новое.

Я потрогал грудь. Легкая вибрация. Ровный, неутомимый ритм.

Оно… работает.

Макс нахмурился:

А чувствуешь ты что-нибудь?

Покалывание, — честно признался я. — Иногда кажется, что у меня в груди маленький моторчик работает.

Ничего, привыкнешь, — Макс хлопнул меня по плечу. — Главное, что ты теперь с нами.

«С вами…» Легкое тепло расплылось в груди. Не то чтобы совсем незнакомое чувство, но какое-то… другое. Не такое, как у всех.

В школу я вернулся через месяц. С тревогой и надеждой. Тревогой — потому что боялся косых взглядов, шепотков за спиной. Надеждой — потому что хотел нормальной жизни. Жизни, в которой я не буду отшельником, запертым в стеклянном кубе.

Первой меня заметила Света Петрова, первая красавица и главная сплетница нашего класса. Её взгляд — пронзительный, оценивающий — заставил меня поежиться.

Смотри-ка, кто к нам вернулся, — протянула она, и её голос, как всегда, привлек внимание всех вокруг. — Франкенштейн воскрес из мертвых.

Вокруг раздались смешки. Я опустил голову, чувствуя, как горит лицо.

Оставь его в покое, Света, — рявкнул Макс, вставая рядом. — Не смешно уже.

А что, я не права? — Света презрительно прищурилась. — Ходит тут, гремит своим железом…

Отвали, — Макс сжал кулаки.

Я положил руку ему на плечо. Не нужно, Макс, бесполезно. Они никогда не поймут. Никогда не примут.

Пошли отсюда, — пробормотал я, и мы вышли из класса.

Школа… Место, где я мечтал быть как все, но где всегда ощущал себя чужим. После операции это чувство только усилилось. Я был другим. Не таким, как все.

Дома я заперся в своей комнате, рухнул на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Боль и обида душили, не давали дышать. Почему я? Чем я отличаюсь от них?

Легкая вибрация в груди. Ровный, спокойный ритм. Моё новое сердце работало исправно, без сбоев. Но почему-то именно сейчас я впервые ощутил всю его чужеродность. Оно было словно стеклянная стена между мной и миром. Стена, через которую я мог видеть, но не мог чувствовать.

Антон? — в дверь постучали. — Ты как? Нормально, — буркнул я в подушку.

Можно к тебе?

Мама вошла в комнату, присела на край кровати. Её рука легла мне на голову, и я почувствовал, как её пальцы ласково гладят мои волосы.

Они жестокие, — прошептал я. — Они никогда не поймут. Не все, — тихо сказала мама. — Не все такие.

А ты? Ты понимаешь?

Мама на мгновение замолчала. Потом вздохнула и сказала:

Я принимаю тебя таким, какой ты есть. Ты мой сын, и это главное. Но я… Я другой.

Да, ты особенный, — улыбнулась мама. — У тебя есть то, чего нет ни у кого. Сердце, которое…

…не умеет чувствовать, — закончил я за неё.

Не правда, — мама взяла мою руку в свою. — Оно уже научилось чувствовать боль. А значит, сможет научиться и другому. Я верю в это.

Её слова прозвучали так уверенно, что я невольно улыбнулся. Мама… Она всегда умела найти нужные слова, даже когда казалось, что их просто нет.

Шли дни. Жизнь постепенно входила в привычное русло. Я учился жить со своим новым сердцем. С его необычным ритмом, с его странными ощущениями. Это было непросто. Иногда я чувствовал себя роботом, механизмом, лишенным души. Но потом ловил на себе взгляд мамы, полный любви и надежды, и понимал: я жив. И это главное.

Однажды вечером я сидел у окна, смотря на улицу. Шел снег, кружась в воздухе белыми хлопьями. Внезапно я почувствовал легкое тепло в груди. Нет, это была не боль, не покалывание. Это было что-то… другое. Незнакомое.

Я замер, боясь пошевелиться. Тепло нарастало, растекалось по всему телу, словно солнечный луч. И вдруг я понял. Это была… радость. Тихая, спокойная радость от того, что я живу. От того, что вижу, как падает снег. От того, что рядом моя мама.

Моё механическое сердце училось чувствовать.