Блуждание по ЯВИ

Дина Новая, 2017

Путешествие по городам и эпохам в поисках справедливости, счастья и идеала.

Серебряные сны

Я оглядела себя. Судя по костюму, я, кажется, попала в прошлое. Видимо, после — Стоп — случайно нажала — Прошлое. Вместо — Настоящего.

Мало того, я оказалась в зашнурованном корсете под бархатным черным платьем в пол. Это было ужасающе. Все тело сдавливало, нельзя было дышать. Корсет доходил до середины бедра. Платье и сверху короткая шубка были вполне приемлемого фасона. Но и это еще не все. На голове я нащупала шляпку с вуалью.

— «Прошлое вместо настоящего. Где же я?»

Мост. Мороз. Холод пронизывал до костей. От мороза повисла слегка серовато-розовая дымка. Экипажи скользили. От лошадей валил пар. Ну, конечно, Санкт-Петербург и Аничков мост. Вон, и «Кони» П. Клодта. Да, все как в тумане или в коротком сне. Ноги точно приросли от мороза. Точно так же, когда во сне не можешь сдвинуться с места.

Так. Но какой, же год? Надо у кого-то спросить.

Увидев впереди полицейского на посту, я окликнула его.

— Послушайте, любезный!

— Что изволите, сударыня? — Подбежал он, прикладывая руку к козырьку.

Вот, этот с усами в длинной шинели, пожалуй, сойдет. Да еще сабля болтается на боку так смешно.

— Помогите мне взять извозчика.

— Мое почтение, мадам. Вы, верно, приезжая? Что изволите?

— Да. Плохо ориентируюсь в этом городе. — Сказала я, невольно озираясь по сторонам.

— Один момент, сударыня. Не извольте беспокоиться.

— Эй, кучер! — Полицейский зычно свистнул.

Подъехал кучер тоже с усищами и коляской с полуопущенным верхом. И встал как вкопанный.

— Куда изволите ехать?

— На Гороховую.

— Там небезопасно.

— Что такое?

— Воры, притоны всякие. Без провожатого, не советую…

— У меня есть провожатый. Там, позади, — я неопределенно махнула рукой.

— Ну, садитесь. — Помог мне взобраться в коляску полицейский. — Эй, кучер, трогай. Два целковых, смотри у меня.

Сурово пригрозив кучеру плеткой, круто развернулся и проговорил:

— Счастливо оставаться, сударыня! И взял под козырек.

Как же я была поражена, когда откинувшись на спинку коляски, я обнаружила рядом с собой маленького человечка в цилиндре. И в черном плаще с пелериной, закрывавшей пол-лица.

У меня пропал дар речи.

— Кто вы?

— Мадемуазель, — он опирался руками на трость с набалдашником. — Меня прислали по распоряжению для вашего сопровождения, предваряя недоразумения…

— Подождите, откуда вы?…

«Какой странный человечек, подумала я, кинув на него беглый взгляд. Он очень похож на какого-то гофмановского персонажа. Не помню точно какого».

— Меня зовут Троумель, — он представился, как бы предваряя мой вопрос.

«Пожалуй, он похож… на песочного человечка, не важно. Но я его не боюсь. Он добрый»

— А что такое Троумель? — Спросила я, как-то немного уже успокоившись и придя в себя.

— Как вам сказать?.. Он немного поерзал. — Считайте, что я ваш «Утешитель». Как вам угодно, «Сопровождающий»… Можно и так.

— Значит, вы постоянно будете при мне? — Это меня уже напрягло.

Он ехал со мной в коляске, прямой как палка, не считая маленького горбика, глядя прямо перед собой.

— Да, пока не кончится наш контракт или соглашение, как вам угодно, мадемуазель.

Он подсунул мне под нос какую-то бумагу. — Читайте, читайте, мадемуазель… И подпись ваша, Мелания Брискина?

— Да, подпись моя, но как она здесь очутилась? Какое-то агентство экскурсий «Блуждание по Яви». Мистика какая-то.

— Так и есть, сударыня. Все за ваш счет, — перемещение в прошлое и будущее, не считая настоящего.

— Немыслимо. Я ничего не подписывала. — Сказала я человечку, отдавая бумагу назад.

— А это обращайтесь к д-ру Вернону, не ко мне.

«Ага, доктор Вернон на этой фабрике Снов все-таки сумел всучить мне этот проспект».

— Так он действительно существует?

— А как же иначе? Стал бы я тут с вами разговаривать? — Он недовольно опять заерзал на сиденье коляски.

Я тут же вспомнила про браслет, он все так был надет на левой руке. И как я случайно нажала на нем не то время.

А мы действительно ехали по Невскому проспекту, сгущались сумерки.

— Ну, не обижайтесь, Троумель…А куда мы едем?

— Это неважно. Вы, кажется, хотели посмотреть Петербург Достоевского.

— Да, хотела. Посмотрите, какая красивая дама мимо нас проезжает в коляске. Она настоящая?

Дама сидела, откинувшись на подушки, казалось, ничего не замечая вокруг.

— Фантом. Каждый вечер с 3 до 5 вечера, она движется по Невскому проспекту, пересекает Аничков мост и исчезает. С ней связана какая-то любовная история.

— А если с ней заговорить?

— Иллюзия реальна. Попробуйте.

Пошел густой снег. Она, т. е. дама, остановила коляску. Вышла из нее, подошла на мосту к самому парапету.

— Что она делает? Хочет спрыгнуть? — Я с тревогой быстро посмотрела на Троумеля. — Я остановлю ее.

Я быстро выбежала из коляски и помчалась навстречу Даме.

— Мадам, — сказала я, запыхавшись, — я могу вам чем-нибудь помочь? — И встала рядом.

Она курила папироску в длинном мундштуке.

— Думаю, что нет, — ответила она, повернувшись к реке.

Снег сыпал густой на нас обеих. Ни народу, ни экипажей, как будто не осталось никого в городе. Лишь фонари мерцали в снежной дымке.

Незнакомка, т. е. эта дама, как с картины «Незнакомка» подошла к краю парапета и наклонилась вниз над Невой. Я тоже последовала ее примеру.

— Как вас величать, мадам?

— Прасковья. Нет, лучше Матильда.

— Послушайте, мне кажется, вам совсем не идет имя Матильда.

— Я знаю, — она укоризненно на меня посмотрела. — Это я так сказала, чтобы не называть свое имя.

— А вы знаете, с каким восхищением на вас смотрят мужчины?

— Да, я знаю, только совсем не так как вы подумали.

— Простите меня, Прасковья, я понимаю, вас наверно, когда-то обидели…и вы теперь так смотрите на мир…

— А зачем что-то менять? — Она в упор посмотрела на меня. — Это моя судьба. Теперь поздно говорить. Я собой довольна. Вы разве не видите? — Она еще раз с вызовом посмотрела на меня.

— Вижу, — подтвердила я.

— И прошу, не надо меня — жалеть. — Она загасила папироску. Медленно поправила шляпку с пером и вуалью.

На ее левой руке я заметила почти такой же золотой браслет, как и у меня. Какое-то мистическое совпадение, не более, подумала я.

— Хорошо, Матильда. Извините, не буду вас больше задерживать. Вы, наверное, куда-то торопитесь?

— Да, на свидание. С костромским князем, он так себя называет. Кто он на самом деле, я не знаю. И не желаю знать…. А вот уже и коляска князя. — Она махнула муфтой куда-то вдаль. — Мне пора. Прощайте.

— Прощайте.

Она подошла плавной походкой к своей коляске. Через минуту коляска растаяла в снежной мгле.

— «О. голова кругом. Матильда, Матильда или Прасковья? Какая разница? Пусть сама разбирается. Нет, пусть уж лучше она останется «неизвестной». Миражем. Погоней за мечтой на берегах Невы, вечно ускользающей, как легкий бриз».

Я тоже вернулась к своему экипажу с приспущенным верхом. И он покатился дальше под цокот копыт по улице.

— Вы спрашивали, какой год? — Вновь послышался скрипучий голос Троумеля из глубины экипажа. — Ну, теперь вам понятно, какой?

— Смутно.

— Посмотрите, что писали газеты. — Он разворачивал на коленях какие-то старые пожелтевшие газеты. — Поинтересуйтесь.

— Что это такое? — Я пыталась заглянуть в этот ворох бумаг.

— Хотите знать, что там написано? «Кокотка в коляске», «Дама в коляске», «…муфта и золотой браслет — все это модные детали женского костюма 1880-х». «Появляется на 11-й выставке ТПХВ».

Сумерки сгущались, небо заволокло серой сырой дымкой, человечек все так же сидел в скрюченной позе, словно просил его не трогать и не беспокоить. Я оказалась заложницей, пленницей в своем перемещении блуждании во времени.

— Вы зря беспокоитесь, — откликнулся Троумель. Все включено в стоимость экскурсии. Вы погружены в реальность.

— Вот, смотрите, что я нашла, — я тоже заглянула в старую газету: «А сын того Клодта, Михаил Петрович Клодт, фон Юренсбург живописец, сын скульптора, явился одним из членов и учредителей «Товарищества» (художников). Вот забавно, только что проезжали мимо «Коней» его отца здесь, на мосту.

— «Нива»?»Отечественные записки? «Русские ведомости»? «Изящная литература»? — Троумель продолжал шелестеть старыми газетами. — А где же молодой литератор Чехов? Вот, «Стрекоза», «Осколки», «Петербургская газета». Вы знаете, что его пьесу не приняла сама Ермолова?

— Нет.

— Мало того, и первый его сборник закрыла цензура. По политическим соображениям.

— Не может быть.

— Однако, написано, что он «подрывал устои или основы».

— Это просто смешно, — пыталась я как-то от него отделаться, глядя в окно экипажа.

— Книга под заглавием «Шелопаи и благодушные» или «Шалость», Альманах Антоши Чехонте с рисунками Николая Чехова, была запрещена цензурой.

Что-то опять начало смещаться, из затемненной улицы с редкими фонарями и прохожими снова въехали в полосу тумана. Вдруг послышались какие-то крики людей и хлопок то ли взрыва, то ли выстрела.

— Это бомбисты, — едва успел сказать Троумель.

Тут же, как взрывной волной, меня вынесло из коляски, и я покатилась на мостовую, повредив нечаянно руку.