Расходный материал 2

Дикий Носок, 2021

Назвался груздем, полезай в кузов. Родилась ведьмой, изволь соответствовать. Никуда тебе от своей сути не деться. Даже если пугает она тебя до дрожи в коленках. Вот как бы только не наделать непоправимых глупостей своим неумелым, недальновидным, из рук вон плохим колдовством. Содержит нецензурную брань.

Ночной жор — это поэма. Куриная ножка, обглоданная в ночи, при свете холодильника — вкуснее вдвойне. Сожранная в темноте, втихушку жопка от докторской колбасы, да вприкуску с соленым огурцом, выловленным из трехлитровой банки голыми руками (главное — не признаваться жене, что лазил в банку жирными пальцами, ведь сто раз говорено: доставать огурцы вилкой, а то рассол помутнеет и испортится), да с горбушкой Бородинского хлеба — божественная амброзия. Можно было бы и борща из кастрюли полакать, да лень греть, а холодный — жирноват, в горле застревает.

Главное в деле ночного обжорства — соблюдать режим полной секретности и тишины, как на атомной субмарине в рейсе к берегам одной из стран НАТО. На кухню нужно пробираться на цыпочках, дабы ни одна половица предательски не скрипнула, ни одна дверная ручка не лязгнула, ни одна подлая кошка под ноги не попалась. Аккуратненько притворить дверь на кухню, но свет не зажигать — ни-ни. Ведь разве не для того лампочку в холодильнике придумали? Она — твой лучший друг. Сосредоточиться лучше на продуктах, лишнего шума не производящих, поедаемых тихо, без шума и пыли, таких как: котлеты, сырники, жареная курица, пирожки. Никаких конфет в шуршащих обертках, рулетиков в фольге или печенюшек в заводской упаковке. Кефир вот тоже хорош — открутил крышку и посасывай себе прямо из бутылки. Но, к сожалению, малокалориен. А лакернуть ночное пиршество лучше всего чем-нибудь сладеньким: нырнуть ложкой в банку с шоколадной пастой, запихнуть в рот блинчик или тиснуть у детей мармеладку из залежавшихся новогодних подарков. Все равно не едят. И не дай бог съесть что-нибудь пахучее, как-то мандарины или копченая колбаса. На запах, предательски просочившийся под закрытую дверь, сбегутся, потягивая носами, все домочадцы.

Маша жевала бездумно, чисто механически: холодную сырую сосиску, огурец, рогалик с маслом. И делала это почти наощупь. Глаза, как всегда после целого дня, слипались. Впрочем, слипались они постоянно. Вот уже несколько месяцев хронический недосып был верным Машиным спутником. Захлопнув холодильник, вывалив пакетик Kitekat в кошачью миску и погасив свет на кухне, Маша на цыпочках пробралась к дивану. Девчонки дружно сопели: Лиза — разметавшись, раскинув руки и ноги в разные стороны, Ксюша — выплюнув пустышку и прислонив кулачок к щеке. Лучшая музыка для ушей, услада для глаз, жаль — длится недолго. Маша уснула мгновенно, будто вилку из розетки выдернули.

Завтра суббота — день тяжелый. С одной стороны — не надо к половине девятого вести Лизу в школу, волоча за собой коляску с младенцем, а в половине второго забирать ее тем же составом. С другой — предстоял задуманный лучшей подругой Наташкой грандиозный шопинг.

***

Женщины любят мозгами, а мужчины — глазами Эту народную мудрость подруга вдалбливала в Машину голову уже который день. После родов Маша поправилась и теперь балансировала на грани 50-52-го размеров, влезая из старой одежды только в безразмерные футболки, используемые в качестве ночнушек, да в одежду, купленную ей для последних месяцев беременности. В ней она и ходила.

Что-нибудь из одежды купить и правда нужно было срочно. Машу вполне бы устроили новые джинсы (посвободнее, чтобы не обтягивали разросшийся до размеров диванной подушки зад и не стесняли движений, мешая ворочать детскую коляску), да несколько новых футболок и рубашек мужского типа — неброско, удобно, недорого. Какая разница как она выглядит, в конце концов? Ближайшие месяцы от ее одежды требуется только одно — быть, по возможности, чистой — не обляпанной отрыжкой, не описанной, без пятен морковно-яблочного пюре и запаха фекалий. На моду, стиль и красоту сейчас ей было плевать с самой высокой колокольни. На мнение всех окружающих по этому поводу тоже.

Но спорить с Наташкой, все равно, что писать против ветра. Поэтому Маша покорно катила коляску по торговому центру в кильватере за плывущей впереди ледоколом подругой. Лиза носилась вокруг на манер легкомоторного самолета. Ее куртка, впрочем, как и Машина, была переброшена через ручку коляски. Коляска вообще напоминала движущуюся камеру хранения. Кроме двух курток на ручке висела объемная сумка с целой кучей детского барахла, без которого выход из дома с младенцем невозможен, а в корзине внизу едва умещался пакет с продуктами.

Маша заблаговременно настояла на том, чтобы шопинг начался с покупки продуктов. Когда начнется гневный голодный детский рев, можно будет быстро покинуть торговый центр и порысить домой независимо от результатов поиска подходящей одежды. Освоить кормление младенца грудью в любом подходящем (или самом неподходящем) месте Маша не смогла. То ли косность мышления, то ли стеснительность мешали ей публично вывалить грудь и покормить дочь в публичном месте: в торговом центре, на детской площадке, где играла с подругами Лиза, или в очереди к педиатру в поликлинике.

Поиски нового гардероба продвигались туго. Причина была в том, что, как известно, приличная одежда заканчивается 50-м размером. Дальше следуют только безразмерные тунички, бесформенные балахоны и чехлы для танков веселеньких расцветок. Большинство магазинов одежду большего размера просто не продают. Хотя вот джинсы найти удалось без проблем: черные, прямые, с талией на том месте, где она обычно бывает, без малейшей изюминки. Одним словом, немодные, а потому даже со скидкой. Сидели они хорошо, но выглядели ужасно. Дело было, конечно, не в джинсах, а в попе, на которую те были натянуты. Привыкнуть к новым габаритам Маша еще не успела, смириться с ними тем более, а потому в любой одежде казалась себе ужасно крупногабаритной, этаким гибридом тумбочки и бегемота.

Наташка, ощущая себя благодетельницей, была полна энтузиазма заглянуть еще и в тот магазин, и вот в этот. Споро перебирая блузки на вешалках, она выуживала все время нечто не то: задорно-яркое, с блестками, романтическими рюшами, облегающее. Маша кривилась, точно от зубной боли. Все это было так далеко от ее сегодняшних реалий, настолько не соответствовало насущным потребностям и образу жизни загнанной лошади, которой она себя чувствовала, что хотелось плакать.

«Наташ, кончай,» — наконец решительно заявила она. — «Если хочешь помочь мне с покупками, пошли в «Декатлон».

«Зачем?» — искренне удивилась подруга.

«За майками,» — коротко пояснила Маша, выруливая между рядами вешалок. Это был проверенный жизнью Машин лайфхак — покупать футболки в спортивном магазине. Во-первых, там нет проблем с размерами. Уж с ходовым 52-м точно. Во-вторых, почти все майки там были однотонными, в крайнем случае с маленькими логотипами или эмблемами. То есть именно такими, какие Маша и предпочитала — без рисунков во все пузо или блестящих надписей во всю грудь.

При виде полудюжины унылых однотонных футболок преимущественно черного цвета, утащенных Машей в примерочную, Наташка скуксилась, но смолчала. Как ни пессимистично была настроена Маша перед началом вылазки, та оказалась на редкость удачной: джинсы, шесть футболок и толстовка на молнии. Что может быть удобнее? Осталось разжиться новой осенней курткой. Прежнее пальто было не только мало, но и непрактично. Попробуй, поворочай в нем коляску. Как ни старайся, непременно запачкаешь полы. То ли дело куртка — сунул в стиральную машину и все дела.

Несмотря на пополнение в семействе в доставшуюся ей по наследству бабкину 3-х комнатную квартиру, напоминающую Версаль в миниатюре, Маша так и не перебралась. Осталась в своей старенькой однушке. Даже от одной мысли о переселении ее прошибала дрожь. Можно было, конечно, продать бабкину квартиру и купить себе другую, а однушку сдавать. Но пока Маша вступала в права наследства, только через шесть месяцев, согласно законодательству, уже пора было выходить в декрет. Связываться с куплями-продажами, а тем паче с ремонтом было поздно. Такие дела быстро не делаются. А ей скоро рожать. Поэтому все осталось как есть.

Бабкины хоромы Маша попыталась сдать и тут ей неожиданно повезло. Любитель безвкусных интерьеров из серии «дорого-богато» с позолотой, лепниной и зеркалами во всю стену нашелся на удивление быстро — большое и дружное кавказское семейство, состоящее из папы-предпринимателя на ниве оптовой торговли чем-то, мамы — домохозяйки и двух детей школьного возраста.

На эти деньги, присовокупив к ним смешного размера пособие по уходу за ребенком, Маша и жила, изо всех сил стараясь не влезать в заначку — деньги, которые оставила ей мать. Та была на черный день.

Семейная история Маши Лавровой была долгой и запутанной. Таких родственников и врагу не пожелаешь. Машина бабка Таисия была ведьмой. Колдовской дар (или проклятие, как с полным на то основанием считала Маша) переходило в семье по женской линии: от матери к дочери. И хотя дочерей в семье всегда было две, дар получала только одна. Предназначением второй было — стать прахом, пеплом, расходным материалом, с помощью которого только и могли ведьмы в ее семье колдовать. Машиной матери Надежде в свое время удалось избежать печальной участи. Она бежала от своей матери Таисии, но всю свою жизнь провела в страхе быть найденной. Пытаясь уберечь дочь, Надежда выпихнула ее из гнезда, как только та закончила школу и исчезла. Больше живой Маша мать не видела, получив после ее смерти лишь урну с прахом.

Вместе с прахом матери пришли и неприятности. Как выяснилось, спрятаться от злого рока Надежде не удалось. Таисия нашла и ее, и Машу. И только каким-то чудом Маше удалось остаться живой. В результате этой истории Маша оказалась даже с прибытком: наследством, ведьмовским статусом, двумя урнами расходного материала и… второй дочерью. Отцом маленькой Ксюши был подельник бабки Михаил.

***

Грань между девушкой и женщиной тонка и неуловима. Девушка, даже если она давно не молода, свободна, относительно беззаботна и вольна распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. Она с энтузиазмом посещает маникюршу, выставку картин художника Шишкина и авиасалон. Она до зубовного скрежета раздражает соседок по подъезду лиловыми прядями в волосах, рваными джинсами, микроскопической сумочкой на плече и победно вскинутой головой без ярма на шее.

Женщина унылой поступью шагает домой, обвешанная детьми и сумками. Она сама осветляет волосы в ванной, прикрыв плечи застиранным полотенцем, практично собирает использованные пакеты в один большой, виртуозно совмещает приготовление борща, просмотр сериала и проверку уроков и смертельно обижается, если какой-нибудь недотепа на улице обратится к ней «женщина».

Все женщины считают себя девушками лет до 50-ти, невзирая на здравый смысл, далее плавно переходя в категорию «молодых бабушек». И это в лучшем случае, в худшем — молодящихся.

Наташа чувствовала себя безнадежно и безвозвратно женщиной, а скорее даже бабой.

Женщине несложно вспомнить, когда была поставлена та или иная пломба. Вот эти три после первой беременности, а эти пять — после второй. Точно также несложно было сообразить, когда она потеряла свою роскошную шевелюру: четверть волос выпала после первой беременности, четверть — после второй, еще четверть — во время климакса. А оставшийся крысиный хвостик, изо всех сил холимый и лелеемый, каждая волосинка в котором была наперечет, и составлял теперь все ее богатство.

Как-то незаметно исчезает блеск в глазах, вытравленный бессонными ночами с младенцем. Нежность и бархатистость кожи сменяется кляксами пигментных пятен и паутинкой морщин вокруг глаз. Но все не так плохо. Кое-что в течении жизни женщина приобретает. В основном это лишние килограммы. Первые, как водится, появляются во время беременности и мертвой хваткой вцепляются в бока и бедра. Потом к ним шустро прирастают другие. Ну как деньги к деньгам, так и лишние килограммы к лишним килограммам.

Наташка критически оглядывала в зеркале свои богатства, как потерянные, так и вновь приобретенные. С недавних пор зеркало стало для нее источником постоянной депрессии. Все, что она там видела, сколько ни втягивай живой и не лепи на лицо очищающих и увлажняющих масок, было ужасно. И не было даже соломинки, ни малейшей соломинки в виде изящных щиколоток, например, за которую она могла бы ухватиться, как за нечто прекрасное в себе. Щиколотки, к слову говоря, и в молодости изяществом не отличались. А уж сейчас и подавно.

Кризис среднего возраста настиг Наталью неожиданно и словно стукнул пыльным мешком из-за угла по голове. Свет мгновенно померк, и мир потерял свои краски. Жизнь была почти прожита. По крайней мере та ее часть, которую можно назвать настоящей жизнью, когда ты молода, здорова, энергична, а, если повезет, даже красива. Впереди унылая старость с горстями таблеток, дрожащими руками и недержанием мочи. А что она видела в этой жизни? На что напрасно профукала бесценные годы? Чего добилась?

Карьера? Не смешите. Пусть ее должность и называется солидно — главный бухгалтер, но на деле она главный и единственный в трех небольших фирмочках — и швец, и жнец, и на дуде игрец. И перспектив никаких, кроме как крутиться до пенсии.

Семья? Куча спиногрызов, которые каждый божий день наваливают полную корзину грязной одежды и требуют центнер еды. Да не абы какой, а повкусней. Наташа в полной мере разделяла страстное желание многих женщин, чтобы еда продавалась в магазинах большими пакетами на манер собачьего корма: «Еда мужская 10 кг». Насыпала в миску и готово.

От самокопаний голова пухла, как на дрожжах. Наталья мрачнела и все чаще срывалась на близких. И тут, как на грех, случилась катастрофа, повергшая ее в полное отчаяние. Наташка влюбилась.

***

Она ходила вокруг объекта обожания, робея подступиться. Потому что точно знала — ей здесь ловить нечего. Её поезд ушел. Объекта звали Антон. Ему было 28. Он обладал широкоплечей фигурой пловца, гривой светло-русых волос и обаятельной улыбкой. Работал Антон IT-специалистом и призываем был в фирмочки, где трудилась Наталья, по мере надобности, когда зависали компьютеры или глючили программы. Все три конторы номинально принадлежали разным людям, хотя по факту управлял ими один человек — Оганесян Вагиф Давидович.

В обычном состоянии 37-летняя Наталья к молодым людям возраста Антона относилась по-матерински снисходительно. Ну что такое эти современные 28-летние юноши? По большому счету такие же пацаны, как и ее мальчишки 13-ти и 15-ти лет от роду. Только игрушки у них подороже. Девятилетняя разница в возрасте между ней и Антоном — это целая пропасть. Наталья в свои 37 — мудрая, многоопытная женщина, мать семейства, верховный главнокомандующий, магистр Йода, Сцилла и Харибда в одном лице. А Антон? Ну что Антон? Сытый, обихоженный домашний котик, которому регулярно чешут спинку, обильно кормят и совсем скоро сволокут в ветеринарную лечебницу отрезать яйца (то бишь в ЗАГС).

Как подступиться к предмету обожания Наташка не имела ни малейшего представления. Не строить же ему глазки, в самом то деле, напялив блузку с глубоким вырезом? Это смешно и нелепо. Выглядеть дурой хотелось меньше всего. Все, на что хватало Наташиной решимости — по-дружески предлагать молодому человеку кофе с печеньками, пока тот возился с ее компьютером. И то, и другое принималось с благодарностью.

Помаявшись, в конце концов Наталья решила подойти к делу системно. С чего надо было начинать она знала точно. Перво-наперво — похудеть. В анамнезе имелся вес 90+-2 свободно гуляющих килограмма и 54-й размер одежды. По меньшей мере 30 из них были лишними. И Наташка решительно села на широко известную диету Майи Плисецкой — «не жрать». С небольшим изменением и дополнением — после шести вечера не жрать совсем ни при каких обстоятельствах. Это была пытка. Домочадцы по-прежнему потребляли жиры, белки и углеводы в объемах, способных накормить стаю волков, а влюбленная Наташка мужественно пила кефир и грызла огурцы.

Дело со скрипом, но двигалось. За первый месяц ушло пять килограммов. Заметить эту мелочь визуально было невозможно, все равно, что слону дробина. Но душа у Наташки пела. Эйфория, правда, оказалась преждевременной. Вес намертво встал и держался три недели на одной отметке словно приклеенный. Наташка снова впала в отчаяние и с горя позволила себе умять коробочку эклеров. Но мотивация все же оказалась сильнее. Давка кефиром продолжилась, и вес снова медленно и неохотно пополз вниз.

Во-вторых, следовало заняться спортом. Для человека, последний раз изображавшего спортсмена на уроке физкультуры в школе, задача была почти невыполнимой. Ну посудите сами, куда податься сорокалетней тетке, которая не хочет выглядеть посмешищем?

Бегать? Это только в американских фильмах все бегают по утрам в парках, поднявшись ни свет, ни заря. А у нас то дождь, то слякоть. Да и вставать на час-полтора раньше никаких сил не было. Бродить в такую рань по улице — участь безумных собачников.

Ходить по тому же парку с лыжными палками? Уж больно стремно. Законный супруг по кличке Коржик живот со смеху надорвет. Да и рассекают с лыжными палками в основном бабульки. Рановато ей с ними корешиться.

Походить на фитнес? Да куда уж ей с такой-то задницей. Ей духу не хватит выставить себя на всеобщее обозрение и потеть в дружном коллективе накачанных парней и подтянутых девиц. Фитнес — это удел молодых и красивых. Старые толстые клюшки не должны портить фитоняшкам общую благостную картину.

Оставался бассейн. Туда Наташка и подалась. Как всякому нетренированному человеку кроме энтузиазма ей нужен был дополнительный стимул. Например, купленный заранее абонемент на месяц. Стимул оказался действенным. В бассейн Наталья ходила регулярно и с удовольствием ровно до того момента, пока не покрылась нудно зудящими красными пятнами. На этом с плаванием было покончено.

Тогда начинающая спортсменка отважилась сходить на йогу. Совершенно неожиданно ей понравилось. После нескольких занятий ее позвоночник, доселе напоминавший скрюченную ржавую пружину, распрямился и начал гнуться во все стороны.

Коржик, слегка обеспокоенный спортивной активностью жены, порой встречал ее после занятий, осведомляясь: «Ну что, навыёживалась на сегодня, Бабка-Ёжка?» Наташка не обижалась, просто не обращала внимания. Знал бы он какой это кайф! Коржик предпочитал ловить кайф от сытных ужинов, которые последнее время с завидной регулярностью приходилось готовить самому. Это напрягало. Как опытный мент, Коржаков понимал, что внезапные перемены в образе жизни супруги добра не сулят.

***

Моральный аспект предстоящей (гипотетически) измены мужу Наташу не беспокоил от слова совсем. Коржик, ну что Коржик? Известный вдоль и поперек, точно старая уютная пижамка. Сопит в ухо ночью, почесывает растущий животик, зевает во всю пасть по утрам, стрижет волосы совсем коротко, чтобы не бросалась в глаза расползающаяся на макушке проплешина, мечтает завести домик в деревне и построить там своими руками баню. А Наташке вдруг неудержимо захотелось не мягкой пижамки, а шелковой ночной рубашки с кружевами, шампанского и безудержной страсти.

Впрочем, шампанское Наталья не любила. По выражению все того же Коржика пить шампанское — только живот пучить и пиписку мучать. А еще от него болела голова. Но дело было вовсе не в этом. Её активная женская сексуальная жизнь была на исходе, а она столько всего упустила. Нужно было срочно наверстать упущенное.

Раздражение мужем накапливалось исподволь и постепенно. Виноват ли был в том стаж семейной жизни или Наташка проецировала на супруга недовольство собой? Кто знает? В настоящий момент Наташку в Коржике бесило многое, но более всего то, что он называл ночными обнимашками. Дело в том, что спать ночью Коржик предпочитал, уткнувшись носом в Наташкино плечо и облапив ее грудь. Бессчетное количество раз за ночь она сбрасывала с себя его тяжелую руку и отпихивала супружника на другую половину кровати, чтобы вздохнуть свободно. Коржик этой гражданской войны, казалось, не замечал вовсе. А ведь когда-то Наталье это даже нравилось. Она находила трогательным, что такой сильный и мужественный Коржик уютно сопит ей в ключицу и порой от умиления целовала его в тогда еще волосатую макушку. Эти времена давно миновали. Для нее.

Сама Наталья любила спать на спине раскинув руки и ноги в стороны, в полной темноте и прохладе. Это было еще одним камнем преткновения — прохлада. Стоило только Наташке открыть форточку, как в спальне начинался скулеж: холодно, ноги мерзнут, сквозняком по полу тянет. Обиженный Коржик немедленно демонстративно залезал под толстое одеяло и сердито сопел. Скажите мелочь? Ведь можно как-нибудь договориться? Взрослые же люди. Однако семьи разваливались и из-за меньших разногласий.

В своих самых смелых фантазиях Наташка вообще считала, что спать можно и отдельно друг от друга. Все равно сексом они занимались только когда мальчишек не было дома. Уж слишком шумной получалась возня: со скрипом кровати и ритмичным уханьем. Она давно с тоской поглядывала на диван в зале, норовя удрать туда при первой возможности. Но точно знала, что эту передислокацию Коржик не одобрит, и даже наверняка будет смертельно обижен. Поэтому держала крамольную мысль при себе до поры до времени.

Что за домострой, в самом то деле, непременно спать вместе на одной кровати под одним одеялом? К то это придумал? Иначе вы, мол, и не семья вовсе. Для гармонизации семейных отношений будет куда лучше, если Наташка выспится, отдохнет и не будет с утра пораньше раздраженно лаять на домочадцев.

Наташа пила кофе, стоя у окна и ласкала взглядом сгорбленные плечи Антона. Тот сосредоточенно ковырялся в ее компьютере. Его отросшие волосы были собраны в хвостик, хотя отдельные пряди, еще слишком короткие, то и дело выпадали оттуда. Тогда Антон привычным движение руки закладывал их за уши. Выглядел он с этой прической донельзя мужественно и походил на викинга из одноименного сериала. А вовсе не на жеманного педика, как показалось ей сначала.

Дверь без стука отворилась и в комнату вошел хозяин.

«Что, опять завис?» — вместо приветствия огорченно спросил он.

«Угу,» — ответила Наташа. — «Вчера вечером ввела накладные и нажала «сохранить», а он завис. Перезагрузилась — все исчезло. Пришлось начинать сначала. Устала я уже от его фокусов, честное слово.»

«Ну ничего, Антон разберется,» — примирительно заметил Вагиф. — «Он умный, в институте не зря учился 5 лет. Да, Антон? Хватает дохода на хлеб-масло?»

«Не только,» — бодро отозвался молодой человек. — «На виски-шампанское тоже хватает. И на курорт.»

«Какой виски? Что такое виски? Коньяк пить надо. Армянский. Натуральный продукт. И голова на утро не болит,» — деланно возмутился Вагиф. — «А что за курорт?»

«В отпуск собираюсь через три недели. В Египет.»

«Зачем Египет? Ну что там? Пустыня? Ни деревца, ни кустика. Верблюд брехливый? Старые кости в пирамидах? Армения езжай: горы, простор, коньяк, хачапури. Воздух прозрачный, аж звенит, хоть ложкой ешь на здоровье.»

Мужчины засмеялись.

«Каждому свое,» — дипломатично заметил Антон. — «Я уже и тур оплатил. Пятизвездочный отель Albatros, десять дней, все включено.»

Вагиф ушел, оставив Наталье ворох бумаг. Антон продолжил возиться с компьютером. Наташа смотрела на срывающийся за окном ноябрьский снежок и соображала четко, быстро и авантюрно, как никогда.

***

«Только ты можешь мне помочь,» — пафосно заявила подруга с порога и протиснулась в прихожую. Маша чуть не уронила Ксюшу от неожиданности.

«Сейчас, только руки вымою,» — потопала в ванную комнату подруга, бросив в коридоре пакеты. Вернулась, подобрала их и по-хозяйски прошла на кухню. Маша посеменила следом, решив пока ни о чем не спрашивать. За ней потянулась любопытная Лиза. Потом на кухоньку царственно вплыл кот.

Подруга водрузила пакеты на стол и стала извлекать содержимое. «Это тебе, Лизун,» — на стол легла коробка мишек Барни. «Это тебе, киндер-сюрприз,» — дружно громыхнули несколько баночек морковно-яблочного пюре. Маша как раз начинала вводить прикорм. «Это тебе, злодей,» — потрясла Наташка жестяной банкой с самодовольной кошачьей мордой на этикетке. «Остальное взрослым,» — завершила она раздачу подарков, вынимая пластиковые лоточки с огурцами, помидорами и перцем, пекинскую капусту, ананас и две бутылки вина.

«Сиди,» — махнула она рукой поднявшейся было Маше и, пошарив по шкафчикам, принялась строгать салат. Заинтригованная Мария так и осталась сидеть на стуле, покачивая на коленях Ксюшу.

«Я влюбилась,» — замогильным голосом оповестила Наташка, залпом выдув первый стакан вина.

«Ты рехнулась?» — изумилась Маша, позабыв даже позавидовать счастью подруги пить вино, когда заблагорассудится. Сама она, как кормящая мать соблюдала полную и унылую трезвость. Стало очевидно, что предстоящий разговор требует обстоятельности. Поэтому Маша вкатила на кухню коляску, которая вошла лишь наполовину, уложила туда Ксюшу, подвесила игрушку и села на место. Дочь тут же завертелась и обиженно захныкала. Чуть потряхивая коляску, Маша сунула ей прорезыватель для зубов.

«В кого?»

«Это неважно. Ты его не знаешь. Но шансов у меня никаких. Ноль без палочки. Только на тебя и надежда.»

«Нет уж. Давай рассказывай с самого начала. Не темни,» — потребовала Маша.

Чем больше рассказывала подруга, тем шире открывался у нее рот. Неизвестный Антон — эталонный мужчина нечеловеческой привлекательности явно был плодом воображения слегка помешавшейся Натальи и в реальности существовать никак не мог.

«Что думаешь?» — завершила рассказ вопросом подруга.

Откровенно говоря, Маша думала, что Наташка просто с жиру бесится. Что это ей свобода в голову ударила. Дети выросли, постоянного внимания не требуют. А появившееся свободное время можно, наконец, потратить на себя любимую, вернуть хотя бы частично назад свою дозамужнюю, добеременную, бездетную жизнь. Подружкиной относительной свободе Маша отчаянно завидовала. Ей до этого счастья было, как до морковкина заговенья. Но озвучивать эти мысли вслух она не стала. Такой откровенности в своем влюбленном помешательстве Наташка не оценит. Только обидится напрасно.

«Даже не знаю,» — осторожно ответила она. — «Почему ты думаешь, что шансов никаких?»

«Потому что я для него старая, толстая тетка и зовут меня не Алла Пугачева, а его не Максим Галкин,» — Наташкин голос звенел от отчаяния.

«Я похудела на семь килограммов,» — неожиданно спокойным голосом сообщила она. — «Ты заметила? Я тоже нет. Все равно, что слону дробина.»

И не дожидаясь ответа продолжилась: «Я и сама этого не вижу. Такая же корова, как и была.»

«Я конечно могу сказать тебе то, что должна говорить хорошая подруга в таком случае,» — начала Маша.

Наталья заинтересованно оторвала взгляд от стакана вина.

«Продолжай худеть, занимайся йогой, сходи в салон и сделай что-нибудь с волосами. Креативненькое. И все получится. Скоро станешь Василисой Прекрасной и все принцы твои.»

«Скорее лягушкой,» — усмехнулась подруга. — «Вот потому мне и нужна твоя помощь. Теперь ты сама понимаешь, без этого никак.»

«Какая помощь?» — недоумевала Мария, легонько потряхивая коляску с на редкость кстати уснувшей дочерью. Как и любой младенец, Ксюша была хитрым существом. Пока коляску или кроватку покачивали — она спала, переставали трясти — немедленно просыпалась.

«Та самая,» — многозначительно взглянула исподлобья подруга. — «Нестандартная. Дурочкой не прикидывайся.»

Грубость Машу покоробила, но ясности не добавила.

«Наташка, я ничего не понимаю. Говори нормально.»

«Все ты понимаешь. У меня жизнь рушится. Я должна сделать хоть что-то. Иначе все бессмысленно. Болтаюсь, как дерьмо в проруби, а жизнь проходит мимо меня. А-а-а…» — неумолимая обычно, точно айсберг, погубивший «Титаник», Наташка зарыдала, подрагивая могучими плечами.

Маша оторопела. Последний раз рыдающей подругу она… не видела никогда. И готова уже была сделать все, что угодно. Оставалось только выяснить, что именно. Тут проснулась Ксюша и из чувства солидарности стала вторить Наташкиным завываниям. Пока Маша кормила и укладывала на ночь одну дочь, потом загоняла в постель неугомонную Лизу, подруга успела хмуро допить бутылку вина, дожевать салат и вымыть посуду.

«Ну что, поможешь?» — в лоб спросила она, когда они снова оказались вдвоем на кухне.

«Наташ, ты по-русски можешь объяснит, чего ты от меня хочешь?»

«Колдовства,» — печально прошептала подруга.

***

Маша лежала без сна под одеялом и злилась на саму себя. Она ведь поклялась. Самой себе поклялась, что делать этого никогда не будет. Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Она — не ее бездушная бабка-ведьма Таисия. Она твердо решила, что в ее жизни всего этого: выкапывания свежепогребенных трупов родственниц женского пола, их праха в урнах, хранимого пуще глаза и непонятно как, но работающего, действительно работающего колдовства, если вдохнуть или проглотить малую толику пепла; а также попыток убийств, кровной вражды, сломанных жизней и расходного материала не будет. И девчонкам своим она никогда ничего не расскажет. Пусть этот семейный кошмар на ней, Маше, и закончится. Урны с прахом бабки и матери были надежно запрятаны на антресолях среди банок с солеными огурцами.

И что теперь делать? Наташка в своем сегодняшнем жутко разболтанном состоянии способна обидеться на нее насмерть и натворить черт знает каких глупостей. Может быть действительно попробовать? Всего один разочек. Ради Наташки. Да и не идет речь ни о чем серьезном. Ни об убийстве (упаси, Господи), ни о причинении вреда, всего то о любви. А от любви плохо никому не будет.

Да чего уж душой кривить. Если бы она окончательно и бесповоротно хотела лишить себя возможности колдовать, то давно бы развеяла прах родственниц. Но ведь не развеяла. Спрятала с глаз долой, но не развеяла.

Маша осторожно крутанулась на другой бок. Старый диван предательски заскрипел. И почему она хотя бы его не поменяла, раз уж квартиру оставила старую?

Вопрос был риторическим. Она точно знала почему. Потому что считала каждую копейку. Помощи ждать было неоткуда. Рассчитывать можно было только на саму себя. Если бы не бабкино и материно наследство, она никогда бы не ввязалась в авантюру со вторым ребенком. Деньги Маша тратила крайне аккуратно, даже скупо. Младенец — удовольствие дорогое и вложения в него не окупаются. Никогда. Это ведь не квартира для сдачи в аренду.

До сих пор Маша вполне обоснованно считала больными на всю голову женщин, рожающих детей, не имея финансовой возможности их содержать: приличной заначки или приличного же мужичка под рукой. На что, спрашивается, жить, если у тебя на руках младенец и на работу выйти ты не можешь, папаша чада слился в неизвестном направлении едва получив приятное известие о будущем отцовстве, а родственников, желающих посадить нерадивую мамашу себе на шею, попросту нет? Рожать в такой ситуации — самоубийство. В нашей стране заводить ребенка в одиночку нельзя. Сдохнешь от голода с ним за компанию. Ребенок — бездонная бочка расходов, наличие которой мгновенно опускает материальный уровень семьи ниже плинтуса. Сначала нужно обеспечить надежный тыл в виде платежеспособного мужчины. По крайней мере на первые три года жизни малыша.

Машино положение было немногим лучше. Финансовая подушка безопасности у неё была. Но если завтра бабкина квартира, например, сгорит, а банк, в котором лежат деньги, лопнет, Маша останется ни с чем. А у неё на шее не один ребенок, а два. Дура она набитая. Маша жила в постоянном беспокойстве, тревоге и напряжении. Закрывая вечером глаза думала: прошел день спокойно, ничего страшного не случилось, никто не заболел, и слава Богу. Прожить бы и завтрашний день также. А потом еще и еще один, дотянуть до весны, а там скоро и лето. А потом Ксюше исполнится годик и станет полегче. Последнее было, кстати, полным враньем. Просто нужен был Марии какой-то рубеж, до которого надо дотянуть, после которого станет легче. Сейчас ее жизнь представляла из себя бесконечную круговерть бутылочек с молочной смесью, пакетов с продуктами, грязных колес коляски, сваренных на скорую руку пельменей, рева и обгаженных памперсов. Мир вокруг схлопнулся до размеров квартиры, сетевого продуктового магазина на углу и детской поликлиники. Где-то там, на другой планете, люди ходили в кино, шлялись в выходной по магазинам, ездили в отпуск, пиво пили, в конце концов. У нее же был бесконечный день сурка. Жизнь проносилась мимо, как сбежавшая электричка, а она осталась забытая на перроне. Ночь уже подступила, поездов до утра не предвидится и даже фонари на платформе погасли. Бессилие и безнадега.

О Ксюшином отце Михаиле — преступнике и подельнике бабки Таисии Маша не вспоминала. Отчего то в ней жила уверенность, что этот этап ее жизни далеко позади и никогда не вернется. Ксюшу она записала на свою фамилию — Лаврова, а отчество дала, как у Лизы — Павловна. Меньше вопросов будет в будущем.

Крутанувшись еще раз туда-сюда на диване, Маша устроилась, наконец, поудобнее и уснула.

***

Только через неделю она решилась окончательно. Операция была назначена на вечер пятницы. В субботу Наташка скоропалительно улетала в Египет. На десять дней, в пятизвездочный отель. Одна. Озадаченный бабьим бунтом на тему «я от вас устала, хочу отдохнуть хоть раз по-человечески, без сковородок, утюга и орущих детей» Коржик возражать не посмел. Благоразумная супруга на глазах превращалась в истеричку, и что с этим делать, кроме как не перечить, он не знал. Да и не смог бы он, как действующий сотрудник МВД выехать на отдых за границу. Коржик был обречен на хамство и дороговизну отечественных курортов.

Маша стояла на табуретке, нерешительно переводя взгляд с одной урны с прахом на другую. Мать или бабка? Одинаково омерзительно. Пусть будет бабка. Она решительно вытащила одну урну и подала стоящей внизу подруге. Маша была серьезна и напряжена, как никогда.

«Ты их что, до сих пор дома держишь?»

«А куда их?»

«В банковскую ячейку. Их уже воровали, забыла? Мало тебе?»

«Урны с прахом в банковскую ячейку? Не находишь, что это будет дико странно?»

«Кому какое дело? А тебе так спокойнее будет. Свежие трупы в ячейку пихать — это, согласна, странно. А прошедшие тепловую обработку, так сказать, вполне даже можно. Отнеси в банк. Поняла?

«Да поняла я. Поняла. Садись уже, пока Ксюха не разоралась.»

«Ну, давай.»

Маша открыла крышку, зачерпнула на кончике чайной ложечки серый слежавшийся прах и высыпала на блюдце перед собой. С этим колдовством все было неясно. В тот единственный раз, когда Маша совершенно случайно поколдовала, она и вдохнула, и проглотила немного праха. И до сих пор явственно помнила, как он скрипел на зубах. Значит, и сейчас следовало поступить также.

Маша наступила на горло своей брезгливости, поднесла блюдечко к носу, закрыла глаза и сильно вдохнула. И тут же закашлялась. Потом быстро-быстро, теряя последние крохи решимости, слизала с блюдечка остатки и запила водой из стакана. Было гадко и противно. Но, против ожидания, не тошнило. Главное — не думать, что ты проглотила щепотку собственной бабки.

«Что-нибудь чувствуешь?» — напряженно осведомилась подруга.

«Нет,» — отрицательно помотала головой Маша. — «Но прошлый раз тоже так было. Что нужно пожелать?»

«Вот, смотри, я написала,» — засуетилась Наталья, разворачивая листок бумаги.

«Пусть Лизюков Антон Евгеньевич влюбится в Наташу» гласила надпись.

«Прямо с фамилией говорить?»

«Конечно, а то какой-нибудь другой Антон влюбится. Оно мне надо?» — хихикнула подруга.

«Тебе и это не надо,» — подумала Маша, но спорить не стала. Она громко и четко прочитала написанное. Потом еще раз для верности.

«Что-нибудь чувствуешь?» — вновь тревожно спросила Наташка.

«Нет. А ты?»

«И я нет. Как вообще понять, что оно действует?»

«Видимо никак, пока не увидишь результат,» — пожала плечами начинающая ведьма.

«Ладно. Что сделано, то сделано. Будем ждать,» — согласилась Наталья.

Все произошедшее за последнюю четверть часа на кухне было столь обыденным, что результат этих действий вызывал сомнение.

***

Нет ничего мерзопакостнее, чем прогулка с детьми в ноябре. То ли дело летом — тепло, светло, сухо. Сидишь себе в парке на лавочке, потряхивая коляску, а рядом Лиза рисует мелками на асфальте, или кормит голубей нарочно купленной булкой, или носится на детской площадке неподалеку с другими детьми. Благодать. Можно и книжку успеть почитать одним глазком. Зимой тоже можно податься в парк, если дорожки почищены. Лиза может покататься на ледянке с горки, а Маша кружить неподалеку с коляской. Или отправиться в соседний двор, где всегда заливают хоккейную коробку, кататься на коньках.

В ноябре можно было лишь уныло месить ногами месиво из грязи, снега и воды, с трудом проталкивая коляску, которая, казалось, была нагружена кирпичами. Но свежий воздух детям необходим, а значит прогулки были обязательны.

Автомобиль крался позади совершенно бесшумно. Черный, гладкий, заляпанный грязью, с непроницаемыми стеклами. Он не гудел и не подгонял нерасторопную мамашу с коляской поскорее освободить проезд. Случайно заметив его краем глаза Маша вздрогнула, нервно дернулась и, спешно прижавшись к обочине, остановилась, пропуская машину.

Та взревела и пулей пронеслась мимо. На мгновение Маше показалось, что сейчас она снесет ее вместе с коляской, протащит по асфальту и переедет. Туда и обратно. Но пронесло. Хищный силуэт исчез за поворотом. За черными стеклами не было видно ни зги.

«Говнюк!» — подумала про себя Маша.

Наташка улетела вчера. Нежится теперь небось на солнышке, подрумянивая бока, или плещется, рассматривая рыбок. А если колдовство удалось, то, возможно, еще кое-чем занимается. А она, Маша, размышляет, пройдет ли коляска по этой луже? Сама она, толкая коляску по луже, намеревалась пробираться по цирковому, по бордюру. Обходных путей не было. Гигантская лужа разливалась точно на въезде во двор и была практически бессмертной, изредка пересыхая только в летнюю жару, если дождей не случалось пару недель. Она была здесь столько, сколько Маша жила в этом доме, периодически то съеживаясь, то расползаясь грязной кляксой.

На всякий случай Маша вынула пакеты с покупками из металлической сетки внизу коляски и, взяв в каждую руку по одному для равновесия, ступила на бордюр. И оказалась права. Провалившись в невидимую под грязной толщей воды яму, коляска нырнула на манер подводной лодки и намертво застряла в луже. Маша подергала коляску туда-сюда, чертыхнулась, бросила коляску с дочерью в луже и пошла к дому.

Сгрузив пакеты с продуктами на лавочку у подъезда и поставив Лизу часовой рядом, Маша вернулась к луже. Коляска застряла намертво, словно ключ в замочной скважине. Поднажав, Маша с ужасом услышала хруст и помертвела. Только не это. Но это, разумеется, было оно. Прочно засевшее в невидимой дыре колесо хрустнуло и отвалилось, с бульканьем потонув в грязной жиже. Впору было расплакаться. Разозлившись, Маша ступила с бордюра на раскисший газон, моментально утонув в грязи по щиколотку, ухватила коляску двумя руками и выволокла на асфальт. Ксюша от всех этих перетурбаций проснулась и недовольно захныкала. Маша точно знала, что будет дальше. Пару минут она покрутится, а портом откроет рот и разорется.

Конец ознакомительного фрагмента.