Подслушано: Вселенная. Премия им. Ф.М. Достоевского

Диана Солобуто

«ПОДСЛУШАНО: ВСЕЛЕННАЯ» – это калейдоскоп историй, которые могли бы случиться с каждым читателем. Иногда в нашей жизни происходят события странные и даже мистические, и мы не в состоянии найти им объяснения. Нужно лишь приглядеться, чтобы увидеть, сколько тайн хранит в себе окружающая реальность, как близка она к другим, неведомым нам мирам, как тесно порой переплетается с ними. И автору это по-настоящему удалось!..

ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ

На улицы спустился грязно-серый туман, похожий на подол давно не стиранной юбки торговки с овощного рынка. Проносящиеся мимо машины выдирали из него клочья, оставляя неприглядные дыры. Стояла глубокая ночь. Чернота неба проглядывала сквозь облака, тоже грязно-серые и рваные; хотелось подшить их, залатать их неровные пористые края.

Она болталась на дереве, думая о том, где же находятся тормашки, вверх которыми она висела. Она ждала, когда, наконец, к мозгу прильёт достаточно крови и наступит отёк. Или асфиксия. Или остановка сердца. Перевернутый мир казался не таким уродливым, тем более, жить ей оставалось недолго. Ноги прочно держались в узловатых ветвях, как в удобных ботинках; на острых сучках висели оторванные от туманного полотна лоскуты, колыхаясь на слабом ветру. Над туманом вырисовывались перевёрнутые фонари и перевёрнутые верхушки высоток с темными спящими окнами; лишь одно окно горело в такой поздний час, и в этом перевёрнутом окне какая-то полоумная старуха жарила перевёрнутый омлет, дополнительно его переворачивая. От этого закружилась голова.

— Да оставь ты его в покое! Отсюда видно, что готов! — не выдержала она.

Словно мысленно услышав её слова, старуха сняла омлет с плиты и начала совать его в свой перевёрнутый рот голыми руками прямо со сковородки.

— Фу, мерзость! — она закрыла глаза, слегка пошевелила стремительно затекающими ступнями.

В общем-то, молодая девушка, она успела устать от жизни за рекордно короткий срок — настолько, что уже в детстве решила расстаться с ней навсегда при первой попавшейся возможности. Возможность всё никак не попадалась — назло всем упадническим настроениям жизнь местами играла совершенно поразительными красками, подрывая её желание осуществить свой замысел. Прямо исторический анекдот — только разживёшься цикутой с цианистым калием, и так птички сладко запоют, так солнышко пригреет — сразу жить захочется. В последний момент что-то всегда удерживало её от финальной точки — звук, взгляд, прострелившая насквозь мысль. Но не сегодня, в эту глубокую ночь. Сегодня никто и ничто не помешает ей. Кроме некой досадной мелочи…

Один тщедушный морщинистый дедушка, которому не спалось именно сегодня, в эту глубокую ночь, захотел пройтись. Он ступал по асфальту, разгоняя палочкой туман и бессонницу, трясся на старческих рессорах, покряхтывал, давясь ночным воздухом, и производил обилие разнообразного шума, будто заранее предупреждая о своём появлении.

Мрачный вид дуба с покачивающимся на нём вниз головой телом вполне мог заставить любого рассовать остатки смелости по карманам и слинять, однако дедуля попался не из робкого десятка. Мало кто подозревал, что такое тощее тельце и такая плешивая головенка являются вместилищем духа неугасающей силы. Старичок вплотную подошёл к вытянутой фигуре; опрокинутое лицо девушки находилось аккурат на уровне его носа. Он с любопытством потыкал её палочкой в грудь, как дохлое насекомое.

«Даже помереть не дадут спокойно», — подумала девушка, открывая глаза.

— Ты чего здесь зависла? Бетмэн, что ли, или заняться нечем? Ну-ка слезай! — сердито пробурчал дедушка.

Её взгляд охватил верхнюю часть морщинистой физиономии, напоминавшей курагу.

— А вам-то какая разница? Тоже мне, чернослив сушёный! — огрызнулась она.

Дедуля воспринял нападку со спокойной усмешкой, свойственной всем стоикам.

— Слезай отсель, говорю, и пошли со мной.

— Свалите в туман!

Неожиданно старичок треснул её по левой ноге палочкой.

— Это последнее предупреждение! — лучезарно улыбнулся он.

— И что дальше? Дуб рубить начнёте?

Со вздохом она выпутала ноги из узловатых ветвей, по удобству сопоставимых с домашними тапочками. Придётся проследовать за этим психом в летах, а то мало ли. Он итак шумный, не дай бог спецслужбы вызовет, тогда точно хлопот не оберёшься. А так, может, прочитает лекцию о смысле жизни и о вреде курения, да отвалится, и она закончит начатое. Голос деда зазвучал в унисон с её мыслями.

— Ты не переживай, я тебя долго не задержу, — успокоил он. — Потом продолжишь. Повеситься всегда успеешь.

Отбросим слишком позднее время — и наша парочка будет выглядеть абсолютно нормально: классический старец и отроковица; скорее всего, витающая в облаках внучка с неохотой выгуливает пожилого родственника, тяготясь его затхлым присутствием. Девушка вспомнила о перевёрнутом окне. В нём по-прежнему горел свет, а его прожорливая обитательница заныкалась в кресло перед телевизором, остервенело вгрызаясь вставными челюстями в масштабный бутерброд. Вот уж кому нет дела до чужой жизни и смерти — лишь бы пожрать! Туман набивался в ноздри и в уши, оседал на ботинках, препятствуя продвижению вперёд; старичок услужливо помешивал его палочкой, старался отогнать.

Они обогнули одну бетонную коробку лишь затем, чтобы упереться в фасад другой. Туман здесь несколько расползался по сторонам, обнажая трухлявые двери подъездов. Дом болел; человеческие жизни прорастали в нём раковой опухолью годами. Стены провоняли повседневными запахами кислого супа, лука, пассированного на растительном масле, дешёвой жареной рыбы. На заляпанной непонятной субстанцией лестнице кто-то художественно разложил окурки через ступеньку. Из приоткрытой форточки на лестничную клетку проникал тонкий туманный завиток, закручиваясь спиралью; его поглощал душный смрад открытого мусоропровода. Лифт не работал.

Дедушка смешно подкидывал ножки, потихоньку поднимался, постукивал палочкой и кряхтел. На седьмом этаже они, наконец, свернули с узкого пролёта к обитой пошло-малиновым дырявым дермонтином двери.

Внутри оказалось на удивление просторно, будто малометражка в многоэтажке вместила в себя несколько измерений.

— Разуйся и чапай в кухню. Чаю попьем, — гостеприимно предложил старичок.

Сам он буквально за секунду откинул истоптанные башмаки, повесил палочку сбоку и растворился в сложном лабиринте межкомнатных пространств.

Её внимание сразу привлекли крючки для верхней одежды в форме змеиных голов. На полу стояла китайская ваза династии Цинь с цветами и фазанами. Коридор украшали японские картины-свитки. В углу гордо вытянулся чиппендейловский платяной шкаф. А у дедули губа не дура!

Девушка разулась. Пол красного дерева дарил ногам приятное тепло. Геометрия квартиры сбивала с толку, не укладываясь ни в какую схему; иногда казалось, что ходишь по кругу. Она чуть не заблудилась в обилии лиловых амарантовых дверей, пока не обнаружила одну раскрытую створку — в кухню.

Дедушка восседал за столом в бретонском стиле на дубовом стуле с резной спинкой. В чашках серебряного жерменского фарфора остывал цейлонский чай с васильком и бергамотом. На блюдцах старичок любезно разложил сладости: бельгийские трюфели, английский шоколадный пудинг, немецкий марципан в глазури, турецкую пахлаву и корейский хвачон. Роскошное жилище, нафаршированное антиквариатом, изысканные угощения потрясали, учитывая занюханность самого владельца.

— Я смотрю, вкус у вас неплохой, — заметила девушка.

— Ты поешь вдоволь, авось и у тебя вкус появится.

— К жизни, что ли? Это вряд ли…

Впрочем, она не заставила себя упрашивать. Погружаясь в блаженство сладкого чревоугодия, девушка впервые получила возможность рассмотреть лицо хозяина дома. Его брови явно не дружили друг с другом — правая постоянно подскакивала вверх, левая, наоборот, провисала. Нос и подбородок почти не выдавались вперёд, обложенные со всех сторон многочисленными морщинками. Маленькие глазки прятались глубоко под нависшими бровями. Покрытая редкими волосёнками глянцевая лысина настолько радужно искрилась в свете хрустальной люстры, что больно смотреть. Она опустила взгляд в ароматную горячую чашку. Из тирольских часов на стене вылезла заспанная кукушка и трижды вяло проорала.

— Опять опаздывает, — вздохнул дедуля.

— А мы кого-то ждём? — растерянно спросила она.

Словно в ответ, где-то в глубине квартиры хлопнула дверь. Потом ещё, и ещё. Хлопки всё приближались, нарастая по интенсивности, — и вот в кухню вошёл гость. Высокий рост мешал свободе его движений, поэтому гость поспешил скорее усесться за стол.

— Явился, не запылился. Голодный, наверно, так дверьми стучишь.

— У тебя, дед, как я погляжу, стол явно не для диабетиков. Плохо ты за сахаром следишь.

— Прекрасно слежу. От меня сахар не убежит! — сострил старичок.

«Нормально так поздоровались. Потешная компашка!» — подумала девушка про себя.

Гость, молодой человек лет тридцати с тёмными кудрями и полноводными глазами меланхолика, пододвинул к себе пахлаву. Чай ненадолго прервал их беседу. Затем гость подлил масла в огонь разговора, и диалог разгорелся вновь.

— Она не должна находиться здесь, дед, и ты это прекрасно знаешь! Это против правил.

— Правила-правила… Да клал я на ваши правила с Вавилонской башни! — возмутился старичок.

Такой бунтарский выпад со стороны ветоши невольно внушал уважение. Правая его бровка агрессивно запрыгала, левая угрюмо насупилась; почти неразличимые губки вытянулись в упрямую нить.

— Зачем ты снял её с дерева?! — не унимался парень.

— А что, надо было оставить тельце дойти до кондиции? Может, я снял её, потому что тебе предназначена? Это тебе в голову не приходило, неблагодарный ты кусок свиньи?!

— Не такой уж и не благодарный…

— Ничего, что вы меня тут обсуждаете, а я как бы рядом сижу?! Вы этикет изучали вообще? — она обиженно надулась.

Гость с интересом обернулся к ней.

— Не дурна, признаться, — задумчиво протянул парень, — правда, бестолкова. Захватив с собой клей, не забудь склеить ласты, это ведь твой главный девиз? — он неожиданно коснулся её щеки; она демонстративно отдёрнулась.

— Молодость, — со знанием дела вздохнул старичок. — Безрассудство…

— Вы даже не хотите знать, почему я решила умереть?! Легко осуждать вот так, со стороны!

— Нет ни одной достаточно весомой причины для этого, поняла? — парень протянул ей марципан, чтобы изо рта не посыпалось новых возражений.

Помогло — девушка начала обиженно жевать.

— Вы все думаете, что смерть открывает новый мир, и никто не думает, что до новых миров нужно сперва дорасти. На самом деле, большинству смерть не только ничего не даёт, она ставит точку в отведённом тебе отрезке времени, лишая тебя грядущих возможностей.

— Так я давно растеряла всё, грядущее и негрядущее! — с досадой воскликнула девушка. — У меня нет родни, работы, настоящего, будущего, крыши над головой, да и с головы она, как видишь, потихоньку съезжает. Все кругом либо померли, либо разбежались. О каких таких грядущих возможностях ты говоришь, умник?!

— Ну, хотя бы о возможности встретить меня. Ведь если ты задумала сейчас умереть, ты навсегда закроешь для себя этот шанс.

— Больно надо! — фыркнула девушка.

Горечь марципановой глазури запечатала строгие губы.

— Ты сперва попробуй, потом рассуждать будешь! Зачем ты снял её с дерева, дед? Там она лучше смотрелась! По крайней мере, болталась из стороны в сторону и не возникала!

— Вы, пожалуй, стоите друг друга, — хихикнул старичок, не без удовольствия. — Не задерживай ты её, иначе не успеет ничего понять. Кончится, бедолага!

— Ты прав, — согласно кивнул молодой человек. — Итак на все правила наклали, осталось только до кучи заблудшую душу предназначения лишить.

Чувствуя близкую разлуку, она хотела сказать им что-нибудь милое, оставить положительное послевкусие, поблагодарить за стол и компанию, сделать прощальный книксен, вежливо откланяться и т. п. и т.д., однако все благие намерения издохли в утробе.

Стоило ей открыть рот, как парень с наглой поспешностью подался вперёд и крепко поцеловал её. Она подавилась поцелуем, закашлялась, выплёвывая в ночь грязно-серый туман, и с большим трудом разлепила неумело склеенные смертью глаза.

Смерть лишь слегка коснулась их, не успела закрыть намертво; впрочем, зрачки всё же подернулись тонкой мутной плёнкой. Веки отекли; в висках плескалась боль, с шумом выливаясь из ушей.

В освещенном перевёрнутом окне полоумная старуха подбрасывала пухлые оладьи на сковородке — и это в три часа ночи! Хоть что-то в мире оставалось неизменным…

Остальное поменялось полностью, и даже чересчур круто. Улица плыла перед ней, мерцая красным и пульсируя, картинка размазывалась.

Только фигура старухи вырисовывалась чётко на фоне светового пятна, словно вырезанная из чёрного картона.

Собрав остатки жизни, девушка сделала титаническое усилие, конвульсивно дёрнулась вверх и схватилась руками за ветки. Ноги выскользнули из ловушки сами; она не чувствовала их, не чувствовала собственного веса. Затёкшее тело сползло в объятья силы притяжения и студнем шлёпнулось на сырой асфальт.

Сердце потихоньку разгонялось, восстанавливая нормальное кровообращение, дыхание выравнивалось, боль вытекала.

Через полчаса она смогла подняться. Пересохший язык всё ещё хранил горьковато-сладкий привкус марципана, а память — его лицо и сказанные им слова…

Ладно, ей пора идти.

Скоро начнётся новый день…