Господин Уныние

Диана Кеплер

Вы когда-нибудь оказывались в психиатрической больнице? Где на каждом окне решётка, где едят только ложками из металлической посуды, где ты вынужден сражаться в неравной борьбе с собственным же разумом? Константин Клингер становится узником этих стен. Но, едва лишь он засыпает, оказываясь по ту сторону мира людей, ему видятся сотни существ, которые просят о помощи. На кону стоит теперь не только жизнь Константина, а нечто большее — существование всего человечества.

Встреча

После приёма таблеток тётя Женя куда-то повела нас с Эмилем. Максима забрала на беседу коллега Марии Дмитриевны. Та девушка, которая была в приёмном отделении. Тётя Женя была озадачена мыслями, даже немного поменялась в лице.

— Я вот думала сегодня над твоим сном, Эмиль, — сказала она. — Если бы мне такое ночью почудилось… Упаси боже!

— Ха-ха, это пустяки, мне и не такое порой кажется, — усмехнулся тот.

— А тебе, Костя, что снилось сегодня? — тётя Женя оглядела меня с ног до головы.

Всего на секунду я задумался, стоит ли говорить ей о моих видениях, но это время в размышлениях протянулось в моей голове достаточно долго.

— Так что же? Чего молчишь? — она захлопала ресницами.

— Мне снилось, что я без ноги ковылял по волшебному лесу и разговаривал с его духом, — сказал я. И только потом понял, как же это странно звучит со стороны.

— Действительно, по-волшебному. Без ноги ты бы был в полуобморочном бредовом состоянии, не понимая, что происходит вокруг тебя из-за затуманенной от шока реальности.

— Но там ещё была целительница, девушка-оборотень, которая обработала рану отваром из волшебных трав, и я смог отправиться в путешествие с ней и ещё с одной девушкой, которая спасла меня от съедения бесами.

— М-да. Насмотритесь своих игр на телефонах. Тыкалках этих, — она сделала вид, будто подтянула очень близко к лицу воображаемый телефон, а после начала двигать большими пальцами, как бы набирая сообщение. — А потом у вас у всех психозы, депрессии, биполярочки, бессонницы. А потому что допоздна в ютабах, контактах сидите. Тьфу! Ладно. Впечатлился что ли? Заметно, как прихрамываешь.

— Да, впечатлился… Не то слово. Если все болезни от «тыкалок», то почему Вы ещё не в психозе? Вы либо дрыхнете на посту, либо с кем-то переписываетесь. А куда, собственно, мы идём? — мрачно произнёс я.

— Ты мне зубы не заговаривай. Я своё дело знаю, а ты лечись давай. А идём мы на двигательный праксис. Эмилька жаловался, что у него болит спина. Мы врачу сказали, и она вам назначила. А тебе, Костя, тоже полезно, а то вон как сонная муха в боксе сидишь и даже не ешь толком. А я тебе говорю, надо есть, еда — машинное топливо, без него техника не поедет.

— Да, Вы правы, едет здесь только моя крыша.

— Не груби, Костян. Это же тётя Женя, она хочет как лучше. Правда, тёть Жень?

— Во-первых, Константин, а во-вторых, с каких это пор ты увлёкся морализаторством?

— Ой, да отстань ты, циник и нигилист. Тоже мне, бе-бе-бе.

— Мальчики, не ссоримся, — медсестра мило похлопала своими слипшимися от туши ресницами. Опять. Мне уже начинало казаться, что это нервный тик. — Мы пришли.

Тётя Женя открыла дверь. Перед нами раскинулся зал с разными спортивными вещами. В углу стояли большие резиновые мячи, обручи, корзинки, мягкие маты и сигнальные конусы, имелась даже шведская стенка.

— Здравствуйте, меня зовут Арина, я провожу йога-практики у нас в больнице, — сказала девушка, встретившая нас.

У неё были русые кудрявые волосы и круглые очки, которые, очевидно, были ей малы. Причём, весь вид её внушал ощущение особой творческой безуминки, особой блаженности. Она была одета в восточном стиле, с её рукавов спадали лоскуты рваной ткани, а на ногах были шерстяные гетры. Чувство стиля ей явно не присуще, но будем считать, что так модно.

— Берите коврики вон там, в углу, — она поправила свои очки указательным пальцем и задрала нос кверху, будто прослеживая каждый наш шаг.

В ней сочеталось так много эклектичных моментов: походка, манера разговора, движения тела. Всё это не образовывало целостного образа, но в то же время и было им. Эта неформальность делала Арину особенной. Истинные безумцы вряд ли способны понять, что они сошли с ума, но именно поэтому они не носят социальных масок, не пытаются притвориться кем-то другим.

Мы с Эмилем взяли по коврику. Естественно, мне не шибко-то и хотелось заниматься какой-то сомнительной йогой. Но взглянуть на эту местную сумасшедшую было интересно.

Мы немного размялись, и Арина продолжила свой захватывающий спич.

— Сейчас мы будем выполнять позу на боку с поднятой ногой или Анантасану. Ложимся на коврик на правый бок, сгибаем правую руку и подпираем голову ладонью.

Я с кряхтением выполнил задание, а про себя отметил, что йогу она всё же преподносит неплохо.

— Сгибаем и подтягиваем левую ногу к телу. Захватываем её рукой. Пробуем вытянуть теперь левую ногу вверх к потолку и, если приятно, то делаем усилие.

Что может быть приятней, чем сгибаться в какую-то крокозябру, действительно.

— А теперь отдыхаем. Вдох… Выдох… Глубокий вдох, руки тянутся кверху… Выдох…

Из-за открытого окна, огороженного от мира решёткой, повеяло ветерком. Он игриво потрогал кудри Арины, а потом розовые локоны Эмиля. Но я как будто не ощущал это наяву. Вот он, ветер, я могу почувствовать его лишь вытянув руку в поток уличного воздуха, но эти ощущения даются мне странным образом. Всё снова будто под мутным стеклом: нереальное, ошибочное, обманчивое. Я не понимаю, кто я. Меня не покидает чувство, что я сижу внутри самого себя, выглядывая из глазниц и анализируя мир сквозь призму плоских искажённых элементов, фрагментированных в попытке быть хотя бы немного похожими на, чёрт возьми, реальность.

Мои пальцы не выглядят как часть моего тела, они существуют, но с ними нарушена связь. Мне кажется, что я не испытываю никаких эмоций, но мне ужасно страшно. Тревога переполняет и выливается за край. Я сломан или даже сломлен своим жалким недугом, еле ощутимым, почти несуществующим. Шрамы на моих руках стали тусклыми, и я больше не мог погрузиться в осмысление происходящего. Мир расколот на части, разбит, уничтожен. Но резкий грохот за спиной вырвал меня из этого адского состояния, и я, всё ещё пребывая в трансе, медленно обернулся на звук.

Эмиль захохотал, но где-то через секунды три одумался и прикрыл рот рукой.

Эта тучная женщина, тётя Женя, лежала на полу, а рядом с ней и остатки стула. Арина сохраняла спокойствие, её лицо ни разу не дрогнуло в сторону улыбки или сожаления. Она, словно каменная статуя, сидела в позе «бабочка». Странно, мы же вроде остановились на анантасане…

— Ладно, мальчики, собирайте коврики. Вам понравилось? — отозвалась Арина.

— Да! — воскликнул Эмиль.

Тётя Женя поднялась и начала собирать стул по частям.

— Костян, почему ты не занимался с нами? Всё в порядке? — сочувственно посмотрел мне в глаза Эмиль.

— А почему мы так быстро закончили? — спросил я, шокированный произошедшим.

— Ты чё, не пугай меня, а то ты меня такими шуточками скоро в могилу сведёшь. Ку-ку, ты двадцать минут сидел и удивлённо смотрел на свои руки. Я сказал Арине, что с тобой такое бывает, и мы продолжили без тебя. Вспомнил?

— Ну, припоминаю…

Тётя Женя стыдливо попрощалась и стремительно схватила нас обоих. Мы пошли в бокс.

Что это было? Эмиль говорит, что я двадцать минут просто сидел. Не может быть. Во мне произошло столько разных процессов, но казалось, что это всё уложилось в мгновение!

Одна из медсестёр, та, что в огромных линзах, двигалась нам навстречу. Видимо, за мной.

— Привет, Жень, я украду у тебя мальчика? — сказала она.

— У меня их два, — хихикнула та в ответ.

— А вот этого, который Клингер.

— Да ты прям нарасхват сегодня! — вмешался Эмиль.

— А ты куда его поведёшь, Свет? На ЭКГ? — спросила тётя Женя.

— Да. Это… Я на посту оставила запрещёнку Катькину, глянь там.

— Посмотрю.

И Света повела меня по коридору прямо к выходу. Открылась дверь, и я вдохнул полной грудью, но с выдохом осознал, как пусто мне на самом деле внутри. Я заперт здесь! А ведь раньше я с таким наслаждением собирал опавшие листья, гулял по осеннему лесу, восхищаясь серым небом и моросью последних дождей, которую потом заменит порхание снежинок, облачённых в белые ледяные платья. Вокруг было сыро и мокро, хотя осень была относительно тёплой в этом году.

Мы прошли по территории мимо других зданий и деревьев, выстроенных вряд, и оказались на месте. Поднялись по лестнице в кромешном молчании, останавливаясь у вывески под названием «кабинет электрокардиографии».

Медсестра предложила присесть, а я покорно повиновался. В её руках было полотенце и бумаги. Мой взгляд судорожно скользил по коридору, а сознание, словно натянутая струна, находилось в ожидании роковой встречи. Минуты тянулись медленно, мои мысли с каждым вдохом становились всё более вязкими и тягучими. Я не думал ни о чём, а только лишь… Только лишь… Я вздрогнул. Сердце заколотилось в бешеном ритме. В мою кровь будто вбрызнули два литра чистого адреналина. Нет. Не может быть! Это она! Я либо сошёл с ума окончательно, либо мои животные инстинкты прорицательства не подвели меня на этот раз. Губы и руки охватил тремор, тонкими иглами по спине пробежали мурашки. Я встал со стула и уставился на женщину в белом халате. Пучок, русые волосы и запах… Его я не перепутаю ни с чем. Это он мерещился мне всё это время в слиянии ароматов уличных булочных и цветении весны. О, этот запах первой влюблённости, тайного искусства, манящего безмолвия и невинности разума. Разума, который не утонул в суете будничной рутины.

— Ксения Александровна? — я пытался не задохнуться от чувств, но у меня это плохо получалось.

Женщина обернулась, оставляя свой разговор с коллегой. Её глаза сделались круглыми. Она оглядела меня, и взгляд её сосредоточенно остановился на уровне моих рук. Она никогда не видела раньше этих ран, подаренных мной самому себе в честь её имени. Я не показывал. Даже по её просьбе на первой консультации.

— Константин? — спросила она, не ожидая встретить меня в больнице.

Конечно, ведь два года назад она обесценила мои проблемы и просто оставила меня, сказав, что из-за моей влюблённости мы не можем продолжить терапию. Обида, прожигающая мою грудную клетку, боль, страх, любовь, не угасающая ни на секунду, и радость от встречи образовали музыкальный квинтет, отображаясь на моём лице непривычным теплом.

— В-вы здесь работаете т-теперь? — выдавил я.

— Ты в каком отделении лежишь?

— Завтра в четырнадцатое переводится, — вмешалась Света из-за моей спины.

— Я зайду… — сказала она, отводя взор от шрамов.

Медсестра схватила меня за руку и втащила в кабинет со словами: «О, открыли, нам пора!».

А я в неясных чувствах посмотрел ей вслед. Я буду ждать.

Улёгшись на кушетку, я долго не мог успокоиться, моё сердце, бьющееся в груди, как крылья раненой птицы, качало кровь с такой быстротой, что щёки налились краской и вспыхнули жаром. Я ещё долго не мог успокоиться, прокручивая плёнку памяти снова и снова. Она зайдёт ко мне.

В боксе тихо и темно. Скоро нас с Эмилем переведут в общее отделение. Каково нам там будет? В окружении других пациентов.

Всё надоело. Что я должен сделать, чтобы это прекратилось? Мне кажется, что я могу заплакать в любую секунду, просто подумав о том, что из себя представляет моя жизнь. Я совершенно не приспособлен к ней, я говно, которое ноет и не может ничего сделать. Я официально ничтожество, которое придумывает себе проблемы, потом в них верит, просит о помощи, начиная этот замкнутый порочный круг сначала. Я всех достал, я бесхребетное создание, ничего не значащее ни для кого, не делающее ни малейшего шага для того, чтобы улучшить свою жизнь. У меня нет мотивации, чтобы изменить это, потому что душой я остался в прошлом и упал на дно в настоящем.

— О чём думаешь? — спросил меня Эмиль, готовившийся ко сну на своей кровати.

Я лежал на спине, но на его голос приподнялся и ответил: «Мне что-то не очень хорошо».

— Не переживай, в общем отделении весело. Там можно ходить на кружки и общаться с другими пациентами, — заявил Эмиль.

Макс уже спал. Ему ещё долго здесь лежать, в первом отделении, а потом, скорее всего, его быстро выпишут, войдя в положение с учёбой.

— Просто я родился ни с чем и сдохну в одиночестве. Вот мои планы на ближайшее будущее, а ещё я очень хочу курить, — устало сказал я.

— Курить, говоришь, хочется… Можно устроить. Я попрошу на звонках друзей принести мне сигареты, а ты выйдешь со мной на прогулку, идёт?

— Идёт.

Я бы хотел поблагодарить Эмиля за такую идею, которую он готов провернуть ради меня, но я так устал, что формулировать мысли мне казалось ужасно сложно и невыносимо. Даже попытки подумать о чём-то хорошем для того, чтобы уснуть, не увенчались успехом. Единственное, что приходило мне в голову — мысли о Ксении.

Я немного улыбнулся краешком губы.

Да, я так мечтал об этой встрече столько дней и месяцев, правда не ожидал, что она произойдёт здесь, в больнице.

— Стоп, ну-ка! Ты что улыбнулся? Ты сломал систему, чувак, я никогда не видел твоей улыбки, — завопил Эмиль так, что в бокс начала ломиться проходившая мимо тётя Женя.

— Так, мальчики, вы чего не спите? — шикнула она на нас.

Макс перевернулся на другой бок.

— Да так, ничего, — посмотрел он на неё хитрыми глазами.

— Мне кажется, что я не могу уснуть. Попросите Марию Дмитриевну дать мне снотворное, пожалуйста.

— Хорошо, она как раз сегодня дежурит, сейчас схожу за ней.

И тётя Женя вышла из бокса.

— Да ладно. Я до сих пор в шоке! Что заставило тебя улыбнуться? — Эмиль бешеными глазами смотрел в мою сторону.

— Я сегодня увидел Ксению Александровну, когда ходил на ЭКГ. Кардиолог долго пыталась меня успокоить, а то аппарат показывал что-то очень дикое из-за моего сумасшедшего сердечного ритма.

— Напомни, кто это? — сощурился он.

— А ты уже забыл? Это мой психотерапевт, в которую я влюблён. Я был безумно рад её встретить, но вместе с тем… Я испытал всю ту боль, которую пытался закопать навсегда. Это невозможно, видимо.

И я снова вспомнил слова Ксении: «Ты в каком отделении лежишь? Я зайду».

Они звучат в моей голове снова и снова, из-за этого я не могу уснуть, хотя спать очень хочется.

— Ты знаешь, Константин, для меня ты комбинация всего человеческого страдания, скорби и разума. И меня это даже привлекает.

— Приятно слышать, особенно про разум. Я ценю это в людях больше всего другого.

— А я ценю в людях честность, кстати. И мне иногда кажется, что ты смягчаешь краски. Ведь так? Ты не до конца договариваешь о своём состоянии врачу. И мне. Тебе ведь плохо, и я это вижу. Почему бы не признать, что ты болен, ведь тебя даже госпитализировали. Этого недостаточно?

— Я не болен. К тому же, что мне даст то, что я это признаю? — безрадостно спросил я.

— Это отправная точка для начала лечения. Осознание проблемы. Чем быстрее ты поймёшь, что тебе нужна помощь, тем скорее ты её получишь в нужном объёме.

— Но я не из тех, кто романтизирует и присваивает себе…

— Ты хочешь сказать, что депрессия — миф? Тебе казалось, что тебя это не коснётся? Коснулось, Костян, — перебил меня он.

— Я вовсе не хочу сказать, что депрессия — миф. Просто я думаю, что я здоров, но устал и высасываю из пальца все свои проблемы.

— Почему ты обесцениваешь свои чувства? — давил на меня Эмиль.

— Я не… Эй, может хватит? — разозлился я.

— Хватит что? Говорить правду? — не унимался он.

— Твои фантазии меня оскорбляют. Давай ты просто замолчишь? Я не хочу об этом говорить, — постарался спокойно и раздельно повторить я.

— Как знаешь. Но может потому, что ты так к себе относишься, к тебе так относятся и другие. Ксения, к примеру, — попытался продолжить свои каверзности Эмиль.

— Что? Боже, я… Чёрт. Возможно, ты в чём-то прав. Но… Да, она обесценила меня и мои проблемы так же, как и я. А ты не так глуп, как кажется, — произнёс я нескладно.

— Кх-м, спасибо, что убедился в этом всё-таки. Но ведь обесценивают то, что важно на самом деле, Костян, — ехидно заметил он.

Это заставило меня задуматься.

— Ты сейчас пытаешься вселить мне надежду на продолжение отношений с непостижимым? — переспросил я.

— Нет, это я сказал тебе, чтобы было не так больно. Если мыслить рационально, то у вас с ней ничего не может быть. Поправь меня, если я ошибаюсь, но я думаю, что у неё есть ребёнок и муж, хорошая работа, друзья.

— Она бросила меня в кризисе, она сказала, что не может продолжать со мной терапию, потому что в её подходе с этим не работают! Как по мне, это жестоко! Бросать меня, и без того убитого своими переживаниями, как грязного помойного щенка под дождь! — я закрыл глаза руками и, срываясь на крик, схватился за волосы.

— Тихо-тихо, Кость, ты это, не истери. С одной стороны она поступила профессионально, а с другой, человеческой, конечно же, не гуманно. Но ты погряз в своей обиде и роли жертвы. Мир не должен тебе.

— Скоро я совсем свихнусь, а ты мне в этом поможешь своими разговорчиками. Боже, почему я тогда не сдох? Что мне помешало просто шагнуть? Сделать один единственный шаг, который разрешил бы все мои страдания и проблемы, а? Вы берётесь мне помогать, но делаете только хуже! Вот зачем ты завёл этот разговор? Я тебя ненавижу, Эмиль! — закричал я что есть силы.

Мария Дмитриевна зашла в бокс, открыв дверь.

— Константин, почему ты кричишь? — спросила она, подходя к кровати.

— Мне никто никогда не сможет помочь! Я безнадёжен! — я сжал до боли кулаки.

— Что натолкнуло тебя на эти мысли, почему ты так решил? — аккуратно присела она с краю.

— Я хочу умереть!

— Я понимаю, что всё это очень тяжело для тебя. У тебя сильные препараты, которые могут давать такой эффект поначалу. Это нужно переждать, Константин. Возможно, сейчас кажется, что умереть легче и правильнее, чем жить в мучениях, но, поверь, ты находишься в хорошей больнице, где тебе стараются оказать поддержку. Я пока не буду ничего менять в твоих медикаментах, но скажу твоему будущему лечащему врачу, чтобы она обратила внимание на то, чтобы подобрать тебе комфортную схему лечения, ведь это очень важно.

Я слушал её, заливаясь слезами. Ну почему она так хорошо относится ко мне? Мы вроде с Эмилем только что говорили о том, что я обесцениваю себя, но осознать — не значит принять. Я просто не могу поверить, что уважительное общение является нормой.

— У тебя кровь на руках. Кажется, ты себе ладонь повредил ногтями, когда сжал её. Ладно, пойдём, Евгения Вячеславовна померяет тебе давление. Если всё хорошо будет, то дадим тебе целую таблетку тизерцина.

— Хорошо.

Мария Дмитриевна простучала неизвестный мне ритм своими фиолетовыми кедами по полу, всё ещё сидя на кровати, а потом встала, и мы вышли в коридор. Глаза слипались, но я понимал, что после этого разговора я уснуть самостоятельно не смогу. Тётя Женя померила мне давление и дала целую таблетку тизерцина, которую я запил водой. Спать хочется… Эта больница — один сплошной рассказ Чехова.

— Ну что, ты как? — заботливо спросила Евгения Вячеславовна.

— Нормально, — сказал я, томно закрывая мокрые от слёз глаза.

— Всё, пойдём ложиться, — она взяла меня за предплечье и отвела к кровати.

Эмиль боязливо смотрел на меня. Наверное, он беспокоился, что я скажу о том, что срыв случился из-за разговора с ним. Но срыв был спровоцирован не только этим. Много факторов: плохой сон, встреча с Ксенией, препараты, пребывание здесь, мои особенности характера и, возможно даже болезнь. «Да, я определённо болен», — подумал я, отколупывая засохшую рану от ожога. Кровь стекала на подушку, а я чувствовал упоение в этой боли. Скоро я усну, но жаль, что не навсегда.

Я проснулся от того, что Эмиль гремел посудой. Он, как всегда, неуклюж, но на позитиве. Несмотря на то, что сейчас утро.

— Что там? — спросил зевающий Макс.

— Геркулесовая каша, чай с молоком и сыр, — демонстративно облизнулся тот.

Я протёр сонные глаза. Почему на этот раз мне не снилось ничего? Я уже так привык к своим странным снам. Они интересны мне, и в них я обычно чувствую себя не так ужасно. Наверное, потому что в Аасте повсюду правит волшебство и чудо. Как жаль, что моё место здесь.

Я накрыл голову подушкой, пытаясь вновь забыться.

— Вставай, соня, вкуснятину подогнали. Поешь — и продолжишь спать, — сказал Эмиль.

Я взглянул на эту кашу, похожую на слюни тех бесов, что терзали мою плоть, и чуть не поперхнулся.

— Спасибо, я пас, — проворчал я.

— Максим, — потрогала медсестра за плечо моего сокамерника и тихо сказала на ушко. — Стул был вчера?

Он стыдливо прошептал ей что-то в ответ.

— А я всё слышал! Был-был у него стул, даже стол был. На весь бокс ароматами роз благоухало, — подмигнул Эмиль медсестре.

Вот ведь стукач, ничего без его ведома у нас здесь не происходит.

Эмиль наполнил ложку до краёв, поднёс ко рту и, подождав немного, громко зачитал стихи, придуманные на ходу:

«Нас медсёстры в больничных халатах

Каждый день заставляют ср*ть.

Вот на*ру им по центру палаты,

И забуду случайно убрать».

— Присоединяйся, Костян. Умеешь стихи писать? — спросил меня Эмиль.

— Умею, но… Они обычно грустные, а не весёлые.

— А ты попробуй, — он запихнул ложку в рот, стукнув по металлу зубами. — Поймай шальное настроение.

— Ну, эм…

— Давай-давай! Раз говоришь, что умеешь сочинять, то не держи в себе!

Я настроился, уселся и, подняв глаза наверх, будто ища подходящую рифму, начал парировать:

«Я психбольной, я психбольной.

Никто не водится со мной.

И все мои подружки —

Медсёстры из психушки!».

Эмиль несколько секунд смотрел на меня, как на неопознанный объект, выдавая ошибку сервера, а потом залился громким смехом, захохотал от души.

Медсестра улыбнулась.

— Гениально! Это шедевр! — захлопал в ладоши он.

Макс хихикнул.

— Так что? Признал-таки, что ты псих? Эт пра-а-авильно… — протянул Эмиль с усмешкой.

Медсестра захлопнула дверь.

— Позволь я продолжу твой стих?

— Да, конечно.

Эмиль прокашлялся и по-театральному наигранно начал читать:

«Я психбольной, я психбольной!

Психолог возится со мной.

Вокруг меня больница,

Ну что с таким водиться?».

Я повёл бровью и подумал про себя: «А он неплох, однако, в шуточной поэзии».

— Ну как? Понравилось? — спросил он, ожидая одобрения.

— Никогда не писал в таком стиле, — отозвался я. — А у тебя получается вполне профессионально.

— А в каком стиле ты пишешь, раз уж зашёл такой разговор? Интересно же!

— Я могу прочесть, но этот стих чересчур длинный. Я написал его, когда мне было… Ну… Очень плохо, — сказал я.

— Плохо, говоришь. Валяй! — скомандовал Эмиль.

Вдохнув немного воздуха и закрыв глаза, я начал читать, вдумчиво останавливаясь перед новым четверостишием:

Воспалённые лобные доли,

Рёбра сломаны от удушья.

Пусть сегодня ужасно больно,

Завтра будет намного хуже.

В моей комнате холод. Пусто.

Сердце замерло и погибло.

Слоем пыли на старой люстре

Воет ветер прерывисто. Хрипло.

Просыпаюсь от спазмов в горле.

Вмиг исчезла иллюзия счастья.

И в бредовой предсмертной агонии

Сигареты тушу о запястья.

Мои руки от слёз горькие.

В шрамах алых, ожогах, пепле.

Курят грустно «sobranie». Тонкие.

И в отчаянии пишут: «Где ты?»

Мои губы по-зверски голодные:

Дефицит поцелуев, творчества.

Знаю, люди — тела инородные.

В моей жизни. В любви к одиночеству.

Не ругай, я прошу, за увечья,

За страданья заблудшей души.

Я так сильно желаю встречи,

Я так сильно желаю тиши.

Нарастает молчание к сумеркам,

Дождь целует за окнами лужи.

И пусть даже во мне всё умерло,

Завтра будет намного хуже.

Эмиль подумал и сказал: «А ведь и впрямь напоминает состояние депрессняка… О, да! Как точно ты описал это, я будто вспомнил себя».

— Спасибо, — поблагодарил я. Но я продолжал верить, что это ложь. Люди не могут говорить о таких вещах честно. Никому не сдались мои стихи. Они даже мне порой кажутся отвратительными.

Он смотрел мне прямо в глаза, вглядывался в них с искренним интересом. В последнее время я замечаю за ним такое всё чаще, и это меня настораживает.

— Почему ты так пристально оглядываешь меня? — возмутился я.

— Потому что ты слишком талантлив для моего мировосприятия, — улыбнулся Эмиль.

— Похоже, ты забылся, приятель. Я вовсе не талантлив. Ты пугаешь меня порой.

— Разве я такой страшный, что тебе приходится меня бояться? — смутился Эмиль.

Я потупил взгляд.

— Нет. Просто это со стороны выглядит… Будто ты… Ну… — замешкался я. — Странно. Это выглядит странно.

— С чего ты это взял? Что странно? — спросил Эмиль, явно сконфуженный моим ответом.

В воздухе повисло напряжение.

— Ну, я просто не привык к вниманию к себе. Ты кажешься чересчур радостным для человека, лежащего в дурке. Твой взгляд похож на взгляд опьянённого человека. Ты не в себе.

— Ерунда! У меня гипомания, и это весело, — выкрутился он.

— Отнюдь нет. Твои нейромедиаторы тебе спасибо после этого подъёма не скажут. Ты израсходуешь весь свой запас.

— Это будет потом. Я живу сегодня, здесь и сейчас. Учись, Костян.

— Вон там север, абсолютно точно, смотри! Мох с той стороны на деревьях! Значит, запад… Ага, здесь! — увлечённо беседовал с Максом Эмиль.

— Тогда который час, если смотреть на тень дерева? — пытался понять его Макс.

— Могу сказать тебе точно! Время валить отсюда! Закончился тихий час, уже был полдник. Вот чёрт, когда же нас уже переведут в четырнадцатое отделение? — сокрушался Эмиль.

Я хрустел яблоком и, как всегда, молча наблюдал за ними со стороны. Мне уже тоже хочется в общее отделение. Большую часть времени мы просто едим, спим и сосредоточенно пялимся в стену. Только весёлый Эмиль разбавляет обстановку шутками и кривляньями.

В коридоре кто-то закричал.

— О, Антоша нас провожает! — обрадовался Эмиль, услышав вопли.

Повсюду суетливо забегали медсёстры, а он подошёл к окну и прислонился к нему носом, медленно сползая по стеклу.

— Аа-а, как же я уже устал тут сидеть. Свободу попугаям, — огорчённо мямлил в прострации Эмиль.

— Успокойся, хватит. Ты надеешься привлечь их внимание, облобызав всё больничные иллюминаторы? — буркнул я.

И тут нас заметили. Молодая медсестра зашла к нам и сказала: «Не терпится? Идём, вещи будете собирать из гардероба. Но только кровать застелите сначала».

— Ура! Довольно мучений и стенаний! Пора воссоединяться с заточёнными из внешнего мира!

— Мы теперь больше никогда не увидимся? — расстроился Макс.

— Да, мы больше никогда не увидимся, — поспешил зло огорчить его я.

— Я попрошу тётю Женю тайно передать тебе мой номер телефона, — свистящим шёпотом сказал Эмиль, изображая ладонью мобильник жестом шака.

Мы застелили постель, и медсестра помогла нам собрать зубные щётки, мыло и всё необходимое. Не остались без внимания и рюкзаки, находящиеся в преддверии бокса.

Я мысленно прощался с первым отделением, тётей Женей, Максом и Марией Дмитриевной. Я не знаю, что будет дальше, какие дети лежат в четырнадцатом, будут ли новые правила? Ну а самое главное — придёт ли Ксения Александровна? Всё это вселяло тревогу в моё тело и мысли. Будет ли мой новый лечащий врач таким же понимающим и приветливым? Я ужасно боюсь этих перемен.

Надев пальто и берцы, я подождал Эмиля, а потом с замиранием сердца вышел на улицу под руку с медсестрой. Моросил дождь, шуршали желтеющие листья на ветру, мы покидали уже родное нам здание.

— Я люблю осень, — сказал Эмиль. — Всё такое жёлтенькое, можно укутаться в тёплый свитер, шарф… И ходить, будто нахохлившийся воробей.

— Да-да, поздняя сентябрьская палитра сливается в последние акварельные вспышки угасающего солнца. Всё словно под огромным навесом ароматов прелых цветов и травы, под монархическим царствованием вдохновения и тёплой печали! А ещё под листьями не видно собачьего дерьма, — съязвил я, завернув в одну кучу все самые пафосные описания осени и всё самое отвратительное.

— Циник ты. Но, однако, очень хитровыдуманный. Ишь как сказанул, — легонько хлопнул Эмиль меня по плечу.

— Позволь заметить, что мне гораздо более приятно, когда твои руки не машут в разные стороны. Спасибо, — с серьёзным выражением лица произнёс я.

— После такого твоего выкрутаса словами, я, пожалуй, дополню своё мнение о тебе. Ты ещё и недотрога! Достал, кстати, со своей надменностью.

Я проигнорировал слова Эмиля. Не было сил больше что-то придумывать. Я истратил весь словарный запас на сентябрьскую палитру и монархическое вдохновение.

Мы подошли к синему домику. Рядом с ним была табличка с названием отделения и гадким цветком, нарисованным стойкими красками. Разве здесь так весело, чтобы цветы рисовать? Бесит.

— Мы пришли, — сказала медсестра, открывая дверь универсальным ключом.

Но отрицать глупо, что вид этого места был весьма неплох, в сравнении с первым отделением. Стены и пол были выложены нейтральной бежевой мозаикой. Мы проследовали в гардероб, где оставили одежду, а на пороге нас встретила очень неприятная женщина средних лет.

— Моем руки и дезинфицируем их при входе, — сказала она с наигранной улыбкой высоким и противным голосом.

Даже Эмиль ужаснулся, это было видно по его лицу.

— Я её не помню. Фу, какая она мерзкая, кошмар, — шепнул он мне.

— Согласен.

Мы помыли руки, налили антисептик на них из дозатора, а потом проследовали за женщиной. Странно. Тут она уже не держала нас за предплечья. Видимо, основное лишение свободы мы уже отмучили.

Мы прошли через холл с диванами. Думаю, это было место для встреч с родителями. Мы вошли в чистую комнату с коридором и входом в палаты. Тут же стояли обеденные столы и белый медсестринский пост с городским телефоном. В стене было окошко для выдачи еды, в углу стояло фортепиано, а на потолке висели бумажные журавли, которые, наверное, были сложены самими пациентами. Фортепиано больше всего привлекало меня, хоть я и не играл с самого начала своего тоскливого состояния.

— Так, показывайте рюкзаки на предмет запрещёнки, — всё так же противно высоко попросила медсестра.

Я открыл рюкзак, в котором лежала книга, некоторые вещи и предметы личной гигиены. Эмиль тоже показал ей содержание своего портфеля.

— Ага, закрываем. Щётки, мыло и шампуни я сейчас отнесу в уборную, а вот это можно хранить в тумбочке, — указала она на одежду. — Идёмте, кровать вам подберём.

Проследовав за ней, мы увидели палаты с огромными окнами и решётками на них. Всё было залито светом, пусть даже день сегодня не был солнечным. Оглядев палаты, я увидел очень много пациентов. Кто-то играл в настольные игры, кто-то читал, а кто-то общался с другими ребятами. Около входа в каждую палату стояли стулья, на которых сидели воспитатели и наблюдали за ними, не оставляя их ни на секунду без присмотра.

— Привет, Эмиль! — закричал незнакомый мне парень. — Ты как здесь оказался снова?

— Ха-ха, Витя! Ничего себе, а ты не изменился с прошлого раза! Мой любимый человек-запор! — громко поприветствовал его мой приятель с розовой макушкой.

— Так что случилось, почему опять в больнице? — немного успокоился Витя.

— А я батю ножницами пырнул, ха-ха! — как ни в чём не бывало сказал Эмиль.

Витя напрягся, с его лица постепенно сошла улыбка, но он пытался не подавать вида.

— А, л-ладно. Идём, рядом со мной как раз две кровати свободны. А как зовут твоего спутника?

— Костян, — бросил Эмиль.

— Константин, — вновь поправил его я.