Камера

Джон Гришэм, 1994

Больше двадцати лет Сэм Кэйхолл ждет казни за совершенное им когда-то жестокое преступление. Скоро приговор должны привести в исполнение. И тогда в отчаянную борьбу за жизнь Сэма неожиданно включается его внук, молодой адвокат из Чикаго Адам Холл. Еще осталось время – дни, часы, минуты, – чтобы добиться отмены приговора. Но «особые люди» уже занялись подготовкой газовой камеры, у стен тюрьмы уже митингуют противники смертной казни, а телевизионщики растянули провода и установили камеры в надежде на сенсационные репортажи. Сумеет ли Адам помочь человеку, разрушившему не только чужую жизнь, но и жизнь собственной семьи? Сможет ли он найти общий язык с дедом – ведь между ними не только нагромождения лжи, но и постыдные семейные тайны? И главное – сумеет ли начинающий адвокат раскрыть главный секрет Сэма? Как далеко он готов пойти ради этого? Ведь, спасая деда, он может поставить под угрозу собственную жизнь…

Глава 10

До пенсии шестидесятитрехлетнему Филлипу Найфеху оставалось всего девятнадцать месяцев. Девятнадцать месяцев и четыре дня. Прослужив двадцать семь лет инспектором департамента исполнения наказаний штата Миссисипи, он пережил шесть губернаторов, армию административных чиновников, выиграл не менее тысячи предъявленных заключенными исков и видел столько казней, что предпочитал не вспоминать об их количестве.

Смотритель, как он привык называть себя сам (хотя официально такой должности в штате не существовало), был чистокровным ливанцем, чьи родители-иммигранты осели в Дельте еще в начале 20-х. Достаток семье обеспечила небольшая продуктовая лавка в Кларксдэйле, жители которого быстро воздали должное кулинарному искусству матери Филлипа. Особой популярностью пользовались приготовленные ею традиционные ливанские сладости. Окончив школу, мальчик поступил в колледж далеко от дома, образованным человеком вернулся и, по уже давно забытым причинам, избрал для себя ниву борьбы с преступностью.

Смертные приговоры он ненавидел. Он хорошо понимал потребность в них общества и мог без запинки перечислить многочисленные аргументы в их пользу. Казнь как средство устрашения. Ее посредством общество избавляет себя от убийц. Она служит крайней, но пока еще явно необходимой мерой. Мера эта, упомянутая в Библии, утоляет жажду возмездия, дает выход справедливому гневу семьи и родственников жертвы. При необходимости Филлип Найфех сумел бы представить все эти доводы с убедительностью прокурора. В пару из них он готов был поверить.

Но как бы то ни было, бремя лишить человека жизни лежало на его плечах, и тяжкая эта обязанность вызывала в Филлипе отвращение. Именно он сопровождал приговоренного в «комнату сосредоточения», как ее называли, где закон обязывал смертника провести свой последний час. Именно он раскрывал дверь находившейся напротив газовой камеры и убеждался в прочности ремней, которыми фиксировались ноги, руки и голова несчастного. Именно он двадцать два раза за двадцать семь лет произнес фразу: «Хотите что-нибудь сказать напоследок?» Затем, согласно инструкции, Филлип Найфех отдавал охране команду закрыть герметическую дверь. По его кивку оператор нажимал на красную кнопку, и в камеру устремлялся газ. У него на глазах менялись лица первых двух из казненных. Позже Филлип решил наблюдать за лицами свидетелей, что стояли перед стеклянной стеной в соседней комнате. Свидетелей он отбирал лично. Пункт за пунктом он выполнял официальное руководство по умерщвлению приговоренных: констатировал и объявлял смерть, выносил тело, опрыскивал его специальным аэрозолем, чтобы удалить из одежды остатки газа, и так далее.

Выступая как-то раз в Джексоне перед законодательной комиссией штата, Филлип поделился с аудиторией своими взглядами на смертную казнь. «Предлагаю идею получше, — взывал он к глухим. — Почему бы не оставить убийц в одиночном заключении навеки, под усиленной охраной, исключив возможность побега или пересмотра приговора? Ведь в конце концов они все равно умрут — но не от руки государства!»

Слова эти, вынесенные в кричащие газетные заголовки, едва не стоили Филлипу работы.

Девятнадцать месяцев и четыре дня, думал он, ероша пальцами жесткую щетку седых волос и вчитываясь в постановление окружного суда. Сидевший напротив него у стола Лукас Манн терпеливо ждал.

— Четыре недели, — произнес Найфех и отодвинул документ в сторону. — У него еще осталась возможность подать апелляцию?

— Единственная и последняя, — ответил Манн.

— Когда пришла эта бумага?

— Сегодня утром. Сэм направит жалобу в Верховный суд, где ее скорее всего оставят без внимания. Возня продлится около недели.

— Что скажете, советник?

— Каждый из аргументов в пользу осужденного давно известен. Шансы, что казнь состоится через четыре недели, — пятьдесят на пятьдесят.

— Это много.

— Сдается, новой отсрочки уже не будет.

В нескончаемой круговерти рулетки, где ставкой является жизнь или смерть, пятидесятипроцентный шанс почти равнозначен абсолютному. Процесс вступит в очередную фазу, начнется проработка рутинных деталей. После долгих девяти с половиной лет четыре недели пролетят в мгновение ока.

— Ты уже говорил с Сэмом? — спросил Найфех.

— Очень кратко. Рано утром принес ему копию постановления.

— Вчера звонил Гудмэн, сказал, что направил сюда своего молодого сотрудника. Он еще не объявился?

— Я говорил с Гарнером и успел пообщаться с посланцем, Адамом Холлом. В данную минуту он беседует с Сэмом. Интересная должна быть беседа. Сэм — его дед.

— Его кто?

— Ты слышал. Сэм Кэйхолл — дед Адама Холла по отцовской линии. Вчера мои люди покопались в биографии внука и обнаружили пару неясных моментов. Я связался с отделением ФБР в Джексоне. Через два часа по факсу прислали самую подробную информацию. Сегодня утром у меня в кабинете он все признал. Не похоже, чтобы парень рассчитывал скрыть это.

— Но он носит другое имя.

— Долгая история. В последний раз дед и внук виделись, когда Адам был еще несмышленым ребенком. После ареста Сэма отец мальчишки перебрался на Запад. Менял имена, частенько оставался без работы, словом, вел жизнь настоящего неудачника. Покончил с собой в восемьдесят первом. Адам же с успехом окончил колледж, поступил в юридическую школу Мичигана, одну из лучших в стране, возглавил профессиональный журнал. Год назад он пришел на работу в «Крейвиц энд Бэйн», а сегодня утром оказался здесь, у нас.

Найфех покачал головой:

— Есть от чего прийти в восторг. Мало нас склоняет пресса? Мало дураков-репортеров, задающих дурацкие вопросы?

— Беседа-то все равно идет. Думаю, Сэм согласится, чтобы внук представлял его интересы. По крайней мере очень на это надеюсь. Мы пока ни разу не отправили на смерть заключенного, у которого бы не было адвоката.

— Следовало бы хоть однажды послать на смерть адвоката, без всяких заключенных, — с натянутой улыбкой проговорил Найфех.

Непримиримая вражда, которую он питал к юристам, давно стала притчей во языцех, поэтому Лукас не обиделся. Он все прекрасно понимал. По его подсчетам выходило, что Филлип Найфех представал перед судом в качестве ответчика чаще, чем любой другой житель в истории штата. Право ненавидеть юристов Найфех заслужил.

— Через девятнадцать месяцев удалюсь на покой. — Фразу эту Лукас слышал уже неоднократно. — Кто у нас идет за Сэмом?

Манн задумался, перебирая в памяти приговоры своих сорока семи подопечных.

— В общем-то некому. Четыре месяца назад первым кандидатом был Любитель пиццы, но он получил отсрочку. В его распоряжении около года, однако я предвижу новые осложнения. Нет, пару ближайших лет гостья с косой к нам не заглянет.

— Любитель пиццы? Ты о ком?

— Забыл? Малькольм Фрайар. В течение недели зарезал трех доставщиков пиццы. На суде утверждал, будто к убийству его подтолкнул голод.

Филлип замахал руками:

— О’кей! Помню, помню. Так следующий — он?

— По-видимому. Точнее сказать трудно.

— Знаю.

Найфех поднялся из кресла и прошел к окну. Его черные форменные полуботинки остались под столом. Стоя на ковре в одних носках, он сунул руки в карманы, отвел назад плечи, потянулся. Последний приведенный в исполнение приговор вынудил Филлипа неделю провести в госпитале. «Легкая сердечная аритмия», — успокаивая, объяснил врач. Провалявшись на неудобной больничной кровати семь дней, он дал слово жене, что новой казни дожидаться не будет. Если Господь не приберет Сэма к себе, слово удастся сдержать. А там и до пенсии останется совсем уж немного.

Филлип повернулся и посмотрел в глаза другу:

— С меня довольно, Лукас. Уступаю место другому. Своему подчиненному, молодому, заслуживающему полного доверия человеку, которому не терпится пролить кровь.

— Только не Надженту.

— Только ему. Полковнику в отставке Джорджу Надженту, моему ассистенту.

— Этому зануде?

— Да, зануде, но на него можно положиться. Он отличный организатор, ярый приверженец дисциплины. Я оставлю необходимые инструкции, и он играючи отправит Сэма Кэйхолла в лучший из миров. Это идеальная кандидатура.

Джордж Наджент являлся заместителем инспектора Найфеха. Славу ему снискали порядки, установленные в лагере для тех, кто впервые преступил черту закона. В течение шести мучительно долгих недель Наджент яростно топал тяжелыми армейскими ботинками, сыпал проклятиями и обещал каждому недовольному превратить его в «петуха». Выходившие из лагеря на свободу в Парчман уже не возвращались.

— У Наджента не в порядке с головой, Филлип. Он наверняка кого-нибудь угробит, это только вопрос времени.

— Вот-вот, наконец-то ты понял. Пусть выпустит пар, угробит Сэма — по правилам, как положено. Соблюдение правил доводит его до оргазма. Казнь Кэйхолла станет эталоном, Лукас!

Но слова инспектора не вызвали у Лукаса энтузиазма.

— Ты — босс, тебе виднее, — пожав плечами, буркнул Манн.

— Благодарю. Тебе нужно лишь время от времени присматривать за ним. С одной стороны будешь ты, с другой — я. Успех обеспечен.

— Дай Бог.

— Даст. Я устал, дружище. Ничего не поделаешь, годы. Прихватив со стола папку, Лукас направился к двери.

— Жди звонка. Позвоню сразу, как только адвокат уедет. После беседы с Сэмом он должен зайти ко мне.

— С удовольствием взглянул бы на него.

— Хороший парень.

— Зато семейка у него еще та.

Хороший парень и его приговоренный к смерти дед в полном молчании провели четверть часа. В комнате слышалось лишь назойливое потрескивание кондиционера. Не выдержав, Адам подошел к стене, прикоснулся ладонью к расположенной чуть выше головы решетке вентиляции. Влажная кожа ощутила струйку прохладного воздуха.

Внезапно дверь распахнулась, в проеме возникла голова Пакера.

— Как дела? — Взгляд охранника скользнул по Адаму и устремился на окошко, за которым, по-прежнему прикрывая лицо рукой, сидел Кэйхолл.

— Все в норме, — не очень уверенно ответил Адам.

— Тем лучше.

Глухо громыхнул замок, и вновь воцарилась тишина. Адам неторопливо вернулся на свое место, упер локти в стол, чуть подался грудью к окошку. Минуту-другую Сэм сидел неподвижно, затем вытер рукавом куртки глаза и расправил плечи.

— Нам необходимо поговорить, — негромко сказал Адам. Сэм кивнул. Вытерев глаза еще раз, достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой. Руки его сотрясала мелкая дрожь. Одна за другой последовали три быстрых затяжки.

— Получается, ты — Алан, — севшим голосом проговорил он.

— Был им. До смерти отца я ни о чем не знал.

— Ты появился на свет в шестьдесят четвертом.

— Да.

— Первым из моих внуков. Адам согласно наклонил голову.

— А в шестьдесят седьмом ты исчез.

— Примерно тогда. Не помню. В памяти осталась только Калифорния.

— Я слышал, что Эдди уехал в Калифорнию и там у него родился второй ребенок. Потом кто-то назвал имя девочки — Кармен. Несколько лет до меня доходили слухи о ваших разъездах по южной Калифорнии, но Эдди всегда умело заметал следы.

— Пока я был ребенком, мы часто переезжали с места на место. По-видимому, отцу не везло с работой.

— А обо мне ты ничего не знал?

— Ничего. О родственниках в доме не говорили. Правду я узнал только после похорон.

— От кого?

— От Ли.

Сэм смежил веки, глубоко затянулся.

— Как она?

— Нормально, насколько мне известно.

— Почему ты решил работать на «Крейвиц энд Бэйн»?

— Это хорошая фирма.

— Ты знал, что они уже когда-то меня защищали?

— Да.

— Выходит, все спланировал заранее?

— Около пяти лет назад.

— Но для чего?

— Не знаю.

— Должна же быть хоть какая-то причина.

— Она очевидна. Вы — мой дед. Нравится это кому-то или нет, но вы тот, кто вы есть, как, собственно говоря, и я. Сейчас я здесь. Что мы намерены делать?

— Тебе лучше уехать.

— Я никуда не уеду, Сэм. Я готовился к этому почти всю сознательную жизнь.

— Готовился к чему?

— Юридически представлять ваши интересы. Вам нужна помощь. Поэтому я здесь.

— Мне уже не помочь. Они твердо решили накачать меня газом. Ты не должен встревать в давнишний спор.

— Почему?

— Во-первых, потому, что это не имеет смысла. Надорвешься — и без малейшего намека на успех. Во-вторых, выплывет твоя родословная, а она далеко не блестящая. По всем параметрам куда разумнее остаться Адамом Холлом.

— Я — Адам Холл, и вовсе не собираюсь менять имя. Я — ваш внук, этого тоже не изменишь. В чем вы видите проблему?

— Может пострадать твоя семья. Эдди обеспечил сыну надежное прикрытие. Не разрушай его.

— Оно уже рухнуло. В фирме обо всем знают. Я рассказал Лукасу Манну и…

— Этот тип выболтает любой секрет. Не вздумай еще раз довериться ему.

— Сэм, боюсь, вы меня не поняли. Мне нет дела до его болтовни. Мне плевать, если весь мир узнает, что я — ваш внук. Я по горло сыт маленькими семейными тайнами. Слава Богу, я уже не ребенок и сам могу принимать решения. Кстати, юристов принято считать существами весьма толстокожими. Я сумею постоять за себя.

Сэм несколько расслабился, уголки его рта дрогнули в мягкой улыбке. Так умудренный жизнью мужчина улыбается ребенку, который хочет, чтобы его принимали за взрослого. Кэйхолл покачал головой.

— Ты сам ничего не понял, — ровным тоном сказал он.

— Так объясните.

— На это уйдет вечность.

— В нашем распоряжении четыре недели. За такое время можно поговорить очень о многом.

— Что конкретно ты хочешь услышать?

Склонившись к окошку, Адам подвинул к себе блокнот.

— Для начала расскажите о деле: апелляции, стратегия защиты, судебные процессы, взрыв, ваш сообщник.

— Никакого сообщника не было.

— Хорошо, об этом позднее.

— Сейчас. Я действовал один, ясно?

— О’кей. Во-вторых, мне нужно знать все о моей семье.

— Зачем?

— А почему нет? Почему это должно оставаться тайной? Я хочу знать о вашем отце, об отце вашего отца, о ваших братьях и сестрах. Может быть, эти люди мне не понравятся, но я имею право знать правду. Ее скрывали от меня всю жизнь, но сейчас пора назвать вещи своими именами.

— В моем прошлом нет ничего примечательного.

— Вот как? Однако, Сэм, примечательно уже то, что вы оказались на Скамье. С чего вдруг такая честь? Белый человек, представитель среднего класса, почти семидесяти лет от роду — и здесь. Разве это не примечательно? Я хочу знать, почему вы оказались в Парчмане. Кто вас сюда определил? Кто еще из моей семьи входил в Клан? Сколько всего насчитывается жертв?

— Думаешь, я раскрою тебе душу?

— Думаю, раскроете. Я — ваш внук, Сэм, единственный человек, кому есть до вас хоть какое-то дело. Вы заговорите.

— Уж если мне предстоит стать таким разговорчивым, о чем еще пойдет речь?

— Об Эдди.

Сэм сделал глубокий вдох и прикрыл глаза.

— Не слишком ли многого ты хочешь?

Адам черкнул что-то в блокноте. Его собеседник неторопливо достал из пачки сигарету, со вкусом закурил. Плававшее под потолком сизое облако начало густеть. Руки старика обрели прежнюю твердость.

— А потом? Что ты намерен обсуждать после Эдди?

— Не знаю. На четыре недели вполне хватит и перечисленного.

— Когда же мы поговорим о тебе?

— В любое время. — Достав из кейса тонкую папку, Адам просунул сквозь квадратик решетки свернутый трубкой лист бумаги и ручку. — Вот соглашение о найме адвоката. Поставьте внизу подпись.

Не прикасаясь к бумаге, Сэм пробежал глазами текст.

— Опять «Крейвиц энд Бэйн»?

— Нечто вроде.

— Как понять — нечто вроде? Здесь четко указано, что я позволяю этим евреям представлять мои интересы. Черт возьми, у меня ушла куча времени, чтобы избавиться от них. Я им даже не платил.

— Выполнять соглашение буду я, Сэм. Их вы увидите, если только захотите.

— Не захочу.

— Тем лучше. Я числюсь в фирме, поэтому документ вы подписываете с ней. Все очень просто.

— Оптимизм юности. Все очень просто! Я сижу в тридцати метрах от газовки, часы тикают, отсчитывая последние минуты, и все очень просто.

— Подпишите бумагу, Сэм.

— И что дальше?

— И мы приступим к работе. Официально я могу действовать лишь после того, как будет оформлено соглашение. Подписываете его, и мы начинаем.

— С чего?

— Вы подробнейшим образом расскажете о взрыве офиса Крамера.

— Я делал это тысячу раз.

— Придется повторить. В моей записной книжке сотни вопросов.

— Все их уже задавали.

— Да, но не слышали ответов. Так?

Сэм сжал зубами фильтр.

— А потом, задавал их не я. Так?

— По-твоему, я лгал?

— Не лгали?

— Нет.

— Но и сказали далеко не все. Так?

— Да какое это имеет значение? Ты же читал отчеты.

— Я выучил их наизусть, но вопросы остались.

— Типичный юрист.

— Если появятся новые факты, то появятся и способы представить их. Все, что нам нужно, Сэм, это дать судье повод задуматься — раз, другой, третий. Ему потребуется разобраться, и отсрочка гарантирована.

— Правила игры мне известны, сынок.

— Адам, только Адам.

— Тогда обращайся ко мне на ты и зови меня дедом. Думаю, ты намерен подать апелляцию губернатору.

— Да.

Сэм придвинулся к окошку, выставил вперед правую руку с торчащим указательным пальцем. Лицо его стало каменным, глаза сузились.

— Слушай меня, Адам, слушай. — Указательный палец грозно покачнулся. — Если я подпишу твой листок, ты не скажешь этому выродку ни слова. Ни слова. Понял?

Адам молчал.

— Сукин сын! Подлое, продажное ничтожество с очаровательной улыбкой на устах. Это он усадил меня на Скамью. Свяжешься с ним — не быть тебе моим адвокатом.

— Значит, я все-таки твой адвокат? Рука опустилась, Сэм перевел дух.

— О, я могу дать тебе возможность попрактиковаться. Знаешь, Адам, занятия юриспруденцией — гиблое дело. Корми я, добропорядочный гражданин, жену и детей, плати налоги, уважай закон, ни один юрист даже не посмотрит в мою сторону. Почему же тогда к грязному убийце, у которого ни гроша за душой, со всей страны слетаются увешанные громкими титулами известные адвокаты, многие даже на собственных самолетах? В состоянии ты это объяснить?

— Нет. Они меня не интересуют.

— Поганую профессию ты выбрал.

— Большинство юристов — честные люди.

— Еще бы. А большинству моих соседей стать проповедниками помешало только заведомо несправедливое обвинение.

— Губернатор может оказаться нашим последним шансом.

— Он сгорает от желания посмотреть, как я буду умирать. А потом этот надутый индюк соберет пресс-конференцию и подробненько опишет детали происходившего. Мразь, он и взлетел-то на такую высоту благодаря именно мне. Держись от него подальше, Адам.

— Мы обсудим это позже.

— Мы уже обсуждаем это. Дай слово, иначе я ничего не подпишу.

— Другие условия будут?

— Будут. Хочу внести кое-какие дополнения. Мне нужно, чтобы твоя фирма не вздумала брыкаться, если я вдруг решу послать тебя ко всем чертям.

— Позволь-ка, мне взглянуть на текст.

Взяв у Сэма лист с соглашением, Адам аккуратно вписал в него еще один абзац, вернул бумагу Кэйхоллу. Тот медленно прочитал пять новых строк и положил лист на стол.

— А подпись?

— Я еще размышляю.

— Могу я задать несколько вопросов, пока ты размышляешь?

— Валяй.

— Где ты овладел искусством обращения со взрывчаткой?

— В воскресной школе.

— До случая с Крамером прозвучало по крайней мере пять взрывов. Каждый раз схема оставалась одна и та же: динамит, детонаторы, бикфордов шнур. Но в Гринвилле применили часовой механизм. Кто научил тебя делать бомбы?

— Ты когда-нибудь запускал фейерверки?

— Конечно.

— Тот же принцип: поджигаешь шнур и бежишь со всех ног.

— С часовым механизмом дело обстоит чуть сложнее. Кто тебя научил?

— Мамочка. Когда ты намерен прийти сюда в следующий раз?

— Завтра.

— Хорошо. Мне нужно все обдумать. На сегодня разговор окончен, хватит идиотских вопросов. Прочту документ, кое-что подправлю, а завтра продолжим.

— Это пустая трата времени.

— Я потратил впустую почти десять лет. Днем больше, днем меньше — какая разница?

— Если не подпишешь, меня могут не пропустить к тебе. Сегодня они просто закрыли глаза.

— Отличные они все-таки парни, а? Скажешь, я нанял тебя еще на одни сутки. Пропустят.

— Предстоит куча работы, Сэм. Не стоит тянуть.

— Мне нужно подумать. Девять с половиной лет в одиночке превращают человека в аналитика. Но не в спринтера, малыш. Для того чтобы расставить все по своим местам, требуется время. Дай собраться с мыслями, как ни крути, ты застал меня врасплох.

— О’кей.

— К завтрашнему дню я войду в норму. Тогда и поговорим, обещаю.

— Не сомневаюсь. — Адам сунул папку в кейс, откинулся на спинку стула. — Я пробуду в Мемфисе около двух месяцев.

— В Мемфисе? Разве ты живешь не в Чикаго?

— У нас здесь небольшой филиал. Телефон указан на визитной карточке. Понадоблюсь — звони.

— Что ты будешь делать, когда все закончится?

— Не знаю. Наверное, вернусь в Чикаго.

— Ты женат?

— Нет.

— А Кармен замужем?

— Нет.

— Как она выглядит?

— Симпатичная, очень умная девушка. Похожа на мать.

— Эвелин была настоящей красавицей.

— Она и сейчас красива.

— Я всегда считал, что Эдди с ней повезло. Но семья ее мне не нравилась.

«А она не приходила в восторг от семьи Эдди», — подумал Адам. Подбородок Сэма почти уперся в грудь, Кэйхолл кулаками потер глаза.

— Похоже, тебе придется попотеть, — сказал он, не поднимая головы.

— Да.

— Некоторые твои вопросы останутся без ответа.

— Ты расскажешь мне все, Сэм. Ты передо мной в долгу, да и перед собой тоже.

— Узнать все тебе и самому не захочется.

— Испытай меня. Я устал от секретов.

— Зачем тебе это?

— Чтобы найти в своем прошлом хоть какой-то смысл.

— Пустая трата времени.

— Решать это буду я.

Поднявшись, Сэм с шумом выдохнул:

— Я, пожалуй, пойду. Глаза их встретились.

— Конечно, — сказал Адам. — Принести тебе завтра что-нибудь?

— Нет. Приходи сам.

— Обязательно.