Многочисленные Катерины

Джон Грин, 2006

Колин уверен, что способен обрести счастье лишь с девушкой по имени Катерина. Но… Катерина IV предпочла ему другого парня. Катерина X предложила быть друзьями. Катерина XVIII бросила его по электронной почте. А Катерина XIX просто разбила ему сердце. Чтобы пережить очередное расставание, Колин решает отправиться в небольшое путешествие вместе с лучшим другом. И заодно разработать формулу, которая сможет определить будущее любых отношений. Возможно, ему даже представится шанс испытать ее на практике и ответить на главный вопрос: подчиняется ли любовь математике?

Глава 3

— Путешествие, — сказал Колин.

Они с Гассаном сидели на черном кожаном диване. У ног Колина лежали переполненная матерчатая сумка и туго набитый рюкзак, в котором не было ничего, кроме книг. На точно таком же диване напротив сидели родители Колина.

Мама Колина ритмично качала головой, как метроном.

— Куда? — спросила она. — И зачем?

— Не обижайтесь, миссис Одинец, — сказал Гассан, положив ноги на кофейный столик (чего нельзя было делать), — но вы не поняли. Куда и зачем — совершенно не важно.

— Подумай о том, сколько всего ты мог бы успеть за лето, Колин, — сказал папа. — Ты хотел выучить санскрит^[6]. Я же знаю, как давно ты хотел его выучить. Разве бесцельная поездка принесет тебе счастье? Это совсем не похоже на тебя — вот так все бросить.

— Бросить что, пап?

Отец молчал. Он всегда молчал после того, как ему задавали вопрос, а потом отвечал длинными предложениями без запинки, без э-э-э, ну-у-у и м-м-м, как будто заранее отрепетировал свой ответ.

— Мне больно это говорить, Колин, но если ты хочешь и дальше расти интеллектуально, то тебе придется работать над этим еще усерднее, чем раньше. Иначе ты рискуешь зря растратить свой потенциал.

— Мне кажется, — ответил Колин, — что я его уже растратил.

Может быть, это случилось благодаря тому, что Колин ни разу в жизни не разочаровывал своих родителей: не пил, не курил, не принимал наркотики, не подводил глаза тушью, не приходил домой поздно, не получал плохих оценок, не протыкал язык, не делал на спине татуировку «НЕ ЗАБУДУ КАТЕРИН». Была и еще одна причина: его родители, возможно, чувствовали себя виноватыми в том, что произошло. Или… Или им просто хотелось провести несколько недель наедине, чтобы оживить остывшие чувства. Но уже через пять минут после признания в том, что он растратил свой потенциал, Колин Одинец сидел за рулем своего длинного серого «олдсмобиля», известного в узких кругах как Сатанинский Катафалк.

В машине Гассан сказал:

— Ну, теперь осталось только заехать ко мне домой, взять одежду и волшебным образом убедить моих родаков отпустить меня в путешествие.

— Можешь сказать им, что нашел работу на лето, — предложил Колин. — В лагере или типа того.

— Ну да, только маме я врать не буду. Это нехорошо.

— Гм-м.

— Пусть ей кто-нибудь другой соврет, если уж надо, — прозрачно намекнул Гассан.

— Хорошо, — кивнул Колин.

Еще через пять минут они припарковались на улице в чикагском районе Рейвенсвуд.

Гассан ворвался в дом, как ураган. Колин плелся вслед за ним. Мама Гассана спала в кресле в богато обставленной гостиной.

— Эй, мама! — крикнул Гассан. — Проснись.

Женщина вздрогнула, улыбнулась и поприветствовала ребят по-арабски.

Проводив взглядом друга, направившегося в свою комнату, Колин, тоже по-арабски, сказал:

— Меня бросила девочка, и теперь я в глубокой депрессии, поэтому мы с Гассаном собираемся устроить себе… э… э… каникулы на колесах. Не знаю, как это по-арабски.

Миссис Харбиш укоризненно покачала головой.

— Разве я тебе не говорила не водиться с девчонками? — произнесла она по-английски с сильным акцентом. — Гассан — хороший мальчик, он не ходит на эти ваши свидания. Посмотри, как он счастлив. Бери с него пример.

— Именно это я и собираюсь делать во время нашей поездки, — кивнул Колин, хотя это было бесконечно далеко от правды.

Гассан вернулся с доверху набитой одеждой полузастегнутой матерчатой сумкой.

— Охибоке^[7], мама, — сказал он, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку.

Но тут в гостиную вошел мистер Харбиш, облаченный в пижаму.

— Ты никуда не поедешь, — сказал он по-английски.

— Па-ап! Да мы обязаны поехать! Ты посмотри на него. Он же похож на развалину. — Колин ссутулился, стараясь изо всех сил походить на развалину. — Он и без меня поедет, а я за ним хоть присмотрю.

— Колин хороший мальчик, — примирительно сказала миссис Харбиш своему мужу.

— Я вам буду звонить каждый день, — поспешил добавить Гассан. — Мы ненадолго. Вернемся, как только ему станет лучше.

Колину пришлось импровизировать.

— Я найду Гассану работу, — сказал он, обращаясь к мистеру Харбишу. — Думаю, нам обоим пора осознать важность упорного труда.

Мистер Харбиш одобрительно хмыкнул, а потом повернулся к сыну:

— По-моему, тебе пора осознать важность того, что не стоит зря тратить время на это жуткое шоу про судью Джуди^[8]. Если через неделю ты мне позвонишь и у тебя будет работа, можешь ехать куда угодно и оставаться там сколько хочешь.

— Спасибо, пап, — робко пробормотал Гассан.

Затем поцеловал маму в обе щеки и вылетел за дверь.

— Вот козел! — сказал он, когда они сели в Сатанинский Катафалк. — Одно дело — укорять меня в том, что я ленивый. Но порочить доброе имя лучшей телесудьи Америки — это уже ниже пояса.

Гассан уснул примерно в час ночи, и Колин, опьяненный одиночеством ночной автострады и выпитым на заправке кофе со сливками, мчал на юг через Индианаполис. Для начала июня вечер выдался жарким, а кондиционер в его Катафалке не работал уже пару тысяч лет, поэтому окна были открыты. Ему нравилось водить машину, потому что для этого требовалось внимание — на обочине машина… может, полицейский… надо притормозить… ага, обгоняем грузовик… сигналим поворот… смотрим в зеркало… что там?.. слепое пятно… нужно выгнуть шею… так, хорошо, уходим влево — короче, за рулем он почти забыл о зияющей дыре в своем животе, там, где солнечное сплетение.

Чтобы занять ум, он стал думать о дырах в других животах и вспомнил об эрцгерцоге Франце Фердинанде, убитом в 1914 году.

Глядя на кровавую дырищу в своем животе, эрцгерцог сказал: «Это ерунда».

Он ошибся. Франц Фердинанд не был ни вундеркиндом, ни гением, но, без сомнения, он был значимой фигурой: его убийство спровоцировало Первую мировую войну, и за его смертью последовало еще восемь миллионов смертей — точнее, 8 528 831.

Колин тосковал по Катерине, и тоска бодрила его еще сильнее, чем выпитый кофе. Час назад Гассан попросился за руль, но Колин ему отказал, потому что вождение отвлекало от случившегося — не быстрей семидесяти миль в час… вау, как сердце колотится… ненавижу кофе… осторожно, грузовик… так, уходим вправо… вот, никого, только наши фары в темноте…

За рулем одиночество не казалось таким беспросветным. Кроме того, за рулем приходилось думать о вождении. Но где-то поблизости, вне досягаемости света фар, таилась все та же мысль: его бросили.

И сделала это девочка по имени Катерина.

Бросили его в девятнадцатый раз.

Когда дело доходит до девчонок (а в случае Колина дело до них доходило очень часто), каждый выбирает согласно своим предпочтениям. Предпочтения Колина касались не внешности — скорее они были лингвистическими: ему нравились Катерины. Не Кейти, не Кати, не Кэти, не Китти, не Кейт, не Кэт, не Рина, не Трина и, боже упаси, не Катрин. К-А-Т-Е-Р-И-Н-А. Он встречался с девятнадцатью девочками, и всех звали Катеринами. И все до единой его бросили.

Колин Одинец считал, что в мире существуют только два вида людей: Бросальщики и Брошенные. Многие скажут, что принадлежат к обоим видам, но они просто не понимают сути: дело в предрасположенности. Бросальщики не всегда разбивают сердца, а Брошенные не всегда остаются с разбитым сердцем. Но склонность к одному из этих двух типов есть у каждого^[9].

Возможно, Колину уже пора было привыкнуть к взлетам и падениям в отношениях. Ведь у свиданий всегда один исход: печальный. Если подумать — а Колин думал об этом часто, — все романтические отношения оканчиваются либо 1) расставанием, либо 2) разводом, либо 3) смертью. Но Катерина XIX была другой — или, во всяком случае, казалась другой. Она любила его, а он отчаянно любил ее. И любит до сих пор. Он снова и снова повторял про себя: я люблю тебя, Катерина. Когда он разговаривал с ней, это имя звучало по-другому — не как имя, которое так долго не давало ему покоя, а как слово, относящееся только к ней, описывающее длину ее ресниц и бездонную глубину голубых глаз. Это слово пахло фиалками.

Ветер выл, проникая в машину сквозь трещины в окнах, а Колин все еще размышлял о Бросальщиках, Брошенных и, попутно, об эрцгерцоге. На заднем сиденье Гассан рычал и сопел, будто ему снилось, что он немецкая овчарка, и Колин, ощущая непрекращающееся жжение в области солнечного сплетения, подумал: ЭТО РЕБЯЧЕСТВО. ТЫ ЖАЛОК. СТЫДОВИЩЕ. ЗАБУДЬ. ЗАБУДЬ. ЗАБУДЬ. Но он не понимал, что именно нужно забыть.

Катерина I: начало начала

Родители Колина считали его самым обычным ребенком, пока одним июльским утром не случилось вот что. Двадцатипятимесячный Колин сидел за маленьким кухонным столом на детском стульчике и ел на завтрак препротивное пюре зеленого цвета, а его папа, сидевший напротив, читал газету «Чикаго трибюн». Колин был худ, но высок для своего возраста. Его густые каштановые кудри с эйнштейновской непредсказуемостью топорщились во все стороны.

— Тли тлупа на Вест-Сайде, — сказал Колин, с трудом проглотив содержимое ложки. — Не хочу больше зеленки, — добавил он, показывая на тарелку.

— Что ты сказал, сынок?

— Тли тлупа на Вест-Сайде. Хочу жаленую калтошку, пожалуйста-спасибо^[10].

Папа Колина перевернул газету и, поморгав, уставился на большой заголовок в верхней части первой полосы. Первое воспоминание Колина было таким: папа опускает газету, улыбается во весь рот и смотрит на него круглыми от удивления глазами.

— СИНДИ! НАШ МАЛЬЧИК ЧИТАЕТ! ГАЗЕТУ ЧИТАЕТ! — прокричал он.

Родители Колина были из тех, кто очень, очень любит читать.

Его мама преподавала французский в престижной Кальмановской школе в центре города, а папа был преподавателем социологии в Северо-Западном университете к северу от города. Поэтому после того, как на Вест-Сайде внезапно обнаружились «тли тлупа», они начали каждую свободную минуту читать вместе с ним: чаще по-английски, но иногда красивые французские книжки с картинками.

Четыре месяца спустя родители отправили Колина в детский сад для одаренных детей. Но в детском саду сказали, что Колин слишком развит для их учреждения и, кроме того, они не принимают детей, не приученных к горшку.

Тогда родители отправили Колина к профессору психологии Чикагского университета.

И наш еще страдающий младенческим недержанием вундеркинд оказался в маленьком кабинетике без окон на южной стороне города, где женщина в очках с роговой оправой попросила его найти закономерности в рядах чисел и букв.

Еще она просила его переворачивать фигуры. Спрашивала, какой рисунок лишний. И, к радости Колина, она задавала ему десятки чудесных вопросов. К радости, потому что прежде его чаще всего спрашивали о том, не описался ли он и не хочет ли съесть «еще ложечку» той самой противной зеленки.

После часа вопросов женщина сказала:

— Благодарю за терпение, Колин. Ты особенный мальчик.

Ты особенный мальчик. Позже Колин часто слышал эти слова, но ему всегда хотелось слышать их еще чаще.

Затем женщина в очках с роговой оправой пригласила в кабинет маму Колина. Ей она тоже сказала, что Колин очень умный, особенный мальчик, а Колин в это время играл с деревянными кубиками, на гранях которых были буквы. Он подцепил занозу, переставляя буквы в слове «стоп», так чтобы получилось «пост», — это была его первая анаграмма.

Женщина сказала маме, что талант Колина нужно развивать, но давить на мальчика не следует, и предостерегла ее:

— Не ждите от него слишком многого. Такие дети, как Колин, очень быстро усваивают информацию. Они легко сосредоточиваются на поставленной задаче. Но шансов получить Нобелевскую премию у него не больше, чем у любого другого сообразительного ребенка.

В тот вечер Колин вернулся домой, и папа принес ему новую книжку: «Пропавший кусочек» Шела Сильверстайна. Колин сел на диван рядом с папой и принялся читать, быстро перелистывая большие страницы маленькими ручками. Читая, он только один раз спросил у папы, что значит незнакомое слово. Перевернув последнюю страницу, он решительно захлопнул книгу.

— Понравилось? — спросил папа.

— Ага, — кивнул Колин.

Ему нравились все книги без разбора, потому что ему вообще нравилось читать — его завораживало, как буквы на листе бумаги превращаются в слова.

— О чем книжка? — спросил папа.

Колин положил книгу отцу на колени и сказал:

— В кружке не хватает кусочка.

— Кусочка?

Папа улыбнулся и положил теплую ладонь Колину на макушку.

— Да, пап, кусочка, там кружок, ну, как пицца, ищет пропавший кусочек. И сначала находит не те. А потом — тот самый. Но он его бросает. И на этом все заканчивается.

— А у тебя так бывает, что ты чувствуешь себя кружком, у которого пропал кусочек? — спросил папа.

— Пап, я не кружок. Я мальчик.

Улыбка папы чуть-чуть померкла — его сын-вундеркинд умел читать, но еще не все понимал. Ведь если бы Колин понял, что в кружке из книжки он должен увидеть себя, — он понял бы и то, что со временем ему тоже придется пережить неприятное чувство, когда пропадает кусочек тебя.

Все это походило на еще одну историю, которую Колин запомнил, но не понял до конца: если бы он знал, что история о зайце и черепахе на самом деле вовсе не о животных, то избежал бы многих неприятностей.

Три года спустя Колин пошел в первый класс Кальмановской школы бесплатно, потому что там преподавала его мама. Он был всего на год младше большинства своих одноклассников. Еще до школы папа настаивал на том, чтобы Колин учился с усердием, но его сын был не из тех вундеркиндов, которые в одиннадцать поступают в университет. В конце концов родители Колина решили, что он будет учиться в школе с обычными ребятами, потому что это «поспособствует его социальной адаптации».

Но с адаптацией у Колина не заладилось. Он не мог найти себе друзей. У него с одноклассниками не было общих интересов.

Ему, например, интересно было притворяться на переменках роботом. Он подходил к Роберту Кейсману и, механически размахивая руками, говорил монотонным голосом:

— Я РОБОТ. Я МОГУ ОТВЕТИТЬ НА ЛЮБОЙ ВОПРОС. ХОТИТЕ ЗНАТЬ, КТО БЫЛ ЧЕТЫРНАДЦАТЫМ ПРЕЗИДЕНТОМ США?

— Хорошо, — говорил Роберт. — Вот мой вопрос: почему ты такой придурок, Клоун Одинец?

Хотя имя «Колин» совсем не похоже на «Клоун», Роберт Кейсман с первого класса обзывал его именно так, и обзывал до тех пор, пока Колин не начинал плакать, что случалось довольно часто, потому что Колин, как говорила его мама, «был чувствительным».

Он всего лишь хотел поиграть в робота. Что в этом плохого?

Во втором классе Роберт Кейсман и его дружки изобрели новую пытку. Она называлась «Нежный человек»^[11]. Они просили Колина лечь на землю (и он почему-то соглашался), а потом хватали его за руки, за ноги и начинали тянуть. Похоже на четвертование, да? Но в разные стороны его тянули семилетки, и это было не смертельно, просто глупо и стыдно. Из-за этого Колину казалось, что он никому не нравится, — и он не ошибался.

Единственным его утешением была мысль о том, что когда-нибудь он станет значимым. Станет знаменитым. А они — нет. Его мама говорила, что именно по этой причине одноклассники издеваются над ним.

— Они просто завидуют, — сказала она.

Но Колин понимал, что они не завидовали. Он просто не мог ничем понравиться. Иногда и правда все бывает просто.

Вот почему и Колин, и его родители очень обрадовались, когда в первые дни учебы в третьем классе «нежный человек» доказал свою «социальную адаптированность», завоевав (пусть совсем ненадолго) сердце самой красивой девочки в Чикаго восьми лет от роду.

Примечания

6

Как бы смешно это ни звучало, но Колин на самом деле очень хотел выучить санскрит. Среди мертвых языков санскрит — нечто вроде Эвереста.

7

Я люблю тебя (араб.).

8

«Судья Джуди» — американское телевизионное шоу, представляющее собой имитацию гражданского судебного процесса. Ведущая шоу — судья Джудит Шейндлин. — Примеч. пер.

9

Возможно, стоит представить это в виде графика. Колин представлял деление людей на Бросальщиков и Брошенных в виде колокола. Большинство людей находятся в его середине, то есть имеют слабо выраженную склонность к одному из типов. Но, кроме того, есть еще Катерины и Колин:

10

Колин, как умная обезьянка, знал очень много слов, но ничего не смыслил в грамматике. А еще он не выговаривал букву «р». Простим его. Ему было два года.

11

Это название, кстати, невольно придумал Колин. Раньше это называлось «растяжкой», но однажды, когда ему делали растяжку, Колин закричал: «Не мучайте нежного человека!» С тех пор так и пошло.