Всем стоять на Занзибаре

Джон Браннер, 1968

Планета задыхается. Население сходит с ума от тесноты, бедности и отсутствия перспектив. Люди плотно сидят на наркотиках, легализованных правительством, чтобы примирить граждан с их безрадостным бытием. Ведь даже тихие семейные радости теперь доступны далеко не всем. В развитых странах действует жесткое законодательство, запрещающее людям с несовершенным геномом иметь детей. Для большинства полноценная семья становится недостижимой и бесконечно желанной мечтой. И так бы все и шло, если бы не изобретение азиатского ученого, которое подарило надежду на здоровое потомство даже тем, кто не обладает идеальным физическим и психическим здоровьем… В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Прослеживая крупным планом (8)

Ветры враждебные

Догадайся я, что до этого дойдет, — с яростью говорил себе Джерри Линдт, — то, наверное, увильнул бы…

Атмосфера в квартире была как в похоронном бюро, — сплошь приглушенные голоса и хождение вокруг да около, будто бланк с казенными фразами на столике у его кровати был симптомом неизлечимой болезни.

А была-то это всего лишь повестка, какие каждый день рассылали тысячами, а значит, нечто вполне ординарное. И, разумеется, не неизбежное: от призыва можно было увильнуть десятками способов, как легальных, так и нет. Законные пути для Джерри были закрыты: девятнадцать лет, вполне хорош собой — с белокурыми вьющимися волосами и голубыми глазами — и в отличной физической форме. И хотя про альтернативные методы ему было известно все, невозможно ведь дожить до девятнадцати лет и про них не знать, они пугали его гораздо больше, чем перспектива встретиться с узкоглазыми коммуняками.

Парни из его квартала, которых он знал с тех пор, как научился говорить, с радостью за них хватались: обливались духами и тискали друг друга в общественных местах, чтобы доказать свой гомосексуализм (хотя этот трюк был связан с некоторым риском: тебя все равно могли призвать, а потом, как только попадешь под устав, отправить на принудительную терапию), или шли грабить ближайший магазин и совершали при этом максимум глупостей, лишь бы заполучить судимость с желанной припиской: «антиобщественное поведение», или раскладывали прокитайские листовки там, где их неминуемо увидело бы начальство школы или колледжа, или калечили себя, а то и (и это ужасало Джерри больше всего) садились на тяжелые наркотики, предпочитая попасть в клинику, но не под присягу.

Поэтому с завтрашнего дня, знакомьтесь: рядовой Линдт.

Он оглядел комнату. Он жил в ней с раннего детства и привык к этому узкому пеналу — половинке исходной комнаты, которую поделили, когда родилась его сестра. Но теперь он был шести футов росту и, раскинув руки, доставал от стены до стены и уже предвидел, что, возвращаясь домой в увольнение, будет злиться, что она такая тесная.

Сейчас она была захламлена больше, чем когда-либо, потому что он вытаскивал вещи из шкафа, собираясь согласно инструкции в повестке: «Призывнику следует иметь при себе…»

Но со сборами и укладкой уже покончено, а вечер только-только начался. Он прислушался к шумам вокруг и различил три совершенно разных типа шагов — отца, матери и сестры, — которые передвигались по квартире, убирая со стола посуду после ужина, расставляя по прежним местам мебель.

Невыносимо думать, что весь вечер придется провести с ними. Это плохо? Неестественно для сына? Но сестренка смотрит на меня круглыми печальными глазами, словно мерку для гроба снимает, потому что думает, будто этот ее новый чувак Джейми сам господь бог, а он сказал, что только человек с суицидальными наклонностями откажется увиливать от призыва. Ма так храбро сдерживает слезы, что самому хочется разреветься… А па… ну, если он еще хоть раз мне скажет: «Сын, я тобой горжусь!», боюсь, я сломаю ему шею…

Сделав глубокий вздох, он приготовился принять бой.

— Ты куда? Неужели ты не проведешь последний вечер дома?

Последний вечер. Приговоренный плотно поужинал.

— Погуляю немного по округе, попрощаюсь кое с кем. Я недолго.

Выбрался. И в половину такого труда не стоило, как боялся.

Он испытал такое облегчение, что, только выйдя из здания, сообразил, что понятия не имеет, куда направляется. Остановившись как вкопанный, он огляделся по сторонам, смакуя солоноватую свежесть ночного ветерка, обещавшего разогнать затянувшую небо облачную дымку.

Действительность никак не совпадала с порядком вещей, какой он подсознательно предполагал. По книгам и телепьесам выходило, что, впервые покидая надолго родной кров, он должен испытывать обостренную любовь к дому своего детства, вспоминать как будто позабытые, а на самом деле запавшие в душу подробности и мелкие происшествия. А он минуту назад думал о том, что, когда вернется, ужаснется тесноте своей комнатенки, а теперь, выйдя на улицу, думал то же, что и всегда: почему никто не уберет с мостовой мусор, бумажки, пластмассу, пленку, банки, коробки и пачки, и давно пора отремонтировать фасад дома на перекрестке, где «партизаны», чтобы заполучить оружие, разграбили склад спорттоваров, да и вообще «его кров» оставляет желать лучшего.

Столь же туманно маячила на задворках сознания неясная мысль о девушке, которой полагается скрашивать ему последний вечер на гражданке. С тех пор как ему исполнилось пятнадцать, терок он находил без малейшего труда, но предки у него, как, наверное, и все родители, были старой формации, и хотя не поднимали шума, если он возвращался домой под утро, он так и не набрался смелости привести девушку к себе. Он планировал заявить о своих мужских правах сегодня вечером, когда они постыдятся сетовать. И вот он — один-одинешенек. Услышав о том, что он дал вербовщикам взять себя за яйца, девчонки, которые нравились ему больше других, разбежались, и это повальное бегство так его подкосило, что пока ему не удалось заменить их на новых.

Разумеется, было полно мест, где наверняка можно снять терку, но это казалось неуместным. Если верить рассказам и слухам, за время службы ему придется часто это делать, выхода другого не будет.

Нет, ему нужно зайти к кому-то, кого он давно знает. Он перебрал своих друзей и пришел к тревожному выводу, что среди них нет практически ни одного, кто не наговорил бы ему тех же тошнотворных глупостей, что и его семья.

Разве что может быть…

Он сжал кулаки. Был один человек, на которого можно положиться, этот не станет громоздить фальшивые, отвратительные банальности. Его он не видел с тех пор, как решил, что примет повестку, потому что сомневался, что сумеет сопротивляться его убедительным контраргументам. Но сейчас, когда уже не передумаешь, было бы по меньшей мере интересно узнать реакцию Артура Иди-с-Миром.

Артур Иди-с-Миром жил не в многоквартирном блоке, а в доме начала двадцатого века, который когда-то давно поделили с тем, чтобы втиснуть жильцов по числу комнат. Назвали это «холостяцкими берлогами», но получилась убогая меблирашка.

Джерри нервно нажал на кнопку древнего звонка и назвался по интеркому.

— А, Джерри! Поднимайся, — произнес слегка механический голос, и дверь распахнулась.

Артур поджидал его на площадке второго этажа: непонятного и неряшливого цвета кожи человек лет сорока в шортах и тапочках. Его нечесаная борода без какого-либо перехода сливалась со свалявшимся ворсом на груди. Джерри пожалел, что этот ворс не тянется дальше солнечного сплетения: у Артура появился дряблый пивной живот, который неплохо было бы скрыть. Однако выставленный на всеобщее обозрение живот вполне укладывался в отрицание Артуром всяческого конформизма, и если вы против его живота, то, значит, против существования самого Артура.

В руках у него было блюдо с каким-то белым и рассыпчатым веществом, в которое была заткнута ложка. Переложив блюдо в левую руку, Артур протянул правую Джерри.

— Подожди минутку, ладно? — извиняясь, сказал он. — Бенни, похоже, сегодня еще ничего не ел. Надо, пожалуй, отнести ему сахара для поддержания организма, если не для чего другого.

Он толкнул одну из выходивших на площадку дверей, и Джерри мельком увидел полулежащего в кресле молодого человека лет двадцати пяти, одежды на нем было еще меньше, чем на Артуре. Передернувшись, он отошел подальше ждать Артура под его дверью и не слышать доносящихся до него уговоров.

Мразь. Ну просто мразь. И что это за жизнь?

Замок фирмы «Спаси и Сохрани Инк.» внизу открыли ключом, и по лестнице к нему стала подниматься девушка: лицо у нее было прекрасно, тело закутано в плащ ниже колен. В руке — сумка с продуктами. Заметив его, она механически улыбнулась и взялась за дверную ручку Бенни.

Тут она застыла, а Джерри все никак не мог переварить увиденное: она вела себя настолько обыденно и естественно, что было ясно — она тут живет.

— У Бенни кто-то есть? — требовательно спросила она.

— Э… Артур туда пошел. С сахаром. — Джерри с трудом сглотнул.

— Тогда ладно, — сказала девушка и, взмахнув полами, скинула плащ.

У Джерри перехватило дыхание. Под плащом на ней оказался домашний прикид от «Форлорн&Морлер» из тех, какие однажды попыталась носить в квартире сестра, только вот предки от ужаса на стену полезли. Состоял он из высоких сапог из красной фишнетки, закрепленных мягким шнуром у нее на талии — и все.

Открылась дверь Бенни, и появился Артур.

— А, Ник! — с облегчением сказал он. Во всяком случае, имя прозвучало как «Ник».

— Спасибо, — ответила терка. — Но это было не обязательно. Я уговорю его поесть — ему нравится, как я готовлю.

— Тогда плацдарм свободен, — с пародией на поклон ответил Артур. — Ты ведь не знакома с Джерри, да? Джерри Линдт. Моник Делорн!

Озабоченно кивнув, терка исчезла в комнате Бенни. Отряхнув руки, Артур прошел мимо Джерри, чтобы впустить его к себе.

— Все под контролем, — удовлетворенно сказал он. — Заходи, ну же!

Джерри подчинился, напоследок оглянувшись через плечо, но дверь Бенни уже захлопнулась. Если не считать незначительных мелочей, в тесном пространстве, которое Артур звал своим домом, ничего не изменилось. Здесь все так же царил невероятный хаос, и запах все так же наводил на мысль о разложении, словно здесь громоздились не всевозможные безделушки, а горы пищевых отбросов. Однако и это тоже было частью Артура, его просто невозможно было представить в другом окружении.

На мгновение Джерри почти пожалел, что пришел. От такого человека, как Артур, едва ли можно ожидать восхищения тем, кто добровольно решил защищать выбранный им образ жизни. И все же было что-то липкое в одобрении людей, которые ах как тебя ценят…

— Слышал, призыв взял тебя за яйца, — сказал Артур. — Верно?

Сглотнув, Джерри кивнул.

— Утром мне нужно явиться на призывной пункт в Эллее.

— Тогда прощай, — бодро сказал Артур. — Так, с этим покончено. Что будешь?

— Э… что?

— Я сказал «прощай». Разве ты не за этим пришел? А покончив с прощанием, я предложил тебе… ну… что угодно, что могу предложить. Думаю, у меня есть водка, и знаю, что у меня есть трава, а еще немного триптина, который только-только выбросила на рынок «Джи-Ти» — и в этом хоть какое-то оправдание их существования. Бенни по крайней мере так говорит. Я сам пока еще его не пробовал, поскольку люди с моей группой крови к нему особенно восприимчивы, и меня скорее всего вырубит на три-четыре дня. Поэтому подожду до свободных выходных. Ну?

— Э… выпить, наверное.

— Тогда расчисти себе стул, пока я налью.

Джерри нашел новое место для коробки с кассетами без наклеек и двух грязных одноразовых тарелок и сел. Потом оглядел комнату, и его внезапно охватило желание запомнить окружающее. В комнате все было вверх дном именно потому, что тут было слишком много всего, а Артуру не хватало терпения хоть как-то навести порядок, поэтому по мере необходимости он просто сдвигал в сторону то, что попадалось ему под ноги.

Однако то, что попадалось здесь под ноги, было бесконечно интересным или забавным, в основном азиатским: статуэтки, украшения, вышивки, манускрипты с затейливой вязью, курильницы, музыкальные инструменты, репродукции классических полотен. А еще тут было колесо от телеги, индейский барабан, и серебряная флейта, и бесчисленные книги, и…

— Джерри!

Вздрогнув, Джерри взял подсунутый ему под нос стакан.

Сам устроившись в кресле, Артур задумчиво уставился на него.

— Гм! Я ошибся, да? Просто попрощавшись, мы с темой твоего отъезда не покончили. Она прямо до кишок тебя пробирает.

Джерри кивнул.

— Иногда ты меня удивляешь, — пожал плечами Артур. — Ты не из тех, кто жаждет приключений, и тем не менее позволяешь, чтобы увезти себя из твоего уютного, устоявшегося окружения людям, чьи решения случайны, потому что сами они лишены здравого смысла.

— Не понял.

— Не понял? Все генералы — психопаты. Все солдаты не в своем уме. Строгий психологический факт: территориальность на них отпечатана как штамп, и они никак не оправятся. Я-то думал, ты врубаешься. Даже Бенни просек, а ты гораздо умнее.

— Ты хочешь, чтобы я был как Бенни? — Джерри поморщился. — Ну ладно, он увильнул… И на что он потратил два сэкономленных года? Он же сдохнет еще до тридцати от отравы, которую непрерывно вливает себе в глотку.

— Собственными руками, — сказал Артур. — У тебя есть право убить себя. Ни у кого больше.

— Я думал, ты за эвтаназию.

— Расписка о согласии — удар, тобой же направленный. Остальное — просто механика, сравнимая с ожиданием, когда ванна заполнится кровью, после того как вскроешь себе вены.

— Это совсем другое дело, — гнул свое Джерри. Он испытывал потребность оправдать перед кем-то свое решение, а перетянуть на свою сторону Артура было бы особой победой. — Факт остается фактом, есть люди, перед которыми я в долгу, и есть другие люди, которые готовы отобрать у нас все вплоть до самой жизни. Черт! Пример этому я видел всего десять минут назад, когда проходил мимо разоренного «Эклмена». Знаешь, тот склад спорттоваров через улицу от моего дома?

Артур усмехнулся:

— Ты ждешь от меня праведного гнева? По мне, так пусть лучше стволы и патроны к ним со склада «Эклмена» окажутся у людей с идеалами, чем у жирных тупиц-буржуа из твоего квартала, которым нечего защищать и которые со страху просто палили бы наугад.

— Наугад! Господи, разве не ты рассказывал мне о людях, которые беспорядочный саботаж превращают в хобби?

— Смотри не запутайся, как большинство, Джерри. Чувака, выбравшего себе в хобби беспорядочный саботаж, нельзя ставить на одну доску с тем, кто ради оружия грабит оружейный склад. Этот чувак наносит беспорядочные удары, потому что не знает, что именно в окружающем мире его раздражает. У партизан хотя бы есть своя теория о том, что неверно, и свой план, как это исправить.

— И как долго ты протянешь при правительстве, которое они хотят нам навязать? — вопросил Джерри.

— Меня они расстреляют в первый же день, как только придут к власти. Такие, как я, — на взгляд любого авторитарного правительства, — недопустимые подрывные элементы уже потому, что мне неинтересно навязывать мои идеи силой.

— Но минуту назад ты говорил, что никто не имеет права отнимать жизнь у другого человека. Если у них нет на это права, то что дурного в попытке их остановить?

— Две вещи, — вздохнул Артур и как будто вдруг потерял интерес к разговору. — Кстати, хочешь узнать, что с тобой будет?

— Что?

Пошарив на полу у кресла, Артур нашел какую-то книгу и сдул с нее пыль.

— Старый верный друг, — нежно сказал он. — Не так часто тобой пользовался, как ты заслуживаешь, а? Слушай, Джерри, ты ведь раньше спрашивал совета у «Книги перемен», да?

— Да. Ты мне ее показал, когда мы познакомились. — Опустошив стакан, Джерри отставил его в сторону. — Я тебе сказал, что, на мой взгляд, это куча дерьма.

— А я тебе сказал, что она работает по той же причине, почему нет такой вещи, как искусство. Я напомнил тебе про балинезийцев, в языке которых вообще нет такого слова, но которые просто стараются все делать как можно лучше. Жизнь — континуум. Я, наверное, тебе это говорил, потому что я всем это говорю. Я учил тебя пользоваться стеблями тысячелистника?

— Нет.

— Тогда достань три монеты. Одинаковые, если есть. Я одолжил бы тебе свои, но понятия не имею, где под всем этим мусором мои. Будь тут Моне, он бы живо нам их намонетил.

— Артур, ты отлетел?

— Спускаюсь, спускаюсь. Новый сорт от «Хайтрип» — просто праздник какой-то. В кои-то веки реклама не врет. Просто чудо из чудес. Хочешь, возьми с собой на утро пачку?

— Думаю, мне не разрешат. В повестке что-то об этом сказано.

— Логично. Один из стандартных методов превратить человека в солдата — это отобрать у него радость, от которой он может почувствовать, что жить стоит — даже человеку по ту сторону прицела. Нашел монеты?

Выбирая три из кармана, Джерри думал: Я был прав, что избегал Артура, пока не стало слишком поздно что-то менять. Он в своем цинизме чертовски уверен, а я вообще ни в чем не уверен — даже в том, что этот древний оракул куча дерьма.

Монеты были брошены, гексаграмма нарисована, и Артур вперился в результат.

— Пи, — сказал он, не потрудившись свериться с книгой. — Со слабой чертой во второй позиции. «Когда рвут тростник, другие стебли тянутся за ним, так как он растет пучком». Проще говоря, единение с ближними еще может спасти положение. Хочешь сам прочесть полный текст?

Джерри со смехом покачал головой.

— Сам знаешь, что я думаю о предсказаниях судьбы!

— Да, знаю, и тебе должно быть стыдно, что ты не воспринимаешь их всерьез. Потому что мне не нравится, как твоя слабая черта поднимается в гексаграмме, превращая ее в Си-кань, «Двойную бездну», а это означает «преумножение опасности». Иными словами, держись начеку, шестерка, иначе быть беде.

— О риске я подумал. Мне не нужна мистическая книжка, чтобы сказать, что, отправляясь в армию, я, возможно, подвергаю себя опасности.

Это Артур пропустил мимо ушей.

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что слабая черта проявится завтра, когда от единения с другими ты перейдешь к подверганию себя опасности.

— Но я и собираюсь «объединиться с другими»! Как еще яснее перевести «пойти в армию» на язык этой книжки!

— Ага! Но более логичный перевод — «оставайся с семьей и друзьями».

Джерри обиженно поднялся на ноги.

— Извини, Артур, — сказал он. — Я надеялся, ты поймешь, что я принял решение и переубеждать меня уже поздно.

— Ну да, признаю. Я только пытаюсь показать, что ты делаешь. Тебе не хочется сесть и продолжить разговор?

— Боюсь, нет. Я просто зашел попрощаться. И мне еще кое к кому нужно зайти, прежде чем идти спать.

— Как хочешь. Но окажи мне услугу. — Артур порылся в горе книг. — Возьми это с собой, почитай на досуге… если тебе его оставят. Не трудись возвращать. Я знаю ее почти наизусть.

— Спасибо. — Взяв протянутую книгу, Джерри рассеянно запихнул ее в карман, даже не посмотрев, как она называется.

— Знаешь что? — продолжал Артур. — У меня такое чувство, что тебе, пожалуй, все-таки нужно послужить в армии. Хотелось бы только, чтобы у тебя было больше шансов вернуться живым.

— Как сейчас все поставлено, потери сведены к минимуму. Они же потеряли не более…

— Одни люди, — прервал его Артур, — с большей вероятностью впутываются в истории, чем другие, это относится и к успеху, и к поражению. Ты из тех, кто ни за что не желает расставаться с иллюзиями. Ты скорее всего бросишься искать… славы или чего там еще — чем объясняют, почему люди рискуют своей жизнью, и ты этого не найдешь, поэтому добровольно пойдешь на какое-нибудь идиотское задание и этот шанс сведешь к тысяче против одного, и…

Он перевернул руку, точно ссыпал с ладони горку песка.

Мгновение Джерри стоял как каменный, потом внезапно дернул на себя дверь и вышел.

Проходя мимо двери Бенни Ноукса, он услышал слабые звуки: скрип, вздох, смешок.

Сгноит себя до смерти, учитывая, сколько дерьма принимает! И у него есть потрясающая терка, красивая терка, а у меня…

В это мгновение он понял, что не может не верить пророчеству Артура.

И разумеется, его ждет не Учебный лагерь. И разумеется, это Плавучая база. Десятки понтонов, отделенных от берега милей воды. Водная преграда дезертиров не остановит, но пляжа достигнут только самые выносливые пловцы.

Там у длинных столов призывникам приказывают вывернуть карманы и раздеться догола. Капитан в сопровождении старшего сержанта медленно идет вдоль столов, осматривая разложенные на них предметы, а тем временем другой сержант следит, чтобы новобранцы стояли по стойке смирно, а не то… Капитан останавливается против Джерри и переворачивает данную Артуром книгу, чтобы прочесть заголовок.

— «Словарь гиперпреступности», — говорит капитан. — Арестуйте его, сержант. Владение подрывной литературой.

— Но!.. — взрывается Джерри.

— Закрой варежку, солдат, хватит с тебя и одного нарушения.

Джерри давит в себе ярость.

— Разрешите обратиться, сэр, — по всей форме говорит он.

— Разрешаю.

— Я ни разу не открывал эту книгу, сэр. Один друг дал мне ее вчера вечером, и я просто положил ее в карман, а потом забыл…

— Она зачитана до дыр, страницы едва не выпадают, — отвечает капитан. — Добавьте, сержант, ложь офицеру.

Ему удалось легко отделаться: двадцать четыре часа строевой подготовки в полной выкладке — можно сказать, прощение.

Как соизволил заметить капитан, это ведь, в конце концов, первое нарушение.