Тринадцать этажей

Джонатан Симс, 2020

Лондон скрывает много тайн. Одна из них – Баньян-Корт, построенный одиозным олигархом Тобиасом Феллом. Шикарный фасад, апартаменты премиум-класса, а на задворках теснятся квартирки для неимущих. В годовщину строительства миллиардер-отшельник внезапно приглашает на званый обед двенадцать человек. Какова его цель? Что их связывает? За драмами и грязными делишками наблюдают сами стены Баньян-Корта, чьи изменяющиеся пространства преодолеваются не только ногами, и есть направления, которые не покажет ни один компас. Двенадцать жителей оказываются преследуемыми отголосками грехов олигарха Тобиаса Фелла. Их пути и жизни переплетаются в преддверии ужасного нераскрытого убийства. Современный мейнстримный хоррор с острым социальным комментарием, который явно прослеживается в самой архитектуре проклятого здания, в каждом этаже. Жители разделены не только физически – стенами и пространствами, но и разделены экономически. Привилегии, власть, ответственность, виновность, предрассудки, дискриминация, предубеждения – все это, что разъединяет соседей, отойдет на второй план перед тем опасностью из иной сферы бытия. Только угроза бессмертной душе сможет объединить жильцов 13 этажей. «Современная классика ужасов от одного из самых захватывающих писателей в этой области». Starburst Magazine «Сочетает в себе криповое чувство беспокойства и кровищу… Играет на нервах». Guardian «Удивительно жуткая кульминация, идеально поражающая цель в этом сверхъестественном хорроре». Grimdark Magazine «Роман заставил меня чувствовать себя неловко… напугал и даже ужаснул. Другими словами, это превосходная книга». NetGalley

Оглавление

Из серии: Universum. Дом монстров

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Тринадцать этажей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Второй. Стук

Жезуш Кандиду.

Баньян-Корт, 30

Тук-тук-тук.

Серебряная головка трости ритмично постукивала по начищенной коже дорогого ботинка. Этот негромкий, но настойчивый звук нарушал практически полную тишину аукциона. Жезушу Кандиду было скучно.

— Следующим предлагается лот номер четырнадцать, — монотонно бубнил распорядитель аукциона. — Резная керамическая миска, по заключению экспертов, работы народности гуарани, возраст неизвестен. Двести фунтов, начальная цена двести фунтов.

Ничего такого, ради чего стоило терять время. Жезуш продолжал нетерпеливо постукивать. Из разных концов зала на него бросали взгляды с разной степенью любопытства. Он видел, как присутствующие оценивают его ладно скроенный костюм бутылочно-зеленого цвета, галстук, завязанный мастерским узлом Элдридж, утонченные равнодушно-презрительные манеры. Кто-то, узнав его, с восторженным восхищением перешептывался со своими спутниками. Другие не подавали вида, что знают его, но, возможно, потом они расспросят о нем и выяснят его имя. И поймут, почему должны его знать. Жезуш легко усмехнулся. Меняющаяся мода, отмывание денег и новоиспеченные миллиардеры от высоких технологий обусловили то, что торговля произведениями искусства переживала небывалый подъем, и хорошему дилеру нужно было поддерживать свой статус любыми мелочами. Даже такая легенда, как он, не могла почивать на лаврах.

— Продано Марго за двести сорок фунтов, — двигался дальше распорядитель аукциона, стараясь не обращать внимания на театральные зевки Жезуша. Этот человек определенно знал того, кто захотел быть узнанным на его аукционе.

А этот аукцион, пожалуй, и годился только для того, чтобы показать на нем себя. Обыкновенно Жезуш вел свои дела удаленно, как и остальные члены «круга» — его коллеги, хотя, наверное, правильнее было бы сказать «сообщники», — однако сегодня у него выдался свободный день, он находился в этих краях и, поддавшись сиюминутной прихоти, решил присутствовать на торгах лично. По крайней мере, имело смысл изредка показывать свое лицо. Начнем с того, что именно Жезуш предупредил Дезмонда и остальных членов «круга» об этом аукционе. Его шурину Антониу, чиновнику в бразильском правительстве, сообщили о недавней кончине одного состоятельного скотовода. Судя по всему, умерший был владельцем внушительного собрания художественных ценностей, однако его родственников подобные вещи не интересовали, и они решили распродать коллекцию в Лондоне, где вели свои дела.

— Продано Уильяму по телефону за пятьсот десять фунтов, — объявил распорядитель аукциона.

Служащие унесли весьма безвкусную статуэтку. Жезуш даже не заметил, как ее вносили в зал.

Но вот дело наконец дошло до того предмета, за который Жезуш решил поторговаться. Возможно, это несколько оживит торги.

— Теперь лот номер тридцать два, фигурка религиозного назначения из стеатита, считается работой Алейжадинью [2]. — Пауза. — Хотя это не подтверждено. Начальная цена тысяча фунтов.

— Тысяча фунтов, — сказал Жезуш, вступая в торги, как ему и было указано. Если честно, он считал явно завышенной эту цену за то, что могло оказаться подделкой. Но, быть может, это придаст аукциону некоторую драматичность.

— Одна тысяча фунтов, — повторил распорядитель аукциона, обводя взглядом зал. — За лот предложена цена одна тысяча фунтов.

Молчание.

— Продано Жезушу Кандиду за одну тысячу фунтов.

Это была какая-то ерунда. Жезуш начинал уже думать, не совершил ли он ошибку. В каталоге не было ничего примечательного, но, сидя в зале и наблюдая за этим парадом крайне убогих поделок, он проникся глубоким беспокойством. Вот так проходил весь аукцион: представители «круга» покупали то, что им поручили, с минимальными торгами. Замечательно для «круга», но для Жезуша невыносимо скучно. При мысли о том, что большинство этих предметов он вскоре снова увидит на «Стуке», он пожалел, что привлек внимание своих коллег. И все-таки он купил то, что было ему поручено, так что теперь можно уходить. Быть может, ему удастся устроить из этого целое представление.

— Лот номер пятьдесят один, интригующая смешанная работа, масло и уголь по холсту. Художник неизвестен, дата неизвестна. Начнем с восьмидесяти фунтов.

Взглянув на полотно, Жезуш непроизвольно сел на место. Просматривая перед аукционом каталог, он не обратил внимания на эту работу, посчитав ее очередным бросовым мусором из забытой коллекции. Полотно размером четыре на восемь футов, масло и уголь на холсте. Абстрактная мазня, без названия, автор неизвестен, сто́ит какие-нибудь гроши. «Круг» выделил работу только потому, что Уильяму Дюфине, новичку в его рядах, которого Жезуш втайне считал выскочкой, начисто лишенным вкуса, поручили полностью оформить особняк в деревне. Поэтому он скупал все, что на его взгляд сочеталось с остальной обстановкой. Однако, глядя на полотно сейчас, Жезуш не мог себе представить, как оно впишется в какой бы то ни было интерьер. Человек тактичный назвал бы картину «своеобразной».

Однако даже Жезуш вынужден был признать, что, увидев полотно воочию, он получил совершенно другое впечатление, чем от безликой фотографии в каталоге. С таким же успехом он мог смотреть на совершенно другую работу. Вибрирующий и пьянящий поток ярких, выразительных линий, вроде бы закрученных и переплетенных между собой без какого-либо смысла, но так казалось только до тех пор, пока сознание наконец не упорядочивало их в то, чем они должны были быть: женским лицом. Глаза прорисованы смутно, рот закрытый и непроницаемый, но улыбающийся. Стиль был грубый, местами даже детский, но в работе что-то было. Что-то такое, чего он хотел…

Услышав вокруг удивленные голоса, Жезуш спохватился, что тянет руку, участвуя в торгах. Он сознавал, что не ему полагается покупать эту картину, поэтому опустил руку, испугавшись, что невольно поднял цену.

— Извините, мистер Кандиду, вы принимаете участие? — Распорядитель аукциона был удивлен не меньше остальных.

— Восемьдесят фунтов! — Кто-то безжалостно выкрикнул из глубины зала, прежде чем Жезуш нашелся что ответить.

Он узнал этот голос, принадлежащий молодой женщине по имени Марго Ланкастер, члену «круга», привыкшей выполнять свои заказы. Он облегченно вздохнул. «Круг» получит то, что ему причитается. Но даже так ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить выдержку. Чтобы Жезуш Кандиду торговался за подобную мазню, без имени автора, сто́ящую не дороже холста, на котором она была намалевана, — это было что-то немыслимое. Возможно, Жезуш был готов поступиться своим художественным вкусом, если «круг» поручит ему приобрести какую-нибудь вещь, но в остальном он считал только одно свое участие в торгах величайшим комплиментом. Но эта работа…

Определенно, Жезуш считал, что у него наметанный глаз на любительское искусство, на то, что создано теми, у кого нет специального образования и опыта, однако он совсем не стремился к тому, чтобы об этом знали другие. И, тем не менее, несмотря на все усилия снова погрузиться в сосредоточенное безразличие, Жезуш поймал себя на том, что его рука опять начинает подниматься, и поспешно опустил ее до того, как это заметил распорядитель аукциона.

Жезуш проводил взглядом, как картину унесли, проданную Марго за сто десять фунтов. В прошлом чутье еще никогда его не подводило. Чем больше он над этим размышлял, тем больше крепла уверенность: это полотно идеально подойдет для его личного собрания. Жезуш решил получить его, и к черту Уильяма Дюфине. Он улыбнулся, поймав себя на том, что уже давно не ждал с таким нетерпением следующего «Стука».

* * *

— Вот это? — спросил таксист, когда черная машина свернула к Баньян-Корту. — Адское местечко. Но вам не к двери для бедняков, да?

— Нет, — ответил Жезуш, не обращая внимания на панибратский тон и отвратительные смешки водителя. — Не к ней.

Он вышел из машины, внимательно смотря себе под ноги. Перед ним возвышалась громада Баньян-Корта. В этом мире есть здания, предназначенные только для того, чтобы выполнять какую-то функцию, и помимо этого не имеющие никаких эстетических амбиций. Или, наверное, точнее будет сказать, что их эстетические амбиции заключаются как раз в том, чтобы выполнять свою функцию. Другие здания гостеприимные, радушные, но есть еще и суровые, устрашающие: напоминание тем, кто переступает их порог, о могуществе и влиянии их творцов. Но некоторые здания, по крайней мере на взгляд Жезуша Кандиду, представляют собой произведения искусства.

Многие уже проектировались как таковые, красота изначально закладывалась в них талантливыми архитекторами, в то время как другие стали произведениями искусства случайно, прошли к этому через упадок или разрослись позднейшими пристройками и переделками. Некоторые даже стали произведениями искусства исключительно благодаря контексту: крохотная неказистая церквушка, отказавшаяся продавать свою землю, упрямо существующая в самом сердце делового района, обнесенная со всех сторон модными уродствами из стекла и бетона. Просто нужно знать, где искать.

— Эй! — ворвался в размышления Жезуша голос таксиста. — Вы забыли свою прикольную трость.

Жезуш молча забрал трость.

— Не хотим, чтобы кто-нибудь подумал, будто вы ошиблись адресом, да? — Захлопнувшаяся входная дверь оборвала смех таксиста.

Жезуш не сомневался в том, что Баньян-Корт возводился, чтобы быть красивым. Не могло быть и речи о том, чтобы это переплетение стекла и бетона с облупившимся кирпичом старого жилого здания служило каким-либо практическим целям. И, несомненно, здание имело большой успех, это правда. Но красивым может быть все что угодно. Красота стоит дешево. Красота очевидна. И, тем не менее, Жезуш предпочел жить именно здесь. Не из-за тех художественных достоинств, которыми, как утверждалось, обладал Баньян-Корт, но из-за тех, о которых никто даже не задумывался. Здание возвышалось ярким осколком излишества, погруженным в серые умирающие улочки нищеты и борьбы за жизнь, не в силах даже признать то, что отдельные его части считались позорными. С эстетической точки оно было приемлемым. Концептуально оно являлось произведением искусства. Поэтому Жезуш жил в нем.

Он не стал спорить с таксистом, потому что ему ничего не нужно было доказывать. Он знал, что такое нищета и деградация, хотя самому ему и не пришлось иметь с ними дело. К искусству необязательно прикасаться руками.

* * *

— Добрый вечер, заходите. — Жезуш постарался скрыть свое раздражение тем, что первым на «Стук» пришел Уильям Дюфине.

— О, привет, Джесус! Дезмонд уже здесь? Что мы пьем?

Жезуш ничего не ответил. Он не имел ни малейшего желания отвечать тем, кто не трудился произнести правильно его имя.

— Только взгляните на это! Мне надо написать заметку в «Досуг». «Тайная галерея искусств, которая переплюнет музей Хорнимана!» [3] — Дюфине оскалился. — Дезмонд спрашивал, почему эта вещица не в Лангхэме? [4]

Совершенно предсказуемо, Дюфине остановился перед самой неинтересной картиной в экспозиции, второстепенной работой Якоба Мариса [5], которую Жезуш держал только потому, что было бы невежливо не иметь ничего из гаагской школы.

На самом деле Дезмонд Акстон, основатель «круга», сильно разругался с одним из управляющих музея Лангхэма, после чего клятвенно пообещал, что ноги его там больше не будет, однако к Уильяму Дюфине это не имело никакого отношения, и Жезуш не собирался ничего ему говорить.

Вскоре к ним присоединились и другие члены «круга», в том числе сам Дезмонд. Похвалив квартиру Жезуша, они рассаживались по местам, готовясь к торгам. И действительно, он подготовился прекрасно, восемь членов уютно устроились в просторной гостиной. Никто не говорил об этом, но Жезуш находил определенную справедливость в том, что покойник, чьи пожитки они собирались распродать, руководил одной из многих компаний, принадлежащих в конечном счете Тобиасу Феллу, владельцу Баньян-Корта. В конце концов, это самое подходящее место, чтобы распределить доходы от аукциона, чьи результаты были предрешены заранее.

— Итак, — наконец начал Дезмонд, когда все расселись, — начинать по порядку лотов или по стоимости? Лично мне все равно.

— Полагаю, если по порядку лотов, проще будет ориентироваться, — заявила Марго, одна из первых членов «круга», и поскольку никто не возражал, торги начались.

На самом деле суть «Стука» была очень простой. Эти торги проводились между членами «круга», которые на обычном аукционе перегрызли бы друг другу горло, однако они договорились не соперничать друг с другом — разве что для видимости. Это означало, что некоторые лоты удавалось приобрести лишь за малую толику того, что пришлось бы выложить за них в противном случае. Конечно, было много покупателей, не входивших в «круг», и если они нацеливались на какой-нибудь лот, цена все равно поднималась выше идеальной, но карманы у «круга» были глубокие, а значительную часть расходов его членам удавалось компенсировать на «Стуке». После того как назначенные покупатели получали в свои руки как можно больше из отобранных заранее лотов, члены «круга» устраивали второй, закрытый аукцион, на котором все торговались за приобретенные ими лоты. Победитель расплачивался с тем, кто купил этот лот на обычном аукционе, после чего общая сумма покупки распределялась поровну между всеми членами «круга». В результате деньги вращались в замкнутом пространстве, и если кто-то платил дорого за покупку на открытом аукционе, затраты компенсировались другими членами.

Этот способ позволял приобретать ценные произведения искусства гораздо дешевле их настоящей цены, но, более того, «круг» оставался сообществом избранных, что помогало отваживать посторонних и не давать укорениться новым деньгам. Искусство, втайне верил Жезуш, на самом деле предназначалось не для всех и каждого, и «Стук» позволял сохранять эту жизненно важную иерархию. На самом деле это было не вполне законно, но это не имело значения. «Круг» представлял собой не какой-то мелкий сговор торговцев металлоломом; он объединял людей состоятельных, имеющих положение в обществе, а таких закон предпочитает обходить стороной.

И все же сегодня Жезуша беспокоило другое. Он настроился торговаться за одну конкретную вещь. Лот номер пятьдесят один, запомнил он. Разумеется, самих вещей здесь не было, их доставят в случае необходимости, но в памяти Жезуша сохранился очень живой образ. Странно, он уже повидал на своем веку столько «Стуков», а сейчас волнение, которое он испытывал в ожидании начала торгов, казалось ему чем-то новым и незнакомым. Однако по мере того как добыча распределялась между членами клуба и аукцион приближался к картине, которую ему так и не удалось выбросить из головы, Жезуш нервничал все больше. Лот номер сорок шесть был выставлен на продажу и ушел. Лот номер сорок девять. А что, если не он один разглядел потенциал загадочного полотна, что, если картину уведут у него из-под носа?

Как оказалось, тревоги его были напрасны. Никому из членов «круга» не было никакого дела до полотна. Уильям Дюфине абсолютно равнодушно объявил стартовую цену, уверенный в том, что картину ему придется забрать себе. Увидев, что Жезуш вскинул руку, поднимая цену, он подавил смешок. Дезмонд подался вперед.

— Я бы не стал беспокоить старика, — шепнул он Жезушу. — Порой я и сам теряю нить.

Не глядя на него, Жезуш поднял руку выше, подтверждая свою заявку. Собравшиеся начали перешептываться: одни гадали, не пропустили ли они в этой картине что-то важное, другие презрительно усмехались, уверенные в том, что Жезуш наконец совершил свою первую ошибку. Он не обращал на них внимания. Никто не увидел в картине то, что увидел он. Жезуш не собирался кривить душой и убеждать себя в том, будто немое недоумение, написанное на лицах, и язвительные усмешки его нисколько не трогают, но будь он проклят, если это покажет. Уильям пожал плечами, соглашаясь на предложенную цену. И на том все закончилось.

* * *

— Позвольте поинтересоваться, что вас так привлекло в этой картине? — спросил Дезмонд после окончания торгов, когда остальные уже учтиво откланялись. Отношения с другими членами «круга» у Жезуша были чисто деловыми, и одного только Дезмонда он считал своим другом.

— Вы ее лично не видели, правильно? — спросил он, выпуская облако сигарного дыма, лениво вылетевшее с балкона и растаявшее в ночном воздухе.

— Скажу честно, не видел. Как всегда, за меня вел торги Мюллер, я давал ему указания по телефону. Насколько я понимаю, фотографии не отдают ей должного?

— Вы правы. Я этого совсем не ожидал.

— И все-таки это никчемная посредственность, разве не так? Может быть, для создания атмосферы, но… что такого вы все-таки в ней увидели?

— Это… непосредственность любителя, — вдруг перешел в оборону Жезуш. — Цветовая палитра, линии. Представьте себе Джорджиану Хоутон. Или Мадж Гилл [6], возможно.

— Потусторонние линии и причудливая геометрия, а? — Дезмонд задумчиво затянулся. — Честно признаюсь, я в ней ничего не увидел.

— Ну а я увидел.

— Гм. Похоже, она действительно вас затронула.

Тон Дезмонда был небрежный, но сами слова все равно заставили Жезуша вздрогнуть. Он неуютно заерзал.

— Ну да. Да, затронула.

— Если только вам не известно что-то такое, о чем вы не говорите?

Своей улыбкой Дезмонд постарался как мог скрыть легкую досаду, прокравшуюся в его голос. Жезуш знал, что его друг больше всего на свете не переносит, когда ему кажется, будто его провели.

— Нет. Просто… картина мне понравилась. — Жезуш хотел добавить что-то еще, выразить словами чувства, порожденные в его душе загадочным полотном, однако английский язык такой прямолинейный и неуклюжий, что он просто не смог этого сделать.

— Ну, надеюсь. Продавать ее вы ни в коем случае не станете, так что предлагаю подумать, где ее повесить.

— Непременно. Картина займет подобающее ей место.

Пожав плечами, Дезмонд вернулся к своей сигаре. Друзья молча смотрели, как струйки дыма вьются и искривляются в огнях города внизу.

* * *

Через два дня консьерж доложил Жезушу о том, что его картина прибыла. Он поспешил вниз так быстро, как позволял лифт, в надежде застать посыльных до того, как те ушли, однако когда он наконец спустился в фойе, их уже и след простыл. Что хуже, за стойкой сидел тот консьерж, которого Жезуш особенно невзлюбил: долговязый мужчина средних лет, который разговаривал сам с собой и утверждал, что обо всех проблемах позаботились, в то время как никто и не думал ими заниматься. Жезуш решил не узнавать имя консьержа и всякий раз старательно следил за тем, чтобы не взглянуть на бейджик с именем. Он считал, что делает ему большое одолжение уже тем, что не предпринимает активных попыток добиться его увольнения. И все же, несмотря на прочие свои недостатки, консьерж, наверное, обладает достаточной физической силой, чтобы занести картину в квартиру, хотя при мысли о том, что он к ней прикоснется, Жезушу становилось немного не по себе. Выслушав просьбу, консьерж вздохнул и позвал кого-то из маленькой конторки заменить его за стойкой, чем вызвал раздраженное фырканье со стороны торговца произведениями искусства, недовольного бессмысленной заминкой. На семь вечера у Жезуша был заказан столик в «Гавроше», и он намеревался нагулять аппетит, выбирая место жительства для своего нового приобретения.

Несмотря на неудобства, вызванные переездом, картина вскоре уже уютно устроилась в квартире Жезуша в ожидании знакомства с местом, полновластным хозяином которого ей предстояло стать. Жезуш отпустил консьержа, испытав буквально осязаемое облегчение, и развернул упаковку. В картине было все то, что он запомнил, и даже больше: знакомое буйство красок, линии, извивающиеся и огибающие сами себя, нанося спиральные узоры, за которыми просто не мог проследить его взгляд. И вот через какое-то время снова появилась женщина, по-прежнему смотрящая ему в глаза, с губами, по-прежнему выгнувшимися нечитаемой линией. Жезуш вздохнул, переполненный восхищением и облегчением. В конце концов он оказался прав: картина была прекрасна.

Жезуш начал подыскивать для нее подобающее место на стене. Прихожая — это слишком близко, картина затмит всю остальную коллекцию. Гостиная также не подходила, поскольку все стены, на которых имелось достаточно свободного пространства, находились совершенно не под тем углом. В спальне картина будет слишком привлекать к себе внимание, даже несмотря на то, что Жезуш редко водил туда гостей, а когда он так делал, им двигало желание создать у них особое настроение. Оставался только кабинет, самое маленькое помещение в квартире, но ни в коем случае не самое скромное. По сравнению с прилизанной модерновой гостиной Жезуш обставил кабинет чуть ли не в пародийно классическом стиле, с письменным столом из темного мореного дуба и книжными шкафами с томами, переплетенными на заказ, чтобы соответствовать вкусу. Именно здесь он размещал свои самые любимые приобретения.

Один из гостей как-то спросил, как он может так расчетливо относиться к своему собственному дому, и Жезуш слегка опешил. Сам он никогда не заострял на этом внимания, но тут, подумав, пришел к выводу, что, пожалуй, он никакое место не считает своим домом. Эта квартира просто была местом, которое нужно было отделать, превратить в нечто ценное. Нет ничего ценного в том, чтобы просто где-то жить. Это под силу любому зверю. И, возможно, если человек этого не понимает, он недостоин иметь свое жилье. Разумеется, Жезуш не высказал этого вслух, его гостю незачем было это знать. Но вопрос глубоко засел у него в голове. К дому на самом деле это не имело никакого отношения. Это место он считает своим, потому что может полностью реализовать его потенциал, а эта работа потребует всю жизнь.

— Кабинет, — наконец сказал Жезуш, разглядывая картину. — Полагаю, вот самое подходящее для тебя место.

В настоящий момент это самое почетное место было отдано полотну Карела Шкреты [7] на религиозный сюжет, но, глядя на картину теперь, Жезуш вынужден был бороться с сильным желанием сорвать ее со стены и вышвырнуть в окно. Ему была знакома потребность двигаться дальше, оставляя прошлое позади, иногда даже уничтожая его, сжигая дотла и освобождая место для нового, однако никогда прежде это желание не было таким сильным. Собравшись с духом, Жезуш аккуратно снял Шкрету со стены.

Остаток дня он провел в тщательном переоформлении квартиры, передвижении и перестановке практически всего, до тех пор пока не стал снова полностью удовлетворен обстановкой. В конечном счете Жезуш избавился от нескольких вещей, которые были у него уже достаточно давно: от стеклянной статуэтки скульптора по имени Карл Велтер, в свое время считавшегося восходящей звездой, и нескольких литографий Барлаха [8], которые он приобрел по чистой прихоти в тот период, когда заигрывал с экспрессионизмом. Наконец Жезуш встал перед своим новым приобретением, занявшим полагающееся ему по достоинству место.

Тук-тук.

Очнувшись от размышлений, Жезуш в некотором недоумении осознал, что нужно зажечь свет. Когда успело стемнеть? Он ощутил в желудке гложущее чувство голода. Вспомнив о том, что вернуло его к действительности, Жезуш поспешил в прихожую и распахнул входную дверь. В коридоре никого не было.

В доме есть дети? Жезуш презрительно скривил губы. Разумеется, он не ссорился с теми, у кого были дети, если только они вели себя в рамках приличия. Однако сейчас маленьких шалопаев нигде не было видно. К счастью, на ужин Жезуш еще успевал, хотя он остро сознавал, что не привел себя в порядок после перестановки коллекции и должен выглядеть ужасно. Но тут он сообразил, что ему все равно.

Но это же какая-то ерунда, право! Он собирался устроить так называемый «показательный ужин»: это когда он ужинал один, одетый с иголочки, сногсшибательный, для того чтобы напомнить могущественным и влиятельным о том, какой у него хороший вкус. В конце концов, он Жезуш Кандиду, и его внешний облик сам по себе уже является произведением искусства. Однако, выглянув в окно на окружающий мир, такой блеклый и бесцветный после вибрирующих жизненной силой красок, с которыми он только что имел дело, Жезуш почувствовал, что ему абсолютно не важно, как он выглядит. Он торопливо поужинал, не обращая внимания на остальных посетителей «Гавроша», после чего сразу же вернулся домой.

* * *

Жезуш находился у себя в квартире. Казалось, она была нарисована по памяти, набросок, раскрашенный теми самими яркими красками, которые так пленили его воображение. Он понимал, что спит, однако это его нисколько не беспокоило, и он полностью отдался захлестнувшему его ласковому спокойствию.

«Вот это, — услышал он свои мысли, — это и есть дом».

Тук-тук.

Кто-то стучал в дверь. По сравнению с легкими тонкими мазками, изображающими остальную квартиру, прихожая была неясной и смазанной, словно ее намалевали старой кисточкой, обмакнутой в красный кадмий.

Тук-тук-тук.

Кто-то хотел войти.

Звуки стали настойчивее, агрессивнее. Жезуш взялся за ручку, и дверь воспламенилась, взорвавшись ярким отвратительным огнем. Он ощутил жар. Дверь обуглилась, линии, изображавшие ее, растрескались, сочные краски уступили место черной копоти. Ему снилось, что пламя распространялось по квартире и он чувствует запах горящей древесины. Но это был не приятный запах камина или костра, а жуткое зловоние, источаемое всем тем, что он знал, превращающимся в пепел и выжженную землю. Теперь полыхало уже повсюду, весь мир Жезуша был охвачен пожаром: все, что он так хладнокровно оценил и расставил по местам, поглотила волна невосполнимой утраты. Он чувствовал, как неумолимое пламя подбирается к нему, пожирая мягкие ткани и разрушая кости. Однако глаза его, пойманные в ловушку, безумно уставились на фигуру, медленно проходящую там, где когда-то была дверь. Боль была терпимой только потому, что не принадлежала ему. Она жила во сне, и ему оставалось только терпеть в надежде проснуться.

Тем временем фигура приближалась, и он увидел, что у нее лицо женщины с картины. Оно было перекошенное и искаженное, такое же, как на холсте, то же самое хаотичное смешение завитков и сердитых красок. Женщина была в платье защитного цвета, и она горела, жадно, отчаянно стремясь поглотить и полностью уничтожить все, к чему она прикасалась огнем, из которого состояла ее плоть.

Жезуш проснулся, вцепившись в себя руками, отчаянно пытаясь погасить несуществующее пламя и защитить дом, которого у него не было.

* * *

Следующие два дня Жезуш постоянно ловил себя на том, что не поспевает с работой; в сутках словно стало меньше на несколько часов, пропавших неизвестно куда. Незаметно для себя он оказывался перед новой картиной и подолгу стоял, всматриваясь в каждую линию, изучая формы и краски, стараясь понять, что именно привлекает его в ней. Как ни убеждал он себя в том, что ему безразличны замечания его коллег, его больно укололо их снисходительное пренебрежение его вкусом. Быть может, именно это двигало им? До сих пор его так не озадачивал ни один предмет.

Сидя за письменным столом в противоположном конце кабинета, Жезуш то и дело поднимал взгляд на яркие линии, охотясь на скрытое в них перекошенное лицо. Он пристально разглядывал картину, разговаривая по телефону, подправляя списки, просматривая толстые пачки документов, связанные с наиболее законными его делами. Ее присутствие радовало Жезуша, хотя временами она отвлекала его внимание настолько, что ему приходилось усилием воли отворачиваться от нее, чтобы сосредоточиться на работе.

Но на сегодня с работой было покончено, и остаток дня Жезуш намеревался провести на балконе, наслаждаясь пыльной жарой городского лета и читая книгу по английскому фарфору, которую ему посоветовал Дезмонд. Встав, он потянулся и, направившись в гостиную, прошел мимо картины. Рассеянно скользнув по ней взглядом, Жезуш обратил внимание на четкую алую линию, которую до сих пор почему-то не замечал, и задержался, чтобы рассмотреть ее получше.

Тук-тук.

Вздохнув, Жезуш оторвался от картины и направился к входной двери. Там никого не было. Опять. Высунув голову, он выглянул в коридор.

— Если так будет продолжаться и дальше, — крикнул Жезуш, — я вызову полицию!

Вероятно, он этого не сделает, но дети ведь глупые. Развернувшись, Жезуш захлопнул дверь, и при этом его взгляд упал на часы. Неужели уже так поздно? Во рту у него пересохло, в глазах была резь, словно он слишком долго что-то рассматривал. Пожалуй, завтра нужно будет купить глазные капли. Нехорошо, если у него будет усталый вид.

Достав из холодильника бутылку воды, Жезуш не спеша выпил ее, скользнув взглядом по полотну Альфреда Стевенса [9], висящему на стене кухни. Это был небольшой портрет женщины в широкополой шляпе, строго разглядывающей сад. Однако у него из мыслей не выходил его последний шедевр. Шедевр? Нет, это была просто любопытная вещичка, на время завладевшая его вниманием. Скоро он проникнет в самые ее потаенные глубины, после чего картину надо будет менять на что-нибудь новенькое. Но даже так Жезуш находил странное облегчение в том, что больше не смотрел на нее. Однако в то же время какая-то другая его частица отчаянно хотела снова ее увидеть.

Внимательно изучив Стевенса, Жезуш был потрясен тем, какая же это скучная работа. В ней не было абсолютно ничего. Ни жизни, ни блеска, ни искры. Его сверлила мысль, что если он сейчас вернется к себе в кабинет, то сможет насладиться картиной, обладающей бесконечной глубиной. Но вместо этого он пил воду. Укрепляясь в мысли, что нужно будет заменить Стевенса.

* * *

Клиент допил последние капли дорогого выдержанного виски.

— Замечательно. Ну что, будем подписывать?

— Разумеется. — Жезуш горел желанием поскорее покончить с этим делом, не в последнюю очередь потому, что не помнил имя человека, сидящего напротив. Очередной недавно разбогатевший банкир, начисто лишенный вкуса, заказавший найти ему абсолютно безликую работу в стиле абстрактного импрессионизма.

— Восхитительно! — улыбнулся гость, поднимаясь на ноги.

Жезуш тоже встал, чтобы проводить его в кабинет. Естественно, это помещение предназначалось именно для того, чтобы создать подходящую обстановку для подписания контрактов и передачи денег, успокоив слишком нервных клиентов. Но почему-то, подходя к двери, Жезуш замедлил шаг. Его охватила дрожь, словно он чего-то боялся. Но чего? Картины? Вот в чем дело. Подсознательно ему не хотелось делиться ею с этим заурядным клиентом.

— Мистер Кандиду?

Быть может, картина пленит этого человека так же, как она пленила его, и он станет изыскивать способ приобрести ее для себя.

— Она не продается, — пробормотал Жезуш.

— Простите? Я не совсем понял, — небрежно произнес гость. Лицо его оставалось безмятежным и равнодушным.

Нет, этот человек не сможет оценить картину. Но не будет ли это хуже? Безразличие? Этот лишенный вкуса болван не увидит в ней ничего примечательного, в то время как над Жезушем она приобрела необъяснимую власть.

А может быть, он просто хочет оградить этого человека от сновидений, по-прежнему являющихся ему по ночам?..

— Погода просто отличная, — твердо произнес Жезуш. — Мы подпишем документы на балконе.

Он не мог сказать, откуда появились эти мысли, однако какими бы ни были точные параметры его беспокойства, все указывало на то, что кабинет, место личное, где время просто исчезает, придется в каком-то смысле подержать на карантине.

* * *

— Но где он ее достал?

— Я не могу тебе сказать, где он ее достал, именно это я и пытаюсь тебе объяснить, — ответил Антониу своим выводящим из себя голосом с псевдоанглийским акцентом.

Жезуш постарался держать себя в руках. Шурин постоянно подначивал его, издеваясь над тем, как его акцент изменился за долгие годы, прожитые в Лондоне, и однажды дошел до того, чтобы говорить с ним исключительно по-английски, хотя сам он едва владел этим языком, для того чтобы «Жезуш чувствовал себя как дома». В конце концов они договорились положить конец этой шутке, однако Антониу по-прежнему приправлял свой португальский идиотской британской гнусавостью. Хорошо хоть он перестал предлагать Жезушу подарить свою любовь королеве Великобритании.

— Должно было быть что-то. — Жезуш был вымотан до предела, терпение его стало тонким, как калька.

— Бухгалтерию этот тип не вел. — Он буквально услышал по телефону, как Антониу пожал плечами. — А то, что осталось, не хотят отдавать его родственники.

— Это какой-то бред. Он руководил крупной компанией, почему архивы у него в таком жутком виде?

Последовала пауза.

— Я хочу сказать, ты живешь этажом ниже Тобиаса Фелла. Может, лучше у него спросить?

— Что ты хотел сказать?

— Ничего.

В голосе шурина прозвучала какая-то странная нотка, легкая дрожь, предупредившая Жезуша о том, что он о чем-то умалчивает.

— Антониу, я должен знать. Это крайне важно.

— Послушай, наверное, ты слишком долго прожил за границей. Его архивы уничтожены.

Все встало на свои места. Крупный скотовод уничтожил все свои архивы — это могло означать только одно: нелегальный захват земли. Сожженные деревни. Убийства. После долгого молчания Антониу заговорил снова:

— Но я тебе ничего не говорил, понятно?

— И все-таки это какая-то бессмыслица. Эта картина — она совсем не похожа на другие работы местных художников, которые я видел.

— Ну тогда не знаю. По крайней мере, полной уверенности у меня нет. Я знаю, что некоторые предметы, выставленные на аукционе, были отняты у… э… перемещенных лиц. — Очевидно, Антониу было неуютно от того, какой оборот принял разговор. — Кажется, его жена говорила что-то о том, что картины написал один из работников. Возможно, так оно и есть.

— Говоря о «работниках», что ты имел в виду? — спросил Жезуш, хотя ответ, похоже, уже был ему известен. — Пастух? Управляющий? Финансовый директор? Кто?

–…Нет. Совсем другое.

Ага. Значит, grileiro. Один из наемников, к чьим услугам прибегают крупные корпорации, когда им нужно освободить землю, на которой они собираются заниматься сельским хозяйством, строиться или добывать сырье. Никакого надзора, никаких законов, просто люди, готовые взять в руки оружие и изгнать из джунглей коренные народы любыми средствами. Такие редко, удалившись на покой, начинают рисовать шедевры.

— Фелл… — Жезуш тщательно подобрал следующие слова. — Фелл знал о них? О расчистках?

— А я откуда знаю? — Антониу не скрывал своего стремления двигаться дальше. — Эти богатые козлы — кто может сказать, что им известно и что неизвестно. Но делалось все от его имени.

Жезуш затруднился бы выразить словами свои чувства. Определенно, за многими величайшими произведениями искусства тянулся кровавый след, но быть так близко к нему… несомненно, это вызывало дрожь, и неприятную.

— Мне нужно, чтобы ты его нашел — человека, который это нарисовал. Я должен поговорить с ним. — Жезуш уловил в своем голосе отчаяние, но решил не обращать на него внимания.

— Боюсь, это невозможно, — тихо промолвил Антониу. — Он умер. С год назад, если верить сыну владельца.

Жезуш не хотел задавать следующий вопрос, но все же выложил его:

— Как он умер?

— Пожар в доме. Случайное возгорание, но дома́ работников строятся без соблюдения каких-либо норм. Он погиб при пожаре.

Наступившая тишина была осязаемой на ощупь. Жезуш ощутил холодную дрожь, вспомнив свой сон.

* * *

Стук.

Было темно. Буквально кромешная темнота.

Тук-тук.

Он заснул? Нет, не заснул… Он просто…

Тук-тук-тук.

Порывисто вскочив, Жезуш опрокинул кресло на мягкий ковер кабинета. Пошарив в углу, он нашел выключатель торшера и залил комнату теплым светом. Этого просто не может быть; сейчас ведь утро. Сейчас еще утро, иного быть не может. Жезуш закончил разговор по телефону, заварил чай и начал набирать текст на компьютере. Но на улице было уже темно, и сквозь тонкую пелену дождя смутно проглядывал свет в окнах соседних домов. Чайник совершенно остыл, экран компьютера был чистый. Жезуш взглянул на часы. Десять вечера.

Он отошел от картины. «Держи себя в руках!» Картина хорошая, да, захватывающая, конечно. И она явно просачивалась в его сны последние несколько ночей, но это же нелепо. Жезуш поправил галстук — сегодня завязанный не таким изысканным узлом Бальтус — и твердо и решительно прошел к двери кабинета, мимо полотна, которое продержало его в оцепенении на протяжении почти тринадцати часов. Как только Жезуш оказался в коридоре, у него внутри что-то щелкнуло, и он поспешно захлопнул за собой дверь, внезапно задыхаясь. Он остро прочувствовал то, как сильно проголодался, как у него пересохло в горле.

Взяв стакан, Жезуш налил воды и выпил ее так быстро, что у него возмутился желудок. Снова наполнив стакан, он выпил уже медленнее, после чего опустился в ближайшее кресло, пытаясь разобраться в бешено мечущихся мыслях.

Что с ним случилось? В прошлом его уже очаровывали другие картины. Это совершенно естественно. Он часами смотрел на них, стоя так близко, что можно было прикоснуться рукой. Но ни одна из них не овладевала вот так его рассудком — только не из противоположного угла комнаты и не на такой длительный промежуток времени. Казалось, картина прибрала к своим рукам весь кабинет до такой степени, что Жезуш с трудом вспоминал, какие еще предметы хранятся там. Что ей нужно?

Жезуш строго одернул себя. Это какой-то абсурд. Многие клиенты рассказывали ему о своих суевериях, о странных взглядах на искусство и его истоки. Разумеется, он кивал, однако мысленно презрительно отмахивался от подобной чепухи. И эта его нынешняя одержимость — она лишь следствие того, кто он есть. У него слишком сильное чутье на искусство, и он ничего не может с этим поделать.

Но даже сейчас, думая о картине, Жезуш не мог не представлять ее линии, краски, то, как он отчаянно всматривался в скрытое за ними лицо, хотя образ этот, по мере того как он его изучал, становился все более неуловимым. Эта женщина всегда плакала?

Полотно таило в себе угрозу, это Жезуш сознавал, даже если все дело было в его одержимости. Возможно, будет лучше уничтожить картину. Но в то же время она была самым прекрасным творением из всего того, что ему когда-либо принадлежало, возможно, из всего того, что когда-либо принадлежало кому бы то ни было. Нужно просто заниматься работой в гостиной или спальне, а когда появится свободное время, можно будет заглянуть в кабинет и раствориться в причудливых линиях картины. На самом деле кабинет всегда был излишеством. И вот теперь он принадлежал картине. Она захватила кабинет, но там она и останется. Взаперти.

Жезуш снова покачал головой, поражаясь этим нелепым мыслям. Сегодня у него выдался странный день, и это вывело его из себя. Не говоря уж о том, что он просто умирает от голода. С трудом поднявшись на ноги, Жезуш позвонил консьержу, чтобы ему вызвали такси. Было уже поздно, однако благодаря своему имени он смог заказать свободный столик. Ноги его были ватными, и ему пришлось опираться на трость с такой силой, что в какой-то момент он испугался, как бы она не сломалась. Тем не менее Жезуш спустился в фойе, изо всех сил стараясь думать о ждущем впереди ужине, а не о том, что осталось позади.

* * *

Жезуш вернулся домой поздно. Он засиделся за кофе и ушел только тогда, когда метрдотель вежливо намекнул, что ресторан скоро закрывается. Приближаясь к входу, Жезуш едва передвигал ноги, тяжело опираясь на трость. Он не знал, что внушает ему больший ужас: искренняя вера в то, что картина как-то на него повлияла, или то, что какая-то его частица жаждала снова увидеть ее, потеряться в ее линиях. Жезуш презрительно скривил губы, отмахиваясь от таких мыслей. Чтобы он, Жезуш Кандиду, испугался какой-то там мазни! Сама мысль была смешной, абсурдной! Однако правда оставалась правдой. Он боялся того, что с ним делала картина, боялся своих сновидений, боялся скрывающейся на ней женщины. Жезуш собрал все свои силы, чтобы распрямить плечи и уверенной походкой войти в стеклянные двери Баньян-Корта.

У него мелькнула было мысль обратиться к консьержу, попросить его подняться вместе с ним к нему домой, чтобы снять картину и убрать ее туда, откуда ее можно будет отправить на хранение. Но за стойкой сидел лентяй, которого Жезуш терпеть не мог, и в настоящий момент он был поглощен спором с сердитым парнем в ярко-синей бейсболке. Постаравшись изо всех сил не обращать на них внимания, Жезуш по самой кромке обогнул спорящих, старающихся перекричать друг друга, и нырнул в лифт.

Только когда кабина пришла в движение, Жезуш обнаружил, что он в ней не один. Он был уверен, что никогда прежде не видел стоящего рядом с ним человека, хотя выглядел тот вполне реально. Это был мужчина, моложе Жезуша лет на десять, в костюме, который когда-то давно был сшит на заказ. Волосы у него были немытые, костюм протерся до дыр на локтях и коленях, а изящная ткань в мелкий рубчик покрылась темными пятнами. Под ногтями у незнакомца чернела грязь, словно он ползал на четвереньках по земле, а исходящий от него затхлый, терпкий запах вызвал бурный протест со стороны деликатного желудка Жезуша. Это жилец из другого крыла? Ему здесь не место, как только консьерж пропустил его? Но нет, костюм, несмотря на свое ужасное состояние, говорил о деньгах. Поймав на себе пристальный взгляд Жезуша, мужчина устало улыбнулся.

— Ну, как вам здесь? — спросил он.

Жезуш недоуменно склонил голову набок.

— Как вам жить здесь? — продолжал незнакомец. — Ваши ожидания сбылись?

— Да, — ответил Жезуш, стремясь поскорее закончить разговор. — Сбылись.

Неизвестный придвинулся к нему, и Жезушу потребовалась вся его выдержка, чтобы не поморщиться от его запаха. Мужчина перешел на заговорщический тон:

— Вы не видели ничего… странного? С тех пор, как поселились здесь?

— Нет, — ответил Жезуш.

Двери кабины открылись на пятом этаже, и мужчина в заляпанном костюме вышел, смотря себе под ноги. Жезуш выдохнул. Ну как такой человек может жить в этом здании? Определенно, у него произошла какая-то трагедия, и Жезуш мог бы проникнуться к нему сочувствием, но появляться на людях в таком виде… Его взгляд скользнул к зеркалу во всю стену кабины. Стоящий перед ним мужчина определенно был измучен, он опирался на трость, не предназначенную выдерживать такой вес. Узел галстука сбился набок, на манишке белой сорочки было отчетливо видно пятно от кофе, руки заметно тряслись. Кто он такой, этот человек в зеркале? Все последние дни Жезуш избегал своих знакомых, но если бы они увидели его сейчас, то посмеялись бы над ним, в этом он был уверен. Жезуш Кандиду превратился в сломленного, затравленного человека, боящегося своих собственных вещей и дурных снов.

Нет. Он этого не допустит. Его жизнь — самое значительное произведение искусства из того, что у него есть. Жезуш решительно настроился не быть заложником собственной паранойи и всего того, что пыталось завладеть его домом. Но когда он отпирал входную дверь, рука у него все-таки слегка дрожала. Дверь открылась без происшествий, и Жезуш уверенной походкой, насколько это было в его силах, прошел в спальню. Дверь в кабинет оставалась закрытой, и когда Жезуш наконец упал в постель, впервые за несколько дней ему ничего не приснилось.

* * *

В понедельник он проснулся поздно, в чем не было ничего необычного, хотя события предыдущего вечера определенно оставили свой след. Жезуш в полной мере прочувствовал это, когда с чугунной головой попробовал встать. Он дважды безуспешно пытался сварить себе кофе, прежде чем наконец вспомнил положить в кофеварку цветной пакетик. Выйдя на балкон и тяжело прислонившись к перилам, Жезуш пригубил горький напиток, глядя на раскинувшийся далеко внизу город, занятый своими повседневными заботами. Наконец, почувствовав себя хоть на каплю человеком, Жезуш поставил пустую чашку на стеклянный столик и медленно прошел в гостиную, чтобы поработать, изо всех сил стараясь не обращать внимания на силу притяжения, увлекающую его к двери кабинета.

Он много думал об этом, и первым делом в повестке дня стояло вызвать грузчиков, чьими услугами он обыкновенно пользовался. Разговор получился кратким и деловым, и, положив трубку, Жезуш почувствовал себя спокойным и расслабленным впервые с тех пор, как картина появилась у него дома. Завтра приедут грузчики и заберут ее, отвезут на хранение в компанию, с которой он работал уже много лет. Склад находится в нескольких милях от Баньян-Корта, и лично Жезуш там никогда не бывал, предпочитая использовать грузчиков для того, чтобы переправлять свои вещи в хранилище с определенным микроклиматом и возвращать обратно. Возможно, он как-нибудь навестит свою картину там, но это было дело отдаленного будущего. Пока что же он был удовлетворен тем, что картина будет далеко, очень далеко. Он ее перехитрил. Одержал верх. И его дом снова будет принадлежать ему.

Все утро Жезуш звонил по телефону, отправлял сообщения по электронной почте, договаривался о том, чтобы посмотреть картины, которые ему было поручено купить. Настроение его заметно улучшилось, и он задумался о том, где пообедать. Жезуш улыбнулся при мысли о том, что опять выйдет в свет: безукоризненно одетый, готовый снова стать Жезушем Кандиду. Размышляя над тем, какой костюм выбрать для этого торжественного выхода, он направился в ванную, чтобы освежиться. И поймал себя на том, что как-то само собой свернул к двери в кабинет.

Ему показалось, у него остановилось сердце, когда он помимо воли повернул ручку и шагнул внутрь. Жезуш повернулся к картине, отчаянно желая позвать на помощь кого-нибудь, все равно кого, прежде чем калейдоскоп красок и узоров ударит ему в глаза и сознание погрузится в расслабленное созерцание лица, скрытого внутри.

* * *

Было уже четыре часа утра среды, когда дверь в кабинет наконец отворилась и через порог переползла трясущаяся фигура с налитыми кровью глазами. У Жезуша больше не было сил держаться на ногах, поэтому он протащился по роскошному ковру, оставляя за собой след из примятого ворса. Картина не одержит над ним победу. Прекрасная она или нет, Жезуш Кандиду не допустит, чтобы его уничтожил кусок холста с нанесенными красками. Он не уступит свой дом этой мазне, и раз ее не может сдержать дверь, придется найти какой-нибудь другой способ. Мучительно медленно Жезуш добрался до плюшевой оттоманки и схватил лежащий на подушке телефон. Заряда аккумулятора хватило, чтобы увидеть девятнадцать пропущенных вызовов, осторожное сообщение от Дезмонда, встревоженного его отсутствием на «Стуке» накануне, и еще одно сообщение от службы доставки, заявившей, что не был получен ответ на то, когда должны явиться за картиной грузчики. Жезуш попытался позвонить и вызвать помощь, однако у него слишком сильно тряслись руки. Четыре процента заряда аккумулятора превратились в ноль процентов, и экран погас. Жезуш скривил рот в гримасе. С этой проблемой ему придется разбираться самому.

Собрав остатки сил, Жезуш поднялся на ноги и побрел на кухню, по пути захватив с вешалки трость, чтобы обрести дополнительную опору. И все-таки ослабшие ноги подогнулись, и он с размаху упал на вазу работы Грейсона Перри [10], которая упала со стола на пол и вдребезги разбилась. Не обращая на это внимания, Жезуш встал, опираясь на стол, и потянулся к подставке для ножей. Он выбрал дорогой и почти не используемый нож, острый как бритва. Улыбаясь, Жезуш сполз на пол. Тяжелое лезвие оттягивало руку. Отрезав рукав рубашки, он замотал себе глаза. Убедившись в том, что даже в этот ранний час какой-то свет все-таки пробивается сквозь ткань, Жезуш отрезал и второй рукав и повязал его поверх первого. Вот теперь он уже больше ничего не видел.

Жезуш лежал на полу, собираясь с силами, и вдруг услышал звук, в полной темноте, казалось, прозвучавший у него над самым ухом.

Тук-тук.

Такой же негромкий, как всегда, но такой же настойчивый. Что-то хотело проникнуть в дом, отобрать его. Но Жезуш не собирался этого допустить. Он снова поднялся на ноги, сжимая в одной руке нож, другой опираясь на трость, и медленно направился к кабинету.

Жезуш частенько мерил свою квартиру шагами. Для него было очень важно оценивать ракурсы и возможные точки для наблюдения своих экспонатов. От входной двери до кабинета шестнадцать шагов. От ванной до гостиной двадцать три шага. От стола на кухне до кабинета всегда было девятнадцать шагов, но сейчас Жезушу, пробирающемуся вслепую по обширным пространствам своей квартиры, стараясь не наступить на осколки разбитой вазы, показалось, что это расстояние стало гораздо больше.

Десять шагов. В обладающей великолепной звукоизоляцией квартире царила полная тишина; теперь до Жезуша не доходил даже отдаленный гул улицы далеко внизу. И только одно:

Тук-тук.

Девятнадцать шагов. В настоящий момент Жезуш видел перед собой лишь непроницаемый мрак. Двадцать шагов. Он слышал лишь свое собственное дыхание. Двадцать три шага. И стук.

Наконец на двадцать шестом шаге Жезуш ощутил, как его плечо скользнуло по косяку двери кабинета. Он постарался сосредоточиться. Его рука крепко сжимала обрезиненную рукоятку ножа, придающего ему силы, увлекающего вперед; в другой руке была серебряная головка трости, холодная и надежная. Стук стал громче. Теперь, когда глаза у него были завязаны, звук стал отчетливым. Жезуш наконец понял, что стук никогда не доносился от входной двери.

Дыхание его стало ровным, сменившись гулким стуком крови в висках. Лицо стало влажным. Он где-то порезался? Нет, должно быть, это слезы. Стиснув зубы, Жезуш повернулся к стене, на которой должна была висеть картина. Где-то в глубине его сознания раздался голос, призывающий его сорвать повязку с глаз и еще раз взглянуть на жуткое, прекрасное лицо, но он удержался.

Тук-тук.

От двери кабинета до картины было десять шагов. Насчитав двенадцать, Жезуш остановился. Он должен был находиться прямо перед картиной. Переложив нож в левую руку, он выронил трость, с грохотом упавшую на пол, и вытянул правую руку вперед, шаря вслепую. Где-то там, в темноте, его пальцы нащупали холст и рельефные мазки краски, гордо покрывающие его поверхность. Ему захотелось погладить их, ощутить их текстуру и безоговорочно последовать за ними туда, куда они ведут.

Тук-тук.

Жезуш шагнул вперед. Стук звучал внутри его черепной коробки.

ТУК-ТУК.

Ощутив прилив адреналина, Жезуш одним движением распорол холст от одного угла до другого. Натянутая ткань лопнула, рассеченные края разошлись в стороны, издав необъяснимо громкий хлопок, похожий на вспышку пламени или сдавленный крик.

И тотчас же наступила тишина.

Ощутив внезапное облегчение, блаженное умиротворение, Жезуш упал на колени. Выронив нож, он заплакал, но это были уже слезы не страха, а радости. Он поднял отяжелевшую, усталую руку, чтобы снять с глаз повязку.

Его опередила другая рука. Протянувшаяся изнутри разорванного, окровавленного холста. Она сорвала с Жезуша повязку, и он закричал, но у него уже не было сил бежать от других рук, тянущихся к нему. Эти руки схватили его за горло и руки, увлекая к себе.

Тук-тук.

Дверь в 30-ю квартиру Баньян-Корта оставалась закрытой.

Тук-тук.

Если бы она открылась, Жезуша Кандиду, стоявшего за ней, узнали бы только самые близкие знакомые. Его рубашка без рукавов была разорвана, глаза покраснели от слез, и от него исходил слабый запах крови и паленых волос, хотя внешне на нем не было видно никаких ран и повреждений. Осторожно постучав в дверь своей собственной квартиры, он пробормотал бы что-то о своем доме, о том, что его у него отняли, и о тех вещах, которые он видел. Однако слов его не разобрал бы даже тот, кто в совершенстве владел португальским языком.

Жезуш сжимал что-то в руке, хотя он сам не смог бы объяснить, как это у него оказалось. Пригласительная открытка на плотной бумаге, напечатанная красивым шрифтом:

ТОБИАС ФЕЛЛ любезно приглашает

ЖЕЗУША КАНДИДУ

присутствовать на званом вечере по адресу

Баньян-Корт, 1, вечером 16 августа 2014 года.

Доступ в пентхаус будет обеспечен

посредством грузового лифта

Если бы у Жезуша спросили, собирается ли он принять приглашение, он кивнул бы и наморщил лоб, смутно припоминая, что открытку вручил ему какой-то парень в линялой футболке. После чего добавил бы: это будет вечер искусства, от которого захватывает дух.

Оглавление

Из серии: Universum. Дом монстров

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Тринадцать этажей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

2

Алейжадинью, Антониу (1730–1814) — бразильский архитектор и скульптор. (Здесь и далее прим. перев.)

3

Музей Хорнимана — открытый в 1901 году в Лондоне Музей антропологии, естественной истории и музыкальных инструментов.

4

Лангхэм — городок в графстве Суссекс, в котором находится Музей естественной истории.

5

Марис, Якоб (1832–1899) — голландский художник-импрессионист, представитель гаагской школы.

6

Хоутон, Дорджиана (1814–1884) — английская художница и спиритистка; Мадж Гилл (урождённая Мод Этель Идс, 1882–1961) — английская художница, писательница и оккультист.

7

Шкрета, Карел (1610–1674) — один из крупнейших чешских живописцев эпохи барокко.

8

Барлах, Эрнст (1870–1938) — немецкий художник-экспрессионист, скульптор, писатель.

9

Стевенс, Альфред Эмиль-Леопольд (1823–1906) — бельгийский художник академического направления.

10

Грейсон Перри (род. 1960) — английский художник, в основном известен своими керамическими изделиями.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я