Три вещи, которые нужно знать о ракетах. Дневник девушки книготорговца

Джессика Фокс, 2013

В нашем книжном магазине достаточно помощников, но я живу в большом старом доме над магазином, и у меня часто останавливаются художники и писатели. Уигтаун – красивое место, правда, находится он вдали от основных центров. Мы можем помочь с транспортом, если тебе захочется поездить по округе, пока ты у нас гостишь. Еще здесь довольно холодно, так что лучше приезжай весной. Получив это письмо от владельца знаменитого в Шотландии и далеко за ее пределами книжного магазина, 26-летняя Джессика окончательно решается поработать у букиниста и уверенно собирается в путь. Может быть, там, в сказочно красивой стране, найдет ответы на множество вопросов ее мятущаяся душа? Целебным ли окажется подобный дауншифтинг для Джессики, перспективного кинорежиссера и сотрудницы НАСА? И вот уже позади перелет через Атлантику, и сквозь лобовое стекло фургона гостеприимного книготорговца она видит знакомую многим зеленую вывеску с золотыми буквами – The Bookshop, а по обеим сторонам от двери – небольшие бетонные колонны в виде стопок книг, закручивающиеся вверх спиралью словно цепи ДНК… «Мне казалось, что я отыскала Священный Грааль, самое удивительное, что только есть на Земле». (Джессика Фокс)

1

…жизнь [художника] не может не быть полна конфликтов, поскольку две силы воюют в нем: с одной стороны, вполне оправданное стремление нормального человека к счастью, удовлетворенности и безопасности, а с другой стороны — неудержимая страсть к творчеству, заходящая так далеко, что она подавляет любое личное побуждение. <…> Личности приходится дорого платить за божий дар творческого горения^[1].

Карл Густав Юнг. Психология и литератураОтдел литературы по психологии, третья полка справа в главной галерее

У любой истории есть начало, ну, или так нам кажется. Начало, середина и конец — эти три составляющие создают ощущение реальности, словно столпы, на которых все держится, которые всегда были и всегда будут. Если бы кому-нибудь пришло в голову нарисовать их на бумаге, он изобразил бы эти монолиты четко очерченными, цельными и независимыми друг от друга.

Однако, если присмотреться, становится видна их эфемерная природа. Некая однозначная точка отсчета, которую мы привыкли принимать за «начало», в действительности напоминает облако, состоящее из бесконечной череды моментов, каждый из которых можно дробить несчетное количество раз. В этой связи напрашивается вопрос: а есть ли вообще отправная точка? Или же каждый из нас благодаря простому факту своего существования преобразует мир вокруг, добавляя в него сюжеты собственной жизни, а любая история берет начало вовсе не вовне, а внутри нас? Всем нам знакомая фраза «давным-давно жили-были», казалось бы знаменующая начало повествования на первой странице книги, на самом деле служит лишь отражением того, что истинным источником являешься, и всегда являлся, ты сам.

Гудки автомобилей и тарахтение выхлопных труб сливались в единое нарастающее крещендо. Я сидела в машине, поджариваясь под палящим голливудским солнцем. В свои 25 я была твердо убеждена: вот так и оборвется моя недолгая жизнь. Меня найдут на водительском сиденье наполовину высунувшейся из открытого окна, застрявшей в пробке на лос-анджелесском шоссе и скончавшейся от перегрева и изнеможения.

Щурясь от яркого света, я напрягала глаза, стараясь разглядеть растянувшуюся впереди вереницу автомобилей. На бульваре Силвер-Лейк обычно не бывало заторов, но сегодня поток встал намертво. Изнывая от жары и нетерпения, я высунулась в окно. Рядом с дорогой раскинулся пересыхающий водоем, который и подарил бульвару такое название. Как и многое другое в Лос-Анджелесе, озеро это было не природным, а искусственным — бетонный резервуар, который практически полностью опустошался и пересыхал летом и снова частично заполнялся водой зимой. Посмотрев на него, я поняла, что хочу пить. Видеть бетон там, где должна быть вода, было все равно что смотреть на ботинки волшебника из Страны Оз, торчащие из-под театрального занавеса, — неприятное напоминание о том, что это мир, где все держится на притворстве, а озер не существует в природе, их можно только наколдовать при помощи денег и силы воображения.

Я любила Лос-Анджелес, хотя и не смогла бы выдать нечто внятное, если бы кому-то вздумалось узнать почему. Бостон выветрился из меня с такой же быстротой, с какой здесь высыхает автозагар. Проведя лишь год в разросшемся лос-анджелесском пригороде, я уже чувствовала себя единым целым с этим местом, этим смогом, солнцем и водой, вернее — отсутствием оной. Я выросла в Новой Англии, и мне всю жизнь казалось, будто я без конца боролась с какой-то невидимой силой, такой же мощной и неуловимой, как сила тяжести. В Калифорнии я почувствовала, что эта ноша больше меня не тяготит. Здесь не было необходимости с чем-то бороться — если не считать пробок, да и то лучшее, что я могла сделать, — это смириться и поддаться медленному течению автомобильной реки.

Кондиционер моей «тойоты» обдувал салон холодным воздухом, рвущимся сквозь покрытые пылью вентиляционные решетки. Я наклонилась поближе, чувствуя на шее прохладный поцелуй. Опустив голову на руль, я прижала руки к груди, прячась от солнца. Позади был долгий рабочий день, я вымоталась физически и морально, а теперь еще и мои бледные руки грозили обгореть.

Я была начинающим кинорежиссером и жила в квартире-студии среди роскошных, покрытых деревьями холмов, которые окружали водоем Силвер-Лейк, — своеобразный хипстерский рай, притаившийся вдали от океана, в небольшой долине к западу от Западного Голливуда. Это был уютный жилой район, совсем непохожий на стереотипные, увешанные рекламными щитами бульвары, которые первыми приходят на ум при упоминании Лос-Анджелеса. Силвер-Лейк располагался просто идеально: на полпути между Пасадиной, где я работала, и Западным Голливудом — центром местной кинематографической и светской жизни.

Обычно серые тротуары на моей улице, казалось, были усыпаны яркими лепестками. По обе стороны дороги теснились милые бунгало — они отличались формой и размерами, но все без исключения могли похвастаться шикарным видом на заснеженные горные пики и центр Лос-Анджелеса. Наш район располагался достаточно высоко, а значит, можно было дышать свежим воздухом. Временами, когда было особенно много смога, внизу повисало липкое темное облако, накрывавшее город словно поеденное молью покрывало.

Моя студия гнездилась на заднем дворе одного из таких бунгало и представляла собой отдельно стоящий гостевой домик, разделенный на две квартиры-студии, расположенные одна над другой. Я жила на нижнем этаже, в квартирке побольше с личным выходом в сад. Из окна моего обнесенного четырьмя стенами оазиса, если сильно вытянуть шею, можно было разглядеть знаменитый знак на Голливудских холмах.

Я сжала пальцами руль и свернула с основной дороги налево, на пустую тенистую улочку. Списки дел, накорябанные шариковой ручкой на тыльной стороне ладоней, размазались от пота. На работе буду отшучиваться, что это моя собственная версия КПК. Такой вот инженерный юмор.

Основной заработок мне обеспечивала должность писателя-рассказчика и консультанта по связям с общественностью в НАСА — Национальном управлении США по аэронавтике и исследованию космического пространства. Меня приняли туда в качестве специалиста по коммуникации, чтобы я помогала агентству использовать инструменты языка в целях распространения знаний. Что это значит, спросите вы? Меня наняли для того, чтобы повысить эффективность общения между отдельными сотрудниками, командами, отделами и кампусами в составе всей организации. Базировалась я в Лаборатории реактивного движения, где когда-то работали самые выдающиеся умы планеты, где люди претворяли в жизнь мечты, которые они вынашивали с самого детства, — мечты о космонавтах, открытом космосе и ракетах. В кампусе царили энтузиазм и вдохновение. Я ходила по тем же коридорам, что и Карл Саган, Ричард Фейнман и будущие творцы истории.

У меня была идеальная работа, которая предоставляла мне широкие возможности и поддерживала во мне неугасающее стремление ими пользоваться. В университете я изучала сразу две специальности — мифологию и астрономию, при этом во всеуслышание заявляла о своем бескомпромиссном желании стать кинорежиссером. Многие в замешательстве почесывали затылок, не понимая, как я собираюсь совместить эти разносторонние интересы в своей карьере. Уж чего-чего, а целеустремленности мне было не занимать. К восьми годам, осознав, что мне не удастся стать ни Эркюлем Пуаро, ни Индианой Джонсом, я решила, что следующий пункт в моем списке занятий — профессия кинорежиссера. Соответственно, весь мой жизненный план был ориентирован на реализацию этого замысла. В четвертом классе, пока другие дети в перерывах между занятиями играли на школьном дворе, я заставляла друзей оставаться в классе, и мы репетировали пьесы и разыгрывали сценарии, которые я отыскивала в библиотеке. Когда, уже будучи подростком, я ходила с мамой по магазинам, вместо того чтобы примерять одежду, которую я бы хотела купить, я надевала длинные платья и перед зеркалом в примерочной представляла, как произношу речь на вручении премии «Оскар», пока мама терпеливо ждала снаружи.

Моя целеустремленность выходила за рамки обычных мечтаний. Любую свободную минуту я тратила на достижение цели: в старших классах я отправилась на практику на государственное телевидение, пыталась писать сценарии и снимать фильмы, а окончив университет, несколько лет пахала без выходных и отпусков. Я работала на Бродвее, на различных киноплощадках и на телевидении. Я не знала, что такое жизнь без работы. Когда вышла книга «Дьявол носит Prada», я не могла заставить себя ее прочесть: в ней я видела отнюдь не увлекательный способ отвлечься от повседневных забот, а отражение собственного существования. И вдруг однажды я осознала, что весь этот тяжкий труд дарит мне драгоценный опыт, а вот свободы, которой я так страстно желала, по-прежнему нет. И я решила рискнуть. Я бросила Нью-Йорк, выставив большую часть вещей на улицу и поставив рядом табличку с надписью «Любовь спасет мир», и отправилась в Бостон, планируя основать собственную продюсерскую компанию. Звездным часом для меня стали съемки для The Dresden Dolls — дуэта, исполняющего музыку в стиле панк-кабаре, во время их гастролей по США.

Звонок из НАСА раздался год спустя. В трубке я услышала голос Бена Эпштейна, который говорил из штаб-квартиры НАСА в Вашингтоне. Он объяснил, что посмотрел мою первую короткометражку и она ему очень понравилась. Один наш общий друг рассказал ему о моем прошлом в области фольклора, мифологии и астрономии, и мы целых двадцать минут болтали о мастерстве рассказчика, о кино и исследованиях космоса. Я так увлеклась разговором, что совсем забыла: это ведь собеседование для приема на работу. Бен рассказал мне, что хочет использовать искусство повествования, чтобы внедрить в НАСА практику обмена знаниями. Он полагал, что у каждого из сотрудников есть множество историй, которыми они могли бы поделиться, но, поскольку в обычной жизни для этого нет повода, их подчас уникальные знания и опыт попросту утрачиваются. Мое сердце забилось от волнения. Я подумала: это именно то, чем я с удовольствием могла бы заниматься. Космология и мифология были моей страстью, сколько я себя помнила, именно из-за них я и решила снимать кино. Я чувствовала, что рождена для той вакансии, которую он описывал.

Мы обменялись еще парой электронных писем, и вот меня пригласили на собеседование в штаб-квартиру НАСА.

Я опустила стекло, сидя в своей маленькой машине, которая, прямо как в сказке «Паровозик, который верил в себя», наконец забралась на вершину холма. В салон ворвался свежий ветерок. Здесь, наверху, в тени цветущих деревьев, было чуть прохладнее. Я почувствовала, что впервые за всю неделю могу расслабиться. Мы трудились над множеством разных проектов, самым крупным из которых была идея нанять моего старого товарища и коллегу Джея О’Каллахана, известного на весь мир рассказчика, чтобы тот придумал историю к пятидесятилетию НАСА. Ничего подобного прежде никто не делал, а мы рискнули, решив поручить ему эту задачу, и я ощущала на своих плечах груз ответственности как за НАСА, так и за дорогого сердцу друга.

Я в очередной раз принялась нарезать круги по кварталу. На нашей улице было не просто припарковаться: у большинства домов не было подъездной дорожки. Рисуя в своем воображении идеальное голливудское гнездышко, я забыла предусмотреть место для парковки.

Прежде чем переехать в Лос-Анджелес, я ночи напролет грезила о жилище своей мечты. Небольшая студия с отдельным входом и личным садом. По правде говоря, этот образ настолько отчетливо представал моему внутреннему взору, что я легко могла вообразить, как, прислонившись к кухонной раковине, держу в руках чашку с горячим чаем и разглядываю цветущий рай за окном. Я никогда не задавалась вопросом о том, существует ли он, меня интересовало лишь, как его найти, и спустя несколько недель просмотра онлайн-объявлений и после нескольких неудачных попыток мне все же удалось найти идеальное место. Маленькая студия в районе Силвер-Лейк, приютившаяся на склоне зеленого холма, стала для меня первым добрым предзнаменованием после переезда в Калифорнию.

Желающих снять эту квартиру было немало. Вполне приемлемая арендная плата, удачное расположение и полное уединение. Кроме меня было еще несколько напористых претендентов, твердо убежденных в том, что студия должна достаться им. Особых надежд я не питала, однако решила сделать все от меня зависящее. Я предоставила рекомендации, выслала полное резюме и примеры своих проектов. После тщательного собеседования владелец отправил мне сообщение о том, что, по мнению его парня, я обладала «приятной энергетикой», так что квартира досталась мне.

Открыв багажник, я достала оттуда сиротливый коврик для йоги, который в последнее время обделяла вниманием, и пакет с продуктами. Меня обрадовала мысль о предстоящей прогулке в гору. Я целыми днями по восемь часов сидела за компьютером, уставившись в экран, а когда возвращалась домой, у меня начиналась вторая смена — я занималась собственной продюсерской компанией. От такого объема работы я ходила выжатая как лимон, в каком-то странном, хотя и типичном для современных людей состоянии постоянного изнеможения при одновременной нехватке физической нагрузки. Однако впервые за всю мою сознательную жизнь работа обеспечивала мне финансовую независимость. У меня была машина, квартира, обставленная мебелью из IKEA, а поскольку я вела довольно скромный образ жизни, время от времени я могла баловать себя новой одеждой, обувью и даже развлечениями.

Я оглянулась на свою машину, которая становилась все меньше по мере того, как я поднималась вверх по улице к дому. А я не забыла ее запереть? Черт. Не помню. В последнее время я испытывала такой стресс, что любая информация, попадавшая в мой мозг, стремилась тут же вытеснить любые мелочи, которые все же следовало помнить. Мне казалось, что моя память дала течь, а чей-то действующий на нервы голос, словно звоночек где-то вдалеке, сигнализирует о том, как отчаянно мне необходим отпуск.

Поддавшись лени, я продолжила брести вверх по холму, плюнув на то, закрыта машина или нет. Мой отец-инженер, выпускник Массачусетского технологического института, всегда настаивал на том, чтобы я держалась подальше от любых автомобилей с автоматическими замками и окнами. Его упорство объяснялось просто: он боялся, что, если вдруг я умудрюсь съехать с дороги и упасть в большой водоем (даже когда в озере Силвер-Лейк было относительно много воды, она едва бы достала мне до капота), электронная система даст сбой, а я окажусь запертой внутри автомобиля и утону. К счастью, сегодня этот риск можно было исключить, а вот угнать мою машину могли запросто.

Впереди я увидела девушку, которая жила в студии надо мной, — она открывала калитку, собираясь выходить. Я невольно ускорила шаг. Она была высокой блондинкой и работала ассистенткой у какого-то важного кинопродюсера, имя которого она никогда не называла, что наводило на мысль, будто он (или она) был весьма важной персоной. Одной рукой я достала ключи, переложив сумки в другую руку, и, едва переводя дыхание, подошла к калитке — как раз в тот момент, когда моя соседка закрыла ее буквально перед моим носом. Обернувшись, она взмахнула накрашенными ресницами и улыбнулась. Прежде чем мне в голову пришла какая-нибудь добрососедская фраза, она нырнула в машину. Внезапно я почувствовала себя жутко одинокой. Отстраненность жителей Лос-Анджелеса вызывала во мне чувство глубокой досады. У меня были друзья, но они были разбросаны по разным уголкам города, и требовалось минимум полчаса, чтобы приехать к кому-нибудь в гости. И даже тогда нам редко удавалось собраться больше чем по двое или трое. Как же мне не хватало чувства сплоченности! Если не считать съемочной площадки, мне никогда не доводилось проводить время в шумной дружеской компании, и по какой-то причине в 25 лет я вдруг обнаружила, что это для меня важно. Мне не хватало ощущения причастности и общности.

Пока я шагала по деревянному настилу, уставленному цветами и кактусами в горшках, мне в голову вдруг пришла мысль: ведь я даже не знакома с хозяином квартиры, которую снимаю. Он жил по соседству в опрятном, отделанном дорогой белой штукатуркой главном доме, вместе со своим парнем и двумя декоративными собачками, с которыми я вела каждодневную борьбу, пытаясь не пускать их в квартиру. Насколько я могла судить, он производил впечатление приятного и тихого человека. Порой, выходя из калитки, я видела, как он рисует красивые сюрреалистичные пейзажи, сидя у себя в гараже, переделанном под небольшую мастерскую. Если мы встречались глазами, он улыбался мне и аккуратно прикрывал дверь. Намек был ясен: одним своим взглядом я нарушала его личные границы.

У меня в кармане завибрировал телефон, однако руки, нагруженные продуктами и ковриком для йоги, крепко держали тяжелую ношу. Я прислонилась к двери, пытаясь нащупать в сумочке ключи, как вдруг она распахнулась сама. Пошатнувшись, я перешагнула через порог и оказалась внутри. Мой перетрудившийся мозг забыл, что входную дверь тоже нужно запирать. Что ж, решено. Мне нужно взять паузу, пока я окончательно не растеряла остатки рассудка вместе со всем своим имуществом.

Если не считать диванной подушки и нескольких бумаг, которые раскидали по полу хозяйские собаки, одержавшие победу в сегодняшней битве и оставившие на полу следы грязных лап, в остальном квартира была в порядке. С наслаждением смакуя мысль о том, что впереди меня ждет целый свободный вечер без забот и хлопот, я положила продукты на кухонную тумбу. Распаковывать было особо нечего: консервированный суп, слегка подтаявшее мороженое и практически полностью расплавившаяся плитка шоколада. Повар из меня был так себе. Честно говоря, я вообще ненавидела готовить, зато имела особый талант находить парней, которым это занятие было по нраву.

Рухнув на диван, я достала телефон. От кого-то пришло сообщение. Наверное, моя подруга Роуз, актриса, предлагает поужинать вместе. Я открыла телефон-раскладушку. Сообщение не от Роуз. С экрана на меня смотрел до ужаса знакомый номер, при виде которого у меня волосы встали дыбом. Я не хотела читать. Почувствовав, как у меня прихватило желудок, я вскочила на ноги в полной уверенности, что меня сейчас стошнит. Я захлопнула мобильный и бросила его на диван. Идея провести вечер в четырех стенах, в полной тишине и одиночестве, вдруг показалась мне очень скверной.

Джош заехал за мной в восемь. Я ждала его, стоя у калитки и наблюдая, как сгущаются сумерки. Теперь, когда послеполуденное солнце скрылось за горизонтом, на улице стало прохладно, и я потирала плечи, обводя взглядом улицу, в ожидании, когда появится автомобиль Джоша. Мы познакомились спустя несколько дней после моего переезда в Лос-Анджелес, когда сидели друг против друга в OM Café — милом местечке, которое я облюбовала в первые дни в незнакомом городе. Беседу завел Джош: спросил что-то о том, откуда я и сколько уже живу в Лос-Анджелесе. Он был привлекательный — высокий, стройный парень с копной темных волос, который вел себя мило и в меру чудаковато. Он работал программистом и разработчиком видеоигр и имел на счету много известных игр. До сих пор о мире компьютерных технологий я знала совсем немного, но достаточно, чтобы он сумел произвести на меня впечатление. Наш непринужденный разговор быстро перерос в обсуждение событий НАСА, мастерства повествования и видеоигр. С Джошем было легко, а когда он мне улыбался, у него на щеках появлялись симпатичные ямочки. В общем, он был совершенно очарователен.

Джош определенно воспринял сегодняшний вечер как миссию по спасению. По тону моего голоса он понял, что я расстроена, и приехал, чтобы умчать меня прочь от забот на день рождения своего друга Тейта — самого знаменитого разработчика видеоигр во всем Лос-Анджелесе. Вечеринка обещала быть в стиле Голливуда — и в стиле Джоша. У него в жизни вечно происходило что-то интересное, и наши приключения никогда не разочаровывали. Будучи трудоголиком до мозга костей, я часто отказывалась от его приглашений, но в этот вечер мне нужно было отвлечься.

Внизу на дороге замаячили фары. Вслед за тихим рокотом двигателя показался спортивный автомобиль Джоша. Проехав по узкой изогнутой улочке, он шустро затормозил около меня, а я помахала рукой в знак приветствия.

Улыбнувшись, я вспомнила, как во время нашей первой встречи Джош спросил, не хочу ли я пойти вместе с ним на маникюр и выпить по «маргарите».

— Я знаю отличное местечко, — сказал он с улыбкой.

Сначала я жутко расстроилась и огорчилась. Так он гей, подумала я, но тут же согласилась составить ему компанию, решив, что, на худой конец, мне удалось завести друга. В тот вечер, когда он появился у моей двери с букетом, я усомнилась в своих предположениях, осознав, что вообще-то он и впрямь пригласил меня на свидание. По всей видимости, мужчины в Лос-Анджелесе любят ухаживать за собой не меньше, чем женщины. Я очутилась в параллельной вселенной — немного пугающей или, по крайней мере, еще не совсем привычной. Мы весело провели время, потом сходили еще на три свидания, но у нас так ничего и не вышло. Я была неготова, в те первые месяцы мое сердце все еще было связано узами прошлого, оставшегося где-то там, в другом месте. Надо отдать ему должное: он быстро все понял и наша дружба продолжала крепнуть. Как-то раз Джош сказал мне, что я могу позвонить ему в любое время дня и ночи и он возьмет трубку. Я часто проверяла это обещание на честность, а он держал слово и всегда был готов прийти мне на помощь.

Джош улыбнулся, опуская стекло.

— Боже, как ты сексуально выглядишь, — сказал он. — Залезай, пока кто-нибудь еще не попытался тебя увезти.

Я улыбнулась, садясь на низкое, обтянутое черной кожей сиденье рядом с ним. Ему всегда удавалось поднять мне настроение.

— Очень мило, что ты согласился заехать за мной, Джош.

У меня дрогнул голос. Я все еще не была полностью уверена, что сделала правильный выбор, решив сегодня пойти на вечеринку. Но это казалось мне куда более привлекательным занятием, чем остаться дома и грустить весь вечер. Каждый раз, когда я вспоминала про то сообщение, мой желудок снова начинал исполнять сальто-мортале. Телефон лежал у меня в сумочке, словно заряженный пистолет. Соблазн взглянуть на сообщение становился все сильнее.

В нерешительности я повернулась к Джошу:

— Но не забывай, если я и поеду, я не смогу остаться допоздна, хорошо?

— Ага. Конечно.

— Джош, я серьезно.

Я раздосадованно тряхнула головой. Всякий раз, когда мне казалось, что я наконец-то смогла расслабиться, мой внутренний трудоголик напоминал о себе. Он никогда не терял бдительности, не позволяя мне сбиваться с намеченного пути.

— Сегодня у Тейта день рождения, а значит, там будет полно продюсеров, которым следует с тобой познакомиться.

Хотя мое типичное для Восточного побережья стремление к самосовершенствованию давно уступило место мантрам о принятии себя, которые я мало-помалу впитала в Лос-Анджелесе, моя упорная концентрация на карьере никуда не делась. Я записалась в группу медитации, на занятия которой часто заглядывала певица Бонни Рэйтт (вместе со своей собакой). Я тоннами поглощала сок из ростков пшеницы, прошла перенастройку чакр и с удовольствием ела бесплатные обеды во всех знаковых духовных заведениях Голливуда, от церкви сайентологов до Каббала-центра. Все и вся в Лос-Анджелесе говорили мне о том, что мудрость заключается не в дисциплине, а в умении отпускать. Но что именно отпускать? Все, полагаю я, даже сам этот вопрос. Яркое солнце постепенно выжгло мои воспоминания о сумрачных зимних днях, походы по магазинам пришли на смену разгребанию снега, а необходимость постоянно находиться среди людей все чаще вступала в конфликт с моей склонностью к затворничеству… но работа все еще была для меня на первом месте.

По лицу Джоша скользнула знакомая мягкая улыбка:

— Ты слишком серьезна. Тебе нужно больше веселиться.

Я посмотрела в окно, притворяясь, что размышляю над его словами.

Тейт жил по соседству с Силвер-Лейком, в престижном районе Лос-Фелис с вылизанными лужайками и солидными домами. Улица, на которой располагался его особняк, огибала Гриффит-парк — пышно раскинувшийся уголок дикой природы, который, согласно некоторым источникам, считается крупнейшим парком в стране. В самой верхней точке парка, изрезанного множеством пешеходных тропинок, находится обсерватория Гриффита.

Дженкинс Гриффит, богатый бизнесмен, живший на рубеже XIX–XX веков, сколотил состояние, занимаясь сначала горнодобычей, а потом недвижимостью в Калифорнии. Его всегда увлекала астрономия. Когда в начале 1900-х он впервые посмотрел в шестидесятидюймовый телескоп (на тот момент — крупнейший в мире) в обсерватории на горе Вилсон, представшие его взору дали космического пространства изменили его навсегда. Они сделали из него альтруиста.

Гриффит полагал, что, если бы у каждого человека была возможность так близко познакомиться с космосом, нам удалось бы добиться мира во всем мире. Он безвозмездно предоставил всю территорию парка в пользование местных жителей, а также выделил деньги на строительство обсерватории, чтобы любой человек мог заглянуть в самые потаенные глубины Вселенной, причем совершенно бесплатно. Я не раз бывала в этой обсерватории и была потрясена увиденным.

Улица, на которой жил Тейт, была заставлена автомобилями, поэтому Джош остановил машину.

— Тебе лучше выйти здесь, а то придется далеко идти. — Он взглянул на выражение моего лица и понял, что я нервничаю. — Все будет нормально, правда, просто заходи в дом. Тейт тебя помнит.

У него поблескивали глаза. Было заметно, что он чувствует себя хозяином жизни, сидя за рулем спортивной машины, с девушкой, которую он ведет на элитную голливудскую вечеринку. Он подмигнул мне.

Я вылезла из машины и засмеялась:

— Ты прямо как Джеймс Бонд, Джош!

Его ухмылка стала еще шире. Для разработчика видеоигр он действительно был слишком хорош. Программисты и геймдизайнеры — это своеобразное племя, обитающее в Лос-Анджелесе. Я всегда чувствовала себя комфортно в их обществе, возможно, потому, что своими манерами и интересами они походили на людей, с которыми я познакомилась в НАСА. А может, они напоминали мне отца-инженера, который и по сей день обожал игры и всякие изобретения. Как бы то ни было, они были нетипичными обитателями Голливуда, вроде баночки с экзотическими специями, попавшей в шкаф с обычными кухонными ингредиентами. Разумеется, и среди геймеров встречались любопытные персонажи, порой попадались эгоисты, но по большей части это были люди, не склонные осуждать других, открытые новым идеям и не скучные в общении, пусть и казалось иногда, что они страдают легкой формой синдрома Аспергера^[2].

Я стояла перед домом Тейта, чувствуя некоторую неловкость оттого, что пришла одна. Большая входная дверь из резного дерева выглядела так, будто вела в замок. По обеим сторонам от входа веерами развернулись большие зеленые пальмовые листья. Посередине висел дверной молоток в форме головы льва с кольцом в пасти. Парадное поистине достойное королевской резиденции — Тейт был представителем голливудской элиты.

Дверь открылась, а за ней появился хозяин — босой, в штанах цвета хаки и в самой обыкновенной голубой рубашке навыпуск. Я невольно ссутулилась, переминаясь с ноги на ногу. Тейт был на полголовы ниже меня. Взгляд его светло-голубых глаз застыл на моем угловатом восточноевропейском лице. Он стоял один в дверном проеме, уставившись на меня.

— Привет, Тейт. Надеюсь, я не слишком рано.

— Вовсе нет.

Он шагнул в сторону и впустил меня в выложенный плиткой холл.

Я протянула ему руку, и он неловко ее пожал. Наверное, я вела себя слишком формально.

— Тейт. Я — Джессика… подруга Джоша, помнишь? Мы как-то раз встречались.

Судя по его ничего не выражающему взгляду, он не имел ни малейшего понятия, кто я такая. Я покраснела. Как самонадеянно было с моей стороны предположить, что он меня помнит. У него ведь столько знакомых. Мне следовало представиться с самого начала.

— Я помню, — вежливо ответил он. — А почему Джош не с тобой?

— А, он паркует машину. — Я снова неловко переступила с ноги на ногу и огляделась. За его спиной спиралью наверх уходила монументальная лестница, обрамленная стенами с белой лепниной и встроенными полками-углублениями, как на старинной вилле.

— Он обещал приехать пораньше, — объяснил Тейт, закрывая за мной дверь. — Здесь был кое-кто, с кем я хотел его познакомить.

— А-а. Боюсь, ему пришлось сначала заехать за мной. — Я отчаянно пыталась избежать неловких пауз, которые словно назойливые мухи неизменно возникают в разговоре малознакомых людей. — Что ж, с днем рождения! Надеюсь, тебе весело?

— Да нет, вообще-то не особо. — Он пожал плечами.

Большинство людей сочли бы за грубость подобную прямоту, но я, наоборот, сразу немного расслабилась. Тейт повел меня на кухню, где полнотелая мексиканка мыла в раковине овощи. Из стоящих на плите кастрюль валил пар, а в воздухе витали запахи запеченного мяса и сладкого соуса чили. Невероятный аромат. У меня заурчало в животе.

Я повернулась к Тейту:

— У тебя чудесный дом. Когда его построили?

— Где-то в начале 1920-х. Типичная вилла в испанском стиле.

Я последовала за Тейтом в большую гостиную. На полу лежали восточные ковры, в остальном же в комнате было почти пусто: в дальнем углу стоял рояль, а вокруг телевизора и консоли для видеоигр валялась пара скейтбордов и кресел-груш. Декор, вполне подходящий для съемочной площадки фильма «Большой», где Том Хэнкс играет двенадцатилетнего мальчика, внезапно оказавшегося в теле взрослого мужчины.

— Комната для игр, — сказала я, переступая порог, и услышала, как мой голос эхом разносится по гостиной, отражаясь от высокого потолка.

Тейт сел за стоящий у дальней стены рояль.

— В точку, — отозвался он и заиграл Баха — так мастерски, что я растерялась. — Прости, я давненько не играл! — крикнул он поверх музыки. Из-под его пальцев безо всяких усилий струились аккорды, которыми гордился бы даже профессиональный пианист.

Как оказалось, я была не единственным слушателем на этом концерте. Сквозь раздвижные двери справа от меня я увидела внутренний двор и гостей, толпившихся на террасе и вокруг большого, хорошо подсвеченного бассейна. Похоже, вечеринка была в самом разгаре.

Одно из окон распахнулось, и снаружи на подоконник облокотилась стройная, молодая азиатка. Пытаясь перекричать музыку, она обратилась к Тейту:

— Эй, именинник! Пора бы пообщаться с гостями!

Тейт перестал играть.

Девушке, как и мне, было двадцать с небольшим, она была в ярко-розовом бикини. Тейт, казалось, отвлекся на ее декольте, глядя, как она наклоняется ниже.

— Я говорю, гости заждались. Вообще-то это твоя вечеринка.

Внезапно мне показалось, что на мне слишком много одежды — сарафан и шлепки — да еще и на размер больше, чем нужно. Несмотря на ночную прохладу, на роскошных женщинах не было почти ничего, кроме купальников, а мужчины, одетые в удобные шорты и поло, выглядели так, будто только что вернулись с поля для гольфа. Дорожку через сад освещали небольшие фонарики, от которых воздух казался теплее, словно солнце не заходило вовсе. Я окунула руку в бассейн и тут же пожалела, что не взяла с собой купальник. Вода была приятно теплая, как в большой ванне.

В дальнем углу бассейна известный киноактер присматривал за своими детьми, которые плескались там, где помельче. Я почти осмелилась подойти и сказать: «Привет друзьям из Бостона», но решила, что это все же не лучшая идея. Я не хотела его беспокоить, тем более показаться занудой. В общении с голливудской элитой существовало негласное правило: не беспокоить. Сказать «я ваша большая поклонница» — это еще куда ни шло, а вот проявлять назойливость было недопустимо.

Среди присутствующих было несколько человек с телевидения, которых я тоже узнала. Кое-кто из них занимался коктейлями, двое стояли в очереди за едой. Еще я приметила пару-тройку друзей Джоша из геймерской индустрии, но лица остальных гостей мне были незнакомы, наверняка среди них были продюсеры, их жены, подружки и ближний круг.

Джош появился среди гостей и разыскал меня в толпе. Он улыбался:

— На тебе есть купальник?

— Нет, кое-кто забыл меня предупредить, что это будет вечеринка у бассейна. — Я заметила, как взгляд Джоша на мгновение задержался на худой, как жердь девушке в красном бикини, едва прикрывающем груди, каждая размером с дыню.

Мимо прошел официант с подносом розовых коктейлей. Я взяла один и опустила взгляд.

— Это порно-шоу — полная нелепица, — сказала я и тут же смутилась от собственной застенчивости. В моем голосе зазвучали ханжеские нотки домохозяйки из 1950-х.

— А чего ты хочешь? Это же актрисы. — Джош пожал плечами. — Для них эта вечеринка — один большой кастинг.

— Наверное. — Мне внезапно захотелось домой.

— Слушай, тут полно людей, с которыми я хочу тебя познакомить. Я уже все им о тебе рассказал. — Вслед за этим со свойственным ему великодушием Джош принялся водить меня от одного продюсера к другому, а мне все сильнее казалось, будто мне устроили какие-то диковинные смотрины.

Джош то и дело называл меня «восходящей звездой кинорежиссуры», но большинство продюсеров гораздо больше интересовал вопрос о том, почему на мне платье, а не купальник.

— Я подумала, что будет слишком холодно купаться, — твердила я как попугай.

Другие, казалось, были разочарованы, что я не актриса.

— Почему именно актриса? — в замешательстве спросила я у Джоша чуть позже.

— Потому что актрисы обычно спят с ними, — шепнул он мне на ухо.

Я заныла:

— Джош, я могла бы сейчас спокойно лежать на диване в уютной пижаме…

— И есть суп из консервной банки? — Джош засмеялся и покачал головой. — Не сдавайся так быстро. Они поймут, как ты талантлива, и заинтересуются, точно тебе говорю.

Оставив меня на время, Джош отправился налаживать связи. Я схватила бургер, чтобы подкрепиться, и вновь ринулась в бой. Каждый последующий разговор колол чуть больнее, чем предыдущий.

Один мегапродюсер спросил, чем я занимаюсь.

— Я режиссер, — гордо заявила я.

На его лице отразилось разочарование.

— Ну и что же ты снимаешь, сопливые мелодрамы? Детские телешоу? — Его взгляд начал блуждать в поисках чего-нибудь поинтереснее.

— Ни то ни другое.

Внезапно он посмотрел на меня, словно понял что-то.

— А, погоди, так ты лесбиянка?

Краем глаза я увидела, что к нам бежит еще один продюсер, высокого роста, лет тридцати. Я сделала шаг в сторону, уступая ему дорогу, и в этот самый момент он с криком «Поберегись!» с лету врезался в мужчину, с которым я разговаривала. Они оба, одетые, рухнули в бассейн, подняв тонну брызг, от которых облаченные в бикини актрисы завизжали как резаные. Барахтаясь и бултыхаясь, они не давали друг другу вынырнуть, а их жены наблюдали за происходящим с выражением полного безразличия и скуки.

Я стояла и смотрела, как эти двое, словно пара глупых молодых моржей, дурачились и веселились от души, а ведь в их руках находились ключи от мира, который я так любила и в который так стремилась попасть. Они плескались в этом бассейне так, словно это было их личное озеро, и, глядя на них, я вдруг ощутила самую настоящую тоску.

Мы жили в краю золотого песка, посреди пустыни, где всегда царило тепло и все сверкало яркими красками, а городов не должно было существовать вовсе. А может, и не было никаких городов и все это — лишь мираж, а я — Одиссей, путь которого лежит через Лос-Анджелес, город ангелов, — сказочный край, в котором оживают мечты, где все легко и просто, где удобно и тепло, а детство длится вечно.

Примечания

1

Перевод Г. Бутузова и О. Чистякова.

2

Синдром Аспергера — один из видов аутизма. — Примеч. ред.