Эмфирио

Джек Вэнс

[33] Хальма – планета, вечно окутанная тайной эпического сказания о герое древности Эмфирио. В отжившей свой век феодальной системе только всемогущие лорды контролируют экспорт произведений местных ремесленников. От своего отца, Амианте, Гил Тарвок узнаёт, что вопиющая несправедливость устройства общества на Хальме может быть устранена и что залогом ее устранения может послужить древняя легенда. После того как Амианте погибает, Гил отправляется на поиски правды, заложенной в истории Эмфирио.

Глава 2

Гил Тарвок впервые заглянул в лицо судьбе, когда ему исполнилось семь лет. По случаю дня рождения отец привел его на представление странствующего театра. Обычно рассеянный и отстраненный, на этот раз отец почему-то не забыл о знаменательной дате, и они отправились на ярмарку пешком. Гил предпочел бы проехаться в капсуле Обертренда, но Амианте, по непонятным Гилу причинам, отказал ему в таком удовольствии, и они побрели на север по улицам старого Вашмонтского района мимо решетчатых каркасов дюжины башен, поддерживающих поднебесные обители лордов. Через некоторое время они оказались на северном пустыре Восточного посада, где разбили веселые шатры «Перипатетические аттракционы» Шпанбруса.

Плакат на ротонде гласил: «Чудеса Вселенной! Полная приключений, но безопасная, дешевая и комфортабельная экскурсия — редкая возможность познакомиться с пленительными и поучительными зрелищами шестнадцати миров, воссозданными с мастерством и пристрастием!» Предлагались также представления труппы живых дамарских марионеток, диорама, иллюстрирующая самые примечательные события из истории Хальмы, ксенопарк инопланетных существ, их чучел и симулякров, комический балет «Ниэйзери», салон чтения мыслей, где выступал таинственный землянин по имени Падух, игровые стойла, передвижные прилавки торговцев закусками и напитками, лотки с мишурой и сувенирами.

Гил вертел головой и спотыкался, заглядываясь то на одно, то на другое диво, в то время как Амианте с терпеливым безразличием протискивался через толпу. Толпа состояла главным образом из амбройских иждивенцев, хотя встречались и простолюдины с окраин Фортинона, а также, гораздо реже, приезжие специалисты из Борределя, Сожа и Клоста; иностранцев можно было распознать по кокардам, позволявшим временно получать талоны на соцобеспечение. Время от времени попадались гаррионы — карикатурные твари в человеческих ливреях; их присутствие однозначно свидетельствовало о том, что в толпу простонародья затесались переодетые лорды.

Прежде всего Гил и Амианте посетили ротонду, чтобы испытать суррогат путешествия по инопланетным просторам. Им показали Птичью битву при Слоо на Мадуре, аммиачные бури Файяна, загадочно манящие дали Пяти Миров. Гил непонимающе взирал на странные картины, проплывавшие перед глазами — чересчур незнакомые, чересчур гигантские, порой чересчур дикие для восприятия. Амианте смотрел на ландшафты далеких планет с едва заметной улыбкой иронического сожаления. Таким, как Амианте, дорога в космос была закрыта — никогда ему не удалось бы накопить талоны даже на трехдневную экскурсию по Дамару. Прекрасно это понимая, он, по-видимому, оставил всякую надежду вырваться из Фортинона.

Покинув ротонду, они прогулялись по павильону голографических диорам, запечатлевших легендарных любовников прошлого — лорда Гутмора с Горной Дикаркой, Медье и Эстаза, Джеруну и Джерана, Урсу Горгонью и Лядати Метаморфа, дюжину других парочек в колоритных старинных костюмах. Гил непрерывно задавал вопросы, но Амианте по большей части уклонялся, отделываясь поверхностными замечаниями: «История Хальмы уходит корнями в незапамятные времена и чрезвычайно запутана; достаточно сказать, что все эти нарядные фигуры — персонажи легенд и небылиц».

Из павильона Амианте и Гил перешли в кукольный театр,¹ где плясали и кувыркались, носились по сцене, щебетали и пели карликовые существа в масках, представлявшие пьесу под названием «Добродетельная верность идеалам — надежный и скорейший путь к финансовой независимости». Как завороженный, Гил следил за перипетиями Марельвии, дочери простолюдина-волочильщика из Фёльгера, района металлистов, танцевавшей на улице и привлекшей благосклонное внимание престарелого развратника лорда Бодбозла, могущественного владетеля двадцати шести энергетических феодов. Старый Бодбозл соблазнял Марельвию резвыми комическими скачками, фейерверками и декламациями, но та отказывалась стать его фрейлиной, твердо настаивая на законном бракосочетании с нотариально заверенной безотзывной передачей в ее владение четырех отборных феодов. Бодбозл согласился, но с тем условием, что Марельвия сперва посетит его замок и пройдет курс обучения манерам, подобающим будущей леди, а также навыкам, необходимым для самостоятельного управления финансовыми активами. Доверчивую Марельвию умыкнули на гамаке-самолете в заоблачную обитель старого Бодбозла на высокой башне посреди Амброя, где похотливый магнат немедленно приступил к растлению невинной дочери пролетария. Марельвии пришлось претерпеть многочисленные и разнообразные злоключения, но в последний момент, когда ничто уже, казалось, не могло предотвратить ее падение, из окна в светлицу спрыгнул, сопровождаемый звонким каскадом осколков, юный возлюбленный Марельвии, Рудель, отважно взобравшийся по фермам и перекладинам древней башни. Мигом расправившись с дюжиной охранников-гаррионов, Рудель пригвоздил к стене хнычущего лорда, в то время как Марельвия исполнила злорадный торжествующий танец, сопровождающийся курбетами и сальто-мортале. Вынужденный спасать свою шкуру, Бодбозл уступил молодым людям шесть феодов в центре Амброя и космическую яхту в придачу. Счастливая парочка, финансово независимая и снятая с учета Собесом, весело отправилась в свадебное путешествие по Ойкумене, оставив с носом дряхлого лорда, кряхтящего и потирающего заслуженные синяки…

Зажглись люстры — начался антракт. Гил повернулся к отцу, надеясь, хотя и не ожидая, услышать его мнение. Амианте предпочитал держать свои мысли при себе. Уже в семилетнем возрасте Гил чувствовал, что суждения отца носили не общепринятый, почти недозволенный характер. Амианте — высокий и сильный человек — двигался медленно и осторожно, не затрачивая лишних усилий и поэтому не производя впечатление неповоротливости. Большая голова его, как правило, была задумчиво полуопущена, на широкоскулом бледном лице с маленьким подбородком и чувственным ртом часто блуждала печально-насмешливая улыбка. Амианте говорил мало и тихо, хотя Гилу приходилось слышать, как то или иное обыденное, казалось бы, обстоятельство вызывало у отца бурное словоизлияние, будто высвобождавшееся под давлением изнутри и внезапно обрывавшееся, иногда посреди незаконченной фразы. Но теперь Амианте молчал — Гилу оставалось только догадываться о его отношении к превратностям судьбы лорда Бодбозла.

Разглядывая публику, Гил заметил пару гаррионов в роскошных ливреях из сиреневых, алых и черных кожаных ремней. Охранники стояли в глубине зала у задней стены — человекоподобные нелюди, помесь насекомого, горгульи и обезьяны, неподвижные, но бдительные, с выпуклыми стекловидными глазами, не направленными ни на кого в частности, но следящими за всеми. Гил подтолкнул отца локтем: «Гаррионы пришли! Лорды тоже глазеют на марионеток?»

Амианте бросил быстрый взгляд через плечо: «Барчуки развлекаются».

Гил изучал зрителей. Никто не напоминал лорда Бодбозла, никто не излучал того почти ощутимого ореола власти и финансовой независимости, который, по представлению Гила, должен был окружать владетелей общественных служб и сооружений. Гил хотел было спросить отца, кого из присутствующих он считает лордом, но придержал язык, предвидя, что Амианте ограничится безразличным пожатием плеч. Гил переводил взгляд с одного ряда кресел на другой, с лица на лицо. Неужели никакого лорда или барчука не возмутила оскорбительная пародия — Бодбозл? Никто, однако, не выражал недовольства… Гил потерял интерес к этой проблеме. Может быть, безмолвные охранники посещали театр по своим соображениям, известным только им, гаррионам.

Антракт продолжался десять минут. Гил выскользнул из кресла и подошел к сцене, чтобы рассмотреть ее получше. Справа от авансцены висела полотняная штора; Гил приподнял ее за край и заглянул внутрь. В полутемной каморке сидел, прихлебывая чай, маленький человечек в каштановом бархатном костюме. Гил обернулся в зал: Амианте, поглощенный внутренними виде́ниями, забыл о нем. Гил нырнул в каморку и задвинул за собой штору. Теперь он робко стоял, готовый в любой момент выскочить наружу, если человеку в бархатном костюме придет в голову его схватить. Почему-то Гил подозревал, что марионетки — краденые дети, которых пороли, пока те не начинали петь и танцевать, точно выполняя приказания кукольника. Такое представление о театре придавало спектаклю очарование леденящего ужаса. Но старичок в каштановом бархате приветствовал появление Гила вежливым кивком и, судя по всему, никого ловить не собирался. Осмелев, Гил подошел на пару шагов: «Вы — кукольник?»

«Так точно, парнишка — кукольник Холькервойд собственной персоной. Как видишь, кратковременно отдыхаю от трудов праведных».

Скрюченный дряхлый кукольник не походил на тирана, способного мучить и стегать ремнем похищенных детей. Снова набравшись храбрости, Гил — не понимая на самом деле, о чем он, собственно, говорит — спросил: «А вы… всамделишный?»

Холькервойду вопрос показался, по-видимому, вполне логичным: «Всамделишный, дружище, всамделишный! По меньшей мере настолько, насколько я испытываю в этом потребность. Хотя, по правде говоря, некоторые считают меня несущественным, даже эфемерным».

Гил почувствовал смысл ответа, хотя не разобрался в выражениях: «Вы, наверное, много ездите в разные места?»

«И то правда. Северный континент исколесил вдоль и поперек — в Салулу ездил, что по другую сторону Большой Бухты, и вдоль полуострова до самого Уантануа. И это только на Хальме».

«А я, кроме Амброя, нигде не был».

«У тебя все впереди».

«Да. Когда-нибудь я стану фи… финансонезависящим и полечу в космос. А на других планетах вы были?»

«О, всех не упомнишь! Я родился у далекой звезды — такой далекой, что в небе Хальмы ее не видно».

«А тогда почему вы здесь?»

«Знаешь, я частенько задаю себе тот же вопрос. И ответ всегда один и тот же: потому что я не в другом месте. В каковом соображении гораздо больше смысла, чем кажется поначалу. Разве это не достойно удивления? Вот он я — и вот он ты. Подумай только! Если поразмыслить о размерах Галактики, невозможно не признать, что наша встреча — невероятное совпадение».

«Я не понимаю».

«Все очень просто! Предположим, что ты здесь, а я — в другом месте. Или я — здесь, а ты — в другом месте. Или же мы оба в других местах. Все эти три случая гораздо более вероятны, чем четвертый, заключающийся в том, что мы находимся в двух шагах друг от друга. Повторяю: поистине поразительное стечение обстоятельств! А некоторые осмеливаются утверждать, что времена чудес прошли и никогда не вернутся!»

Гил с сомнением кивнул: «Ваша история про лорда Бодбозла… мне она не очень понравилась».

«Даже так? — Холькервойд надулся. — И почему же?»

«Потому что так не бывает».

«Ага, вот оно что. И чего же, по-твоему, не бывает?»

Гил долго подыскивал слова, пытаясь выразить интуитивное, почти бессознательное убеждение. Наконец он промямлил: «Человек не может справиться с десятью гаррионами. Это всем известно».

«Так-так, — пробормотал Холькервойд в сторону, — ребенок воспринимает вещи буквально». Снова обернувшись к юному критику, кукольник сказал: «Но разве ты не хочешь, чтобы было по-другому? Разве мы не обязаны рассказывать сказки со счастливым концом? Когда ты вырастешь и узнаешь, сколько ты должен городскому управлению, в твоей жизни будет достаточно забот, усталости и скуки».

Гил понимающе кивнул: «Я думал, куклы будут поменьше. И гораздо красивее».

«А, придирчивый зритель! Разочарование. Что ж! Когда ты будешь большой, они тебе покажутся совсем маленькими».

«А ваши куклы — не краденые дети?»

Брови Холькервойда взметнулись, как хвост испуганной кошки: «Это еще почему? Что ты придумываешь? Как бы я, по-твоему, научил детей прыгать, кривляться и выкидывать всякие трюки, если дети — завзятые скептики, привередливые критики и фанатические противники условностей?»

Чтобы не показаться невежливым, Гил поспешил сменить тему разговора: «А среди зрителей есть лорд».

«Не совсем так, дружище. Маленькая барышня. Слева, во втором ряду».

Гил моргнул: «Откуда вы знаете?»

Холькервойд сделал жест, призывающий к великодушию: «Хочешь знать все мои секреты? Ладно, так и быть. Намотай себе на ус: маскарад — моя профессия. Мы, кукольники, делаем маски, мы их надеваем — кому лучше знать, что под ними скрывается? А теперь беги к отцу. Он носит тяжелую маску смирения, чтобы защитить обнаженную душу. Но под покровом маски его сотрясает скорбь. И ты познаешь скорбь — тебе предначертано!» Холькервойд приподнялся и скорчил свирепую рожу, прихлопывая протянутыми вперед руками: «Давай! Давай! Кыш отсюда!»

Гил выскочил в зрительный зал и вернулся в свое кресло. Амианте вопросительно покосился на сына, но Гил придал лицу отсутствующее выражение. Он понял, что многого еще не понимает в окружающем мире. Вспомнив слова старого кукольника, Гил вытянул шею и присмотрелся к публике с левой стороны. Действительно, во втором ряду, по соседству с добродушной женщиной средних лет, сидела маленькая девочка. Так вот, значит, какие они, барышни! Гил внимательно разглядел ее. Грациозная и хорошенькая, перед внутренним взором Гила она предстала безошибочным символом сословных — и прочих — различий. Она распространяла аромат лимонных пирожных, духов и чая из вербены… Ее непостижимые помыслы полнились волшебными тайнами… В непринужденности ее манер сквозило высокомерие. Она бросала вызов, непреодолимо привлекательный вызов.

Люстры потускнели, занавес распахнулся — началось короткое печальное представление, с точки зрения Гила служившее предупреждением кукольника Холькервойда лично ему, Гилу, хотя он и сознавал, насколько это маловероятно.

Действие разворачивалось в кукольном театре как таковом. Вообразив, что мир за пределами балаганного шатра — нескончаемый карнавал развлечений и удовольствий, один из персонажей-марионеток сбежал из театра и примкнул к стайке резвящихся детей. Некоторое время они играли, пели и паясничали, но дети скоро утомились и стали расходиться по домам. Всеми покинутый, беглец бродил по улицам, поражаясь поддельному кошмару большого города, мрачного и безысходного, и с сожалением вспоминая о родном театре, веселом и уютном. Памятуя о грозящем наказании, возвращаться в театр он не решался. Тем не менее, останавливаясь на каждом шагу и обращаясь к публике с жалобными монологами, дезертир приковылял-таки назад в театр, где коллеги-марионетки приветствовали его с опасливой сдержанностью — все знали, какая участь ему уготована. И действительно, в тот же вечер ставили традиционную драму «Эмфирио», причем беглой марионетке поручили роль главного героя. Начался «спектакль в спектакле», посвященный сказанию об Эмфирио. Под конец Эмфирио, схваченного тиранами, потащили на Голгофу. Перед казнью герой пытался выступить с речью, оправдывавшей его жизнь, но тираны не дали ему говорить, тем самым подвергнув Эмфирио глубочайшему из унижений: унижению ничтожества и безвестности. Осужденному заткнули рот грязной тряпкой абсурдных размеров. Сверкающим топором герою отрубили голову — и судьбу его разделила сбежавшая из театра марионетка.

Гил заметил, что барышня, ее компаньонка и охранники-гаррионы не дождались конца спектакля. Когда зажгли свет и побледневшие зрители безутешно уставились на занавес, ее место уже пустовало.

Гил и Амианте возвращались домой в сумерках, погруженные в свои мысли.

Гил прервал молчание: «Папа».

«Да?»

«В этой истории сбежавшую куклу, игравшую Эмфирио, казнили».

«Да».

«Но куклу, которая играла сбежавшую куклу, тоже казнили!»

«Я заметил».

«Она что, тоже сбежала?»

Амианте вздохнул, покачал головой: «Не знаю. Может быть, марионетки просто дешевы… Кстати, вся эта пьеса не имеет отношения к настоящей легенде об Эмфирио».

«А как было на самом деле?»

«Никто не знает».

«Эмфирио — он вообще был на самом деле?»

Амианте помолчал. Наконец он сказал: «История теряется во мраке времен. Даже если человека по имени Эмфирио никогда не было, существовал другой такой же человек».

Замечание отца превзошло интеллектуальные возможности Гила: «А как ты думаешь, где жил Эмфирио? Здесь, в Амброе?»

«Трудный вопрос, — нахмурившись, отозвался Амианте. — Многие пытались его решить, но безуспешно. Есть некоторые свидетельства, конечно… Если бы я был другим человеком, если бы я снова был молод, если бы я…» Амианте на закончил.

Они шли в молчании. Потом Гил спросил: «А что значит „предначертано“?»

Амианте взглянул на сына с любопытством: «Где ты слышал это слово?»

«Кукольник Холькервойд сказал, что мне предначертано».

«А, понятно. Ну что ж. Это значит, что ты не такой, как все, что у тебя, так сказать, особое предназначение. Значит, станешь незаурядным человеком, будешь способствовать знаменательным событиям».

Гил подпрыгнул от восхищения: «Значит, я буду финансонезависимым и смогу путешествовать? Вместе с тобой?»

Амианте положил ладонь Гилу на плечо: «Поживем — увидим».

Примечания

1

Законы не только Фортинона, но и всего Северного континента запрещали импорт и синтез разумных существ с тем, чтобы препятствовать нежелательному увеличению числа иждивенцев. Дамаряне (аборигены луны Дамар) занимались выращиванием миниатюрных созданий, кротких и понятливых, даже смышленых, с мохнатыми черными головами и черными глазками, разделенными клювом. В той мере, в какой существа эти использовались исключительно в качестве театральных марионеток или живых домашних игрушек для барчуков, агенты Собеса смотрели на их присутствие сквозь пальцы.