Четвертая обезьяна

Джей Ди Баркер, 2017

Чикаго. Раннее утро. Под колесами автобуса погибает мужчина. Лицо его изуродовано до неузнаваемости, документов при нем нет. Зато рядом найдена белая коробка, перевязанная черной бечевкой, а в ней – человеческое ухо. Детектив Сэм Портер понимает, что это знак серийного убийцы У4О («Убийцы четырех обезьян»), который безнаказанно орудует в городе вот уже десять лет. После очередного преступления он оставляет надпись «Не совершать зла», связанную, по всей видимости, с древней притчей о четырех мудрых обезьянах. Чутье подсказывает Портеру, что вещи погибшего, и среди них дневник самого убийцы, – это своего рода издевательские подсказки, которыми маньяк намеренно дразнит сыщиков, бросая им вызов…

12

Эмори — день первый, 8.46

Мрак.

Он клубился и кружился вокруг нее, как течение в глубоком море. Холодный и безмолвный, он ползал вокруг нее и прикасался, словно незнакомец.

«Эм, — шептала мама, — вставай, опоздаешь в школу».

— Не-е-е-ет! — протянула она. — Еще несколько минуточек…

«Вставай, малышка; больше я не буду повторять».

— У меня страшно болит голова. Можно я сегодня останусь дома? — Собственный голос показался ей тихим, далеким и очень сонным.

«Я не стану снова покрывать тебя и врать директору. Ну почему одно и то же каждый день?»

Что-то было не так. Мама умерла очень давно, когда ей было всего три года. Мамы не было рядом в ее первый школьный день. Мама ни разу не отводила ее в школу. Ее вообще не водили в школу. Почти всю жизнь с ней занимались дома.

— Мама! — негромко позвала Эмори.

Молчание.

Как ужасно болит голова!

Она попыталась открыть глаза, но глаза не открывались.

Голова болела ужасно, боль пульсировала. И сердце билось учащенно; пульсация особенно ощущалась за глазами.

— Мама, где ты?

Она вгляделась во мрак слева, ища освещенные красные цифры на своем будильнике. Но будильника не было; в комнате царила кромешная тьма.

Обычно на потолке ее комнаты отражался свет большого города, но сейчас было темно.

Она ничего не видела.

«Это не твоя комната».

Слова пришли в голову неизвестно откуда, как будто их произнес неизвестный голос.

«Где я?»

Эмори Коннорс попыталась сесть, но в левой части головы запульсировала боль, и она вынуждена была снова лечь. Она потянулась рукой к левому уху и нащупала толстую повязку. Повязка намокла.

«Кровь?!»

Потом она вспомнила укол.

Он сделал ей укол.

«Кто он?»

Эмори не знала. Его она не помнила. Зато укол помнила. Его рука… Он зашел сзади и всадил ей в шею иглу. Она почувствовала холод.

Попыталась повернуться.

Она хотела сделать ему больно. Ее учили на уроках самозащиты, куда ее записал отец. «Главное — наказать и изувечить. Бей его по яйцам, детка. Вот умница, моя дочка».

Ей хотелось развернуться, врезать ему ногой, а кулаком ударить в нос или в дыхательное горло — а может, в глаза. Она хотела причинить ему боль до того, как он причинит боль ей, она хотела…

Эмори не обернулась.

Вокруг все почернело, и ее накрыл сон.

«Он изнасилует и убьет меня, — подумала она, пока сознание уходило от нее. — Помоги мне, мама», — думала она, а вокруг все чернело.

Мамы нет. Она умерла. И скоро Эмори к ней присоединится.

Ну и ладно, вот и хорошо. Ей хочется снова увидеть маму.

Но он ее не убил. Или все-таки?..

Нет. Мертвые не чувствуют боли, а у нее дергает ухо.

Она заставила себя сесть.

Когда она выпрямилась, кровь потекла с головы, и она чуть снова не потеряла сознание. Мрак закружился, но через некоторое время остановился.

«Что он мне вколол?»

Она слышала, как девочкам что-то добавляют в напитки в клубах и на вечеринках, накачивают их чем-то; потом они просыпаются в незнакомых местах, в мятой одежде, и не помнят, что с ними случилось. Она не ходила ни на какую вечеринку; она бегала на Вашингтон-сквер. Он потерял собаку. Он выглядел таким грустным; держал в руке поводок и звал ее.

«Белла? Стелла? Как звали его собаку?»

Эмори не помнила. Голова как будто ватой набита, или в ней клубится дым, он не дает думать.

— Куда она побежала? — спросила Эмори.

Он нахмурился, он чуть не плакал.

— Она увидела белку и бросилась за ней, вон туда. — Он показал на восток. — Раньше она никогда не убегала. Ничего не понимаю!

Эмори обернулась, проследила за направлением его взгляда.

И тут сзади метнулась рука…

Укол.

— Пора спать, красавица, — прошептал он ей на ухо.

Никакой собаки у него не было. Как она могла быть такой дурой?

Ей стало холодно.

Что-то удерживало правую руку внизу. Эмори дернула руку на себя и услышала металлический лязг. Дотянувшись левой рукой до правой, ощупала гладкую сталь на запястье, тонкую цепь.

Наручники.

Он приковал ее к тому, на чем она лежит.

Приковал за правую руку; левая свободна.

Она глубоко вздохнула. В помещении, где она находилась, было душно и сыро.

«Не паникуй, Эм. Не позволяй себе поддаваться страху».

Глаза старались привыкнуть к темноте, но ничего разглядеть не могли. Кончиками пальцев она ощупала поверхность, на которой лежала. Кровать?

«Нет, не кровать. Что-то еще».

Стальное.

«Больничная каталка!»

Эмори сама не понимала, как догадалась, — просто догадалась, и все.

Господи, куда она попала?!

Ее передернуло; она только сейчас поняла, что лежит совершенно голая.

Эмори задумалась, потом опустила руку, пощупала между ног. Там ничего не болело.

Если бы он ее изнасиловал, она бы, наверное, это поняла?

Она не знала.

Эмори занималась сексом всего один раз в жизни, и ей было больно. Не очень больно, просто неприятно, и только сначала. Ее друг, Тайлер, обещал быть с ней нежным, и сдержал слово. Все закончилось довольно быстро; для него тот раз тоже был первым. Это случилось всего две недели назад. Отец разрешил ей пойти в школу имени Уитни Янга, где учился Тайлер, на вечер встречи выпускников. Тайлер снял номер в отеле «Юнион»; ему даже где-то удалось раздобыть бутылку шампанского.

Как же болит голова!

Она осторожно ощупала повязку. Бинты полностью закрывали левое ухо. Повязку скрепляло что-то вроде клейкой ленты. Она осторожно отлепила липучку…

— Ах ты…

Холодный воздух резанул, как ножом.

Она все-таки немного размотала бинт, чтобы можно было просунуть под него руку.

Глаза ее наполнились слезами, когда она ощупала то, что осталось от ее уха: в лучшем случае зазубренный шрам, зашитый и мягкий.

— Нет… нет… нет! — закричала она.

Голос гулким эхом отдавался от стен и возвращался к ней, как будто в насмешку.