Черный портер

Ан Ци, 2017

Авантюрный роман с переплетением жизненных линий и достоверной историей возникновения пивного фестиваля Октоберфест в Мюнхене. Частный детектив Петр Синица, приступив к расследованию, не думал, что это дело перевернет всю его жизнь, но повороты судьбы неожиданны и непредсказуемы. Кто же он, загадочный восточный человек с великим именем Чингиз? Во всем предстоит разобраться…

Серенький денек клонился к вечеру. Целый день собирался дождь. И когда он, наконец, пошел, люди даже почувствовали облегчение. Не зря ждали. Не зря зонтики таскали с собой. Зонтики — самые разные, складные, толстенькие, увесистые, цветные и однотонные трости с загнутыми ручками, длинные, острые, похожие на копья — настоящее холодное оружие — спешно извлекались и раскрывались, словно перевернутые колокольчики на огромной клумбе.

По Невскому, если сверху поглядеть, заспешили странные существа — жучки не жучки… может мокрые осенние цветы на коротких и длинных ножках? «Жучков» нес невидимый поток. У входа в метро он, в последний раз плеснув, уносил всех в распахнутые двери. Сзади уже надвигалась ночь. Тяжелые тучи только ускорили темноту. Но они все-таки успели. Вбежали в теплый ярко освещенный вестибюль до ливня и промозглых густых сумерек, темней, чем иная ночь.

— Люсь, это золотое дно, я тебе говорю! Ты че? Они теперь с голой задницей лучше, а свадьбу! Ох, свадьбу им подавай, чтоб чертям было тошно! Эти-то новые!

— Валюта, свадьбы всегда были хуже чем… Как там? Один потоп и два пожара? Нет, это про ремонт, кажется. Так ты говоришь…?

— Не поверишь, чего только не наворотют! Птицы, лошади, пушки палят! А пирог-то, пирог! Машина у них….

— Как — машина? А лошади? Да ну, Валь, скажи спасибо, что не верблюды. Чем бы дитя ни тешилось!

— Один раз был! Я те грю, был дромадер! Псих такой из Эмиратов прилетел и девочку тут себе нашел.

— А почему псих?

— Нет, это я так. Он ничего, симпатичный. Только по-нашему не сечет почти. И девочка у него, знаешь, не та, что завтра будет… А ты у них кто?

— Я помощник и курьер. Ты погоди, я тебе сейчас про завтрашнюю… Она беленькая такая, тоненькая, глазки круглые…

Две женщины выскочили из дверей дома со свежевыкрашенным фасадом и неоновой вывеской «Торжественные события» и тоже устремились в метро. Одна из них, на ходу открывая зонтик, что-то взволнованно говорила подруге, отвлекалась и потому зонт не слушался. Но вот, наконец, получилось, и огромный прозрачный сферический купол с серебристой полосой укрыл их обеих так, что больше ничего не стало слышно.

Утро. Ничто не предвещало.

Ранее утро, необычно холодное для конца августа, выдалось ясным. И когда северное солнце зажгло Невскую воду и шпили города, которому недавно вернулось, в который уже раз, имя Святого Петра, старожилы определили: отличный будет день!

В Павловске его необыкновенные, специально подобранные для осени, деревья в парках рдели, алели и отливали червонным золотом. Но и на Гороховой было на что посмотреть. И впрямь золотая осень. Самое подходящее время для свадеб.

Красная Шкода остановилась у подъезда. Из нее быстро выкатилась резвая шатенка, извлекла из багажника два объемистых, но видно, не особо тяжелых чемодана и поспешила к подъезду. Ее ждали. Дверь немедленно отворилась. Девушка эта была известным в городе парикмахером, любила называть себя еще и «визажисткой», зарабатывала очень хорошие деньги, особенно если, как в этот раз, работала на дому, и теперь готовилась выполнить ответственную задачу.

Невеста волновалась. Она встала в шесть часов. Еще раз примерила туфли. Полюбовалась букетом и фатой. Заставила себя выпить чаю и съесть бутерброд. Спроси ее, с чем? Она не помнила. Но надо было. Обязательно! Еще чего доброго хлопнешься в обморок. Немножко, но поесть. Ну вот, уже подруги звонят!

Девчонки должны прийти помочь. Надо одеться, да так, чтобы не повредить прическу и макияж. Потом приедет жених с ребятами — его встретить. Да мало ли дел! Они и дочку забрали, пятилетнюю Кирочку. Ой, ее еще тоже одеть и причесать…

Невеста, двадцатипятилетняя Лариса, снимала двухкомнатную квартиру на Гороховой улице. Комнаты, обставленные стильной хорошей мебелью, сияли чистотой. Стекла и зеркала сверкали. В большущей, после современной перепланировки, ванной сейчас стояло удобное «функциональное» кресло, на подзеркальнике расположились расчески, щетки и щеточки, флаконы, флакончики, помада, и, наконец, самые любимые духи. Духи хоть и назывались «Митсоуко», но были конечно и всенепременно прямиком из Парижа!

Ну вот и все. Приехала! Задребезжал, затренькал дверной звонок. И работа закипела! Густые светлые волосы до плеч уложили в каре, укрепили тоненький обруч диадемы, прикололи полупрозрачную фату, усаженную, словно светлячками, крошечными блестящими камушками. Миловидное бледненькое личико под мягкими беличьими кисточками сделалось похожим на персик. Светлые реснички заметно потемнели и сгустились. Брови выгнулись дугой.

Платье Лариса выбирала одна. Жених его не видел. Длинное, в талию, с вышивкой «ришелье» по корсажу, мягкие складки шелестят, небольшое корректное декольте открывает стройную шею как раз так, чтобы было соблазнительно и женственно, но не больше. И чтоб украшения — гарнитур «колье и серьги «Лаура» показать. Подруга Женька ахнула: блеск! и осторожно спросила. Лар, брильянты?

Ну, другая бы начала темнить. Или подтвердила — конечно! А что еще? Лариса спокойно объяснила:

— Это «Сваровски» в серебре. Вместе с диадемой купили. Видишь, один камень в середине синий, а остальные прозрачные. И в диадеме так. Можно бы «Лауру» с горным хрусталем, но и так дорого, даже очень…

Женька присвистнула. Ей нравилось красивое слово «Сваровски», и платье, и вообще, а Лариса про себя усмехнулась. Нет, для брильянтов время еще не пришло. Да и не в них дело. Парикмахер закончила, расцеловала невесту, пожелала ей счастья и ускакала. А девушки принялись за платье. Длиннющая молния раскрывала его как орех, а потому:

Шаг внутрь, легкий треск молнии… Цвет у платья был не белый, а серебристый. И с диадемой в волосах, с этими синими звездочкам в ушах, и на груди, Ларка вдруг показалась подруге какой-то северной принцессой.

Снова тренькнул звонок. Зазвенел детский голосок в прихожей, и вошла маленькая девочка, дочка, совсем, до странности непохожая на мать. Разве, глаза… Но в остальном круглощекая крепышка, румяная как пирожок, с блестящими темными волосами вовсе не напоминала северного эльфа. Девчушку Киру привели Ларины друзья Кулаковы. Они уложили ее спать у себя, накормили и доставили к маме поутру.

С Киры сняли пальтишко, размотали шарф, и оказалось, что на ней платье как у мамы! Нет, не пугайтесь — без декольте. Но тот же цвет, тот же, в общем и целом, фасон! Когда девочку причесали, то даже крошечная диадема, и та для нее была!

Народ принялся восхищаться. Щелкать камерами. Киру подвели к маме, затормошили, она было, начала капризничать от смущения, но тут в повернулся ключ в замке, замок лязгнул и вместе с друзьями явился и сам жених.

Девчонки заголосили:

— Ларка, скройся! Мы его немного помучаем и договоримся. Это — первый сюрприз! Мы тебе скажем, когда!

Невеста упорхнула в другую комнату, оставшиеся пошептались и жених с ребятами снова вылетел за дверь.

Четверть часа спустя невеста с дочкой и подругами вышли из подъезда и увидели длинный белый лимузин с открытой дверцей. К нему от подъезда вела красная ковровая дорожка, поодаль стояли несколько человек с инструментами. Как только Лариса сделала первые шаги, грянула музыка! Бог ты мой, она не знала названия, но чудный, торжественный и лиричный, незабвенный полонез Огинского в этом даже и не нуждался. Можно ничего не знать, не чувствовать почти ничего, он сам расскажет без слов, что с тобой происходит сейчас необыкновенное, праздничное, волнующее… Вот сейчас!

Эрик, высокий темноволосый сероглазый плечистый парень, был в смокинге. Они немного поспорили перед свадьбой, что бы выбрать? И решили, что никаких белых костюмов, красных фраков и прочих чудачеств не хотят. Требовалось без фокусов, но все-таки не так как всегда. И тогда приятель-музыкант помог. Смокинг! Чего же лучше?

Лариса, совсем недавно узнавшая, что слово «тюль» мужского рода, старалась ничего не забыть. Покрой ее платья называется «дюшес». Господи, покрой «принцесс», это она хоть слышала. Соседка поминала. Она шила, любила и знала это дело. Но «дюшес»? И вот еще — гардения в петлице! Гардения оказалась георгином. Ничего страшного.

И они не забыли про цветок. Правда, не георгин, но красивый, белый, такой же, как у нее в букете в самом центре. А у нее синий, глубокого сапфирового цвета, точно как камень в колье.

И вот она выходит из дома под звуки завораживающей музыки, Эрик усаживает ее в машину и они едут в церковь! Что, как не сон? Конечно, сон — пастор в сутане сказал несколько теплых прочувствованных слов. Эрику задали вопрос, и он сказал:

— Да!

Невеста тоже ответила:

— Да, если Бог нам поможет!

Оба торжественно поклялись любить и уважать друг друга, хранить верность, поддерживать в счастье несчастье и идти по жизни вместе, пока их не разлучит смерть!

Им разрешили поцеловаться и объявили отныне мужем и женой!

Когда молодожены вышли из церкви, там уже не было машины. Распорядитель слегка замешкался, но лицо его тут же прояснилось. По мостовой зацокали подковы, раздалось фырканье, щелканье бича и — батюшки светы — из-за угла вылетела тройка лошадей! Лошади — холеные, серые в яблоках как в сказке про Ивана царевича, были просто загляденье! Лариса не знала куда смотреть. На открытую лакированную пролетку, на светлые гривы, заплетенные в самые настоящие косички, на дуги в цветах… Нарядный кучер лихо осадил своих красавцев. И Эрик, глядя в ее изумленные светлые глаза Золушки, вдруг сказал что-то по-немецки. Она не поняла.

— Дарф их биттен, — прошептал он. Потом поднял на руки легкую как перышко жену, усадил на белые стеганые подушки, а следом уселся сам.

— Двинулись! — скомандовал Эрик. Друзья стали рассаживаться по машинам. Кортеж тронулся.

Ехать было недалеко. В глубине квартала нашелся небольшой особняк, принадлежавший во время оно графу Сологубу. Эта примечательная в русской истории семья родом из Польши, попав в Россию, быстро обрусела. Родоначальник был поначалу в большой милости у Императора и чудовищно богат. Спустя несколько поколений, отчаянного мотовства и легкомыслия это миновало. Известный литератор, друг Пушкина если и не нуждался, то… Впрочем, это к делу не относится. Он умер в Париже. Ну а в Питере при их родстве и свойстве трудно было найти стоящий особняк, не имевший никакого прямого или косвенного отношения к Сологубам!

Особнячок чудом сохранился почти неприкосновенным, был любовно отреставрирован и преобразован в небольшой клуб для избранных людей. В ней имелся прекрасный зал для торжеств, фойе и даже ухоженный сад с фонтаном и открытой террасой. Там-то и ждали наших героев накрытые столы! Взволнованные друзья со слезами умиления глядели на молодоженов и девочку — тоже в платьице и с букетом. Оркестр — небольшой, хорошо сыгранный джаз-банд, тактично, где надо, вступал и замолкал. Распорядитель умело вел торжество. Все шло по плану, как было задумано, и даже погода, капризная и неверная петербургская погода, не подвела. Утро сменил чудесный августовский ясный денек, солнце напоследок не пожалело тепла. И все, задуманное в саду, прекрасно получилось.

Двое посторонних

Эта необычно теплая, солнечная погода, она-то ребят и привела! Двое студентов пробрались в сад, закрытый для посторонних, без особенных трудов. Они просто перелезли через ограду и продрались через частый кустарник зеленого бордюра. Занятия еще не начались. Это тебе не школа. Но они уже приехали к началу семестра кто откуда. Каникулы были позади. Ребята провели их отдельно. Ну, и соскучились понятно! Интернет, интернетом, но наука еще тоже не доросла, чтоб Валерке заменить его рыжую веселую стервозную Юльку живьем! А тут в кустах была такая скамеечка…

Только через часок, когда заиграла музыка, загомонили гости и засверкали бенгальские огни, Юлька высунула из зарослей давно отцветшего жасмина свой любопытный нос.

— Валерка, свадьба! Нет, ты взгляни, и какая! Давай тихонько проберемся? Посмотрим, сначала из кустов, а потом… Там окна большущие…

Будущий архитектор дополнил.

— Ампирный особняк, окна венецианские прекрасной формы. Но сверху фриз они могли бы….

— Прекрати, зануда! — оборвала его третьекурсница — биологиня и потащила поближе к месту действия, на ходу поправляя растрепавшиеся медно-красные кудри и прихорашиваясь.

Они тихонько прокрались по дорожкам сада и осторожно подобрались к зеркальному приоткрытому окну. Оркестр вступил и замолк. В нарядный зал, украшенный цветами, фестонами из лент и подсвечниками, с помощью официантов торжественно вплыл столик с тортом в форме китайской пагоды из трех воздушных ярусов, изготовленных мастером — кондитером. Барабанщик выбил дробь, и у молодоженов началась веселая возня — чья рука окажется сверху! Победила Лариса, «свадебный пирог» был под общие аплодисменты разрезан, и гости принялись за десерт.

Затем все потанцевали с полчаса, как вдруг распорядитель попросил внимания и объявил следующий сюрприз. На середину зала выпорхнула фигурка в длинном кружевном черном одеянии. Оно скрывало целиком и голову, и лицо. Только пластика быстрых танцующих движений позволяла предположить, что это женщина, а не мужчина. На секунду свет погас. А когда лампионы вновь вспыхнули, сомнения рассеялись. Танцовщица сбросила покрывало.

Это была смуглая девушка, быстрая как ртуть и гибкая как молодая лоза. Она танцевала, браслеты на ее руках звенели, затем не иначе как из воздуха чудом появились еще два небольших бубна, а через несколько минут они снова улетели и растворились, потому, что свет снова погас. Зато засверкали факелы! Это был танец живота, танец бедер, крошечных летающих ножек и рук, похожих на шеи лебедей. Но вот она присела, будто сделалась кошкой, готовой к мягкому прыжку, выпрямилась… из-за ее спиной вдруг раскрылись пестро прозрачные крылья бабочки!

Зал ахнул. Бабочка летала, кружилась, уносилась в потоке света и возвращалась, словно готовая броситься в огонь, сгореть… Сейчас сгорит! Но тут накатил оркестр теплой волной. Крылья взметнулись и опали. Необычайное существо снова свернулось в клубок и… исчезло под звуки музыки и оглушительный гром аплодисментов!

— Слушай, это грандиозно, Валерище! — в восторге объявила Юлька. — Побудем еще, мне страшно нравиться. Я думаю, в суматохе можно и в зал пробраться. Никто ж не поймет — их тут много. Гости невесты будут думать, что мы от жениха а…

— Жениха — что невесты! Можно, но ты кое-что позабыла, — он выжидательно посмотрел на девушку. Ну, не дошло?

— Нет! Не томи, мне вот есть захотелось. Они там лопают… Эй! Так что?

— Ты посмотри на нас. Мы же с тобой… это вот… не при галстуке, а там свадьба! Все причепуренные такие…

Юля взглянула на него, потом на себя — точно. Не годится. Их джинсы и маячки, куртки и кроссовки — нет, не стоит и пробовать!

— Ты прав. Лучше посидим в кустах.

— Ты же проголодалась?

— Ой, мне так интересно! Я такого никогда не видела. У нас в Быково… Ну не важно. Давай подождем пол часика, а потом…

Занятые разговором они не заметили, как в зале что-то изменилось. Публика снова бросила танцевать. Тосты тоже прекратились. Сидящие за столами поднялись и повалили из зала в сад. Студенты, охнув от неожиданности, едва успели спрятаться.

Молодожены сошли с лестницы вниз и остановились. Гости их окружили. А двое молодых людей вынесли складной столик и большой плетеный короб с крышкой, накрытый узорчатым платком.

— А теперь, — промолвил распорядитель, — мы вспомним чудесный обычай. Наши дорогие Лариса и Эрик, пожалуйста!

С этими словами он снял платок, а затем поднял крышку. Под ней оказалась клетка с белыми почтовыми турманами, которые, увидев свет, принялись громко ворковать.

Молодожены засияли. Им вручили каждому по голубю, они подняли их на вытянутых руках и… выпустили в голубое высокое Питерское небо под радостные крики своих друзей. Потом еще… И наконец, они открыли крышку совсем!

Турманы кружились над садом, пара за парой, а затем начали садиться. Гости возвратились в зал. Их ожидала новая часть программы. Голубятники подманили своих питомцев и посадили снова в клетку.

Было и впрямь необычайно тепло. Распорядитель Тарас, человек средних лет, черноглазый живчик, упитанный жизнелюб уверенно без суеты справлялся с шумным, уже подвыпившим слегка сборищем. Он то дирижировал танцами, то устраивал игры в фанты, то требовал тишины и читал поздравление в стихах или объявлял очередной сюрприз. Теперь он решил вывести народ на террасу.

— Друзья, — весело начал, — пришло время вручить молодым супругам подарки! Конечно, вы их осыпали конвертами, которые они откроют сами без нас! Вот, смотрите, здесь — он указал на большой серебряный поднос — их целая гора. Но это не все! У нас есть гости с особой выдумкой и чувством юмора. Ребята мне помогут…

Он махнул рукой, и официанты вывезли столик на колесиках, уставленный коробками, свертками и пакетами разной формы.

— А я немножко прокомментирую. Ну, начали! Оркестр заиграл марш. Тарас поднял первый короб, раскрашенный как-то знакомо. Пожалуй…

— Ну? Вы всматриваетесь и узнаете? Конечно! Это большой кирпич, тяжкий камень, свалившийся с души у друзей Эрика, моряков северного флота, когда он, женился на красивой девушке! Сам камень, правда, они получат в виде вазы из зеленого нефрита… Но это мелочи!

Народ засмеялся и зааплодировал. А Тарас перешел к параллелепипеду из цветного картона, снял с него открытку и прочел:

— Внимание! А это слезы безутешных Эриковых двоюродных братьев — холостяков. Они потеряли своего товарища! Он бросил их! Перешел в армию женатиков! Парни порыдали, порыдали, и вот собрали драгоценную влагу. Она, правда, оказалась очень крепкая…

Тут он приоткрыл коробку, и взглядам гостей открылся нарядный набор марочных коньяков.

Тарас показывал вышитый мешок с кедровыми орехами, диковинный деревянный короб с копченым угрем, большие и маленькие унты из кожи и оленьего меха, бочонок цветочного душистого меда.

Тарас рассказывал и показывал. Гости вставали под аплодисменты. Молодожены благодарили.

Гости возвращались в зал и снова высыпали в осенний сад. Невеста переоделась. Она появилась на этот раз в лиловом платье, не стеснявшем движений. Юбка годе весело кружилась вокруг стройных ножек, когда она танцевала, а блестящие камушки в венке из искусственных незабудок вместо фаты в волосах посверкивали в лучах прожекторов.

Народ разошелся не на шутку. Наступил нередкий на празднествах момент, когда присутствующие уже мало обращают внимание на виновников торжества. И Лариса этим воспользовалась.

Она выскользнула в сад из бокового выхода одна, огляделась и нашла. Вот там, за густым кустом жимолости ее не будет видно. Она покурит и…

— Ах ты, пропасть! — Лариса вскрикнула.

Она чуть не споткнулась и перепугалась не на шутку. Прямо на земле сидел какой-то тип с потертым рюкзачком. Типичный ободранец, правда, не особенно грязный, но обросший, нечесаный, в продравшемся на коленях комбинезоне хаки. Он лузгал семечки. На травке рядом с жестяной кружкой валялась мятая пачка сигарет.

— Этто еще…. образина! Откуда? Здесь нельзя! У, тварюга! Я мужикам свистну, они тебя размажут по асфальту!

Из нежного рта, умело накрашенного и обведенного карандашиком Шанель полилась такая матерщина, что бомж обомлел.

— Ты чо? Ты… не бойсь! Я Федя. Я ничего. Я… куру я тут, — заныл дядька.

— Куруу! — передразнила было она, как вдруг… не на шутку обозлившаяся невеста сообразила, что сама забыла взять сигареты. Да и куда? Карманов у нее не было, ну не совать же их за корсаж…

— Ладно… Хрен с тобой, если… Тихо сиди! Дай-ка закурить! Это какие?

— Хорошие! Малборо, угощайся, нам не жалко!

— Мааальборо? — насмешливо протянута девушка. — Ну да, держи карман шире, паленые конечно. А, делать нечего!

Она вытряхнула сигарету из пачки, попутно ухватив щепоть семечек, и жадно закурила. Сигарета не желала раскуриваться. Лариса бранилась. Но спустя две затяжки, наконец, поостыла и присела рядом с бомжем на пенек.

— Ладно, дядька. Спасибо. Что я, не понимаю? Бывает. Ну, не журись! А ты… голодный, небось? Зайди-ка в туалет, умойся. Только не пугай народ. Коридорчиком без шума пройдешь и за стол. Там еще всего полно — поешь.

Она молча загасила окурок. Мастерски отщелкала семечки так, что шелуха повисла в уголке губ, потом стряхнула их и поднялась.

— Во, бляха муха, дает! Дак у меня маячка есть и гребешок. Я, таво… живо, — проговорил вконец растерянный бомж.

— Эй… девонька! А не выгонят? Ты… сама-то — кто?

— Я? Невеста! — громко, уверенно ответила Лариса. Через минуту ее уже не было. Словно Феде все это только показалось.

Юль, слышишь, разговаривает кто-то. Женский и мужской голос, — дернул Валерка за руку свою подругу.

— Где? Не, шумно, не разберешь, — отозвалась она без всякого интереса. — Густые кусты, стемнело, мне показалось… ссора какая-то или…

— Да бог с ним, пойдем еще поглядим! Или там девушка была хорошенькая? — Юлька хлопнула Валерку по попе и потащила поближе к месту действия.

В зале кружились пары. Играл оркестр. Подавали горячее. Делали паузу. И снова танцевали. Но вот распорядитель опять вышел, позвонил в серебряный колокольчик и попросил внимания. Сделалось тихо.

— У нас есть необычная идея. Мы хотим оставить на память молодоженам сувенир.

Тарас хлопнул в ладоши. Официанты внесли транспарант, на котором было нарисовано большущее раскидистое дерево, усыпанное яблоками. — Наш фотограф сделает моментальные снимки, а мы распишемся. Да еще оставим отпечатки пальцев. Снимки наклеим на яблочки! Можно по двое. Можно и всей семьей! А ребята помогут.

Около транспаранта помощники с красками и влажными салфетками приветливо улыбались. Гости загомонили и устремились к дереву, радуясь новой игре. Удивительно, как и взрослые и дети всегда не прочь себя увековечить!

Они охотно обмакивали в краску палец, а иногда и всю ладонь и прижимали к листу. Следом надо было расписаться. А погодя, получив свое фото, пришпилить или наклеить на место и его.

Мужичка у входа в служебное помещение никто не заметил. Маячка у него была слегка помята, но чистая, синяя такая и почему-то с гербом СССР. Щербатый гребешок Федя использовал на все сто. Физиономию старательно отмыл. А комбинезон? Так коленки, они под столом. Федор очень хорошо поел. Когда же гости в очередной раз высыпали в сад на фейерверк, он подошел, обмакнул пятерню в бриллиантовую зелень и старательно приложил к листу. Федор Поползнев, вывел он толстым черным фломастером. Вытащил влажную салфетку и вытер руку. А потом засунул и то и другое себе в карман. Да, урожайный выдался вечерок у шулера на покое Федьки Поползнева. Пойти попробовать, может бывшая подружка пустит ночевать?

А студентов, хохочущих и целующихся, поймал фотограф в саду. Он оставил свой длиннофокусный помощнику и бегал повсюду с мыльницей. Чтобы осуществить идею «дерева на память» требовались обычные снимки. Ребятишки ему так понравились, что он их сфотографировал без спросу, да так, что они и не заметили. Ну а потом подскочил и показал результат. Снимок оказался удачным. Тогда, не глядя на их веселое сопротивление, он уволок ребят в зал, заставил расписаться, оставить пальчики, а за все эти труды вручил еще одно фото им на память.

— Ладно, значит, судьба, давай тогда что-нибудь съедим, — предложил Валерка, — теперь уже на нас никто не глядит. Даже фотограф вот принял за своих.

Они тоже присели в сторонке и поклевали первое, что попалось на глаза, а вскоре, никем не замеченные, выбрались снова в сад на скамеечку.

— Ну как тебе? — осведомилась Юлька.

— Знаешь, весело у них. Столько всего напридумывано. Но… где многовато, а где и простовато. — А в общем, да — неплохо, конечно. Всем спасибо! Посидим тут или посмотрим еще?

Они поболтали немножко, а потом подошли к открытым уже кое-где из-за духоты окнам.

Жених с невестой снова оказались в кругу гостей. Что-то еще, наверно, ожидалось.

— Валерка, невеста, кажется, устала, — Юля пригляделась и добавила. — Смотри, побледнела как! Или свет падает неудачно? Знаешь, пойдем, пожалуй… Это ты — устала.

— Конечно, пошли.

Студенты повернулись и пошли прочь. Они протиснулись сквозь кустарник и направились назад тем же путем, что пришли. Никто им не встретился. Они без помех перебрались через ограду, обогнули угол и собрались уже перейти через улицу, как вдруг услышали пронзительный крик. Потом еще.

— Господи, это что такое? — Юля остановилась.

— Да верно, дурака валяют. Ты не пугайся. Просто еще что-нибудь придумали. Вампиров пригласили, — пожал плечами Валерий, — но тут же поправился. — Нет, я не прав. Ты погляди, сирены, а вот и скорая… К воротам подлетела машина, и, визжа тормозами, остановилась. Не прошло и нескольких минут, как за ней примчался реанимобиль.

— Пошли, — решительно сказал Валера. — Врачи приехали. Что бы там не стряслось… Мы им помочь не можем. Пойдем.

Пасечник. Звенигородская жизнь как она есть.

Дом, крепкий просторный сруб из толстых бревен, стоял в глубине ухоженного по-городскому сада с несколькими аккуратными клумбами у крыльца. На клумбе лучше всех остальных цветов были флоксы. Нежно лиловые и с алым ободком в серединке, белые, аметистовые, малиновые — они благоухали в нагретом ласковым солнышком воздухе, словно специально старались для хозяина. А он сидел тут же, на вольном воздухе за столом под полосатым тентом, всматривался в большую стеклянную пирамиду перед собой и делал пометки в объемистой клетчатой тетради.

Было тихо. Только дятел прилежно стучал иногда по высокой золотистой сосне, жужжали порой назойливые осы, да птицы перекликались где-то очень высоко над землей.

Хозяина дома друзья прозвали Михайло Потапычем. И не зря. Большой, ширококостный, с русой густой, хоть и короткой, курчавой бородой, басовитый он мог и так эту кличку заслужить. Но родители угадали и впрямь нарекли сына Михаилом! И этот «таскавший железо» с юности штангист, а потом борец-тяжеловес теперь к сорока охотно и без обид откликался на Потапыча.

Зимний добротный дом принадлежал ему самому с женой и детьми. Они любили тут жить до заморозков. Правда, теперь, когда дети подросли, в школу из Звенигорода стало добираться уже не с руки. Но в выходные, да в такую чудесную погоду… Он-то и на неделе еще иногда остается. На факультет он все равно ездит, если надо ночь-полночь, биостанция рядом, термиты… Да, термиты! Это было его новое увлечение. Одновременно, помощь другу, отпускнику. Пора сделать учет. Недавно он объяснял детишкам, что термиты вовсе не муравьи. Они… ох, вот опять отвлекся!

Потапыч перевернул страницу и стал заносить в таблицу, занимающую целый разворот, цифры, стрелочки и кружки. Жена с близнецами уехала в Звенигород за тетрадками и мелкой школьной амуницией. Большая овчарка свернулась у его ног. Покой! Никто не мешает и…

Раздался противный скрип, будто открылись с усилием проржавевшие садовые ворота, еще раз. За ним глухой звук, словно тяжелый мешок с мягкой рухлядью свалился на землю. С минуту было тихо. Как вдруг тишина сменилась ворчливой беззлобной руганью и жалобным кряхтеньем.

— Минька! Потапыч! Что это, холера ясна, я где? Пся крев, Минька-а-а!

Михаил Леонтьевич Скуратов оторвался от наблюдений и немного подождал. Новый взрыв жалоб и проклятий заставил его, однако, подняться.

— Петь, ты чего орешь? — пробираясь сквозь густой кустарник забасил он. — Ты ж после обеда решил покемарить в гамаке и…

Тут как раз Потапыч, решивший вместо дорожки двинуть через кусты к лужайке рядом с малинником с двумя развешанными на участке гамаками, вырвался на оперативный простор, слегка поцарапанный шиповником. Рядом поспевала серая Рада, сильно смахивающая на волка. Им открылась впечатляющая картина.

Скрипел гамак. Он раскачивался между деревьями. В нем, обложенный большими подушками извивался и чертыхался рыжий детина с густыми усами и круглыми серыми глазами. Подушки падали. Детина рычал. Сверху на все это безобразие с ветки липы, с безопасного расстояния взирал пестрый упитанный кот и иногда от возбуждения шипел.

— ХШШШШ! Брысь, Федька!

— Я Петька, а не Федька!

— Да это кот! Федька соседский, шелапутина, цыплят таскает…

Друзья орали, не слушая друг друга. Кот порскнул прочь. Выдрессированная собака, до сих пор терпеливо дожидавшаяся команды, вопросительно заскулила, глянув на хозяина.

— Петро, что с тобой такое? Слезай с гамака и объясни! — взревел хозяин, перекрыв густым басом остальные звуки.

— Миня, какой, слезай? Где близнецы? Где эти маленькие… Да посмотри, черт тебя возьми!!!

Ох! Кто не читал Свифта, совсем забытого, кажется, теперь, мог поучиться у Мишиных близнецов.

Скуратовский друг Петр Синица мирно заснул сном праведника. Интересно, бывают «послеобеденные праведники»? Или им следует быть голодными? Нет, это вроде, «велико постники» голодные, а праведники…

— Ми-ня! Они меня пришили, твои эти огольцы! Ты только…. Всюду! И за майку, и за штаны, и руки и ноги пришили! Ну? Видишь? Не только привязали, а еще и… Я им больше… Ни за какие коврижки больше ничего никогда не расскажу! В теннис играть не буду! Рыбу…

— Петь! Утихни. Я сейчас ножницы принесу. А мужичков выпорем. Ну не ори! Рыбу ты ловить вообще-то не любишь! Ты ведь моих мурашей тоже не любишь, а?

Миша старался отвлечь приятеля. Синица… Ох, он ведь сказал, а вернее, проорал чистую и горькую правду! Восьмилетние скуратовские безобразники аккуратно, старательно вдвоем(!) толстыми рыбацкими иглами с огромным ушком пришили Петра к гамаку с матрацем всюду, где смогли дотянутся. Да как ловко!

Скуратов сбегал домой, притаранил инструмент и принялся освобождать страстотерпца, который устал вопить и уже только стонал.

История вопроса

Миша с Петром познакомились лет пять назад. Дело было так. Михаил — кандидат наук и младший научный сотрудник, как водится, зарабатывал гроши. Он зарабатывал их на самом биофаке МГУ На родной кафедре. Что могло быть почетней и прелестней раньше в дни проклятого… чего? Да-да, проклятого социализма! Так вот, что могло быть лучше для ученого, чем «остаться на кафедре» и сразу поступить в очную аспирантуру! Для энтомолога — акт настоящего признания. Уважения к знаниям и возможностям. Имя среди знатоков. Защита диссертации без черных шаров. И это все хорошо… Но и в совке это было бы очень скромно, не говоря про теперь! А жить-то надо…

Миша был уже женат. Жена Инка про себя говорила — хожу на службу. С подробностями она не спешила. Инка тоже раньше была «своя». Занималась «поведением», на кафедре высшей нервной деятельности к ее работе по леммингам коллеги отнеслись с большим интересом. Но близнецы…. Нет, все лемминги на белом свете не могли перевесить для Инки близнецов. Она помаялась, покрутилась, поплакала в подушку и устроилась работать в городскую управу. Дядя помог. Ни тебе командировок — «поля» по три месяца в году — ни нищенских окладов, ни… Ох! Ни любимого дела.

Жена — типичная отличница по всем предметам, энергичная, ответственная и толковая, быстро продвигалась среди «офисного планктона». И стала отлично зарабатывать. Бабушек на вахте сменила няня. А Миша… Миша на отцовском участке взял да занялся пчеловодством. Он призанял немножко денег. Почитал. Притащил знатока, и тот дал подробные указания. Привез парочку приятелей и они вместе соорудили ульи. Купил несколько семей опять же под руководством знатока. И дело пошло!

Но главная решающая идея была — привлечь стариков! У Скуратовых под Звенигородом была дача. Отец — инженер, умелец и любитель понемногу на медные деньги своими золотыми руками выстроил дом. В нем — тоже постепенно — появились вода, газ и электричество. Но жили там все же летом. А рядом-то в домиках подале около небольшой деревеньки имелись настоящие «зимники».

Эти жили круглый год. И из них кое-кто, конечно, работал, но чаще это были пенсионеры из коренных или москвичи, кто купил домишко, а квартиру в Москве за приличные деньги сдавал.

Потапыч, который тут всех знал с детства, пригляделся к народу. Люди не бедствовали, но и не процветали. Это точно. Он слегка помозговал — пенсионеры-то еще хоть куда! «Девушкам» и шестидесяти нет, один военный юрист — тоже мужчина с самом расцвете сил, а бывший летчик санитарной авиации, так тот вообще просто хоть завтра замуж!

Долго ли коротко ли, организовали они общество и ограниченной ответственностью. К делу подошли серьезно. «Сотрудники» Мишины отправились на курсы пчеловодов. Сначала энтузиастов было шестеро. Потом, как обычно, двое отсеялись. Но остальные четверо не на шутку увлекались.

Продолжение

Сейчас Скуратов иногда с удовольствием вспоминал, как сидели у него при свечке — электричество как обычно отключили, что-то в очередной раз стряслось. Как засыпали его вопросами. Смущались и тут же начинали смеяться над собой, пробуя на вкус многим не слишком знакомые слова — взяток, роение, расплод…

Младшая «девушка» — учительница музыки Божена оказалась из них самой неожиданно компетентной. Она долго сидела молча, а потом, порозовев от волнения, вдруг начала сыпать такими «пчелиными» словечками, что собственный муж сделал большие глаза.

— Братцы… если получится, можно начать прополис… это самое… производить или выпускать. И маточное молочко — оно жутко дорогое. Не знаю, как добывают пчелиный яд, но пергу…

— Окстить, Боженка! — не выдержал сосед, летчик в отставке. — Это что за зверь? Как там? Пер… ну, не очень прилично…

В ответ раздался хохот. А когда поутихли, объяснил уже сам Скуратов. Он, тем временем, понял, что знает не очень много. Нет, у отца была колода, но это так…

Мишин отец — Леонтий Николаевич Скуратов никаких склонностей к насекомым сроду не имел. Зверей предпочитал в вареном и жареном виде. На домашнего кота поглядывал с большим неодобрением. И тот, любимец жены и двух детей, от него кроме неумолимого «брысь» ни одного слова не слыхал. Был, Леонтий Николаевич, правда, рыбак, увлекался подледным ловом, но это все!

Когда он однажды пришел с работы домой, бормоча себе под нос странное слово «борть», никто из домашних его не понял. Про слово «бортник» не вспомнили, озабоченно отрешенному выражению отцовского лица значения не придали. И зря.

Насекомых отец семейства, и в правду, не жаловал. А историей интересовался. В особенности историей отечественных ремесел, умений далеких предков и даже прикладных искусств. Он то плел из лозы красивые туески, то сладил сам большую бочку, а потом два бочонка поменьше для жены. И та солила на даче грибы собственного сбора и делала бесподобные малосольные огурцы!

Он устроил мастерскую, завел верстачок и любовно выискивал себе инструментарий. Совсем не просто в советские времена!

Когда он наткнулся где-то на книжку про медосбор, в доме тяжело заболела его младшая дочка Искра. Девочка металась в жару, кашляла, а кашель был сухой, нехороший… Случившаяся тут же тетка жены, травница и поклонница сухой малины, настоек и чесночных капель, посетовала:

— Зима! Сейчас бы меда девчушке, да свежего, но где ж его взять! В магазине если найдешь, кто ж тебе скажет, сколько стоял и где собрали! А бабушка, бывало, клею пчелиного возьмет, водкой зальет, и как кто заболеет, лучшего средства не сыщешь. Что от простуды этой, что он кашля…

— А ведь верно, — пришло в голову Леонтию. — И наши старики, бабушка и дедушка, если с нами детьми что не так, медом много чего лечили…

— Будет у нас мед и самый лучший, — пообещал себе Скуратов, но ничего вслух не сказал.

Пасеки Леонтий себе в то время, конечно, не завел. Рамочный улей — тоже сложная хреновина. И не так интересно. Скуратов съездил на биостанцию, благо рядом, посоветовался. Ему дали адресок. После этого он долго возился в мастерской с двухметровым бревном. Что-то долбил, выпиливал, мастерил, а потом поставил, вернее, повесил на стропилах сушить.

Он до конца не был уверен, что сумеет — никакого опыта. Но удовольствия было море! Он представил себе, как будет лить свечки из собственного воска и присмотрел формочки и фитили — друзья на «Лампочке» подсобили. Он запасся мелкой тарой для пчелиного клея — прополиса.Услышав странное слово «перга», Леонтий тоже сперва удивился, а потом выяснил, что это белково-углеводородный пчелиный корм. Цветочная пыльца, залитая медом, в отсутствии кислорода под действием ферментов и дрожжевых грибков и бактерий превращается в особую плотную массу, которую называют так. Говорят, тоже ценный лечебный продукт! А уж маточное молочко! Правда, меда самого, пишут, можно от одной семьи получить килограмм пять. Не так много для них четверых на сезон. Ну, это пока. Лиха беда начало! Да, пока речь шла еще только о колоде. И Леонтий продумывал, как сделать, чтобы пчел не отпугнул запах дерева. Пчела капризна. Ей нелегко угодить. Хорошему и сухому иногда может гнилое предпочесть. Но где гниль, там болезни. С другой стороны надо их и защищать, значит шершней отпугивать, шмелей, ос, мелких грызунов и прочих грабителей. Медведей в Звенигороде, борони боже, пока на свободе нет! А как укрепить внутри крестовину для сот? Как вынимать — выламывать соты понемногу, чтобы не беспокоить семью? Да мало ли… Вот кстати, а защита? Надо опять посоветоваться. Знакомые пчеловоды, что уже появились, были далеко. Леонтий снова отправился на Биостанцию МГУ И тут вышел небольшой конфуз.

Инженер, мужик обстоятельный, сначала сам почитал. Писали так — пчелы бывают в зависимости от места злыми по-разному. Попросту говоря, на юге они кусачие, но не очень. У нас в Подмосковье — севернее и дело хуже. А потому на юге достаточно халата и сетки для лица. Ему же надо… Да, а что ему надо? Проволочный каркас? Опять же, опыта нет. В общем, пришел. Нашел энтомолога. Тот спорил с товарищем. Разговор шел, похоже о саранче. То и дело звучало знакомое, но не совсем понятное слово «мониторинг».

Когда дело дошло до Скуратова, тот принялся не очень уверенно объяснять.

— Тут у меня, видите, Николай Семенович… — энтомолог был человек немолодой — я прочитал, что в нашем ареале распространения пчелы злее, а потому…

Он осекся: энтомолога, похоже, передернуло. Или показалось? Но в ответ на вопросительный взгляд, тот кивнул.

— Да, я слушаю, Леня.

Леонтий снова заговорил.

— Так вот, если это так, значит у нас, мне нужен у нас другой защитный костюм. Посерьезней. А какой? В южном ареале распространения достаточно…

Нет, не показалось. Энтомолог крякнул и слегка помялся.

— Леня, вы не обидитесь? Можно я вас поправлю? Вы, инженер, вовсе не обязаны знать эту терминологию. Но сейчас повсюду без конца болтают на эти темы! Окружающая среда, защита животных и растений… Слова экология я вообще слышать не могу. Такую чушь несут! И вот это тоже: несчастный ареал…

И поскольку Леонтий, несколько озадаченный, молчал, продолжил.

–Так можно?

— Ну конечно, Николай Семенович! Я ж в этом неуч, я только благодарен буду… Вы мне про экологию тоже, пожалуйста, объясните. Хорошо?

— Сейчас, я недолго, — с видимым облегчением ответил тот. — Сначала — ареал. Это слово само означает — область распространения. Применяется в биологии широко. Вместо того чтобы говорить — область распространения золотистого хомячка или там, колорадского жука, принято говорить — ареал распроклятого жука! А посему — ареал распространения это масло масляное и ахинея. Но очень и очень широко… Ареал распространения ареала распространения настолько широк, что с ним бороться не легче чем, с жуком!

— А экология? Почему…?

— Ну, это модно до тошноты. Экология — наука о взаимоотношениях организма со средой. И все! И баста! А из нее делают эпитет. Определение, несущее положительный смысл. Сравнительные степени образуют! Леня, подумайте, как можно быть экологичным! Да к тому же экологичным более или менее? А это что такое — хорошая экология или плохая экология? Хорошие взаимоотношения организма со средой… В любой среде чертова прорва разных организмов. И для какого из них она «хорошая»? Для каждого? Любого, что ли организма? Так не бывает. Там, где хорошо организму «плесневый грибок», нам с вами неуютно. Или организму «бледная спирохета»? А среда, она тоже… Ой, я вам голову заморочил.

— Нет, я понял. Термины — очень важная вещь. Не договорившись о терминах, любую дискуссию нельзя вести. А я, знаете, зануда! Если уж делать…

— Правильно. Так как вы говорите? Защитный костюм? Я завтра спрошу ребят на кафедре. Есть у кого. И вам скажу, к кому и куда обратиться. А от себя добавлю — обязательно антигистаминные препараты дома заведите. И чтоб все в семье знали, как пользоваться, и где лежат. Пчелы есть пчелы. Хорошее дело. Отличное просто. Но всякое может быть. Бывает порой, у них развивается агрессия. Долго ли до беды…

Долго ли… Ну, долго ли, коротко ли, но пчелы у Скуратовых появились. Отец возился с конструкцией колод. Читал литературу. Ездил на ВДНХ набираться опыта. Семья помогала. Но странным образом даже будущего энтомолога Мишку в то время пчелы не занимали. Зато он завел себе цыплят!

Мама к этому делу отнеслась с пониманием. Она помогала, чем могла, кормила цыплят, готовила, если надо корм, подкладывала яйца в инкубатор. И с удовольствием собирала у клохчущих курочек яички. И поскольку про сальмонеллез широкая публика еще не слыхала, то Искра с Мишкой поутру выпивали каждый по сырому домашнему яичку, осторожно надбив скорлупку с прилипшей сухой травой. Желтки у них были вкусные, солоноватые и густого, темно-желтого цвета. Совсем не похожие на магазинные были желтки!

Желтыми, пушистенькими и трогательными были и нежные цыплятки. Они пищали, жались друг к другу, толкались у блюдечка с водой. А потом принимались клевать крутое яичко, мелко порубленное мамой.

Клевать! Ключевое слово названо. Мишку интересовал «порядок клевания» — краеугольный камень иерархии в науке о поведении животных. И через год — зимой за птичником присматривала соседка — у Мишки, точнее, у Мишкиных роскошных важных пестрохвостых трех петухов вырос и оперился вполне достойный гарем! Петек назвали поэтому Султанами — первым, вторым и третьим. По инерции у Первого султана еще и любимой жене — черноперке дали имя Гаяне, второй рыжей курочке с розовым гребешком черт знает почему, но Кармен, остальные были под номерами.

Миша завел дневник для наблюдений — толстую общую тетрадь в клетку и принялся изучать иерархию!

Ложка дегтя величиной в саркофаг

Но вернемся из прошлого в настоящее. Потапыч не спеша отпарывал пришитого к гамаку Петра и вслух урезонивал его, обещая египетские казни сорванцам. По себя же он удивлялся их неистощимой изобретательности и каверзности. Они подкладывали булыжники в сумки его гостям. Связывали рукава висевших на вешалке курток.

Как-то они устроили ловушку. Поставили сразу за высоким порогом кювету с мыльной водой. В нее попался сосед. И хоть тогда они две недели сидели без сладкого, хоть вечный семейный камень преткновения — телевизор все это время оставался для них под запретом, это не помогло. И вот — поди ж ты! На этот раз они переплюнули сами себя!

— Готово, Петро, гуляй, свободен, — подытожил свою работу Михаил. — Знаешь что, выбери-ка сам наказание для этих троглодитов! Голой попой в крапиву не посадишь, как меня за… м-м-м, ну неважно. Скажут, непедагогично. Да и Инка слезой изойдет… Но…

— Нет, погоди! За что тебя задницей высадили? Отец, небось?

— Он! Я… стыдно теперь признаться, мед спер и на рынке продал. Деньги были нужны на опыты. Но главное, соврал я ему… Петь, ты постой, не отвлекайся. Что будем делать? Оставить без, без чего? Я все перепробовал. Теперь давай ты.

Но Синица неожиданно тут смягчился. Он, бездетный и неженатый, мог только вспомнить, как было у него самого. Ну, наказывали, конечно. Но он уже подзабыл¹…

— Э, пес с ним. Они ж маленькие.

— Как бы не так. Обязательно накажем. Не можешь? А я придумал. Я их на фотоохоту не возьму. И для ребят с биостанции птиц ловить. Вот они у меня запоют! Ну ладно. Забудем пока. Давай Раду возьмем да погуляем. Мои скоро должны вернуться. Инка звонила и обещала нам сюрприз. Тогда поужинаем, а там…

В этот момент заверещал телефон. Он поцокал, посвистел, а потом закуковал кукушкой.

–Ну, по крайней мере не банально, — прокомментировал Синица. — что, снова Инна звонит? Близнецы одолели?

Михаил взял аппарат, поздоровался, стал слушать, отойдя чуть в сторонку, а Петр было собрался немного понасмешничать. Но увидев выражение Скуратовского лица, передумал и замолчал. Михаил же все слушал, иногда вставляя короткие «понял», «да», «нет», пока с нескрываемым волнением сам не заговорил.

— Эрик! Прими мои самые… ну, ты понимаешь… самые искренние соболезнования! И если я только чем смогу… Я немедленно! Найду-найду! Не сомневайся. И знаешь, тут у меня друг как раз сидит… Помнишь, история была с медом? Фальсификаторы? А мне специалиста нашли? Вот-вот. Он самый. Если хочешь… Сам хотел просить? Знаешь, мы сделаем так. Сейчас прервемся. Я с ним поговорю. Объясню ситуацию. И перезвоню тебе, куда и когда скажешь. Да! Жму руку. Обнимаю тебя, дружище! Ох, беда какая!

Петр, с огромным облегчением сообразивший, что это не Мишина жена, вопросительно уставился на Потапыча.

— Что такое? На тебе лица нет. Кто это был? Что стряслось?

— Есть у меня один давний знакомый. Э, нет. Конечно, друг. Необычный человек. Такой… Бендер не Бендер… Я расскажу тебе, просто сейчас не время. Звонил жених его дочери. У него горе приключилось. Сама дочь… невеста его… видишь, он в Питере женился. Верней, свадьба как раз была. И вдруг прямо посреди бала… Анафилактический шок. И не спасли…. Сначала никто не понял. Вызвали скорую. Ну и… Пока врачи добрались, пока суд да дело…

— Нет, Петь, он мне почему звонил? Почему вспомнил в такой момент? Девушку ужалила пчела! Откуда же в центре города пчела? Ну и…Он хочет разобраться. Про пчел понять — первое понятное побуждение. Но не только. Он — Эрик — говорит, что кто-то им грозился. Письма они с угрозами получали. Еще были разговоры по телефону. Он спросит, а она отмалчивается. Когда такое стряслось, все подозрительно! Наконец, тесть богатый! Вокруг него много всякого…. Страсти горят, наследство, деньги, процветающая пивоварня в Баварии… Он думает… Все возможно! И жениху нужен доверенный человек.

Потапыч, как-то и впрямь спавший с лица, забегал туда сюда и замахал руками, подыскивая слова.

— Петь, возьмешься? Я… очень тебя прошу!

— Минька, я правда, ничего не понял… ни про пчел, ни… Какая пивоварня? Но, ты знаешь. Меня не надо в двух случаях уговаривать. Если мне интересно. И если хорошим людям помощь нужна. Я ломаться не привык. Да и свою работу люблю. У него, наверно, нет денег?

— Денег? Наверно, нет. Но я готов…

— Брось, Потапыч. Мне просто надо знать. Дело есть дело. Я веду бухгалтерию. И у меня моя команда, мы вместе все решаем. Мне надо знать, по какое статье, и все. Ну а теперь давай подробно. И начали!

Чудной человек Чингиз

Жил был в Баку на окраине города в маленьком домишке с подслеповатыми окнами сапожник Мамедов. У него было пятеро детей, больная жена и недружная большая сварливая родня.

Звали сапожника Эмином. Он работал с утра до ночи в мастерской с низким потолком, между деревянных колодок, инструментов, прохожих на орудия средневекового ветеринара, и заготовок из кожи и материи для подкладки всех цветов и фасонов. На стене висели клещи и молоточки, в жестянках блестели гвоздики, мотки суровых ниток и дратвы лежали на полках у стены.

Своих сыновей, их было трое, он с малолетства приучал к ремеслу. Ну что ж, у старшего Муслима хорошо получалось. В пятнадцать лет он тачал модные дамские сапожки, модельные туфли и мог сработать отличные офицерские сапоги. Средний… нет, этот пошел не в отца. Его тянуло к земле. Парень сажал плодовые деревья: черный и белый тут, черешню, абрикос и гранат. Даже появилась теперь во дворе и новая культура — грецкий орех. Парень ухаживал за садом, снимал с матерью и сестрами урожай и азартно торговал на Будаговском базаре орехами и инжиром. Они держали овец, и за ними тоже ходил Рафаэль. А мастерская… Он помогал, из воли отца не выходил, но неохотно. Душа не лежала. Эмин особенно не настаивал. Что делать? Пусть будет агроном. Тоже нужное дело для семьи.

Девчонок отец любил, но не баловал. Ну, может, разве что, иногда. Деньги на мороженое сунет им потихоньку от матери. Смастерит щегольской кожаный поясок, а той сумочку! Это ко дню рождения. Если заслужат. Но, честно говоря, с девчонками у них не было забот! Они исправно парили, шкварили, мыли, стирали и убирали и учились шить — дело в советские времена не лишнее. Поди, даже если есть деньги, что-нибудь купи! А деньги… Откуда деньги на все, если столько ртов? Кямаля — постарше уже хорошо пекла. Парвана — двумя годами младше, шила и кроила — любо дорого и помогала отцу с подкладками, если была такая нужда. Нет, девчонки у него были молодцы. Все, все было ничего. Если бы не младший.

Любимый младший сын, баловень, пухлый младенец, толстенький бутузик дошкольник, худой загорелый сорванец подросток не давал соскучиться родным и учителям.

Да, кто же из него рос, собственно говоря?

Этот Чингиз в школе учился удивительно ровно. Правда сказать, никто из детей Мамедова особенно не блистал на занятиях, но чтобы всегда, только тройки и ничего другого! Старшие любили физкультуру и пение. Средний по ботанике и природоведению получал иногда отличные отметки! Девочки — прилежные и исполнительные во всем, красиво писали, старательно учили стихи и в младших классах даже из первых вступили в пионеры.

А Чингиз… Двоек он почти не получал. Это было по-своему удивительно. Просто все, абсолютно все школьные предметы не вызывали у мальчика никакого интереса. Он без труда научился читать и писать, умел быстро и безошибочно считать в уме, но это все! Как он вообще не оставался на второй год? Не вылетел из школы в те времена, когда из школы еще запросто вылетали? Родители подарков учителям не носили, а те, в свою очередь, не бегали к нужным людям на поклон. Не верите? А у меня тетя выросла в Баку. Я точно знаю. Были! Были такие времена…

Но мы отвлеклись. Так вот. Худенький и невзрачный Чингиз нашел на свалке остов велосипеда, привел двоих парней и они долго с ним возились в чулане, перемазанные маслом, и таскали откуда-то детальки, латали камеры, отмывали в керосине цепь. Визжали напильники по металлу, вздыхал насос.

Чингиз ребятам не помогал. Зато, пошептавшись с Рафаэлем, он сыпал им орехи и урюк в полосатый бабушкин мешок. Упросил старшего Муслима, и тот из остатков кожи, чтобы не сердился отец, сделал им чехол для охотничьего ножа и сплел новые пижонские брючные ремни.

Велосипед через месяц бегал как новый! Парни его еще и покрасили вонючей пронзительно красной краской. Краску стянули в трамвайном депо. Детали они добывали… Впрочем, об этом мы умолчим.

И Чингиз стал гонять на велике. Ловко вскакивал и спешивался со своего красного конька. Хорошо получалось. Лихо. Но мяч с ребятами погонять на пустыре? Просто побегать, поиграть в казаки-разбойники? В этом малец замечен не был. Он и вообще «не играл», не склонен был валять дурака и бездельничать. И равным образом, скромно трудиться. На благо ли своей собственной семьи, советского народа вообще или столицы солнечного Азербайджана Баку! Первая история, что с ним приключилась, началась очень обыденно. На складе пошивочной фабрики служил заведующим толстый, молчаливый дядя Рустем, умевший жить.И сам умел. И жене, и детям этого умения его хватало. Но заметьте, только так скажешь, люди тотчас подумают об одном. А вы? Вы тоже думаете, он воровал? Выносил, обмеривал, обвешивал? Ничуть не бывало! Ни одной чужой нитки! Ни копейки! Чтобы нам быть последовательными, следует добавить — ни сантиметра. Все-таки, текстильный склад.

А тогда еще шили! Не увяло многим теперь непонятное слово «отрез»! Чего? А — габардина, бостона, шевиота. Следом идут ткани полегче — чесуча, китайский шелк, поплин, штапель, ситец…

Из этого всего шили, нет, «строили» костюмы солидным мужчинам, «отшивали» им же зимние тяжелые пальто. А их подругам… О, тут необходимо, конечно вспомнить нежные и торжественные, легкие и струящиеся крепдешин и муар. А креп-сатин? Фай? Креп-паризьен? Я уж не говорю про пахнущий театром бархат… И не только. Был еще нечто, звучащее просто по-королевски. Вслушайтесь: панбархат!!! Честное слово, не знаю, вместе или отдельно это надо писать, а спросить уж некого. Так-то, господа. И если уточнить, почему — есть же словари? А как же. Но у старых авторитетов — вместе, а современная программа красным подчеркивает…

Уже появился искусственный шелк. Еще не очень популярный, он шел среди прочего, на пионерские галстуки. И надо же такому случиться, целая штука — огромный алый плоский валик, запакованный как куколка бабочки капустницы, лежащий у складской стены был напрочь испорчен жирным черным мазутом, которому совсем не место на складе фабрике в ведении пятидесятилетнего Рустама Мамедова. Ну, не место. А мазут, между тем, нужная вещь. И если его и раздобудешь, не всюду положишь, не всюду и сохранишь. И кто положит, тот и, порой, поможет, если что… Выйти из положения… Списать...Не как-либо там, по всем правилам списать!

И вот другой бы словчил — не было же ничего, не так давно война кончилась, пятидесятые годы, а Мамедов наш — ни-ни! В таких случаях полагалось списанное уничтожить, ну он и уничтожил! И акт списания был, и все, что полагается. Но мы отвлеклись. В общем, Мамедов со товарищи указанный алый шелк в самом деле уничтожил. Но, как показала упрямая порою действительность, все же не совсем.

Он уничтожил, а Чингиз нашел! Парень обнаружил его на свалке прикопанный в земле, неглубоко и весь в мазуте, а потому пахнувший словно паровозное колесо. На велике притащили завернутую в мешок из под муки штуку домой. Чингиз заперся с отцом в сараюшке и битый час уламывал его, пока не уговорил. А потом усадил всю семью шить.

Дети, достигшие «призывного» возраста в то время хотели в пионеры — интересно! Это означает, что ты молодец, ты — хороший! Тебя выбрали, поставили перед всеми на линейке, а в зависимости от фантазии и инициативы начальства, может, даже и перед всей школой.

Горнист трубит! Ты читаешь «торжественное обещание»: «Я, юный пионер Советского Союза…» Тебя поздравляют, ты отдаешь салют, и тебе — тебе! — клопу, тоже отдают салют старший пионервожатый и председатель совета дружины....уф…. давно этих слов язык не выговаривал!

И тут дело доходит до галстуков и значков. Значки с течением времени менялись. Галстуки меньше. Раньше их пропускали через значки. Были такие, похожие на маленький костер с язычками пламени. Потом завязывали, и это надо было уметь. Галстук — треугольный шейный платок — носили в школе с обычной и «пионерской» формой — белый верх, черный низ. И мальчики и девочки — одинаково на шее, под воротничком. И галстуки были одинаковы. Во всяком случае, они были красные. Но вот материал! Штапельные тусклые галстуки мялись и висели «селедкой». Вида они не имели. Их только постираешь, на следующий день они уже мятые. Разве что гладить их каждый день… Только, кто будет это делать?

То ли дело плотный «скользучий» искусственный шелк, тут же сохнущий на ветру, яростного алого цвета! К нему и кляксы почти не пристают!

Мамедовы вырезали испачканные места. Нашили галстуков. А девочки с мамой вдобавок для пущего блеска вышили звездочки на правом — главном галстучном конце. И эта звездочка с ее пятью лучиками окончательно довершила дело.

Когда на весь пригород только два магазина, а в них все одинаковое, если что и есть… И лежит на скучном прилавке. А лучше сказать, валяется… К тому ж, дороже...А тут, любовно сложенные пылающим цветком, с этой звездочкой наверху, да перевязанные толстенькой ниткой мулине с нанизанной прозрачной бисеринкой!

Тетя Тамара Мамедова шепнула пару слов соседкам. Ате — своим. И галстуки у Мамедовых расхватали как горячие пирожки. Школьные, жареные в масле, пирожки с повидлом из тягуче-резинового теста — единственное блюдо их убогого школьного буфета.

Они заработали неплохие деньги. Большую часть отдали отцу.

Поросеночек рос, рос… Продолжение про Мамедова

Школу Чингиз закончил и аттестат получил. Красный велик исправно служил семье, но к нему прибавилось еще одно транспортное средство. Его уже не собирали по косточкам, а купили у дяди. Тот служил боцманом на торговом судне, прилично зарабатывал и недавно стал счастливым обладателем мотоцикла.

Сумел! Гордый, он хотел было свой почти новый мотороллер — только два года и проездил — племяннику подарить, но… Деньги никогда не лишние. Ну, да не в том дело. Тут важно что? Во-первых, уважение. Соседи давно с интересом поглядывали на младшего. А тот рос, вытянулся, раздался в плечах, возмужал, похорошел и… по-прежнему времени не терял.

После школы он и не думал учиться дальше. Еще можно было пойти на завод, к нефтяникам, к тому же дядьке на выучку… Но парню, который об институтах и не мечтал, светила армия, вот он и сказал отцу — мне перекантоваться сейчас немного, а там — вернусь, поглядим. И устроился на автобазу помощником механика.

Он работал сутки, а потом три дня кряду имел свободных. Хорошее дело для человека с головой.

Сначала Чингиз возил фрукты из деревень. Покупал дешево. А мать и сестры продавали их на базаре подороже. Потом съездил в Грузию и познакомился с нужными людьми. В Грузии умели выращивать и обрабатывать хороший табак. Тоже можно — купить дешевле, потом продать, но лучше бы делать папиросы. Это уже настоящее дело! Значит, надо раздобыть гильзы, найти, кому эти гильзы набивать….

Через полгода дело у него закипело. Все, что нужно нашлось. В нескольких киосках появились душистые папиросы в коробочках с надписью «Бакы». Табак был отличный, цена меньше чем «Казбек» и, тем более, «Беломор».

Деньги складывали сначала в жестяную коробку из под леденцов. Ее как-то привез в подарок из Ленинграда мамин двоюродный брат. Потом в другую. Эта была бабушкина, большая с вытесненными на крышке цветными пышными красавицами, точно, купленная «до семнадцатого года». Бабушка хранила в ней катушки, цветные нитки для вышивания «мулине» и подушечки с иголками. Все это пришлось переложить в большую стеклянную банку, а емкость освободить.

Красавицы пооблезли, конечно, но все еще были ничего. Сама коробка — высокая. Денег в ней помещалось много. А если их поменять на купюры покрупней, свернуть плотненьким моточком, резинкой перевязать — еще больше. Но и ее бы скоро не хватило. Отец решил — надо сделать сундучок. К нему хороший замок. И в доме, в подвале лучше, как следует схоронить. Он уж хотел сходить с знакомому столяру…

Только однажды в ночь с субботы на воскресенье в холодную и ветреную темень, когда почти все в доме уже спали, в окно Чингиза постучали. Сначала негромко согнутым пальцем. Потом посильней. Требовательно. Чингиз услышал. Окошко скрипнуло. Он высунулся. Пошептался с пришедшим. Потом тихо, не зажигая света оделся и разбудил отца.

На следующий день новенькая Ява веселого оранжевого цвета, сменившая прежний скромный мотороллер, исчезла со своего обычного места у сарая. Исчез и сам Чингиз. Отец отнес на работу заявление от него с просьбой об увольнении «по собственному желанию». Мать плакала по ночам.

В большой бабушкиной коробке снова поселились как ни в чем ни бывало нитки, иголки и разнокалиберные пуговицы.

Синичка по зернышку клюет

— Так, ребята. У нас новое дело. Я коротко сейчас расскажу. Ситуация там чуднАя. Сам я пока не много знаю. И первое, что нам предстоит, как раз собрать информацию. Я посмотрел, в этом месяце у нас не очень напряженно. Отчеты оставим ассистентам, бухгалтеру и приглашенным помощникам. А мы трое поедем. Да! Мы поедем…

— Куда? — ахнули Синицинские соратники в унисон.

Но Луша навострила ушки и засияла, а Олег озабоченно воззрился на начальника и встревожился.

— Ну это — кто куда. Я в Мюнхен. Пивоварение изучать. Девушка Лукерья сначала в Питер, а там посмотрим. А ты…

Он внимательно взглянул на Олега и… сделал паузу. Коллега Майский, определенно, нервничал. Перспектива «поехать» его явно не прельщала. Петр, помедлив, обратился к нему снова.

— Впрочем, я тебя могу командировать заниматься проблемой Др/'s mellifica. Это можно на месте проживания. (род пчелиных).

— Apis mellifica (медоносная пчела)? — улыбнулся биохимик Олег. — Пасеку заведем? По крайней мере вкусно. Ну ты, шеф, эрудит! Шпаришь латинские названия, чисто энтомолог.

— Обижаешь! Конечно, я уже почитал. Я ж тебя знаю. Начнешь смеяться над бедным юристом, который не смыслит ни шиша. А мы… — Да да! Не лаптем щи хлебали. Тоже грамоте знаем…

— Ты, Петь, никак у Потапыча побывал. Я видел на кухне баночки стоят, соты лежат и пахнет как в раю! Нет, кроме шуток, у Потапыча? У него все в порядке? Дело…

— Петр Андреевич, — заволновалась Луша, — там ничего такого? Ну шеф, ну не мучайте!

— Да вы же не даете сказать! — Петр не знал, плакать или смеяться. — Не трещите, и я объясню. Да! Был я, был у Потапыча! Да, дело привез от него! Нет, у него все в порядке! И с ним самим, и с со всеми домочадцами! Успокоились? А теперь слушайте внимательно.

Петр рассказал о свадьбе. О том, как жених только ставший мужем и тут же вдовцом, в отчаянии попросил помощи. И наконец, как он согласился эту задачу взять на себя.

— Мне мой Мишка сначала сам объяснил, что это за люди, — начал свой рассказ Синица. — Он знаком с отцом погибшей девушки. И тот ему пару раз очень серьезно помог. Потом я по своим — по нашим, стало быть, — каналам справки навел. Очень любопытно, но небогато. Ну, в общем, так. Жил был в городе Баку парень Чингиз, которому, родись он не в СССР, не было б цены. Скажем, в Америке. А еще лучше на полвека раньше. Пока образование все же не так много решало. Погоды не делало. Но и в сороковом тоже было ничего. Он был энергичный, предприимчивый, целеустремленный, неутомимый и хорошо держащий удар. Он как мячик отскакивал от препятствий. Он гнулся, но не ломался. А сжавшись, по всем законам механики, использовал энергию пружины с максимально возможным КПД. Чингиз начал еще мальчишкой делать деньги из всего…

— Что плохо лежало? — дополнила Луша.

— Ну, думаю… нет. Я собственно… Лу, нам только предстоит разобраться. Мне пока кажется, он не жулик. Он тот, кто всюду умеет увидеть выгоду. Использовать ее. Вряд ли ангел. Но… Кто из вас Драйзера читал? Никто? Известный, но основательно забытый писатель. У нас его охотно переводили, поскольку Драйзер был коммунист. Самый настоящий коммунист, убежденный, но американский. Совершенно не аскет. Большой любитель прекрасного пола и… Впрочем, это к делу не относится. Драйзер написал трилогию «Финансист», «Титан» и «Стоик». Историю жизни молодого человека, который стал миллионером. Прирожденного предпринимателя. Так он мальчишкой еще начал с того, что увидел, как распродают мыло на складе по дешевке.Он занял деньги у отца. Купил два ящика. И продал хозяину парфюмерного магазина неподалеку уж дороже, но дешевле обычной оптовой цены. И потому тот его охотно купил!

Видишь, какая штука. Это была честная сделка. Он не всучил бракованное мыло. И ничего не украл. Но этот Фрэнк Каупервуд — помню до сих пор имя — подметил все вышеперечисленное, сориентировался и действовал быстро и энергично. Деньги отцу он вернул. Прибыль осталась ему. И он ее снова пустил в оборот. У меня создалось впечатление…

— Петь, ты просто идеалист. Советский делец не мог не испачкать перышки. Даже в нормальной среде трудно остаться «в белом» и преуспеть. А уж у нас! Взятки он должен был давать или как? Чего морщишься? Не нравится, когда эдак — по-пролетарски да попросту? — возразил Олег и недоверчиво хмыкнул.

— Так я не спорю. Чего взъелись, честное слово? Классовые чувства взыграли? Но мы же, никто из нас… Слушайте братцы, какие мы пролетарии? По образованию и воспитанию, по материальному положению…

— Ох, а я, купился! — прервал Петр самого себя. — Нет, я вообще не прав. Все, что я слышал пока от Потапыча — почти одни домыслы. Фактов немного. И они таковы. Этот Мамедов богатый человек. У него деньги и собственность в России, Испании и Германии. Он не молод, ему за шестьдесят. Образование — десять классов. Четверо детей и все от разных женщин. Отцовство он признал. Женат не был. Живет в Мюнхене, но, вроде, российский гражданин. Владеет там сетью магазинов и большими процветающими пивоварнями. И это все.

— Петр Андреевич, но если Потапыч с ним знаком, у него создалось же какое-то личное впечатление? Кроме того, вы сказали, Чингиз ему помог. А это о чем-то говорит. Как дело получилось? — поинтересовалась Луша.

— О, тут ты права, Лу! — Петр улыбнулся. — Сама по себе история любопытная. Мишка, когда медом своим занялся, был зеленый. Как меда стало много, потребовалось его хранить, затаривать — слово то какое! — а потом уж продавать. Ничего этого никто не умел. А инспекции? Налоговое управление? Бюрократы и казнокрады? Скуратов стал искать по знакомым знающих людей. Попробовал — ничего не получается. Его знакомят — а те сразу замыкаются. Нет общего языка! Не его среда. Что торговые люди, что бывшие комсомольцы, что цеховики, что директора заводов, быстро перекрасившиеся в собственников… Ну, не его!

Мишка — парень упорный. Он плюнул — не хотите, не надо. Решил — сам разберусь. И думаю, быстро бы погорел или даже сел. Но однажды вечером на огонек — они с друзьями затеяли шашлык — зашел сосед с дачи неподалеку. К нему прибыла племянница со своим новым другом. Друг для нее рядом дачу снял. Эта племянница — тридцатилетняя пышная стервозная капризница, прослышав про соседские достижения, вбила себе в голову добыть материал из первых рук. Мед ее мало занимал. Но маточное молочко! Прополис! Да что там говорить — «желе-рояль»! Прямо от производителя, к тому же по-соседски, с гарантией и, значит, не обманут.

Друг, одетый в неброский дизайнерский костюм миланского модного магазина, на несколько тысяч дороже пестрых перьев своей спутницы, явно родился за добрых четверть века до счастливого момента ее появления на божий свет.

— Лена, ты хочешь какую-то гадость для лица? Возьми деньги и купи. В гости меня не тащи, я устал, — бросил он и двинул бровями.

И его прелестница несколько увяла. Тем бы и кончилось. Но в вечернем воздухе запахло дымком. А потом молодым жареным барашком. Дядя улыбнулся.

— Это как раз у Скуратовых, я его встретил. Они вечерком затеяли шашлык. Он звал!…

— А я привез Мукузани и Кахетинское, — задумчиво заметил Чингиз. — А этот ваш пасечник, он из новых? Забор под током вокруг дворца?

— Ой, что вы, Чингиз! Он нормальный парень, я его с детства знаю. Оброс немножко мясом, как медом занялся, но без глупостей. У него что семья, что друзья — люди как люди. Батя — инженер…

— А нас не прогонит? Хотя… Посмотрел бы я… — усмехнулся Чингиз себе в усы. И распорядился. — Значит так. Лена, ты останешься. А мы сходим. Глянем, что за пасечник. Все, что можно и нужно тебе, я куплю, не кукситься! — небрежно добавил он.

Через четверть часа мужчины, переодевшись в джинсы, майки и спортивные куртки, подошли к скуратовским воротам. У Чингиза в рюкзаке позванивали бутылки Мукузани.

Мамедов одобрительно глянул на добротный бревенчатый дом, ухоженный цветник, серую поджарую вышколенную овчарку Раду, подавшую сдержанно сигнал — чужой! И кивнул.

— Верно. Ни зАмка, ни охраны. Можно знакомиться.

Когда же Михаил вышел встретить гостей и радушно пригласил хорошо знакомого соседа к себе, а тот признался, что его спутник хотел бы увидеть пчел, произошло главное и событие, окончательно покорившее сердце приезжего.

Михаил пояснил — большая пасека и основные ульи не здесь. Но если хочется полюбоваться на пчел, это все же можно.

— У меня тут колоды. Мой папа еще завел, — начал он… и замолк, удивленный внезапным восклицанием приезжего.

— Не может быть! Настоящие, из дерева? Я сам в детстве...У нас в Баку… Немолодой суровый человек на глазах расцвел.

Немного, но только факты

Мишка этому зубру понравился. И тот ему объяснил, как жить. Знакомство продолжилось. У бакинца в Москве были деловые интересы и эта дева. А год спустя у Потапыча обычные трудности начались. Он кому-то помешал. Не свой — этого часто достаточно. А тут еще «больно умный», выискался тоже, деньги хочет зарабатывать!

Ему намекнули — он не понял. Ему шины прокололи у микроавтобуса. Опять не понял. Ну, тогда ему пчел чем не надо покормили.

— А чем их вообще… Они же сами кормятся? Да и потом, разве они едят, а не пьют? Я, если и знала, то забыла про пчел, как там дело обстоит, — посетовала Луша и с надеждой взглянула на Олега.

— Я помню, что знал. Но знаю не так уж много. Я не энтомолог. Понадобится…

— Точно, Олег, — включился Петр, — понадобится — спросим. Есть у кого. И прочтем. А я вам пока скажу — им пчел поморили. И тут вступился Чингиз. Кому-то он позвонил, кому-то моргнул. И Мишку оставили в покое.

Потапыч жутко переживал. Не знал, как себя вести. Он понимал, что он у человека в долгу. Но как отблагодарить и чем? Ну, маялся он, ночей не спал, и, наконец, однажды решился и попросил о встрече.

Он говорит, прихожу я в ресторан. Как водится, поели, выпили по рюмке вина, и я начал мямлить. Я так и эдак, слева и справа захожу… Чингиз молчит! Смотрит на меня, словно не слышит моих речей, на вопросы не отвечает и заговаривает о другом. Под конец даже не разрешил мне за ужин заплатить! Зыркнул да пробурчал что-то вроде — молод еще со старшими-то спорить!

Ну, это раз. А был еще и другой. Мишка, он встал на ноги и медленно, но верно имя заработал. Но перед тем, как мы познакомились, что произошло? Он же почти обанкротился. Под его маркой «Бортник» ловкие мальчики стали патоку людям подсовывать. Меду нальют сверху немножко, и довольно! Были и другие фокусы. Да вы помните. Но вот чего я тоже не знал, Мишка очень много тогда потерял. Он, главное, еще сам брал кредит! А людям надо платить, свои долги с процентами отдавать, да за аренду....ну, и т. д. и т.п. И когда он нас нашел и пригласил — тоже деньги — его дело совсем стало «швах».

Ну, говорит Потапыч, если бы не семья, не дети… Даже и застрелиться нельзя!

Только однажды у него зазвонил телефон. Мишка сам уж не подходил. Жена сняла трубку. Тебя Чингиз, говорит. И верно — Чингиз из Мюнхена. Как он узнал? Видно, он Мишу не только не забыл, но и из поля зрения не выпускал.

Ну, этот времени-то терять не стал. Он распорядился. — Завтра пойдешь в такой-то банк и получишь беспроцентную ссуду. И назвал цифру…

Скуратов наш онемел, а когда к нему вернулся дар речи, стал блеять про «обеспечение», дом под Звенигородом и квартиру в Москве. В ответ же получил такие слова.

— Про квартиру и дом слышать не хочу. У тебя жена, двое детей! А что до обеспечения… Что ж! Мне твоего слова довольно. Да вот еще, сына одного, как вырастет, мне отдай в пивовары! И тут первый раз засмеялся. Бес знает, шутит он или нет! И после этого… Тут-то и наступил перелом. Мы с вами все, что надо, раскопали. Мишка оправился и снова пошел в гору. Деньги он года через два все вернул.

— Слушай, ты говоришь, не ангел, но знаешь, это как в анекдоте: очень, однако, похож! — сощурился Олег. — А поскольку так не бывает, давай теперь про всякие «но». Ты говоришь, что сейчас семьи у него нет. И не было? Что, даже жены?

— Жены? Мне кажется, он из тех, кто не женится, — покачал головой Синица.

— А слабости… Скуратов… я ж говорю, мало знает… Он что сказал? Чингиз умный, хваткий, целеустремленный как танк. И вместе с тем дремучий до чертиков. Вот ты, Луш, пчелы, помянула. Его отец держал пчел. Потому, ему, вроде, про пчел интересно. Но Потапыч убедился, он в них ничего не понимает! Да и вообще, за что ни возьмись… Не знает, что у цветов есть пестики и тычинки. Не знает, вообще, что это такое мед! Почему он бывает хороший или плохой. Отчего мед, нагретый выше шестидесяти градусов, не лучше варенья…

— Петр Андреевич, а я тоже не знаю, — наморщила носик Луша Костина.

— И нормально, Лушаня! Многие не знают. Но он и не хочет знать! Ты не знаешь, но заинтересуешься — спросишь. Постараешься понять, особенно, если тебе по делу надо. А этот — нет! Вот, к примеру, мы как-то про ток заговорили. Я тоже не очень понимаю, что это собственно такое. Ну, я юрист. Но мы в школе учились. Я знаю хоть слово электроны. И помню — это не шарики, которые — маленькие такие — бегут по проводам.

Так вот, Скуратов говорит, Чингиз «этих глупостев не знает и знать не желает»! За ним мальчик бегает и записывает. Его задача — вникать. И даже просто по хозяйству — если что понадобится, понравится барину, тот пальцем ткнет, а мальчик купит. Телевизор или там технику другую… Но на людей — зверское чутье!

— Скажи, начальник, чутье чутьем, но тебя послушать, он живет всю жизнь один. Жены нет и не было. Больше ты никого не поминаешь, — уточнил Одег Майский.

— Да не я, а Потапыч! Но пока у меня именно такое впечатление. Всегда один. Правда, есть одно исключение! Тоже интересно. Этот Чингиз сейчас в Мюнхене живет. Он раньше не то, что языков кроме азербайджанского, на котором, кстати, не может почти писать, он азбуки ни одной не знал.

— А русский?

— По-русски он хорошо говорит. Правда, с сильным акцентом. А пишет жутко. И вот представь, что вышло. Когда у него уже очень много денег завелось, он стал недвижимость покупать. Вначале в Испании. У него там дома, рестораны и отель. Затем поездил по свету, и Германия ему больше других по душе пришлась. Там есть сети русских магазинов. Он взял, да одну из них купил. А сам поселился в Мюнхене, для чего обзавелся домом. И в доме этом…

Ну я уж упоминал, что Чингиз не знал языков. И в соответствии со своей натурой, учить не намеривался. Но это же неудобно, когда ты в другой стране живешь. А он, тем временем, постарел. Уюта захотелось.

Подруги у него не переводились, но жил он один. Подумал-подумал наш друг Чингиз и сделал вот что. Он нанял семью и поселил в своем трехэтажном особняке. Муж стал садовником, водителем и вообще мастером на все руки. Жена готовила и убирала. Дети… О детях я расскажу потом. Ну, ребята, вы же понимаете, у меня мама со своим мужем в Мюнхене живет. А потому я кое в чем лучше Мишки разбираюсь. Так вот. Таких, как эта семья Ленц, народ из бывшего Союза между собой обычно зовет — «наши немцы» в отличии от «наших прочих» эмигрантов, которых полным полно. Они приехали в качестве так называемых «поздних переселенцев». Германия в свое время решила, что все этнические немцы имеют право вернуться на родину, если захотят. И когда такая возможность появилась, «наши» поехали. Надо заметить, есть разные «поздние». Скажем, из Румынии — приехали целыми поселками. Из Польши и из других мест.

Нам тут важно, что Ленцы сохранили язык в семье. Они свободно говорили, мало того, даже прилично писали по-немецки. Это огромное преимущество для новоиспеченного эмигранта! И сразу скажу — среди наших большая редкость. Об этих Ленц я сам уже навел кое-какие справки, поговорив подробно с одним из них. Позже я вам объясню, с кем. А пока слушайте выжимку из того, что я знаю сам от мамы об эмиграции и этого рассказа.

Приехали они вшестером — родители жены, семья Ленц и их дети. Сразу смогли объясняться всюду, где это нужно. Оформление у них поэтому прошло быстро и удачно. А это, порой, длинная занудная нервотрепка. Может, благодаря знанию языка они попали в Мюнхен, а не в какую-нибудь дыру. В общем, удача за удачей!

И вот старики получили солидную пенсию и быстро нашли квартиру в пригороде. А «молодые», которым было за сорок, принялись за поиски работы.

Вот тут постепенно выяснилось, что их преимущество — язык, при всей своей важности, оказалось первым и последним их достижением.

Папа Генрих раньше работал на заводе. Он кроме школы ничего не кончал. Свидетельств никаких не имел. Парень был самый простой — учиться не умел и не привык. Мама Марта трудилась в заводской столовой. Ей тоже кроме восьмилетки предъявить было нечего. В Германии же наступили тогда времена, когда, куда не ткнись, требовалось учиться. Причем всерьез. А на их взгляд, и долго — года два три…

Люди другого склада со свободным немецким учиться бы не пошли, а побежали. Другие, но не они.

За сорок — это не молодость. Но и до пенсии далеко. Ленц растерялись и затосковали. Помогли неожиданно родители. Некоторое время спустя пенсионеры, живущие под Мюнхеном, потихоньку познакомившись за пивом и шахматами с соседями, подыскали Генриху место. В России полной аналогии для этой работы нет. Называется она — Hausmeister. И представляет собой…

— Подожди, Петь. Я догадаюсь. Интересно же, — прервал рассказ Синицы Олег. — Можно ведь из этимологии попробовать. Хаус, естественно, дом. А потом — мастер. Значит, домашний мастер. Верно, в больших домах есть мастерские, куда жители приходят, если им нужно что-то починить.

–Тепло, но все же мимо денег, — ответил Петр. — Хаусмайстер, надо сказать, любимый персонаж анекдотов и комедий на бытовые темы. Ну а всерьез в первую очередь он отвечает за чистоту и порядок. Он убирает дом и улицу перед домом, стрижет газон и кустарник во дворе, заведует отоплением и чинит, если что поломалось. Но только по мелочам. И у него от всего в доме ключи.

Ну и Марта начала убираться. И сперва устроилась в начальную школу. Ездить надо было далеко, скромная зарплата, зато постоянная работа. А значит, медицинская страховка, пенсионные отчисления… Жизнь потихоньку налаживалась. Так прошло несколько лет. Дети учились. Марта перешла тоже уборщицей к зубному врачу, где служила и на работе, и на дому. Так вышло ближе к дому, дай не в пример больше денег. И как раз у зубного врача встретил ее наш бакинский эксцентричный миллионер.

Он, хоть и супермен, но живой же человек. Не из стекла и бетона сделан. Как-то зуб у него заболел под коронкой. Ночью. Наутро сделалось невтерпеж. Они и прибежали к врачу с переводчиком из наших эмигрантов. Надо сказать, эмигрантов в Мюнхене полно, как я уж тут говорил. Кажется — чего лучше человеку без языка? Но Скуратов обмолвился, что Мамедов неохотно к ним обращался.

— А почему? — полюбопытствовала девушка.

— О, это интересно! Напомни, потом подробно поговорим. А сейчас скажу только: он очень трепетно к налогам в Германии относился. И бурчал, что «эти», мол, вечно по-черному заработать норовят. То пособие получают, а сами налево зашибают. Или еще как-нибудь…

— Шеф, ну не говорил ли я, что он ангел? Впрочем, тут и ангела мало. А дальше я не силен. Это подумать надо, чтобы у коммерсанта душа болела о налоговых поступлениях другой страны! Я понятно излагаю?

Олег возвысил голос и сделал значительное лицо,

— Ты, друг, скоморошничаешь. А дело не так уж тривиально. Я тоже заинтересовался. И вот что услышал. В России и Азербайджане Чингиз в этом был не хуже, но и не лучше других. Искал пути платить поменьше и находил. Жуткая коррупция, говорил. Платим чиновникам в карманы. А немцы свою страну в порядке и холе держат. И как раз на налоги! — парировал Синица. И после небольшой паузы добавил.

— Что касается Мамедова… Брось ты. Какой там ангел? Наоборот, акула типичная. А лучше — личинка богомола! И не спрашивайте меня сейчас, почему. Все равно не расскажу. Стоп, о чем я говорил? — он рассеянно взглянул на своих сотрудников.

— Вы, Петр Андреевич, с коронки у акулы капитализма перескочили на переводчика…

— Верно. Чтобы понятно было, в Мюнхене и в стране вообще врачи работают так. Они открывают приемную, где чаще всего один, а реже два три специалиста обслуживают пациентов. С ними обычно еще вспомогательный персонал — прежде всего сестры, приглашенный бухгалтер, этот приходит не каждый день, и все, кто требуется еще в зависимости от специализации. Это носит название — «Праксис» (die Praxis). Женского рода, кстати, слово. Там непременно имеется нужное оборудование, небольшая лаборатория — сложные анализы отсылают на сторону — а кто-то, конечно, убирает. И что, к примеру, рентген? Он как, у каждого свой?

Рентген делается на месте почти всегда. Мелкие операции, скажем, у ортопеда — тоже. И многое другое. Все зависит от самого врача. Они охотно работают в связках. Один стоматолог оперирует, другой — нет. И отсылает своих к определенному коллеге. Но погоди. Нас ведь интересует уборщица!

Она в тот день пораньше, чем обычно, пришла. Марта, как правило, не видела пациентов у начальника. Убирают после и до приема. Это ж медики. Там во время работы чисто УЖЕ должно быть. Но после небольшого ремонта в служебном туалете срочно потребовалась помощь. Словом, пришла она. И услышала русскую речь.

Эта Марта — такое пышное солнышко — хлопотушка, хохотушка и болтушка. Весь народ уже разошелся. Наши одни остались, так как явились без «термИна»…

— Без чего они явились?

— Без… ох, сейчас. Очень просто. К врачу приходят по записи. Дата записи называется — термИн. Так и говорят — «я получил на такое-то число термИн», «сделать термИн» и т. д. То же самое и куда угодно: в ведомство, в парикмахерскую, на переговоры по поводу работы. Даже к себе домой.

— То есть как?

— А приходит к тебе кто-то просто так на квартиру. Тот же хаусмайстер, человек из домоуправления, свидетели Иеговы там, а ты им и говоришь. — Нет, я занят. У вас же нет термИна! То есть, им не было назначено. Вы не договорились на определенный срок. Ну вот, я опять забыл…Марта — сдобное солнышко! Теперь вспомнил? — Олег сделал в воздухе мягкий жест, словно слепил колобок. — Да, так люди, которые, взяли да пришли — всякое бывает, например, с острой болью — ждут, пока пройдут все по записи. И вот когда в комнате для ожидающих стало пусто, Марта подошла поговорить.

Семья Ленц

Она рассказала про себя. Про где живет и что делает. И про семью. И про здешнюю их жизнь. Про погоду. И что будет у них к обеду бульон и пирожки с капустой. А потому ей домой надо вовремя поспеть. Марта как раз объясняла, что убирается у врача, когда ее позвали. Сестра обратилась к ней с просьбой. И удивленный Чингиз услышал, как Марта бегло свободно с ней разговаривает. Очень она понравилась Чингизу…

Так это началось. Мамедов — человек предусмотрительный на свой лад. Он подождал. Все обдумал. Навел справки и о ней, и о муже. Затем предложил им у него на пробу поработать и остался доволен.

Он оформил их сначала на «базис» — есть такая форма работы или приработка. А через полгода предложил к нему перебраться. С тех пор они у него живут.

Ну, я уж упоминал, что у этих людей были дети. Младший сын тогда был подростком. Этот спокойный толковый парнишка, прилично, но без особого блеска учившийся в реальном училище, куда больше интересовался футболом, чем науками. Эрик охотно помогал отцу в саду и в мастерской, которую оборудовали во флигеле, а с Чингизом вместе ездил на стадион, когда играли «Байерн Мюнхен». Благо, с билетами у него не было проблем.

Старшая девочка тоже еще училась, но скоро должна была учебу закончить. И с ней было благополучнее всех. Тоненькая, похожая на мальчика Лина тогда чуть выше брата. С хвостиком на макушке вечно в джинсах и на велосипеде, она выросла совсем немецкой девочкой и по-русски говорила из всей семьи хуже всех. Лина была немножко близорукой, а потому носила смешные пестрые очки, делавшие ее похожей на стрекозу.

Лина школила брата, потому как младший, но если что не так, стояла за Эрика горой. И они вместе все еще охотно шалили, даром, что она была совсем взрослая девица.

Родители ее слегка побаивались. Твердый характер, совсем другие интересы. Само стремление учиться отличало ее от них и, что скрывать, делало слегка чужой. Бабушка, та тоже больше благоволила Эрику. А дед… один дед любил Лину сдержанной глубокой любовью, такой же немногословной и основательной, как он сам.

Чингиз как-то научил ее играть в нарды. Вскоре она уже обыгрывала его, хитро поглядывая на взрослого дядю, который смешно сердился, фыркал в усы и бормотал.

—

Линка, ни стыда ни совести. Опять? — Иногда он ворчал, смеясь

–

Шантрапа!

Она не понимала. А потому не обижалась. Но все равно и не думала поддаваться. Не тот характер. Вот этот-то характер ее и вел.

—

Наша порода! Моя Линуська любому шороху задаст. Золото а не девка. Всюду — от победы к победе, — говаривал не чаявшей в ней души дед. Он ценил образование. И очень гордился ее успехами. Гимназией. Целеустремленностью,

дисциплинированностью и напором. У девушки были большие планы. И дед это понимал.

Как перевести немецкое слово Kaufmann? Kaufen — это покупать. Mann — человек. Человек, который покупает? Покупатель? О, вовсе нет. Скорее, тот, кто продает. Но не только. Этот самый кауфманн делает многое другое.

Как ни странно, совсем не просто оказалась найти в богатейшем русском языке нужный эквивалент. Ближе всего, пожалуй, коммерсант в самом широком смысле слова. Деловой человек. Старые словари со своими предложениями — торговец, лавочник — конечно не отвечают на вопрос.

Если спросить сотрудников самых разных фирм, контор, мелких и крупных организаций про их профессию, они ее назовут, используя как раз это слово. Оно было прежде лишь в мужском роде. Теперь бесчисленные Kauffrau довершили грамматическое разнообразие.

И вот в «экспедиции» работают экспедиционскауфрауен. В турагентстве — райзекауффрауен, так как «райзе» означает поездка. Далее, собственно, везде. Есть они и на почте, и в любой фирме, специализирующейся на продажах и покупках чего угодно — от запасных частей машин и механизмов, до предметов роскоши или химических реактивов и легких фракций нефти.

Кауфманн означает род деятельности и профессию, а также позицию и присвоенную квалификацию. Чтобы им стать, надо учиться. Для этого есть очень широкая сеть средних специальных учебных заведений. Там учатся три года. Затем сдают государственный экзамен, который принимает независимая комиссия. Но можно, конечно, получить и высшее коммерческое образование. Такой человек пишет в своей визитной карточке — дипломкауфманн и каждый понимает, что он отличается от «просто» такого же без диплома образовательным цензом.

Девочка Ленц училась всегда с интересом и хорошо. Она сумела кончить гимназию и поступила в университет изучать экономику.

Что до младшего Ленца, он, кончив школу, сперва не ставил перед собой сложных задач. За партой ему сидеть больше не хотелось.Зато он по-прежнему играл в футбол. И однажды капитан команды — сын пивовара после игры обмолвился, что отец ищет ученика.

—

Может, кто хочет, ребята? — вопросительно глянул он на своих.

Эрик недолго думал. Почему нет? Друг представил его. И его взяли. Родители не возражали. Парень, поступив учеником в пивоварню, принялся за работу.

Время шло. Эрик, понемногу взрослея, все больше убеждался, что этот случайный выбор — его судьба. Ему очень нравилось! Он тоже нравился и делал несомненные успехи.

Но кто особенно был доволен таким развитием событий, это Чингиз Мамедов, к тому времени заинтересовавшийся этим делом с разных сторон и решивший купить парочку пивоварен себе!

Да, да — Чингиз! Несколько лет Мамедов в Мюнхене жил не тужил, не замечая самого города. Ему нравилось, что вокруг красиво и ухожено. Он менял машины и с удовольствием ездил — очень аккуратно, ничем не напоминая безбашенных южных молодцов — по отличным здешним дорогам. Он любил и ценил хорошую еду и вино. И обошел мюнхенских гастрономов, сравнивая достоинства баварской традиционной кухни с турецкими кулинарами.

Деловые партнеры его то и дело приглашали. Так он убедился, как много городе разных разностей. А кулинары знают, чем удивить. Дальше больше. Ему старались угодить. У Парижской площади в переулке за домом с лианами, усыпанными лиловыми душистыми цветам, повар француз готовил ему изысканный десерт. Он обедал у японцев и у китайцев. Или проводил вечер в ирландском пабе чуть в стороне у знаменитого в городе рынка овощей и фруктов.

Первое время он жил в Мюнхене наездами. Потом осел насовсем. Этому предшествовало немаловажное событие. Оно, словно океанская волна, что надувает паруса, но и топит корабли, выносит камни и брызжет белой пеной на берегу, имело разные следствия.

И кто сказал, что Чингиз не жениться? Что — никогда… Есть известная фраза, про слово «никогда».

Агентство Ирбис. Первые результаты.

На Маросейке нужно свернуть в переулок, углубиться немного и повернуть еще раз, а потом проходным двором проскользнуть внутрь между чудом уцелевших домов и домишек туда, где за чугунной решеткой живая изгородь из густейшего колючего кустарника закрывает зрителю обзор. Позвонив и подождав положенное время, можно войти.

Если, конечно, назначено. Времена, когда любой мог взойти на высокое крыльцо и сам позвонить в дверь особнячка под красной крышей, прошли. Домик на курьих ножках сейчас тоже умел поворачиваться «к лесу задом, ко мне передом». Но не для всех.

Петр Андреевич Синица, дипломированный юрист, бывший следователь, не женат — нет, нет, не участвовал — открыл детективное агентство, собрал небольшую отличную команду, а потом выстроил как в сказке для нее дом.

Кто следил за его расследованиями, знает, что в этом доме у него живут звери и птицы, есть уютная бабушка на хозяйстве, сверкающая кухня и настоящая печь… Да мало ли!

Что же касается самого хозяина… Петр — рыжеусый пижон с густой шевелюрой отливающих медью волос и веселыми круглыми серыми глазами, ценил и любил комфорт. Он серьезно интересовался модой и весьма тщательно выбирал себе одежду, получая нескрываемое удовольствие от процесса. Но при этом, не испытывая нужды в деньгах, никогда не купил бы себе ничего только престижа ради. Самого дорогого и слишком модного. В одежде он был убежденный англоман. А вот стряпню охотно пробовал самую разную, но решительно всем другим предпочитал русскую кухню.

Петр — верный поклонник покойного Похлебкина, иногда читал вслух из него своим соратникам осенними вечерами под гудение огня и треск полешек в изразцовой голландской печи. При этом он… Да, еще он курил трубку. Этих трубок имелась у Петра целая коллекция. Тут надо сознаться, что Синица не был настоящим курильщиком. Хотя запах табака очень любил.

Однако, больше процесса ему нравилась процедура! Достать табакерку, понюхать сначала не спеша, набить трубку, примять в чашечке табак, раскурить и пускать колечки…

И вот на этом месте можно уже это дело завязать. Если нет зрителей, конечно.

Ну, жизнелюб! Да, Петр с удовольствием варил кофе, собственноручно, без всяких агрегатов, которые глубоко презирал, лопал вкусные вещи, одевался, собирал трубки и сигары, но больше всего он любил своих ребят, ведомых и охраняемых домоправительницей тетей Мусей.

На этот раз, приняв решение отложить повседневные дела и заняться просьбой Скуратова, Синица сперва разослал их по делам. А получив первые доклады от них самих и ответы на запросы различных ведомств, которые умел ускорить с помощью прежних связей и знакомств, а иногда и личного обаяния, Петр Андреевич уселся читать и обдумывать полученные результаты.

— Начнем, благословясь! — Петр включил ноутбук а рядом положил блокнот как привык. — У Мамедова четверо детей. Три сына — парни. Одна — молодая красивая девушка. Он не чадолюбивый. Вообще семью не завел. Но вот пришла пора и он заинтересовался потомками: дозрел! У почему?

Тут могло как угодно повернуться. Кто-то из парней больше понравился. Тогда прочих по фигу! Наоборот, разочаровал — опять к свиньям!

Неизвестно, что он за фрукт, сам Чингиз. То ли для него одни мальчики в цене? Традиционалист, наследника возжаждал, ну и… То ли… Впрочем, человек противоречив. Вполне могло случиться по-другому. Увидел фею Ларису и растаял! Вдобавок, Эрик, его избранник и дипломированный пивовар, решил на ней жениться. Вот и конфликт. Прочие наследники — с носом!

Кстати, если для кого-то дело в наследстве, зачем гробить Ларису? А почему не Эрика? Например, потому, что ее проще. Во всяком случае — эти Мамедовские дети для меня первые подозреваемые. Уже целых три. Ну, посмотрим, что говорит Костина. По телефону она щебетала как-то огорченно, пробыла в Питере недолго и отправилась дальше в Норильск. Теперь пора вникнуть, что к чему.

Луша Костина, отправленная Синицей в Питер, без приключений добралась до места назначения, а устроившись, сразу позвонила Ленцу. Они тут же договорились.

Луша город немного знала. Добраться до Гороховой не составило труда. Эрик ее ждал. И она, нажав внизу кнопку вызова и набрав код, легко взбежала по той же широкой мраморной лестнице, по которой однажды торжественно и не торопясь спустилась вниз белокурая красавица-невеста, чтобы больше никогда сюда не вернуться… Ей открыли. Жених, а лучше сказать, вдовец, похудевший, с покрасневшими от бессонницы глазами и трехдневной щетиной на осунувшемся лице, поздоровался с ней и пожал руку. Для чего высокому Эрику пришлось несколько пригнуться.

Девушка же, в свою очередь, удивилась. Рукопожатие? Это было по-немецки. И ей, крошечной, ожидавшей от него привычной реакции незнакомых людей, видевших в ней поначалу маленькую девочку, тем более непривычно.

— Здравствуйте! Я — Лукерья Арнольдовна Костина, ассистентка Петра Андреевича Синицы из агентства «Ирбис». Мы с вами по телефону… — торжественно начала Луша привычную церемонию представления.

Это хорошо помогало. Люди адекватные оставляли свои вопросы при себе и переходили к делу. Неадекватные… Ну, и с ними она со временем научилась справляться! Но сейчас нет. Не действовало. Парень явно вообще ничего не замечал. Он покивал, пригласил ее жестом в дом, ив ту же минуту откуда-то послышался детский плач.

Эрик вздрогнул.

— Я сейчас! У меня Кира заболела, — пробормотал он и, наскоро извинившись, вышел.

А Луша осмотрелась. Это была двухкомнатная квартира, хорошо со вкусом обставленная, но теперь в полном беспорядке…

Тот, кто видел ее в день свадьбы, не узнал бы Ларисино жилище. Ее сияющей чистоты, аккуратно прибранных комнат, любовно выбранных мелочей на своих местах и ухоженных цветов. Что до цветов, то в комнате, служившей, по видимости, гостиной, множество их обнаружилось в вазах и двух высоких банках из-под сока с яркими наклейками.

Луша цветы не сразу заметила, но, уловив болотный запах стоячей воды и прелых листьев, сделала несколько шагов. Обогнув стол, она увидела… В углу около шкафа были свалены как попало подарки. К пакетам, сверткам и упаковкам явно никто не прикасался. Рядом — пожухшие, увядающие и увядшие цветы…

Боже мой. Бедный парень. Ведь тут еще ребенок живет! Надо срочно… Ее мысли прервал появившейся хозяин квартиры с кружкой, тарелочкой в цветочек и детским одеяльцем в руках. На его измученном лице читалась усталость и печаль.

— Извините, Лукерья…. как? — начал он, смешался, но все-таки продолжил. — А меня зовут Эрик. И если вы мне скажете еще раз…

— Ну конечно! Но это я для того, чтоб каждый раз долго не объяснять, что я не школьница и...В общем, зовите меня Лушей! Эрик, я вижу, вы страшно заняты. Я постараюсь вам не усложнять жизнь. Наоборот, я чем смогу, помогу. Расскажите мне только, что изменилось за это время. Потом, я хотела бы посмотреть документы, какие есть и…. Будет здорово, если мы сможем спокойно поговорить. Подробно! Так, чтоб вы мне все рассказали, что найдете нужным. А потом я задам вопросы. И вот тогда, если вы не против, для шефа и для нас всех мы запишем ваши ответы на диктофон.

Я для начала прикинула план работы. А дальше жизнь покажет. Не спешите! Я тут командировке. Если надо, я приеду еще раз.

— Я понимаю. Я… Луша, я должен еще раз извиниться за это все… — он махнул рукой и девушка поняла, он имеет в виду царящий в доме хаос. — Вы понимаете… Это так просто не опишешь. Я Питер мало знаю, но ничего, я справляюсь с житейскими делами. Зато здешнюю жизнь — формальности, законы, практику — не знаю совсем! Я бы уехал сразу, но даже этого не могу — я мучаюсь с усыновлением! Кстати, как это назвать? Она девочка… Нет, все же — удочерением, вероятно. И в тоже время… Если это несчастный случай, мне не будут препятствовать уехать. А если нет? Тогда…

— Тогда вы окажетесь под следствием! — Луша внимательно поглядела на него — ни тени беспокойства. Только огромная усталость.

— Ну хорошо! Не будем опережать события. Скажите, пожалуйста, а эту пчелу нашли? Ту вот, которая Ларису укусила. Вы позвонили Потапычу...то есть, я хочу сказать — Михаилу Леонтьевичу Скуратову и сказали, поскольку он пчеловод…

— Да, Лушенька. Они тогда диагностировали сразу анафилактический шок. И мне сказали — пчела. Я… позвонил Чингизу. А он мне тут же назвал Скуратова. Мы знакомы — он у нас был и мы у него. И я тут же… Я же никого не знаю! Так вот. А несколько позже… Ну, я же должен был всюду ходить один. По всем инстанциям. У Ларисы тут никого нет. Да у нее и вообще…

Вы понимаете, на свадьбе у нас было немало народу. Но все — приезжие. Наши родственники ближние и дальние из России, ее подружки из Норильска… Я не всех знал. Они — кто где — поселились, пожили несколько дней и по домам.

Эрик запнулся. Он помолчал, потом досадливо тряхнул головой.

— Словом, мне кажется, вполне возможно, мы много нового узнаем. Со временем… Врачи позже мне это уточнили. Это была не пчела. Теперь они говорят — оса!

Это следовало обдумать. Переварить. Как так? Важно это или нет? Что — небрежность? Некомпетентность, а может быть, кто-то кого-то покрывает?

— Эрик, скажите пожалуйста, а вы раньше знали, что Лариса — аллергик, или нет? Была у нее особая чувствительность? — спросила чуть погодя не на шутку озадаченная девушка.

— Видите, аллергик — да. На аспирин — это я давно знаю. Еще у нее отеки бывали. Что-то про комаров я тоже слыхал. Но все же не такое, чтобы она была повсюду настороже…

Крошечная Костина глядела на Эрика Ленца с нескрываемым сочувствием.

— Ясно. Мы с вами приступаем. Составим для вас отдельный план. Вам срочно требуется юрист. Он займется удочерением. Я позвоню — это Питер, я тут не знаю людей. Но шеф найдет порядочного.

— Вы — вот что! Хотите отдохнуть? Нет проблем! Я посижу и почитаю, что дадите. А вы…

Луша приступила у работе.

Теперь перед Синицей лежал ее отчет. Петр углубился в чтение. Прошло минут десять. Он сделал паузу и забормотал себе под нос.

—

Добро! Крошечная Луша из Питера пишет, что дело там открывать не хотят, хоть Эрик настаивает. Тот не собирается сдаваться. А потому она решила пока разобраться, кто мог быть заинтересован в смерти девушки. И для этого нашлись материалы!

Смотри ты — очень важно и неожиданно. Укус был, только это не так называется. И… мать моя женщина, вовсе не пчела, а оса! Но как… Ага, вот и обоснование:

Пчелы и осы жалят (потому что жалом), а кусаются — челюстями (какой-нибудь большой жук и т.д.). Другой момент, а почему именно пчела? Осы именно в конце лета и осенью как раз весьма активны. Они вездесущи, любят питаться испорченными фруктами и ужалить запросто даже могут. Ну и… А, вот. Луня думает, диагноз они вообще поставили в спешке. Надо все проверить заново. Хорошо бы…

Так, а это что? Ну, согласен. Раздобыть специалиста. Пусть вникнет в результаты вскрытия. И главное — добьется токсикологической экспертизы.

Подведем предварительные итоги. Насколько я понял девочку, причина смерти толком не установлена. Теперь едем дальше. Подозрения? Она пишет, что материалы нашлись. Что бы это… Письма? — Петр удивился.

О! Это класс! В наше время письма — обычные, на бумаге, не так часто и найдешь. Но человек приехал с Севера, переписывался с подружками, да еще письма хранил. Просто любо-дорого! Вот, а потом… А попозже эта погибшая Лариса…. Что? Нет, когда она на компьютере выучилась, мы не знаем. Не исключено, что давно. Но когда ноутбук появился, тут уж она…. как там Лушаня изъясняется? — Петр прочел вслух.

—

Глубокоуважаемый шеф! Я цирковая сирота. Меня не так просто удивить. Я выросла среди разных толстокожих животных и хищных зверей. Но эти письма и фотографии… Это все, знаете, даже не для детей после сорока. Я понимаю — надо. Только мне стыдно и противно. Эрик сначала сам не смотрел, а мне разрешил читать. Если скомандуете, я отсканирую и пошлю. Ну а пока я для вас сбацала короткий отчет, который и прилагаю.

А, каково? А что нам остается? Я, хоть и не «цирковой», но… Меня, как я следователем лет десять проработал, еще трудней удивить. Хотя… Чем черт не шутит, в самом деле!

Синица, сначала негромко бубнивший про себя, задумчиво замолк. Он углубился в отчет, который, не глядя на обещанную краткость, все же состоял из нескольких страниц.

Луша писала, что, судя по всем, попавшим в ее руки материалом, девушка Лариса была холодная хищница. Ее неласковая судьба, жизнь без любви и без заботы, хоть без нужды, этой неприглядной правды не меняет. Она росла на деньги Мамедова, не зная ничего об этом. Не знала и его самого. Он объявился, когда сам решил, без всякой связи с ее жизнью. И тогда произошли интересные события. Лариса приехала в Мюнхен знакомиться с отцом. Там ее и увидел Эрик. Эрик девушке понравился. Так и пишет. Что до любви… видно, не тот она была человек. Страсти — не ее проблемы. А вот довольства, комфорта и удобств добыть себе она хотела. И добыла почти… Так, что еще? — Синица встал и прошелся по комнате. Эрик говорит, Лариса получала письма с угрозами. Она процедила сквозь зубы, что это «Роберт-урод»! Эрик попробовал уточнить — она отмахнулась. Принялась браниться, но он этого не любил и она замолчала. Фыркнула только — «родственничек»!

Хорошо, а ее дочка Кира? Нет, погодим. Луша пишет, тут еще не все ясно. Но опять же Эрик пару раз слышал странные разговоры. Кто-то звонил. Ему показалось, что речь идет о Кире. Однажды он подошел, просили Ларису, а голос был мужской. Лариса огрызалось, но все междометиями. На этот раз он ясно слышал «Кира», но эта тема была табу и он спрашивать не стал.

Если мы установим, что у нее были враги, то дело прояснится. Пусть я решил, что главное — другие дети Мамедова, но я могу и ошибаться? — пожал плечами Петр.

Ладно. Едем дальше. С Лушей пока все. Зато другие дети Мамедова…

Стоп. Это уже Олег! Второй из «основного состава» соратник Синицы, биохимик Олег Майский был брошен на сбор информации о трех других детях Чингиза. Он, старше Синицы, его давний знакомый и личный друг, единственный был с начальником на «ты».

—

Господин Майский… Сначала приветы и пожелания… а, вот! — бурчал Петр себе под нос. — Он рапортует коротко и без эмоций. Вот же, жук! Да я понял уже, добро! Что же он там накопал? Лариса-то младшенькая. Девочка. А остальные — парни. О кей, добро. Итак.

«Первый сын родился на Кавказе в Грузии в городе Сухуми, — писал Олег. Я сначала наводил справки, где мог. Только после того, как Союз развалился, да к тому же отношения с Грузией теперь паршивые, много ли просто так добьешься? И пришлось ехать! Грустная это история, с его сыном Отари. Чингиз был человек предприимчивый. Ему там где-то в горах табак выращивали и обрабатывали. И он познакомился с молодой и красивой вдовой Нино. Эта Нино очень в деньгах нуждалась. Она соглашалась на любую работу. И у табачниц Мамедова быстро стала бригадиром. Хозяин ее заметил. А потом приголубил…. Эта вот Нино родила мальчика нашему Чингизу. Ее страшно жалко. Ну, не суждено было счастье человеку! Сама сирота. Замуж вышла, как это было в порядке вещей тогда, пятнадцати лет от роду. А через год муж погиб — разбился на мотоцикле. Потом этот Мамедов… Тут, правда, он сразу и до конца этой бедняге Нино деньги переводил. Она его добром поминает!

И, знаешь, Петя, пусть тебя это не удивляет. В Грузии очень тяжело жилось после отделения от России. Даже в Тбилиси порой не было света и тепла. А Сухуми не Тбилиси. Там сначала все куда хуже было. А Нино Горидзе и ее сын Отари жили в полном достатке в своем доме. Она взяла к себе дальнюю родственницу и они вместе растили мальчика. Мамедов два раза в год их обязательно навещал. Сын о нем знал. И был воспитан в уважении и почитании отца.

Отари рос, ходил в школу, учился как все, футболом очень увлекался. А как вырос, собрался стать виноделом. И надо же такому случиться… Никогда не был парень «уличным мальчишкой». Таким, что больше с ребятами, чем дома. Но как подрос и наступили другие времена, его словно подменили. Он сделался молчаливым, отчужденным, целыми днями где-то пропадал и однажды совсем исчез, оставив матери письмо, чтобы не искала.

Много позже она узнала, что он ушел на войну и погиб, (может, в 92 году? Или во время грузинских событий?) Тело не нашли, а вернее, не опознали. Так никто и не понял, что случилось. Соседи потом шушукались, что какая там война… Он несчастной любви все это приключилось. Девушка его вышла замуж за другого и укатила в Москву. Отари решил отомстить. Жизни своей он больше уж не жалел».

— Черт знает что, — Петр поморщился и стукнул ладонью по столу. — Отчего судьба колошматит одного и того же человека без передышки? Мне всегда казалось… Да нет, я просто чувствовал определенный баланс.

Везет, опять везет, дела идут хорошо, выиграл в теннис, понравился, нашел, а не потерял — значит вскоре жди. Что-то, да стрясется. Долго так не бывает. Но и наоборот. Проиграл, заболел, потерял, обругали — тоже эта проклятая полоса не навсегда. Однажды кончится. Так примерно оно, действительно, и было. Да, так и было, но у меня! А у Нино — сироты, подруги цеховика, матери единственного сына… Эх, еж с картошкой!

На столе рядом с ноутбуком стоял небольшой поднос, а на нем симпатичный голландский бутерброд. Слова «сандвич» придирчивый в вопросах перевода Синица не любил. Как не любил любые привившиеся перевранные англицизмы. Он сам, где мог, боролся с ними. Мама его смеялась.

— Я тоже слышать не могу по-немецки слово «пузл». Кто-то однажды прочитал «Puzzle» на немецкий манер. Так и пошло. Сейчас в каждой школе учат английский. Я не говорю, знают язык — конечно, нет! Но читать-то умеют! А этот «пузл» живет. У языка своя жизнь. Что поделаешь! Борись не борись…

— Живет, — парировал немедленно Петр, — а ты и я все-таки говорим «пазл». Говорили, говорим и будем говорить!

Словом, в этих вопросах Петр был педант и упорно вместо принятого отечественного «сейшн» слегка подчеркнуто артикулировал — «сэшн», старался, где можно, не склонять иностранные слова, его передергивало, когда он слышал привычные обороты вроде питаться «фастфудом», а саму ненавистную сеть быстрого питания он называл неизменно «Мэк Донадд» и только так.

Но вернемся к бутерброду. Он подсмотрел его в Роттердаме, где был однажды в гостях. И с тех пор, если ему хотелось себя побаловать, то покупал какой-нибудь хитрый хлеб, лучше итальянский, брал отличный острый преострый ножик и резал его тончайшими ломтиками. После того начиналась неспешная ювелирная работа. Следовало смазать одни ломтики маслом — для этого имелись различные варианты: ирландское, чесночное, с травками. А другие — песто или как еще. И, наконец, прослоить, чем бог послал: ветчиной, сыром острым и нет, ломтиками салата и огурцом. А можно и… Эй, можно баловаться-то прекратить и начать работать! И для того Синица сочинил себе какао побольше и налил в синий термос. Правда и тут он сварил этот напиток на молоке по всем правилам искусства, а не просто развел в кружке дешевый эрзац. Вот вам!

На подносе как раз стоял стакан с какао из термоса и дымился, когда Петр шарахнул по столу. Наказание не заставило себя ждать. Стакан качнулся и тонкая шоколадная струйка выплеснулась наружу. На стол! На пол! Даже на кушетку сбоку!

Рыжий хозяин Ирбиса вскочил и помчался на кухню за тряпкой, держа навесу ошпаренную руку и чертыхаясь.

— Вот ведь охламон, не мог на кухне как люди поесть, если приспичило, вместе со всеми игрушками. Четверо детей, — напевал он тем не менее себе под нос, — «когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей…»

А это Вероника Долина. Отличная песня, мама пела, только ни к селу, ни к городу теперь. Мне скорее «двенадцать негритят» пора петь. Они у Агаты Кристи один за другим…

Петр аккуратно промокнул все, что мог. Ворча, убедился, что светлую кушетку так просто не отдерешь, а значит понадобится моющее средство, принес и его и… остановился, глядя с недоумением прямо перед собой.

Э, что за мысли! Ведь получается, из четырех детей двух нет на свете. Уж не хочет ли кто-то всех детей Мамедова… Да ну, что за чушь! Отари погиб давно. Про Ларису я ничего пока не знаю. Это только предположения. Я со своей стороны готов помочь. Парня жалко, жениха. Потапычу обещал. И случай неординарный, нам интересно. Он, кстати, будет развиваться. Я чувствую… Ну, кончено, старый сыскарь пошел по следу!

Пусть я не старый, что кокетничать без зеркала. Не старый — опытный! Мне инстинкт подсказывает, я уверен, что это не конец! Да… не конец, и… Петр обернулся и с сожалением глянул на испорченную часть мебельного гарнитура.

Хорошо, для кушетки я, дилетант, сделал, что мог. Завтра поищу и поспрашиваю — пусть приедут на дом почистить. Наверняка, есть, кому! И что касается конца… — Синица подул на запястье, рука еще болела, а он никак не мог вспомнить, что же такое… А! Вот. Он покрутил головой, отыскал пластырь, оказал себе первую помощь, жалостливо постанывая, благо никто не слышит, и снова включил ноутбук.

История Отари кончилась. Не кончился доклад Олега. Петр нашел новый подзаголовок. Он касался следующего, второго сына по старшинству.

Второй сын Чингиза Гарик как и он сам родился в Баку. Но как непохожа была эта новая глава на прежнюю! Собственно, даже на две прежних. Также совсем, совсем не похожа на других была его мама Динара, сотрудник бакинского филиала ВНИГНИ — как назывался в свое время всесоюзный нефтяной геологоразведочный институт. Она — из всех тогдашних его подруг, одна закончила университет по той же специальности, что и Олег, и занималась разведкой нефтяных месторождений.

Этим многие занимались. Да только совсем по-разному. Бурение — это понятно. Но были способы, для непосвященного, необычные. Например, с помощью ударной волны, которая распространяется в средах разной плотности с различной скоростью. Это называлось сейсморазведкой. Были, в том числе, и биохимические тоже.

Есть сопутствующая растительность, микроорганизмы, есть и другие сигналы для нефтеносных пластов. Один из них — ископаемая пыльца. Динара очень хорошо училась. Успешно работала. Мало того, она была красавица — эта самая Динара, мечта восточного мужчины. Волосы и глаза у нее были черные как смоль. Густая коса уложена на затылке. Персидские брови над ясными глазами и красиво очерченные яркие губы! А чуть пониже белой и нежной шеи, дальше… начиналась как раз эта самая мечта.

Мягкие круглые плечи и полная грудь, уже прекрасно, но это еще не все. Маленькие точеные ножки с округлыми икрами были, возможно, задуманы, для другой женщины. Что греха таить, о талии лучше умолчим. Зато — рубенсовские бедра, рубенсовские же ягодицы, вся это обильная, еще совсем молодая плоть цвела, словно сочный золотисто розовый персик.

Маленькая красавица была пышна как кустодиевская купчиха. Пусть имени Кустодиев ее блестящий кавалер, нет спору, ни разу не слыхал.

Они жили скромно, тогдашние нефтяники. Динаре было особенно нелегко приодеться, очень уж нестандартная фигура. Ей шила тетя. Но тут девушке повезло. Тетя была известная бакинская портниха с клиентурой на дому. Динара пришла примерить платье. Чингиз с приятелем — забрать для приятеля спортивный пиджак. Он увидел ее из машины, когда она входила.

На следующий день около подъезда Динары стоял Чингиз с цветами. Он поздоровался, она удивилась, но ответила. Но от цветов, вежливо поблагодарив, отказалась и, откинув головку и вздернув носик, прошла мимо, крепко держа за руку брата. Он подумал и понял — дело серьезное. Девушка из приличной семьи, у самого в Баку, родственники и знакомые. Просто так не получится… Как быть?

Чингиз принялся искать людей, что могли бы его рекомендовать. Сначала расспросил портниху, как мог. Та, женщина хитрая и бывалая, сперва замкнулась — племянница, как-никак. И сама тут же справки навела — кто ж это такой любопытный? Ей, знавшей весь город, это было несложно. Перед ней лебезили, к ней старались попасть. Ей старались услужить, а потому про Мамедова она скоро многое узнала, правда только то, что он и сам был не прочь рассказать.

Тетка задумалась. Отец Мамедов — почтенный человек. Семья простая. Но все дети как дети. Только один Чингиз… Да, но он, зато, богат. Как поступить? Поговорить с сестрой или нет?

А Чингиз — человек действия и не думал останавливаться. Он стал встречать Динару и провожать, но на расстоянии, не навязываясь, стараясь не испугать. Со временем Динара стала поглядывать в его сторону с любопытством. Сияющую лаком черную Волгу парень оставлял немного в стороне. А сам всегда с букетом, аккуратно и нарядно одетый, не походил на привычных ей ребят. Не в пример старше и солидней… Что и говорить, интересно.

Нашлись, конечно, и общие знакомые. Однажды они пришли к Джафаровым домой разведать обстановку.

Вечер только начинался. Во дворе под кипарисом мужчины играли в лото. Слышался крики разносчиков.

— Веник-веник! — весело орал одноногий инвалид на костыле, толкая самодельную тележку перед собой.

— Марожна! — вторил ему басом старик в шароварах и пестрой тюбетейке.

Гомонили ребятишки, звенели обручи по булыжнику, подталкиваемые гнутыми железками, стучали костяшки домино.

Солидная пара — мужчина слегка за пятьдесят в белой рубашке с закатанными рукавами и его полная миловидная жена, на которую он с удовольствием исподтишка косился, не спеша проследовали к дому в глубине и вошли в подъезд.

Пахнуло крепкими хорошими духами, прошелестело ее шелковое фиолетовое платье и нежно звякнули золотые браслеты на округлых руках Гульнары, пока она поднималась по щербатой лестнице на второй этаж.

Она была красивая женщина, знающая себе цену. И это ее попросил богач Мамедов осторожно навести мосты. Ее — главного бухгалтера Рыбтреста Гульнару Саидову. Даже не ее мужа — уважаемого человека в округе. Директора большой и шумной почты на Торговой улице.

Они были дальние родственники Джафаровых. Найти повод повидаться оказалось не очень сложно. Не так давно у брата хозяина родился внук. И теперь Саидовых ожидал щедрый бакинский стол, краски и запахи которого можно сравнить разве с райским садом. А так как мы не были в раю, то и предпочтем решительно его!

И чему удивляться? Ведь для гостей всегда на столе все самое лучшее. Конечно, плов, следом долма из виноградных листьев, овощи свежие, маринады из баклажанов и маленького зеленого острого перчика, зелень — кинза, которая там называется кешниш, рейхан, лук кявяр, овечий сыр, рыба кутум, икра, белужий балык, севрюга горячего копчения, фрукты, кишмиш, орехи — смесь грецких и миндаля с фундуком, чай и все к чаю: варенье из белой черешни, начиненной грецким орехом, конфеты, пахлава и курабье… уффф!

Правда, вода в Баку была только по утрам. Позже ее носили ведрами, набирая во дворе из крана. Но это уж была вода так вода! Родниковая, так называемая — Шолларская, вода спускалась по трубам прямо с гор.

Динара тоже безропотно волокла свои ведерки на второй этаж родного двухэтажного домика с тремя парадными, обходя полоскавшееся на ветру постельное белье, что сушилось во дворе на веревках, подоткнутых длинными деревянными шестами. Джафаровы вовсе не купались в роскоши. И все-таки сын сапожника Чингиз и Динара — оба бакинцы, росли очень уж по-разному.

Чингиз, пока не повзрослел, вообще не видел таких квартир, как у нее. Он бы мальчишкой удивился и секретеру у окна, и большому книжному шкафу, и их круглому столу с бархатной скатертью и фарфоровой вазой со срезанными цветами. И если ковры — один на стене, а другой на полу он, хоть видел у людей — были у состоятельных соседей ковры! То радиолу «Ригонда» с зелененьким глазком и даже телевизор КВН с лупой, наполненной водой, он точно школьником не встречал.

Школьником? Да он тогда уже зарабатывал. Он — неохотно — но помогал отцу. Динара же девочкой часто, почти каждый день с мамой бегала в кино во Дворец культуры. А по выходным — ив настоящие кино «Низами» или «Ветен». Они даже в театр ходили. Вещь немыслимая для родителей Мамедова. Зачем?

А если б его мама узнала, что после кино Лейла водила свою дочку в кафе, похожее на мраморный дворец с высокими потолками, то не просто бы этому удивилась, но еще ее осудила.

Есть всякую дрянь? Сосиски? Пить какао? Деньги тратить? Разве у хорошей хозяйки нет дома, чем накормить семью? А замужняя женщина не хозяйка… какая же это женщина? Впрочем, эти теперешние — городские… С утра на работу. А дети, а муж — как же без настоящего присмотра? Себя мама Чингиза городской, прожив в Баку, пусть и на окраине, тридцать лет с хвостом, все же не считала.

Он познакомился, конечно. И стал ухаживать — терпеливо, внимательно, не спеша, завоевывая ее благосклонность. Тактика эта была непривычна для Чингиза. И не смотря на все его усилия, сперва не очень удавалась. Конфеты и шоколад, красивые жесты, машина и бесчисленные цветы — все это, не произвело обычного впечатления.

Чингиз попробовал дарить Динаре украшения — она их не взяла! Девушка не взяла золотую цепочку, кулон с рубином… Тогда он истратил немереные деньги и заказал кольцо, которое ему привезли из Ирана. Настоящая контрабанда! Бриллиант!

Он отослал его с надежным человеком Джафаровым, стал ждать. Вскоре ему передали стороной, что отец Динары хочет с ним поговорить. Это недолгий был разговор. Вежливо, но непреклонно седой солидный человек объяснил богатому нагловатому парню, что ЕГО ДОЧЬ не может и не станет принимать подарки от мужчины, пока это не жених.

И что ж? Мамедов стерпел. Он, пробормотав извинения, забрал свою игрушку назад.

Время шло, делая свою невидимую работу. Чингиз нравился уже Динаре, хотя был явно «не свой». А он был влюблен. И, верно, сделал бы предложение. Уж приняла б его она или нет… Но судьба распорядилась иначе. Динару послали в экспедицию на долгий срок. Чингиз поспешил за ней. Она вернулась. А вскоре уехала снова и заболела.

Боже ты мой! Шестидесятые годы. Глухомань. Нет ничего — ни помощи, ни лекарств, ни транспорта. Геологическая экспедиция, что твое производство. У нее план, рабочие, маршрут, начальство. Они не бросили тяжелобольную девушку, но ее надо было срочно доставить на большую землю. А как?

Тут-то и появился волшебник Мамедов. Хлопнул в ладоши и… Он увез Динару в районный центр на машине. А там устроил все. Отдельную палату, хорошего опытного врача, уход и покой. Она выкарабкалась. И он снял ей квартиру и поселился неподалеку от нее. Ей надо было прийти в себя.

После этой истории… Никто и никогда не узнал, что приключилось между этими людьми, только Динара уволилась. В Баку она больше не вернулась, а устроилась на работу в Горьком. Там и родился в положенное время мальчик Гарик, что получил фамилию матери, и… прочерк в метрике в соответствии с тогдашними правилами.

Олег писал, что мало сумел узнать. Но по всем признакам Динара с Чингизом расстались мирно и по ее инициативе. Через несколько лет ее отец, который это все очень тяжело пережил, умер. А она в Горьком вышла замуж и вернулась в Баку, где вся семья теперь и живет. Гарика муж Динары усыновил. А тот, зная правду про Мамедова, никаких связей с ним не имел, а говорить о нем не любил.

Петр потер лоб. У него начала болеть голова. Не иначе, погода меняется, — подумал он и взглянул в окно.

Так. Сделаем, конечно, дубль. Наведем справки — где был, чем занимался. Но если доклад подтвердится, Гарик, похоже, тут не при чем.

Северная столица

Луша верно докладывала своему любимому шефу. В Питере сперва никто и не думал открывать уголовное дело. Прискорбный случай! Только кого теперь удивишь аллергией? Даже такой, с летальным исходом, в мелодраматических декорациях, как на сцене.

Но Эрик не успокаивался. Он делал заявления, требовал расследования, ходил и писал всюду, куда можно ходить и писать. Сначала его выслушивали, сочувствовали. Потом… он снова приходил и тут иногда начинали уже хамить. Как бы там ни было, а воз был и ныне там.

Делу помог случай. Нарядная и богатая свадьба, красавица невеста, ребенок — сирота, безутешный муж — вдовец… Кто из газетчиков пропустит возможность расписать случившееся в самых ярких красках?

И популярные издания не пожалели слез и крови. Правда, они кое-где немножко перепутали, кое-что слегка приукрасили, и… Лариса сделалась из двадцатипятилетней медсестры студенткой первого курса медицинского. Эрик — владельцем пивоваренного завода, девочка Кира превратилась из дошкольницы в годовалую малышку.

Но общественное внимание, но резонанс! Что теперь будет? Как развиваются события? Что с ребенком? Кто виноват?

И читатели забросали редакцию взволнованными письмами, а корреспонденты побежали разыскивать свидетелей.

Одна из них, сотрудник «Рассвета на Неве», тряхнула связями. Молодая журналистка специализировалась на криминальной хронике и мечтала в будущем писать сценарии.

Ее дядька, собственный единоутробный дядя Радий Степанович Дно — жертва родительской увлеченности ядерной физикой лет пятьдесят назад, служил не где-нибудь, а в УТРО. Это надо было использовать на сто процентов. Подумайте, какой материал!

Мила Близняк разыскала Эрика. Она позвонила и вприпрыжку проскакала по ступенькам к двери.

На пороге стоял высокий парень в клетчатом фартуке с поварешкой в руке. В нос ударил противный до странности знакомый запах. Что бы это… батюшки! Бедняга, верно, кипятит молоко. Ну правильно, это молоко убежало!

— Здравствуйте. Меня зовут Мила. Я корреспондент газеты «Рассвет на Неве», вот мое удостоверение. А вы — Эрик? Господин Ленц? Я, по заданию редакции… — начала девушка, и смешалась.

— Я Ленц, — Эрик, нехотя, кивнул. На его лице отразилась откровенная досада. Мила увидела из-за его спины круглощекую девчушку с бантиками на черноволосой головке. В ярких глазках малышки светилось любопытство. Но на бледном личике вместо улыбки была написана тревога.

Дочка. Та самая маленькая сирота… — Милке сделалось невыносимо стыдно.

— Корреспондент? Я ждал слесаря, — буркнул хозяин дома, — у нас кран в ванной течет. Извините, мне… нам совсем не до того. Да я и рассказывал уже. Думал, поможет. Думал… Да, а теперь ничего уже не думаю. Давайте… Нет, лучше мы сразу распрощаемся и конец.

Он — усталый и издерганный, чуть не послал ее куда подальше. Нет, не туда, куда вы подумали. Не в его привычках. Он с детства привык как дед, когда злился, отправить надоедливых «к лешакам». Пока рос в Германии, присловье свое забыл. Кто б его понял в Мюнхене и окрестностях? Но здесь в Питере… Впрочем, и здесь, конечно. Это было время и люди совсем не его деда.

В общем, Эрик сначала вызверился. Пусть его оставят в покое! Он ничего не хочет больше рассказывать, и…

Луша, приехавшая от Ирбиса, — что поделаешь. Он сам просил помощи. И Скуратов нашел ему Петра Синицу с его агентством. Значит, пришлось Луше Костиной рассказывать, что знал. Это само по себе было тяжко. Ну а потом началось… Пришлось потом все же почитать, пришлось и в бумагах Ларисы разбираться. Этот ужас…

Он просто не мог еще переварить. Здоровая и жизнерадостная его натура защищалась. Он старался не думать. И ведь еще повезло.

На его счастье… В бумагах и почте его невесты не было ни слова любви к своему жениху. Но и ни одного плохого слова о нем самом. А ведь она знала всякие слова…

Эрик с напряженным недружелюбным видом стоял в дверях, не предлагая зайти. Едва сдерживаясь, он процедил, что у него полно дел. Что хозяйство и Кира…

Но Мила, коммуникабельная девица без комплексов, и не думала обижаться.

— Все понимаю. Простите ради бога. Давайте, я помогу. Что надо делать? Кашку? Так лучше я Кирочке сварю. Геркулесовую. А вы пока… Да, а потом я ей поглажу вещички. Вон у вас стопочка. Дайте, пожалуйста мне утюг, — дружелюбно затараторила она.

Эрик несколько растерялся. Он немного помолчал. Кира пискнула. Мила обезоруживающе улыбнулась.

Обстановка несколько разрядилась. Когда же примерно через час «кашка» благополучно сварилась, Кира с Эриком уселись за салат и бутерброды с чаем, пока Мила рядом прилежно гладила Кирины брючишки и платьица, все трое принялись болтать, будто были знакомы сто лет.

Ребенок поел и отправился в свою комнату играть, взяв обещание с тети Милы зайти попозже, чтобы нарисовать принцессу.

— Обязательно с золотыми волосами. У папы не очень получается. У него разбойники лучше. И… что тут удивляться, он же все-таки мальчик! — рассудительно сообщила Кира слегка ошеломленным взрослым.

Мила прикусила губу. Она отметила про себя это — «папа». И мысленно пообещала сделать все от нее зависящее, чтобы… Да, конечно. А что?

Ничего нового она от Эрика не узнала. Но с ее точки зрения обязательно следовало разобраться.

Шок? Да. Все симптомы соответствуют. Но путаница. Сначала про пчел. А кто сказал, что это пчела? Насекомое нашли? И какое? Даже она знает, что пчелы разные бывают. Что-то такое про пчел-убийц рассказывал ее брат. Она сама, кстати, читала, как разные вещи можно имитировать! А если это укол? Ядом? Подходящим ядом… Почему нет? И вообще. Первое правило какое — выяснить, кому выгодно. Лариса погибла. Ее больше нет. Кто выигрывает, кому могла принести пользу ее смерть? И если это месть, то…

Тут она призадумалась. Месть. Ревность. Само собой, первое, что приходит в голову, вернее кто — это муж. Муж… Но как раз эта идея отчего-то совсем не понравилась молоденькой скуластой стриженой Милке в красной майке, черных джинсах и мальчишеских кедах, что снова принялись носить по всему белу свету.

В ее черных миндалевидных глазах, не карих, а как раз черных, словно греческие маслины, искрилось непритворное сочувствие. И дружеский интерес. Нет, она их не бросит. И для начала надо найти дядю и все узнать.

Эрику она про дядьку ничего не сказала. Но пообещала позвонить, спросить, как дела. И вскоре снова у Ленца объявилась. Новости были хорошие. На этот раз дело открыли без дальнейших разговоров. Следователь попался толковый и не ленивый. А оперативная группа сразу взяла быка за рога.

С самого начала выяснилось одно интересное обстоятельство. Простой вопрос — откуда пчелы в этом месте и в это время года отчего-то сперва никого не занимал. Нет, насекомое не нашли, поскольку не искали. Тогда следователь решил попробовать начать с другого конца. Гости. Кто был на свадьбе? Кто где находился, когда ей стало плохо? Как развивались события? Кто помогал? Были следы на теле? Какие именно? Укол, укус, ужаление? Это разные поражения, какое же именно из них? И что доказано, а что — нет?

— И что ты думаешь, Милка? — дядька усмехнулся и ткнул племянницу в бок. — Есть следы поражения! Осмотр тела, запротоколированные данные паталогоанатома это показали. Но там ведь как — она аллергик была? Аллергик. Симптомы все совпали. Ничего противоречивого. Никаких, вроде, подозрений. Никто на это и не смотрел! Я теперь решил с медиками поговорить по-свойски. Не просмотрели ли настоящую причину гибели? Она могла среагировать на что-нибудь, если была так чувствительна. Вот тебе и симптомы. Но умереть от этого? Они пока не могут точно сказать, чего! Надо специалиста. И токсикологическую. А я тем временем примусь за гостей. Это тоже, знаешь… Свадьба, невеста все время на виду. Как ты ее уколешь, укусишь или ужалишь так, чтобы никто не спохватился?

— Дядя Радий, они могли кого-то нанять, — пожала плечами Мила.

— Они — это кто, враги? — густо захохотал смешливый родственник, но тут же посерьезнел, — ладно, беги, болтушка, я ж говорю, теперь потрясем гостей!

И люди забегали. Список гостей нашелся легко. Его прошерстили — нет ли судимых и подозрительных? И поначалу никого не нашли. Но список списком, а кто на самом деле пришел? Кто заболел? Привел подругу, сына, а может быть, взял, да незваным явился — все это следовало уточнить как можно скорей.

Эрик, Лариса, Мила

Как так вышло, что Эрик Ленц быстро сдружился с черноглазой журналисткой, так непохожей на его Ларису? Этот парень до страшной передряги, куда он нежданно-негаданно попал, не слишком задумываясь, шел по жизни вперед. Он не испытывал особых трудностей, не задавал себе и окружающим сложных вопросов без ответов. У него дело шло так. Эрик звезд с неба не хватал. Он был с детства симпатичным, а это здорово облегчает жизнь. Нравиться людям — дар почище интеллекта и способностей. Он был сильным и ловким — всегда преимущество среди ровесников.

Скромное положение родителей вскоре скомпенсировал миллионер Мамедов. Семья поселилась у него в особняке. И мальчик с одной стороны не ныл и не просил, с другой — получал не меньше детей состоятельных родителей. Что компьютер, что велосипед модной марки, занятия в спортивной секции, музыкальная школа, электронная гитара…

Все шло гладко и удобно. Он даже не был влюбчив, подростковые проблемы не мучили юношу. Но и непритязательные свободные нравы, привычные дискотеки с пивом и косяками не слишком затронули его. У него вовремя появилась первая подружка. Потом еще. Ну, гуляли… как положено, сначала довольно невинно. Но, когда после шестнадцати уже не только целовались, то — тоже… Без особого, так сказать, энтузиазма. Ему как-то пришло в голову, что он не по этому делу. Так и думал.

Однажды Чингиз за общим обедом сказал, что скоро к нему из Питера на неделю прилетает дочь. Он велел Марте приготовить для нее комнату. Подумал немножко, и попросил Эрика заказать столики в хороших ресторанах и билеты в оперетту. Да… а куда еще?

— Эрик, девушке двадцать три года. Куда бы ее сводить? — Мамедов вопросительно поглядел на молодого человека.

— Я думаю, в магазин! Как они там в рекламе рассказывают? Про брильянты? Но, Чингиз Эминыч, если кроме шуток, я же ее не знаю, не видел никогда. Вы мне расскажите про нее! Что ей нравится? Когда к вам гости приезжают, то вы…

— Э, брат! То взрослые. Сестра твоя — она мне в этим деле не советчик. Слишком серьезная девица. А ты как раз подойдешь. И вот еще что. Ты нам компанию не составишь? Сходим вместе? Я думаю, с тобой ей будет повеселей. Потом — я пива не пью, а Лариса… ее Ларисой зовут, так вот, она пьет за милую душу. А ты у нас пивовар! Лучше с тобой выбрать правильный «мае» и выдуть. Так я его назвал? Или, надо бы, ее?

«Мае» — по-баварски называлась огромная литровая пивная кружка. Она наводила на Чингиза страх количеством нелюбимого напитка. Если он иногда рисковал попробовать все же новые сорта, то выбирал для себя емкости поменьше. Благо, в Германии есть кроме кружек сравнительно небольшие бокалы для разного вида пива.

Они все еще побалагурили. В конце — концов было решено заказать билеты на концерт поп музыки для затравки. Чингиз хотел один поехать встречать дочку в аэропорт, а привезет, уж дома поговорить. Но вышло по — иному.

Мамедов прихворнул. Его некстати разбил радикулит, что стало в последнее время с ним иногда случаться. За руль уселся молодой Ленц.

Борт прибыл вовремя. Лариса получила багаж и без приключений встретилась с отцом. Чингиз познакомил молодых людей. И его дочь показалась парню такой красивой, что он еле слышно поздоровался и всю обратную дорогу молчал.

Бавария лежит на юге страны. Против привычных представлений, но в соответствии с всем остальным божьим светом, чем южней, тем меньше встречается блондинок среди народонаселения, Германия это или нет. А уж таких северных фей с глазами цвета весенних крокусов Эрик, возможно, не видел никогда. Он смущался. Не поднимал глаз на девушку. Но пришлось же помогать с трудом двигавшемуся Мамедову, самой гостье, маме Марте, приготовившей стол для них всех. И он постепенно разговорился. Тем более, что Лариса помогла.

Чингиз, с интересом наблюдавший за Эриковыми мучениями, однако заметил, что его дочь, не знавшая ни слова по-немецки, почти не знакомая с отцом, приехавшая в Мюнхен впервые, не испытывает ни тени смущения!

Парень пропал, — многоопытный Мамедов про себя улыбнулся. Он сам видел Ларису лишь в третий раз. Сначала приезжал к ней знакомится в Питер. Потом купил ей тур в Польшу и встретился с ней в Варшаве. И вот сейчас, ну ничего не скажешь, красавица!

Лора была на удивление не похожа ни на него, ни на мать. Он не испытывал к ней тепла. Нижним чутьем, интуицией, которая у Мамедова работала, что твой радар, он ощущал, что девушка ему платит тем же. И все же странным образом, он гордился Ларисиной красотой, как гордился бы породистым скакуном или дорогушей машиной.

Ну, ничего. Я погляжу на нее. Если она не зловредная, может, даже неплохо… — прикидывал Чингиз погодя, глядя, как увязает его Эрик, к которому он как раз испытывал своего рода привязанность куда больше, чем ко всем своим детям.

Так это начиналось. Лариса прогостила вместо одной целых три недели. Виза была на месяц. А когда пришла пора ехать — в Питере ждала Кира, оставленная одна с няней, — Эрик при первой возможности помчался к ней. Все решилось быстро. Они надумали жениться. Гостей на свадьбе набралось человек пятьдесят. Но почти все были люди, прибывшие издалека. Большая семья Ленц частью оставалась в России. И собрались родственники с женами и детьми, прилетели из Сибири и Урала, с Волги, кто-то теперь жил в Прибалтике, кто-то в Казахстане. Друзья невесты из Норильска, два три человека из Питера — недавние знакомые Ларисы, все они быстро исчезли после печального события. Эрик остался один.

Луша, как обещала, нашла ему юриста. Тот занялся документами. Но многое требовало личного присутствия. Города парень не знал. Маленький ребенок нуждался в неусыпном внимании. Открытое, наконец, уголовное дело — тоже. К моменту появления в его жизни веселой, активной и энергичной Милы Близняк, Эрик был совершенно издерган и измучен. И чувствовал себя бесконечно одиноким неудачником.

Сначала он пытался щетиниться. Большая и горькая беда и разочарование в любимой женщине — все это не способствует доверию к незнакомому человеку. Но под дружеским напором этой девчонки без комплексов лед быстро начал таять. Прошло не так уж много времени… и стало видно невооруженным взглядом, что Милка уж точно влюблена. Она была так заботлива! Так толково по-деловому помогала ему во всем, хоть ничего была не должна… Остальному следовало, конечно, приложиться. Так оно и случилось.

Мила за всеми заботами не забывала держать дядьку под контролем. Как-то она забежала к нему в гости поворковать, поблагодарить за помощь и вручить домашний апельсиновый кекс. И Радий, которого она застала за работой, добродушно поделился с ней новостями, никаких особых секретов, правда, не поведав.

— Движемся потихоньку, — он пожал плечами и кивнул головой на стол, — Там вон список гостей со свадьбы, любопытная ты сорока, — добавил Радий и принялся протирать очки.

— Эх, пора стекла менять, плохо вижу, — заметил он, — тут один знакомый капитан советует лучше линзы. А ты как думаешь? Сменить очки на контактные линзы или нет?

Они поговорили о том, о сем. Перебрали родных и знакомых и собрались попить чайку, как в дверь постучали. Дядя встал, негромко поговорил с коротко стриженой женщиной в форме и быстро вышел. Его вызвали по делу. И молодая журналистка не удержалась от соблазна.

Она подошла к столу, вытащила камеру и щелкнула список гостей, потом еще раз для верности. А убедившись, что снимок получился, быстро спрятала ее в сумку.

Дядька, впрочем, скоро вернулся. Он был озабочен — два разбойных нападения за прошлую неделю! А потому, наскоро чмокнув свою любимицу в лоб, стал прощаться. Мила послушно направилась к двери.

— Да, Маланья, что выяснилось! — вдруг остановил ее дядя Радий. — С этим свадебным делом еще один курьез случился. Помнишь пчелу? Так вот. Пчела оказалась не пчела.

— Это как же? Невесту, выходит, вовсе никто и кусал? — племянница вытаращила глаза, — Может, аллергии тоже не было?

— Постой, куда ты торопишься. Все было! Но только вместо пчелы оса. Да не кусал, а жалил! Там такое дело…

И к удивлению племянницы, дядька, покопавшись в бумагах на столе, извлек распечатку, водрузил на нос очки, и ткнув толстым пальцем в абзац, выделенный жирным шрифтом, принялся объяснять.

— Эта пчела — то: жало у нее, потому она не кусает. Она жалит! А жало, хитрость такая, зазубренное, да так, что его обратно выдрать нельзя. Там и остается, да еще с остатком внутренностей зверюги!

— Дядя, какой такой зверюги?

— Да ну тебя… Пчела, говорю! Не путай меня. Так вот. Кабы это была пчела…

— Они бы жало нашли! А его нет? — подхватила Милка.

— Соображаешь! — одобрил дядя Радий, — Теперь, когда я их там маненечко тряхнул, они тоже сообразили. У осы, мол, эта самая штука… ты чего хихикаешь, хулиганка? Я говорю, жало! Ну, жало, словом, гладкое оно! Ужалила, а потом взяла да извлекла без проблем. Так они теперь думают на осу!

— Вот ведь головотяпы, — возмутилась Милка, — разве они все это не должны знать?

— Должны! Да только Мил, как всегда — кто-то болен, кто — в отпуске, персонала не хватает, и в этот день были какие-то зеленые практиканты на подхвате. А день тяжелый! Тоже ведь, знаешь, люди работают. Не верблюды. Устают! Ну ладно. Что я тебе тут буду… Беги! Маме привет передай!

В тот же день Мила, ставшая у Эрика уже своим человеком, позвонила и сказала, что вечерком хочет забежать.

— Что тебе купить? Да нет, кроме молока и творога. Я думаю… Давай, я вам сделаю куриную лапшу, Кира любит и… Ну да, и ты… Слушай, ты мне вот что лучше скажи, ты можешь со этим своим агентством по — быстрому связаться? — будто невзначай спросила она.

— Да? Ну, отлично. А вот приду, и поговорим, — услышал Ленц в ответ на свои вопросы.

Тем же вечером Мила нашла у Эрика координаты агентства «Ирбис», записала имена директора и сотрудников и взяла дальнейшее в свои руки. Когда она предложила их соединить, он не спорил.

— Лукерья Арнольдовна? Здравствуйте, меня зовут Мила. Да, конечно, по поручению Эрика Ленц. Видете, тут такое дело. В мои руки попала конфиденциальная информация. Я думаю… вы справитесь оперативней, если я вам ее передам. Но, поймите, вы мне должны обещать…

Эрик сначала прислушивался. Однако, потом… Он сегодня встал в пол шестого — ребенок проснулся и заплакал. Кире что-то приснилось. Потом ему нужно было спешить с ней вместе по бесконечным делам усыновления. Потом где-то Киру покормить, купить ей шапочку — день выдался холодный… Холодный день — они сам замерз. Ну вот, а тут Кирочка уже спала, он, наконец, сам поел и согрелся. Пришла Милка, он устроился в кресле, Луше звонит… девчонки там о чем-то журчат…

Словом, Эрик вскоре задремал, а девушки поговорили. «Ирбис» получил факсом список и принялся, не теряя времени, за работу.

Дед

Родители Марты были люди работящие. Им нелегко пришлось при Советах. Они всю жизнь работали, не покладая рук, исправно ходили в церковь, не делая при этом никогда и никаких демонстраций, и растили детей.

Жили они за городом. И там всегда сажали все, что росло. Еще держали живность, кого и когда разрешалось. И в доме был скромный, но достаток.

Дед — мастер на все руки, отличный плотник и столяр, к тому же был редкостный домосед. Переезд в Германию ничего в этом не изменил. Марта забегала к родителям всегда при первой возможности. По праздникам приходили всей семьей. Но, отдать, так сказать, визит… Мама Инга и рада бы. Если б не дедово упрямство.

Долго Марте не удавалось получить этот самый стариковский визит. Казалось, что никакими силами не удастся уговорить упрямого патриарха навестить дочь. Даже любопытство — взглянуть на на дом Чингиза да на него самого — не помогало.

Вроде и интересно ему… И прямо не отказывается… Но завтра да завтра, потом как-нибудь, только не сейчас, и так без конца. Марта уже рукой махнула. Как вдруг…

Время шло. И однажды Марта рассказала Чингизу, что скоро у деда день рождения — семьдесят пять! Она посетовала на его упрямый характер, на то, что его в гости не дозовешься, а в ресторан подъёмным краном не вытащишь.

Против всякого ожидания кавказец заинтересовался не на шутку. Уважение к возрасту? Старшему в семье? Тоска по утраченным традициям и своей родне? Кто знает.

Будем праздновать, как следует тут у нас, — сказал он, как отрубил голосом, не терпящим возражений.

— Устроим стол на его вкус. Позовем всех, кого он захочет. Я сам пойду приглашать!

Марта — женщина по натуре покладистая, послушная с хозяином обычно не спорила. А если обиняками иногда и пыталась, у него находились веские аргументы. В том числе и такие, что позволяли ему, когда фантазия приходила, с удовольствием топтать пышную курочку-хохлаточку в промежутках между другими подружками.

И она как курочка только отряхивалась. Почистит бывало перышки, а на следующий день обязательно подарок получит. Это уж непременно. Подарок назывался — гутшайн. Мы о нем позже поговорим.

В этот раз она проворно начала одеваться. Чингиз брюки застегнул и спросил.

— Марта, о чем таком мне с дедом поговорить, чтобы угодить? Что в дом принести? Я знаю, он человек непьющий. Но в праздник рюмочку коньяка или там…

Марта не смотря на «баловство» к хозяину обращалась по имени отчеству и на вы. Она подумала немного.

— Папа мой пивом интересуется! Не так пьет, как… Вы его про фамилию нашу спросите. Попросите его рассказать, но аккуратненько, будто бы не от меня! Он сам-то...он бы лошадок иметь хотел. Он и пиво бы варил… Как прадед. Да какое там в ссылке пиво…

Марта повернулась. Она раскраснелась. Платьице свое она еще не успела надеть. И только взялась за колготки, как… Эх, колготки-то были новые. Но это, конечно, не беда.

Когда через часок Чингиз угомонился, он про деда не забыл.

— Я что спросить хотел? Это же твой папа. А я твою фамилию девичью не знаю. Как тебя раньше звали? — поинтересовался он.

— Наша фамилия Баумгартнер. Гартен это сад. Баум — дерево. Гартнер — сейчас, правда, по-другому, вот так, примерно — гэртнер, произносят… Но все равно — садовник. Вы с ним…

Но тут во дворе послышалось шуршание шин. Генрих вернулся домой.

Патриарх Баумгартнер

В гости Чингиз отправился один и без предупреждения. Он, правда, придумал хитрый ход, чтобы совсем некстати не явиться. Чтобы не вышло, что хозяин в сауну отправился, спать лег, болен или уселся посмотреть любимую передачу.

Марта привычки деда знала назубок. Кроме того они решили сказать, что Генрих заскочит к ужину поговорить о беседке. Чингиз решил ее устроить в саду и поручил это Генриху. Так посоветоваться, мол, надо. И может, тот согласиться вместе поехать, что нужно, покупать.

Генрих, вправду, явился минута в минуту, как обещал. Он разложил на столе проспекты, рассказал, что сам думает о деле, начал уже и задавать вопросы, когда раздался звонок. Пришел Чингиз.

Он вошел, вежливо представился, извинился за вторжение и обезоруживающе улыбнулся.

— Глубокоуважаемый Стефан Германевич, вы к нам ни ногой! Ну я подумал, что если гора не идет к Магомету… В общем, если не выгоните, то, я где скажете, подожду и с хозяйкой поболтаю, пока вы закончите дела. У меня тут с собой харч имеется. Я ведь решил на ужин напроситься. И хоть говорят — наглость, второе счастье, но все хорошо в меру!

С этими словами он подмигнул Генриху. Тот взял ключи от машины и вышел. А через пять минут вернулся, нагруженный разноцветными пакетами.

Инга заохала и захлопотала. Генрих взялся помогать. А старику, сперва несколько насторожённому, но чем дальше, тем больше приятно удивленному учтивостью и подчеркнутым уважением гостя к нему как к главе дома, ничего не оставалось, как его занимать и пуститься с ним в светские разговоры.

Стефан Германевич показал Чингизу их ухоженную квартиру с большой террасой, увитой плющом и уставленной горшочками с цветами. Подробно объяснил, чем доволен у себя дома, чем недоволен.

Потом заговорили о машинах. Дед предложил спуститься в гараж. Там стоял его любимец темно красный фольксваген. И они подробно обсудили преимущества немецких машин перед японскими что касается ремонта и запасных частей. Как и где лучше застраховаться, как важно ездить без происшествий, какой у хозяина огромный водительский стаж…

Дед принялся жаловаться на «Marder» (куниц), мол, нет на них управы — жрут, негодяи, все, что ни попадет — провода, резину. А страховка не платит, вот недавно приходит утром в гараж, а на машине следы — лапки! Ну что ты будешь делать?

Помянули и внуков. Чингиз — Эрика. Футболист! Дед — Лину. Умница, учится отлично, в каникулы старается заработать, с удовольствием рассказывал Баумгартен.

— Я сначала недоволен был, должна же и она отдохнуть. А потом она меня убедила. Вот сейчас говорит, хочет денег накопить и сдать на права. Я бы помог, так девчонка не берет! Собралась… знаете, тут студенты всюду на подмоге. Ее сокурсники в праздник зарабатывают — любо дорого. И ее порекомендовали. Кельнершей, вернее, помощницей, конечно. Ну, и она тоже… Где-то там… Какой-то, как его… «Гусь»!

Чингиз улыбнулся. Он хотел что-то сказать, но, но их позвали к столу.

В доме угощали по-русски. Баварская семья предложила бы сначала напитки: вино, пиво, разные соки и минеральную воду в изобилии с небольшими дополнениями, а потом через часок два пригласила к ужину.

Инга же подала на стол многочисленные закуски, салат оливье, нарезанную селедочку и скумбрию. Затем наступила очередь основного блюда и все с аппетитом принялись за домашние котлеты и картошку с грибами и луком. Наконец, после чая со сливовым пирогом, Чингиз начал исподволь.

— Стефан Германевич, не зря Генрих с вами советуется о беседке! Беседка, она где будет стоять? В саду. А Марта говорит — я сам немецкого не знаю — фамилия у вас говорящая. И как раз про сад!

Дед помолчал. Все выжидательно смотрели на него. Прошло несколько минут и наконец он улыбнулся. Его обветренное лицо в глубоких морщинах, лицо человека, много работавшего на воздухе, смягчилось. В серых глазах промелькнуло удовольствие. Он хорошо поел. К нему пришел знакомиться дочкин босс. У него дом — полная чаща. Во всем порядок. Не стыдно и показать. И вот теперь вопрос этого начальника… Очень приятный, вообще, вопрос!

— Фамилия? Фамилия-то наша… В начале, точно, садовник был. Как не быть! И видно, плодовыми деревьями занимался. Примерно так. Это, видите, здесь у многих. Фамилия от ремесла. Пекари, мясники, кузнецы, садовники, плотников одних… Слышали, наверно, в России — Тишлер да Циммерман. Это ж плотники! Ну, «ман», понятно — кто. Человек, мужчина. А «циммер» — комната и «тиш» — стол. Вот и получается человек, который делает комнаты да столы. Но я про садовника не знаю. Зато про прадеда нашего…

И он опять замолчал. И тогда все дружно загомонили.

— Отец, расскажи гостю, интересно! Это же такая история! Не каждый может похвалиться. Праздник сам какой! Самый большой на свете. Сейчас про него во всем мире знают. Это шутка ли сказать Октоберфест и мы, наша семья среди основателей!

— Какой праздник? Как вы сказали? Что такое этот самый бер и… дальше как будто… тест? — переспросил Чингиз.

В ответ наступила тишина. Потом раздались неуверенные смешки. Наконец, хозяйка спросила.

— Чингиз Эминыч, вы шутите? Быть не может, что вы… Нет, правда, что ли?

Истина, голая как…

Да, он не знал. Трудно поверить, но это так. В самом деле, даже не так удивительно, что человек, не знающий языка — ни одного слова! — живущий в городе наездами, пусть и долго, осень привыкший проводить на море, нечего не слышал о главном баварском народном празднике. Главное, пожалуй, не в том, что он отсутствовал в сентябре и октябре. Что пива не пил и не любил.

Вот же сказал Довлатов, в ответ на вопрос, отчего не пишет об Америке, хоть живет здесь уж десять лет, примерно так.

— Да я живу не в Америке, а на Брайтон бич!

Ну, пусть на Брайтон бич. У него все же была своя семья, знакомые если не приятели, собутыльники в конце концов… А у Чингиза в Мюнхене кроме обслуги Ленц, по существу и не было никого. Он не был совсем уж нелюдимым. Ездил в Баку, виделся там с многочисленной родней. Колесил в России по делам. Его принимали и угощали, всячески развлекали и ухаживали за ним.

Да и потом — женщины! «Хорошие и разные», как пелось в одной песне его молодости. Кое-кого он в Мюнхен тоже возил. Ну, что тут долго разговаривать. Не знал, и все тут. От деда впервые услыхал.

— Видите какое дело, Бавария была когда-то королевством, — начал старик. Слушатель очень удивился, но вида не подал и переспрашивать не стал. Он и об этом слыхом не слыхивал. Как — королевство? Такое чуднОе слово, детское сказочное, как Золушка, Снегурочка и феи, было не его лексикона. Что Германия — государство, он понимал. Но…

А дед, тем временем, рассказывал дальше.

— Раз королевство образовалось, значит у него появился король. Король, как водится, женился, родился сын, который, пока папа не стал королем, был сыном курфюрста — тоже, неплохо, вообще-то говоря. Но теперь он сделался принцем.

Кронпринцу по имени Людвиг однажды тоже настала пора жениться. Невеста Терезе была родом из Саксонии. По поводу свадьбы собирались устроить празднества и народные гулянья. Об этом теперь и поговорим подробнее.

Жил был кучер! Ему пришла пора в армии служить. И вот…

История вопроса

У Чингиза был кабинет. И в нем — красивая удобная кабинетная мебель. Стол полированного дерева на львиных ножках. Шкафы.

У него все было! Использовал он это ВСЕ или нет, другой вопрос. Ну, например, вот — ноутбук. «Мальчик» купил. Мальчик показывал ему картинки. Сам Мамедов этой штуки побаивался. Но мы отвлеклись.

На этот раз на полированной столешнице лежала красивая красная папка аккуратно сброшюрованных бумаг. Обычно, на ней не наблюдалось ни пылинки, но и никаких других признаков жизни — только стоял прекрасный письменный прибор, полученный в подарок. Да… А теперь хозяин устроился в удобном кресле, с минуту полюбовался на труды своего референта, хоть ему бы в голову не пришло его так именовать, надел очки и приступил.

На первой странице крупным жирным шрифтом с петитом было написано:

Наполеоновская Германия Странно звучит, не так ли? Немецкая интеллигенция с энтузиазмом

восприняла первые шаги французской революции. Кант приветствовал ее из Кенигсберга, назвав заслуживающей восхищение попыткой искоренить произвол и установить верховенство закона. Победу французов восславил и молодой Фихте. В некоторых буржуазных кругах Нюрнберга отмечали день падения Бастилии — 14 июля. Когда Германузская армия появилась на берегах Рейна, многие немцы оказали ей радушный прием.

Государства средней и южной Германии по своему выиграли от управления наполеонидами. Был введен Гражданский кодекс, запрещены корпорации, признана свобода вероисповедания, отменены государственные привилегии.

Первого января 1806 года Наполеон сделал Баварское княжество Королевством. Дом Виттельсбергов имел особенно тесные связи с Германией. Один их них — Макс Иозеф первый с 1799 года был курфюрстом в столице Баварии Мюнхене. Его и провозгласил Наполеон первым Баварским Королем. А сын Макса Людвиг, девятнадцатилетний амбициозный юноша, сделался таким образом наследником престола.

Королевство Бавария объединило Швабские и Франкские земли. Резиденцией был избран Мюнхен. Но конечно, аристократии ранее самостоятельных земель не так просто было расстаться с привычными привилегиями. Лояльность доставалось и укреплялась с трудом.

Когда кронпринц собрался жениться, празднества должны были поспособствовать единству государства. Стать инструментом этого единства и его демонстрацией одновременно.

Свадьба

Свадьбу наследника престола и принцессы Терезе отпраздновали через четыре года после провозглашения Баварии королевством в 1810 году. Эта свадьба имела для Виттельсбергов династическое значение. Последнее торжество такого уровня произошло у них аж в 1722 году!

Принц Людвиг, родившийся в 1786 году, женился на восемнадцатилетней Терезе Заксен-Хильдбургхаузен. День их бракосочетания в честь короля отца назначили в день его именин 12-того октября. Церемония должна была состояться в придворной капелле Резиденции Мюнхена.

Мюнхенские стрелки собирались чествовать жениха и невесту парадом и соревнованиями по стрельбе, которые должны были продлиться до 21 числа.

На следующий день после бракосочетания тринадцатого устроили празднества для народа от имени царствующего дома. Город украсила иллюминация. Стены были увешаны транспарантами с аллегориями и восхвалениями королевства и короля. Шесть тысяч человек из самых состоятельных и уважаемых горожан было приглашено на танцы и ужин в четыре лучших городских гостиницы. А множество остальных щедро угощали на открытом воздухе. В среду 17-то октября состоялось следующее важное событие праздника — скачки.

Скачки 1810года

Скачки организовал кавалерийский дивизион Национальной гвардии третьего класса, части гражданской армии, в которую входили «руководящие мюнхенцы».

Поскольку Королевство Бавария отобрала привилегии самоуправления городов в пользу централизованной власти, офицеры гражданский армии теперь приняли на себя и представительские функции в государственной жизни. Они снова возобновили традицию проводить скачки, которые раньше были до 1786 года на Якоби ярмарке в западной части города на Свободной площади.

В центре площадки находилась королевская палатка для царствующего семейства. Собственно скачки продолжались только 18 минут. Но благодаря присутствию короля они происходили при колоссальном стечении народа со всей Баварии. Собралось около 50-ти тысячи человек!

В отличие от прочих празднеств, устроенных королевским домом для народа, скачки были организованы самими мюнхенцами ради чествования короля. Всеобщее воодушевление было так велико, что место проведения скачек было единодушно решено назвать в честь новоиспеченной молодой кронпринцессы Терезе. А само соревнование — обязательно повторить.

Кронпринц писал:

«Народные праздники особенно радуют меня. В них сказывается национальный характер, унаследованный детьми от родителей, которые в свою очередь переняли его от своих пращуров. Я бы тоже очень хотел иметь детей, которые будут настоящими баварцами. А в противном случае я их не так бы уж и хотел… Ведь мой отец Король воспитал настоящим баварцем и меня самого».

А директор Городского архива Мюнхена, шутя, заметил, что мюнхенским таксистам, которые каждый год клубятся около Терезиенвиезе — места проведения праздника, и собирают с этого поля — точнее, луга — хороший урожай, невдомек, что идея его проведения принадлежит их предшественнику, кучеру по профессии. Он в то время в качестве унтер офицера кавалерийского дивизиона Национальной гвардии третьего класса исполнял свой воинский долг в молодом Королевстве Бавария.

Кучера, а теперь младшего офицера звали Герман Баумгартнер по прозвищу «zum Spanner». И это именно он придумал в дополнение к прочим увеселением в честь свадьбы 12-го октября устроить конские бега.

Его командир майор Андреас фон Далль-Арми, мюнхенский коммерсант, нашел эту идею превосходной и реализовал в кратчайший срок. Он доложил о ней королю, получил согласие и уже через тринадцать дней на Зендлингской горе состоялись первые бега.

И вот семнадцатого октября после мессы в капелле национальная гвардия торжественным маршем проследовала из города к месту проведения бегов, на котором уже собрались сорок тысяч зрителей. Королю и его жены Каролин вместе с молодой четой выстроили собственный павильон. Для этого из Аугсбурга из цейхгауза специально доставили знаменитый Турецкий шатер.

И празднества начались! Сначала шестнадцать пар детей в национальных костюмах чествовали Королевское семейство венками и фруктами. А затем состоялись бега.

И что бы вы думали? Первое место в этих соревнованиях среди тридцати участников завоевал… кучер Герман Баумгартнер!!! А его командиру Далль-Ами мы обязаны тем, что этот патриотический праздник был не забыт и не стал чем-то, состоявшимся только один раз. Он предложил проводить его регулярно и назвать в честь кронпринцессы место его проведения «Терезиенвиезе», а принц это официально разрешил.

С1815 года легко произносимое и хорошо запоминающееся название «Терезиенвиезе», что означает — «Луг Терезе» окончательно вошло в обиход.

Праздник сначала не воспринимался именно мюнхенским. Это произошло значительно позже, когда уже его организация полностью перешла к самому городу. Со временем он из общенационально баварского сделался мюнхенским. И вот тогда город решил почтить двух своих граждан, которым он обязан идеей и воплощением первого «Октоберфест», как называют всюду его теперь.

Восьмого октября 1824 года Андреас Далль-Ами как гражданин, имеющий особые заслуги перед городской общиной, получил специально учрежденную для этого золотую медаль за «Основание, проведение и совершенствование Октябрьских празднеств». А в 1896 году в честь кучера и наемного городского извозчика, которого к тому времени уже не было в живых, по инициативе городского государственного архивариуса Эрнеста фон Дестоушеса в нижнем Зендлинге, одну из улиц назвали — Баумгартнерштрассе.

Праздник, конечно, со временем менялся. К скачкам — главной приманке для зрителей, присоединилась сельская ярмарка. Там продавали скот и, конечно, овощи и фрукты. Устраивались соревнования по стрельбе. Даже детские праздники и увеселения для школьников. Все это очень хорошо пополняло государственную кассу.

Но наступил 1819 год — решительного перелома в истории Октябрьских праздников. За год до этого Мюнхен и его магистрат получили особые конституционные права на самоуправление в королевстве Бавария благодаря специальному, посвященному этому эдикту. И с 25-го сентября 1819 года город стал единственным ответственным за его развлекательную часть. Теперь только он занимался его финансированием и организацией. Так обстоит дело и по сей день. Хотя так называемая «полезная» часть праздника по крайней мере до 1913 года находилась в ведении сельскохозяйственного союза Баварии.

Город постепенно выкупал земельные участки и одновременно препятствовал застройке поля для празднеств. Нужно было немало места. Ведь, к примеру, в 1830 году Мюнхен устроил дважды скачки, соревнования по стрельбе в птиц, оленей и неподвижные мишени, ринг для фехтования, и фейерверк. Не говоря уж о торжественной встрече для самого Короля!

Как же относились монархи к этому празднеству? Король Максимилиан Иозеф первый регулярно присутствовал на скачках. За исключением 1814 года, когда он отбыл на Венский конгресс. Он очень ценил роль праздника…

Чингиз читал! Тоже мне, происшествие — что тут удивительного? Если бы он взял, да и на воздух взлетел, заржал как жеребец или… Ну к примеру… Что бы такое еще придумать?

Но лучше, пожалуй, объяснить, что этот человек без крайней надобности не читал никогда и ничего! Вот разве, вывески…

Он знал, что ему требовалось. Слушал новости. Смотрел телевизор. Но читать? Да еще не для дела, а просто так? А тут он заказал материалы про Октоберфест, просмотрел их на русском и… остался недоволен. Не было ничего! Ни про королевство, ни про Баумгартнера…

Тогда он посоветовался с людьми. Послал своего парнишку-переводчика раздобыть книжки посерьезней, велел поискать а затем перевести. И вот теперь… Он и сам удивился, как это все стало ему до странности интересно.

Дед — прямой предок человека, который придумал Самый Большой Народный Праздник в Мире. Он, этот дед — его знакомец, дочь этого деда у него, Чингиза, по хозяйству, и… впрочем, не важно. Но в честь деда, то есть предка, хоть и это не важно, лучше думать — в честь деда — в этом городе, таком красивом, ухоженном, нарядном, со сверкающим и витринами и сказочной иллюминацией к рождеству, есть УЛИЦА!!! Так прямо и называется. Он был. Посмотрел. Никакой туфты!

А дед — кремень, к слову сказать, так и не согласился праздновать у Мамедова. Только дома. Зато его самого пригласил. Больше, сказал, чужих не будет. Семья выслушала это решение молча. Никто и не посмел возразить!

Мамедов собрал все, что можно. Он был мужик настырный, когда хотел. И скоро у него начали скапливаться материалы. Теперь его интересовало все.

Он заметил, что этот преимущественно сельскохозяйственный праздник, где главенствовали скотоводы, землевладельцы, охотники и им подобные, объединенные в собственные союзы, постепенно превратился в народные гулянья с аттракционами и морем особенного мартовского пива.

Скачки, вокруг которых все, собственно, началось, со временем отменили. Ярмарки с продажей скота, фруктов и овощей — тоже.

Соревнования по стрельбе продолжаются, но о них мало кто знает. Они происходят в закрытом помещении, где можно присутствовать только посвященным.

Многое увяло и полиняло, только не питье пива. И не просто так, а с особыми ритуалами — кулинарными и нет. С кренделями, огромными как свернувшиеся золотистые змеи. С пряниками величиной с тележное колесо!

Для него делают медовые твердые разноцветные пряники десятков сортов в форме сердец на ленточках, которые надевают на шею как украшение, жарят кур, бесчисленные сосиски и сосисочки, да что — сосиски, на вертеле запекают целых поросят и даже быков!

Разнообразная баварская снедь, — все это в особых павильонах и просто на улице расцвело пышным цветом и теперь принадлежало празднику так же, как великолепный парад его пивоваров во главе с бургомистром. Как чудесные народные костюмы для женщин и мужчин, в которые, кажется, целый город одевается в эти дни без различия пола, возраста, национальности и цвета кожи и которые носят в Мюнхене трудно произносимое название — «Дирндл».

Чингиз, крутой, одинокий человек ощутил незнакомое ему прежде чувство сопричастности. Он захотел составить собственное мнение. И решил на этот раз остаться в городе в сентябре. Для начала он заказал места в самой большой палатке для себя самого и семьи Ленц.

Они пришли. Готовились и собирались всерьез. Чингиз с веселым одобрением рассматривал красочные яркие костюмы Марты с Линой, женственные, нарядные, которые им очень шли! Эрик в кожаных штанах и шляпе с пером был тоже таким празднично необычным, что Чингиз впервые подумал, уж не надеть ли однажды ему тоже… Но нет, до этого было еще далеко!

В палатке — огромном помещении, украшенном гирляндами, заполненном людьми в похожих, но самых разных народных костюмах, где в центре из выгородки для оркестра гремела духовая музыка, было шумно и празднично. Они пришли в пять часов, посидели до семи, поглядели, как то и дело дружно поют за столами, как танцует, вскочив на скамейки, и в проходах, взявшись за руки, стар и млад, как иногда вместе запевает зал.

Чингиз спросил.

— Вижу, все пьют пиво. Пока… мирно. Неужто и пьяных нет? Марта ответила.

— Мы тут впервые. Дорого… Вы, Чингиз Эминыч, пригласили. Раньше я… детей-то сюда водила. Мы водили! Вы ж видели, тут аттракционы как у нас. Правда, у нас попроще, а все-таки похоже. Но, конечно, люди — знакомые — рассказывали. Вечером, чем позже, тем хуже. Станет неприятно. А сейчас… Мне нравится!

Чингизу тоже понравилось! И палатка, и обиход, и все это умение устроить праздник.

— Правильный я выбрал себе город! — сказал бывший бакинский миллионер. — Девушки, хотите тут что-нибудь еще или посмотрим другие палатки? Как, Генрих вам не сказал? У нас же есть еще пять. Там всюду заказано на четырех!

Выдержав с удовольствием паузу и полюбовавшись их благодарным изумлением, он увлек всех наружу, чтоб увидеть и другие самые знаменитые палатки, названия которых прочитал и запомнил намертво, как все, что впрямь его интересовало.

Тут была отдельная история, с этими палатками. Город, его магистрат и полиция с 1824 года специально решали, кому позволяется на Лугу продавать пиво в палатках. Таких было сначала ровно восемнадцать. Это число со временем увеличивалось. А к концу века вместо небольших прежних появились уже настоящие пивные залы.

Чтобы их строить и содержать требовались большие капиталы. Вместо мелких коммерсантов на сцену вышли большие мюнхенские пивоварни.

В «Гигантском зале» Георга Ланга с 1892 года мюнхенцы стали подавать специальное «визн» пиво. Речь идет об особом светлом мартовском пиве, крепче и дороже обычного, которое с 1871 варил Габриел Седлмаер (Franziskaner-Leistbrau) и разливал мюнхенский хозяин Михаэль Шоттенхаммель. Это его начали продавать затем во всех мюнхенских пивоварнях в качестве Октофестовского особого пива.

В юбилейный 1910 год были выстроены уже целых десять пивных залов, спроектированных знаменитыми архитекторами, такими как Габриель и Эммануель фон Зайдль и Герман Дюльфер, и выполненных строительными фирмами. В1871 году был основан союз Мюнхенских пивоваров, который поддерживает и охраняет марки мюнхенского пива вообще. А с 1952 года именно он защищает торговую марку напитков, именующихся «Визн» пивом, Мюнхенским Октоберфестпивом и «Визн-мартовским» пивом. Марки запатентованы. А на Октоберфест допускаются только и единственно свои мюнхенские же пивоварни! А контракты город заключает как прежде только на один год!!!

— Дядя Чингиз, — спросил еще подросток Эрик, — мы купим этого дракона? Он подбежал к продавцу расписных надувных монстров, шариков, змеек и сердец и стал подпрыгивать, стараясь дотянуться до игрушки.

— Ой! А тут пряники. Я…

— Эрик, это что такое? Сейчас же перестань, — сердито оборвала его Марта. Ты у мамы можешь… Нет, вообще, что за мода такая — клянчить! Ничего не… Марта, он у меня сегодня в гостях. Я с ним сам поговорю. Дома накажешь! Договорились?

— Ясно, купим! Пошли, ты выбери и скажи. Покажешь — это твоя работа. Я заплачу…

— А это будет твоя? — спросил мальчик под смех смущенных взрослых.

— Верно! Но ты еще будешь разговаривать. Я ведь могу только по-русски! А продавец не поймет.

— Дядя Чингиз, да ты все можешь. Я знаю, если тебе понравится, ты сам выберешь. И все поймут. Правда? Велосипед, машину, танк…

— А танк нам зачем? Нет, танк не будем. Давай-ка что-нибудь другое, — засмеялся на этот раз и Чингиз.

— Давай! Вот такую палатку! Чтобы все к нам приходили!

— И пили пиво? Смотри, тут много всего нужно. Они и пьют и едят. Где мы все это возьмем?

— А мы сами… Пиво? У меня в классе один парень. Его отец пивовар, мы все ходили смотреть. Там такие штуки — высокие из металла. А в них пиво.

— Сами? Ну, хорошо, давай, учись, и.. А что? Почему бы не купить? — Чингиз пожал плечами и взъерошил густую шевелюру мальчугана.

Палатка «Баварский гусь»

Маленький павильончик, увенчанный гусиной головой с ярко красным клювом, обещал посетителям жареных цыплят, свежие кренделя, усыпанные крупной солью, скромный выбор салатов и десерта и пиво, пиво, пиво разных сортов, но зато уже в изобилии!

Хозяйка в сопровождении двоих помощников — мускулистого мюнхенца Гюнтера и веселой чернокожей Адели из Камеруна сама работала за стойкой. Это была яркоглазая улыбчивая решительная блондинка, разворотливая, легкая на ногу и острая на язык. Она носилась с тяжеленными кружками по шесть в руке, обслуживая гостей внутри и снаружи, отвечала на шутки посетителей и ловко уворачивалась от слишком настойчивых из них, одновременно стараясь не обидеть, но и не обнадежить, что совсем не просто среди подвыпившей разгоряченной публики, особенно если повторяется едва ли не каждый день!

«Гусь» украшали сине белые в ромбик баварские флаги, бочонки с медными кранами и керамические высокие пивные кружки, а также плакаты с портретами хорошенькой хозяйки, обещавшей…

Ну вот, например. «Каждому нашему гостю, заказавшему сотую порцию цыплят, «Баварский гусь» дарит НАСТОЯЩЕГО ГУСЯ!» Или: «Спешите видеть! Самая красивая хозяйка палатки «Октоберфест»! Мы участвуем в парадном выезде со своей командой. Вас ожидает сюрприз!» «Дрессированный гусь!» «Умный осел выбирает Мюнхен вместо Бремена!»

Конкуренты ворчали и посмеивались, когда на парадном выезде, на открытие, грандиозном и богатом, среди повозок с кучером, запряженных великолепными лошадьми с любовно расчесанными хвостами и изукрашенными гривами в косичках, с нарядными седоками в сопровождении музыкантов однажды появился… смешной маленький ослик с густой челкой, семенящий перед повозкой в четыре колеса.

Ослика вел в поводу веселый парень, в повозке сидела красивая блондинка. И не одна. Рядом невозмутимо разместился большой белый с черным пес. На коленях девушки мурлыкал кот. А за спиной в высокой решетчатой клетке наподобие клеток для попугаев — огромная серая гусыня, время от времени хлопала крыльями и степенно, но громко выговаривала что-то свое, гусиное в ответ на звонкое кукареканье.

Что? Какое такое кукареканье? Ну, дело в том, что в довершение всего этого непотребства на плече парня сидел петух с роскошным хвостом, крепко уцепившийся за кожаные лямки его штанов не хуже беркута. Этот — то вот петух, не глядя на неурочное для его племени время, орал «кукареку» с периодичностью неутомимой кукушки.

Сразу три издания — вечерняя и дневная мюнхенские и даже солидная «южно-немецкая газета» заметили необычную компанию и поспешили поделиться новостью с читателями.

На повозке, расписной и заметной, крупными буквами стояло: «Баварский гусь». Блондинка с кренделем и кружкой в руках смотрелась великолепно. Народ прочитал и повалил валом. Конкуренты перестали смеяться и призадумались.

А в палаточке появился аккордеонист. Он был, краснощекий, с длиннющими седыми густыми усами, словно берущими реванш у несколько уже поредевшей шевелюры.

Якоб носил замшевые штаны до колен на лямках и толстые вязаные носки. Его кожаные ботинки из выворотки украшали эдельвейсы. Эдельвейсы красовались и на пуговицах из рога, и на рубашке в мелкую розовую клетку, и на небольшой зеленой шляпе с перышком, лихо задранным вверх.

Аккордеонист играл и пел. Посетители радовались и подпевали. Пиво лились рекой. И скоро палаточка для такого количества желающих оказалась тесновата…

Как быть? Взять кредит? Расширяться или подождать? Хозяйка Яна, работавшая как вол в эти сентябрьские дни, кормившие целый год, ломала голову. Нет, долгов она не хотела и боялась. Вмести с тем, можно и упустить удачу…

Такие мысли роились у нее в голове, пока губы весело улыбались, сильные пальцы отсчитывали деньги, а синие глаза бросали цепкие взгляды по сторонам, ничего не упуская. Когда на пороге появились новые посетители и остановились в нерешительности, она мигнула Адели и та подлетела к ним, сияя своей неотразимой улыбкой на шоколадном лице с глазами лани.

Солидный мужчина лет пятидесяти с хвостом, дорого и модно одетый южанин с замкнутым лицом и зоркими колючими глазами на загорелом лице не спеша оглядывал зал. На его левой руке блеснуло кольцо. Яна невольно заметила. И в голове мелькнуло, что этот не похож… словом, вряд ли будет надевать побрякушки — сразу видно. Так, это что — бриллиант? Ну, тогда она, пожалуй, еще такого не видала. Очень уж большой, странной формы.

Все тряпки фирменные. Верно, богатый турок. А возможно и араб. В этом она мало разбиралась.

Было еще довольно рано и много свободных мест. «Солидного» сопровождали еще двое — молодые парни, ничем не отличающиеся от прочей мюнхенской публики. Они уселись вместе, и парни заговорили между собой. Южанин же продолжал пристально, почти неотрывно смотреть на Яну.

Все же, наверно, турок. В Мюнхене очень много народу из Турции. И такой разный народ! Здесь живущие и работающие, но родившиеся еще там, здесь в Германии уже и родившиеся, их родственники и гости… Многие говорили на немецком лучше нее самой. Другие не знали ни одного слова.

Яна старалась никому не задавать обычный при знакомстве вопрос: «Откуда вы?» Сама этот вопрос терпеть не могла и к другим с этим не приставала. Ее вечно донимали расспросами про Польшу, часто просто не зная, как начать разговор и что сказать. А надоедает до чертиков! Вот она и не спрашивала. Хоть иногда интересно, что скрывать…

Как этот тип на нее уставился! Вроде ничем уж не удивишь, но… это, пожалуй, чересчур! Не стесняется совершенно. Пялится так упорно, что как-то даже не по себе… Не позвонить ли ей… да нет, чепуха! Она не из пугливых, хоть и всегда побаивалась южан. Их темперамент, обидчивость, а иногда дремучая уверенность самца, что можно…

Как же? Она ему пиво подает? Платье открытое? Хохочет с мужиками?

Честные женщины дома сидят и без мужчин и старших никуда не ходят. Значит с другими можно, так почему ему нет?

Зал тем временем начал заполняться. Вошла целая группа итальянцев и расселась посередине. Большая семья с чадами и домочадцами поискала, где удобнее, и с помощью Адели стала усаживать детей-школьников и двух пожилых полных матрон. Шумная ватага молодых парней, которых здесь именуют охотно — бурши, подошла вместе к стойке и заказала пиво, закрыв ей общий обзор.

Яна отвлеклась и скоро забыла о пристальных взглядах приметного посетителя.

Прошло около часа, появился аккордеонист, посетители оживились. Несколько человек вскочили на скамейку и принялись, стоя, танцевать.

Постепенно к вечеру родителей с детьми сменили компании приятелей и парочки, но южанин с друзьями не уходил. Их обслуживал Гюнтер. Он то приносил им цыплят, то пиво, которое исправно поглощали спутники «солидного».

Гюнтер как раз только отошел, вернее, на крыльях отлетел от их стола — он носился по залу стрелой, наступило самое горячее время — как заметил краем глаза одного из спутников помоложе. Тот встал и начал пробирался к стойке. Странно… Еще что-нибудь? Так почему не к нему?

А молодой человек, лавируя между столиками и скамейками, переждал других, обменялся с Аделью парой слов и, покачав головой в ответ на ее вопросительный взгляд, терпеливо стал ждать, пока освободится Яна.

— Что угодно господину? — наконец, приветливо спросила хозяйка, — что-нибудь не так?

Яна глянула на этого плечистого рыжеватого баварца с серьгой в ухе и тут же все вспомнила. Южанин! Отчего-то ей снова стало не по себе. Она поискала глазами — сидит! Они за столиком Гюнтера. Так что ему…?

— Уважаемая госпожа Вишневска, мой друг Чингиз приглашает вас за наш столик и спрашивает, что вы позволите для вас заказать?

— Ваш друг? — она повернула голову и с неудовольствием убедилась, что южанин продолжает сверлить ее глазами.

— Вон он, его миланский сиреневый пиджак вместе с мексиканским загаром трудно не заметить, — засмеялся рыжий и лукаво подмигнул. Вот оно как, мексиканским!

— Но вы-то из Мюнхена?

— Я-да!

— Ну значит, вы понимаете, что я на работе. Передайте, пожалуйста, своему другу, мою признательность. Но…

— Я так и думал, но он упрямый, как бык. Он сам недавно только узнал про наш Октоберфест и теперь очень им интересуется. И вот теперь…. Вы понимаете, он по-немецки почти не говорит. Видите ли, это крупный предприниматель. Он вбил себе в голову… Дорогая пани Яна, Вы позволите мне вас так называть? Он мечтает с вами познакомиться. Это такой человек! Он чудак, конечно. Но деньгами сорит под настроение, и… Он может, к примеру, инвестировать сумасшедшие деньги в ваше дело… Ведь «Гусь» принадлежит Вам?

Яна порозовела. Разговор принимал неприятный оборот. Надо сразу поставить этого наглеца на место.

— Уж не хотите ли вы сказать, ваш «мексиканец» полагает, что может все купить? Мюнхен не Мексика! Ни я, ни «Гусь» не продаемся. Если ему неймется, то… — она явно была задета, а потому плечистый в ответ сделал круглые глаза.

— Как можно? Вот вы уже и рассердились. Уверяю вас, он не имел в виду ничего обидного!

Обаятельно улыбаясь, рыжий подъезжал так и эдак, но Яна быстро взяла себя в руки.

Она стала отшучиваться, а потом извинилась, и, подозвав Адель, просто ушла куда-то внутрь помещения за занавеску. Баварец развел руками и вернулся к столику. Вскоре они расплатились с кельнером и тоже ушли. Но с этого дня «сиреневый пиджак», который, впрочем, менял расцветки и фасоны, стал постоянным посетителем «Гуся» и сидел, сидел, сидел с сопровождающими и без, хоть уже не пытался пригласить за столик хозяйку. Зато смотреть, ему было нельзя запретить. И он смотрел, только и всего.

Ну, не совсем. Каждый день ровно через четверть часа после появления Яны на рабочем месте в «Баварский гусь» стал являться курьер с небольшим, но прекрасно составленным букетом цветов и затейливо упакованной коробочкой.

Лучшие мюнхенские кондитеры, швейцарский и бельгийский шоколад, Германузское шампанское…

— Шефин, — сказала как-то Адель, — смотри, — эти презенты — дорогие. Но как сделано! У человека много денег. Он мог таскать тебе огромные коробки конфет и охапки роз. А он заказывает у шоколатье крошечный тортик с твоим именем, пирожные с нашей эмблемой из золоченых орешков. Шлет тебе коллекционное вино. Надо отдать ему должное, этот мексиканец… Пора сказать ему спасибо! И если хочешь, пошли меня. Это тебя ни к чему не обяжет, а мне чихать. Хотя… Как с ним разговаривать? Немецкий он не знает, испанский не знаю я. С франкоязычным бы не было проблем, а…

— Сейчас ты скажешь, английский у нас по части Гюнтера. Все верно. Да может, это не он? Курьер объясняет каждый раз, что это все для меня. Но открыток нет. Нет и визитной карты. Да если бы и была… Ох, не знаю… Представь себе, что же я скажу? Спасибо? Наверно, мне следовало сразу отказаться. И пусть вернут отправителю. Я не знаю этого человека! Но ты права — все это небольшое, изящное, со вкусом… Тут ведь сама себе покажешься вульгарной дурой, устроив по этому поводу показательный цирк!

— Но тебе интересно? — не отставала Адель.

— Конечно, интересно. И тревожно. Ищешь его глазами, неловко и вместе с тем… Кстати, уже семь часов, а его столик пустой! Слушай, сегодня с утра было так много дел и еще, помнишь, света не было из-за короткого замыкания, мы перепугались — как с холодильником, все испортится…

— Подожди, ну и…? — включился Гюнтер, незаметно подошедший, чтобы наполнить кружки и услышавший этот разговор.

— Я говорю — нет нашего мексиканца! Он не пришел. А утром не было курьера! Мы с вами закрутились и про него забыли. Не было — понимаешь? Вот все и кончилось. И хоть приятно, не спорю, что скрывать, а все-таки…

— Яна! — прервал ее негромко Гюнтер.

— А? Что?

— Обернись, пожалуйста. К тебе пришли.-

Лавируя среди посетителей, к стойке приблизилась девушка в форменном курьерском костюме. Она поздоровалась и спросила, переводя глаза с одного на другого из троицы, обслуживающей «Гуся».

— Простите, я ищу фрау Вишневска. Может, я неправильно произнесла… Вот тут написано! Пакет хозяйке «Баварского гуся», — и она протянула толстый конверт в коричневой обертке.

— Это я, — Яна даже немного побледнела. На этот раз не презент, а что-то другое.

— Отлично. Распишитесь, пожалуйста! — курьер вручила Яне конверт, получила от нее в ответ подпись и улетучилась.

В этот день было полно посетителей еще и потому, что ожидался футбол. На стене «Гуся» для этого имелся телевизор. В зале сновали помощники — студенты, которых на такой случай приглашали на условиях почасовой оплаты когда надо.

Яна не выдержала. Она мигнула своим и все трое дружно вылетели в подсобку. Яна дрожащими пальцами разорвала конверт.

— Шефин! Да не волнуйся ты так, давай-ка я посмотрю.

— Нет, ничего! Ой, да это билеты! И сразу два…. Но на этот раз еще открытка. На маленьком кусочке атласного картона стояло несколько слов. С соблюдением всех правил грамматики и самой утонченной вежливости глубокоуважаемую госпожу Вишневска очень просили принять два билета в оперу. Кроме того ей предлагалось самой решить…

— Нет, ребята! — восхитилась Адель, — как хотите, а он… А-то уверена, что это мексиканец! До чего же изобретательный тип!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В Книге «Коллекция королевы» описаны приключения молодого Петра Синицы и история его взросления