Где бы ты ни был

Джеймс Эдвин Ганн

Джеймс Эдвин Ганн (1923–2020) – американский писатель-фантаст, критик, преподаватель, профессор Канзасского университета, основатель мемориальных премий Старджона и Кэмпбелла. Дважды лауреат премии «Хьюго», грандмастер «Небьюлы», автор почти двух десятков романов и более ста рассказов и повестей. В сборник вошли повести и рассказы из сборников «Время колдовства» и «Будущее несовершенное», в которых представлены самые популярные темы фантастики 1960—1970-х годов: тревога за будущее мира, ирония по поводу «войны полов», магия, психоанализ, искусственный разум и многое другое… Повесть «Где бы ты ни был» с момента публикации в нашей стране пользовалась большой читательской любовью и была дважды перенесена на экран. В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

James Gunn

The Man who Invented Tomorrow

Future Imperfect

The Witching Hour

© James Gunn, 1964, 1970, 2000, 2014

© Перевод. Н. Виленская, 2017

© Перевод. А. Корженевский, 2019

Школа перевода В. Баканова, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

* * *

Где бы ты ни был

Понаблюдав некоторое время, как убегает колесо по дороге, Мэтт очнулся от столбняка и погнался за ним.

— Стой! Стой, черт тебя задери!

Колесо с прямо-таки садистским весельем подскочило высоко в воздух и покатилось еще быстрей. Пробежав по жаре еще ярдов сто, Мэтт наконец догнал его и своротил набок. Колесо лежало, крутясь, как перевернутая на спину черепаха. По шее у Мэтта струился пот.

Вблизи словно серебряные колокольчики зазвенели. Смеется кто-то? Лес, редкий у вершин хребта Озарк, постепенно густел, спускаясь к голубому, манящему прохладой горному озеру, но здесь Мэтт не видел никого, кроме какой-то девчонки, бредущей по пыльной дороге с низко опущенной головой — не похоже, чтобы смеялась она.

Пожав плечами, он вытер лоб рукавом. Солнце Южного Миссури в конце июня припекает слишком сильно для какой бы то ни было работы — зря он, кажется, приехал сюда.

Воздух мерцал от зноя, красная пыль медленно оседала. Мэтт покатил колесо обратно к старому зеленому «Форду». Оно не сопротивлялось и как будто раскаивалось, что попыталось сбежать, однако перемазался Мэтт порядочно.

Прокол случился на одном из немногих ровных участков, но колесо мчалось как с крутой горки.

И надо же такому стрястись на этом коровьем проселке, в двадцати пяти милях от хижины. Нет бы на шоссе, где можно дотащиться до сервиса. Бегство колеса достойно замыкало серию мелких досадных случайностей, оставивших болезненные следы на голенях и костяшках Мэтта.

Ну что ж, он сам стремился к уединению, потому и согласился, когда Гай предложил ему свою охотничью хижину. Идеально, казалось бы, для написания книги… именно что «казалось». Похоже, здесь уйму времени придется потратить на элементарные бытовые проблемы.

Мэтт осторожно уложил колесо позади машины, достал из багажника запаску, надел ее на левую заднюю ось, прикрутил и вздохнул — на этот раз с облегчением.

Дзынннь! Кланг!

Мэтт посмотрел вниз. Из колпака, дюймах в двух от его ноги, только что выпала последняя гайка.

Его ругань, долгая и подробная, включала в себя непристойные действия с неодушевленными предметами.

Есть в машинах нечто кардинально чуждое человеку. Сначала они прикидываются покорными рабами, а потом, в один прекрасный момент, восстают против своих хозяев.

Хотя, возможно, все дело в самом человеке. У одних все идет через пень-колоду: бутерброды падают маслом вниз, полки валятся, мячи для гольфа улетают в лесную чащу, другим же вещи служат безропотно. Чем объяснить этот мистический союз — удачей, мастерством, опытом? Мэтт подозревал нечто более сознательное и даже зловещее.

Взять хоть его катастрофические занятия химией. Чуть экзамен не завалил, хотя делал все как положено: выделил, профильтровал, растворил, снова выделил. Профессор — как же его звали, Уодсуорт? — прочел результаты, нахмурился и спросил:

— А окиси вы там, случайно, не обнаружили?

— Окиси? — растерялся Мэтт. — Нет там никакой окиси.

После простейшего опыта окись, конечно, нашлась.

Вспомним также стычки с фрезерным станком и с рейсфедером, который отказывался провести прямую линию, хоть убей. Решив, что с такими руками инженера из него не получится, Мэтт перенес свои интересы в менее материальную область и теперь сомневался, правильно ли он поступил.

Что на этот раз? Кобольды, зловредные духи? Может выйти хорошая статья для «Джорнэл оф»…

Смех, точно смех. Та девчонка подошла совсем близко и хихикала почем зря. Лет тринадцати, не выше пяти футов росточком, в выцветшем бесформенном синем платье, с грязными босыми ногами и длинными, мышиного цвета косами. Совсем дурнушка, если бы не большие голубые глаза.

— Что смешного? — прорычал Мэтт.

— Вы б лучше на лошадь сели.

— Эта шутка только что дошла до ваших краев?

Мэтт, злой как черт, собрал гайки. За одной, конечно, пришлось лезть под машину.

— Чего ты тут стоишь? — рявкнул он.

— Так просто.

Ну что с ней такой поделаешь. Мэтт снова затянул гайки. Потная шея свербела, но чесаться при девчонке он не хотел.

— Шла бы ты домой, — сказал он, вставая.

— Нельзя мне.

— Что значит — нельзя? — Мэтт убрал домкрат.

— Я сбежала. — Голубые глаза увлажнились, одинокая слеза прочертила дорожку на грязной щеке.

Мэтт, не позволяя себе расчувствоваться, закинул в багажник спущенное колесо, захлопнул крышку. Солнце уже снижалось, а двадцать пять миль на этой богом забытой дороге займут добрый час.

Он сел за руль, запустил двигатель, оглянулся на понурую маленькую фигурку и отпустил сцепление.

— Мистер! Эй, мистер!

Он затормозил и высунулся в окно.

— Что еще?

— Домкрат забыли.

Мэтт, сдав назад, молча вышел, уложил в багажник домкрат, спросил:

— И куда же ты теперь?

— Никуда.

— Что значит — никуда? Родственники у тебя есть? — Она печально потрясла головой. — А друзья? — Тот же ответ. — Значит, возвращайся домой!

Мэтт захлопнул дверцу. Не его это дело. Проголодается — вернется как миленькая. Он включил вторую скорость. А нет, так кто-нибудь ее подберет. Он, в конце концов, не благотворительная организация.

Он опять сдал назад и сказал:

— Залезай.

* * *

Девчонка, подскакивая на ухабах, пищала в полном восторге.

— Осторожно, не урони. — На сиденье между ними лежала стопка картонных папок. — Я, между прочим, год над этим работал. — Мэтт переложил их назад, на пишущую машинку, воткнутую между двадцатифунтовым мешком муки и коробкой с яйцами.

— Целый год?

— Да. Это заметки для книги.

— Так вы книжки пишете?

— Это будет научный труд. По психологии. Если точнее, о полтергейсте.

— Чего это — пол-тер-гейст?

— Немецкое слово. «Полтер» значит «шумный», «гейст» — дух. Шумный дух.

— А, про духов, значит, — со знающим видом сказала она.

— Это просто суеверие, — нетерпеливо пояснил Мэтт. — Люди приписывают духам то, чему не могут найти научного объяснения. Нет никаких духов, которые переворачивают столы, стучат или швыряют предметы. Все это можно объяснить вполне естественным образом. Но ты, наверно, не любишь читать?

— Нет, люблю.

— Ну уж точно не научные книжки.

— Всякие. Про полтергейстов особенно.

Мэтт почему-то ощутил раздражение.

— А где ты живешь?

Она замерла, перестав подпрыгивать.

— Я домой не пойду.

— Почему это? Только не говори опять, что сбежала, — гнусаво передразнил он.

— Па опять с меня шкуру спустит.

— Он тебя бьет?

— Угу, все больше ремнем. Вот, глядите. — Она задрала юбку и засучила штанишки, сшитые, похоже, из мешковины.

Мэтт взглянул и тут же отвел глаза. Бедро с большим темным кровоподтеком было слишком округлым для тринадцатилетней. Он где-то читал, что девочки в этих горах взрослеют раньше обычного.

— За что он тебя так?

— Да просто злится.

— Ну какая-то причина ведь должна быть.

— Когда пьяный, бьет, потому что выпил, а когда трезвый — потому что не выпил еще. Вот так вот.

— Но говорит-то он что?

— Не могу повторить, — потупилась девочка.

— Хорошо, но чего он от тебя хочет?

— А-а! — Она поразмыслила. — Чтобы я замуж вышла. Нашла себе парня, который переедет к нам и будет работать. От девчонок, говорит, проку нет, зря только хлеб едят.

— По-моему, ты еще мала для замужества.

— Мне шестнадцать, — сообщила она, посмотрев на него краем глаза. — У сверстниц моих по ребятенку уже, а то и по два.

Шестнадцать! Не может быть. Это ее платье, впрочем, скрывает многое… не забудем и про бедро.

— Замуж, замуж! — проворчала она. — Как будто я сама не хочу. Я не виновата, что парни от меня бегают.

— С чего бы это? — саркастически ввернул Мэтт.

— Вы такой милый, — улыбнулась она. Она становилась почти хорошенькой, когда улыбалась, — с поправкой на местность.

— Нет, правда: почему они бегают?

— Из-за па тоже, кому охота с ним в одном доме жить. А так я, наверно, невезучая просто. Почти год с одним гуляла, а он ногу сломал. Другой упал в озеро и чуть не утоп. И все, главное дело, меня винят! Ну поругались мы, и чего?

— Тебя, говоришь?

Она энергично кивнула.

— Которые подобрее говорят, что я приношу несчастье, а другие и вовсе невесть чего выдумывают. Вот парни больше и не ходят ко мне. Я, говорят, раньше на пуме женюсь. А вы женаты, мистер?..

— Райт, Мэтью Райт. Нет, не женат.

— Райт, — протянула она. — Эбигейл Райт. А что, красиво.

— Эбигейл Райт?

— А я чего, так сказала? Смешно… Вообще-то я Дженкинс.

Мэтт сглотнул и сказал твердо:

— Я отвезу тебя домой. Говори, как проехать, или вылезай прямо здесь.

— Так ведь па…

— Куда ты, собственно, собралась со мной ехать?

— К вам, куда же еще.

— Это неприлично.

— Да? Почему?

Мэтт мрачно притормозил.

— Ладно, — покорилась она с видом христианки, идущей к львам на арену. — На следующем перекрестке направо.

Куры, квохча, разбежались, свиньи в хлеву за домом подняли визг. Домик из двух комнат с косой верандой если и был знаком с краской, то шапочно и очень давно.

В шатком кресле на веранде покачивался крупный чернявый мужчина с буйной шевелюрой и густой бородой.

— Па, — шепотом пояснила Эбигейл.

Мужчина продолжал покачиваться как ни в чем не бывало. Ему что, каждый день дочь обратно привозят? Может, и так.

— Все, приехали, — нервно объявил Мэтт.

— Не могу я выйти, он на меня сразу накинется. Вы с ним поговорите сначала, спросите, зол он на меня или как.

— Ну уж нет, — сказал Мэтт, посмотрев еще раз на молчаливого папу. — Я свой долг выполнил, привез тебя, а теперь до свидания. Не сказать, чтобы рад был с тобой познакомиться.

— Вы такой хороший, такой красивый. Не хочу говорить папе, что вы мной попользовались. Он просто жуть какой, когда обозлится.

Мэтт после долгой паузы вылез, подошел к веранде, занес ногу на ступеньку.

— Я тут вашу дочь на дороге встретил…

Качалка не останавливалась.

— Она убежала, — добавил Мэтт.

Дженкинс молчал. Выражение верхней, не закрытой волосами части его лица при ближайшем рассмотрении сильно не понравилось Мэтту.

— Я привез ее обратно домой.

То же качание и то же молчание. Мэтт, быстро вернувшись к машине, достал из бардачка пинту бурбона.

— Напомни мне больше с тобой не встречаться, — сказал он Эбигейл и спросил ее отца: — Выпить хотите?

Одна ручища прижала бутылку к нагруднику выцветшего комбинезона, другая открутила колпачок. Бутылка запрокинулась к некрашеному потолку, нырнула в нечесаные баки, забулькала и вернулась ополовиненная.

— Слабовато, — сказал Дженкинс, однако бутылку не отдал.

— Я привез домой вашу дочку, — повторил Мэтт.

— Зачем?

— Больше ей идти было некуда. Она, как-никак, здесь живет.

— Она сама отсюда сбежала.

— Да, я знаю. Девчонки этого возраста кого угодно довести могут. Пообщавшись с вашей, я в чем-то вас понимаю, но она все-таки ваша дочь.

— На этот счет у меня есть сомнения.

Мэтт набрал воздуха и попытался еще раз:

— В семьях приходится уступать друг другу. Даже если дочь выводит вас из себя, бить ее не годится. С точки зрения психологии…

— Бить? — Дженкинс поднялся с качалки, как Нептун из морской пучины. Мэтт был ростом около шести футов, но фермер, даже учитывая высоту веранды, превышал его на несколько дюймов. — Да я ее сроду пальцем не трогал.

Пораженный Мэтт заметил, что Дженкинс дрожит.

— Заходите. — Хозяин показал бутылкой на темный дверной проем.

Мэтт нерешительно вошел внутрь. Под ногами что-то хрустело.

Дженкинс зажег керосиновую лампу, и перед Мэттом предстала картина разгрома. На полу битая посуда, стулья разломаны. Стол задрал кверху три ножки, четвертая валялась отдельно.

— Это все она? — пролепетал Мэтт.

— Вы еще вторую комнату не видали. — Голос у Дженкинса тоже дрожал, что при его масштабах прямо-таки пугало.

— Но как? Верней, почему?

— Я не говорил, что это Эб. — Дженкинс мотнул бородищей, и стоящему рядом Мэтту захотелось чихнуть. — Оно само по себе делается, когда ее что расстроит. А она сильно расстроилась, когда ее Дунканов парень бросил. Стулья подскакивали и бились об пол, стул плясал по всей комнате, посуда так и летала. Да вот, гляньте! — Он отвел длинные патлы с затылка и показал большую красную шишку. — Даже думать неохота, что с самим парнем станет. Надо бы поучить девку, так? Надо-то надо, но я скорей суну руку в гнездо к гремучкам.

— Само по себе, говорите?

— Ну да. Что, не верится? Я бы тоже не поверил, кабы сам не видал и не испытал на себе. — Дженкинс потер свою шишку. — Такое и раньше случалось, лет пять-шесть как началось. Стала Эб в возраст входить, оно и…

— Ей же всего шестнадцать.

Дженкинс, посмотрев через дверь на машину, снизил голос до хриплого шепота:

— Какое там, за восемнадцать перевалило. Это она просто выглядит как малявка… вы уж не выдавайте меня.

Единственная уцелевшая тарелка слетела с полки и разбилась у самых ног Дженкинса. Он отскочил и затрясся еще сильнее.

— Вот, видали?

— Упала, — сказал Мэтт. — Бывает.

— Околдовали ее, вот что. — Дженкинс судорожно глотнул из бутылки. — Может, я ей плохим отцом был. Как мать померла, так она и давай чудить. Не сказать, чтобы только к худу: за водой мы давно не ходим, бочка у веранды завсегда полная. Но как заневестилась она да начала из-за ухажеров переживать, жизни не стало вовсе. Люди нас стороной обходят, вещи скачут по всему дому — на стул и то страшно сесть. Мочи уж нет, сынок! — Глаза Дженкинса, к ужасу Мэтта, налились слезами. — Выпить и то больше не с кем, да и в страду никто не поможет. А у меня спина больная, утром иной раз с постели трудно подняться. Слушай, сынок: ты человек городской, ученый и Эб вроде бы приглянулся. Забрал бы ее с собой, а? — Мэтт попятился к двери. — Она знаешь как хорошо готовит, сковородка у ней точно к руке приросла. Я ж не прошу тебя жениться, это не обязательно.

Мэтт продолжал пятиться, мотая головой что есть силы.

— Вы с ума сошли. Не могу же я увести девушку просто так. — Он уже собрался улепетнуть, но тяжелая рука удержала его на месте.

— В наших краях всякий, кто провел больше двадцати минут наедине с девушкой, обязан на ней жениться. Тебя я, поскольку ты приезжий, не заставляю, но Эб ведь сама от меня ушла, и незачем было обратно ее везти. Знаешь, сколько ест эта девка? Больше меня.

Мэтт достал из бумажника двадцать долларов.

— Вот, держите. Это немного скрасит вам жизнь.

Дженкинс потянулся было к деньгам и отдернул руку.

— Не. Ты ее привез, ты и увези.

Мэтт, содрогнувшись, добавил еще одну двадцатидолларовую бумажку.

Дженкинс, обильно потея, зажал банкноты в ладони.

— Ладно, уговорил.

Мэтт, точно вырвавшись из сумасшедшего дома, рванул дверь машины.

— Вылезай, все в порядке.

— А как же па?

— С этих пор он будет для тебя нежным отцом. До свидания.

Эбигейл вышла и зашагала к веранде. Дженкинс съежился и как-то сразу уменьшился.

— Мерзкий, грязный старикан, — сказала она, проходя в дом. Он хотел опять глотнуть из бутылки, но та загадочным образом опрокинулась над его головой и вылила весь бурбон ему на макушку.

Дженкинс, став еще больше похож на Нептуна, устремил скорбный взгляд на Мэтта. Тот поскорей развернулся и выехал со двора. Оптический обман, несомненно. Не может бутылка висеть в воздухе без всякой поддержки.

Гай дал ему подробные указания, как найти хижину, но Мэтт колесил по горам уже два часа и зверски проголодался.

На четвертом заходе ему вроде бы попался подходящий под описание домик, только там, судя по свету в окнах, уже кто-то жил. Мэтт подъехал к нему по крутой аллее, надеясь хотя бы дорогу узнать.

У двери его встретил запах поджаренного бекона. Мэтт постучался, глотая слюнки. Вдруг и поужинать пригласят?

Дверь открылась.

— Чего вы так долго?

— Нет… — заморгал он. Прямо как в старом водевиле, где пьяный раз за разом стучится в один и тот же гостиничный номер и под конец жалобно спрашивает: «Вы что тут, все номера занимаете?» — Что ты здесь делаешь? Как ты…

Эбигейл втащила его через порог. Чистота, все сияет, обе нижние койки аккуратно заправлены, на столе два прибора.

— Па передумал, — объяснила она.

— Это нечестно. Я ему дал…

— Вот, держите. — Она достала из кармана две скомканные двадцатки, добавив к ним доллар и тридцать семь центов мелочью. — Па прислал бы больше, да нету. Он харчами добавил.

Мэтт тяжело опустился на стул.

— Я не говорил тебе, где эта хижина. Я сам не знал где. Как же ты…

— Я это умею — места находить и вещи потерянные. Как кошка.

— Но как ты сюда добралась?

— Приехала. — Мэтт невольно покосился на стоящую у стенки метлу. — Па мула мне дал. Я его отпустила, он домой сам вернется.

— Нельзя тебе оставаться здесь. Это попросту невозможно!

— Тише, мистер Райт. Ма всегда говорила, что не стоит ничего решать на пустой желудок. У меня ужин готов — оголодали уже небось.

— Решать тут нечего, — огрызнулся Мэтт, глядя, как она ставит на стол поджаренные ломти бекона под сливочным соусом, кукурузные початки, пышные бисквиты, масло, домашний джем, ароматный кофе. Разрумянившись от плиты, она стала почти красавицей. — В рот ничего не возьму, — сказал он.

— Чепуха, — отозвалась она, наполняя его тарелку.

Бекон таял во рту. Мэтт начал есть и убедился, что все здесь, впервые на его памяти, приготовлено точно так, как он любит.

Сытый и довольный, он откачнулся назад, закурил сигарету.

— Будь время, испекла бы вам персиковый пирог, — сказала Эбигейл, наливая ему третью чашку кофе. — Он у меня хорошо выходит.

Мэтт лениво кивнул. Неплохое возмещение за…

— Нет! — Стул хлопнулся на все четыре ножки. — Не пойдет. Нельзя тебе здесь оставаться. Что скажут люди?

— Да кому какое дело. Па вон все равно. И потом, я могу сказать, что мы поженились.

— Не надо, — прохрипел Мэтт. — Пожалуйста.

— Позвольте мне остаться у вас, мистер Райт. Я стряпать буду и все такое. Никаких хлопот вы от меня не увидите, честное слово.

— Слушай, Эбби. — Он взял ее за руку, на удивление мягкую. Она скромно потупилась. — Ты славная девушка и готовишь лучше всех, кого я знаю. Со временем станешь кому-нибудь хорошей женой — зачем тебе губить свое доброе имя, живя здесь с одиноким мужчиной? Ты должна немедленно вернуться к отцу.

Она будто помертвела и прошептала чуть слышно:

— Хорошо, будь по-вашему.

Мэтт, опьяненный внезапным успехом, открыл перед ней дверь, усадил в машину, сел сам. Эбигейл забилась в уголок и на него не смотрела. Ему стало стыдно, как будто он ударил ребенка. Бедняжка, подумал он — и приказал себе не валять дурака.

Он нажал на стартер, но машина не заводилась: мотор работал на холостых оборотах.

Он покосился на Эбигейл. Да нет же, что за нелепость. Она не выходила из дому после его приезда. Он стал настоящим параноиком, когда ее встретил, — нельзя же все сваливать на несчастную деревенскую девушку. И хватит жать на кнопку, так и аккумулятор посадить можно.

— Ладно, не выставлять же тебя на ночь глядя. Переночуешь один раз здесь.

Они молча вернулись в дом и занавесили нижние койки, прикрепив одеяла к верхним. В процессе Мэтт ощущал ее сладкий женский запах и помимо воли к ней прикасался.

Закончив, Эбби вознамерилась стащить через голову платье.

— Зачем же мы, по-твоему, одеяла вешали? — остановил ее Мэтт. — Раздевайся там, у себя.

Она покорно кивнула и залезла на свою койку. Мэтт, сделав то же самое, разделся, укрылся и вспомнил, что не потушил лампы.

Она, прошлепав по полу, задула их одну за другой. Стало темно и тихо.

— Доброй ночи, мистер Райт, — произнес детский голосок.

— Доброй ночи, Эбби, — ответил Мэтт и твердо добавил: — Но завтра первым делом домой.

С койки напротив донеслось что-то — не то всхлип, не то храп, не то приглушенный смешок.

В кошмарный сон Мэтта, убегающего от невидимого врага, вторгся аромат яичницы с беконом и кофе. Мэтт открыл глаза и жадно потянул носом. На постели играл смягченный занавеской солнечный свет, сон улетучивался.

Откинув занавеску, Мэтт увидел в углу аккуратно сложенные припасы, а на маленьком столике у окна пишущую машинку, драгоценные свои папки и стопку белой бумаги.

Он торопливо оделся и вылез из своего кокона. Эбби накрывала на стол, мурлыкая песенку. Платье на ней было другое, коричневое, совершенно не идущее к ее волосам и цвету лица, но сидящее несколько лучше, чем синее, и показывающее вполне женственную фигуру.

Мэтт попытался представить, как она выглядела бы в нормальной одежде, в нейлоновых чулках и накрашенная, но завтрак быстро убрал из головы все посторонние мысли. Эбби предугадывала его желания на удивление точно: желток сверху, белок как раз в меру плотный. Сначала он подумал, что не съест столько, но потом без труда умял три яйца. Эбби себе поджарила два.

— Ну-с, — вымолвил он, отодвинув тарелку и закурив. Эбби притихла. Куда, однако, спешить, несколько часов разницы не составят. Отвезти ее можно и вечером. — Не поработать ли мне?

Эбби убрала со стола, Мэтт вставил в машинку листок бумаги. Рабочий столик, как раз нужной высоты, стоял под правильным углом к свету. И впрямь идеальные условия для работы.

Мэтт полистал заметки, подавил желание немного пройтись, положил ногу на ногу. Работать решительно не хотелось.

В конце концов он напечатал посередине:

ФЕНОМЕН ПОЛТЕРГЕЙСТА

Правда о так называемых «шумных духах»

Эбби не шумела, наоборот. Она старалась все делать как можно тише, что особенно раздражало.

Мэтт, не вытерпев, оглянулся. Она в полном блаженстве сидела за круглым столом и зашивала дырку в кармане его запасных рабочих штанов.

Прямо как в игре. Ты будешь папой, я мамой. И жили они долго и счастливо. В то же время здесь есть что-то взрослое, что-то сбывшееся. Если бы всех на свете можно было осчастливить столь же легко — и как жаль, что даже простое счастье Эбби продлится недолго.

Точно почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза и вся просияла. Мэтту по-прежнему не писалось.

Веру в сверхъестественное, нерешительно начал он, можно объяснить попыткой первобытного разума обрести некий порядок в хаосе. Отсюда следует, что эта вера слабеет по мере познания естественных законов вселенной.

Нет, не то. Мысль, отраженная в кривом зеркале.

— Кто учинил разгром в вашем доме? — спросил, обернувшись, Мэтт.

— Либби.

— Что за Либби?

— Другая я. Обычно я держу ее взаперти, но когда мне становится грустно, она вырывается, и я не могу с ней сладить.

Боже правый. Шизофрения.

— Откуда ты это взяла? — осторожно спросил Мэтт.

— Моя сестренка-двойняшка родилась мертвой. Ма сказала, я сильнее была и забрала ее жизнь себе. Когда я вела себя плохо, ма всегда говорила, что Либби, мол, никогда бы такого не сделала. Ну я и начала сваливать все на Либби, как что-нибудь натворю. От трепки это не избавляло, но все как-то легче.

Надо же сказать такое ребенку!

— Скоро я и сама поверила, что пакостит Либби, а меня за нее наказывают. Ну и решила спрятать ее поглубже, чтоб она мне не вредила. А как стала я подрастать, — зарделась Эбби, — да начались все эти чудеса, тут Либби и пригодилась.

— Ты ее видишь?

— Нет, конечно. Она ж не взаправдашняя.

— Не настоящая, — машинально поправил Мэтт.

— Ну да. Когда мне плохо, начинаются эти штуки, и я ничего не могу поделать. Вы должны знать, как это бывает… я ее использую, вот.

Не такая уж она сумасшедшая, эта Эбби. Да и не дурочка.

— Ты ее совсем не контролируешь?

— Разве самую чуточку. Вот, скажем, когда вы дали па виски, я обозлилась и подумала, что хорошо бы оно хоть разок вылилось ему на голову, а не внутрь.

— Как насчет колеса и гаек в колпаке?

Серебряные колокольчики зазвенели опять.

— Вы были такой смешной.

Мэтт нахмурился было и тут же расплылся в ухмылке.

— Воображаю себе.

Снова повернувшись к машинке, он осознал, что воспринимает события последних полутора суток как факты, а объяснение Эбби как правдоподобную версию. Верит ли он в самом деле, что Эбби способна двигать предметы по желанию, при посредстве некой таинственной силы? Конечно, нет. Или верит?

Ему вспомнилась бутылка, висящая в воздухе и выливающая содержимое на голову Дженкинса. Тарелка, соскочившая с полки. Вспомнилось, как вывалились гайки из колпака и как укатилось колесо по ровной дороге.

От этого просто так не открестишься. Если явления не укладываются в определенную схему, схема нуждается в пересмотре.

От этой мысли Мэтта бросило в дрожь.

Первобытный человек поклонялся стихиям и неодушевленным предметам: деревьям, камням, рекам, ветрам, дождю. Позже из этого развилась мифология с нимфами, эльфами, Эолом, Посейдоном, кобольдами и полтергейстами.

Сэр Джеймс Фрэзер говорит о взаимоотношениях науки и магии так: человек ассоциирует идеи по их подобию в пространстве и времени. Если ассоциация легитимна, это наука; если нет, это магия, ее незаконная сестра. Но если предположить, что как раз магические ассоциации легитимны, то нелегитимной становится наука. Она меняется местами с магией, и современный мир переворачивается вниз головой.

Мэтт ощутил легкое головокружение.

А что, если первобытный человек был умней нашего? Что, если можно приманить удачу, совершив нужный обряд, и убить врага, проткнув булавкой куклу из воска? Что, если он сможет все это доказать?

Даже Эбби понимает, что у сверхъестественных явлений, этих квадратных колышков, не лезущих в круглые научные дырки, должно быть какое-то объяснение. Все эти объяснения Мэтт знал наизусть: иллюзии, бредовое состояние, гипноз — все, что не требует изменения установленных теорий и, по сути, отрицает само явление. Мэтту вспомнилась «Книга проклятых» Чарльза Форта, этот удивительный сборник явлений, необъяснимых с точки зрения науки и потому ввергнутых в преисподнюю неприемлемых.

Так как же их объяснить? Как объяснить Эбби? Верит ли он, что неодушевленные предметы все-таки обладают душами и Эбби в определенном настроении способна управлять ими? Верит ли в полтергейстов, которыми Эбби командует? В нематериальную манипуляторшу Либби?

Нет места для Эбби в его вселенной. Грош цена его космологии при отсутствии объяснения.

Парапсихолог Рейн из Университета Дьюка называл это словом «телекинез». Попытка внедрить в науку нечто паранормальное — или, вернее, попытка изменить теорию вселенной с целью это паранормальное в нее втиснуть.

Но обозначить что-то псевдонаучным термином не значит дать объяснение.

Хорошо. Возьмем электричество. Чтобы им пользоваться, не нужно ничего объяснять — ты просто совершаешь определенные действия. Понимание — не физическая потребность, скорее психологическая.

Мэтт посмотрел на напечатанное им слово «полтергейст». Зачем попусту тратить время? Он как-никак ученый, психолог, а пишет о явлении, которого никогда не видел. Теперь у него появился шанс поставить весь мир на уши или, еще лучше, вновь перевернуть его с головы на ноги.

Эбби, закончив с починкой, смотрела в открытую дверь на летнее небо и улыбнулась, когда Мэтт подошел. Он обвел взглядом комнату.

— Принести вам что-нибудь?

— Вот! — Он вынул из клубка штопальную иглу и воткнул ее в стол. — Заставь ее двигаться.

— Зачем это?

— Посмотреть хочу. Разве этого недостаточно?

— Но мне не хочется. Никогда не хотелось. Оно само получается.

— Так попробуй!

— Нет, мистер Райт, — твердо ответила Эбби. — Мне от этого один вред. Всех ухажеров и папиных друзей распугала. Людям не нравится, когда кто-то такое творит. Не хочу больше.

— Хочешь остаться здесь — делай, что тебе говорят.

— Пожалуйста, мистер Райт, не заставляйте меня. Нехорошо это. Даже когда ничего поделать не можешь, все равно плохо, а делать это нарочно и вовсе грех. Как бы чего страшного не случилось.

Но Мэтт был непреклонен. Эбби прикусила губу и уставилась на иглу, наморщив свой гладкий лобик. Игла торчала недвижно.

— Не можу я, мистер Райт. Не можу, и все тут.

— Почему не можешь?

— Не знаю… — Эбби вспыхнула, машинально разглаживая лежащие на коленях брюки. — Наверно, потому, что я счастлива.

Утренние эксперименты не удовлетворили полуосознанную потребность Мэтта. Он предлагал Эбби самые разные вещи: катушку с нитками, авторучку, десятицентовик, ластик для пишущей машинки, каталожную карточку, сложенный бумажный листок, бутылку (последнюю Мэтт счел гениальным озарением). Но ни один предмет, хоть убей, не сдвинулся с места.

Он даже колесо достал из багажника и прислонил к машине. Пятнадцать минут спустя оно так никуда и не делось.

Мрачный как туча Мэтт достал с полки чашку и поставил на стол.

— Посуду ты вроде хорошо бьешь? Вот и давай.

Измученная Эбби уставилась на чашку и простонала:

— Не можу я.

— «Не могу»! — свирепо поправил Мэтт. — Ума, что ли, не хватает запомнить?

— Не могу… — повторила Эбби. Из голубых глаз хлынули слезы, хрупкие плечики затряслись.

Мэтт не испытал жалости. Неужели все, что он видел, просто иллюзия? Или Эбби действительно нужно быть несчастной, чтобы эксперимент получился?

Что ж, своя логика в этом есть. Дети-невротики играли заметную роль в истории колдовства. На одном из судебных процессов в Англии таких детей будто бы рвало иголками и булавками. Они не могли произнести слов «Господь», «Иисус», «Христос», но легко выговаривали «сатана» или «дьявол». Между серединой пятнадцатого века и серединой шестнадцатого сто тысяч человек приговорили к смерти за колдовство. Сколько из них отправились на дыбу, на костер или в пруд из-за того, что показания против них дали дети? Девочка видела у своей двери женщину. Потом женщина куда-то пропала, и девочка увидела бегущего прочь зайца. Больше никаких улик не понадобилось, и обвиняемой вынесли приговор.

Чем все это объяснить — внушаемостью, жаждой внимания? Исследования Общества психологии, на основе которых Мэтт и собирался написать книгу, также указывают на участие детей или молодых девушек в необъяснимых явлениях — особенно в явлениях полтергейста.

Несчастной так несчастной.

— Собирай вещи, — приказал Мэтт. — Поедешь домой к отцу.

Эбби, застыв, подняла к нему залитое слезами лицо.

— Не поеду я.

— Еще как поедешь.

— Не поеду, и все тут. — Чашка полетела прямо в голову Мэтта. Он инстинктивно заслонился рукой, и чашка прилипла к ладони. Эбби при этом даже пальцем не шевельнула.

— Получилось! — заорал он. — Значит, правда!

— Так мне не надо к па ехать? — робко спросила Эбби.

— Нет, если будешь мне помогать.

— Одного раза вам мало, что ли? Вы ж теперь знаете, что я это могу. Хватит уже, а? У меня прям чувство такое, что будет беда. Ну ладно… как скажете.

— Теперь мне нужно знать, что ты почувствовала, когда чашка полетела ко мне.

— Злость.

— Нет, не то. Что ты почувствовала умственно и физически?

Эбби сосредоточилась, сдвинув брови.

— Господи, мистер Райт. Не мож… не могу я найти такие слова. Как будто мне захотелось бросить в вас что-то, вот я и бросила. Всей собой, не одной рукой.

Мэтт поставил чашку обратно на стол.

— Попытайся почувствовать то же самое.

Эбби собралась и тут же обмякла.

— Не. Не выходит.

— Значит, поедешь к отцу!

Чашка качнулась.

— Вот! Пробуй еще, пока не забыла!

Чашка закружилась на месте.

— Еще!

Чашка поднялась на дюйм и вернулась на стол.

— Это ж просто фокус такой, мистер Райт? На самом деле вы не собираетесь везти меня к па?

— Нет, но ты можешь еще пожалеть об этом. Будешь тренироваться, пока не научишься полностью контролировать эти свои способности.

— Ладно. Только это ужасть как утомительно, когда через силу.

— Ужасно утомительно, — поправил Мэтт.

— Да. Ужасно.

— Теперь попробуй еще раз.

К полудню Эбби научилась поднимать чашку на целый фут.

— Откуда же у нее берется энергия? — пробормотал Мэтт.

— Не знаю, — вздохнула она, — только живот прям подвело с голодухи.

— Я очень проголодалась, — поправил Мэтт.

— Очень. — Эбби пошла к буфету. — Вам сколько сэндвичей сделать, два?

Мэтт рассеянно кивнул и задумчиво сжевал сэндвичи с ветчиной. Эбби действительно на это способна, но полной силы — и полного контроля, предположительно — достигает, только когда несчастна.

— Попробуй с горчицей, — предложил он.

Баночка качнулась и легла набок.

— Это я наевшись, — объяснила Эбби, умявшая целых три сэндвича.

Да, это проблема. Мэтт устремил невидящий взгляд на желтую баночку.

Весь день он был очень добр с Эбби. Помогал вытирать тарелки, несмотря на ее протесты, рассказывал про свою учебу в Канзасском университете и про свою книгу.

— Психология пока пребывает в младенческом состоянии. В ней больше от метафизики, чем от науки. Масса теорий на основе недостаточных фактов. Вся беда в том, что предмет психологии — это живые люди. Физики ставят опыты на всем от атомов до атоллов, биологи на животных, медики режут трупы, а на живых людях экспериментировать нельзя — общественное мнение не потерпит. И не бывать психологии настоящей наукой, пока у нее не будет своих лабораторий и таких же безжалостных методов, как у физики.

Эбби так хорошо слушала — он и забыл, что говорит все это деревенской девчонке.

— Расскажите еще про университет, — попросила она. Ее интересовало, что надевают студентки на занятия и на танцы — глаза у нее стали совсем большими и круглыми. — Надо же. А как далеко они позволяют парню зайти, если намерения у него несерьезные?

Мэтт поразмыслил.

— От девушки зависит, я думаю.

— Зачем им вообще учиться, вот чего не пойму.

— Хотят получить образование, как и мужчины.

— А потом они чего делают?

— Некоторые работают.

— А замуж что ж, не выходят?

— Выходят, и очень многие. На последнем курсе, а то и раньше.

— Ясно… идут учиться, чтоб парней подцепить.

— Есть и такое мнение, — хмыкнул Мэтт. — Женихов в университете хоть отбавляй, тысяч десять-одиннадцать.

— Красивые платья и столько парней кругом — чего ж они тянут целых четыре года? Им тогда уж будет за двадцать, нет бы найти кого-то у себя дома.

— Студенты — более завидные женихи. У них есть шанс сделать хорошую карьеру и зарабатывать много денег.

— Да, наверно… только больно уж долго ждать.

— А ты чего бы хотела?

— Замуж выйти, чего ж еще.

— Все равно за кого?

— Ну зачем же. За подходящего.

— Мне кажется, парни должны слетаться к тебе как пчелы на мед.

— Видать, мой мед глубоко запрятан… и даже с парнем, который про него знает, столковаться не так-то просто.

— Не верю. Здешние парни, по-моему, просто не разбираются в девушках.

Мэтт продолжал отпускать Эбби комплименты, она краснела и таяла. В жизни не пробовал такого кукурузного пудинга, уверял он после ужина — а уж персиковый пирог! (Это была чистая правда.)

Никогда еще Эбби не чувствовала себя такой счастливой. Она порхала как бабочка, работа так и горела в ее руках.

Мэтт позвал ее посидеть на крыльце. Она чопорно села рядышком, сложив руки на коленях.

Хижина стояла на вершине горы. Большая желтая луна освещала долину, озеро мерцало серебром в темно-зеленой раме, бриз приятно освежал после жаркого дня.

— Красотища, — вздохнула Эбби.

— Да, красиво.

Близость Эбби волновала Мэтта вопреки неказистой внешности, бесформенным платьям, босым ногам и полной необразованности. Даже ее простенькая мечта не казалась ему смешной и отражала извечное предназначение женщины лучше, чем путаные стремления знакомых Мэтту девиц.

Эбби по крайней мере знает, чего хочет, и готова все за это отдать. Будет кому-нибудь хорошей женой, ведь единственная ее цель — сделать мужа счастливым. Она с великой радостью будет стряпать для него, наводить чистоту, рожать ему сильных, здоровых детей. Будет молчать, когда он молчит, не станет мешать, когда он работает, разделит его веселье, со всем пылом ответит на его страсть. И чудеснее всего то, что такая жизнь будет для нее раем.

Мэтт поспешно закурил сигарету и взглянул при свете спички на Эбби. Она безмятежно смотрела в долину.

— А как у вас тут ухаживают? — спросил он.

— Иногда мы гуляем, — мечтательно ответила Эбби, — смотрим по сторонам, разговариваем. Иногда ходим на танцы в школу. Если у парня есть лодка, можно на озеро выйти. Ходим к соседям кукурузу лущить, ездим на церковные пикники. А лучше всего в такую вот лунную ночь сидеть на веранде, взявшись за руки — ну и прочее, если девушка позволяет.

Мэтт взял ее сильную, прохладную руку в свою. Она повернулась к нему, пытливо вглядываясь.

— Нравлюсь я вам хоть чуточку, мистер Райт? Не так чтоб жениться, а просто?

— Ты самая женственная девушка, которую я встречал. (Чистая правда.)

Их тела почти невольно соприкоснулись. Мэтт нашел ее губы, уже не девически бледные, а теплые, мягкие, страстные. Почувствовав робкое касание ее языка, он отпрянул и целомудренно обнял ее за плечи одной рукой. Она прижалась к нему.

— Я б, наверно, была не прочь, если б вы чего-то еще захотели.

— Не понимаю, почему ты не вышла замуж давным-давно.

— Сама виновата, думаю. Ни один парень по-настоящему мне не нравился, и злилась я на них без всякой причины. Потом с ними что-то случалось, ну и перестали парни со мной гулять. Я, наверно, слишком много от них ждала, ну и ладно. Это даже хорошо, что я до сих пор не замужем.

Мэтт ощутил нечто вроде укора совести. Ну и сволочь же ты, Мэтью Райт.

— С ними что-то случалось из-за тебя?

— Так говорят. Будто бы глаз у меня дурной — но с глазами у меня, кажись, все в порядке? — Она взглянула на него. В темной голубизне мерцали капли лунного света.

— В полном, — подтвердил он. — Глаза у тебя красивые. (Чистая правда.)

— При чем тут я, не пойму. Хэнк как-то вечером припоздал, а я ему: что так долго шел, никак нога сломана? На другой день он полез чинить крышу, упал и правда ногу сломал. Неосторожный был просто. А Джин до того был горячий, что я сказала: поплавай, мол, в озере, охладись малость. А что он правда в воду свалился, так у рыбаков это дело обычное.

— Да, пожалуй. — Мэтта пробрала дрожь.

— Озябли, мистер Райт? Давайте за пиджаком схожу.

— Не надо, все равно спать пора. Ты иди первая, а завтра мы с тобой в Спрингфилд за покупками съездим.

— Правда, мистер Райт? — Эбби вскочила, глаза у нее сияли. — Сроду в Спрингфилде не была.

— Ну вот и побываешь. Иди ложись.

Она убежала чуть не вприпрыжку, а Мэтт задержался, размышляя над тем, что приключилось с разочаровавшими Эбби парнями. Сигарета дрожала в его руке.

Мэтт знал уже четырех Эбби: девочку с косичками, угрюмо бредущую по пыльной дороге и весело подскакивающую на сиденье машины; счастливую стряпуху, румяную от плиты; несчастное вместилище таинственной и зловещей силы; страстную женщину в лунном свете. Которая же из них настоящая?

Наутро он познакомился с пятой. Лицо, умытое чисто-начисто, блестело почти как глаза, косы лежали короной. Синее с красным отливом платье, сшитое, насколько в этом смыслил Мэтт, из тафты, имело вырез сзади и спереди и сидело лучше всех предыдущих. Сбоку на нем торчала искусственная роза, ноги были обуты в черные кожаные сандалии.

Господи! Ее лучший воскресный наряд! И с этим-то ему предстоит разгуливать по улицам Спрингфилда. Мэтт подавил желание оторвать кошмарную розу.

— Ну что, готова?

— Мы по правде в Спрингфилд поедем?

— Если машина заведется.

— Да куда она денется!

М-да. Призадумаешься тут.

После сытного завтрака, в который на этот раз входила и жареная картошка, машина завелась с ходу.

До города было миль пятьдесят, все больше по ухабистым проселкам. Мэтт молчал, с содроганием поглядывая на Эбби, она при всем волнении сидела смирно и наслаждалась поездкой, особенно когда они свернули на шоссе 65.

На городские дома она глазела так, точно они выросли по волшебству именно для нее. Потом стала разглядывать прохожих, особенно женщин, и вдруг затихла совсем.

— Что с тобой? — спросил Мэтт.

— Я, наверно, ужасно выгляжу, да? Стыдно вам будет со мной, я уж лучше в машине останусь.

— Чепуха, — решительно сказал Мэтт. Вот ведь чертовка, все понимает. Либо она необычайно проницательна, либо — что? — Ты мне нужна, надо будет примерить кое-что из одежды.

— Ой! Хотите мне что-то купить, мистер Райт?

Мэтт остановился перед самым большим в городе универмагом и помог Эбби выйти. Выражение, с которым она на него смотрела, ему не хотелось анализировать. Она крепко держалась за его руку, и он слышал, как колотится ее сердце.

— Нам на второй этаж, — сказал он, сверившись с указателем.

— А можно сперва тут походить немножко?

— Да, если хочешь.

Пройдя через весь магазин, они чудесным образом вышли к хозяйственному отделу. Эбби замерла на пороге, как завороженная глядя на кастрюли, сковородки, ножи и взбивалки. К плитам и электроприборам она отнеслась равнодушно, но посуду, тихо воркуя, перетрогала всю. Мэтту пришлось увести ее силой.

У самой лестницы он заметил, что она прижимает к груди маленькую сковородку из алюминия с медью.

— Где ты это взяла?

— Да там. Ничего, у них таких много, небось не хватятся.

— Но это же кража! — простонал Мэтт.

— Никакая не кража. Там много, а я немножко взяла.

— Надо ее вернуть. — Мэтт взялся за сковородку, но Эбби в нее вцепилась двумя руками.

— Не забирайте, пожалуйста!

Он нервно оглянулся по сторонам — на них, кажется, никто не смотрел.

— Хорошо, только тихо! Стой здесь и молчи. — Мэтт вернулся в хозтовары и спросил продавца: — Сколько у вас эти сковородки стоят?

— Двадцать четыре пятьдесят, сэр. Вам завернуть?

— Ого!

— Есть дешевле, из одного алюминия.

— Нет-нет. — Мэтт достал бумажник. — Дайте мне чек и пакет.

Продавец снял с крючка сковородку.

— Не нужно. Только чек и пакет.

— Но, сэр…

— Не спорьте. Сделайте, как я прошу.

Продавец выбил чек, бросил его в пакет и растерянно вручил Мэтту.

— Что-нибудь еще, сэр?

— Надеюсь, что нет. — Мэтт заторопился обратно, чувствуя спиной недоумевающий взгляд.

Эбби ждала там, где он ее оставил.

— Клади сюда свою сковородку.

— Это вы умно придумали!

— Да уж. — Он схватил ее за локоть и потащил наверх.

— Не знала, что на свете есть столько платьев, — прошептала она, раглядывая вешалки.

Мэтт отвел в сторону подошедшую к ним продавщицу.

— Я попрошу вас свести эту девушку в салон красоты и сделать все, что положено. Стрижка — только без перманента, — шампунь, лицо, брови, макияж. Потом ее надо будет одеть, обуть, белье подобрать и все прочее. Сделаете?

— О таких заказах можно только мечтать, — улыбнулась женщина.

Мэтт, заглянув в бумажник, извлек два дорожных чека по пятьсот долларов — без них у него до конца лета останется всего триста.

— Постарайтесь удержаться в этих пределах, если возможно, — вздохнул он, подписывая их.

— Да, сэр. Это невеста ваша?

— Боже упаси! Племянница. Подарки на день рождения. Ступай с этой женщиной, Эбби, и во всем ее слушайся.

— Да, мистер Райт, — сказала она и ушла с тем же завороженным лицом. Мэтту сделалось тошно.

Время тянулось бесконечно. После книжного с весьма небогатым выбором Мэтт забрел в отдел нижнего белья, о чем тут же и пожалел. Вид у него, вероятно, был не менее глупый, чем у женщины, ненароком зашедшей в бильярдную. Набравшись храбрости, он подошел к прилавку.

— Чем могу вам помочь, сэр? — весело спросила девушка-продавщица.

— Хочу купить пеньюар, — не глядя ей в глаза, сказал Мэтт.

— Какого размера?

Мэтт начал было показывать и тут же опустил руки.

— Рост примерно пять футов. Стройная.

— Желаете какой-то определенный цвет?

— Черный, — просипел он.

Девушка выложила на прилавок нечто черное, прозрачное и все в кружевах.

— Девяносто девять девяносто восемь.

— Очень уж… черно, — сказал Мэтт.

— Могу предложить другие модели.

— Не надо, заверните эту. — Мэтт расплатился и вышел весь в поту, со свертком под мышкой. После ухода Эбби прошел целый час. Он уложил покупку на заднем сиденье, бросил еще никель в парковочный счетчик. Опять прогулялся по универмагу, купил себе сигареты.

Два часа. Мэтт снова подкормил счетчик и посидел на красном кожаном кресле в отделе мебели, делая вид, что хочет его купить.

Три часа. Опять счетчик, и поесть бы неплохо. Мэтт вернулся на то же кресло, чтобы следить за лестницей.

Женщины сновали туда-сюда, но Эбби среди них не было. Что, если ее поймали при попытке стащить что-то еще? Он старался не смотреть наверх, помня, что котелок, на который смотришь, не закипает. Никогда больше он не пойдет с женщиной за покупками. Куда она, к черту, делась?

— Мистер Райт… — произнес тихий дрожащий голос.

Рядом стояла сногсшибательная блондинка. Короткие, подогнутые на концах волосы обрамляли красивое лицо, простое черное платье с низким вырезом облегало восхитительную фигуру. Образ довершали длинные стройные ноги в тонких чулках и черных туфельках с высоченными каблуками.

— Боже, Эбби! Что они с тобой сделали?

— Вам не нравится? — погрустнела она.

— Нет, все чудесно, но зачем было красить волосы?

— Это просто ополаскиватель — так сказала та женщина, — заулыбалась Эбби. — Говорит, это мой натуральный цвет, только голову надо почаще мыть — и не хозяйственным мылом. Сколько же всего девушке надо делать с лицом, а я и не знала. Век живи, век учись.

Мэтт тупо смотрел на щебечущую Эбби. И с этой-то девушкой он ночевал в одной хижине? Это она готовила ему еду и штопала дырки в его карманах? Это ее он держал в объятиях и слышал, как она говорит: «Я б, наверно, была не прочь, если б вы чего-то еще захотели»?

Вряд ли он сможет вести себя с ней так, как раньше. Он, конечно, ожидал перемены, но не такой разительной. Как уверенно она держится в этом платье, и на шпильках словно всю жизнь ходила. Можно подумать, она родилась красавицей… впрочем, Эбби всегда везло.

— Это сдача, возьмите. — Она достала из маленькой черной сумочки пять долларов и двадцать один цент.

— Вот что могут деньги, — усмехнулся Мэтт, зажав сдачу в руке. — У тебя все есть, что нужно? — Он забрал у нее сверток со старой одеждой и обувью, но пакет со сковородкой Эбби не отдала.

— Это я не стала надевать, неудобно. — Она вытащила за лямку из сумочки прозрачную черную штучку.

— Спрячь. — Мэтт, нервно поглядев по сторонам, защелкнул замок. — Есть хочешь?

— Лошадь бы съела!

Мэтт фыркнул, услышав это из уст прелестной блондинки.

— Я что-то не так сказала? — расстроилась Эбби.

— Нет, все в порядке. — Он повел ее к двери.

— Вы говорите, если что. Я так много всего не знаю.

Самый дорогой в Спрингфилде ресторан имел романтичный интерьер с приглушенным светом, тихой музыкой из динамиков и говорящими вполголоса официантами, но Мэтт его выбрал из-за морепродуктов, которых Эбби ни разу не пробовала.

Он заказал креветочный коктейль и другие закуски, салат рокфор от шефа, шейки омаров с топленым маслом, картофель фри, брокколи с сырным соусом, замороженные эклеры и кофе. Эбби вкушала все с трепетом, словно боясь, как бы сказочные яства не исчезли вдруг со стола.

Мужчины за другими столиками смотрели на нее с восхищением, но она как будто не замечала.

— Это он все настряпал? — спросила она, подразумевая официанта. Мэтт кивнул. — Хорошо готовит, — признала Эбби.

— Попробуй сдвинуть кофейную чашку, — попросил Мэтт.

Она попыталась.

— Не могу, мистер Райт. Изо всех сил стараюсь, и ничего. Я бы все для вас сделала, да вот не выходит.

— Ничего страшного, — улыбнулся он. — Я просто хотел посмотреть, сможешь ли ты.

Следующим номером программы был коктейль-холл с музыкальным автоматом и танцплощадкой. Эбби пригубила заказанный Мэттом напиток, поморщилась и больше не стала пить.

Танцевала она легко и грациозно на своих шпильках. Доставая благодаря им Мэтту до подбородка, она прислонилась головой к его плечу, закрыла глаза. Мэтт тоже на время расслабился, позволив себе после вкусного обеда насладиться танцем с красивой девушкой, но Эбби, похоже, пребывала в каком-то персональном раю, куда пробралась украдкой и боялась вымолвить слово, чтобы чары не рухнули.

По дороге домой она один-единственный раз прервала молчание:

— В городе всегда так живут?

— Только те, у кого много денег.

— И не надо, — кивнула Эбби. — Каждый день так не должно быть.

Подъехав к хижине, Мэтт достал с заднего сиденья свою покупку.

— Что это?

— Разверни.

Она поднесла черные кружева к лунному свету и прошептала, блестя глазами:

— Подождите здесь минуточку, хорошо?

— Ладно. — Мэтт, ненавидя себя, закурил на веранде.

— Заходите, мистер Райт, — вскоре позвала Эбби.

Он открыл дверь и застыл на пороге. Эбби при свете одинокой керосиновой лампы, аккуратно сложив на стуле все новое, просвечивала сквозь пеньюар бело-розовой наготой. Она стояла, потупив глаза, щеки ее пылали.

В следующий миг она легко подбежала к Мэтту, обняла его за шею, крепко поцеловала в губы.

— Как еще девушке отблагодарить мужчину за такой чудесный день? За подарки, за обед и за танцы. Вы были такой милый — не думала я, что со мной такое может случиться. И ничего в этом нет плохого, если кто тебе по-настоящему нравится, вот как вы. Я рада, что вы из меня красавицу сделали. Если я смогу сделать вас счастливым хоть ненадолго…

Мэтт с гнетущим чувством снял ее руки со своей шеи.

— Ты не поняла, извини. Произошло досадное недоразумение… не знаю, простишь ли ты. Все эти вещи, и пеньюар тоже, предназначены для другой девушки, для моей невесты. Размер у вас одинаковый, вот я и подумал…

Больше говорить ничего не понадобилось. Эбби съежилась, как маленькая девочка, получившая в момент наивысшей радости пощечину от того, кому доверяла.

— Ничего, — пролепетала она. — Спасибо, что дали поверить, будто это все для меня. Никогда этот день не забуду.

Она ушла на свою занавешенную койку и прорыдала всю ночь. Мэтт тоже не спал, хотя плакала она тихо и ему приходилось напрягаться, чтобы услышать.

С завтраком произошло что-то непонятное — все будто бы то же самое, а вкус не тот. Мэтт жевал машинально, избегая смотреть на Эбби. Это было нетрудно: она как будто стала еще меньше и не поднимала глаз от стола. Платье на ней было старое, бумазейное, косметику она отмыла с лица, даже белокурые волосы словно померкли.

Мэтт, несколько раз открыв рот, откашлялся и спросил:

— А где твоя новая сковородка?

Она впервые взглянула на него затуманенными глазами.

— Убрала. Отдать вам?

— Нет, я просто так спросил.

Молчание снова опустилось на них, как мокрое одеяло. Пока Эбби убирала со стола и мыла посуду, Мэтт без передышки курил.

— Хотите, чтобы я снова вещи двигала? — спросила она, закончив. — Сегодня хорошо должно получиться.

Мэтт впервые заметил, что все новые покупки завернуты и сложены в угол.

— Откуда ты знаешь, что я хочу этого?

— Просто чувствую.

— Но ты не против?

— Нет, с чего бы. — Она села на стул. — Вот, глядите.

Стол между ними взлетел, покружился, постоял на одной ножке и грохнулся набок.

— Что ощущаешь? Можешь ли контролировать свою силу? Целенаправленно действовала или случайно?

— Я вроде как рукой его двигала, но не знала, что дальше сделаю.

— Поставь его снова, как было. — Стол дернулся. — Не спеши, понемножку. Да, вот так, подержи его в воздухе, а потом опусти. — Стол легко, как перышко, встал на пол всеми четырьмя ножками. — Запомни свои ощущения и подними его вот досюда…

Через час Эбби научилась по желанию поднимать стол на дюйм или запускать, как ракету, под потолок. Заставляла его балансировать на одной ножке и крутиться волчком.

Расстояние, по-видимому, значения не имело. Она могла проделывать это из любой точки комнаты, снаружи и даже с нескольких сотен ярдов, пройденных по дороге.

— Откуда ты знаешь, где сейчас стол и в каком положении он находится? — допытывался Мэтт.

— Чувствую, — пожимала плечами Эбби.

— Как именно? Видишь ты его? Ощущаешь? Если бы мы могли вычленить это чувство…

— Вижу и ощущаю, но не только. Голова что-то болит, мистер Райт, мне бы прилечь.

Она легла, повернувшись к стене, но Мэтт знал, что она не спит. Ланч она готовить не стала; он открыл банку с супом и предложил ей.

— Нет, мистер Райт, спасибо. Я не голодная.

— Не голодна, — поправил он. Она промолчала.

Вечером Эбби сползла с койки и приготовила ужин, но почти ничего не ела. Помыла посуду, опять легла и занавесилась одеялом.

Утром ее аппетит не улучшился и вид был усталый, как будто она совсем не спала. Мэтт, решив не обращать на это внимания, возобновил опыты.

Через несколько минут Эбби стала управлять столом лучше прежнего.

— Давай определим источник, — сказал Мэтт. — Заставь его двигаться одной головой, мысленно.

Через полчаса он записал следующее:

Только сознание — отр.

Только физические усилия — отр.

Только эмоции — отр.

Все это было очень неопределенно. Требовались дни и месяцы опытов, чтобы мозг научился действовать без симпатического напряжения мышц, а тело — отключать сознание и эмоции. Мэтт, однако, был уверен, что для телекинеза нужны все три фактора плюс еще что-то, чего Эбби описать не умела. Если одно из трех, сознательно или бессознательно, переставало работать, Эбби и хлебной крошки не могла с места сдвинуть.

Два фактора поддавались контролю, третий являлся продуктом среды и обстоятельств: нужно, чтобы Эбби была несчастна.

Мэтт увеличил число предметов до двух. Чашка с кофе выполнила, не пролив ни капли, двойное сальто и опустилась на блюдце, взмывшее ей навстречу. Мэтт взял ее, отпил глоток и поставил обратно — блюдце не шелохнулось.

Вскоре обнаружился и предел: Эбби могла управлять одновременно тремя разнородными предметами любого размера, пятью однородными и заставляла плясать в воздухе шесть хлебных шариков. Практика, возможно, могла эти результаты улучшить.

— Как фокусник ты заработала бы целое состояние! — восхищался Мэтт.

— Да? — безразлично проронила она и после полуторачасового сеанса опять легла.

Латентная телекинетическая энергия многое объясняет, размышлял Мэтт. И полтергейст, и более сознательные формы телекинеза: левитацию, индийский фокус с веревкой, всевозможные штучки восточных мистиков.

Остаток дня он составлял таблицу, занося в нее точное время, действия Эбби, вид и приблизительный вес предметов. Получился полный анамнез — за исключением того главного, что он не осмелился изложить на бумаге.

Поглядывая на Эбби, он только теперь начинал понимать, какой громадный потенциал заключен внутри этой хрупкой фигурки. Осознание этого граничило со страхом. Какую же роль в этом деле он отводит себе? Феей-крестной он пробыл недолго. Пигмалион? Пандора, открывающая свой ящик? Скорей уж доктор Франкенштейн, невесело усмехнулся Мэтт.

В этот день Эбби уже не вставала и отказывалась от еды, которую приносил ей Мэтт. Когда она поднялась наутро, он испугался.

И раньше тоненькая, она превратилась в настоящий скелет и постарела лет на двадцать. Тусклые волосы висели безжизненно. Мэтт, уже приготовивший завтрак, уговаривал ее поесть хоть немножко.

— Ни к чему это, — отложив вилку, сказала она.

— Может, ты заболела? Давай съездим к доктору.

— Это никакой доктор не вылечит.

В это утро сквозь Мэтта прошла банка с пекарским порошком. Сначала они перебрасывались ею на разной скорости — Мэтт ее ловил, а Эбби возвращала назад. Потом Эбби пустила ее слишком быстро, и Мэтт, напрягшись в ожидании удара, увидел, как она входит в него.

Эбби испуганно раскрыла глаза, Мэтт схватился за грудь, банка разбилась о стену сзади.

— Она вошла в меня и прошла навылет, — бормотал Мэтт. — Я это видел, но ничего не почувствовал. Как ты это сделала, Эбби?

— Не могла остановить ее и пожелала, чтоб ее вовсе там не было. Ну и вот.

Так они узнали, что Эбби владеет еще и телепортацией. Это было не сложнее телекинеза. Она протаскивала предметы сквозь стены без всякого вреда для тех и других. Крупные, мелкие — разницы никакой. Расстояние опять-таки не играло роли.

— А если живое что-нибудь? — спросил Мэтт.

Эбби сосредоточилась, и на столе появилась бурая мышь-полевка. Помедлила, испуганно дергая усиками, и побежала по столу прямо к Эбби.

Девушка взвизгнула, мышь исчезла. Эбби воспарила ввысь, как колибри, и медленно опустилась на стул.

— Значит, на людей тоже действует, — прошептал пораженный Мэтт. — Попробуй теперь на мне.

В следующий момент ему показалось, что он ступил за край пропасти. Его затошнило. Он медленно вращался в двух футах над стулом. Эбби, только что вплывшая в его поле зрения, заметно повеселела.

— Хватит! — крикнул Мэтт, крутясь все быстрей. Секунду спустя он хлопнулся на стул и вскочил, потирая зад. — Ты это нарочно!

— Что сказали, то я и сделала, — с невинным видом ответила Эбби.

— Ладно. Больше меня в подопытные кролики не заманишь.

— Что дальше делать?

— То же самое, но с собой.

— Хорошо, мистер Райт. — Эбби поднялась в воздух, вытянулась горизонтально и поплыла вокруг комнаты. — Ой, как здорово! — Мэтту уже приходилось видеть нечто подобное — фокусник пропускал ассистентку через обручи, показывая, что она ни на чем не подвешена, — но здесь была не иллюзия, а реальность. — А теперь что? — Эбби слетела вниз. — Мне кажется, я все что угодно могу!

— Попробуй переместиться в другое место.

— Куда?

— Да все равно, не важно.

— Все равно, значит? — повторила с загадочным выражением Эбби — и вдруг пропала.

Мэтт, зачем-то обыскав хижину, вышел наружу. Полуденное солнце заливало все ярким светом.

— Эбби! — позвал он. Ему ответило эхо. Побродив вокруг хижины минут пять, он вернулся в дом. Куда же она девалась? Не застряла ли в каком-то ином измерении, где ее энергия не работает? Этим, возможно, и объясняется телепортация: есть четвертое измерение, кратчайший путь через наши три. Что, если Эбби погибла? Ну что ж — это, пожалуй, было бы для нее наиболее милосердным.

Совесть, подкравшись незаметно, нанесла свой удар. Как он мог принести чью-то жизнь в жертву своим амбициям? Как мог покуситься на законы самой вселенной? Он оправдывал себя тем, что действует во имя науки, но ведь это неправда. У него был совершенно другой мотив, причем плохо замаскированный: он хотел перевернуть всю систему мироздания, пользуясь истиной как дубинкой, и вместо него за это поплатилась простая невинная девушка.

Цель не может оправдать средства, осознал Мэтт. То и другое слишком плотно переплетено, чтобы быть разделенным. Средства неизбежно приводят к тому или иному концу. Если вдуматься, средства суть бесконечная серия концов, а концы — бесконечная серия средств…

И тут перед ним, словно джинн — с подносом даров, распространяющим восхитительный аромат, — явилась сияющая, румяная Эбби. У Мэтта точно камень с души свалился.

— Эбби! Где ты была?

— В Спрингфилде.

— До него же пятьдесят миль!

— Ну и что с того. — Она водрузила поднос на стол: креветочный коктейль, шейки омаров, картофель фри… — Я, похоже, проголодалась.

— Из ресторана взяла, — с укором произнес Мэтт.

— Ну да. Что-то есть захотелось.

— Опять кража… — Мэтт с ужасом понял, что он выпустил в мир. Ничто теперь не будет в сохранности — ни деньги, ни драгоценности, ни сверхсекретная информация.

— Ничего, небось не хватятся. Да меня и не видал никто, — выложила козырной аргумент Эбби.

А ведь она совершенно аморальна в том, что касается ее основных потребностей. Есть только одна надежда: не говорить ей о ее преступном потенциале, сама она вряд ли додумается.

— Ну и хорошо, — сказал Мэтт.

Эбби теперь уплетала за обе щеки, а у него аппетит пропал. Ну хоть с голоду не умрет, и на том спасибо.

— Трудно тебе было взять еду так, чтобы никто не заметил? — спросил он.

— Главное было повара убрать с кухни.

— Так ты его видела?

— Я была снаружи, но кухню видела, да. Ну и позвала, значит: «Альберт!» Он вышел, я зашла, схватила поднос с едой и обратно сюда. Легче легкого, он ведь ждал, что его позовут.

— Откуда ты это знала?

— Видела у себя в голове. Вот так. — Эбби сосредоточилась.

Мэтт не сразу понял, о чем она. Неужели еще и это? Она ни в коем случае не должна знать, что он думает, а крамольные мысли, как назло, так и лезут наверх!

Да, это телепатия. Можно не сомневаться.

Глаза Эбби недоверчиво раскрылись, лицо застыло, как маска.

Эбби! Его милая, добрая Эбби!

— Да ты просто дьявол! — выдохнула она. — Знаешь, что полагается за такое?

Я покойник, подумал Мэтт.

— А еще городской, образованный. Добренький. Как ты мог? Понял, что нравишься мне, да и задурил голову деревенской девке. Чего уж проще: подержал за ручку при луне, поцеловал разок, она и готова в постель с тобой лечь. Да только тебе не того надо было. А что платье новое мне купил да прическу велел сделать, так это сплошной обман. Умысел у тебя такой был: сделать меня счастливой, а потом все разом отнять. Лучше б ты меня по лицу ударил! Размечталась, дурочка, что ты на мне женишься. Я умереть хотела потом! Па и тот такой подлости сроду бы не придумал.

Белый как полотно Мэтт молча слушал ее.

— Думал, что потом сможешь мне зубы заговорить, и я все забуду. Ошибка, мол, вышла, извиняй, Эбби. Да только не выйдет у тебя ничего! Я теперь все знаю, об чем ты думаешь.

И о чем же он думает? Не мелькнула ли у него, хоть мимолетно, мысль о женитьбе? Нет, только не это. Всеведущая, всемогущая жена, которую не обманешь, не умаслишь, не выставишь вон, не заставишь молчать. Жена, способная вмиг разгромить квартиру и метнуть прямо в цель тарелку, стул, молочную бутылку, корову. Оказывающаяся при малейшем подозрении где угодно. Жена, которая видит сквозь стены, читает мысли и может обеспечить тебе головную боль, перелом, ревматизм и прочее. Ад кромешный… да что там ад. Все муки грешников пустяки по сравнению с этим.

— Зря волнуешься, — вскинула подбородок Эбби, — я раньше за гремучего змея пойду. Он хоть предупреждает, допрежь чем напасть.

— Так убей меня! — выпалил Мэтт. — Убей разом, как змея убивает!

— Больно легко отделаться хочешь, — улыбнулась она. — Я пока не знаю, как тебя наказать, но ничего, придумаю что-нибудь. А теперь пошел вон!

И Мэтт как-то сразу оказался за дверью, щурясь на заходящее солнце. Сел на крыльцо, закурил. Должен быть какой-то выход. Выход всегда есть.

В хижине журчала вода — неужто из крана? Мэтт подавил желание пойти посмотреть: уж очень решительно прогнала его Эбби. Она запела что-то красивым сопрано. Мэтт, похолодев от одной лишь мелодии, расслышал слова: «И трижды выстрелила она прямо сквозь толстую дверь. Изменщик он был…»

Мэтт вытер дрожащей рукой потный лоб. Температура у него, что ли? Нельзя так, надо собраться, подумать. Да что тут думать: он поступил жестоко, и нет ему оправдания. Теперь та, которой он причинил зло, может отомстить ему как пожелает. Вопрос лишь в том, как. Если он догадается, то, возможно, сумеет этого избежать. Не станет он покорно ждать кары.

Есть, впрочем, одно затрудненьице: как только он что-то придумает, Эбби будет предупреждена — а вооружена она и так уже до зубов. С думами надо завязывать.

Легко сказать. Как можно вообще ни о чем не думать? Не думай! Не думай, черт тебя побери!

Он мог бы придумать хороший, прямо-таки безупречный план, да нельзя. Круг замкнулся. Есть только один ш…

Был у Мэри ягненок (расслабься!), белый как снег (не думай!), он ходил за ней по пятам (действуй по ситуации!)…

— Ну что, мистер Райт, готовы?

Мэтт вздрогнул, увидев рядом пару черных замшевых туфелек. Выше следовали ноги в нейлоне, соблазнительно облегающее черное платье, красные губы, голубые глаза и шапка светлых волос.

Даже под стрессом он не мог не признать, что Эбби красива. Жаль, что все остальное в ней так ужасно.

— Твоя невеста возражать не будет, поскольку у тебя ее нет, — прощебетала она. — Готов?

— К чему? — Мэтт окинул взглядом свой будничный, не слишком чистый наряд.

— Сейчас увидишь.

Тошнота и головокружение накатили разом. Снова открыв глаза, Мэтт увидел себя на танцплощадке в спрингфилдском коктейль-холле.

— Танцуй, — приказала Эбби, положив руку ему на плечо.

Он подчинился. Люди смотрели на них так, будто они только что провалились через дыру в потолке — может, как раз это они и сделали. Две другие пары прервали танец, посетители у стойки оборачивались, официант в белом пиджаке решительно шел к Мэтту с Эбби.

Она не обращала на это никакого внимания. Музыкальный ящик в радужных огоньках наяривал что-то воспринимаемое Мэттом на подсознательном уровне.

Официант тронул Мэтта за плечо. Тот облегченно вздохнул и притормозил было, но Эбби не останавливалась, и Мэтт продолжал двигаться вместе с ней, как кукла или частично парализованный.

— Послушайте! — растерялся официант. — Не знаю, откуда вы взялись и что, по-вашему, вытворяете, но я вас попрошу перестать. Прежде всего, вы не так одеты.

— Н-не могу я п-перестать, — проговорил Мэтт в такт музыке.

— Очень даже можете. — Официант следовал за ними, не отставая. — Человек всегда может прекратить то, что делает. По-моему, вы сами не прочь.

— Я-то д-да, — сказал Мэтт и шепнул Эбби: — Остановись!

— Скажи, чтобы он ушел, — прошептала она в ответ.

— Уйдите, пожалуйста, — сказал Мэтт, продолжая танцевать — он боялся, что иначе развалится на куски.

— Это вы мне? Сами уходите, и быстро…

— Пожалуйста, — взмолился Мэтт, чувствуя, как напряглась Эбби.

— Не хотелось бы применять силу, но какие-то правила мы должны соблюдать. — Официант взял Мэтта за локоть. — Уйдите по-хорошему, не то…

В следующий момент он исчез и обнаружился на музыкальном ящике. На белом пиджаке и бледной физиономии играли радужные огни.

Совершив очередной круг, Мэтт заметил, что он слез с автомата и собрал подкрепление. Теперь он приближался в сопровождении другого официанта, бармена с тяжелой челюстью и щекастого бульдога без униформы, не иначе как менеджера.

Боевой отряд окружил танцующих.

— Не знаю, что у вас за игра, но мы в нее не играем, — проворчал бульдог. — Если не уберетесь прямо сейчас, пожалеете.

Мэтт, веря ему, попытался остановиться и опять не сумел.

— Н-не могу. Не в-видите, что ли: я п-перестал бы, да не м-могу!

Бульдог оглядел его выпученными, налитыми кровью глазами.

— Ничего, мы поможем. Выкиньте их отсюда, ребята.

— Осторожно, — нервно сказал первый официант. — Кто-то из них владеет хитрым приемчиком.

Эбби опять напряглась и стала убирать их одного за другим, точно свечки задувала. Разместившись на автомате вчетвером, друг у друга на коленях — тотемный шест, да и только, — они посыпались на пол с таким грохотом, что даже музыку заглушили.

Бармен, потирая нос, ринулся было к танцплощадке, но менеджер, самый хитрый, его удержал. Они посовещались, поглядывая на Мэтта и Эбби, и первый официант отважно выключил автомат. Музыка смолкла, огни погасли, но враг восторжествовать не успел: все тут же включилось снова.

Менеджер свирепо выдернул шнур из розетки. Шнур зашевелился, принял вертикальное положение, покачался наподобие кобры и напал. Менеджер отскочил, штепсель вонзился в пол, вся четверка ретировалась. Шнур презрительно вернулся в розетку.

Музыка зазвучала опять. Мэтт топтался на свинцовых ногах, вспоминая сказку про красные башмачки, Эбби оставалась свежей и полной сил.

Повернувшись в очередной раз лицом к ящику, Мэтт увидел, что готовится новое наступление: менеджер, подкравшись к автомату с топориком, который дал ему бармен, рубанул по шнуру. Шнур отпрыгнул и захлестнул мертвой петлей ногу менеджера. Тот заорал, начал рубить почем зря и наконец перерубил провод. Автомат погас, шнур в агонии корчился на полу.

Вместе с музыкой остановилась и Эбби.

— Пойдем отсюда, — попросил Мэтт, еле держась на ногах.

— Нет, посидим еще. — Она подвела его к столику, внезапно опустевшему, как и все заведение. — Тебе надо выпить.

— Давай лучше уйдем.

Но Эбби уже подзывала официанта. Тот опасливо подошел, и Мэтт под вопросительным взглядом Эбби промямлил:

— Скотч. Чистый.

Официант вернулся с бутылкой и двумя стаканами на подносе.

— Босс велел вперед получить.

Мэтт порылся в карманах. Менеджер стоял у стены, скрестив руки, и не сводил с него глаз.

— У меня нет с собой денег.

— Ничего, — вмешалась Эбби. — Ставьте сюда.

— Нет, мэм… — начал официант, но поднос сам собой опустился на стол, и он попятился прочь.

— Я, наверно, плохая дочь, — сказала Эбби, задумчиво взявшись за подбородок. — Па здесь понравилось бы.

— Не делай этого, — всполошился Мэтт. — Мало у нас хлопот…

Но Дженкинс, моргая и разя перегаром, уже угнездился на третьем стуле. Мэтт поспешно плеснул в стакан виски и выпил залпом. Алкоголь обжег горло, но больше Мэтт ничегошеньки не почувствовал и увидел, что стакан по-прежнему полон.

Дженкинс опомнился и понял, что дело плохо.

— Ты чего тут делаешь, Эб? И при параде вся. Подцепила парня с деньгами?

Эбби оставила вопрос без внимания.

— Если я о чем-то тебя попрошу, ты сделаешь?

— Само собой. Все что хошь. — Дженкинс присосался к бутылке, она забулькала.

Янтарная жидкость убавлялась исправно. Когда Дженкинс поставил бутылку и утер бороду, виски стало наполовину меньше, но напиток из стакана все так же отказывался проникать в Мэтта.

— Если я попрошу стукнуть мистера Райта по носу, стукнешь?

— А то. — Дженкинс сжал кулак. Борода мешала разглядеть его лицо — возможно, и к лучшему. — Мою девочку обижать? Слушай, Эб, что-то неважнецки он выглядит. Прям-таки и врезать ему?

— Не сейчас, но держи это в голове.

Мэтт расслабился и снова попытался опрокинуть в себя стакан — безуспешно. Ему вспомнились танталовы муки.

— А вот и копы! — взревел вдруг Дженкинс, поднявшись с бутылкой в руке. В зал вошли трое полицейских во главе с барменом.

— Только с законом не связывайся, — умоляюще сказал Мэтт.

Эбби зевнула.

— Что-то устала я. Никак уже полночь.

Дженкинс ринулся на полицейских, как бык. Потом все пропало, и Мэтт с Эбби опять очутились в хижине.

— А как же твой отец?

— Па, окромя выпивки, больше всего драться любит. Все, я спать пошла. — Она скинула туфли, легла, занавесилась одеялом.

Мэтт медленно пошел к своей койке. Был у Мэри ягненок. Сбросил туфли на пол. Белый как снег. Поправил занавеску, пошуршал и улегся не раздеваясь. Он ходил за ней. Полежал, слушая, как ровно дышит Эбби на другой койке. По пятам.

По прошествии двух мучительных часов Мэтт осторожно сел, взял туфли и на цыпочках, дюйм за дюймом, двинулся к двери. Приоткрыл ее на фут, протиснулся, снова закрыл.

На веранде скрипнула половица. Мэтт замер, подождал и заковылял, не смея обуться, по гравию.

Вот и машина. Мэтт, благословляя крутой спуск, сел, отпустил тормоз, выжал сцепление. «Форд», как призрак при луне, покатился, набирая скорость, под горку. После трудного поворота Мэтт включил фары и бесшумно притворил дверцу. Проехав так около мили, он запустил мотор.

Бежать!

Серый, уже душный рассвет застал Мэтта на заправочной станции. Кроваво-красное солнце, заглянув в пыльное, заляпанное мошкарой лобовое стекло, увидело небритого молодого человека в грязной рубашке и брюках, с воспаленными от недосыпа глазами.

Мэтту, опьяненному свободой, было все равно, как он выглядит.

Что это, Фэйр-Плей или Хьюмансвиль? Он слишком устал и проголодался, чтобы задумываться.

Можно резонно предположить, что Эбби, не зная, где он, его не найдет и не сможет сама телепортироваться туда, где не была раньше. В прошлый раз она навестила уже знакомые ей места в Спрингфилде, отца перенесла из родимой хибары, Мэтта вернула в хижину, где жила.

Хижина! Вместе с сонным заправщиком к Мэтту пришло осознание, что все его деньги остались там вместе с одеждой, пишущей машинкой и папками.

Нащупав что-то в кармане брюк, он вытащил оттуда бумажник. Четыре доллара наличными, триста в дорожных чеках.

— Полный бак, — сказал Мэтт.

Когда же он успел взять бумажник? Может, тот все время лежал в кармане? Мэтт мог бы поклясться, что в коктейль-холле его не было, и смутно припоминал, что оставил его в пиджаке. От неуверенности — а может, от голода — ему стало не по себе. К похищенным Эбби деликатесам он вчера почти не притронулся.

— Где тут можно прилично поесть? — спросил он, получая сдачу.

— Грузовики видите? — показал заправщик, старикан в комбинезоне. — Обычно, когда они стоят у кафе, можно не сомневаться, что кормят там вкусно, но здесь это не показатель. Кормежка паршивая, зато достопримечательность имеется, Лолой звать. В других местах все равно закрыто еще, — крикнул старик, когда Мэтт отъехал.

Мэтт припарковался рядом с одной из фур. Лола, значит? Нет уж, хватит с него женщин в ближайшем будущем.

Длинную стойку в кафе-вагончике целиком занимали шоферы в легких рубашках. Они пили кофе, курили и флиртовали с раздатчицей. Мэтт сел за столик в кабинке, и девушка, нехотя оставив поклонников, подошла. Жгучая брюнетка с короткой стрижкой, она была уверена в своих чарах. Бедра покачивались, карие глаза на загорелом лице улыбались. Юбка и блузка с низким вырезом круглились как раз там, где надо. Скоро она растолстеет, но сейчас в самой поре — только и ждет, чтобы ее сорвали. В этом городишке она, судя по всему, недолго задержится. Поставив на столик стакан воды, она продемонстрировала свое декольте.

— Что будете?

Мэтт сглотнул.

— Пару булочек с сосисками.

— Сделай пару хот-догов, — крикнула девушка и поплыла назад, оглянувшись через плечо. — Кофе?

Мэтт кивнул и улыбнулся слегка. Привлекательная девушка, спору нет. В другой бы раз…

— Ой! — вскрикнула вдруг она, потирая свой пышный задик, и погрозила Мэтту пальчиком. — Ишь, шалун! — С ума сошла, что ли? Мужики у стойки тоже оглядывались на Мэтта.

Только теперь поняв, как хочет пить, он осушил весь стакан, но жажда ничуть не уменьшилась.

Лола уже несла ему кофе, балансируя чашкой на блюдце. У самого столика она вдруг споткнулась на ровном месте и вылила все прямо Мэтту на грудь.

Он вскочил, ругаясь, отклеивая горячую рубашку от тела. Лола схватила бумажные салфетки и стала его промокать.

— Ой, прости, миленький! Не пойму, как меня угораздило. — От нее пахло гарденией.

— Ничего, бывает. — Мэтт отстранился. — Уже не так горячо.

Шоферы наблюдали за ними кто мрачно, кто с завистью.

— Меня можешь не поливать, Лола, — заржал один, — я и так на точке кипения.

— Да заткнись уже! Милок, ты в порядке?

— Да, да. Главное, поесть принесите. — Бывает, конечно, всякое… Мэтт украдкой огляделся: единственной женщиной в кафе была Лола.

Он еще ни разу не видел скользких хот-догов, но эти так ерзали по тарелке, что Лола, стараясь их донести, забыла про бедра. Глаза у нее широко раскрылись, рот образовал красную букву О, лоб наморщился. Сосиски связались воедино и прыгнули ей за вырез.

Лола взвизгнула и начала шарить там, придерживая другой рукой булочки, но они тоже улепетнули с тарелки и надавали плюх дальнобойщику.

— Это кто тут такой шутник? — взревел он и рванул к Мэтту. Мэтт хотел встать, но столик не пустил его, упершись в живот. Он вскочил на сиденье. Булки срикошетили к другому шоферу, который тоже взбесился.

Сосиски, извлеченные наконец Лолой, угодили прямо в рот атакующему, и он застыл на месте, давясь.

У Мэтта над головой разбилась о стену чашка. Если перелезть через боковину, можно добраться до двери, прикинул он. Лола, видя вокруг злые лица и широченные плечи, обхватила его за коленки.

— Спаси меня!

Снаряды так и свистели в воздухе. Пока Мэтт отцеплял Лолу, его противник выплюнул сосиски и замахнулся. Мэтт беспомощно отшатнулся назад, но кулак каким-то образом прошел мимо и выбил окно.

Мэтт, вися на перегородке, закрыл глаза и покорился судьбе.

Рядом прозвенел смех, подобный серебряным колокольчикам, и Мэтт очутился снаружи с лоскутом от Лолиной блузки в руке. Бедная Лола, девушкам прямо-таки фатально с ним не везет.

В кафе билась посуда и слышались глухие удары. Скоро они сообразят, что его там нет.

Мэтт добежал до машины, завел ее, выехал на шоссе и помчался вперед на шестидесяти милях.

Оглянувшись на поле сражения, он чуть не съехал в кювет: на заднем сиденье лежала его одежда, пишущая машинка и папки.

Остановился он только в Клинтоне, чувствуя себя лучше морально и значительно хуже физически. По дороге он выкупался в ручье, переоделся, кое-как побрился холодной водой, но бессонная ночь и сутки без еды начинали сказываться.

Ничего, он потерпит. Все лучше, чем Эбби. То, что его багаж оказался в машине, можно объяснить очень просто: Эбби догадывалась, что он хочет уехать, и сменила гнев на милость — ведь в глубине души она добрая. Плохо только, что он в это не верит.

Ладно, есть дела поважнее — например, деньги. Бензин на исходе, и поесть наконец пора. Уже одиннадцать, банк на углу должен быть открыт. Там ему без проблем обналичат чек.

При всем при том Мэтту почему-то было не по себе.

Поставив на чеке вторую подпись, он подал его в окошко кассиру, лысому человечку с тощими усиками. Кассир, сравнив подписи, отсчитал четыре двадцатки, десятку, пятерку и пять долларовых бумажек.

— Пожалуйста, сэр.

Мэтт, принимая деньги, в ужасе выпучил глаза: упаковка двадцатидолларовых банкнот спорхнула с полки и медленно переваливала через стеклянную загородку кассы.

— Что с вами, сэр? Плохо себя почувствовали?

— Нет, все в порядке, — пробормотал Мэтт, отходя от окошка.

— Вы уверены? У вас больной вид.

Что-то протискивалось в карман его пиджака. Пустой желудок скрутило узлом от этого ощущения. Мэтт пригнулся, кассир высунулся.

— Вот… вы, кажется, обронили, — сказал Мэтт, протягивая ему пачку денег.

Кассир посмотрел на полку, потом на пачку.

— Не понимаю как, но спасибо! В жизни бы не подумал…

— Странно, правда? — Мэтт просунул деньги под решетку. — И вам спасибо. — Он убрал руку, но деньги точно прилипли к ней. — Простите… не отцепляются.

— Любопытно. — Кассир, больше не улыбаясь, взял пачку за другой край. — Все, отпускайте.

— Не могу, — тяжело дыша, сказал Мэтт.

Кассир тянул в свою сторону, Мэтт в свою.

— Некогда мне в игры с вами играть. Отпустите!

— И рад бы, да не могу. Вот, смотрите! — Мэтт показал ладонь с растопыренными пальцами.

Кассир, схватившись за пачку двумя руками, уперся ногами в пол.

— Да пустите же!

Рука Мэтта внезапно освободилась, кассир плюхнулся на пол, деньги исчезли.

К окошку медленно поднялась голова с большой шишкой на лысине. Кассир, постанывая, торжествующе сжимал пачку двадцаток в руке.

— Вы еще здесь? Уходите немедленно. — Он положил деньги рядом. — Если появитесь в этом банке еще раз, вас арестуют за нарушение общественного порядка.

— Не беспокойтесь, не появлюсь, — сказал Мэтт и вдруг заорал: — Стой! Назад!

Пачка повторила свой перелет. Мэтт инстинктивно поймал ее в воздухе. Решив, что только одно спасет его от тюрьмы, он сердито спросил:

— Вы зачем деньгами швыряетесь?

— Швыряюсь деньгами? Я?

— А это что такое, по-вашему? — предъявил пачку Мэтт.

— О нет! — простонал кассир.

— Я всерьез намерен пожаловаться директору. — Мэтт шмякнул пачку на прилавок и вознес безмолвную молитву. — Подумать только, кассиры разбрасываются деньгами!

Он отвел руку. Деньги, о чудо, остались на месте, но кассир, как ни старался, не мог их сцапать — в конце концов они вернулись в кассу сами собой.

Мэтт стоял, не в силах оторваться от этого зрелища. Пачка, не даваясь в руки, порхала по кассе, как пьяная бабочка, кассир скакал за ней, точно кот.

— Боже, что я творю! — вскричал он в конце концов, схватившись за голову. — Я, должно быть, с ума сошел!

С этими словами он стал хватать деньги с полок и подкидывать вверх. Зеленая метель закружилась по всему банку.

— Денежки, мои вы денежки…

На место происшествия сбегались другие кассиры и клерки. Солидный джентльмен с брюшком перемахнул через барьер вокруг своего стола, как заправский спортсмен.

— Зовите доктора! — крикнул Мэтт, пробегая мимо охранника у дверей.

Где-то под потолком прозвенели серебряные колокольчики.

Выезжая из Клинтона, Мэтт больше не сомневался, что Эбби его преследует. Он ни секунды не был свободен — она с самого начала знала, где он. Мышка воображала, что ей удалось сбежать, но кошка ее словила. Мэтту представлялись ужасные фурии — Алекто, Тисифона, Мегера — в окровавленных одеждах, со змеями в волосах. Они гнали его бичами по всему миру, и у них были лица Эбби.

Полумертвый от усталости, мучимый жаждой и голодом, он поехал на север, но в Канзас-Сити не задержался. Какая-то слабая, еще не угасшая надежда побудила его ехать дальше. В пяти милях от Лоренса его застали лиловые сумерки. Увидев белые шпили и красные черепичные крыши университета, мерцающие под горой Ореада, как маяки, Мэтт понял, на что надеялся.

Вот она, цитадель знаний, твердыня мировых истин, противостоящая темным волнам суеверия и невежества. Здесь, в здравой атмосфере мысли, логики и учености, он стряхнет с себя морок, лишающий его воли. Здесь он сможет мыслить яснее, действовать решительнее. Здесь он избавится от мстительного демона, сидящего у него на плечах. Здесь он обретет помощь.

В полном изнеможении он ехал по Массачусетс-стрит. Голод несколько притупился, но жажда не унималась. Мэтт помнил, что ел и пил где-то в дороге, но ничего не смог проглотить.

Неужели этому конца не будет? Неужели нет никакого выхода? Есть, конечно. Выход всегда есть. Был у Мэри ягненок…

Чисто рефлекторно он въехал на парковку. Прежде всего надо поесть и попить. Ресторан заполняли летние студенты, парни в спортивных рубашках и слаксах, девушки в ярких ситцевых платьях и босоножках на плоской подошве.

Мэтт, покачиваясь на пороге, глядел на них мутным взором. Когда-то и он был таким, юным, сознающим, что это лучшие его годы. Теперь он измотанный, обреченный старик.

Он сел за столик, зная, что все его счастье осталось в прошлом.

— Суп и молоко, — сказал он подошедшей официантке.

— Да, сэр. — Голос звучал знакомо, но ведь они все одинаковы, юные голоса, и он не впервые здесь.

Вода из стакана полилась в горло, блаженно оросила желудок. Голод тут же вернулся — надо бы бифштекс заказать, но это потом, после супа.

Мэтт, опять-таки без проблем, съел первую ложку.

— Что, полегчало вам, мистер Райт? — спросила официантка.

Эбби! Мэтт поперхнулся, закашлялся. Студенты оборачивались, и у всех девушек были лица Эбби! Он вскочил, едва не перевернув стол, бросился к двери — и замер, держась за ручку.

Сквозь стекло на него смотрели налитые кровью глаза в черной бороде, чуть ниже виднелись широченные плечи.

— А-а-а! — Мэтт с криком подался назад и через распашную дверь ввалился на кухню. Запахи жареного и печеного больше не волновали его.

Повар опешил, увидев его. Мэтт выбежал с черного хода, налетел на какой-то ящик, захромал дальше. В конце темного переулка маняще горел фонарь. Мэтт побежал туда и увидел с замиранием сердца, как легла поперек света большая, плечистая, бородатая тень.

Он медленно, как в кошмарном сне, направился в другой конец переулка. Сознание работало, как мотор на холостых оборотах. Уже близко… совсем близко…

От темной стены отделилась еще одна тень… нет, не тень. Мэтт застыл, ожидая неминуемого конца. Две ручищи протянулись к нему и заключили в объятия.

— Сынок, — пролепетал Дженкинс. — Первое знакомое лицо за весь день!

Сердце Мэтта забилось вновь. Он выпутался из бороды Дженкинса.

— Не пойму я, что в эти последние дни творится, но чувствую, что без Эб тут не обошлось. Только хотел помахаться всласть, как все пропало, и я очутился тут. Скажи где, сынок.

— Лоренс, штат Канзас.

— Канзас? — Дженкинс помотал бородой. — Слыхал, что это засушливые места, но я куда больше высох. Этот город вроде бы сжег Куонтрилл в Гражданскую, и лучше б его не отстраивали. В кармане ни пенни, ладно в бутылке чего-то осталось, не то бы помер от жажды. С Эб надо что-то делать, сынок, — это ведь она, да?

Мэтт кивнул.

— Стар я уже для таких делов, мне б в качалке сидеть с кувшинчиком. С этой девкой надо чего-то делать.

— Боюсь, уже поздно, — сказал Мэтт.

— В том-то вся и беда. Годков на шесть запоздали. Ты ученый человек, скажи, что нам делать?

— Не могу вам сказать. Думать об этом и то не могу, иначе ничего не получится. — Был у Мэри ягненок… — Хотите ударить меня — валяйте. Все это случилось из-за меня.

Ручища Дженкинса легла ему на плечо.

— Да ладно тебе, сынок. Не ты, так другой. Ежели Эб чего втемяшится, из нее уж не выбьешь. И утихомирить ее нельзя ни в какую, а злая она хуже, чем все ведьмы геенны огненной.

Мэтт дал ему десять долларов.

— Это чтобы великую сушь одолеть. Постарайтесь забыться, может, в скором времени что-то изменится.

— Хороший ты парень, сынок. Только сгоряча ничего не делай.

Был у Мэри ягненок…

Дженкинс, вскинув руку в прощальном салюте, повернул за угол, и его гигантская тень ушла из мира живых.

Мэтт вернулся на Массачусетс-стрит, дошел до машины и почти физически почувствовал, что Эбби здесь, совсем близко. Она окружала его, как облако пыли, видимой только при определенных условиях, — полуангел, получертовка, полулюбящая, полуненавидящая. Нестойкая смесь полярных противоположностей, нежизнеспособная комбинация.

Она не виновата, со вздохом подумал Мэтт. Он сам ввязался в это из любви к науке, но наука не властна над женщиной. Освобождая женщину, она не в силах ее понять. Эбби — женщина, наделенная могуществом богини, но оно ни к чему ей. Она хотела только одного: выйти замуж. Это он, Мэтт, пробудил в ней неведомые ранее силы и теперь расплачивается за то, что содеял. Закон действия и противодействия непреложен.

Когда Мэтт приехал на Седьмую улицу, настала теплая ночь, и вокруг фонарей кружились ночные мошки. Он остановился у старого желтого — возможно, когда-то белого — дома за узорной чугунной оградой, кое-где покосившейся.

На звонок Мэтта вышел профессор Франклин, декан его факультета.

— Мэтт! Не сразу узнал вас. Что так быстро? Я думал, вы надолго засели в Озарке — не говорите только, что уже закончили книгу.

— Я ее не закончил, но хотел бы поговорить с вами, если позволите.

— Конечно, о чем речь. Заходите. Я тут разбираю работы первокурсников, коим, как водится, конца нет.

Франклин, высокий, с буйной седой шевелюрой, немного сутулый в свои шестьдесят с небольшим, привел гостя в заставленный книгами кабинет, где на кипе бумаг лежали его очки.

— Что это с вами? — вскричал профессор, надев их. — Не больны ли?

— Можно и так сказать. Вопрос в том, как вылечиться. Что бы вы прописали человеку, верящему в сверхъестественное?

— Многие верили, оставаясь при этом достойными членами общества, — пожал плечами Франклин. — Конан Дойл, например…

— Но я не просто верю, я могу доказать.

— Галлюцинации? Это уже серьезнее, может понадобиться психиатрическое лечение. Я, как вы знаете, учитель, а вам нужен врач — но не хотите же вы сказать…

— Доказать могу, но мне не хочется это делать. Мир от этого лучше не станет.

— Истина важна сама по себе, но это же не серьезно…

— Очень даже серьезно, — поежился Мэтт. — Я мог бы доказать, что левитация, телепортация, телепатия действительно существуют. И я в здравом уме, а от этого лечения нет.

— Мэтт, вы и вправду больны…

— А что вы скажете, если ваши очки перелетят с вашего носа на мой?

— Скажу, что вам нужно посетить психиатра.

Очки проплыли по воздуху и наделись на Мэтта.

— Это не смешно, Мэтт! — воскликнул профессор, ощупывая лицо.

Мэтт вздохнул и вернул очки.

— А если я сам взлечу? — сказал он и тут же это проделал.

— Спускайтесь немедленно! — приказал Франклин.

Мэтт опустился на стул.

— Что за нелепые фокусы. Сходите к доктору, Мэтт, не теряйте времени. А мне, думаю, надо будет утром пойти к окулисту, — сказал профессор, энергично протирая очки.

— Этого я и боялся, — опять вздохнул Мэтт. — Эбби?

— Да, мистер Райт? — послышалось в комнате.

Франклин забегал глазами по сторонам.

— Спасибо тебе.

— Уходите! — дрожащим голосом потребовал Франклин. — Хватит с меня ваших штучек!

— Доктор Франклин не верит в тебя, а я верю. До свидания, профессор, боюсь, психиатры мне не помогут.

Мэтт вышел, а Франклин принялся обыскивать кабинет и гостиную.

Через кампус Мэтт ехал с чувством, что финал близок. Джейхок-бульвар привел его на вершину Ореады, где на севере виднелась долина Коу, а на юге река Уакаруса. Университетские корпуса стояли темные — свет горел только в Студенческом союзе, в библиотеке и у досок объявлений. Длинные административные крылья чернели, в белых арках Бадиг-холла гнездилась ночь.

Мэтт подъехал к своему дому. Гая, видимо, не было: в квартире темно, а Гай так рано спать не ложится.

Мэтт вошел, включил свет в гостиной. Обычный бардак: на диване свитер, на стуле книги.

В темной кухне Мэтт налетел на плиту, выругался, потер бедро. Был у Мэри ягненок… где-то здесь должно быть.

Он держался на ногах лишь благодаря каким-то скрытым резервам. Ничего, скоро отдохнем… он ходил за ней по пятам. Ага, вот он, сахар. Синий сахар.

Он нашел коробку с хлопьями, достал из холодильника молоко. Вскрыл коробку ножом, насыпал хлопья в тарелку, полил молоком, посыпал сахаром. Синий сахар… белый как снег ягненок. Как же ему хочется спать.

Он отправил ложку в рот, пожевал, проглотил. Еда исчезла из пищевода.

Мэтт схватил нож и вонзил себе в грудь. Нож исчез из руки.

Подняв тяжелую, клонящуюся на грудь голову, он не услышал шипения и зажег свет. Кран горелки, которую он открыл, налетев на плиту, был закрыт.

Синий сахар от тараканов, газ, нож — ничего не сработало. Все бесполезно. Выхода нет.

Он вернулся в гостиную, сбросил с дивана свитер и сел. Последняя надежда не оправдалась, но он был по-своему рад, что у него ничего не вышло. Не потому, что остался жив, а потому, что это трусливый способ. Он все время увертывался от решения, которое постоянно маячило перед ним, но теперь иного выбора не осталось.

Да, это тяжкий путь, горький путь. Медленная смерть вместо быстрой. Но его долг перед миром — принести себя в жертву на алтаре, который он сам воздвиг, под ножом, который сам отточил, под рукой, которой сам придал силу и мастерство.

— Ладно, Эбби, — сказал он, подняв глаза. — Я женюсь на тебе.

Слова повисли в воздухе. Он ждал, разрываясь между надеждой и страхом. Может быть, уже поздно и мщения ничем нельзя отвратить?

Но Эбби в синей бумазее уже прижималась к нему — хрупкая, как ребенок, теплая и мягкая, как взрослая женщина, еще красивее, чем помнилось Мэтту.

— Правда, мистер Райт? — прошептала она, обнимая его за шею. — Правда?

Всеведущая, всемогущая жена, страшная в разочаровании или гневе. Ни от одного мужчины не требовали еще такой жертвы, но делать нечего. Он белый ягненок, агнец, предназначенный на заклание.

— Правда, да поможет мне Бог.

Сладкие, страстные губы ответили на его поцелуй.

Мэтью Райту повезло больше, чем он заслуживал. Чем заслуживает любой из мужчин.

Невеста была прелестна и, что гораздо важнее, — счастлива.