Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть третья

Денис Махалов, 2023

Заключительная часть трилогии. Нерадивый Ангел-Хранитель спущен на землю, чтобы исправить свои ошибки, и спасти своего подопечного – лётчика штурмовой авиации, лейтенанта Андрея Чудилина. Изначально обозначенная мера наказания – 8 раз спасти Андрея от смерти выполнена и перевыполнена, но миссия почему-то продолжается. Нарушенная, и не раз, Ангелом-Хранителем главная заповедь «не убий», меняет условия игры. Задание ещё более усложняется, срок отбытия наказания удлиняется. Знания, боевые навыки, и мастерство Агнии, бортстрелка штурмовика Ил-2, растут феноменально быстро, и вскоре боевые возможности Ангела-Хранителя достигают почти Абсолюта. Вздорная, взбаламошная девчонка-неумеха исчезает, а вместо неё появляется умелый, жёсткий и беспощадный к врагами боец. Но одновременно с этим происходит и внутренняя трансформация Ангела-Хранителя – он всё больше и больше «очеловечивается».

Глава 2. Смуглянка.

В столовой было полно народу. Ужин подходил к концу, ложками стучать уже почти перестали, кто-то допивал свой компот, многие, уже допив, негромко гомонили, обсуждая минувший день. Время от времени, то там, то сям, разговор прерывался взрывами хохота: напряжение, накопившееся за целый день, и частично снятое боевыми 100 граммами, требовало выхода.

— Ты вот что, Андрюха! — придвинулся поближе сидевший напротив командир эскадрильи, — пока тебя не было, мне пришлось другого ведомого взять, не обижайся.

— Да я не обижаюсь, — спокойно ответил Андрей.

— Ну и правильно, — кивнул в ответ капитан Миронов, — да оно же и к лучшему — тебе давно уже положено своего ведомого иметь. Это как минимум. А по-хорошему — пора тебе уже звено принимать. Старший лейтенант — звание позволяет. Согласен?

Андрей молча кивнул.

— Вот и отлично. Как раз новое пополнение прибыло. За те два дня, что тебя не было, жаркие бои были, потеряли очень многих… — комэск замолчал, вздохнул, и продолжил: — в тот же день, когда вас сбили, та пара, что тебя обстреляла, на остальных накинулась. В упор расстреляли самолёт Горидзе, убили стрелка, Лёшку Зыкина. Георгия задняя бронеплита спасла, там всё ж 12 миллиметров, как-никак, но сзади под бронеколпак осколки влетели, всю голову ему искромсали. Георгий до аэродрома еле-еле дотянул — уже на пробеге сознание потерял. Большая кровопотеря была. Но мужик он здоровый, выжил. Филлипыч его подлатал немного, перевязали, морфием обкололи, да в госпиталь отправили.

— У нас ребята вчера, уже вечером, в госпиталь смотались, узнать — что да как, — вклинился в разговор Колька, — так вот! Жив, курилка! Вся башка бинтами перемотана, один нос торчит! Ну чистая мумия! Был в Эрмитаже-то? Мумию египетскую видал? Так вот, то же самое, очень похоже! Но живой! Смеётся, шутит! Скоро, говорит, к вам вернусь!

— А сегодня утром, в первом же вылете, Авдеева зацепило, — продолжил комэск, — оно вроде как и не сильно, ранение лёгкое, его даже в госпиталь с этой ерундой не отправили. Но рука забинтована, на перевязи висит, от полётов отстранён. Да вон он, сидит, на Филиппыча ругается, — капитан глазами показал вправо, на один из столов, что стояли ближе к входу в столовую.

Там действительно, сидел старший лейтенант Авдеев, и что-то горячо доказывал собеседникам, время от времени потрясая забинтованной левой рукой.

— Так что завтра принимаешь под свою команду звено Авдеева. Справишься?

Андрей опять молча кивнул.

— Он справится! — Агния положила свою ладонь на его руку, — я его знаю.

— А самолёт? — поднял на комэска глаза Андрей.

— Будет тебе самолёт. Я уже распоряжение отдал. Возьмёшь себе самолёт Лёхи Авдеева — ему с его рукой по любому ещё неделю на земле сидеть, раньше не выпустят. Ведомым у него Мишка Никитенко был. Как тебе такой ведомый? Подходит?

— А чего, Мишаня — нормальный парень, в полку уже пару месяцев, обстрелянный. Лёха же не жаловался. Пойдёт, беру, — легко согласился Андрей.

— Я тоже так думаю. Пилот он аккуратный, внимательный. Опыта ещё, правда, маловато, но это — дело наживное. Но зато его уже сбивали. А за одного битого двух небитых дают. Слетаетесь, короче.

Капитан немного подумал, и добавил:

— Вторая пара из твоего звена будет «на подхвате» — только если полным составом вылетаем. А так — лучше им пока на земле посидеть. Там ведущий — Юрка Сизов.

— А что Сизов-то? — удивился Андрей, — он же вроде одного выпуска с Никитенко? Они же с Мишкой в полк вместе пришли, в октябре?

— Да это-то понятно, но ведомый у него совсем желторотик, боевых вылетов — ноль. Этого надо пасти всей толпой, чтоб не отбился, да чтоб не сожрали в первом же бою… Только вчера в полк с пополнением прибыл. Федька Пистимеев.

— Поня-я-я-тно… — понимающе протянул Андрей. Новая должность обещала и много новых проблем.

— Да не дрейфь, прорвёмся! — Слава Миронов ободряюще хлопнул его по плечу.

— Эт точно! — уверенно улыбнулся Андрей в ответ, — прорвёмся! Где наша не пропадала?

Все четверо дружно засмеялись.

— Ладно, пойдём уже в клуб, там уж, наверное, патефон надрывается! — старший сержант Коля Никишин, и отточенным движением разгладил складки на гимнастёрке, отправляя их за спину, и посмотрев на Агнию, вдруг хлопнул себя по бедру: — мать моя женщина! А фисгармонь-то твоя трофейная где?

— Так в клуб уже отнесли, — улыбнулась она.

— Так валим скорее в клуб! — вскричал Колька, увлекая всех за собой, — щас ты там на клавиши как нажмёшь!

***

Клуб располагался в большой избе, ранее принадлежавшей местному кулаку-мироеду. Кулака в своё время раскулачили, а освободившийся дом стал местной избой-читальней, а проще говоря, библиотекой. В самой большой комнате, она же гостиная, до войны располагался «читальный зал». Теперь же эта комната служила местом сбора и отдыха лётного и технического состава полка. Народу порой набивалось столько, что было не продохнуть. От старой, кулацкой, обстановки остался патефон, стоявший в углу на столике с точёными, фигурными ножками, овальное зеркало, да затейливые кружевные занавески на окнах. Пузатый двухведёрный самовар был экспроприирован, и стоял теперь в столовой.

Патефон, действительно, уже четверть часа, как надрывался, заполняя помещение музыкой. Стоял весёлый гвалт. Почти треть лётного состава (из тех, что поужинали быстрее всех) была уже здесь. Также присутствовали несколько представителей тех.состава. Яркой, шумливой стайкой выделялись девчонки из числа техников, оружейников и укладчиц парашютов.

— А ну не трожь инструмент! — Колька подскочил к Петьке Гордиенко, одному из лётчиков первой эскадрильи, который, сидя в дальнем уголке, облапил трофейный аккордеон, и с детским любопытством тыкал пальцами по клавишам. Аккордеон сопел, мычал, и издавал прочие непотребные звуки.

— Да ладно, Колян, чё ты? Я ж не поломаю!

— Ага, знаем мы, как ты не поломаешь! Вон, позавчера на посадке такого козла дал, левую ногу подломал на пробеге! Мастер-ломастер. Дай сюда!

— Да ладно! — не сдавался Пётр, — попробуй-ка, не скозли — у меня с левой законцовки обшивку на метр взрывом сняло, ты хоть видел? У меня всё крыло осколками посекло, — щитки я даже и выпускать не стал! Вот и скозлил!

— Ага! Плохому танцору, знаешь, что мешает? — окончательно вскипел Колька, — дай струмент, говорю! Его Андрюха с Агнюхой на танке отбили у фрицев! А они — с нашей, со второй эскадрильи! Дай сюда, говорю!

Отобрав аккордеон, он с победной улыбкой вручил его Агнии:

— Вот, Огонёк, держи! Так, мужики, освободи место гармонисту! — суетился Колька.

Открылась дверь. И в неё ввалились ещё несколько лётчиков и стрелков.

— Ого! Да у нас и гармонист теперь есть!

— Давай, Огонёк, сыграй!

Агния села поудобнее на услужливо придвинутый ей стул, накинула ремни аккордеона на плечи, и посмотрела на окружающих. Посмотрела хитро на Николая, обернулась на Андрея, улыбнулась…

— Ну, что ж, сыграю.

И растянула мехи — полилась мелодия, и Агния запела:

— «Дождливым вечером, вечером, вечером,

Когда пилотам, скажем прямо, делать нечего,

Мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сём,

И нашу песенку любимую споём!

Пора в путь дорогу,

Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём.

Над милым порогом

Качну серебряным тебе крылом!…»

И так ловко у неё получалось! Всех захватила новая песня — кто-то стоял, и улыбаясь, прислушивался к словам незнакомой песни, кто-то стал отбивать такт ногой, поддерживая ритмом аккордеон, несколько парней не выдержали, и решительно подходя к стайке девушек, стали разбирать их, и вытаскивать на середину комнаты. А дверь всё открывалась и открывалась, каждый раз впуская в клуб припозднившихся… Среди прочих протиснулись в комнату и Александра с Антониной. Шурка стала подталкивать Тоньку поближе к своим, к Андрею с Колькой. Антонина слегка очумело осматривалась, и с трудом продиралась вперёд.

Агния, не отвлекаясь от игры на аккордеоне, увидев их, весело им подмигнула, и продолжила:

— «… нам нынче весело, весело, весело,

Чего ж ты, милая, курносый нос повесила?

Мы выпьем раз и выпьем два,

За наши славные Ил-2

Но так, чтоб завтра не болела голова!»

После слов про Ил-2, те, что не были заняты танцами с девушками, а стояли у стенок, вразнобой, но дружно, коротко проорали что-то одобрительно-невразумительное, слившееся в общее победное «А-а-а-а!».

А девушка с аккордеоном весело продолжала:

— «…мы парни бравые, бравые, бравые,

но чтоб не сглазили подруги нас кудрявые,

мы перед вылетом ещё их поцелуем горячо

и трижды сплюнем через левое плечо!…»

и тут уже окружающие в несколько десятков глоток подхватили несложный и быстро запоминающийся припев:

— «Пора в путь дорогу,

Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём.

Над милым порогом

Качну серебряным тебе крылом!…»

Замолк аккордеон, слушатели дружно захлопали. Агния скинула с плеч ремни, встала, и раскланялась на все стороны. Комната утонула в дружном гвалте.

— Давай ещё!

— Ещё сыграй!

— Ну чего ты, сыграй ещё!

Агния встряхнула гривой вьющихся волос, и счастливо рассмеялась:

— Что, неужто понравилось?

Ответом ей был хор голосов:

— Ещё бы! Конечно! Давай ещё!

— Ну что, «землянку»?

— А давай «землянку»!

Она села, накинула ремни, откашлялась, и запела известную всем песню:

— «Бьётся в тесной печурке огонь,

На поленьях смола — как слеза…»

Эту песню знали все, и подпевали очень многие. Те, у кого после тяжёлого лётного дня ещё оставались силы, и «чесались ноги», пошли на середину комнаты с приглашёнными девушками.

Антонина стояла в двух шагах от Агнии и Андрея, и старательно натягивала рукава гимнастёрки на запястья, чтобы присутствующие не видели тех страшных синяков, коими были покрыты все её руки.

— Антонина, вас можно пригласить? — услышала она прямо над ухом, и от неожиданности вздрогнула. Повернулась, и столкнулась с взглядом голубых глаз Толика Веселовского.

— Потанцуем? — мягко спросил он. Антонина в смятении оглянулась на Шурку. Александра стала настойчиво подталкивать её к Толику, и жарко шепча на ухо:

— Давай, давай, иди, чего ты?

Антонина, ища поддержки, поймала взгляд Андрея. Он ободряюще подмигнул ей, и слегка хлопнул по руке:

— Да иди, иди! Чего ты испугалась?

Антонина позволила себя увлечь на середину комнаты.

А Агния всё пела и пела:

— «…пой гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови.

Мне в холодной землянке тепло

От твоей негасимой любви…»

Закончив и эту песню, она сняла аккордеон, поставила его на скамейку, и со словами:

— Фффу! Умаялась! Заводите патефон! — вытерла пот со лба.

— А чего сразу патефон-то?! — заорали ей в ответ, — нам больше нравится, как ты играешь и поёшь!

— Да играть-то я могу! А вот перекрикивать вас, горлопанов, мне уже не под силу! Ещё чуть-чуть, и охрипну!

— Так мы ж подпеваем! Ну, сыграй ещё, спой!

Агния села на стул, послушно взяла аккордеон, мотнула головой:

— Ладно! Но петь буду тогда то, чего вы не слышали. Вы хотя бы орать не будете.

— Давай, давай! Это ещё интереснее! А что споёшь-то?

— «Тёмная ночь». Слышали?

— А это что за песня?

— Это… — она одарила всех своей лучезарной улыбкой, — из нового кинофильма, «Два бойца» называется. Совсем недавно вышел, в октябре был первый показ, — она обернулась на Андрея, — нам в ШМАСе, перед выпуском показывали, в кино водили. До фронта, видать, картина ещё не добралась. Ладно, слушайте.

И она запела:

— «Тёмная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают.

В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…»

Видно было, что песня всех тронула с первых же строк. Все слушали внимательно — проникновенные слова брали за душу, дёргали её за струнки. У всех остались родные и близкие, у многих остались дома любимые. Слова песни никого не оставили равнодушным.

Агния закончила играть и петь. Все дружно захлопали, бросились хвалить:

— Вот молодец! Запомнила! Скорей бы нам это кино привезли! С такой хорошей песней кино не может быть плохим!

— Хорошее кино, хорошее, — кивнула Агния, — всё ребята, у меня уже горло болит. Видать, простудила всё-таки!

— А мы сейчас тебе чайку горяченького, — засуетился Колька, — щас, щас, щас! Слышь, Мишаня! — обратился он к Мишке Никитенко, — сгоняй-ка за чаем в столовку! Видишь, у гармониста горло пересохло!

— А чё я-то? — нахохлился Мишка, — сам и сгоняй! Тоже, нашёл молодого!

— Да не надо никуда бегать! — уже охрипшая, пытаясь их перекричать, замахала на них Агния, — да сыграю я ещё, сыграю! Я ж только петь не могу.

— А кто ж споёт-то?

Агния поманила к себе пальчиком Антонину. Тоня нагнулась, чтобы услышать. Горячо, в самое ухо, Агния её негромко спросила:

— Ты помнишь то, что я тебе в бане напела?

Антонина сделала испуганное лицо, и приложила руки к груди:

— Ох, Агнюшенька, боюсь я, не смогу… Я ж, поди, усё забыла…

— Да ничего ты не забыла! Я ж тебе эти слова на подкорку зашила!

— На какую таку корку… чего зашила? — недоумённо захлопала глазами Тоня.

Агния одарила её обворожительной улыбкой, покачала головой:

— Да всё ты помнишь, выходи давай!

— Та ни-и… я ж не смогу!

— Сможешь, — она решительно выпихнула Антонину вперёд, и объявила:

— Новинка сезона! — секунду подумала, и со смешинками в глазах добавила непонятную фразу: — арфы нет, возьмите бубен!

После этого она положила руки на клавиатуру и растянула мехи…

Полилась мелодия. Антонина стояла, не зная, куда деть руки, в смятении шаря глазами по сторонам, наконец, собравшись с духом, вобрала в лёгкие воздуха, и запела:

— «Как-то летом на рассвете заглянул в соседний сад,

Там смуглянка-молдаванка собирала виноград…»

Голос у неё был сильный, мелодичный. Все взгляды устремились на неё. Пропев первый куплет, она немного распелась, осмелела, раззадорилась, и припев у неё пошёл уже совсем легко:

— «…Раскудрявый клён зелёный, лист резной,

Здесь у клёна мы расстанемся с тобой,

Клён зелёный, да клён кудрявый,

Да раскудрявый резно-о-ой!…»

Она пела и пела, народ уже начал хлопать ей в такт. Видя, что песня в её исполнении всем нравится, Антонина совсем осмелела, щёки её порозовели, глаза наполнились блеском, и уже окончательно распевшись, она лихо пропела последний куплет. А когда в третий раз, под конец песни, затянула припев, его уже подхватили все, кто был в клубе!

Закончив петь, Антонина неловко и смущённо раскланялась, развернулась, и попыталась ускользнуть назад, протиснувшись в щель между Андреем и Колькой Никишиным. Но её ухватил Андрей, приобнял её за плечи, и развернув её лицом в середину, громко прокричал, перекрывая весёлый гам:

— Антонина Шумейко, кто ещё не знает! Наш новый товарищ, служит в полку с сегодняшнего дня! Специалист по вооружению, вторая эскадрилья, прошу любить и жаловать!

Со всех сторон послышался одобряющий смех, кто-то прокричал:

— Ого! Это хорошо! Загрузка бомб вдвое быстрее пойдёт!

Все засмеялись.

— А вот зря ржёте! — перекрывая смех, зычно проорал Андрей, — Антонина, если кто не знает, вчера полсотни раненых с поля боя вынесла, а за день до этого, позавчера, трём фашистам дубиной бошки поразбивала, да руки-ноги переломала! А четвёртого голыми руками чуть не задушила!

— Ого-го! А чего ж не додушила?

Опять взрывы молодецкого хохота…

Антонина моментально зажалась, подбородок у неё предательски задрожал, она, боясь разрыдаться прямо здесь, в панике обернулась к Агнии, ища поддержки. И та, тонко чувствуя её состояние, тут же пришла ей на помощь:

— А потому, что как-то долго у неё всё это получалось, живучий, гад попался! — внесла необходимые пояснения Агния, — пришлось мне его из пулемёта пристрелить. Чтоб не мучился!

Взрыв ещё более оглушительного хохота надолго перекрыл все прочие звуки в клубе.