Мемуары Барьериста

Денис Дубеев, 2020

Книга Дениса Дубеева своим появлением продолжает и развивает тему индивидуума и общества. В ней достоверно и с необходимой долей юмора показан процесс становления личности с юности до зрелых лет и ее взаимоотношения с обществом в период расцвета и упадка СССР. Книга может привлечь всех, кого интересует состояние советского общества, умонастроения в нем. Она также может служить яркой иллюстрацией к истории российской интеллигенции в целом.

ГЛАВА 6. В ШЕСТОМ КЛАССЕ СЕЛЬСКОЙ ШКОЛЫ

Возраст 6-го класса средней школы оказался переломным в некоторых важных отношениях для меня. В том году из-за тяжелой болезни матери я жил в районном селе Больше-Солдатском как бы полуодин — мама лечилась в клиниках и санаториях других областей и заново училась в то время ходить, отец с другой своею семьей жил километров за 70 от меня, тетки обреталися в трех разных городах, маленькую сестренку временно забрали до выздоровления матери в детдом… а присматривает за мною и кормит меня одна приятная простая семья: хозяин дома — мужчина трезвого поведения, работает кузнецом в МТС, хозяйка подрабатывает, возможно, в колхозе и на разных подспорьях через сельсовет, в семье толковые дети, есть и хозяйство приличной руки. (Я с искренней, многолетней благодарностью вспоминаю ту простую семью, и по другой линии мемуаров ей отдельная глава отведена.) Сами понимаете, для прощания с детством такие одиночные условия бы подошли.

Во-вторых, именно тогда накопленная энергия недоверия к миру взрослых людей стала заметно сказываться на мне. Факторов было множество, описал я не все — только то, что легко описать. Очень трудно, например, нередать ощущения при виде ровных рядов проржавевшей, негодной сельскохозяйственной техники, хорошо видимых из школьного окна. Если она была когда-то годной, почему под открытым небом стоит? Если изношена законно, почему не свезли на металл? Колхозник обязан заработать в колхозе установленный минимум трудодней, иначе приусадебный участок от него заберут. А люди в трудодни не верят, лишний раз на работу идти не хотят, на участок себе наработали — ладно, горбатиться зря не пойдем. Вот бригадиры да звеньевые и ходят утром по дворам и гонят словами людей буквально как на барщину в колхоз… Постоянно идет кампания по ликвидации безграмотности на селе. (Моя мама — учительница и активистка, я вижу этот процесс.) За год стольких-то бабок научили читать и писать, но мелкому служащему из сельсовета или района бабка сказывается неграмотной все равно — чтоб не заставили «лишнего» подписать. Стимул учиться в старших классах у деревенских ребят простой — колхозники паспортов не имеют или получают их с огромным организационным трудом и не могут поэтому надолго покинуть по собственной воле село. Окончившим же десятилетку паспорта выдаются как бы сами собой, и только тогда они становятся полноправными гражданами страны, в которой правит, как известно, «союз рабочих и крестьян». Поэтому и приходили в школу иные юноши и девушки ежедневно за семь километров из деревень, по черноземной осенне-весенней грязи, в которой по ступицы тонут колеса машин и телег, по снежным заносам зимой. По поводу всего этого и многого другого старшеклассники задавали порою горькие вопросы учителям — тем, кого любили, у кого не боялись спросить. Учителя отвечали, что и сами все видят, но ведь вы уже взрослые ребята и понимаете ведь, что на экзаменах придется вам отвечать не так, как видите вы нашу и вашу общую жизнь, но как положено видеть, как учим вас мы… А что еще могли ответить старшеклассникам в те годы любимые учителя?

Читающий эти строки должен иметь в виду, что мы имеем здесь здесь не историческое исследование России, но чисто личные воспоминания человека, которому в том возрасте более приличествовало знать, кто и когда сочинил фантастический роман «Робур-завоеватель», чем точно помнить годы, когда при Хрущеве проходила ломка новокрепостного состояния советских колхозников-крестьян, когда милицейские власти стали выдавать общегражданские паспорта всем жителям страны, включая деревенских, когда вводили в колхозах прямую денежную оплату труда вместо сомнительных «трудодней», когда вводили пенсионное обеспечение по старости для крестьян… Эти конкретности были мне тогда не по возрасту и не по чину, я пишу здесь только об атмосфере, в которой жил и которая формировала меня. Атмосфера же эта создавалась разными факторами общественного бытия, например, официальное радио в форме так называемой «радиотрансляции» не умолкало с 6-ти до 24-х часов по Москве, и оно не то чтобы не могло открыто сказать, оно намекнуть не могло на то, что Коммунистическая партия Советского Союза делает чивой-то не таво. Хошь ни хошь, но эфир заполняй, и по изгибам потоков пустословия можно было почувствовать, какие камни в политической тьме огибают они. С одного раза это не получится никогда, но день за днем, день за днем, день за днем… в конце концов почувствуешь неприятственный запах того, о чем «они» не вправе говорить. С другой стороны, я был не только начитанным, нервным и где-то болезненным ребенком — я был довольно общительным дитем, свободно общался с самыми различными людьми, разного возраста и положения в жизни, и даже как бы я нескромно подозреваю теперь, что не только просто «смотрел» на жизнь, но как бы и «видел» ее… Прекрасно помню, как именно в те годы, о коих идет здесь речь, будучи летом в Курске у тети Вали в гостях, бродил я по городу, рассматривая людей, представляя себе их образ жизни, занятия, как бы выстраивая по ним какую-либо повесть или роман. (Для равновесия должен заметить, что у тети Вали в гостях я не только изучением характеров и типажей населения занимался, но также протранжирил с непривычки в местном тире все свои карманные рубли и еще, отправившись с местными хлопцами на речку Тускарь погулять, ухитрился на каком-то промышленном пустыре влезть ногами в разлитую смолу, отчего тете Вале пришлось отмывать керосином не только меня, но также мою одежду и обувь всю. Так что не только философом, но в какой-то мере ребенком в те годы я тоже был.)

Итак, мы видим, что не только неумолчное радио и разнообразные книги формировали мой общественный кругозор, но и общение с разнообразными людьми, что придает моему кругозору некоторую насыщенность и полноту. Здесь же, на этих страницах, я стремлюсь всего лишь передать атмосферу, в которой жил, и подбираю не только те обстоятельства, которые видел, но и те, о которых слыхал от людей. Поднимите подшивки газет «Правда», «Известия», «Труд», журналов «Коммунист», «Молодой Коммунист», «Блокнот Агитатора» и др. за те тоталитарные годы, вчитайтесь в них — и решайте, насколько точен здесь я, оценивая эпитетом «затхлая» общественно-политическую атмосферу в стране.

Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я со всей своей библиоманией, с прелестным видением природы в целом и в мелочах, с волшебными снами, с мистическим страхом и прогулками по ночам, с доброжелательным отношением ко мне самых разных людей — нашел бы отклик и нишу в идеологии нашей страны. Но этого я не нашел, а постепенно копившееся ощущение, что «взрослые», все очень милые порознь, в целом, как система, делают что-то не то и не так и делают это как-то очень нехорошо — еще не будучи высказанным и определенным, это смутное ощущение привело в середине 6-го класса к тому, что я как-то резко и сразу потерял интерес к официальной общественной деятельности в школе, а членство в «совете пионерской дружины», которым наивно гордился я поначалу, представилось мне в свете тусклом, ненужном, чужом. По-прежнему я чувствовал себя как рыба в воде во всяких там тусовочных делах, во всяких драм — фил — физ — и прочего качества кружках, выпуске стенгазеты всем обществом со смехом, возней и спором — но в официальные «собрания», «президиумы» и «советы» с тех пор меня было не затащить, и это уже на всю жизнь.

Пожалуй, мой нелюдимский стаж именно с этого времени и следует нам считать. Несколько ярких примеров по этой теме в контекст не вошли — как и не все детали конструктора входят порою в модель. Если я не сумел объяснить здесь истоки моего нелюдимства — мне очень жаль. Я старался как мог и сделал как получилось. Нам же нужно теперь дальше по теме идти.

Замечу здесь вскользь, что за время моего отсутствия (около 60-лет) заметно похорошело село. По снимкам из космоса видно, что стало побольше оно, вроде бы новое широкое шоссе связало его со страной. По фотографиям в Яндекс-фотках видно: есть уже новая церковь, много новых хороших домов. Восстановлены руины самого приметного в архитектурном отношении здания, в которых играл я когда-то в составе ребятни и рядом с которым выкапывал ножичком из земли блестящие пороховинки для «поджигных». На прежнем месте и сквер, в нем — братская могила солдат Великой Отечественной Войны. Сколько там было имен, на фасах постамента под памятником гипсовым, стандартным, простым… А ведь между тем массаракшем и моим приездом в село едва-то прошло десять лет — сущий пустяк с высоты теперешнего возраста моего. Так может быть, был я тогда со своим нелюдимством неправ, принял осложнения после тяжелейшей болезни страны за лейтмотив бытия? Сложная штука жизнь…