Квадратное солнце

Денис Александрович Игумнов, 2017

Сборник рассказов, в которых действуют тёмные отражения некоторых исторических персонажей. Ипостаси прошлых жизней не дают дублям покоя, служат ведьминым огнём, ведущем их по тёмному, извилистому лабиринту судьбы. Они стремятся вырваться из предначертанного прошлым плена роковых ошибок знаменитых двойников, но под квадратным солнцем чужого разума всё едино и нет ни жизни, ни смерти, а есть лишь движение… "Багровый ареол, оставшийся от убежавшего светила, напоследок мигнул и потух. Ночь намазала гуталином лицо Грюн-Воротеля. Из-под земли, из сточных отверстий повалили вампиры, разбегаясь по сторонам, как блохи по паршивой собаке. Пастух с частью семьи поспешил на городскую площадь. Ароматы, исходящие от девственной плоти монашек, заглушали все остальные чувства кровососа. Прибывших на закате крестоносцев Пастух так и не почуял". Содержит нецензурную брань.

Кресты и клыки

Конечно, он мог питаться и больными. Кровь та же — вкус другой. Для него это было, как для человека утолять жажду из канализационного отстойника. Не отравишься, но специфический привкус никуда не денется. Кто же по своей доброй воле будет хлебать из нужника? Парадокс, и всё же Пастух любил такие места, где садилась пировать чума. Любая смертельно опасная болезнь (холера, тиф, оспа, туберкулёз), переходящая в повальную эпидемию, его устраивала, но особенно Пастух радовался чуме. Гнилая смерть приходилась ему дальней родственницей и отлично маскировала следы жизнедеятельности семьи. Чума такая же безжалостная, как и они, не успокаивалась, пока не выкашивала население кого-нибудь города или селения до последнего человечка. А прикрывающиеся ей твари не останавливались, покуда не выпивали всю кровь до последней капельки…

Барону Паулю Хаузеру снился сон, будто он, рыцарь ордена Креста и Меча, сидит в железной ловушке — шлеме великана невообразимых размеров. Отовсюду раздаётся адский треск, лязг, шум, пахнет дымной гарью и прямо в голову, как ему кажется, кто-то невидимый и злобный вбивает слова лающих команд. Он чувствует, что с боков от него сидят ещё люди, но Пауль их не видит. Взгляд Хаузера устремлён строго прямо, в смотровую щель. Снаружи его движущихся вперёд, раскачивающихся из стороны в сторону доспехов происходит нечто непонятное и совсем уж жуткое. Из клубов дыма и огня выскакивают гигантские серые железные жуки: их вытянутые головы, сидящие у них на спинах, продолжает застывший в эрегированном горизонтальном положении хобот. Глаза у жуков опущены под голову, чуть ли не на брюхо, и горят белым фосфором. Передвигаются жуки стремительно, быстро ползут, подобно гусеницам взрыхляя горящую землю и плюясь огнём. Пауль сам что-то говорит, не понимая произносимых его ртом слов. Бессмысленная абракадабра знакомых звуков складывается в злобные предложения чужих заклинаний. Пейзаж пылающего поля поворачивается влево, доспехи вздрагивают, уши закладывает от вулканического грохота. Когда дым перед глазами рассеивается, Хаузер видит, как один из жуков направляет на него свой хобот. Он опять что-то выкрикивает и в этот момент кончик хобота расцветает огненным цветком. Пауля Хаузера подбрасывает, мир скручивается в точку и начинает заваливаться на бок. Красное, вокруг всё нестерпимо красное, горячее.

Из сна его вытаскивает рыцарь Рене де Бово. Заметив, что Пауль, дремавший какое-то время в седле, взмахнул руками и начал катастрофически сползать с лошади, он схватил его и втянул на место — в седло. За свою расторопность Рене чуть было не получил оплеуху железной рукавицей от не вполне понимающего, где он сейчас очутился, своего командира (бальи) Хаузера. Вид у него был ошарашенный, щеки побелели, глаза горели лихорадкой, со лба катился пот градом.

— Осторожнее, Пауль, вы меня едва не пришибли, — с улыбкой, всё ещё почтительно поддерживая балью, сказал Рене.

Несколько секунд Хаузер приходил в себя, после чего ответил.

— Извините, мне привиделось нечто кошмарное. Бог посылал мне виденье, чтобы укрепить мою веру. Благодарю вас, брат, что не дали мне упасть с коня, — заметно покраснев от смущения, проговорил скороговоркой Хаузер.

"Это надо же было задремать мне прямо в седле. Первый раз со мной такое. Сморило солнце. Но ведь братьям тоже жарко, а никто не заснул. Ай, как стыдно. Молодой командир и такой слабый".

— Всегда к вашим услугам, барон.

Хаузер предводительствовал небольшим отрядом, состоящим из одиннадцати рыцарей и пятидесяти наёмных ландскнехтов. Они непосредственно подчинялись великому магистру ордена Меча и Креста — Бертрану де Брилю, и были тайным оружием в войне с дьяволом. Сейчас отряд «Гнев Бога» ехал в замок Каркасон — резиденцию де Бриля и штаб-квартиру ордена. Конец августа 1293 года, солнце уже не так припекает и, если бы не многослойные доспехи рыцарей (первая рубашка изо льна, верхняя рубашка, подпоясанная шерстяной верёвкой, символом целомудрия, кожаный подкольчужник, кольчужный доспех, белый сюрко с нашивкой серебряного креста на левой половине груди и белый плащ, да ещё шерстяные бриджи и кольчужная защита ног), можно было бы свободно дышать полной грудью и наслаждаться прекрасными видами благословенной богом Франции. А так даже по вечернему холодку рыцари обливались потом и постоянно требовали у оруженосцев воды — промочить горло и охладиться.

Вооружение рыцарей состояло из длинных копий, двуручных мечей и набора из трёх ножей у каждого. Такое сочетание холодного оружие было общепризнанным, стандартом. Но были и исключения — два рыцаря в отряде мечу предпочли боевые топоры, а некоторые в качестве вспомогательного оружия пользовались так называемыми турецкими булавами. Всё оружие было не простым железом, деревом или свинцом, оно, в соответствии с предназначением, обладало мистической силой. Возможность уничтожать слуг рогатого хозяина преисподней ему давали святые реликвии: в отряде Хаузера такой реликвией стали мощи святого Назария. Несколько фаланг пальцев с правой ноги этого почтенного святого братья превратили в обереги, разрушающие зло. Каждому из десяти рыцарей досталось по маленькому кусочку кости Назария. Эти кусочки поместили в рукоятки мечей, топоров, и они придали железу силу гнева божия.

Головы, в отличие от орденских пехотинцев, носящих шлемы в виде колпаков, защищали закрытые шлема с прорезями для глаз и облегчения дыхания в виде двух перекрещивающихся линий, образующих священный крест, — топфхельмы. Формы шлемов особым разнообразием не отличались — усечённый конус с плоским верхом, покрытый родинками заклепок. Лишь два рыцаря могли похвастаться индивидуальностью своих шлемов. Первый — командир отряда Пауль Хаузер, имел круглый шлем с забралом и второй — граф Жан Дюпуа, носил гибрид норманнского шлема со скруглённой верхушкой, но при этом с защитным многопластинчатым приспособлением, закрывающим нижнюю часть лица, но глаза при этом оставались открытыми. Такое защитное устройство головы напоминало сарацинские шишаки с кольчужной подвеской, но по своей крепости значительно их превосходило. Хаузер и Дюпуа не по капризу отказались от проверенного тяжёлого топфхельма, они искренне верили, что их шлемы крепче, легче и не мешают обзору на поле боя.

Сейчас на переходе красные потные лица рыцарей не скрывали ни шлемы, ни капюшоны. Все братья носили коротко стриженые бороды, волосы стригли на манер принятой в то время моды — оставляя лбы открытыми, волосы закрывали лишь уши и едва прикрывали затылки. До замка оставалось пройти сущие пустяки — километров семь; до заката они точно будут там. Пауль, погружённый в размышления об увиденном им во сне кошмаре, ехал следом за Дюпуа. За дорогой он особенно не следил. Ему пришлось отвлечься от своих мыслей, когда из-за ближайшего поворота на них высыпало с дюжину потрепанных горожан. Все они бешено отплясывали и скалили зубы. Всё действо происходило молча, аккомпанементом простолюдинам служило лишь собственное натужное пыхтения и подобие храпа загнанных лошадей, исходившее из пересохших глоток этих безумцев. Отряд остановился.

Первым проявил активность Жан Дюпуа: он направил лошадь прямо в толпу кривляющихся танцоров. Пауль успел его остановить. Ему не понравились злобные огоньки, заигравшие в тёмных зрачках француза.

— Брат, эти люди явно одержимы бесами, дайте мне избавить их от мук. — Дюпуа сделал попытку объехать Хаузера стороной, но тот крепко держал его коня за уздечку и не дал ему довершить манёвр.

— Не стоит. Вы же знаете, мы боремся не с людьми, а с нечистью. Церковь говорит нам о том, что, впадая в такое исступление человек, может приблизиться душой к богу: не говоря уже о том, что танец помогает прогнать чуму.

— Чуму? Да вы посмотрите на них, — пока рыцари спорили, измождённые не одним десятком километров пути, плясуны миновали отряд и запылили дальше, — ничего в их плясках от религиозного экстаза нет.

— И всё-таки, не наше это дело. Поехали, нас ждёт великий магистр; нечего отвлекаться на неподобающую крестоносцам суету.

Дюпуа пришлось подчиниться. Остальные рыцари его кровожадного порыва не поддержали. Немного отдохнув, все вместе двинулись дальше.

Замок Кракасон, более известный под названием Железная Твердыня, уселся лесным чёрным жуком на самой вершине холма, опоясываемого полноводной рекой. В дополнение естественной преграде в виде реки, замок окружала двойная крепостная стена, что вкупе с природными препятствиями делало его неприступным. Небесное же покровительство ему гарантировала базилика святого Назария, стоящая прямо за стенами замка и хранившая мощи этого самого святого. В ордене Креста и Меча всё духовное ценилось выше материального. В лучах заходящего солнца замок сверкал черненым золотом, его остроконечные пики башен, украшенные стрелками окон, затянутыми цветными витражами, перемигивались радугой закатного света, невольными зеркалами освещая его тёмные стены. Изящным и грозным казался Кракасон стороннему наблюдателю, недаром орден избрал его своим домом.

Встретили отряд Хаузера тепло, по-братски. Услужливая челядь в первую очередь позаботились о лошадях, потом разместила людей в покоях замка — каждый рыцарь получил отдельную комнату для себя и комнату для оруженосца. Наёмников, ландскнехтов, сержантов, поместили в казарму, сытно накормили и напоили. Совещание, на которое был вызван первый и на конец тринадцатого века пока единственный отряд по борьбе с нечистой силой, отложили до завтрашнего утра.

Утром, после обедни, братья-рыцари собрались в зале совета ордена. Кроме них и великого магистра остальные члены совета отсутствовали, что и не удивительно: большинство из них истово верило в бога, но мало уважало материальные воплощения Нечистого на земле.

Зал утопал в розовом вине раннего утра; регалии, флаги и гербы ордена, развешанные по стенам, объёмно выпячивались, будто желая ожить и тоже принять участие в собрании. Над местом великого магистра висело серебряное распятье величиной в человеческий рост. Христос на кресте был закован в рыцарские доспехи, лишь его голова оставалась свободна от шлема, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кто именно принимает муки очищающего страдания за человечество. Таким отличительным символом веры пользовались лишь рыцари ордена Меча и Креста. Он служил их оберегом, наполненным глубоким сакральным идеологическим смыслом.

Бертран де Бриль встречал рыцарей, сидя в серебряном кресле, напоминающем трон, за длинным мраморным столом зелёного цвета. Магистр, мужчина пятидесяти лет, крепкого телосложения, с благородной сединой, окропившей чёрные волосы на висках и на бороде. Выглядел де Бриль суровым и неприступным, но сердце имел большое (не скажу, чтобы очень уж доброе, но способное многое вынести и не разорваться от горя), как у льва, и делал всё не только во благо ордена, но и во славу истинной католической веры — помогал страждущим, лечил неимущих, защищал церковь и самое главное — воевал с ночной жутью.

Дождавшись, пока все рыцари расселись за столом в соответствии со статусом, приобретённым в битвах за орден, великий магистр обратился ко всем присутствующим с вступительной речью:

— Братья, приветствую вас. Помолимся. — Рыцари соединили ладони и вознесли молитву, обратив взоры к распятию. — Рад всех видеть, и сердце моё наполнено радостью от того, что последняя наша экспедиция обошлась без потерь. Восславим господа за дарованную нам провидением победу! — После этого призыва рыцари снова помолились. — У церкви много врагов — еретики, неверные, язычники, богохульники и прочие грешники. Это всё явные враги нашей веры. Они противостоят нам открыто, всем известны, и мы с ними успешно боремся. Намного более опасны враги тайные, скрытые от людских взоров пологом ночной тьмы. Они скрываются в мифах, прячутся в невежестве, защищая себя занавесом тайны вымысла. Вера в сатанинские отродья, выползшие из ада, обретшие плоть, зыбка, как утренний туман. Пока солнце не встало, каждый путник, идущей ночной дорогой, будь он простой крестьянин или дворянин, творит крестные знамения и произносит молитвы, отгоняющие бесов, но стоит темноте рассеется, и люди забывают о своих страхах. Мы же всегда, круглые сутки напролёт, стоим на страже и боремся с дьяволом. Нам не нужна благодарность людей, нам нужна их вера.

Отряд «Гнев Бога» — последний заслон перед началом чёрного Апокалипсиса. И я не преувеличиваю, братья, я просто описываю то, что творится сейчас в мире. Без нас нечисть расплодится так, что воевать с ней станет невозможно, поздно. Дьявол придёт на землю и станет править. Орден, помимо вашего отряда, имеет ещё десять братьев-рыцарей, уничтожающих нечисть, которые действуют в северной Европе. По слухам, у ордена Госпитальеров тоже есть подобное подразделение. Это всё. Итак, количество рыцарей-бесогонов не превышает пятидесяти человек и это на весь христианский мир! Мало? А я говорю, значит, так угодно богу. На нас ложится ответственность перед людьми и богом. Братья, нам предстоят великие дела. Люцифер наслал на мир чуму, а разносят её колдуны и вампиры.

До сегодняшнего дня вы сталкивались с неорганизованным злом. Две недели назад верные добрые христиане сообщили ордену о новой вспышке чумы. Я послал туда разведчиков, и информация подтвердилась. Тот, за кем мы так долго охотились — их Пастух, обосновался в городе Грюн-Воротель. Об этом говорит масштаб эпидемии и скорость распространения болезни. Пустынные улицы, смрад и запах крови. Оставаться на ночь разведчикам было строго воспрещено, но и того, что они видели в городе днём, хватило, чтобы сделать однозначный вывод: в Грюн-Воротеле действует высокоорганизованное племя вампиров, а значит, и хозяин с ними. Чувствуется рука Рогатого.

Здесь, при последних словах магистра, под сводами зала сгустилась атмосфера напряжённого ожидания продолжения речи де Бриля, поддерживаемого чуть слышным шёпотом одобрения, выказываемого братьями.

— Важно, чтобы вожак разносчиков чумы на этот раз не ушёл от нас. — Де Бриль привстал с кресла и плотно сжал кулаки. — Уничтожив его, мы избавимся от чумы!

— Да, но что, если вовсе не вампиры являются виновниками начала чумы. Ведь не всегда там, где бушует чума, мы встречаем вампиров. Может быть, они всего лишь прикрываются этой болезнью, — такое смелое, прямо скажем, неортодоксальное предположение сделал самый молодой из охотников — рыцарь Эрик Баум.

На Эрика обратились взгляды всей бородатой братии. Кто-то сдвинул брови, кто-то выражал глазами недоумение, а кто-то снисходительно улыбался заносчивой молодости. Магистр оказался среди тех, кто хмурился.

— Сомнения в том что говорит церковь, есть ересь. — Баум смутился. Магистр на секунду задумался, огладил бороду и добавил. — Но я понимаю тебя, Эрик, ты молод, горяч, сын мой, и хочешь принести пользу. Одобряю твоё рвение, но и ты научись доверять своим старшим товарищам. В отряде ты меньше года, а собранные данные за последние семь дней ясно нам говорят, что причина чумы кроется в самой сути вампиров, в их кровавых заразных поцелуях.

Пауль Хаузер опасался за участь своего самого молодого способного дерзкого воина и поэтому вступился:

— Да, вампиры, несомненно, разносят чуму. Но даже если бы это было не так, для нас бы ничего не поменялось. Нам нужен пастух и мы готовы его заарканить. Во имя господа!

Услышав призыв, братья помолились. Закончив молитву, великий магистр продолжил:

— Да, ты прав, Пауль, нам нужен кровавый пастух их языка. И охотникам для его поимки не помешает лучше вооружиться. — Де Бриль взял в правую руку небольшой молоток и ударил в стоящий перед ним на столе медный гонг.

Не успел еще замолкнуть звон меди, как открылись двери позади магистра, расположенные по бокам от распятья, и из них вышли слуги в монашеских рясах, с надвинутыми на глаза капюшонами. Их было не меньше пятнадцати: с собой они несли диковинные железные раковины (или тазы, как показалось некоторым братьям), а ещё чудные арбалеты и некоторое другое удивительное оружие. Слуги разложили боевые подарки на столе перед рыцарями и удалились; когда последний из них покинул зал собраний, Бертран де Бриль продолжил говорить:

— Всё, что перед вами лежит на столе, — образцы того, что сделали наши мастера оружейники под влиянием небесных откровений. Начнём со всем знакомого вам арбалета. — Магистр обошёл стол и взял один из арбалетов. — Обычный арбалет требует для перезарядки крюк, висящей на поясе, и значительных усилий: он неудобен в бою и проигрывает в скорострельности луку. Этот новый механизм лишён, по крайней мере, некоторых из этих недостатков. Деревянное ложе арбалета с роговыми накладками по бокам делает его ещё более мощным оружием, а главная его изюминка — это механизм заряжания. Видите колёсико, и ручка — вот так, натягивая тетиву, арбалетчик вкладывает стрелу и заряжает арбалет. Всё проще некуда: наши кнехты будут перевооружены такими; естественно стрелы будут осиновыми, как и ваши древка копий. Ясень лучше для копья по боевым качествам, но только не для убийства упыря — вы это сами отлично знаете. А теперь перейдём к следующему предмету господнего гнева. — Де Бриль взял одну из железных раковин и поднял её над головой. — Это непробиваемая защита для любого меча и любого клыка! Новые доспехи для рыцарей. Они стоят целое состояние, но ордену важно сохранить жизнь своим солдатам, и безразличны траты на покупку и изготовление защиты братьев.

Рыцари повскакивали со своих мест, и с интересом рассматривали части лат, примеряя их к различным частям своих тел.

— Как понимаете, здесь лишь образцы. По меркам снятым с каждого из вас, в прошлое ваше посещение замка, сделали доспехи. Их вы получите сегодня же, после окончания нашего собрания у брата оружейника: он будет ждать вас в арсенале. Пауль Хаузер, а для тебя орден приготовил особое приспособление, безотказно служившее нам в прошлом, и уверен, которое окажет нам помощь в поимке Пастуха. Шкура серебреного медведя.

Великий магистр зашёл за кресло и из стоящего там окованного железными полосами сундука вынул свёрнутую в рулон шкуру. Одним взмахом де Бриль расстелил шкуру поверх лежащих на столе новых инструментов воинского искусства. Раньше шкура принадлежала самцу рода бурых медведей довольно внушительных размеров. Волосы на шкуре покрывала седина, по какому-то капризу природы ярко блестевшая серебром, а не белеющая серым снегом как обычно. Ко всему прочему, на спине шкуры полоски седины перекрещивались и образовывали крест правильной формы. Этот артефакт, доставшийся ордену от одного оккультного общества предшественника первых религиозных орденов, обладал свойствами апостольской плащаницы. Завернув в неё колдуна или вампира, можно было обеспечить полную неподвижность пойманной в ловушку сатанинской твари. Слуги дьявола впадали в ступор: шкура серебряного медведя блокировала злые порывы чёрных душ, и охотники могли делать с пленниками всё, что требовало от них секретное предписание, написанное монастырскими умниками.

— Благодарю вас, Великий Магистр. С такими щедрыми дарами нам будет стыдно не поймать владыку упырей. — Хаузер встал и поклонился.

— Да, братья, будем уповать на волю бога, и не будем жалеть себя в войне с силами зла. А теперь каждый может высказать всё, что у него на уме, — облегчить душу перед своими братьями во Христе.

В ордене Меча и Креста практиковались массовые покаяния и исповеди. Почти каждое собрание оканчивалось общей исповедью. Рыцари каялись в своих настоящих, а больше в выдуманных грехах. Войны-монахи на удивление много грешили, но им за службу ордену прощалось многое: лишь бы раскаянье было искренним. Шокирующие подробности морального облика некоторых братьев ордена мы опускаем, скажем только, что после исповеди настало время обеда. Магистр закатил настоящий пир специально для бесогонов. Горы жареной дичи, море свежесваренного пива, выдержанного в дубовых бочках вина, свежеиспечённого хлеба. Овощи и зелень можно не считать. Перед опасным походом рыцари себе ни в чём не отказывали. После таких обильных возлияний, само собой, требовался отдых. «Гнев Бога» выступил из замка на второй день после пира.

Пака крестоносцы накачивались на сон, грядущий, вином, набирались перед походом сил и храбрости, в Грюн-Воротеле наступала ночь, а вместе с ней в городе водворился потусторонний ужас. Чума завелась в домах, словно червяк в яблоке, покрыла гнилостным налётом смердящих заразой трупов переулки, площади, закоулки. Густо насытила миазмами моровой язвы воздух. Похоронные команды, одетые в стеганную многослойную одежду, похожую на попоны для лошадей, дополнительно обмотанные тряпками, намоченными в уксусе, в уродливых масках, затрудняющих дыхание (но бесполезных в борьбе с бактериями) и защищающих глаза стекляшками, на вторую неделю эпидемии перестали справляться со своими обязанностями. Мертвецы разлагались в своих постелях, отравляя всё вокруг ядом болезни. Могильщики не успевали сжигать трупы. Церковь запретила предавать усопших прожорливому пламени огня, не желая возвращения времён язычества, но священников перестали слушаться. Чума переделала набожных христиан в нигилистов неврастеников, ищущих спасения в любом обмане, выдаваемым алчными шарлатанами-знахарями за единственно верное средство против болезни — панацею. Распятие уступило место колдовству и тогда в Грюн-Воротель пришло другое зло, не менее опасное, но настолько жуткое, что надежды на спасение улетучились в дыру смертельного ужаса, обуявшего души всех несчастных горожан. Тела умерших перестали убирать с улиц. Могильщики, попы, врачи и мародёры, исчезли, став первыми жертвами незваных ночных гостей. Рынки и продуктовые лавки закрылись. Кончался провиант: люди, как крысы, алчно подъедали запасы сухой снеди из кладовых. Оставшиеся в живых жители прятались за плотно закрытыми крепкими дверями и окнами, предпочитая не выходить лишний раз днём из дома, что уж говорить о тёмном времени суток.

Под солнечными лучами город казался бледным покойником, прикрытым саваном зыбких туманов, наползающих на дома из примитивных канализационных нор и ходов. С приходом тьмы улицы оживали, наполнялись зловещими звуками сатанинской переклички. Кто-то кряхтел у самых окон, скрёб их рамы, стучался в двери. То тут, то там, откуда-то сверху, может быть, с крыши раздавалось издевательское хихиканье, за которым было слышно, как постукивает черепица под чьими-то осторожными шагами.

Катрин осталась совсем одна. Ещё не старая, всего двадцати пяти лет от роду, фигуристая, зеленоглазая, круглолицая брюнетка стала вдовой. Вместе со смертью мужем она растеряла весь свой былой задор, до неприличия похудела и постарела. Муж — торговец скобяным товаром, умер одним из первых, пав жертвой чумы. Только чудо и провидение помогло ей и двум её детям — мальчикам погодкам шести и семи лет, не заразиться. Три недели после похорон они жили вместе, выживали. Дверь забаррикадировали, на призывы соседей (почему-то раздающиеся только по ночам) не отвечали, из дома не выходили. Их одноэтажный белый дом, украшенный перекрещивающимися деревянными рейками, под красной черепичной крышей, стоял на краю городской площади, рядом с ратушей и главным городским храмом святого Власия. Пять комнат и кухня, где сейчас, рядом с холодной голландской печью, и сидела в одиночестве Катрин. Она ждала. Боялась, надеялась и ждала. Позавчера она, проснувшись рано утром, не обнаружила обычно спавших на соседней кровати детей. После смерти мужа она взяла мальчиков к себе в спальню, чтобы они всё время находились рядом, не страшились ночи, и чтобы ей было спокойнее. Спать ночью в чумном городе, в котором правит смерть, не слишком большое удовольствие, но человек привыкает ко всему, ему нужен отдых. Катрин заснула под утро, перед самым рассветом. Показалось что королевство снов она посетила от силы на минут десять, но и этого хватило, чтобы горе забрало её деток.

Жака и Анри мать нашла в их бывшей спальне. Мальчики лежали около открытого окна и казались спящими. Бледная, полупрозрачная кожа и такие спокойные лица. И что интересно — на их телах не было и следа тех ужасных бордовых пятен засосов и нарывов, которые прямо указывали на чуму. Сатанинские поцелую отсутствовали, зато были другие малозаметные метки. Оглушённая горем мать не обратила на них внимания. Казалось, что мальчики вот-вот и вздохнут, встанут и обнимут их любимую мамочку. Иллюзия длилась недолго — дети Катрин умерли, она осталась одна.

Катрин достало сил отвезти на тачке тела мальчиков на кладбище. Там она нашла единственного оставшегося в живых священника местной церкви, который спасался тем, что всё время прятался в церкви. Ей с трудом удалось убедить его (она отдала попу всё остававшееся у неё золото) провести обряд отпевания, но помочь похоронить детей, Катрин жадного труса священника убедить не сумела. Перепуганный на смерть святой отец быстро, как мог, прямо на улице, прочитал молитвы и убрался (сбежал) обратно в церковь. Пришлось Катрин искать участок, кирку, лопату и самой копать могилу. На две ямы её сил не хватило и, к тому же, она не смогла найти гробы, пришлось положить покойников вместе, замотанными в самодельные саваны (простыни), как каких-нибудь нехристей. Силы оставили её, когда испачканная с ног до головы в грязи Катрин сформировала могильный холмик. Закопать мертвецов глубоко она не сумела, но метр земли над ними обеспечить ей удалось. Присев прямо на землю, облокотившись на лопату, Катрин дала себе немного времени отдохнуть. Плакать она уже не могла. Пора возвращаться домой. До заката оставалось не так много времени — всего часа полтора.

Порог дома Катрин пересекла с последним красным лучом солнца, исчезнувшим за горизонтом. Как прошла эта первая ночь вдовы и несчастной матери в её памяти не отложилось. Она отключилась, впав в болезненное состояние забытья. Ей слышались голоса детей, они звали её, просили помощи, но Катрин не могла пошевелиться. Так прошла ночь, наступил день и она, очнувшись, прошла на кухню.

Катрин ждала. Алый цвет наступившего вскоре вечера сменила чернота безлунной ночи. Темнота испачкала стёкла окон, сделала мир беспросветным. Потянуло вонючим сквозняком. Ночь зашуршала, ночь застонала.

Предчувствие Катрин не обмануло: ближе к полуночи во входную запертую дверь раздался стук, громким эхом прокатившийся по притихшему дому. Катрин наощупь нашла подсвечник, с помощью огнива запалила фитиль у свечи и побрела открывать. С засовами возилась долго, пальцы её совсем не слушались. Наконец скрипнула дверь и на пороге мать в неровном колеблющимся раздвоенными тенями свете увидела своих мальчиков — они стояли, держась за руки, и молча, снизу вверх смотрели на неё тёмными омутами мёртвых глаз…

Балья Хаузер совместно с другими рыцарями отряда разработал план очистки Грюн-Воротеля. В соседнем городе они посетили женский монастырь и, пользуясь охранными грамотами, подписанными самим Папой Римским, реквизировали там два десятка непорочных дев — монашек. Как рыцари объяснили настоятельнице: с целью богоугодного дела — крестного хода, должного прогнать чуму из соседнего города. Ни настоятельница, ни монашки не очень-то хотели участвовать в этом безумном фарсе, — жить хотелось всем, — но им пришлось подчиниться силе. Монашек нарядили в белые рубища, и они босиком, неся в руках толстые горящие свечи, двинулись в поход к их заразным соседям. Процессии предстояло пройти восемь миль: достаточное расстояние, чтобы к концу пути мягкие нежные ступни монахинь стёрлись до мяса. Охраняли дев (а правильнее сказать — стерегли) идущие с ними кнехты ордена, закутанные на манер могильщиков в толстые одежды, с надетыми на головы масками, изображающими длинноклювых мифических птиц и диких зверей. Охранники несли смоляные факелы, отсвечивающие рыжими игривыми языками пламени в окулярах их защитных масок. Возглавляли и замыкали крестный ход рыцари. Один спереди — Дарион Алингот, другой — Де`Андриё позади. Дарион, как штатный силач отряда, вёз большой железный крест, покрытый серебром. А в самом конце шествия, на телеге, запряженной двумя буйволами, ехал спрятанный под белым покрывалом горб внушительных размеров. Главные же силы «Гнева Бога» двигались далеко позади. Отряд по распоряжению Бертрана де Бриля был усилен туркополой — отрядом сирийских православных наёмников в количестве пятидесяти человек. Итого: количество всех воинов, включая оруженосцев, приближалось к ста тридцати. Число, угодное богу.

Крестный ход должен был выманить Пастуха из его логова. Ещё бы! — столько свежей, невинной, сладкой, женской кровушки! Кровоточащие пятки монахинь обязательно привлекут внимание Его Кошмарства. Вампиры обладали чутким осязанием, которому могли позавидовать и волки.

Процессия вошла в город через западные ворота в разгар жаркого дня. Часы на башне ратуши показывали два часа. Покаянная толпа двигалась через весь город к центральной площади. Потревоженные нежданным вторжением в их город жители, полумёртвые от страха, наблюдали за крестным ходом из-за занавесок, не смея выйти на улицу. Дойдя до места назначения, монашки укрылись в соборе святого Власия. Не переставая возносить молитвы господу, они опустились перед алтарём храма на колени, а пришедшие с ними воины принялись за работу.

Под землёй, в заброшенных подземных ходах и штольнях, куда город ежедневно сбрасывал отходы и лил фекалии, заворочались разбуженные аппетитными ароматами упыри. В грязи и тесной темноте обитало всё время увеличивающееся племя человекоподобных пиявок. Чумной подпол города стал им домом; крысы и насекомые — переносчики болезни, домашними животными. Пастырь нечисти почувствовал приход христовых невест первым. Их чистая, непорочная кровь, её чудный дух поднял его с ложа — из ямы, запрятанный далеко и глубоко, так чтобы ни один случайный лучик света, ни один заблудившейся человечек его не нашёл. Дно ямы было выложено телами самых преданных, приближённых к Пастуху вампиров. Разум повелителя, насытившийся парами свободно бредущей по мостовым его охотничьих угодий дичи, передал гипнотический сигнал всей семье, и самый последний несмышлёный новообращённый кровопийца учуял сладкую истому и боль, замешанную на молоке и мёде. Так для них пахла кровь девственниц. Ничего более привлекательного, изысканного, для черных гурманов не существовало, поэтому так сильно они хотели вылакать всех монахинь до суха, а потом, обратив их в подобие тайного ужаса, наслаждаться извращённым чувством удовлетворения от этой осквернительной метаморфозы.

До заката оставалось ещё больше четырёх часов, а Пастух уже на ногах, он возбуждён и мучится жаждой. Людей он не боялся и большинство из них призирал за трусость, глупость, косность. В выборе пищи родоначальник племени привередлив — питается лишь детьми и молоденькими девушками. Но и для него кровь с привкусом запретной святости — деликатес. Распрямившись, попирая ступнями спины вампиров-апостолов, которых он лично причастил клыками, Пастух смотрит во тьму. Если бы его мог сейчас увидеть какой-нибудь человек, то лик главного упыря мог наверняка свести неосторожного зрителя с ума. Хозяин высок, широкоплеч; на толстой, оплетённой чёрными венами шее покоилась неправильной формы голова — клубень, покрытый красной шерстью. Каждый волосок живёт собственной жизнью и больше похож на личинку мотыля, впрочем, растут волосы неравномерно, умещаясь островками причудливой формы между сизыми проплешинами, покрывая голову не более чем на половину и осыпая остальную кожу на теле отдельными, свободно путешествующими, своими представителями. Лицо хозяина — сбежавшая из головы буйно помешанного художника и серийного убийцы больная фантазия. На бугристом лбу, залезая вниз и вбок, россыпь маленьких глаз — оспин, и среди них блестят чернотой сгоревшего ада два косо посаженных глаза большего размера. Один торчит около виска, другой — ближе к переносице и затянут синеватым бельмом. Вместо носа горизонтальная щель, открывающаяся и закрывающаяся при дыхании. Челюсти смяты шершавыми наростами, скрывающими за собой его главное оружие. Раскрываясь, эти псевдоопухоли открывают скрытую за ними жёлтую присоску величиной с суповую тарелку, с зазубренными краями гвоздиками и двумя криво посаженными крюками-клыками на её губах. Одет Пастух в золотой персидский царский кафтан, узоры на котором почти скрыты под толстой коркой запёкшейся крови. Обуви вампир не носит. Ступни выглядят узловатыми и тяжёлыми, такими же, как кисти рук, с длинными пальцами и чёрными острыми ногтями-когтями ножами.

Пастух сканирует пространство — монашки имеют защиту. Два рыцаря крестоносца и несколько кнехтов. Угрозы такая охрана для семьи не представляет. Он ещё раз убеждается в человеческой глупости. Желание победить чуму массовыми хоровыми причитаниями в церкви вызывают желание расправиться сразу с ними со всеми и как можно быстрее. Некоторые из них удостоятся чести и прозреют, другие же, высосанные и выпотрошенные, станут пищей для крыс.

Пока Пастух ждал заката, отряд Гнев Бога укрывался в небольшом лесочке, на расстоянии четырёх миль от города, и тоже следил за передвижением жёлтого шарика солнца, катящегося с востока на запад, неуклонно приближающего наступление вечера. Крестоносцы спешились, отдали поводья коней оруженосцам, а сами томились перед битвой. Страх мучил, царапал скользкими куриными лапами благородные сердца, не давал ни спокойно стоять, ни сидеть, ни ходить. Хаузер запретил крестоносцам подбадривать себя вином, и рыцари гнали от себя ужас молитвой и благими размышлениями. Ветераны многих сражений, они волновались, как в первый раз. Привыкнуть к смертельной опасности, особенно если она рождена преисподней, невозможно. Колодец средневековой мистики, вырытый могильной лопатой, всегда полон скользкими гадами, испражняющихся в душу героев кошмарами, эгоизмом, ненавистью.

— Господин барон! — Жан Дюпуа возвысил голос, так чтобы его слышали все.

Хаузер поднял голову и, оторвавшись от созерцания пустой дороги, петляющей в сторону Грюн-Воротеля, вопросительно посмотрел на Дюпуа. Рыцарь не должен был так к нему при всех сейчас обращаться — «господин барон», Пауль в ситуации ожидания смертельной битвы мог рассчитывать на «брат».

— Чего мы здесь ждём? Стоит стемнеть и наши шансы выжить станут ничтожными.

— О чём вы говорите, наш долг выполнить приказ магистра.

— Стать кормом для короля кровососов?.. Нам предстоит встреча не просто с деревенским упырем, и драться с ним ночью — безумие.

— Наш единственный выход — войти в город перед самым закатом, чтобы он не успел нас учуять. Все знают план — так в чём же дело?

— На гибель нас ведёшь! — с исключительной злобой выкрикнул Дюпуа. — Город чумной, если нас не сожрут, так язва одолеет.

— Что вы предлагаете, Дюпуа? — Хаузер решил быть подчёркнуто вежлив, хотя в сердце его всё так и клокотало от гнева.

— Пока не поздно, галопом к собору, забираем церковную утварь, — а в храме есть, что взять, он славится на всю округу своим богатым убранством, — и убираемся отсюда.

— А как же монахини? Им далеко не уйти, не успеют. Вампиры их всех по дороге вырежут, — тихо, будто размышляя, сказал Пауль Хаузер.

— Да что они нам! Без жертв не обойтись. Так угодно богу.

— Мародёрство и убийство — это, что ли, твоя вера. — Пауль всё же не сдержался и перешёл на «ты». — Да, ты всегда любил только себя. При любом удобном случае грабил, наверное, и убивал. И это ты всё творил, прикрываясь одеждами ордена, собака! Мне говорили, что ты не брезгуешь грязными делами, да я верить не хотел.

Остальные крестоносцы стягивались в кольцо вокруг спорщиков. Суровые лица, горящие гневом глаза. Умирать за так никому не хотелось, но и позорно бежать, без должного оправдания, не позволял кодекс ордена. Насколько всё серьёзно многие из них поняли только оказавшись здесь, вблизи от рассадника чумы и проклятья. От Грюн-Воротеля вместе с приносимым ветром смрадом накатывали волны ледяного ужаса. Дюпуа выразил мысли, мучавшие добрую половину рыцарей. Они и сами были не без греха и часто пользовались положением — брали себе то, что приглянулось у простолюдинов по праву сильного и совесть их не мучила.

— Что???.. Хаузер, ты оскорбил меня, защищайся. — Жан вытащил из ножен меч, надел на голову свой чудной шлем и двинулся навстречу бальи отряда.

Такие разборки между рядовыми братьями были не редкостью, но стычки с высшими офицерами случались крайне редко, хотя и не являлись чем-то исключительно невообразимым.

Хаузер обнажил меч, имевший имя собственное — Пламя, получивший его за свою извилистую форму, напоминающую огненный лепесток. Противники сошлись. Страх придал Дюпуа дополнительную реактивную силу. Ринувшись в атаку, он действовал со скоростью мельницы, попавшей под порыв урагана. Оба крестоносца, закованные в новые латы, в начале боя не замечали дополнительной тяжести доспеха. Шарахали друг друга так, что от крепкого железа отлетали, осыпаясь огненным дождём, снопы сине-жёлтых искр. Дюпуа теснил балью, наскакивал с разных сторон; ему удалось сделать две зарубки — на грудной правой пластине кирасы и на наплечнике. Хаузер лишь успевал защищаться, отходя маленькими шажками в сторону отдельно стоящих лошадей. Казалось, негодяй побеждает. Но Пауль был опытным бойцом, он выжидал. Поднаевшись, Дюпуа замедлился и Хаузер, заметив первые признаки усталости противника, сам согнул колени и покачнулся. Противник понял, что Пауль теряет силы и сам, чувствуя приближение противной слабости, решил покончить с ним одним мощным ударом. Размахнулся, заведя меч за голову, чуть в сторону наклонив лезвие, под углом. Хаузер ужалил, как змея, — быстро, точно, смертельно. Остриём меча нанёс прямой выпад в лицо Дюпуа. Пластинчатая, полужёсткая защита лица странного шлема не выдержала и меч, взрезав ее, воткнулся в череп. Участок плоти между верхней губой и носом лопнул, кость треснула и мятежник в той же позе, что и стоял, с поднятыми вверх руками, сжимающими меч, стал заваливаться набок. Хаузер совершил изящный молниеносный полуоборот, и, оказавшись сбоку от врага, рубанул его сзади по сочленению шеи с правым плечом. Извилистое лезвие разрубило защищённое латами туловище до пояса; всё было кончено. Отдышавшись и сняв шлем, балья крикнул оруженосцам:

— Заройте его, пока не начал вонять. Доспехи снимите и в обоз. — И обратившись к окружавшим его рыцарям, уже тише добавил: — Помолимся братья.

Вопросы о правильности принятых бальей решений отпали (грубое насилие здорово прочищает мозги), крестоносцы встали рядом с Хаузером на колени, соединили перед грудью ладони и вознесли к небесам заупокойную молитву.

Отряд помчался в город перед самым закатом. Омыв себя святой водой, помолившись особой молитвой на защиту, облачившись в латы и вооружившись, обмотав копыта коней тряпками, отправились в путь. Кнехты вышли из леса на час раньше рыцарей, чтобы успеть. Время между светом и теменью — сумрак. Главное не ошибиться. Хаузер рассчитал всё верно. Посланные им с крестным ходом квартирьеры успели всё подготовить. Лучники заняли места у окон домов, выходящих на площадь перед ратушей; кнехты тайно заняли её по периметру; крестоносцы спрятались в ближайших закоулках. Дорога к храму осталась открытой, предлагая пойти и взять. Так Пастух и поступил.

Багровый ареол, оставшейся от убежавшего светила, напоследок мигнул и потух. Ночь намазала гуталином лицо Грюн-Воротеля. Из-под земли, из сточных отверстий повалили вампиры, разбегаясь по сторонам, как блохи по паршивой собаке. Пастух с частью семьи (на всех девственной крови всё равно бы не хватило) поспешил на городскую площадь. Величие собора его не пугало: он рассчитывал легко расправиться с охранением и выманить монахинь наружу. Ароматы, исходящие от девственной плоти монашек, заглушали все остальные чувства кровососа: он одурел от масленых флюидов, утопивших его рецепторы опасности в карамельном потоке запахов сладкой невинной крови. Прибывших на закате крестоносцев Пастух не почуял. Может быть, что-то и шевельнулось в вонючем болоте его бездонного разума, но эти, приглушённые до случайного скрипа половицы в соседней комнате сигналы не были удостоены внимания.

Отец невинно пролитой крови скакал несколько впереди стаи живых мертвецов. Вампиры следовали за ним кувыркаясь по мостовой, прыгая по стенам и по крышам домов. Стоило Пастуху выскочить на площадь, как на каменном лобном месте зажегся, воссиял величественный костёр, казалось, за считанные секунды сумевший достать рыжими острыми языками пламени сам небосвод. За всполохами огня был виден чёрный силуэт, который дымил, а под ним шумел свой маленький костерок. Заскрежетали цепи и загремели пустые бочки, камни, брёвна. За десять секунд между домами выросли кучи мусора. Улицы, что вели на площадь, перегородили баррикадами. Окна распахнулись и в упырей полетели осиновые зазубренные стрелы, окроплённые святой водой.

Кровавый Пастырь может легко уйти из западни. Он разъярён. Люди посмели напасть на него. На него — на безумный кошмар ада! Вампир не отступает, он остается, чтобы наказать дерзких глупцов.

Жители города вскакивают со своих постелей в ужасе: они слышат визг и воющие крики. Арбалетчики стреляют точно. Стрелы сыплются на стаю со всех сторон. Вампир бежит, словно таракан, по стене, стремясь на помощь к хозяину — щелчок крючка, гул тугой тетивы и арбалетный болт сбивает его наземь. Упырь кривится в корчах; из бока, где торчит осиновый стержень, валит белый дым. Из горла, привыкшего смачно булькать, пуская кровавые пузыри, исходят нечленораздельный хриплый скулёж жалоб на понятном только его родичам ночном языке. Кровопийца вытягивается, раскидывает руки, будто пытаясь взлететь и застывает: кожа его сереет, он, превращаясь в сухой пустой манекен, умирает. Арбалетчики не дают упырям приблизиться к Пастуху, они поражают их одного за другим, переводя из состояния возбуждённых попрыгунчиков в стадию окончательной смертельной неподвижности.

Из прилегающих к площади переулков на живой свет костра, разрывая покровы темноты, врываются конные крестоносцы. Впереди едет знаменосец шевалье Де Андриё. Наконец-то стяг расчехлён и развёрнут — белое полотнище и на нём блестит эмблема ордена — серебряный крест, наложенный на скрещенные мечи — с одной стороны, и Христос в латах — с другой. Десять рыцарей с копьями наперевес, поддерживаемые специальными опорами, приделанными прямо на доспехи, разделяются на две группки и с флангов обходят Пастуха.

Первого рыцаря — Рене де Бово (того самого, который помог Хаузеру удержаться в седле), Пастух убивает первым. Бьёт кулаком в грудь лошади (не помогает и кольчужная попона) и животное, наткнувшись на непреодолимую преграду, взлетает в воздух, переворачивается вниз головой, вампир сдёргивает крестоносца с коня и разрывает его голыми руками напополам. Скачущий за Рене рыцарь Дарион Алингот бьёт копьём Пастуха, тот уклоняется и копьё выбивает из булыжников мостовой сноп искр. Сумасшедший удар, под стать силе Алингота, но мимо. Промах стоит ему жизни. В глазах Пастуха крестоносцы светятся белым светом, сияют. Это святая вода благословляет латы. Вампир запрыгивает на круп лошади Дариона. Для него прикосновение к рыцарю сродни ощущению ладони, сжимающей только что испечённую в раскалённой золе на малиновых углях луковицу. Он терпит, ожоги его не останавливают. Зубы скрежещут по шлему, когти пробивают нагрудник и разрывают кольчугу, опухоли наростов челюстей скручиваются в хобот, проникающий под железо защиты, прилипающий к ранам. Пастух сосёт, как машина из будущего, насос невиданной мощи. Дарион сдувается.

Арбалетчики, справившись с заданием, уничтожив стаю, переключаются на предводителя. Залп и один болт входит в ляжку Пастуха — первое его ранение за тысячу лет. Он так потрясён, что перестаёт сосать, и соскальзывает с коня на землю. Рыцарский скакун, освободившись от двойной тяжести, уносится в ночь. Молодой крестоносец, Эрик Баум, пылая праведным гневом, стремясь защитить и отомстить, обнажает меч, подскакивает к Пастуху и рубит. Неудача. Уклон, удар, толчок — крестоносец теряет опору и лошадь падает. Дальше гибнут ещё два неосторожных смелых брата ордена Креста и Меча. Их Пастырь ловит, когда они одновременно атакуют с двух сторон. Взлетев на несколько метров в высоту, он выдергивает из сёдел рыцарей, как гнилые зубы из десен, и шарахает их друг об друга. Искорёженный металл подтекает каплями крови. Два куска потерявшей начальную форму брони исходят сочным фаршем. Пастух сминает крестоносцев, выжимает из них жизнь и отбрасывает, так и не пригубив.

Штатный гарпунёр «Гнева Бога» — Ле Менгр, видя, чем занят мастер ночных кошмаров, отбросив в сторону неудобное большое бесполезное копьё, отстегнул висящее справа на боку лошади, ближе к голове, метательное копьё-дротик и, вроде как и не прицеливаясь, бросил его плечом. Копье, описав полукруг, высоко взлетев, вертикально упало камнем и пронзило шею, войдя под нижней челюстью вампира, и выйдя с другой стороны, слева, пришпилив голову к грудной клетке. Освободиться от булавки-копья Пастух не успевает, зазубренный наконечник застрял намертво. Ему удаётся лишь обломать под корень внешний конец, торчащий вверх. Плоть дымит, смердит, вампир мучается, терпит. Ему неудобно: потеряв возможность быстро реагировать, он лишается хватки и впервые в жизни у него в мыслях зашевелилось гаденькое сомнение — "Уйти. Потом вернуться и убить их всех. Заставить страдать и просить о пощаде. Уйтииии". — Он кидается в сторону и отскакивает назад, ослеплённый святым светом. Опоздал.

Рыцари выстраиваются крутящимся колесом, тёмной ступицей которого для него становится Пастух. В дело вступают пехотинцы: они идут с разных сторон, всё более сжимая окружение. Кнехты берут чёрного Пастыря в святой круг, они двигаются неспешно, прикрывшись большими треугольными щитами со скруглёнными углами. На щитах привинчены посеребрённые кресты и нанесены слова защитных молитв. Кресты и слова излучают сияние, которое и гонит главвурдалака к центру площади.

Пехотинцы вооружены кто мечами, кто топорами. Идущие следом за ними, вторым рядом, православные наёмники из туркополы несут факелы. Они надвигаются стеной и дружно повторяют слова тогда ещё надёжной молитвы против нечистой силы — "Ретро Сатан"(изыди Сатана). Раз за разом они нараспев скандируют слова заклятья церковной магии. Оглушённый обрядными криками кнехтов, Пастух оказывается отрезанным: пути к отступлению окончательно закрыты, запечатаны белым волшебством. Святой круг вытягивает из упыря силы, он теряет три четверти своего могущества. Не поднимая рук, он разводит их в стороны, насколько может, опускает голову и, взревев, призывает себе на подмогу всех остальных упырей, его детей, разбредшихся по городу — "Бааа Баааа Бааа!!!"

Модуляции низких нот голоса хозяина переходили в инфразвук, щекотали землю и плётками долга перед хозяином погнали слуг, членов дьявольской семьи, к центру города. Упыри подчиняются зову: отложив обеденные процедуры, тенями спешат, слетаются к ратуше. Крестоносцы предусмотрели возможность такого развития событий и подготовились. Оставшиеся на баррикадах кнехты и арбалетчики должны были сдерживать сумасшедший натиск тварей, спешащих на зов повелителя. Разгорается свирепый бой, резня. Люди становятся зверями, наёмными жнецами смерти, защищающими жизнь: они убивают и ликуют, умирают и не жалеют. Вампиры, не щадя себя, накатывая стаями, стремятся завалить своими трупами врагов и вызволить Пастыря из плена.

Всадники, оказавшиеся с внешней стороны святого круга, останавливаются, Хаузер отдаёт приказ и каждый третий и четвёртый кнехт отходит назад, в сторону, за спину своего товарища, освобождая промежуток в их рядах — проход для рыцарей. Кнехты продолжают сужать круг. Крестоносцы опускают копья и одновременно атакуют. Все войны действуют слаженно и точно. Такие перестановки на ходу отрепетированы ими до автоматизма.

Пастуху приходится туго, он обращается к разуму людей. Мозги братьев-рыцарей надёжно защищены от внешних диверсий постоянной тренировкой — духовной практикой, придающей им силу изменённого сознания в бою. Кнехты также обучались защищать своё сознание, но в их ментальной броне зияют прорехи — результат недостатка практики и низкого самосознания простолюдинов. Туда и долбит Пастырь. То один, то другой пехотинец, схватившись за голову, падает навзничь. Некоторые поднимаются, но большинство так и остаются лежать неподвижно. Крестоносцы, получив отпор, откатываются назад: темная сила не может их уничтожить, но может оттолкнуть. Их отступление прикрывают стрелки. Неподвижный, вошедший в транс Пастух для них хорошая цель. Два болта вонзаются ему между рёбер. Коричневое, словно вяленое, мясо упыря плавится, оплывает свечным огарком.

Балья Пауль Хаузер разгоняется и направляет коня прямо на Пастуха. Вампир отклоняется и цепляется за латы бальи, срывает кирасу и, как клещ, впивается в кольчугу: он хочет, прикрываясь крестоносцем, покинуть круг. Лошадь брыкается, встаёт на дыбы и боком скачет на строй кнехтов.

Несколько православных наёмников, вооружённых длинными крюками, стаскивают Пастуха. Вместе с ним падает и Хаузер. Оба одновременно вскакивают на ноги. Крестоносец перед самым въездом в город поменял плащ на медвежью шкуру и теперь, ловко сдёрнув её с плеча, накрывает вампира. Ожидаемого сокрушительного действия серебряная шкура не оказывает. Да, Пастух резко теряет в скорости передвижений, но не больше. Он потрясён, но не обездвижен. Этим обстоятельством тоже надо суметь воспользоваться. Пауль исхитряется достать меч Пламя и колит — остриё поражает живот чёрного Пастыря. В ответ вампир бьёт кулаком по шлему бальи. Удар проходит по касательной, но и этого оказывается достаточно — железо гнётся, неправильной сферой входит в череп и оглушённый, с проломленной головой, рыцарь встаёт на одно колено. Пастух освобождается от тормозящих его порывы мистических пут шкуры, откидывает её в сторону, подкрадывается, и заносит над коленопреклонённым бальей разящую длань.

Пришедший в себя Эрик Баум приходит на помощь командиру. Выбрав момент, он пускает меч лететь снизу вверх навстречу руке вампира. Едва не задев склонившегося в последней молитве Хаузера, меч перерубает руку Пастуха в районе локтя. Упырь воет, ревёт, кричит раненным динозавром. Не давая ему опомниться, Эрик продолжает наносить тычки остриём меча в лицо Пастуха. Несколько глаз поражены и вытекают сизыми слизнями.

Два других рыцаря, оказавшихся ближе всех к месту схватки, оставшихся в седле, ударяют вампира в спину: один — копьем, другой — булавой. Пастух валится на четвереньки — одновременно с ним падает и Пауль: его мозг так повреждён, что он тут же умирает. Видя поражение своего начальника, Эрик подскакивает к поверженному Пастуху — «ВЖУУУХ!», — и уродливая голова скачет по камням. Обезглавив, но не убив вампира, Эрик перерубил шею вместе с мешающим движеньям вампира древком копья. Руки безголового тела нащупывают обломок копья и выдёргивают. Брызжет чёрная кровь, заливающая стоящих вокруг солдат с ног до головы. Тело переворачивается на живот и, подтягиваясь на одних пальцах левой руки, ползёт к зевающей зловещей дырой пасти голове.

— Кол! Скорее несите Кол! — обливаясь потом паники, кричит Эрик.

Кто-то скачет, кто-то, стуча подбитыми железом башмаками, бежит к костру. Отовсюду раздаются страшные вопли усиливших свой отчаянный натиск упырей. Половина арбалетчиков съедена и больше половины наёмников выпита. Ещё немного и оборона будет прорвана.

Пастух на ощупь находит голову и криво нашлёпывает его себе на плечи. Оборванные и обрубленные жгуты мышц перекручиваются между собой, срастаются. Оставшиеся нетронутыми глаза вампира вспыхивают красной злобой. Три вовремя подоспевших крестоносца приносят три осиновых кола. Пастуха насаживают на деревянные иглы, как мерзкого жука. Он извивается, пытается укусить. Удержать его трудно.

— Скорее, тащите его!!! — понукает братьев, взявший инициативу командования на себя Эрик.

Вампира волокут к огню. Там за большим костром горел малый костер, а над огнём, на рогатых железных козлах висел полковой котёл полевой кухни. Именно его привезли в Грюн-Воротель на телеге вместе с крестным ходом. Тайное оружие против Сатаны. Сейчас в нём кипела святая вода в ожидании отравленной ядом вампиризма дьявольского пельменя.

Крестоносцы поднимаются на помост и бросают Пастыря вместе с кольями в бурлящую смерть. Кипяток выплёскивается за края котла, уголья шипят, но пламя прожорливо и велико — затушить его не так-то просто. Пастух кипит, плавиться: святая вода для него хуже концентрированной кислоты. Кожа тает, обнажаются коричневые мускулы и синие жилы, вода разъедает их ржавыми язвами, срастающимися в канавы дымных ожогов. Вода как-то сразу становится коричневой жижей, отчаянно воняющей кишками больного дизентерией. Вампир вариться заживо, растворяясь, слабо плещется, его распирает изнутри: живот и грудь раскрываются, кости крошатся, словно сахарные, обнажается сердце. Оно еще сокращается — «тук, тук, тук-тук, тук», — и, постепенно чернея, сердце останавливается и исчезает. Его Кошмарство померло. Всё что от вампира остаётся — это котёл полный горячего дерьма. Утром отходы магического производства вывозят за городские стены и сливают в выкопанную в овраге выгребную яму. Проклято и забыто.

Как только повелитель исчезает, упыри обращаются в беспорядочное бегство. Они заползают обратно в подвалы, вонючие чумные катакомбы. Крестоносцы их не преследуют: Пастух мёртв, а значит, и его отродьям недолго осталось осквернять своим присутствием землю. Без него они лишь грязные уроды, способные охотиться, но не умеющие выживать. Они сами истребят себя собственной самоубийственной глупостью.

Отрубленную у Пастуха в бою руку кладут в ларец. Эрик Баум, ставший временным командиром отряда, отвезёт руку в качестве доказательного трофея в резиденцию ордена.

С рассветом крестоносцы снимаются и, забрав с собой невинных дев, уходят из Грюн-Воротеля, лишившегося большинства жителей, но по-прежнему наполненного бедой и чумой. Крестоносцы победили зло, но моровая язва никуда не делась. Победоносное бегство. Что бы ни говорили рыцарям ордена их духовные отцы, они спешат покинуть заразное место, забыв немногочисленных обречённых на чёрную смерть жителей и оставив в животе почти мёртвого города несколько сотен безмозглых паразитов упырей, обрекая их на медленную мучительную голодную смерть. Вывести из похудевшего города рядовых кровопийц стало некому, а сами они самостоятельно дорогу к новому пастбищу ни найдут. Угасание рода.

Остатки ещё сутки назад могущественного племени вампиров бродят в темноте подземелий в иррациональном ожидании возвращения хозяина. Лишь один из них не питает глупых иллюзий. Он не ждёт, он жрёт. Его тупые собратья мешают ему и он, ничуть не смущаясь, употребляет их в пищу. Он, нарушая табу, начинает восхождение по черепам на гору власти к титулу нового тайного хозяина семьи. Его сила и понимание растёт, а с ними растёт гордыня. Умнея — взрослея, лакая гнилую руду сестёр и братьев, вампир совершает пищевой инцест. В нём, с ним, возрождается тёмная надежда. Как приемнику чёрного Пастыря, чтобы окончательно оформить индивидуальность личности, ему надлежит принять имя. Его выбор падает на греческий аналог слова Победитель. Жить в тайне, жить для себя, жить всегда.