Когда цари служили пастухами. Стихи и немного грустного юмора

Наталья Тимофеева

От любви до любви, от молитвы до пагубных слов,От небес до земли, от чужбины до милого домаМы метались, мы шли, мы летели, мы саднили в кровьСвои души, ничуть не боясь ни небесного грома,Ни суждений людских, ни наветов, ни стали лихой,Ни того, что забудут, не примут как избранных где-то,Оттого, что по жизни своей мы всего повидали с лихвой,А ещё потому, что Господь наш был самым Великим Поэтом!

© Наталья Тимофеева, 2021

ISBN 978-5-0055-4251-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Когда цари служили пастухами

Моему сыну Зорану с огромной благодарностью и неизбывной нежностью посвящаю эту книгу.

Экзамен

Экзамен «жизнь» сдала не на пятёрку,

На троечку едва свела концы.

Рождённую эпохой фантазёрку

До старости водили под уздцы.

Я знала, что позволено не много

Тому, кто наделён с избытком. Вон

Гнала меня судьба. Тая тревогу,

Я за спиною слышала трезвон

Завистливой молвы и, было дело,

Ревела от досады, но всегда

Лишь кровью сердца чувствовать умела,

Не чуждая ни гнева, ни стыда.

Оглядываясь с болью на дорогу,

Где ветер разметал мои следы,

Я с трепетом себя вверяю Богу,

К подножью неба утлые труды

Слагаю без сомнений и печали,

Надеясь на прощение Отца…

Давным-давно с меня оковы спали,

И молодой задор сошёл с лица,

И разум стал задумчивей и строже,

И оболочка смертная дряхлей,

Но знаю я, никто уже не сможет

Страстями уловить души моей.

Здесь, на земле, где злом объято время,

Нет места откровениям надежд,

А жизнь без Бога — проклятое бремя

Для подчинённых дьяволу невежд.

Сонет о яблоке

Из мякоти яблока ножиком выну червя,

Прожорлив, дебел, он не знает ни солнца, ни гроз,

Он жил себе в яблоке, плод челюстями язвя

И с ним не вступая в полезный тому симбиоз.

Но яблоко пало на землю, убито червём,

Оно бы и сгнило в траве, не найди я его.

Вот так же и мы на планете бездумно живём,

Вгрызаясь, впиваясь, не видя вокруг ничего.

Болеет земля, протестует, смывает и жжёт

Ничтожное племя, что сук, на котором сидит,

Вот-вот перепилит и в кому навечно впадёт,

И с глиной спечётся в один неживой монолит.

Убийственна жажда наживы за счёт бытия,

Получено в дар оно гостем, что хуже червя.

Лицо земли

Лицо земли позолотила осень.

Богатство дней, на ветреных весах

Покачивая, упокоит в бозе

Людской убогий первобытный страх.

От скованности воли меркнет разум,

От скудости духовной мрёт душа.

Не так страшна ковидная зараза,

Как те, кто чёрта верою смешат

В уколы с неизвестной панацеей.

Сегодня мир безумием объят.

Себе верёвку затянуть на шее

Добрейшие властители велят.

И никаких нет в глупости гармоний,

И нет в животной низости утех.

Но тонут люди в бездне беззаконий,

Которые берут над ними верх.

Вымарывает время сонм историй,

И память у народов коротка…

Никто не смог доселе выпить море,

И правды не осталось ни глотка.

Мышиное солнце

Мышиное солнце среди облаков

Мерцает загадочным светом.

Глубокая ясность, но воздух свинцов,

Бездождье, но кончилось лето.

И точка отсчёта ещё далека, —

Бесснежны вершины Балкана,

Но медленно движет на запад река

Останки породы листвяной.

И пахнет тимьяном на жёлтых холмах,

Молчащих над стынущим долом,

И росно земля засыпает в слезах,

Под лунным лежа ореолом…

Пульсар перемен неизменной строкой

Впечатан в земные скрижали,

И катится время неслышной рекой

В великие мёртвые дали…

Небо с овчинку

Небо с овчинку, овчинка бела и лохмата,

Треплет расхристанный ветер земные сады.

Осень листву золотит и кровавит закаты,

И обнажает неровности горной гряды.

Солнце растерянно ищет пропавшие тени,

День, остывая, мертвеет, а ночь тяжела.

Кутая каменной тьмой, прячет в гулком эбене

Тонкие иглы разбитого бездной стекла.

Время, стекая на землю с бесстрастным участьем

И, по-змеиному, в сердце нацелив укус,

Шепчет: «Забудь навсегда о свободе и счастье,

Помни лишь их ненадёжный и призрачный вкус!»

Ночное стихотворение

Из серебряных нитей сплетала луна

Паутинную сеть для осенних ночей,

И, натешившись прятками с ветром, она

В горный чистый, звенящий скатилась ручей.

Говорлива, свежа и прозрачна вода,

Каждый камешек виден на шёлковом дне.

Воссияла над миром двойная звезда,

И застыли хребты вековые во сне.

Неподвижен эфир и прозрачно-медов,

Аромата полынного тянется шлейф

По-над горной дорогой, и выкрики сов

Даль тревожат ночную, что пущена в дрейф

Вдоль полей опустелых и поймы речной,

И до самых Балкан молчаливо-черна…

И раскинулось небо в тиши надо мной,

Словно Божий покров или нежность сама.

Сегодня и после…

Задворки ночи, чёрная дыра,

Инферно мира, скорбное молчанье…

А счастье было даже не вчера,

Осталась тень его на том обмане,

Что пухнет, словно ком, из века в век,

И голограмма жизни всё прозрачней,

И время мчит, усиливая бег,

И разум человека всё невзрачней.

Но радуются радостью невежд

Любому обещанию народы,

Обросшие коростами надежд,

Что в одночасье кончатся невзгоды,

И грешный имярек «возьмёт своё»,

Чего он от рождения достоин,

И что повымрет на земле жульё,

И будет сам собой переустроен,

Воскресший из развалин, аквилон,

Творец пойдёт навстречу недоумкам

И Сам отменит данный им закон,

И благодать им разольёт по рюмкам…

А злоба падших заполняет брешь

Отсутствующей ясности сознанья,

И мир живущих миновал рубеж,

Оставив бытие свое за гранью, —

Ведь звон монет, шуршание купюр,

Утехи плоти, пароксизм желудка,

Всеобщий нарастающий сумбур

Лишают человечество рассудка.

Восходит зверь из непотребных орд,

Нанизывая, как гирлянды, души

На рог свой, тем властителен и горд,

Что Свет нетварный смрадом ада тушит.

Но Книга Жизни писана не им.

Не вечен мрак, восторжествует правда.

Грядёт Христос, ведь Свет непобедим,

И от Его пронзительного взгляда

Не убежит, не скроется никто

Ни на земле, ни под землёй в могиле…

Кто выбирал меж хлебом и крестом,

И выбрал крест, тот в адовом горниле

Не пропадёт навек. Сильна любовь

Небесного бессмертного Владыки,

Он верных защитит Своих сынов,

А грешный мир утонет в диком крике

И канет вместе с нечистью туда,

Где нет прощенья и пощады нету.

И каждого его настигнет мзда,

И никогда конца не будет Свету!

Сад камней

В сердце одиноком — сад камней,

А в душе — рассудочность от Бога.

С каждым годом плакать всё трудней

У порога Горнего Чертога.

Рубикон сомнений перейдён,

Что осталось, если нет спасенья

От врагов, что жмут со всех сторон,

Разрушая Божие Творенье.

Миром правят подлость и вражда.

В ненависти не родится истин.

Кровь людская стала, как вода,

Человек — бездумен и корыстен.

Между тьмой и светом — вечный бой,

Кажется, что нет конца и края

Мукам, предназначенным судьбой,

На минуты счастья невзирая.

Сад камней на сердце молчалив,

Тяжелы и сумрачны те глыбы.

Род людской труслив и суетлив,

Жить внутри него — страшнее дыбы.

Повернись скорей к нему лицом,

Не подставь по небреженью спину.

Верь лишь Слову, данному Отцом,

И Его замученному Сыну…

Осень наступила

Ветер задушил в своих объятьях

Тишину, дремавшую в саду.

Стал слова сухой листвой шептать и

Лунных бликов тонкую слюду

По траве раскидывать росистой,

Нежно ветви струями сплетать

И лампады огонёк лучистый

В горнице неспящей задувать.

Воздух свеж предгорий августовых,

Облаков пастушая кошма

Укрывает цепь хребтов суровых, —

Где-то там снега таит зима…

А в долину волны катит время,

Осенью раздолье вещим снам.

Вновь стремится в дали птичье племя,

Преданное вечным небесам.

Аисты покинули селенье,

Опустели гнёзда, и в дымах

Вознося осенние знаменья,

Печи снова теплятся в домах.

Это ли сиротство мне по сердцу,

Эта ль горечь дыма — память лет,

От которой никуда не деться,

Так и отзывается нет-нет.

Отходя ко сну

Я — пленница земного притяженья

Но так легко в своих летаю снах!

Моё меж звёзд осознано скольженье,

Материю с улыбкой на устах

Пронзаю без своей обычной боли

За хворь земли, людскую нищету,

И вырвавшись, как птица, из неволи,

Я радостно взываю на лету

Ко Господу — единственному Свету,

Что путь земной мне в сердце освещал,

Ведь милость удивительную эту

Он даровал всем смертным от начал,

Но брошена была она в горнило

Страстей и неоправданных забот,

Где большинство себя похоронило

И никогда спасенья не найдёт.

Я, страхом Божьим наполняя душу,

Прошу Отца во сне и наяву

Простить меня, лишь потому и трушу,

Что гнев его повинную главу

Однажды за чертою не минует,

И будет скорбь мне пыткой вековой…

Когда моё дыханье смерть задует,

Найдёт ли дух мятущийся покой?

Во имя жизни в далях невозвратных

Не так уж трудно свой умерить нрав,

И стать душой своей тысячекратно

Мудрее, грех с презрением поправ!

Во сне, как в тренировочном полёте,

Я чувствую, предвижу вечный сон,

И разум, отделившийся от плоти,

Лишь в горний Свет, как в Истину, влюблён.

Печальное стихотворение

Облака алебастрово белы,

Словно небо лепниной веков

Опоясало чёрное тело —

Плоть земную, под гнётом сроков

Изнемогшую от разоренья, —

От пожарищ и бешеных вод

В эпицентре людского смятенья,

Что за страхом великим грядёт.

Время движет пласты мирозданья,

Всё смешалось в убогих умах,

И порода громит обезьянья

Люд, мечтающий о чудесах.

Нет ни прав, ни любви, ни свободы,

Лишь нажива, удача и смерть.

Правят миром лжецы и уроды,

Разрывают на атомы твердь.

Долго терпишь Ты, праведный Боже,

Человечий зловонный позор!

Ад земной стал сегодня возможен,

Рай земной — есть мечтанье и вздор.

Первый шаг, — он же станет последним, —

Занесён в пустоту перемен…

Было в царствии ветхозаветном

То же: людям знакомый рефрен,

Повторяющий строки скрижалей,

И тогда, и теперь позабыт.

Всё уйдёт в невозвратные дали,

Не утонет, так точно сгорит.

Скрепный синдром

Синдром совка — злащёный унитаз,

Лепнина и французское барокко…

Из подворотни — в нынешний экстаз

Убийств, деньжищ, плебейства и порока.

Опять грабёж и новый передел

Награбленного. Низшего порога

Достигла власть и, глядя сквозь прицел,

Глумливо в суе поминает Бога.

Народ молчит и, уминая хлеб,

Надеется, что будет всё в порядке,

Когда уйдёт в историю Госдеп,

И хрен могучий вырастет на грядке.

Режим крепчает, всё вокруг круша

При помощи маразма и дубины.

Спасут лишь алкоголь и анаша,

Да скрепные «высокие» глубины…

Мы вышли из прошлого

Мы вышли из прошлого с грудой потерь,

Утратив и разум, и совесть, и честь,

Но многих манит в столь недавнее дверь,

За ней, по легенде, прекрасное есть:

Там полузабытое крошево мглы, —

Обильна, тягуча народная кровь…

Там сил исполинских убийственно злы

И поступь, и воля, и власть, и любовь!

Как бездны огромный распахнутый рот,

Как бешеный глаз, как отчаянный крик,

За дверью прожорливый призрак живёт,

Что мясом оброс и признанья достиг.

И смелы глядящие в сумрак годов,

Готовые, жертв не считая, брести

С покорностью вечных бездумных рабов

Туда, где лишь гибель на скорбном пути.

Бездонны Валгаллы кровавые сны,

И грезятся нищим восторги побед,

Ведь нет в их сердцах осознанья вины,

Но властвует в душах всё тот же сюжет

Про давних боёв оглушительный гром…

Бесстыдство умов и распутство сердец

Становятся нормой в грядущем пустом,

Что им уготовил державный мертвец.

И пошатнулось мирозданье

И пошатнулось мирозданье,

Пески пустыни зацвели,

И ширь, повергнута в молчанье,

Лишилась всех примет земли.

Потопы всюду и пожары,

Поспешно тают ледники, —

Ничто здесь не даётся даром,

И даже думы нелегки,

Когда больны от состраданья.

Увы, наживой занят век.

И лишь губительное тщанье

Несёт Творенью человек,

И сам себя бездумно топит

В непозволительной вражде,

Имея вековечный опыт,

В его кровавой наготе,

Но не желает оглянуться

На живодёрню прошлых лет,

Поскольку жизнь духовно куца.

Кто, ужаснувшись от примет

Конца времён, пришёл к познанью

Своих неисчислимых бед,

Не разразившись подлой бранью,

А поспешив идти на свет

Нетленной истины Христовой?

Иль соль её не солона?

Для всех готов венец терновый,

Лишь он разбудит ото сна.

Крепки Создателя устои,

Свершится время, круг замкнёт

Господь, и захлебнётся в вое,

Геенне приданный, народ.

Погаснут звёзды, словно свечи,

Взметнётся память, будто прах,

О краткой жизни человечьей,

О брани суетной в сердцах.

И только камни, в тьме грядущей

Стекаясь в жерла чёрных дыр,

Окончат мир, что создал Сущий,

Но так бездарен стал и сир.

Сгущает краски небо ночи

Вода кровава, воздух душен,

Запретен правды вещий глас,

Ложь ежедневно льётся в уши,

Реклама дряни режет глаз.

У пропаганды разум краток,

Но и такой он сердцу люб.

Для таракана страшен тапок,

Для лба не страшен даже дуб.

Щекочет нервы Чекатило,

Девчонок бритвой потроша,

Страна пускает всех на мыло

Бандитской волей малыша.

Сгущает краски небо ночи,

И где-то задержался день…

А жизнь живая, но не очень,

Ей то ли тошно, то ли лень.

Гордись, дурак, своей отчизной,

Что и в могиле хороша!

Умри, дурак, во имя жизни

Тех, кто весь век тебя сношал!

Никто не проклянёт покойных,

Ведь на миру и смерть красна.

Кто жертвой пал времён разбойных,

Не отряхнувшись ото сна,

Перенесётся в «рай» собачий,

Где лишь патриотичный лай

С халявной хлёбова раздачей,

Дощатый с нарами сарай,

Параша, вертухай на вышке,

«Апостол» — кум и номера,

И озаренья, будто вспышки,

Что вроде как не умирал…

Простенькое

«Что не убило, делает сильнее»?

Трус топит страх в забвенье и вине.

Чем жизнь нескладней, горше и длиннее,

Тем больше понимания во мне

О том, что происходит на планете,

Левиафан безумия готов

Переварить в себе четыре трети

Двуногих нераскаянных скотов.

Где сожжены и попраны святыни,

Там разум невостребованный спит.

Не плачет мать по убиенном сыне,

По матери умершей не скорбит

Сынок её, лишь только б поскорее

Оставила в наследство отчий кров.

В родне одни враги и лиходеи, —

Водою стала родственная кровь.

И лишь по духу можно сочетаться

Умом и сердцем, разделяя хлеб.

Лишь во Христе есть подлинное братство,

А мир вокруг давно и глух, и слеп.

От страха помутнение в рассудке

Случилось у народов не вчера.

За головы ответственны желудки,

А правят ими всюду — шулера!

Мой голос болен

Мой голос болен нотами печали,

Отвыкнув от веселья навсегда.

Когда бы нас легко за всё прощали,

Сгорали б наши души от стыда?

Когда б не покаяние и слёзы,

Могли бы мы о вечности мечтать,

Пред ней низки, ничтожны, безголосы,

На лбу имея Каина печать?

В темнице мира нет колодца истин,

Все истины безмерно далеки

От тех, чей путь порфиром крови выстлан,

Кто Боговой чурается руки.

Отеческое Слово прозвучало

Давным-давно над грешною Землёй,

И время не воротится к началу,

Не поведёт народы за собой, —

Оно имеет лишь земные свойства,

Его конец приблизился, как меч

Над головами, полными геройства

И гордости, чтоб в пропасть их увлечь

Забвения, что горше трав полынных,

Ведь те, кто Божьей властью не храним,

Не спрячут от Него голов повинных,

Из Книги Жизни вычеркнуты Им.

Не думая, не слыша и не видя,

Несётся люд с обрыва в пустоту…

Мой голос болен, на меня в обиде,

А истина — жемчужиной во рту.

Мысли о вечности

Кину тело — кокон шелкопряда,

Клетку боли, чуждую давно,

В жерло пустоты земного ада,

На его прожорливое дно.

Улечу к целебному истоку,

Припаду к подножию времён,

Радуясь оконченному сроку

Испытаний, словно выйдя вон

Из дверей, захлопнувшихся с силой

За спиной, и, канув в тишину,

Покружу над Родиною милой,

Что презрела не меня одну.

Обречённость века стала нормой,

Неприкаян мира скорбный дух…

Путь мой предугадан, благотворный

Колокольный звон ласкает слух.

2020—2030

Пулемётные вышки. Метанье шприцов.

На охоте — элитные части.

Из бараньих восторженных стройных рядов

Слышен рёв наивысшего счастья.

Стадо ждёт. Добровольность заклания — зло?

Нет, любая давильня — во благо.

И родиться в овчарне не всем повезло

На просторах родного ГУЛАГа.

Мировая кунсткамера, трэш вековой,

Ветер с севера с привкусом тлена…

А на троне овчарни — плешивый плейбой

Целит в стадо глаза манекена.

Рот его шевелится, в презренье кривясь,

Он достиг всех высот и влиянья

В этом стаде, где бойня уже началась,

Как расплата ему за молчанье.

К имеющим слух и зрение

Не тайна за семью печатями, —

На необъявленной войне

Не пулями и не гранатами

Вас отправляют к сатане.

Вы добровольно умираете,

Вы души дарите врагу,

И ад, как данность, принимаете

Бездумно, словно на бегу,

Свой доживая век, назначенный

Не вечным Богом, — сатаной.

Весь мир, безумием охваченный,

Как на ладони предо мной.

Я вижу древнее пророчество

Не книжной долгою строкой,

А рядом, ведь оно воочию,

Вживе висит над головой,

Как тьма, наброшенная нелюдем

На всё, что мечется вокруг,

Подёрнув страхами и тлением

Вошедших в этот мёртвый круг.

Сознание меняя жижицей,

Денница гонит род людской,

Как скот, на бойню. Толпы движутся

К концу, вопя наперебой,

Что жить хотят, не видя пропасти,

И агитируют других

В своей прискорбной узколобости,

Мол, чудо снизойдёт на них.

Не снизойдёт. Господь старательно

Отделит зёрна от плевел,

Ведь дьявол семя страха тщательно

Посеял меж бездушных тел.

Уколистам

Уколись, ты лишний на планете,

Поспеши, баран, улечься в гроб.

Пусть твои не мучаются дети,

Ты прожорлив, старый нищий жлоб.

Хватит, покоптил немало небо,

Глупостей наделал за троих,

Пули на тебя жальчее хлеба.

Накопил, терпила, «гробовых»?

Полезай, назвавшись груздем, в кузов,

Проголосовал, теперь прощай!

Для страны твоё накладно пузо,

Даже если ешь ты только чай.

Пенсионный фонд отъехал в дали

Дальние, и это навсегда.

Вот тебе и вирус подогнали,

Вот тебе и страха — на года.

Не трясись, баран, ведь рай обещан,

Значит, без сомнений, канешь в рай.

Иглы с ядом целятся зловеще…

Ты смотри, в раю не заскучай

По любимой многомудрой плазме,

Там не даст Скабеева совет,

Как и дальше в старческом маразме

Сможешь ты прокапчивать тот свет.

Ночная буря

Карусель дождя кружит над кряжем,

Струи склон насупленный секут.

Гром грохочет грозно, гневным стражем

Мечет небо стрелы, молний кнут

Яростно исхлёстывает землю.

Полная сумятица… Во тьме

Ухо непогоде чутко внемлет,

Различая в этой кутерьме

Ветра монотонное стенанье,

Жалобное, словно волчий вой,

И стихии бурное дыханье

Под лавиной мощи дождевой.

Прах земной с планеты отрясая,

Варит зелье в огненном котле,

В вышине за тучами блистая,

Грозовая вольница, во зле

Страхом пропитав, как силой адской,

Ойкумены нищее житьё,

Дабы с ним разбойно расквитаться

За своё былое забытьё.

Подделка

Идеальный отброс, порождение красной системы,

Испражнение времени, чучело с мозгом змеи

Смотрит важно и зло на рабов, что послушны и немы,

И готовы на всё, пусть придётся лишиться земли.

В их фантазиях рабских они велики и прекрасны,

И живут лучше всех, и в пещере не гаснет огонь…

Не бывает величия впрок, все соседи опасны,

А особенно те, кто не любит сермяжную вонь.

Кто принюхался к падали, всё в их сознанье отлично,

Чистый воздух прохладен, а кости привычны к теплу…

И восторженно гимны поют, и блажат истерично,

И возносят злодею хвалы за свою кабалу.

Крысиный век

Крысиный век стабилен в воровстве,

От говорильни далеко до счастья.

Вершки народу, корешки — братве,

Знай, аплодируй, смерд, и улыбайся.

Остался господам один рывок:

Всё доскрести лопатой по сусекам

И улететь с семьёй на островок,

Оставив горы мусора калекам.

И пусть они тут копошатся всласть,

Ведь им привычно жить по пояс в тине…

Да жили ль те, кто не умел украсть

На Среднерусской, мать её, равнине?

Здесь гопота ходила с топором

Ещё когда! Топор же сёк по шеям.

Царизм давным-давно пошёл на слом,

Но по-другому жить мы не умеем.

Пропьём ли честь с сермяжной простотой,

Кому какое дело до убогих!

Мы всей своей бездонной глубиной

Духовнее и терпеливей многих!

Пусть правит нами наш Левиафан,

Ведь путь к блаженству — он довольно узкий.

Вождю — хвалы до неба, чистоган,

А нам самим — тоска по-древнерусски.

И, наконец, упрёмся в добрый час

Мы снова в своды дедовой пещеры,

Держа в запасе ядерный фугас

И триколорной гордости — без меры.

Время и люди

Кто-то выжил, а кто-то нет,

Кто-то просто сошёл с ума.

В моде — кожанка, пистолет,

Коммуналка, донос, тюрьма.

Кто-то сам сиганул с моста,

А кому-то — металл в висок…

Так молись и считай до ста,

И покой найдёшь, голубок.

Оросишь траву или снег,

Кровь твоя, как у всех, черна.

Это тоже, считай, побег,

Только смертная пелена

Сбережёт тебя от судьбы

Выть от гнева, от боли выть…

Не положены здесь гробы,

В ямах модно здесь хоронить.

Подоплёка не так важна,

Ел сухарь или белый хлеб.

Только время не съела ржа,

Хоть душою народ ослеп.

После бури

Поля сияют бликами латуни

Под сетью надоевшего дождя.

Земля намокла в давешнем тайфуне,

Плывёт долины утлая ладья

Среди холмов и каменных отрогов, —

Не вывернуть из кряжистых цепей.

И водопады рушатся порогов

Реки, что изогнулась, будто змей.

Она несёт с вершин потоки мути,

Топя в водоворотах буруны,

И прибивает валуны к запруде,

Неся стволы на острие волны

Дерев, что пали ночью грозовою,

Поколебавшей дрогнувшую твердь,

Их вовлекая в русло роковое,

Чтоб им не страшно было умереть.

Цена величия

Зачем вам деньги, если есть величие,

Вождь племени с плешивой головой,

Который врёт и врёт до неприличия,

Известный в мире, как киногерой.

Пластинка так заезжена с речугами,

Что знает каждый школьник наизусть,

Какими этот вождь богат заслугами,

За скрепышей испытывая грусть.

В бронежилете, в бункере, неистово

Мечтая сладко есть и сладко пить,

Он смотрит с золотого трона сфинксово

И всех врагов мечтает отравить.

Гордись, скрепыш, своим барановирусом

И приблатнённым дедушкой гордись,

Из преисподней главным чёртом присланным,

И к чёрту сам, безудальный, катись!

О смерти

Какую смерть мне уготовил рок

В забытом Богом, вымокшем Макондо?

Всю жизнь твержу я карму, как урок,

Но знаю всё равно её нетвёрдо.

То так меня течение швырнёт,

Что ломит шею и сжимает плечи,

То вдруг о скалы разобьётся плот,

А мне на берегу укрыться нечем.

И кажется, смешались явь и сон,

Уже неясно, где граница света…

Из жизни очень просто выйти вон,

Для смерти нет ни дня, ни этикета.

Она сама узнает к сердцу лаз,

Подкравшись, словно вор, без политесов,

И чёрный свой, пустой нацелит глаз,

И завершит мою земную пьесу.

Я без суфлёров отыграла роль,

Которой наделили от рожденья.

Перенеся предательство и боль,

Покину этот мир без сожаленья!

Оставшимся

Мы уже заплатили тиранам своим генофондом,

Вся Россия пред вечностью будет в незримом долгу.

Если не распростится немедля с бандитским бомондом,

И его не повесит, как погань, на первом суку.

Гибли мальчики в войнах от пуль, а в застенках — от пыток,

И рожали невинные девушки от палачей…

А теперь мы имеем в стране недоумков избыток,

Равнодушных и трусов, а больше всего — сволочей.

Растащили страну по кусочку, по спичке, по слёзке,

Утопили в крови и грязи, ободрав догола,

И осталось всего-то пожечь её ширь, да берёзки,

Чтоб её окончательно скрыла слепящая мгла.

Не кричите в лицо мне, мол, ты же лишилась восторга,

Торжества возрожденья под сенью зубчатой стены!

Я отвечу вам, — эта стена лишь преддверие морга,

Лишь преддверие ада, как будущей страшной войны!

***

Заполнены памяти закрома,

Грусть тихо плещется через край…

Кто знал меня лучше, чем я сама,

Давно переехали в светлый рай.

Оттуда ни весточки, ни кивка,

Ни ноты счастья, ни капли слёз…

Лишь ветер, летящий издалека,

Доносит, как будто бы, шум берёз,

Густой аромат неизвестных трав,

Манящий, словно святой елей…

Мятущийся разум в ночи сковав,

Касается память души моей.

И светят глаза удалённых звёзд

Огнём неведомого пути,

И прочная лествица — Млечный мост

Зовёт навеки покой обрести.

Но утро приходит под гомон птиц,

Сдувая с век наважденье сна,

Даря мне одну из своих страниц

От первого лучика — дотемна.

О молитве

Живу в стихе, стихом живу

Им философствую и грежу

Я им во сне и наяву,

И людям доверяю реже,

Чем строчкам. Рифмы мне сродни

Своею простотой и ладом,

Мы с ними и в толпе одни,

И в отдаленье — с Богом рядом.

С утра молитву пропою —

Христовой рифмы откровенье,

Что смыслом полнит жизнь мою

И в золотом своём сеченье

Имеет лишь любовь и свет,

Что мне даны, как дар бесценный,

Чему сравнений в мире нет,

И Духом, что вовек нетленный,

Наполнит сердце мне она,

И день зачнёт в округе ясный,

Глаза наполнив после сна

Любовью вечной и прекрасной!

Харагма

В Откровении от Иоанна Богослова в 13, 14, 16 главах есть слово «начертание», оно же — «метка зверя», что на греческом звучит как «харагма». Если вы проверите это слово через словарь, — перевод с древнегреческого на русский язык, то увидите, что у слова «харагма» есть еще и синонимы в переводе — «укол», «укус змеи».

«Укус змеи» по-гречески — «харагма»,

«Отметка зверя», попросту «укол».

От вируса страдает диафрагма,

Поскольку вирус тот «по-волчьи зол».

Трепещут от предчувствия народы,

Напуганные тысячей смертей,

Приписывая вирусу невзгоды

Великолепной глупости своей.

Едят отраву, пьют отраву тоже

И думают, что жив иммунитет…

Но те, кто в высший эшелон не вхожи,

Тому еды с питьём нормальных нет.

Всё нарастает, двигаясь по кругу,

Одни умнеют, а другие мрут

От недопонимания, с испугу,

Не выпутавшись из холуйских пут.

К кому взывать, когда мозги из ваты?

Уж наказала долго жить страна,

Отчалили все те, кто стал богатым,

Над остальными шутит сатана.

Осталось получить клеймо с уколом

На той же остановке, на пеньке…

Где нет больниц, где в прошлом суд и школа,

Там кладбище, увы, невдалеке.

Харагма, яд, запущенный под кожу

Тупого поголовья в свой черёд…

Вся нация, нелёгкий путь итожа,

Сто лет подряд к забвению бредёт.

И глупости нет ни конца, ни края,

Она, как факел, в трепетной груди

Того, кто будет, даже умирая,

Своих убийц в герои возводить!

На поэтической кухне

Тень деда-Щукаря витает над борщами,

Волнуется старик за добрый пересол.

Бывало, едоки за это не прощали,

Выплёскивая борщ с лягушками под стол.

Иной знаток борщей грешит не столько солью

И множеством приправ, как живностью в котле.

И он несёт сосуд заполненный к застолью,

Не к ругани готов, а к вящей похвале.

Всё в меру хорошо: и специи, и мясо,

И овощи, и жар под донышком котла…

Иначе сваришь ты не борщ, а биомассу.

Жизнь повара, увы, сегодня тяжела.

Фастфуд заполнил всё, умение готовить,

Похоже, навсегда уходит в глубь веков.

Поэты — повара, им трудно прекословить,

И даже дед-Щукарь на это не готов.

Пекут они стихи на собственной закваске,

В закладке лишь вода и сахарный сироп,

И даже не найдёшь внутри живые краски,

Но критик завсегда лишь «гад» и «русофоб».

Заполнены памяти закрома

Заполнены памяти закрома,

Грусть тихо плещется через край…

Кто знал меня лучше, чем я сама,

Давно переехали в светлый рай.

Оттуда ни весточки, ни кивка,

Ни звука радости, капли слёз…

Лишь ветер, летящий издалека,

Доносит, как будто бы, шум берёз,

Густой аромат неизвестных трав,

Манящий, словно святой елей…

Мятущийся разум в ночи сковав,

Касается память души моей.

И светят глаза удалённых звёзд

Огнём неведомого пути,

И прочная лествица — Млечный мост

Зовёт навеки покой обрести.

Но утро приходит под гомон птиц,

Сдувая с век наважденье сна,

Даря мне одну из своих страниц

От первого лучика — дотемна.

В силках дождя

В силках дождя угомонился ветер.

Он час назад бросался, словно вепрь,

Трепля лозу, круша, ломая, ветви,

По зверьи дик, разнуздан и свиреп.

И вот разверзлись хляби в тёмном небе, —

Невиданной плотины рухнул вал,

И грохот струй, как музыка в вертепе,

Обрушился и крыши захлестал,

И сад согнул. Под тяжестью нездешней

Кусты легли на землю, как тростник,

А ливень бил всё жёстче и безбрежней,

И темнота гасила каждый блик.

Подкрался гром из-за горы накатом,

Как с кручи оборвавшийся валун,

И прозвучал невидимым набатом, —

Восстал из тьмы отверженный Перун,

Схлестнувшись с целым миром в страшной сече,

Пугая птиц на гнёздах и зверей,

Которым от судьбы укрыться нечем

В стихии водной. В силище своей

Бесчинствовал поток во тьме кромешной,

Пока под блеском молний не иссяк…

А гром катился вольницей мятежной

И не стихал за окнами никак.

В театре

Как жирный кот, нажравшийся сметаны,

Владыка до отрыжки кровью сыт.

Вокруг него, кривляясь, шарлатаны

Поют и пляшут, в отдаленье спит

Чумной народ, — простая мизансцена.

Подмостки ветхи, в будочке суфлёр

Из фляжки самогон хлебает, тлена

Желая заглушить тошнотный флёр.

Зал в напряженье замер. Под сурдину

Оркестр играет чей-то старый гимн.

Владыка разминает ноги, спину,

Попутно строя много разных мин,

То улыбаясь, то надменно хмуря

Надбровных дуг нависшие края,

При этом неудачно каламбуря

О пиковых аспектах бытия.

Сценарий плох, актёры на измене,

Дух подворотни всем шибает в нос,

Но эпилог нескоро. Ходят тени

По потолку, для них уже сбылось

О чём мечтали. Тень отца народов —

Их предводитель по дороге в ад…

В театре этом нет громоотводов,

Пожарных тоже нету, говорят.

О современных стихотворцах

Бездарно и бессмысленно, как скрежет,

Звучат слова, в которых толку нет.

Нож бездаря живую Музу режет,

Чтоб та от боли крикнула: «Поэт!»

Но та молчит и, истекая кровью,

Печально смотрит, как толпа невежд

Нахваливает, не поведши бровью,

Бездарность и скандирует ей: «Режь!»

У Музы нет заступников и судей,

Чтоб разметали человечий хлам,

Чей слог не поэтичен и паскуден,

Равно, как у мужчин, так и у дам.

Но, чуждый самокритики народец,

Помешанный на славе без ума,

Бездонный для поэзии колодец

Бессонно роет, словно закрома,

Где похоронит речь свою родную,

В безумной жажде здесь оставить след,

И тем её унизит, подчистую

Сменив разумность на несносный бред.

Экспромт стукачам

От стукачей большой державе прок,

Стукач стучит, как дятел по гнилушке,

Выискивая снедь, любой жучок

Не стоит в этой жизни ни полушки.

У стукача призвание. Он жив,

Покуда есть, кому содеять подлость,

Паскудник этот, словно конь, ретив,

Такая в нём присутствует способность

Разить пером безумным каждый чих

Тех, для кого лишь правда априори,

Ведь он не просто вам какой-то псих,

Он псих идейный. Но в идейном споре

Не выдержит и пары гневных слов,

Не станет отрицать, лишь нервным стуком,

Как принято давно у холуёв,

На «клаве» пальцем выстучит «разлуку».

Спеши, стукач презренный, вдруг тебя

Заметит ненароком кто-то свыше

И, твой бездарный бред употребя,

Хвалебный отзыв он под ним напишет!

Стучи, стукач, не то однажды ты,

От злобы захлебнувшись, не проснёшься!

Живи, как гений чистой срамоты,

Авось, дерьма когда-нибудь нажрёшься!

Экспромт хулителям Бога

Есть автор на портале, — «цифрознай».

Назвавшись *лядью, пишет с умным видом,

Что слово «мышь» есть «вера». Попугай

И тот не дал бы речь свою в обиду,

Но, служащие чёрту, таковы,

Что им сегодня море по колено,

Особенно, когда курнут травы,

Они ломают веру, как полено,

Круша её словами. Цифровед

Всю Библию по-своему иначит,

На голову не ожидая бед.

Он перед Богом так немного значит,

Как пыль и грязь под когтем петуха,

Кричащего в ночи перед рассветом.

Гордец в словах не ведает греха,

Хулу на Духа возводя при этом.

Ответ нам всем пред Господом держать,

Никак не избежать Суда и кары.

Но (до поры) беспечно скачет *лядь.

Ужимки чёрта на планете стары,

Не любит правды он, хоть плюй в глаза,

Соблазн велик с ним ручкаться для многих,

Лишь хочется глупцам иным сказать:

«Вы слишком твердолобы для двуногих!»

Бог не бабайка, Он — всему Творец

И главный в математике, и числах,

И миру с вашей помощью конец

Придёт. И тень конца уже нависла.

Экспромт холуям

Холуям не нравится свобода,

Ведь холуй не личность. Он — дерьмо.

На холуйство нынче вышла мода.

Носят с наслаждением ярмо

Те, кто ждёт подачек от мерзавцев,

Словно дар, приветствуя пинки

В спины тех, кто не привык ломаться

Сызмальства до гробовой доски

Перед дураками и скотами

Ни за должность, ни за колбасу…

И одновременно с холуями

Я визит в поля не нанесу.

Холуи — субстанция упадка,

Жалкая, неумная шпана, —

Вовсе не какая-то загадка,

Раз извилин с детства лишена.

Холуи — беда любого царства.

Лицемеров этих и лжецов

Излечить поможет не лекарство,

А лишь пяткой в лоб без долгих слов.

На людей нисколько не похожи

Ни холуй, ни лжец, ни лицемер,

Ведь у них не лица, — просто рожи,

Назови себя хоть принц и сэр.

В пещере

Зачистили. В пещере тишина.

Оставшиеся спят или танцуют

Беззвучно, чтоб не потревожить сна,

Иначе, оштрафуя, оцинкуют.

Костёр не греет, он почти погас,

Снаружи воет волк, а может, ветер,

В углу пещеры — ядерный фугас,

А рядом тот, кто краше всех на свете.

От безнадёги вырос сталагмит

Под потолок, из слёз и экскрементов.

В пещере ночь, она и днём стоит,

И никаких протестных элементов!

О поэтических конкурсах

Давно почили Пушкин и Есенин,

Почил Шекспир и множество других,

Кто жил когда-то под небесной сенью,

Звучали замечательные их

Стихи. Но ныне живы графоманы,

Охочие, как к печке, прислонясь

К великим именам, крупицы манны

За вирши поиметь, и, не стеснясь

Нисколько, нацепить себе медальку

И грамотку хвалебную урвать…

И пишет под копирку и под кальку

Огромная бессовестная рать.

Когда бы знали Пушкин и Есенин,

Что будут так трепать их имена,

Что будет дар божественный разменен,

И слова измельчает глубина,

Вертелись бы в гробах своих юлою

И прокляли бы этот новый век,

В котором лишь обманом и казною

Способен стать заметным имярек.

Таланты тонут в омуте навоза,

Что о себе смердит, звеня деньгой,

Поэзию низводит до психоза

И глупости орёт наперебой.

Настоящее

Жажда доминировать над миром —

Свойство низких, мелочных особ.

Мир им представляется лишь тиром,

Где стрелять удобно плебсу в лоб.

Карлики духовные несмелы,

Но до крайней степени наглы,

И трепещут над убогим телом,

Убоясь для тела смертной мглы.

Но приходит час, и все богатства,

Что омыты кровью, как водой,

Темою становятся злорадства —

Горькой, злой, трагичной, не смешной.

Копит хлам ничтожество земное,

Нижет век историю на ось,

Отражает зеркало кривое

Общество, фальшивое насквозь.

К стихотворцам

Пишите про птичек, поэты,

Про счастье, про страсть и Париж,

Конец ознакомительного фрагмента.