Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Дебора Фельдман, 2012

Дебора Фельдман выросла в ультраортодоксальной общине сатмарских хасидов в Бруклине, Нью-Йорк. Это самое строгое и консервативное направление современного иудаизма: в общине запрещено читать нерелигиозные книги, говорить на английском языке, носить современную одежду, пользоваться интернетом, получать светское образование, смотреть кино, посещать театр и библиотеку. Все сферы жизни членов общины (и женщин особенно) строго регламентированы религиозными предписаниями, законы светского государства почти не имеют значения. В 17 лет Дебору выдают замуж за мужчину, с которым она была знакома всего полчаса, – неудивительно, что брак не приносит счастья. Став в 19 лет матерью, Фельдман осознает, что теперь под угрозой не только ее будущее и свобода, и решается полностью изменить свою жизнь. Она строит план побега, постепенно расширяет свой мир – читает светскую литературу на английском, учится водить машину, поступает в университет – и в конце концов покидает общину. Сейчас Дебора Фельдман – писательница, вместе со своим сыном она живет в Берлине. Ее автобиография стала мировым бестселлером и легла в основу нашумевшего телесериала Netflix «Неортодоксальная» (Unorthodox). В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Пролог

Мне вот-вот исполнится двадцать четыре. Я беседую с матерью. Мы в вегетарианском ресторане на Манхэттене, который подает «органику» и продукты «только что с фермы», и вопреки моему недавнему увлечению свининой и морепродуктами я предвкушаю бесхитростную трапезу, которую обещает меню. Официант, который нас обслуживает, очевидно, гой^[5] — у него растрепанные светлые волосы и большие голубые глаза. Он обращается с нами как с королевскими особами, потому что мы в Верхнем Ист-Сайде^[6] и готовы отвалить сотню баксов за ужин, состоящий преимущественно из овощей. Думаю, есть своя ирония в том, что он не подозревает, что обе мы из другого мира, что он по умолчанию считает наше присутствие здесь нормой. Не думала я, что этот день настанет.

Перед встречей я предупредила маму, что у меня есть к ней вопросы. Несмотря на то что в последний год мы с ней общались больше, чем во все мои подростковые годы, я чаще всего избегала разговоров о прошлом. Наверное, я не хотела ничего знать. Возможно, мне не хотелось обнаружить, что рассказы о матери, которыми меня потчевали всю жизнь, — это ложь. Или наоборот — принять факт, что они правдивы. Но публикация истории моей жизни все же требует абсолютной честности — и не только от меня.

Ровно год назад я навсегда покинула хасидскую общину. Мне двадцать четыре, и у меня вся жизнь впереди. Будущее моего сына переполнено возможностями. У меня ощущение, что я успела точно к старту забега — как раз перед выстрелом. Глядя на мать, я понимаю, что какие-то сходства у нас, может, и есть, но различий куда больше. Она была старше, когда ушла из общины, и она не забрала меня с собой. Ее путь был скорее борьбой за уверенность в завтрашнем дне, чем поисками счастья. Наши мечты витают над нами словно облака: мои кажутся большими и пышными в сравнении с ее — тонкой рябью перистой дымки в зимнем небе.

Сколько себя помню, мне всегда хотелось брать от жизни все — все, что она может мне дать. Эта жажда отличает меня от тех, кто готов мириться и с малым. Мне не понять, почему желания людей столь ничтожны, а амбиции так малы и скромны, когда возможности, которые предлагает им мир, безграничны. Я недостаточно хорошо знаю свою мать, чтобы судить о ее мечтах, — знаю лишь, что для нее они велики и значимы, и я стараюсь относиться к этому с уважением. Само собой, при всех наших различиях кое в чем мы с ней все же едины — в решении изменить жизнь к лучшему.

Мама выросла в общине немецких евреев в Англии. Ее семья была религиозной, но к хасидам они не принадлежали. Дитя разведенных родителей, она вспоминает, что в юности была «проблемной», «нескладной» и «несчастной». Ее шансы выйти замуж в принципе — не говоря уже о том, чтобы выйти замуж удачно, — стремились к нулю, говорит она.

Официант ставит перед ней тарелку с жареной полентой и рагу из черной фасоли, и она втыкает вилку в еду.

Перспектива выйти замуж за моего отца, которая внезапно перед ней нарисовалась, была похожа на сказку, сообщает она, прожевав кусочек. Его родственники были богаты, и им не терпелось поскорее его женить. Его помолвки дожидались и младшие в роду за ним — им тоже пора было устраивать личную жизнь. Ему было двадцать четыре года — слишком много для приличного еврейского парня для того, чтобы ходить в холостяках. Чем старше становились женихи, тем сложнее было найти им невесту. Рэйчел, моя мать, была для отца последним шансом.

Все мамины близкие были в восторге, вспоминает она. Она поедет в Америку! Его родственники вызвались все оплатить. Там ее ждала красивая, совершенно новая и полностью обставленная квартира. Украшения и изящные наряды. И золовки, которые мечтали с ней подружиться.

— То есть они хорошо к тебе относились? — спрашиваю я, имея в виду своих теток и дядей, которые, как мне помнится, в большинстве своем презирали меня, причин чему я так до конца и не поняла.

— Сперва да, — говорит она. — Понимаешь, я была новой игрушечкой из Англии. Худой симпатичной девочкой с забавным акцентом.

Она фактически их спасла — тех младших его родственников. Избавила их от участи состариться в одиночестве. Поначалу они радовались, что брата наконец-то пристроили.

— Я превратила его в менша^[7], — говорит мне мама. — Я заботилась о том, чтобы у него был опрятный вид. Он не умел следить за собой, и этим занималась я. Благодаря мне он выглядел прилично и больше не вызывал у родственников стыд.

Стыд — только это я и ощущала по отношению к отцу. Помню, что вид у него всегда был запущенный и грязный, и вел он себя слишком непосредственно и неприлично.

— А ты сейчас что об отце думаешь? — спрашиваю я. — Как считаешь, что с ним не так?

— Ой, не знаю. Думаю, он не в себе. Психически больной.

— Серьезно? И все? Тебе не кажется, что он просто умственно отсталый?

— Ну, он как-то раз был у психиатра уже после того, как мы поженились, и психиатр сказал мне, что почти не сомневается в том, что у твоего отца какое-то расстройство личности, но неясно, какое именно, потому что тот отказался от дальнейших исследований и на лечение больше не приходил.

— Ну, даже не знаю, — задумчиво говорю я. — Тетя Хая однажды рассказала мне, что в детстве ему диагностировали умственную отсталость. Она сказала, что IQ у него был 66 баллов. Такое не особо лечится.

— Да они ведь и не пытались его лечить, — настаивает мать. — Могли бы хоть попробовать.

Я киваю.

— В общем, вначале они были добры к тебе. А потом-то что случилось? — Я вспоминаю, как тетки шептались о маме и говорили о ней всякие гадости.

— Ну, после того как суматоха улеглась, они стали меня игнорировать. Устраивали всякое, а меня не приглашали. Они смотрели на меня свысока, потому что я была из бедной семьи, а у них были богатые мужья и солидное наследство и жили они совсем другой жизнью. Мы же почти не зарабатывали — ни твой отец, ни я, так что нас обеспечивал твой дедушка. Но он был прижимистый — отсчитывал нам на продукты жалкие гроши. Очень умный он был, твой зейде^[8], но людей совсем не понимал. Он был оторван от жизни.

Меня до сих пор задевает, когда кто-то плохо отзывается о моих родных, — как будто я обязана их оправдывать.

— С другой стороны, я знала, что твоя баби^[9] меня ценит. Никто к ней не прислушивался, но она уж точно была куда более разумной и непредвзятой, чем считали окружающие.

— О, тут я согласна! — Я радуюсь, что наши мнения сходятся, что есть человек, которого мы обе воспринимали одинаково. — Она и со мной была такой же. Она относилась ко мне с уважением, даже когда все остальные думали, что от меня одни проблемы.

— Да, но… веса в семье у ее голоса не было.

— Увы.

В общем, мать там ничто не держало. Ни муж, ни семья, ни дом. В колледже у нее была бы хоть какая-то жизнь, цель, вектор развития. Когда тебя ничто не держит, ты уходишь. Уходишь туда, где можешь принести какую-то пользу, туда, где тебя примут.

К нашему столу приближается официант, в руках у него шоколадный брауни со свечкой. «С днем рожденья тебя…» — поет он негромко и на секунду встречается со мной глазами. Я опускаю взгляд, ощущая, как вспыхнули щеки.

— Задуй свечу, — торопит мать, вынимая фотоаппарат. Мне смешно. Готова поспорить, официант думает, что я самая обычная девушка, которая отмечает день рождения с мамой, и что это наша ежегодная традиция. Придет ли кому-то в голову, что мать пропустила почти все мои дни рождения? Как ей удается так быстро снова влиться в роль матери? Неужели для нее это естественно? Для меня точно нет.

Когда мы расправляемся с брауни, она промокает рот салфеткой и на миг замолкает. Она говорит, что хотела забрать меня с собой, но не смогла. У нее не было денег. Семья отца угрожала превратить ее жизнь в ад, если она попытается меня увезти. Хая, старшая из теток, вела себя хуже всех, говорит она. «Когда я навещала тебя, она просто вытирала об меня ноги, словно я тебе не мать, словно не я родила тебя. Кто дал ей такое право, ведь она даже не одной с нами крови?» Хая вышла замуж за старшего из братьев и сразу же начала всеми помыкать, вспоминает мать. Она главенствовала во всех делах, везде распоряжалась, громко выражала обо всем свое мнение.

Когда мама ушла от отца, Хая начала распоряжаться и моей жизнью. Это она решила, что я буду жить у бабушки с дедушкой, что пойду в сатмарскую школу, что выйду замуж за хорошего сатмарского парня из религиозной семьи. В итоге именно Хая научила меня управлять своей жизнью, быть несгибаемой, как она, и не давать себя в обиду.

Как я узнала позже, именно Хая убедила Зейде обратиться к свахе, когда мне едва исполнилось семнадцать лет. По сути, она сама и выступила моей свахой, это она решила, за кого мне выходить. Я могла бы вменить ей в вину все, что мне пришлось в итоге пережить, но мне хватает мудрости этого не делать. Я знаю, как устроен наш мир и как людей с головой заносит мощной лавиной наших вековых традиций.

Август 2010Нью-Йорк

Примечания

5

Гой — нееврей.

6

Верхний Ист-Сайд — самый роскошный район Манхэттена с престижной недвижимостью, дорогими магазинами и ресторанами, расположенный с восточной стороны Центрального парка.

7

Человек (идиш), здесь: приличный, уважаемый мужчина.

8

Дедушка (идиш).

9

Производное от бобе, бабушка (идиш).