Перо

Дарья Лопатина

Блокадный Ленинград – это одно из самых ужасающих событий в истории России XX века. Умирали от ран, болезней, голода. Все перенёсшие этот ужасный период невероятно страдали. Кем же надо было быть в прошлых жизнях и чего такого совершить, чтобы душа воплотилась в жителя Ленинграда периода войны? На все эти вопросы ответит книга «Перо».

Глава 3

Страх

Вера не стала дожидаться подругу. Пожалуй, чуть ли не впервые в своей жизни, пошла одна. Её ошарашило, что теперь, возможно, нужно экономить еду. Ведь если магазины не будут пополняться новой продукцией, то придётся ужиматься и есть меньше. Так сказать, затянуть пояса. Всегда мечтавшая о братике, которого она могла бы защищать, девушка порадовалась, что она — единственный ребёнок в семье. Меньше еды будет уходить. Правда, тут же устыдилась этих мыслей.

Внезапно девочка остановилась посреди улицы, словно вкопанная. Развернувшись, она побежала не домой, а в совершенно противоположную сторону. В театр «Молодёжный», где её мама работала билетёром. Запыхавшись, ворвалась в кабинку, где сидела Елена Константиновна.

— Дочка, что с тобой?! — всполошилась она.

И её испуг можно было понять. Любой подумал бы самое худшее, глядя на Веру. И без того водянистые, почти прозрачные голубые глаза стали ещё светлее. Белок вокруг зрачков покраснел, а и без того слишком белая кожа стала совсем фарфоровой. Было впечатление, что школьница вот-вот рухнет в обморок.

— Мама, мамочка! — разрыдалась та.

После такого проявления бурных эмоций женщина перепугалась ещё больше. Вмиг в голове пронеслось множество предположений, что такого могло случиться с любимой дочкой, что та пришла в подобном состояние, граничащее с истерикой.

— Что? Что такое?

— Дай скорее денег! Я пойду в магазин и всю-всю еду скуплю.

Руки у Веры тряслись.

— Еда? Маленький, зачем тебе? Дома хлебушек есть, я супчик сварила, картофельное пюре на плите стоит. Да и запасов полным полно. Крупы пшённой четыре кило, три килограмма чечевицы, риса четыре, сахара вообще шесть. Хочешь, сходи в нашу столовую, компотику себе возьми. А с деньгами не выйдет. С июля карточки ввели. Ты забыла?

— Ах, мамочка! — воскликнула девочка, словно раненная чайка, — этого мало! Нам в школе сказали, что в магазины ничего завозить не будут. Мама, ведь еда закончится!

Женщина не знала что и делать. Смеяться или плакать. Все представленные ею ужасы оказались лишь плодом воображения. Оказывается, её упитанная дочурка лишь испугалась, что продуктов станет меньше. Мать устало поникла.

— Ах вот оно что… вам уже сказали… Не ожидала… кольцо вокруг города только-только замкнулось… Оперативненько. Могли бы и посоветоваться с родителями. Но ты не обращай внимания, — попыталась утешить она дочь, — мы — советские люди, таковы, что можем без вреда для здоровья хоть асфальт есть. А если фашисты начнут грызть асфальт, то непременно помрут. Нашим воинам и вступать в бой не понадобиться.

Тут она деланно хихикнула и толкнула дочь в бок, ожидая, что расплывётся в улыбке и она.

Но Вера словно не слышала. Она продолжала о своём.

— Дай денег. Все, какие есть. Я обойду магазины. Куплю… мы запасёмся. Говорят, к новому году победим.

— Малыш, ну зачем…, — голос матери прервался от волнения, но она тут же взяла себя в руки и продолжила. — Еда ведь портится. А мы тебе ботиночки новые хотели на зиму купить, пальтишко справить. Нужно за квартиру заплатить. Да мало ли житейских расходов.

Она вздохнула. Помолчала. Молчала и дочь. Кто-то постучал в окошко. Надо было продолжать работать. Елена Константиновна спохватилась, прошептала:

— Ты иди, иди домой, уроки делай, не думай о плохом.

И тут же распахнула окошко, вежливо спросила:

— Сколько вам, товарищ, билетиков? Два? Один взрослый и один для ребёнка? 30 копеек за первый и 10 за второй. Итого с вас 40 копеек, пожалуйста.

Вышедшая наружу девочка увидела, что у кассы успела столпиться небольшая очередь. Обычно девочка была очень совестливая и в другое время наверняка испытавшая муки совести из-за того, что заставила людей ждать, в этот раз осталась абсолютно равнодушной к создавшейся ситуации. Она медленно и понуро побрела домой. Да, мама права — скоро война закончится, дурацкий Гитлер останется ни с чем и всё будет хорошо. Она закончит учебный год, перейдёт в восьмой класс с хорошими оценками, похудеет, наконец. Мелькнула мысль — может, вернуться и попросить маму пропустить на киносеанс? Ведь дать задания на завтра не успели и готовиться к урокам всё-равно не надо. Но настроение было совсем не для того, что бы развлекаться. Мелькнувшую было мысль Вера отмела и всё же пошла домой.

Оставшаяся часть дня прошла в унынии. Тоже понурый пришёл с завода отец. Вернувшаяся вечером мама, хоть и пыталась казаться бодрой и весёлой, но видно — пессимистические настроения и её захватили в свой плен. Они все друг другу избегали смотреть в глаза. Словно каждый знал то, что будет дальше и боялся, что другой член семьи сможет по глазам всё понять.

Не такая уж и плохая теория. Ведь родители ребёнка для него — весь мир. Падая, тот смотрит на них, решая — заплакать или не стоит. И если те бросались к своему дитятку, охали, ахали и начинали с тревогой осматривать коленки и локоточки, дитя понимает — всё печально. Пора впадать в истерику.

Если же родители, смеясь, успокаивающе поглаживают тротуар, и, хихикая утешают его:

— Ах, бедный-бедный тротуар, так тебя наша Верочка ударила.

Тогда и сама девочка начинала смеяться и уже через минуту забывала о происшествии.

Так, видимо, было и теперь.

Что бы как-то развеять обстановку, Елена Константиновна, улыбаясь, обратилась к мужу:

— Ах, Никитка, как хорошо, что у тебя бронь. Всё-таки замечательно, что ты у меня такой талантливый и незаменимый инженер на заводе. Благодаря твоей работе ты остаёшься дома, здесь, в Ленинграде, и не надо будет рисковать жизнью на фронте.

Но Никита Сергеевич не разделял её радости.

— Помолчала бы, коль мало понимаешь, — буркнул он, делая большой глоток чая из своей гигантской чашки, — лучше бы на фронт ушёл. Было бы больше толку.

Женщина, хоть и уловила откровенное раздражение в его голосе и обычно замолчавшая, что бы не нарваться на семейные неприятности, в этот раз всё же продолжила говорить.

— Ну как же, — не унималась его супруга, — ты ведь руководишь выпуском оборонной продукции и даже курируешь оборонительными сооружениями вокруг нашего любимого города. Без этого погибало бы на фронте невероятное количество бойцов, да и к Ленинграду фашисты, быть может, подступили бы давно уже. Да за тебя, как за руководителя этих проектов, ещё столетия потомки выживших будут свечки в церквях ставить.

И без того вспыльчивый Никита Сергеевич, как и многие из руководителей, вышел из себя при таких речах.

— Тихо! — Ударил кулаком по столу мужчина. — Советская женщина, а такую ерунду говоришь. Бога нет!

Елена Константиновна вздрогнула от этого проявления гнева и наклонила вперёд лицо. Видно, что она собирается заплакать и тщетно пытается скрыть этот факт от семьи. Муж понял это и примирительно молвил:

— Ну что ты в самом деле… прямо как бабушка деревенская. Бог… А что касается обороны… Может, и правда в будущем будут благодарить человека, кто всем этим занимался. Да разве ж запомнит кто моё имя? Так… обезличено, может, и поблагодарят. Да и то вряд ли. Вспомни того француза, который изобрёл каску. Как бишь его… Вот видишь, — примирительно продолжал рассуждать он, — оборона — моя профессия и прямая обязанность, а даже я имя того человека не помню.

Глава семейства, хоть и был вспыльчив, был и столь же отходчив. Теперь он искал повода для примирения, но не находил. На помощь подоспела всегда понимающая отца дочь.

— Генерал Луи Адриан, — подсказала с порога Вера, в присутствии которой отец часто рассуждал о разных военных фактах, в том числе упоминал и этот. И она запомнила.

— Ах, верно, — хлопнул себя по лбу мужчина и подтвердил, — это был Луи Адриан. Защитные уборы так и назывались — каски Адриана. Генерал он был так себе, а вот его нововведение спасло невероятное количество жизней.

— И твоя работа спасёт, — тихо проговорила Елена Константиновна, тем самым давая понять, что не в обиде на супруга.

Хоть Вера и была озабочена этой минутной размолвкой, её всё не оставляли мысли о запасах еды. Но снова предложить закупаться впрок она не решалась. Боялась, что мать на смех поднимет. Тем более сейчас, когда она обижена. Ещё не хватало, что бы начала шутить, что за счёт своей пышной фигуры дочка любые голода переживёт. Вера итак комплекс овала из-за своей слишком расплывшейся фигуры. В конце концов, девушка пошла на хитрость.

— Мам, — дёрнула она женщину за халат, — у нас хлеб заканчивается. Давай я в булочную сбегаю? Я знаю место, где за деньги обычные можно купить.

Та, сочтя, что дочь снова мается ерундой и паникует на пустом месте, даже не подняла на неё глаз.

— Угу, — откликнулась та, не отвлекаясь от своего хобби — вязания. Только возьми чёрный. У меня как раз 80 копеек есть без сдачи в сумочке.

— Мааам, — всё не унималась Вера, — а я тут такой интересный рецепт сухариков услышала. Надо обвалять кусочки хлеба в подсоленном масле и запечь в духовке. А есть ещё сладенькие. Только обвалять нужно не в масле, а в сметане, окунуть в сахарный песок и в духовку. Говорят, вкусно. Сделаем, а? Ну пожалуйста!

В разговор вклинился Никита Сергеевич, всё ещё винивший себя за то, что повысил голос без веской причины на любимую жену.

— Ох, дочка, скоро в дверь не войдёшь, — пошутил он.

— Папа, ну это же диетическая еда! — сразу надулась Вера.

Мать наконец-то отвлеклась от своего рукоделия. Она побоялась, что из-за этой перепалки Никита снова выйдет из себя, но на этот раз сорвётся на Вере.

— Ох, ну хорошо-хорошо, — откликнулась Елена Константиновна. — Не отстанешь ведь. Эта твоя тяга к рецептам до добра не доведёт, вот увидишь! Помни — алкоголик может дожить до 100 лет, толстый человек — никогда!

— И что, — сощурилась девушка, — предлагаешь стать мало едящим алкоголиком?

Женщина рассмеялась.

— Уговорила. Тебе какой хлеб нужен для твоих сухариков? Белый или чёрный? Впрочем… не важно. У меня там рублей пять есть. Можешь взять на все.

Вера кивнула и убежала. Вкуснее было бы из белого хлеба. Но она возьмёт чёрный. Тогда больше сухариков получится сделать. А уж они-то долго не испортятся.

Не зная почему, но на следующий день Вера избегала встречи с закадычной подругой. Они специально вышла из дома в самую последнюю минуту и забежала в класс вместе с раздавшимся по всему зданию звонком. Вся запыхавшаяся, шумно брякнулась на своё место, одним натренированным движением руки достала из портфеля всё необходимое и сложила стопкой на парту. Успела она как раз вовремя. Вошедшая Глоба (у них снова первым уроком была ненавистная математика) сердито кивнула классу. Все дружно встали. Учительница махнула рукой, давая понять, что можно садиться и, не отказывая себе в удовольствии унизить в начале урока школьников, повысила голос.

— Снежная! Вера! Что за бардак на столе! Убрать всё!

Вера сразу подняла крышку стола, быстро запихала всё внутрь, кроме учебника и тетради, сложила руки на парте и замерла, стараясь держать осанку прямо. Все обычные придирки ненавистной учительницы она знала и не собиралась давать повода ещё раз повысить на неё голос.

Ну а Глоба тем временем, с чувством исполненного долга, начала урок. Пользуясь тем, что женщина повернулась спиной, Мила пихнула локтём подругу и зашептала еле слышно:

— Ты куда вчера пропала? И сегодня не пришла! Это хорошо, да, вот так вот поступать?!

— Тиииихааа! — раздалась команда Ольги Владимировны, сопровождающая грохотом. Это она со всей силы хлопнула бедным учебником по столу.

Обе девочки замерли. Даже вечно неугомонная Мила до конца урока не осмеливалась поворчать на Веру.

Как только прозвенел звонок, не смотря на окрик Глобы:

— Эттта что такое?! Звонок для учителей!

Мила утащила подругу в коридор.

— Да что с тобой? — удивилась Вера, — подумаешь, захотела одна побыть. Ты что, Ольгу Владимировну не знаешь? Она же нам с тобой всю жизнь испортит!

— Одна она захотела побыть! — зашипела Мила. — Ты все новости проспала. Взрослые, как всегда, думают, что мы глухие и тупые. Как бы не так. Людка говорит, Бадаевские склады подорвали!

Вера обомлела. Сам факт того, что что-то подорвали напугал её, а тут ещё какие-то склады. Оставалось только надеяться, что склады с чем-нибудь ненужным. Например, с гвоздями.

— Какие ещё склады? — озадачилась Вера. — Те, что в промышленной зоне?

— Ты тупая? — Закатила глаза подруга, — Ленинград бомбят! Это значит, немцы совсем-совсем близко. Ну, то есть, бомбили и раньше, но что б склады… Ой, мамочки, а что, если весь город уничтожат? Надо бежать! Сейчас как раз вторая волна эвакуации. Нужно уходить отсюда!

Вера закатила глаза. В такие вот минуты бурных эмоциональных переживаний Мила начинала слышать только себя. Вот и сейчас. Даже не ответила, с чем склады были. И Вера снова спросила об этом подругу.

— Да с едой! С едой они были! — отмахнулась от вопроса Мила. — Ты, чем глупости спрашивать, лучше скажи, что теперь делать.

Вера, побелевшая от этой новости, принялась утешать подругу.

— Да ты больше Людку слушай! — махнула рукой Вера, у которой сердце у самой было не на месте. Она, вроде, утешала подругу, но одновременно и себя тоже. — Чернова неисправимая сплетница. Ещё и не то ляпнет, лишь бы авторитета себе добавить.

— Много ты понимаешь! — сощурилась Мила, которой принципиально важно было отстоять своё мнение. — Костик, когда журнал в учительской забирал, часть разговора подслушал. Там о том же самом рассуждали.

— Да, но…, — неуверенно залепетала Вера, — у нас тут школа, друзья, любимые места в городе…

Настал черёд Милы закатывать глаза. Эту вредную привычку, кстати, она как раз у Веры и переняла. И с тех пор откровенно злоупотребляла ею. Да так, что глаза порой побаливали.

— Да очнись же ты! Если город начали бомбить, значит, нам всем крышка! А после смерти уже плевать будет и на школу, и на места! Я бы сразу побежала к родителям, но хотела тебя, дурёху, дождаться. Айда в Иркутск вместе! У меня там тётка живёт.

— Это что? В Сибири? Там, где Колчак умер?

Мила свою подругу любила и дорожила ею. Но в такие вот минуты, когда та включала режим отличницы, готова была, прямо как когда-то в детстве, когда они ещё не подружились, стукнуть по голове. И чем сильнее, тем лучше.

— Какой ещё Колчак? — удивилась Мила, у которой по истории всегда была тройка, да и то за то, что, как говорил учитель, она на Эсмеральду из романа писателя Гюго похожа. — Да неважно, кто там умер. Главное — мы живы будем. Фрицы до Сибири точно не дойдут!

— Подожди! А как же работа родителей?

— Они там новую найдут! Ну! Согласна? В крайнем случае, сбежим. А они за нами поедут, что бы вернуть. А там уж уговорим. Главное — из города уйти!

Хоть Мила и заговорила о том, чтобы покинуть город, но не сразу они решились хотя бы поговорить с родителями, не говоря уже о том, что бы на самом деле сбежать. Всё переменилось после 30 сентября. Это был действительно жуткий день. Был налёт и крейсер «Аврора», про который постоянно ходили разговоры и в школе, и вне её о том, как он важен, что именно оттуда был сделан выстрел, ознаменовавший взятие Зимнего дворца, этот легендарный крейсер получил пробоину.

Это так поразило девушек, что они более серьёзно задумались о том, что бы покинуть Ленинград.

Разумеется, никуда сбежать подругам не удалось. Родители свято верили — всё обойдётся и боялись потерять рабочее место. А Верин отец и вовсе занимал руководящую позицию на жизненно важном для обороны посту и отказался покидать город ещё и из ответственно-патриотичных побуждений. Вера не захотела бежать в Иркутск. Да и как бы они туда добирались? А Мила всё же не решилась бросить подругу детства, хоть и не раз подумывала над этим.

С описываемых здесь дней прошло всего два месяца. Два месяца, полных надеж, ожиданий и… страха. Наступил октябрь. Именно тогда впервые посетил Верочку сон, который её очень напугал. Вечный скептик, ни во что, кроме своих звёзд не верящая, она увидела нечто совершенно мистическое, хотя даже сны у неё всегда были сугубо материальные, если вообще снились. Не подвержена она была как-то к сновидениям.

И вот что видела она той октябрьской холодной ночью, свернувшись под толстым одеялом в клубочек. Словно она находится в неком светлом-светлом месте. Это очень тёплый, солнечный свет. И до такой степени яркий, что всё вокруг казалось почти белым. Но при этом свет не слепил. Вокруг ходили полупрозрачные тени. Словно ангелы. С крыльями. Ходили как-то странно. Словно против сильного ветра шли. Наклонив корпус вперёд и с трудом волоча ноги. И тишина. Абсолютная. Такая, о какой говорят, что она — оглушительная. И вдруг звук. Резкий, пронзающий, пугающий. Кто-то прокричал: «Беда!».

И вдруг, внезапно, все ангелы рухнули как один на пол и остались лежать, не шевелясь. Весь белый свет осыпался чёрными осколками. Зазвенел, словно разбитое зеркало, пошёл трещинами. И из белого мира Вера очутилась в чёрном. Раздавались уже знакомые звуки по реальной жизни — так свистели снаряды.

И тут девушка очнулась. С побелевшим от страха лицом на ней склонилась мать и судорожно трясла её, словно билась в эпилептическом припадке.

— Что? Что такое? Что случилось? — Едва-едва пролепетала Вера, ещё не проснувшаяся толком и не понимающая, что происходит.

— Беда, дочка! Обстрел. Вставай! Надо прятаться!

Вера прислушалась. И правда, звучала тревога.

Сон как рукой сняло. Она подхватилась и, как была, прямо в белой ночной рубашке до пят, побежала с матерью в бомбоубежище, лишь тулуп успела на плечи накинуть. Уже когда они стали подбегать к цели своего назначения, как Веру осенило.

— А как же папа?!

— Ты забыла. Он остался на заводе на ночное дежурство.

А на улице творилось страшное. Целых двенадцать боевых самолётов летели по небу. Они выли и трещали. Гремели взрывы бомб. Где-то вдалеке виднелось море огня благодаря ночи, которая делает близкими самые дальние огни. По небу гуляли прожекторы.

Утром стало известно, что завод «Красный выборжец» попал под бомбёжку. Его удалось отстоять. Но Никита Сергеевич, отец Верочки, погиб.

Они не могли знать, что в будущем, в 1965 году, будет поставлена памятная стела из гранита с надписью «Участникам героической защиты Родины, Ленинграда, родного завода в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. Установлен в день 20-летия Победы над фашистской Германией». Но даже если бы и знали… легче от этого им не стало бы.