Принцесса обмену не подлежит

Дарья Вознесенская (2024)

Из травматолога — в принцессы-невесты?Полагаю, не самый худший вариант устроиться в новом мире.И жениху не нужна, и отец назад не возьмет?Ха, найдется вариант и получше. Вот, например, дракон. Чудовищный, как положено, зубами клацает, из башни утаскивает. И пещера, и сокровища, и замок заброшенный при нем… Надо брать!Что значит "передумал утаскивать"? Похитил принцессу — соответствуй, ты дракон или кто?Опция "передумать" в этой сказке не предусмотрена

Свет мой зеркальце… может лучше не надо?

–… Их брак — дело давно решенное. Надо было всего-то подождать несколько лет, скажем так, лет семнадцать, чтобы Ирмэль вылезла из колыбели, освоила вышивание и прочие женским обязанностям и отправилась на лодке к своему суженому в Дни Красных Листьев. Так нет же! Сначала ей вздумалось болеть, в прошлом году — тонуть, а что сейчас? Где она нашла ядовитые ягоды, а?

Первое, что я осознаю после полной темноты — рядом со мной кто-то кого-то отчитывает.

Раздраженный голос принадлежит мужчине, а оправдательный лепет — женщине.

— Ей почти двадцать! Ей через несколько лет уже чепец больше подойдет, чем венец, а в голове — все еще куклы и истерики! Это все воспитание недалеких нянек и твой недогляд!

И снова невнятные оправдания.

— Хватит! Князь Констанс ждать еще год не будет! Какая есть — такая и пойдет… поплывет. Виделись они не часто, пару раз в год, может и не сообразит сразу, как переменилась. Скажем, что так и было. Повторяю, их брак — дело решенное! А дочке твоей другого жениха подберем. У той в запасе время есть.

Слышны тяжелые шаги, будто говорящий уходит куда-то, а я все еще не могу поднять тяжелые веки. В голове — вата, в ногах и руках тоже. Меня будто тяжелым чем-то придавило и размазало… Хочется одновременно ныть, свернуться клубочком и снова в темноту провалиться, где нет всех этих глупостей…

Только это состояние сразу проходит, когда на ухо раздается змеиное шипение:

— Вот дрянь! Только и можешь все портить! Что тебе стоило… — женщина не договаривает и тоже вроде уходит.

А я, уже с минуту как настороженная, заставляю себя открыть глаза.

И то, что вижу, мне совсем не нравится.

Брутальные каменные бруски, из которых сложены стены, это вообще не про московские квартиры или клиники.

Как и окна со ставнями.

В общем-то и высокая кровать с балдахином, а вокруг — раскрытые и выпотрошенные сундуки, из которых торчат разноцветные тряпки, больше похожи на декорации к спектаклю или фотосъемке, чем на мою привычную жизнь.

Как открываю глаза — так и закрываю. В надежде, что при повторной попытке мне предоставят другую реальность.

Не работает.

Конечности тоже не слишком-то работают.

Но я-то знаю, как разогнать кровь…

Десять минут — и уже встаю. Медленно, потому что слабость сильная, прохожусь по комнате, ощупываю стены, сундуки, свою белую, до пят, рубаху, ледяные — и тоже каменные — полы. И, набравшись смелости, выглядываю в открытое окно.

Чтобы тут же отпрянуть, задохнувшись.

Мне даже не надо снова выглядывать. Картинка и так запечатлелась.

Там огромный двор. И галереи с резными арками. И края таких же брутальных стен. А еще люди в разноцветных нарядах, лошади, запахи, красно-оранжевый лес вдалеке — явно осенний, а не зимний, положенный по сезону — пронзительно-голубое небо и такое четкое ощущение реальности, что я как-то разом понимаю…

Я — может быть и я. Ирма Строганова, двадцати восьми лет от роду.

А вот это все вокруг — явно не то место и не тот мир, в котором я родилась и прожила эти самые годы.

— Ну что же вы встали, принцесса! — раздается писк сзади, я резко поворачиваюсь — зря — и едва не падаю.

Меня тут же подхватывают под локти две дородные девицы и, охая, укладывают на подушки. Начинают причитать, суетиться, укутывать, пихать в рот ложки с каким-то варевом, поправлять рубашку, теребить мои косы…

Стоп.

Какие такие косы?!

— Дайте зеркало! — это первое, что вырывается из саднящего горла в новом мире.

— Б…ь, — а это второе. Когда зеркало таки протягивают.