Илларион

Даниил Свиридов, 2021

Айзек, известный писатель, отправляется в путешествие и случайно встречает Сибиллу, женщину, в которую он был влюблен в юности. Это событие дарит Айзеку утраченное вдохновение, но подводит к большой опасности, ведь Сибилла оказывается совсем не тем человеком, которого он некогда знал.Эта история рассказывает о непростой дружбе, страхе смерти и о том, как порой амбиции отбирают самое важное, что у нас есть.

Пролог

Обратного пути нет.

— Приехали, — откуда-то издалека донесся голос, скрипучий, словно старая дверь на ржавых петлях. Совсем не тот голос, который Айзек привык слышать по утрам. Несмотря на грубость, так и сквозившую в каждой ноте унылого баритона, таксист проявил терпеливую учтивость и не подгонял пассажира в его неспешном возвращении в реальность. Еще несколько секунд писатель не отпускал ласковое сновидение из своих объятий.

Уважительное отношение, выказанное спящему, тронуло Айзека до глубины души. Признательность пробежала по струнам фантазерского сердца, но гармоничная вибрация благодарности в один момент погасла, стоило лишь вспомнить о включенном таксометре. Благочестие и добродетель, которыми Айзек наградил водителя, безвозвратно рассеялись, и писатель увидел перед собой обычного засранца, желавшего обобрать алкоголика в минуту сонливой беспомощности.

— Куда вы меня привезли? — с трудом выговорил Айзек. Он прикладывал заметные усилия, чтобы окончательно проснуться, и любые телодвижения давались ему нелегко. Пассажир лениво снял солнцезащитные очки, не служившие по своему прямому назначению в тот пасмурный дождливый день, и потер красные глаза. Мир в его истинных красках оказался невыносимым, и Айзек незамедлительно вернул «Рэй-Бэны» обратно на переносицу.

Снисходительная усмешка сверкнула в зеркале заднего вида.

— Желаете поменять конечную точку маршрута? — нарочито деликатно протарахтел водитель. Казалось, сажи в легких таксиста содержалось куда больше, чем в двигателе его дряхлого автомобиля.

— Ты меня слышал. Где я, черт возьми? — повторил Айзек, схватившись за голову.

— Книжный Уэллса.

Едкая дымка спиртного, застилавшая ранее легкодоступные участки памяти, безропотно расступилась перед магическим голосом прошлого, и Айзек вспомнил, какое дело ожидало его этим неприветливым серым утром. «Точно, книжный магазин Герберта Уэллса!» — празднуя маленькую победу над алкогольной интоксикацией, писатель мысленно воскликнул.

— Сколько я вам должен? — готовясь выйти, Айзек неловко пытался расправить мятую одежду, от которой несло дикой смесью самых мерзких ароматов запойной ночи — алкоголя, сигарет, пота и самоуничижения.

— Сто, — кинул водитель в ответ уверенно и бесстрастно. Пока Айзек похрапывал на заднем сиденье, он провел беглую оценку возможностей пассажира: шмотки аккуратного покроя, солидные часы на запястье, в руке бутылка виски, которую не стыдно выставить перед гостями из высшего света. Можно легко предугадать, что этот богатенький щегол и больше сотни фунтов выложит, лишь бы избежать утомительных препираний и побыстрее выбраться из вонючего салона на свежий майский воздух Лондона. Но таксист был нежадный, сотки вполне хватит.

— Капитан, память меня, может… и подводит, но мы же не из Ньюкасла сюда добирались? В этом я уверен куда больше, чем в том, что не заблюю напоследок роскошные сиденья твоей буржуазной кареты. Бери пятьдесят, и мы в расчете, — едва связывая одно слово с другим и сглатывая подкатывающую к горлу рвоту, выдавил из себя Айзек.

Водитель несогласно скривился.

— А как же пес? За него полагается доплата!

— Пес? О чем это ты? — писатель поскреб двухнедельную щетину, а затем опомнился и зашарил по карманам в поисках бумажника. Бежевый терьер Вилли с умудренной морщинистой физиономией послушно сидел на коврике между ног хозяина и смотрел на него глазами, выражавшими только смиренную усталость. Кажется, он прекрасно понимал, что попадет домой еще нескоро.

Айзек шлепнул купюру на подлокотник слева от водительского сиденья, взял пса подмышку и, прихватив недопитую бутылку виски, выбрался наружу. Водитель продолжал высказывать свои претензии ему вслед, но писатель в ответ рекомендовал адресовать любые жалобы в клиентский сервис. Пускай там разбираются, кто из них прав. Поражение разозлило водителя. В очередной раз он удостоверился, что въевшаяся в характер скупость порой не отступает даже перед болезненным состоянием ума и тела.

В борьбе с мстительным похмельем Айз пользовался любыми средствами, подвернувшимися под руку. Стоя у края дороги, он подставил лицо под капли бесплатного природного душа. Холодные струи дождя приводили его в чувство, как нельзя лучше. Вилли же, отнюдь не страдавший от похмелья, вдруг начал протестующе дергаться. Ему хотелось поскорее оказаться там, где тепло и сухо. Увидев, что по наморщенной недовольной морде пса стекают целые ручьи, Айзек опустил страдальца на землю и, покрепче сжав поводок в кулаке, зашагал ко входу в книжный магазин.

Под козырьком, нависавшим над дверями, ютились искатели убежища от небесной напасти, те, кто забыли прихватить из дома зонт и, в отличие от Айза, не желали устраивать себе внеплановые водные процедуры. Столпившись у входа в магазин, они мешали прочим пройти внутрь. Посетителям книжного то и дело приходилось протискиваться между ними, никуда не спешившими в воскресное утро. Айзек присоединился к толпе, посадив Вилли между своих ботинок для экономии свободного пространства, которого под козырьком оставалось куда меньше, чем в супермаркете перед Рождеством. Собрав воедино остатки пунктуальности, он вскинул руку к глазам, обнажив подаренные ему когда-то дорогие часы. Писатель опаздывал на пятнадцать минут, но счел, что никакие общественные сходки, будь то музыкальные концерты или встречи с читателями, не принято начинать вовремя. Пара минут имелась в запасе. Можно и покурить.

— Кажется, это Айзек Бладборн! — зашептал кто-то из толпы.

«Надо же, меня начинают узнавать не только по фамилии», — отметил про себя писатель. Тщеславие пришлось бы ему к лицу, а звездный плащ честолюбия сидел бы на его плечах как влитой. Айзек обладал всеми предпосылками медийной популярности: привлекательная внешность, мужское очарование, актерская фактурность, острый язык и незатейливое чувство юмора, всегда дарившее улыбку широкой публике. Несмотря на врожденный талант нравиться людям, писатель выбрал себе роль безликой знаменитости. Он получал необычайное и редкое по своей сути удовольствие от того, что мог быть двумя людьми одновременно: и обладателем узнаваемого пестрого псевдонима, и безвестным простолюдином, не шарахающимся от камер папарацци. Раньше, два года назад, Айзека бы определенно насторожила столь ярко выраженная представленность его лица в средствах массовой информации, но сейчас в мире осталось слишком мало вещей, способных поколебать его равновесие.

Не докурив сигарету и до середины, Айзек выкинул ее в урну вместе с бутылкой и протиснулся между телами, которые, словно танковые ежи, мешали проходу в здание. Сразу за дверями, в основном холле, перед ним предстал высокий стенд, с которого на входящих смотрела лучезарная улыбка писателя. «Соприкосновение с историей… Айзек Бладборн… Встреча с читателями».

— Соприкосновение с историей, — ухмыльнулся Айз. — Ошибка, которая станет правдой.

Разглядывая свою огромную фотографию через солнцезащитные очки, он не мог избавиться от самоиронии, нахально взявшей верх над самолюбием. С неведомым ему прежде чувством писатель поддался внезапному порыву вандализма. Инструментом тридцатипятилетнему бунтарю послужил черный маркер, который Айзек ухватил с прилавка с канцелярией. Он никогда не мог похвастаться изобразительными навыками, и романтическую перспективу избрать рисование делом всей своей жизни он, как и полагается фантазеру с дефицитом чего-либо в реальности, оставлял для параллельной вселенной, в которой он одновременно был и художником, и голливудским режиссером, и простым барменом, сношающимся со всем, что движется, и провозглашающим секс единственной добродетелью, ради которой стоит жить. Любые задачи, хоть как-то связанные с рисованием, писатель делегировал Карен. Та была не просто достаточно компетентна в перенесении картинок из головы на полотно. Все, кому удавалось хоть раз взглянуть на ее работы, называли Карен несомненным дарованием. Айзу стало любопытно, что бы она подумала о том, как он поправил собственную фотографию пятилетней давности. Сам же Айзек не мог назвать свое творчество революционным. Он прибег к самым наиклассическим приемам по уродованию портретов: парочка длинных черных клыков, нелепые закрученные штопором усы, бутылка в руке и, словно в комиксах, облачко у рта, буквы в котором складываются в незамысловатый вопрос: «Есть чо бухнуть?».

— Что вы наделали?! — всполошился молодой консультант, застукавший Айзека за нанесением финальных штрихов хулиганского творения. — Мистер Бладборн должен подойти с секунды на секунду, а вы…

— А я просто сделал его фотографию узнаваемой. Скажите спасибо! Кто ж поймет, что это действительно Айзек Бладборн, раз у него в руках нет бутылки? — с задором отозвался писатель, ошарашив консультанта, который не знал, как ему реагировать на подобное. Айз снял очки, чем окончательно добил парня. — Человек волен делать со своей фотографией все, что ему вздумается. Особенно если он не считает ее удачной.

— Мистер Бладборн! Почему же вы опаздываете?! Стольких людей заставляете себя ждать! — тут же выпалил находчивый консультант, оперативно направивший свое вскипевшее недовольство по другому руслу. — Следуйте за мной, я провожу вас в лекторий!

Айзек не успел вставить и слова, как молодой человек, словно ошпаренный, рванул с места и скрылся где-то за стеллажами. Его возвращения долго ждать не пришлось, ведь тот быстро заметил, что беда-писатель отстал. Недовольство все явственнее разливалось по лицу парнишки, то и дело превращая его рабочую улыбку в кислую гримасу каждый раз, как Айз, словно непослушная скотина, раздражающая пастуха своими упрямством и тупостью, задерживался на пути к заветному собранию почитателей его творчества.

Консультант привел писателя в просторный зал, вмещавший порядка двухсот человек, и так же стремительно умчался куда-то по своим делам. Пространство лектория оказалось под завязку забито людьми, жаждавшими задать мистеру Бладборну вопросы о, несомненно, главной книге в его творчестве. Множество горящих взглядов устремилось на вошедшего писателя. Далеко не все из присутствующих знали, как он выглядит, и потому Айзек услышал шепот, волной побежавший по рядам.

— Здесь ведь Бладборн будет? — с налетом наглости спросил он у людей, столпившихся у самого входа.

— Да-да… — в замешательстве отозвались те, отчаянно пытаясь понять, действительно ли перед ними именно тот человек, ради которого они пораньше проснулись в выходной день.

— Почему же он опаздывает?! Столько людей заставляет ждать! Нахал! — шутливо произнес Айз, чем и раскрыл себя перед аудиторией. Те, кто уловил самоиронию, тут же весело засмеялись, и под этот дружелюбный естественный смех писатель, словно под лейтмотив своего творческого странствия, зашагал по узкой дорожке, разделившей зрительские места на две ровные половины.

Вспыхнувшие следом оглушительные аплодисменты сопроводили его до сцены. Вместе с Вилли, семенившим рядом, Айзек медленно шагал по тропе между рядами читателей, чью тягу к фантазированию он затронул, раскачал и привел в движение своим последним произведением. Вглядываясь в их лица, он пытался почувствовать что-то окрыляющее, что-то тешащее самомнение, что-то достойное восхищения и радости, однако ни одна эмоция, кроме нарастающего, почти парализующего стыда, не звучала в его черствеющем сердце. Пришло время рассказать правду. Обратного пути нет.

Сцена, возвышающаяся впереди, показалась Айзеку совершенно лишним предметом в лектории, поскольку с высоты собственных двух метров рослый писатель и так не раз смотрел на окружающих будто с пика телебашни. Поднявшись же, он ощутил себя могучим Гулливером среди лилипутов — и вновь в свойственной ему манере пошутил:

— Знаете, чего здесь не хватает?

— Воды? — отозвался женский голос откуда-то из центра зала. Традиционный набор для публичного выступления включал как минимум одну бутылку с водой. На сцене же не оказалось даже пустого стакана.

— Дневной лимит воды я на сегодня исчерпал, — писатель показал на свою промокшую одежду и волосы, с которых все еще стекали струйки недавнего дождя. — Мыслите выше! Здесь не хватает стремянки. Судя по сцене, организаторы хотели, чтобы я затылком в потолок уперся, но чуток просчитались.

Ответный смешок вновь прокатился по рядам.

— Пожалуй, не буду потворствовать им в этой странной идее. — Айз прихватил со сцены высокий круглый стул и спустился с ним вниз. Писатель расположился в узком проходе возле первого ряда. Так он чувствовал себя ближе к читателям и мог без зазрения совести называть мероприятие встречей, а не выступлением.

Публика приняла необычную инициативу с восторгом и радостно зашевелилась, когда Айзек оказался лицом к лицу с читателями. Он крайне редко соглашался на подобные мероприятия, всегда зевал на пресс-конференциях, вечно увиливал от телевизионных интервью и всячески отгораживался от любых возможностей сделать свое лицо более узнаваемым. В те необыкновенные, полные сюрпризов времена, когда Айзек писал трилогию-антиутопию, он считал непозволительным не отвечать на письма и вопросы читателей. Порой даже устраивал закрытые, без журналистов, вечера, посвященные обсуждению его книг только с истинными поклонниками серии. Однако последняя, четвертая книга Айзека вызвала куда больше вопросов, чем сама трилогия, прославившая псевдоним Бладборна на весь мир. Новое творение, отходящее от продуманного, концептуального, слаженного и, что всего важнее для издательств, монетизированного мира, явилось мощным тектоническим движением под толщей океана читающего общества и породило гигантское цунами самых противоречивых мнений, несуразных догадок, домыслов, слухов, нелепых теорий и редких попаданий в истину, по-партизански скрывающуюся в строках произведения.

Айзек не ведал робости в делах, требовавших от него первого слова. Ему не составляло труда произнести пламенную речь перед внушительным собранием где угодно: на официальных галстучных праздниках, на стерильных деловых съездах, на свадьбах едва знакомых людей, на конференциях, в темах которых он не разбирался, на художественных выставках, где он также ничего не понимал. Легкость эта происходила от равнодушия. Писателя не волновал эффект самого выступления, он всего лишь наслаждался процессом и звуком своего голоса, усиленного мощными динамиками. Сейчас же случай был совершенно иного уровня. Он нервничал, как перед судом, обвинявшем его в уголовном преступлении. Эти люди, его любимые читатели, произносящие имя Айзека Бладборна чаще, чем его близкие, обвинят оратора, когда все закончится. Другого финала нельзя ожидать. Улыбки сменятся отвращением. Аплодисменты — криками осуждения. Результат известен наперед, и Айзека он волновал как никогда ранее. Что же сказать? Как начать? Вступительная речь не подготовлена, а генератор спонтанных решений словно забыли подключить. В голове гудит штормовой ветер — и ни одной меткой фразы.

— Воскресенье — отличный день для того, чтобы поваляться дома. Не знаю, как вас, а меня только что терзал неудержимый соблазн развернуться перед входом и поехать обратно домой. Возможно, вам страшновато задавать вопросы в присутствии такого количества людей. Уверяю, мне страшно не меньше вашего, ведь я должен на них отвечать. Прошу вас, дайте мне фору. Начните первыми, не смущайтесь.

С десяток рук в первом ряду, будто по сигнальному выстрелу, тут же взметнулись вверх.

— Мистер Бладборн, ваши предыдущие произведения имели отличительный сеттинг антиутопического мира и вуалировали критику современного общества под сложными метафорами, которые не каждому читателю пришлись по вкусу. «Илларион» несет в себе не меньше символизма, чем «Диалектика свободы»? Если нет, то стоит ли читателям искать там скрытый смысл?

— Мистер Бладборн, некоторые герои книги носят вымышленные имена и фамилии. Но многочисленные журналистские расследования показали, что даже эти персонажи реальны, их прямые прототипы уже найдены. Зачем нужно было менять имена? Вы не получили одобрения на использование реальных личностей?

— Мистер Бладборн, ходят слухи, что вы отказали кинокомпаниям в экранизации «Иллариона». Тем самым кинокомпаниям, которые уже принесли вам многомиллионную прибыль от «Диалектики свободы». Учитывая успех трилогии на широком экране, не считаете ли вы отказ от съемок вашего последнего творения опрометчивым решением? Просим вас прокомментировать это решение.

— Мистер Бладборн, вы два года не выходили в медиапространство и ни с кем публично не обсуждали новую книгу. Это провокационный маркетинговый трюк или безразличие к успеху произведения?

— Мистер Бладборн, последняя глава сильно выбивается из общей стилистики книги, и это заметили не только эксперты, но и многие читатели. Есть версия, что вы написали ее не сами. Это правда?

— Мистер Бладборн, имеются сведения, что полиция связывалась с вами в рамках дела об убийстве, описанного в «Илларионе». Это так? Вы давали свидетельские показания?

— Мистер Бладборн, почему вы заявили о прекращении карьеры? Неужели вас разочаровали продажи «Иллариона»?

— Мистер Бладборн!

— Мистер Бладборн!..

Диктофоны в первых рядах торчали словно антенны над крышей многоквартирного дома. Вал острых вопросов, в каждом из которых имелся какой-то подвох, заставил Айзека похолодеть и застыть в бездейственном молчании. Чувствуя себя крепостью в разгар штурма варваров, рослый писатель откинулся на стуле, балансируя на его задних ножках. Крепость явно нуждалась в защите.

— Стоп-стоп-стоп! — громко скомандовал Айзек в микрофон, который вовремя поднес ему парнишка-консультант. — Боже мой, ну и засаду вы мне тут устроили! Я пришел сюда, чтобы честно ответить на вопросы, интересующие моих читателей. Вы же, как я смотрю, хотите превратить дружескую встречу в конференцию. Вы ведь получили пресс-релиз от издательства? В нем я специально подчеркнул и выделил жирным шрифтом просьбу к журналистам: не приходить и подождать официальной презентации от издательства. Вопреки моей настоятельной просьбе вы все равно явились, чтобы настрочить материал про нелюдимого Бладборна. Не очень-то честно, так ведь? — Айзек поднялся со стула и оглядел присутствующих, будто учитель, проверяющий, все ли ученики в сборе. Журналисты виновато попрятали диктофоны по карманам. — Ладно. Раз вы тратите на меня выходной день, я не позволю вашим сверхурочным пропасть зря. Отвечу на три вопроса от каждого издания, но сделаю это в самом конце встречи, если, конечно, у вас еще останется такая потребность. А сейчас прошу простить, меня ждут читатели.

Он передвинул стул на несколько рядов вперед. Засыпавший на ходу Вилли неохотно последовал за хозяином и вновь свернулся калачиком у его ног, когда тот нашел новое место для своего высокого трона.

Тишина воцарилась на просторах лектория. Степень необыкновенности мероприятия росла с каждой минутой: знаменитый писатель не только уселся среди зрителей, словно собирался поведать им какую-то тайну, но и принялся почти капризно требовать вопросов, которые соответствовали его ожиданиям. Теперь читатели опасались, что сварливый и придирчивый мистер Бладборн тоже примет их за назойливых журналистов, явившихся на встречу без приглашения. Они пытались понять, что, по мнению чудилы-автора, можно назвать вопросом от читателя, а журналисты, надежно окопавшиеся среди них и до сих пор не выдавшие себя поднятым вверх диктофоном, потели над списками заготовленных вопросов, судорожно проверяя их на пригодность. Совершенно неумышленно Айз творил из банальной встречи с поклонниками представление, которого никто не ждал, но одновременно оно привносило в их выходные событие, достойное неоднократного пересказа позже — на посиделках с друзьями в тот же день или в понедельник с коллегами, протирая крутящиеся кресла в унылых офисных лабиринтах.

Пока читатели решали, какой же вопрос задать, Айзек задумался, чувствуют ли его смрадный перегар люди, сидящие поблизости. Любопытствующих долго ждать не пришлось, и он мгновенно отвлекся от попыток учуять собственную вонь.

— Вы обещали ответить на все вопросы о книге, мистер Бладборн, — звучный девичий голос произнес слова, в той или иной форме томившиеся на устах всех собравшихся. — На те миллионы вопросов, что накопились за два года после ее выхода. Неужели вы правда расскажете, что на самом деле случилось?

Писатель перевел взгляд на девушку, стоящую в метре от него. Невысокая, с короткими вьющимися волосами, в нелепой мешковатой одежде, слегка полноватая, она умиляла и странным образом вызывала доверие. Ей на вид казалось не больше двадцати.

— Ко мне можно обращаться на ты. — Айзек протянул незнакомке руку и улыбнулся. — Как тебя зовут?

— Матильда, — Девица оказалась не из робких. Даже легкий румянец не выступил на ее щеках, когда она пожала знаменитости руку и представилась, словно их знакомство состоялось на вечеринке у общих друзей, на автобусной остановке или в магазине у полок с кисломолочными продуктами.

— Так и есть. Я не отказываюсь от данного обещания. И расскажу, что произошло. Ни одна деталь не будет скрыта.

— Айзек, ты действительно взял псевдонимом фамилию своей первой девушки? — донесся откуда-то вопрос от человека, которому очень понравилась возможность панибратски поговорить с кумиром.

— А ты, готов спорить, бежал по строкам книги, гонясь за сюжетом? Всю ненужную мишуру и драматические вставки оставил за кадром, так?

Зал, сразу понявший суть писательской колкости, вновь засмеялся, а мужчина, сам не сдержав улыбки, побагровел.

— Я, случается, тоже читаю по диагонали, — Подмигнул Айз смущенному читателю, будто извиняясь за то, что вогнал того в краску перед широкой публикой. — Если не брать в расчет единственный поцелуй в школьные времена, между мной и Сибиллой никогда не существовало романтических отношений. Да, она подарила мне первый поцелуй, когда до беспамятства напилась на выпускном. Мне тогда было пятнадцать лет, ей — семнадцать. Подростки влюбчивы и трепетно относятся к воспоминаниям о первом опыте соприкосновения с прекрасным и желанным. Вот и я не устоял перед магией первой влюбленности. Знаете, ведь ее фамилия — Бладборн — тоже псевдоним. Предки Сибиллы не сохранили первозданность семейного имени из-за антисемитского напряжения. Я же свою фамилию не сохранил из скромности.

Последнее шуточное примечание особенно понравилось публике. Она заметно оживилась. Откровенность Айзека расслабила аудиторию, несколько зажатую после выпада писателя в сторону журналистов, и теперь каждый стремился высказаться.

— Мистер Бладборн, — снова заговорила Матильда, — думаю, нас всех объединяет один главный вопрос. В «Илларионе» вы словно открываете секрет вашего успеха, вы будто излагаете методичку для начинающего писателя. Но в конечном итоге так и неясно: действительно ли вы сами пользуетесь этими схемами, чтобы писать свои произведения? Пособие по фантазированию сбивает с толку: что же в «Илларионе» правда, а что вымысел?! Ко всему прочему, вы поставили себя в центре происходящих событий и нарекли главным героем книги. После этого вы ведь не ожидаете, что читатель сам разберется в том, что из написанного произошло в действительности, а что — нет?

Вереница красочных воспоминаний, словно слайд-шоу, пронеслась перед глазами Айзека, на мгновение вырвав его из реальности. Ассоциации вернули писателя к событиям двухлетней давности, к тому запретному участку памяти, принуждавшему его осторожно относиться к вещам, способным приоткрыть ларец с убийственной, необратимой правдой прошлого. Безмолвие писателя словно выкачало воздух из помещения, в котором теперь не раздавалось ни одного звука. Все ждали ответа, однако Айз даже не думал над ним. Настырная читательница, вновь окликнула собеседника, пребывавшего в пугающей отрешенности.

— Мистер Бладборн, наверное, я задала слишком общий вопрос…

— Нет-нет, вполне конкретный вопрос, Матильда. — Словно решаясь совершить прыжок в бездну, Айзек вдохнул полной грудью.

Настал момент рассказать правду об Айзеке Изенштейне и о том, что с ним случилось два года назад. Жить дальше, держа язык за зубами, упиваясь ядом притворства, было невыносимо. Прочь все запреты, к черту договоренности и правила, в огонь догматы «бинарного вождения». Из кокона лжи тайна так и рвется наружу. Она, как и Айзек, живет лишь мыслью о метаморфозе.

— Вам всем хорошо известно, что я ненавижу сотрясать воздух во благо тех, кто складывает слова Айзека Бладборна в свои кошельки. Я не люблю давать интервью, не люблю светиться в телевизоре или журналах. Однако моим издателем руководят иные предпочтения. Главный редактор не упускает ни единого шанса поведать СМИ очередную скучную подробность из моей жизни, интересные же я пытаюсь от этой дамы скрывать. Все же одну мою сокровенную тайну госпожа редактор разболтала два года назад — она щедро поделилась с миром планами Айзека Бладборна написать книгу в новом для него жанре, историю без каких-либо отсылок к трилогии. Отзывы читателей, номинации в авторских конкурсах, продажи, впечатления лидеров мнений и даже рецензии критиков доказали, что затея обернулась невиданным успехом. «История будоражит сознание, интрига выводит саспенс на новый уровень», — говорят про «Иллариона». По правде сказать, сюжет книги вовсе не загадка, а ее содержание не предмет для восхищения. «Илларион» — знамя, под которым писатель искал истинное признание как мастер слова, как гений сочинительства, как создатель аутентичной, уникальной, невиданной истории. В конечном итоге «Илларион» стал самым большим провалом моей жизни, он стал могилой писательского таланта, склепом для тысячи фантастических идей, которым теперь не суждено обрести плоть. Несмотря на то что вам кажется очевидным контекст настоящего и выдуманного в книге, вы задаете вопрос: что же действительно произошло? Что на страницах «Иллариона» — правда? Я оттягивал этот момент целых два года. Оно и понятно. Ведь успех книги не столько в истории, сколько в загадке. Словно отец, бросивший детей из страха перед ответственностью и боязливо дрожащий перед самой возможностью с ними встретиться, я так долго не решался рассказать вам, почему ушел в глубокое подполье, почему не отвечал на письма и различными способами избегал контакта с читающим миром. — Неприкрытая любовь и тоска искрились в глазах писателя, жадно, будто в последний раз оглядывавших аудиторию. Айзек пытался запечатлеть в памяти каждое лицо, каждый взгляд, каждую улыбку, каждое выражение почтения и любопытства, которое он вызывал у присутствующих. — Каким бы высокомерным и самовлюбленным я ни казался окружающим, я придерживаюсь мнения, что писатель обязан своим существованием тем, кто его читает. Писатель жив тогда, когда его герои, его сказания, его легенды, скованные им оригинальные фразы соскакивают с уст читателей, отпечатываются на сетчатке и находят себе уютное место на величественных полках памяти. Айзек Бладборн обязан вам своим существованием! — Писатель приложил ладонь к груди. Лицо его, только что выражавшее глубокую благодарность, исказила гримаса неуверенности и страха. Автора трясло. В глазах помутнело.

Обратного пути нет.

Он взглянул на пса Вилли, настороженно следившего за хозяином. Словно получив от него одобрение, Айзек поднял взор на аудиторию, трепетно ожидавшую его исповеди.

— Перейдем к главному.