Шумите, синие берёзы

Даниил Касап

В этой книге всё правда. Это очень искренняя книга, книга о дружбе и, конечно, о любви. Никогда не думал, что решусь написать историю из собственной жизни, всегда хотелось придумывать тексты о других людях, более достойных и интересных. Однако рискнул написать крошечный рассказ, который и перерос в большую книгу. Книга содержит нецензурную брань.

Глава третья

Зачем-то я послушался Мирона, и мы возвратились к Бабуину домой.

Возможно моя реакция на «винт» была бы иной, не такой истеричной, если бы я не был знаком с Вадиком-барменом и не наслушался от него историй про эту гадость. Если бы я ни разу не видел людей, покорёженных и разбитых наркотиками.

Я серьёзно боялся.

Мы с Мироном убили бутылку вискаря в пару глотков. Он бросил бутылку куда-то в чёрные кусты между гаражами и мы направились к дому Бабуина, пошатываясь. Шуршал пакетом ветерок, изредка с неба падали холодные большие капли. Небо весело гораздо выше, чем обычно, очень высоко. Оно было двухлойное, внизу густое мутное желе, в котором плавали крохотные тучки, я их прекрасно видел, — сгустки темноты с чёрными венами и прожилками, а сверху беспросветная тьма, монолитная, тяжёлая, как гигантская бетонная плита, которой накрыли планету.

Дверь была слегка приоткрыта, мурлыкала музыка. Мирон вошёл первым, широко открыв дверь, попутно продолжая меня о чём-то спрашивать. Я попеременно отвечал то «ага», то «ну да». Он начинал ни с того ни сего громко смеяться, а может повод был, шутку какую-то рассказал, а я пропустил мимо ушей.

Мы шумно ввалились в прихожую. На полу куча обуви, Аллкины красные туфли, гигантские ботинки Пенька, лежали вверх брюхом, как мультяшные зверьки. Пенёк всегда стряхивал обувь со своих ножищ, иногда у него уходило на это уйма времени. Мы разулись, швырнули свою обувь рядом с остальной, когда обувь подружиться, всё обувное стадо будет бегать по квартире, а утром, каждый из нас найдёт свою обувь где угодно, только не в прихожей.

Пахло духами, потом, алкоголем и чем-то жаренным. Дверь в комнату Бабуина нараспашку, там пусто, но телевизор работал.

Мирон повесил пальто на вешалку под лосинным рогом, а я остался в куртке, — мне отчего-то было прохладно.

Из гостиной, дверь в которую тоже приоткрыта, выбежал Зомби, бегал он тяжело, громко, как хряк. Мирон взял его на руки, погладил, — он безумно любил животных.

— Тяжёлый… — заметил Вова, — разжирел!

Коту надоело, он спрыгнул с грохотом на пол, — как бомба упала. Мирон направился на кухню, взяв пакет.

Я помедлил, раздумывал. Нахера мне было туда входить, чтобы снова глядеть на эту счастливую обезьянью морду?

Однако счастья на лице бабуина поубавилось. Он сидел на стуле у окна, в шортах, дымил в форточку.

Аллка у плиты, косолапая в колготках телесного цвета, нацепив передник, ковырялась в сковородке, — яичницу жарила. Всё шкварчало, шипело, брызгалось.

В переднике Аллка очень даже ничего, симпатичная, милая. Косметику с неё смыть, переодеть и не такая она и пропащая. И шлюху можно переделать.

Пенёк стоял у стола, заваленного яичной скорлупой, рылся в телефоне, как всегда сутулился.

— Проголодались? — спросил Мирон.

— Ой, Вовка! — весело произнесла Аллка, заулыбалась, начала что-то рисовать деревянной лопаткой в воздухе.

Мирон бросил пакет на пол, поздоровался с Пеньком, у того глаза задумчивые, мысли в телефоне. Аллку поцеловал в розовую щёку, она легонько коснулась его плеча. Я поцеловал её следующим, но мой поцелуй, разумеется, не произвёл такого эффекта. Аллка всегда по Мирону сохла. Она частенько пыталась его затащить в постель, но всегда оставалась ни с чем. Все кто пытался трахнуть её саму и даже те, которые трахали, — её не интересовали, во всяком случае, долго, а вот Мирон совсем другое дело.

Бабуин не улыбался и на меня не смотрел. Докуривал сигарету у окна, на голой его спине красноватый едва заметный след от Мироновской ладони.

Музыкальный центр выдавал какие-то звуки, попса, к тому же русская.

— А ты куда ходил, Даня? — спросила Аллка, перемешивая жёлто-белую комковатую жижу в сковородке. — Пенёк, соли дай!

— Аа!? — не сразу откликнулся Пенёк.

— Соли дай! Ааа! Выброси свой дурацкий телефон! — Она отвернулась от плиты. — Скучно как-то, вы чего молчите?

— Я курю, — оправдался Мирон.

Аллка долго смотрела на Бабуина, затем на меня.

— Музыку смените, — сказал я.

Бабуин кивнул.

— Да, Аллка, ты херню какую-то включила.

— Русская попса — это пиздец, — поддержал Мирон.

— А западная не лучше, — Бабуин переключал станции. — Для попсы главное обложка, а не содержание.

— Сейчас для всего главное обложка, а не содержание, — откликнулся вдруг Пенёк, — такой сейчас мир. Люди тоже за внешностью гонятся, а не за содержанием. Бабы жопы качают, больше, чем мозги…

— Ладно вам, зато весело, не нагружает.

— Музыка должна нагружать.

— Да иди ты, на свадьбе у себя тоже груз слушать будешь?

— Нее, — улыбнулся Мирон, — У меня на свадьбе «Gans n Roses» играть будут.

Аллке сразу стало невесело, как о свадьбе Мирона услышала. Она готова была с ним под венец, в любую минуту, даже ежели на свадьбе звучал бы какой-нибудь Кинг Даймонд.

Конец ознакомительного фрагмента.