Французская любовь. Как это бывает. Немного о любви

Григорий Жадько

Книга о простом и сложном и одновременно самом главном в жизни человека. Книга о первых чувствах, любви, нежности и, конечно, о счастье.

Портрет для киллера

Настя стояла у окна и смотрела во двор, и светлые каштановые волосы ее легонько раздувались от дуновений теплого ветра, щекотали открытые плечи, прикрытые только лямками легкого топика. Ее большие голубые глаза из-под длинных, дрожащих ресниц смотрели на мир открыто чуть восторженно и счастливо.

Второй этаж идеальное место для обзора и она так делала каждый вечер. Девушка была приезжая. Она остановилась у дяди, главного пожарника Москвы, так он себя называл. Он обещал ее матери помочь Насте с поступлением в театральное училище. Сегодня он с семьей уехал в свой загородный дом, и ей было скучно и одиноко.

В тот год Москва, как и вся страна, жила запахом перемен и новых свобод. Открывали архивы и всплывали страшные злодеяния коммунистов всех мастей. И сносили памятники, и переименовывали улицы и города. И в обществе с новыми свободами и возможностями, поселялось безверие в реальные возможности власти управлять страной, так как люди потеряли все, что копили десятилетия, и откладывали на черный день, и зарплаты у людей стали нищенскими по сравнению с ценами в магазинах, ларьках и на барахолках. Среди этого хаоса и безверия как грибы росли сомнительные кооперативы, и товарищества и махровым цветом расцвела преступность, набившая руку на том, что бы заменить государство в области взимания налогов с предпринимателей всех мастей и рангов. Но Настя была далека от всего этого, и столица вызывала у нее только чувство необъяснимой радости и душевного трепета.

Она стояла у окна, а на скамеечке во дворе сидел парень в матерчатых тонких перчатках и читал книгу. Он был худощав, но видимо спорт ему не был чужд. Мышцы, особенно в районе плеч были накачаны. Черты лица его были не правильные, но приятные, нос прямой, волосы черные, подстрижены коротко. Нижняя половина лица была с легкой небритостью. Не с той, что забывают побриться, а которую оставляют намеренно, тщательно удаляя ненужное. «Наверно тоже студент? Почему тоже? Еще сама не поступила, а уже причислила себя к московским студентам. Он симпатичный!» подумала девушка. «Наверно живет рядом. Он определенно симпатичный!» опять пронеслась и запала у ней мысль. Вчера она тоже видела его. Он два или три раза проходил не спеша под ее окнами. Если бы он жил у них в Чите, они бы познакомились. Парень видел, что она на него смотрит, но ровным счетом не обращал на нее внимания и даже иногда как-то криво и недовольно взглядывал в ее сторону, будто она мешала ему усваивать его литературу. Конечно, это был какой-то московский задавака. В Чите бы они непременно познакомились. Парень ей определенно нравился. Но это же Москва. Она вздохнула и пошла спать.

В субботу днем его не было, а вечером она открыла окно и вновь увидела его. Он был опять с книгой в руках, и рядом лежала спортивная сумка. «Пришел! Не запылился!» — уже как о знакомом подумала она и опять поймала его быстрый недовольный взгляд. «Еще и нос воротит. Интересно, что у него раскрыто, учебник или какой-нибудь любовный роман? Наверно ему совсем дома не дают читать. Бедненький!».

Настя разыскала у дяди чистые листы бумаги, карандаш, резинку. Тщательно вымыла разделочную доску, вытерла ее насухо и прикрепила к ней канцелярскими кнопками бумагу. «Так пойдет!» — одобрительно сказала она сама себе и вышла на лоджию, которая тоже выходила во двор. Она уже давно не рисовала, и карандаш плохо слушался ее пальцев, но увлекшись, она почувствовала былую уверенность, и все стало получаться. Смелые штрихи ограничили зону головы. Легкие едва заметные осевые задали зону глаз, носа, волевого подбородка. Постепенно из этого хаоса черточек, линий все более явственно стали проступать черты лица молодого мужчины. Все было привычно. Задавака получался как живой. Она так и нарисовала его с немножко кислой физиономией. Взяв в руки импровизированный мольберт, она подняла его в одной руке повыше и стала, поглядывая на него, наносить завершающие штрихи.

Парень, очевидно, заметил, чем она занимается и буквально подскочил как пружина. Видно было, что он очень рассержен. Он сразу ушел и скрылся за старыми, со следами побелки, тополями, которые росли в дальнем углу двора.

«А поздно задавака!» — с улыбкой подумала девушка, с удовольствием любуясь своей работой. «Поздно!». Ей нравилось рисовать, и она металась в своих увлечениях между театром и живописью. Думала поступать на худграф, но все-таки театр перевесил. «Так тебе и надо… обнимайся с тополями!» Подумала она и, сделав губы трубочкой, послала дурашливый воздушный поцелуй в ту сторону, куда скрылся парень.

Сладко и широко потянувшись, Настя подумала «Как все-таки хорошо в Москве!» почувствовала, что немножко проголодалась и сходила, попила чай с пирожками, которые сама делала все утро.

Длинные косые тени от деревьев становились все гуще и длинней и, наконец, сумерки потихоньку окутали двор. Почти стемнело но фонарей еще не зажигали. Настя опять подошла к открытому окну. Парень вернулся и сидел, читал почти в темноте. «Что он там видит? Странный такой».

В это время из соседнего подъезда вышел погулять с небольшой собачкой, йоркширским терьером, грузный немолодой мужчина. Парень мельком глянул в его сторону и оживился. Положил книгу в сумку. Что-то из нее достал завернутое в газету, набросил ее ремешок на плечо и направился в его сторону. Он шел, совсем не торопясь, и не смотрел в его сторону, пока не поравнялся с ним. Потом как-то лениво обернулся, что-то коротко сказал и раздался легкий хлопок. Мужчина странно дернулся, протянул руки к нему, как бы хотел ухватиться за него, и упал. Парень склонился над ним, поднес сверток к самой его голове, и раздался еще легкий хлопок, как будто выбивали ковер.

Парень торопливо засунул сверток в сумку и оглянулся. Он увидел ее в окне. Настя вдруг с ужасом поняла, что произошло, и с силой и звоном захлопнула створки окна. От ужаса и нелепости произошедшего ее охватила оторопь. Она отскочила в угол и онемела. Мелкая противная дрожь сотрясала ее тело. Никаких мыслей не было. Было гадко и противно. Окружающее сразу померкло в ее глазах. Весь мир, все вокруг исчезло вдруг, будто кто-то невидимый накрыл это темной пеленой. Стало холодно и пусто. Спустя минут пять, когда шок прошел, она очень осторожно прокралась к окну. Встала у края и с замирающим сердцем глянула во двор. Ничего не изменилось. Так же лежал мужчина, а вокруг бегала его собачка. Только рядом с ним появилось темное пятно, которое все время увеличивалось. Парня не было. И вообще никого не было вокруг.

Настя, поглощенная своими мыслями и увиденным, не слышала, как кто-то осторожно взбирается по водосточной трубе. Не видела легкой тени, которая быстро метнулась и оказалась у них на лоджии. Когда он предстал перед ней, она не закричала и вообще не смогла вымолвить ни звука.

Киллер выглядел уставшим, а в глазах его читалась решимость довести начатое дело до конца.

— Ты…догадываешься, зачем я пришел? — спросил парень с кривой усмешкой на лице.

Она, молча безропотно, кивнула головой.

— Сама виновата.

Она опять кивнула головой.

— Ты одна в квартире?

— Одна! — сдавленно прошептала Настя и голос ее показался самой себе чужой и незнакомый и звучал он как будто из далека.

— Показывай, что ты там накалякала?

Дрожащими руками Настя вытащила из стола лист с его изображением.

— О! — Киллер удивленно посмотрел на Настю. — Умеешь! Ничего не скажешь.

Настя кисло улыбнулась и виновато развела руками. Парень очень медленно и аккуратно в четыре раза сложил листок и положил его в боковое отделение сумки.

— Возьму на память. Не возражаешь? — сказал он и при этом недобро усмехнулся.

— Берите, — выдохнула Настя.

— Еще б тебе возражать. Кто бы тебя спрашивал. Ну, это не важно. Важно другое — если ты нарисовала раз, ты можешь это повторить.…Ты же можешь повторить?

Настя молчала вся сжавшись. Все внутри у ней замерло. Чувства, мысли, разум, созна-ние — казалось, атрофировались, и она превратилась в какую-то безвольную одноклеточную амебу, которой уже все равно, что будет дальше.

— Можешь повторить?! Я тебя спрашиваю? — повысив голос, вновь спросил киллер.

— Да! Конечно. Да! Я смогу. — Как от удара вздрогнула Настя.

— Не врешь. Это мне нравится. Я убью тебя не больно. Как этого. Ты же видела, он даже не вскрикнул.

Киллер не торопясь, достал из сумки сверток, завернутый в газету, развернул его. Газе-ту сложил обратно в сумку.

— Умирать не страшно, если это делают профи. Ясен перец, придется немножко потер-петь, но как без этого. Но это точно лучше, того, чем попасть к челу который это делает и боится, не уверен в себе или делает это впервые. Мне не раз доводилось. Я это делаю не в первый раз, так что с этим все в полном ажуре. Расслабилась?

— Нет!

— О! Как!… Зря! — с сожалением произнес киллер. — Тебе же хуже.

Пистолет был небольшой, но длинный, а может, так казалось из-за набалдашника на стволе. Вороненая сталь приглушенно поблескивала и невольно приковывала взгляд Насти. Так наверно гипнотизеры выкладывают на сеансе блестящие шарики, и лишают воли пациента. Он достал мягкую суконную тряпочку серого цвета и, не снимая перчаток, неторопливо стал его протирать, очищать, от каких-то неведомых пылинок.

— Пуля дура. Смерть от пули в черепушку это самое легкое, что удалось придумать нашим предкам, пожалуй, легче только умирать от передозировки наркотой. Но это не наша тема. Ведь так?

— Я не знаю о чем вы?

— Не догоняешь? Да так ни о чем. Настраиваюсь на работу. В смерти, конечно, ничего не может быть прекрасного, не так как в старых советских фильмах про войну. Этого не обещаю. Киношники все врут. Смерть почти всегда бывает, страшна. Нелепая даже я бы сказал, но что делать. Кто-то должен этим заниматься. Все мы когда-нибудь станем жмуриками. И я и ты. Ну, ты чуть раньше.

Киллер закончил протирать пистолет. Так же аккуратно как перед этим укладывал портрет, сложил вчетверо тряпочку и неторопливо положил в тот же боковой карман.

— Где тебе лучше?

— Что? — с ужасом поняла Настя, но спросила в слабой надежде что ошиблась.

— Ну, где лучше это сделать? На кухне? В ванной? Выбирай?

— Я не знаю.

— Или здесь? Я и здесь могу, — с ласковыми и добрыми нотками предложил киллер.

— Здесь наверно тоже можно.

— Можно, не можно, что ты как овечка! Попроси что-нибудь перед смертью закурить, может выпить хочешь?

— Я…не пью и не курю. Я из Читы приехала к дяде… это его квартира.

— Вот видишь! «Не пью-ю, не курю-ю…» — Растягивая слова, передразнил ее киллер. — Значит, здоровенькая помрешь.

— Я поступать приехала в театральное, экзамены закончились, завтра уезжать хотела. — Быстро проговорила Настя.

— Хотела она. Хотела. Мало ли кто что хочет…. Поступила?

— Да?

— Типа повезло тебе. А не поучишься уже. Чувствуешь, какой расклад. Дядя помог?

— Дядя!

— Ясен перец! Разве так в театральный в наше время из Мухосранска поступишь. Вот и дядины хлопоты пропадут. Жалко, может артисткой бы стала.

— Жалко, — уныло согласилась девушка, и глаза ее стали слегка влажные.

— Так то ты ничего, — киллер окинул ее хрупкую нежную фигуру оценивающим взглядом с ног до головы, — мне такие нравились и нравятся. Может, там глядишь, и в киношку бы пошла.

— Пошла.

— А тут видишь, оказалась не вовремя и не в том месте.

— Ужасно глупо.

— Причем тут глупо или не глупо. Фигня все это! Мало ли кто чего малюет. Вот ты меня нарисовала, другая еще кого, — он помолчал немного, — случай!!! Такие обстоятельства случились. Как мне не хочется заниматься этим с тобой — Он поднес ствол пистолета ко рту и дунул в него. Он отозвался глухим свистом.

— А вы же можете не убивать?

— Ну, это ты брось. Это я так сказал. Не обращай внимание.

— Не убивайте, что вам стоит.

— Ну, хватит на жалость давить. Что? Ничего так и не придумала, что бы ты хотела сделать перед смертью.

— Я не хочу умирать.

— А что делать? Работа у меня такая. Во! Придумал! Что ты там сдавала, расскажи перед смертью. Басню, стишок?

— Я и то и то могу.

— Ну, давай мне все равно?

Девушка напряглась, потерла лоб, виски.

— Нет, не могу. Все забыла.

— Ничего тебя клинит. — сказал киллер.

— Извините!

— Да блин! Что там у вас в Чите все такие. Ее жизни лишить хотят, а она извините… из-вините.

— Я завтра уеду. Честно. Отпустите меня.

— Да как я тебя отпущу голуба. — Он подошел, погладил ее по голове. Она испуганно от-шатнулась. — Не могу я.

— Отпустите!

— Свидетель ты и еще рисовальщица мать твою!

— У меня и билет есть на поезд, я вам покажу. Могу прямо сейчас уехать на вокзал, переночевать там….и на поезд, как будто меня и не было здесь совсем.

— Да базар понятен… но поделать ничего не могу. За грязную работу меня самого могут убрать.

— Убрать?

— Ну, убить. Вот ты сделаешь фоторобот или свои художества повторишь. Мой портрэт (он так и сказал портрэт,) развесят на каждом столбе. Меня будут искать и рано или поздно заметут, ведь так?

— Наверно.

— Значит, я потенциально могу в сизо, то есть на следствии, сдать заказчика. А кто это допустит. У заказчика знаешь сколько бабла. Если он почувствует такой кипиш пошлет еще киллеров что бы меня убрали по-тихому. Сам виноват. Засветился. Так что оставь я тебя, и мне крышка. Усекла?

— Да.

— Ну, куда двинем?

— Подождите. Я стишок вспомнила! — сказала она с широко открытыми от испуга глаза-ми.

— Не длинный? — с нотками недовольства спросил киллер.

— Нет.

— Рассказывай голуба.

Девушка напряглась как-то вымученно улыбнулась и развела руками.

— Опять забыла.

— Вот видишь, сама у себя пару минут жизни украла. Ну ладно, пару минут я тебе подарю. Может, в толчек, в смысле в туалет перед смертью хочешь?

— Хочу.

— Ну, пойдем, только не закрывайся. Я ногу поставлю, смотреть не буду.

Они прошли в туалет. Она села посидела и встала.

— Что? Никак?

— Я при вас не могу.

— Мужчин боишься, поди, и девочка еще?

Настя, молча обреченно, кивнула. Глаза ее были потухшие и как бы закрыты поволокой и никаких мыслей в них не отражалось.

— Блин! Ну и работа у меня. Что зажалась?

— Так.

— Выпить есть?

— Есть. Водка. Вот тут в шкафчике, — торопливо пробормотала девушка, делая непроиз-вольное движение всем телом к кухонному гарнитуру.

— Не палёнка?

— Нет.

— Давай. Для храбрости.

Настя потянулась, достала дорогую мариинскую водку, которую предпочитал дядя. Литровая бутылка была початая, но около трех четвертей в ней еще было.

— Этот, которого я сегодня замочил…что? Заслужил, — сказал киллер, как бы разговаривая сам с собой, — воруют, не могут договориться. Как пауки в банке друг друга заказывают. Наливай,… наливай, полный стакан. Вот! Нормалек! Вон туда отойди в угол подальше, чтобы не слиняла, пока я пью.

Он размашисто одним залпом выпил две трети. Поставил остальное на стол.

— Офигенное пойло! Держи! — Он подвинул ей резко остатки водки, — Не брезгуй, пей из моего, тебе уже теперь все равно. Давай.

— Нет.

— Да знаю, что не пьешь. Надо. Кайфанешь. Не так страшно будет. И закусь. Поскреби по сусекам.

— У меня пирожки. Сама утром пекла.

— Молоток! Давай.

Она выпила все до дна, и они стали закусывать пирожками.

— Вкусные. У меня ма тоже такие пекла раньше.

— А сейчас?

— Сейчас нет. Она уже давно не встает.

— Ты ходишь к ней?

— Ну а как же? Я что совсем что ли.

— Странно.

— Да это работа. Так-то я нормальный. Она ясен пень, ничего не знает. Сегодня был. Завтра не знаю, как получится. Ждет, всегда волнуется.

— После убийства к маме ходите.

— Ну, ты даешь голуба! О! Водка по мозгам шарахнула. Хорошо! Налей еще немного. Вот примерно то, что я тогда тебе оставлял. Нет, это много.

— Много?

— Ну ладно. Оставь. Пирожков то больше нет?

— Нет. Я могу напечь.

— Эх! Хитрая какая. У вас все в Чите такие? Что я тут с тобой буду сидеть до полуночи. Пиф! Паф! И в дамки. Мне тут высиживать совсем не резон.

— Я просто сказала.

— Про-о-сто. Вон там, что в тарелке? — Киллер вытянул руку по направлению к кухонному окну, прикрытому легкой полупрозрачной шторкой.

— Яблоки.

— Неси ладно. Пойдет. Закушу яблочком.

— Хорошо! Нормальная водка у твоего дяди. Ты что думаешь, я убийца? Нет. Они убийцы. Я исполнитель. Убивает пистолет. Я только нажимаю на курок. Они убийцы, я переда-точный механизм. Винтик. Одно звено в цепи и не главное.

Киллер помолчал, погруженный в свои мысли и продолжил:

— Прежде чем нажать на курок знаешь, сколько событий происходит. Обычно подготовка недели две, а то месяц. Пацаны ездят, устанавливают маршрут, привычки клиента. Семья, работа, телохранители если есть, водители, любовницы, съемные квартиры, коды подъездных замков, телефоны, фотографии в разных ракурсах. Представляешь не того замочить!?

Да-а! — Киллер доел яблоко, и огрызок положил в свою сумку. — Он тебя ни разу не видел, а ты прямо все про него знаешь. Вот он на блюдечке с голубой каемочкой. Пацаны могут засветиться. Им обеспечивают алиби. Как правило, отправляют в другой город. Дальше мой выход. Выбрать место и время согласно привычкам клиента. Подготовить проверить пути отхода. Скажем замки на чердаке сбить. Легенду, почему я здесь оказался. Работа мать ее! Просто работа, за которую платят хорошие бабки. А так! Я мать люблю, брателу, сестру. Меня грохнут и им всем крышка.

— Давай и тебе маленько? — Киллер вновь потянулся к бутылке.

— Нет! Мне уже хватит. Пожалуйста, хватит! — Взмолилась девушка.

— Спокуха! Убери руки.

— Чуть-чуть! Только совсем немножко.

— Много не налью. Пей!

— Ну, зачем?

— Пей! Я знаю что делаю.

Она выпила. Яблоко не взяла. Утерла губы кистью руки.

— Ну как пошла? — киллер улыбнулся.

— Не знаю. Голова немного закружилась.

— Это нормально. Закусывай. Закусывай. Держи вот яблочко.

Он протер руками в перчатках крупное яблоко и подал ей.

— Кружится.

— Садись. Вот сюда. Ага. Нормально. — Он устроился поудобней, немного откинувшись на стуле. — Ты знаешь, как я стал киллером. Мы с Челябинска сами. Отец и мать приехали, вложились в новостройку. Там все продали. Нам должны были построить хату. И что? Да нифига. Кинули. У отца инфаркт, мать слегла…. Квартира съемная… Что делать? Я типа старший. Брат балетными танцами серьезно занимался. Сестра вот как ты. Нет чуть помоложе, на следующий год школу кончает. Москва, столица мать ее!

Он забарабанил по столу пальцами, и желваки у него на лице заходили ходуном.

Правду начал искать. Наши заявы лежат себе и лежат. Никто не чешется. Одни отписки. А потом узнаю. Все в сцепке. И прокурор и следаки. Так я захотел наказать. Порешу, думаю ублюдка генерального. Ствол стал искать. Купить не на что. Думаю, сунусь к бандюкам каким-нибудь. Сунулся. К одним, ко вторым, третьим. А никому я не нужен. Это только в киношках красиво снимают. Реальные пацаны сами на своем районе работают и лишний рот им совсем ни к чему. Ну, зачем я им? Кто крышует, кто проституток развозит, кто с тачками мутит. Возьми меня. Лишний рот, делиться надо. Послали меня короче. Ушел. Дальше случай помог обстоятельства у братвы. Через полгода меня нашли. Базар завели, не передумал? Нет говорю. Тебя никто не знает. Вальнешь одного из соседней группировки по-тихому, достал сука, нам не по понятиям. Если засветишься, мы в отказ пойдем.

И что если все «окей»? Говорю им. Там посмотрим. Уклончиво так отвечают. Так вот и стал в резерве у них. К себе не берут, но разовые заказы, иногда подкидывают. Ну и бабло соответственно. Не обижают. Может и правильно, что на дистанции держат. Киллера ведь вообще никто не должен знать. Блатная среда она только на первый взгляд такая спаянная и братанская, а стукачей там не мало. А может, побаиваются. Киллер он кто? Он вообще вне закона, семь или восемь человек на тот свет отправить, это уже все одно. Один спрос. Представляешь если на тебе несколько жмуриков… полная свобода. Что ты там примолкла?

— Я не примолкла. Слушаю.

Настя посмотрела на часы. Она посмотрела не для того, что бы узнать время.

— Думаю, для них я не стал своим. Пользуются моими услугами, а я чужой. По фене я почти не ботаю, на киче не чалился, по кабакам с ними не сижу, с проститутками их ними не сплю. Да! Этого генерального я все же вальнул. Ох! Уж он у меня на коленях поползал. Специально подкараулил в таком месте, чтобы нам не помешали. Что он мне только не предлагал? Да кто же ему поверит. Раньше надо было головой думать, а не этим местом.

— Убивать страшно? — промолвила Настя.

— Если знаешь что это отморозок, то нет. А других почти и не бывает. Если бы у нас были не заподлянские законы… Понимаешь! Никакие киллеры бы не понадобились. Скажем, занял под честное слово и не сдержал. Что делать тому, кто деньги дал, куда идти? Как наказать? Скажи?

— Ничего нельзя сделать?

— А что? Слово без бумажки в наших судах пустые слова. Только убить гада, если у него совести нет. Ну, или вот нас представляешь сто сорок человек! Сто сорок дольщиков кинули. Люди последнее продали. Что ему простить? Пусть жирует и живет припеваючи? Типа ему все можно, а мы быдло?! Ну, ровно у него все с ментами и в прокуратуре и адвокатишки его всегда отмажут, при нашем-то дырявом правосудии. И что? На таких закона нет? Может, закона и нет, а справедливость должна быть. Кто его наказал? Я!… Я преступник или я судья, а может палач? Кто я?

— Это другое дело.

— Всегда другое дело. Так просто нас не вызывают. Только если других способов нака-зать нет. Мы последняя инстанция справедливости.

— А я?

— Ты что?

— Я?

— Про тебя особый разговор…. Подставила ты и меня и себя.

— Скорее себя.

— Себя точно. — Со вздохом произнес киллер.

— Откуда мне было знать.

— Наверно не счастливая у тебя планида голуба. Не счастливая. Некоторые родятся счастливыми — некоторые нет. Вот ты нет. Что теперь уж! Это теперь все равно.

Он достал спичку поковырял ею в зубах.

Вот ты говоришь я убийца. А как мусора? Они ведь тоже убивают? Они убийцы? Но никто их не осуждает. Они типа да! За справедливость. Но и я, если десять миллионов не отдал вон тот с собачкой, тоже наказываю. Слинять не успел. На съемной хате жил. Думал все шито-крыто. Все предусмотрел, от всего избавился и от квартиры и от машины и телефона, в другой район переехал, паспорт сменил и родственникам не сказал, где он может находиться.

Парень сделал паузу, вспоминая хронологию недавних событий.

Думал, его никто не найдет. Как же! Собачку с собой взял. По ней и вычислили. Любимая животинка. Пришел плановую прививку ставить в старую ветлечебницу. Тут-то наши и сели ему на хвост. Пришла расплата. Не по суду конечно, но за дело. По справедливости. Ты отдай не свое и живи, не скрывайся. Радуйся! Вот она жизнь! Что еще надо.

Он помолчал. Выпил еще. Лицо его побагровело, мимика лица стала замедленной, паузы между словами длинней.

— Вот зачем я так пью? После этого всегда напиваюсь, — со злостью в голосе и с недовольством проговорил парень.

— Ты много пьешь.

— Я знаю.

— Очень много, и почти не закусываешь, — проговорила она беззлобно и как бы констатируя факт.

— Хм! Заботливая.

— Да нет, я так. Пей, если тебе хочется.

— А мне не хочется совсем, — резко сказал парень.

— Видно.

— Ничего не видно.

— Вон погляди, сколько осталось в бутылке.

— Ты чё голуба! Воспитываешь?! Что-то мы засиделись с тобой. Перед смертью меня воспитываешь?

— Да прям.

— Мне в натуре не хочется ее. Потому что я хочу напиться. Напиться в хлам и все это, того… что тяжело.

— Это не выход.

— Знаю. Но так легче все пережить, — заключил он со вздохом, взял стакан и начал вертеть его в своей руке.

— Это временное облегчение.

— Скоты конечно, а тоже люди человеки.

— Возможно, среди них есть и нормальные? — Сказала Настя.

— Нормальных не заказывают. — Отрубил парень.

— Бывают наверно обстоятельства или ты в это не веришь? — предположила она.

— Верю. Если только сам чел их и не создает.

— Не специально?

— В том то и дело что специально. Рискует. Может, пройдет, а может, нет.

— Это глупо.

— Иногда проходит. Даже очень часто проходит.

— Все равно не понимаю.

— Далеко не каждый решится. Смиряются. Прощают или денег жалко, а может они и последние были. Это же еще лишние затраты. Риск, что все вскроется. С трупа ничего не возьмешь, как правило. А они на это и рассчитывают. И все ради чего?

— И ради чего? — переспросила Настя.

— Потешить свое самолюбие. — Безапелляционно сказал он.

— Ты думаешь?

— А что еще.

— Что-то другое, — засомневалась девушка.

— Конкретно?

— Не могу сказать. Разве ты тешил самолюбие, когда убивал его. Он ведь твоего отца, мать, всю вашу семью покалечил. Если есть у тебя самолюбие, ты убиваешь, если нет то пусть живет. Так что ли?

— Не знаю.

— А не думаешь что это месть. А самолюбие это другое.

— Фиг его знает! Платят деньги и лучше в это не вникать.

— До-о-оро-огое удовольствие. Оно того стоит? — Сказала Настя, растягивая слова.

— Не знаю. Я никогда не заказывал никого, — ответил он.

— Не считая генерального?

— Я его приговорил. Там другое дело.

— Для них наверно тоже «другое дело».

— Ну, может быть ты и права. — Неохотно согласился парень.

— Думаю права.

— А все одно, если даже ты уверен и прав на сто процентов, а так точно не бывает, с этим жить потом всю жизнь, — со вздохом сказал он.

— Это точно.

— Куда уж точней. Сам того не хочешь и вспоминаешь. Иногда забываешь и неделю не вспоминаешь, а то и десять дней, две недели, потом все равно начинает скрести. Я уже приспособился. Как начинают глюки душить меня, надо сразу на что-то другое заморочиться, отвлечься. Знаешь, как маленьких детей отвлекают, когда они начинают реветь. Переключают внимание и они забывают, что хотели плакать.

— Помогает?

— А что. Все то же самое. Если продолжать думать и себя накручивать то вообще так хреново будет, что прям, не знаешь, куда и бежать.

— Сегодня тоже разгрузочный вечер?

— Типа того. Получился.

— А завтра как?

— Когда с этим переспишь…на утро как-то полегче, — сказал парень.

— А я не верю, что заказывают только негодяев и подонков. Люди они и есть люди. Кто-то и их любит, для кого-то и они стараются.

— Они стараются для себя.

— Конечно прежде всего для себя, но не только. Мне кажется даже у самого плохого человека, есть какая-то отдушина, — проговорила девушка.

— Фиг его знает! Может и есть, — согласился парень. Я же не священник. Мне об их душе совсем ничего знать не хочется. Тут главный принцип «ничего личного». Я не стреляю в спины. Это тоже принцип. Я им всегда, перед тем как нажать на курок, так и говорю: «Извини брат. Ничего личного. Работа у меня такая».

— Ты думаешь, они успевают тебя понять?

— Надеюсь да.

— А я думаю, нет! Две, три секунды.

— Извини. За секунду я с обрыва помню, падал на машине, столько в сознании картинок пролетело, кажется, вся жизнь прошла.

— Обошлось?

— Даже не перевернулся.

— Повезло?

— В тот раз да! Определенно подфатрило.

— Пьяный был? Пьяным везет.

— Нет. Ни грамма. Я раньше почти вообще не бухал. Еще три года назад был почти трезвенником. Вот думаю идиоты, на что свою жизнь разменивают. И не тянуло. Ты мне веришь?

— Верю.

— Слабо веришь?

— А какой резон тебе врать.

— Был мальчик паинька. Правильный. Теперь нет. Теперь другой стал. Мне все одно крышка. Недолго осталось. Раньше не было у меня такого предчувствия, а сейчас есть. Думаешь, люди могут предчувствовать свою смерть.

— Наверно есть такие.

— Думаю и я такой.

— Может, кажется. Напряжение сказывается.

— Это тоже. По лезвию хожу, но здесь другое.

— Переспишь. Пройдет.

— Не знаю. Как-то чувствую — сам на смерть иду иногда. Одергиваю себя. Рискую по зряшному. Играю со смертью в рулетку как бы. Чет или не чет.

— Глупая игра!

— Да уж! Ничего хорошего. Завяз я. Хоть и на дистанции меня держат, все одно много знаю. И они знают, что я знаю. Что не знаю, догадываюсь. Один слово сказал, второй обронил, третий по телефону что-то там ляпнул. Нет, если я завяжу, то буду слишком опасный для них. Они меня теперь не отпустят. Еще бы год, полтора назад, можно было слинять. Теперь нет. Мать, брат, сестра… под прицелом

— А отец? Что с отцом?

— Да уж три года как. Сердце оно же не каменное. Мать долго не протянет наверно… сестру, брата жалко. Брат на той неделе в Мадрид вылетает на конкурс. Талант. Брата и сестру не отпустят. По нему и нас вычислят всех. Вот если меня убьют, то всем амнистия. Слушай! Сыграем в чёт не чёт. А? Убей меня. — Он был уж сильно пьян, но тут взял себя в руки и казалось хмель выветрился из его головы.

— Не поняла. О чем ты?

— Давай я тебе дам пистолет. Ты нажмешь на курок. Ты будешь свободна. — Он громко и нервно засмеялся, — Держи. Он заряжен. Вот так правильно. Не бойся.

— Нет! Я не хочу. — Сказала она, брезгливо беря его в руки.

— Да это фигня. Раз нажмешь. Плавно пальцем.

— Нет! Нет!

— Заладила.

— Отпусти меня. Ты делаешь мне больно.

— Нажми на курок. Зажми глаза, если боишься.

Настя смотрела ему в лицо. Он смотрел на нее не мигающим взглядом. Так продолжалось довольно долго.

— Не буду, — наконец решительно сказала она и положила пистолет на стол. Он с грохотом скользнул и чуть не упал с поверхности стола.

— Это твой шанс. Не торопись отказываться.

— Я не буду играть в твои игры. Ты много выпил.

— Неважно сколько я выпил. Ты подписываешь себе приговор.

— Будь что будет.

— Как хочешь. Ладно. Давай обратно..

Настя так толком ничего и не поняла, толи он шутил, и пистолет бы не выстрелил, или все было в реальности.

Он надолго замолчал. Долго смотрел в темный угол комнаты, слегка свесив голову. Потом продолжил:

— Да! А ты говоришь! Убить человека не так-то просто.

— Зачем тебе все это?

— Видишь сегодня не чёт. Предчувствие меня сегодня обмануло. Как ему верить. Ни фи-га ему верить нельзя, и никто вообще ничего не может чувствовать. Сказки это все. Сказки, правда?

— Я ничего не говорила.

— Да я это так. Налей еще.

— Хватит.

— Тебе же лучше дуреха. Пьяный киллер. Чувствуешь расклад. Сбежишь скорее.

— Я не побегу.

— Почему?

— Потому что ты не будешь стрелять.

— Я!… Я не буду, — он задохнулся от возмущения, — да я!

— Не будешь.

— А с чего ты так решила?

— Давай лучше поедем на вокзал.

— А мне это надо?

— Я домой хочу. В Читу. Там тоже у меня мама. Она ждет меня.

— Ты точно и с концами и типа я тебя должен отпустить? А как же я тебя могу отпустить. Не могу я этого сделать.

— Что убьешь меня?

— Конечно. Я же профи. Тебе давал шанс? Давал. Ты им чего-то не воспользовалась. А теперь голуба трудно мне будет. Трудно. Не скрою. Но надо. Ведь надо?

— И завтра к маме?

— А при чем здесь мама? Ну да! Пойду. А при чем… ну да… да и у тебя мама и у меня мама….у всех есть мамы. И все они ждут. Но это грязная работа. Кто будет за мной подчищать? Блин! Что с тобой делать!?

— Поедем на вокзал.

— Ну не знаю… не знаю…

— Поедем.

— Не знаю..

— Я в Читу, а ты уж куда там захочешь. А то ты уснуть тут можешь.

— Могу. Это я могу. О! Ментяры охренеют. Киллер мать его хреновый попался! И сразу звезды халявные на погоны.

— Давай одеваться.

— Идет. Мадам. Да! А как тебя зовут.

— Настя.

— Настя. Настенька! Очень приятно. Дайте поцелую вашу ручку, — он приложился губа-ми к ее пальцам, — какие у вас пальчики просто прелесть!

— Уже хватит!

— Отпускаю. О! А меня как?…Хочешь узнать?

— Дело твое.

— А я тебе не скажу. Вот. Меньше знаешь — лучше спишь. — Он пьяно взмахнул рукой, — Провожу тебя. Надежная у тебя сегодня охрана. Всех положу если что. Ты мне веришь?

— Верю.

— Нет, ты, правда, веришь?

— Да верю, верю.

— Тогда заказывай тачку.

— На улице поймаем.

В машине его укачало. Она растолкала его и ее помощью, они добрались до зала ожидания.

Дежурный патруль неторопливо обходил отъезжающих. Спросили билет и у Насти. Она показала паспорт и билет.

— А этот с вами?

— Да! Он провожает.

— Скажите ему, что спать здесь не положено. — Слегка козырнул совсем молоденький лейтенант.

— Обязательно.

— Украдут такую симпатичную девушку, не заметит, — пошутил он, уже удаляясь.

— Скажу.

Они с напарником прошли до конца ряда, и пошли обратно.

— Так и дрыхнет твой ухажер? — улыбнулся лейтенант, вновь подходя к ней.

— Да. Он с работы. Сильно устал.

— Ничего. Раз кавалер нечего филонить. Вы вот заскучали. До поезда еще два часа.

— Совсем нет. Да мы сами разберемся…

— Эй! Милейший. Просыпайся.

Лейтенант легонько толкнул его в плечо. Он что-то промычал, очнулся и, увидев перед собой милиционера спросонья, не разобравшись, попытался выхватить пистолет. Молодой лейтенант опешил, побледнел разом, рука его тоже скользнула за оружием. Все решали секунды, мгновения. Глушитель у парня запутался в кармане. Лейтенант выстрелил, навскидку не целясь. Это был один выстрел в грудь. Наверно он и не хотел убивать, а сделал это больше интуитивно или от недостатка опыта. Лейтенант выстрелил на опережение, но выстрел был точен. Парень не сразу умер и еще какое-то время смотрел на Настю и что-то пытался сказать. Она еле разобрала:

— Зачем Настя? Так больно! Неужели все? Я же не сделал тебе ничего плохого.

Настя склонилась испуганная без слез и все время твердила, глядя ему в глаза с угасающим сознанием:

— Это не я! Не я.. не я…

Что было дальше. А что было дальше. Куча глупых вопросов в милиции. Подписка о не выезде. Желтушное не выспавшееся лицо следователя, который не столько спрашивал, сколько кричал и что-то требовал, угрожал, настаивал. О чем он спрашивал. О чем он спрашивал, и что она ему отвечала невпопад. Какая разница. Что она могла сказать. Что она вообще знала. Она смотрела в лицо… это желтушное не выспавшееся лицо следователя и думала, что наверно ему за его рвение можно и должно добавить еще одну звездочку на погоны. Пусть! Пусть этот мир катится в тартары. Ко всем чертям!

Утром она шла по московским таким милым вчера улицам и думала… думала, думала. Голова гудела от глупой бессонной ночи в милиции. О чем она думала? Просто не о чем. Ночной дождь как-то неожиданно свернул лето. Дворники в каком-то тупом рвении собирали опавшую за ночь листву. Собирали ее в большие кучи и поджигали. Листва не горела, а только противно тлела, заполняя дорожки и всю округу едким дымом.

Дядя встретил ее с немым вопросом на лице. Что можно сказать главному пожарнику Москвы. Она вообще не знала, что отвечать на его вопросы. Двадцать вопросов и ни одного вразумительного ответа. Он отстал, когда она вдруг взяла со стола у него пачку Мальборо и закурила у него на глазах. Она курила только один месяц в 13 лет. Пробовала. Не понравилось. Бросила. Сейчас она курила в зале и пускала клубы дыма прямо ему в лицо. Что он говорил. Разве так важно, что он говорил. Наверно он понял. Он просто оставил ее в покое. Это было то, что нужно.

Москва жила своей жизнью. Кто-то сколачивал нечестные капиталы, кто-то кого подставлял и ждал расплаты. Депутаты вещали о новой и лучшей жизни, им никто не верил, но за них продолжали голосовать и они в бурном экстазе и упоении что их слушают, продолжали врать всем и вся.

Где-то на другом конце Москвы девочка чуть моложе ее, тщательно, стараясь расправить каждый шовчик, гладила нарядный концертный костюм для своего брата. Она очень старалась, и от усердия у нее даже был виден кончик языка. Она не знала, что все ее труды пропадут даром, и брат не полетит в Мадрид ни в этот раз, и ни в какой другой. И брат ничего не знал, что он теперь стал главным в семье и что эта съемная «хрущевка» на окраине им теперь не по карману и что вообще с московской жизнью пришла пора кончать окончательно и бесповоротно.

А в квартале от них в больничной палате на шестерых лежала без движения одинокая и несчастная женщина. Она целыми днями смотрела на верхушки старых берез, которые уныло качали ветвями, повинуясь воле ветров. Иногда на самые высокие ветви садились оборжавшиеся на московских свалках стаи ворон. Она не любила их и прикрывала глаза, чтобы не смотреть, но их скрипучее карканье все равно долетало сквозь открытые форточки, и с этим уже ничего невозможно было сделать. Она любила послеобеденное время. Во второй половине дня она обязательно попросит, что бы сестра или кто-то из соседок по палате перевернули ее таким образом что бы она видела входную дверь. Конечно, в этой стеклянной заляпанной белой краской двери ничего интересного не было и она знала в ней каждую трещинку, тем не менее, она будет очень долго и напряженно смотреть на нее чтобы не упустить тот момент когда та откроется и она встретится взглядом с сыном.

Да! Вот скоро совсем скоро откроется дверь и зайдет ее сын, который просто не мог не прийти. Он всегда приходил, и сегодня он обязательно придет. Надо просто набраться терпения и подождать.