Откровенные романы. Или исповедь от первого лица

Григорий Жадько

Сборник произведений, ранее публиковавшихся отдельными изданиями. Последний автобус спешащий на окраину Новосибирска. В нем едет с последнего сеанса в кинотеатре молодая влюбленная пара. Но рядом случайно оказывается молодая девушка. Молодые люди шутят, веселятся и девушка постепенно включается в общий разговор. В итоге незнакомка выходит на той же остановке, и следует за ними в их дом, без приглашения.

Ночная попутчица

Но вначале пару слов от автора.

У меня вышло уже 18 книг, когда я задумал написать эту. Я понимал как работать над романом, рассказами, не понаслышке знал, что такое персонаж, характер, сюжет, как правильно собрать все в единое целое. Но для событий, которые действительно произошли со мной это не работало. Все разваливалось, персонажи делали не то что им нужно, сюжет нарушался, переломные моменты сходили со своих мест. Оказалось сочинить роман гораздо проще, чем описать реальные события. Жизнь далека от придуманных накатанных схем. Пришлось переписывать, многое менять. Тем не менее я помню все, что тогда случилось, помню людей, обстоятельства, место, где это происходило, и готов рассказать, как все было на самом деле.

Таинственная незнакомка

Тогда мне было 23 или 24 года, и я дружил с одной девчонкой, не со своей будущей женой, с другой, и она очень нравилась мне. Света была необыкновенно хороша и что-то в ней было, что я потом искал в других девушках. В других девушках, и в своей жене. В то время мы дружили не так, как принято сейчас. Наши отношения были чисты, непорочны, хотя иногда, не скрою, мы были на грани фола. Но мы всегда останавливались. Чего это нам стоило?! Думаю можно понять!

Жили мы тогда, с сестрой, в доме родителей, на Северном поселке. Есть такое место на самом краю Новосибирска. Сотни три частных домов и много улиц: Игарская, Тайшетская, Тамбовская, Тагильская, Целинная, а у края, ближе к аэродрому, полукругом Пятигорская и шесть Электронных переулков. Раньше здесь располагался совхоз НКВД и выращивали капусту со свеклой, но это было совсем давно, до моего рождения. Из достопримечательностей поселка — асфальтный завод, который щедро засыпал округу асбестом. А близ него доживали свой век шлакоблочные дома-бараки. Их строили заключенные, временно для себя, а потом стали проживать гражданские и постоянно. А чуть поодаль, располагалась, окруженная глухим высоким забором, больница для сифилитиков.

Наша мать, к тому времени, трагически умерла, отец получил квартиру и безуспешно налаживал отношения с другой женщиной: овдовевшей учительницей. Сестра, на три сезона, уехала работать пионервожатой, в результате, я на все лето остался полным хозяином огромного дома. Никогда я не был так счастлив, как в те месяцы, когда каждый день ощущал, что молод и у меня все впереди. Одно огорчало, что дни не шли, а летели. Но, собственно, достаточно предисловий.

Как-то, в начале июля, мы со Светланой возвращались из кинотеатра «Победа», с последнего сеанса. Путь с центра был не близок. Остаток вечера мы решили провести в доме. Света заранее отпросилась у мамы — остаться ночевать «у подружки». Мама отпустила и «подружка», конечно, тоже не возражала. Транспорт в советские времена ходил скверно, но в тот раз нам повезло. Мы быстро дождались любимую «Четверку» и чудесно устроились на заднем сиденье ЛИАЗа.

Автобус был полупустым и теплым. Наверно его нагрели пассажиры, которые вышли раньше. Напротив нас, у окна, сидела девушка в белом нарядном платье и с немного бледным лицом. Я говорил без умолку. Несмотря на мою заурядную внешность, это у меня получалось. Мне нравились девушки, а иногда и я нравился им. Не вспомню, о чем тогда шла беседа, но нам было хорошо. Темный родительский дом терпеливо ждал нас, в погребе томились прекрасные бутылочки болгарского вина «Тырново», купленные «на всякий случай!», и автобус неторопливо покачиваясь на поворотах, приближал нас к нашему маленькому празднику. Понятно, что мы почти ничего не замечали вокруг. Теплая летняя ночь, запоздавший автобус, Света, которая изредка одаривала меня нежными взглядами — что еще нужно!

Но постепенно, не сразу, и как-то невзначай, я почувствовал, что нас стало трое: я, Света, и эта незнакомая девушка в белом платье. Она внимательно слушала нашу болтовню. Когда приходилось смеяться, она отворачивалась к темному окну, но скрыть его не могла. Наконец, девушка перестала отворачиваться и просто стала смеяться с нами. Мы шутили, говорили, как мило, порой, беседуют люди в поезде, когда знают, что скоро расстанутся навсегда и без всяких последствий. В глубине души, на самом донышке, мне было приятно ее внимание — ведь две молодые девушки, когда тебе 23, это лучше, чем одна.

Мелькали дома, квартала, остановки. Беседа наша продолжалась, а расставание с незнакомкой затягивалось. Автобус увозил нашу троицу все дальше. Когда в очередной раз распахивались двери, я гадал: «Когда она выйдет?! Сухой лог?! Нет!… 25 лет октября. Нет!… Тогда очевидно Учительская? Опять нет!

«Однако! Это интересно!» — мысленно удивлялся я, не показывая виду. Так мы ехали и ехали, автобус скрипел на ухабах и нам втроем было нескучно. Народу сильно поубавилось. Вот и Юбилейная? Я был абсолютно уверен, стопроцентно, и даже больше, что она выйдет, не может не выйти! Тем не менее я ошибся! Как же так?! Удивительное дело! Как я мог ошибиться?! У меня зашли шарики за ролики! Вот и твои сто процентов! Дальше начинался уже наш поселок! Странная история! Ну чего не бывает! Я, немало озадаченный, стал исподволь присматриваться к нашей спутнице. Длинные каштановые волосы, легкими полуволнами обрамляли ее лицо. Они пышно и густо спадали на ее плечи. А глаза! Что это были за глаза, в тени обрамления длинных ресниц… вспыхивающие живыми огоньками, блестящие испепеляющие. «Почему красивые незнакомки невзначай лишают покоя и так серьезно тревожат душу?! — прокрались в мою душу непрошенные мысли. — Но что тебе до нее молодой человек?! Смотри на Свету! У тебя такой вечер, а возможно и ночь впереди! Не отвлекайся!» Да легко сказать. Странное и необъяснимое чувство, легкой тревоги, любопытства и чего-то неправильного, не укладывающегося в обычные рамки, появилось у меня. Что-то разладилось у меня в голове. Будто тебе сказали, что сегодня дважды два будет пять.

Вскоре мы остались почти одни в салоне. Далеко! У черта на куличках, расположен Северный поселок. Странно, думал я, — «Живу столько лет, но ее прежде никогда не видел». А такую девушку просто невозможно не заметить в нашей глухой окраине. Всех местных девчонок мы, пацаны, знали наперечет и все они нам, порядком, надоели — были скучны и неинтересны. «Наверно к кому-то приехала в гости, — закралась еще одна мысль. Это все объясняло. — Интересно к кому?»

Автобус пошел на подъем, проезжая мост через Ельцовку, повернул на Фадеева. Вот и наша остановка освещенная неоновыми огнями от магазина! Мы встали одарив ее улыбкой и направились к выходу. «Неужели правда?!» Боковым зрением я уловил, что наша спутница последовала за нами. Вот это сюрприз! Никогда бы не подумал! У меня сладко екнуло в груди. «К кому же она приехала?! Такая красавица!» Уже настоящее любопытство глодало мою душу. Раскрылись с шипеньем двери и мы шагнули в ночь. Теплый и светлый ЛИАз, обдав нас газами, направился на конечную. Наверно сейчас мы разойдемся. Я непроизвольно хотел заметить, куда она пойдет. Но не тут-то было. Мы неторопливо перешли дорогу, прошли мимо магазина и свернули на нашу улицу, а девушка не отставала. Наш общий разговор продолжал течь плавно и естественно. Это было вообще удивительно, скорее непостижимо! Наша улица, Целинная, это двадцать частных домов. Я там знал каждого. «Куда же она идет?!» — сверлила меня мысль, — Этого не может быть! Потому что не может быть никогда. Фантастика!» Но факт оставался фактом — мы шли втроем! Затерянный на куличках и далеко не дружественный для приезжих Северный поселок, темные улицы, последний автобус и эта незнакомка. Сознание отказывалось верить в действительность. Кто бы мне рассказал, я бы и сам не поверил. Но все было именно так. Хотя внешне все делали вид, что ничего не происходит. Мы шли, мило болтали, смеялись и, наконец, пришли.

Дом отца был основательный, кирпичный, покрытый цементно-песчаной шубой, как и многие дома вокруг. А четырехскатная вальмовая крыша, была покрыта толстым оцинкованным железом, которое местные жители извлекали, разбирая оцинкованные промышленные бачки. Раз в пять лет, такую крышу приходилось красить олифой с серебрянкой и тогда она блестела на солнце, как рыбья чешуя.

Зеленая калитка выглядела неприступной, но взявшись за скобу, вбитую в столб, я ловко взгромоздился на приступку, нагнулся, и с обратной стороны отодвинул тяжелый кованый засов. Девушки стояли, ждали. Я спрыгнул назад и почему-то подумал, что эта незнакомая девушка — которую я даже не знаю, как звать — сейчас наверно зайдет к нам. Но так не бывает!! В моей жизни такие милые симпатичные девушки в белых платьях, никогда в жизни не приходили просто так, тем более, ночью, без приглашения.

«Скорее всего, наша спутница проводила нас и сейчас пойдет на остановку. С минуты на минуту, с конечной, должен вернуться последний автобус! — эта мысль быстро пронеслась в моем сознании, но я ничего не сказал, только открыл калитку и глупо улыбался. — Сейчас она уйдет! Нет, конечно, она не может не уйти?! Вот сейчас. Это граница! Дальше все! Даже уже не смешно!». Я уже подготовился, чтобы сказать прощальные слова.

Но девушки вошли вдвоем!! Это не поддавалось логике! Правда, незнакомка все-таки немного замедлила шаг и приотстала немного. Уличный фонарь желтым светом зыбко освещал гравийную дорожку во дворе. Девушки, обойдя угол дома, остановились у входной двери. Мне пришлось при ней достать ключ из-под крыльца. «Вот странно: она теперь знает, где мы прячем ключ от дома!» — пронеслась молнией спонтанная мысль у меня в голове. Но это было так, мимоходом. Любопытство и неопределенность происходящего сжигали меня. Я не знал что подумать.

На кухне было уютно и тепло. Металлически трещал на стене забытый репродуктор. Я, недолго думая, заткнул ему луженую глотку, выдернув штепсель. У меня было не очень-то прибрано. Впрочем, для холостяцкого жилья, очевидно, терпимо. А что вы хотели?!

— Вот мы и дома, располагайтесь! — с нотками наигранного веселья и гостеприимства сказал я. Эта фраза была больше направлена в адрес нашей гостьи. Света здесь часто бывала и чувствовала себя свободно.

— Чур, я у окна! — быстро забила место Света.

Но на место никто и не покушался.

— Телевизор включать не будем? — поинтересовался я на всякий случай.

— Конечно, не будем. Такого добра и дома в избытке, — весело отказалась Света.

Я смотрел на Свету, нашу гостью. Казалось ничего необычного не происходило, но это только казалось. По голосу, манере обращения и по каким-то еще неуловимым признакам, я понял, что Света озадачена происходящим не меньше меня. Интересно, что она думала в тот момент?

— У меня есть немножко вина и сыра? Как вы смотрите на это? — обратился я к девчонкам, почти не сомневаясь, что они не ответят отказом.

— О чем разговор! Все мечи на стол, и побольше, побольше! — засмеялась Света. — Мы страсть какие голодные!

— Чуть-чуть можно, — еле слышно, промолвила наша ночная гостья и стеснительно потупила глаза.

— За чем дело встало! — беззаботно бросил я в который раз оглядывая девушек и думая о чем-то неопределенно хорошем.

«Девчонки! Девчонки!» — хотелось сказать мне. — Как хорошо, что вы здесь!»

Я, открыл тяжелую крышку в полу и спрыгнул в подпол. За сеткой, где раньше держали куриц, было углубление, а в нем цинковый ящик из-под патронов с Пашинского полигона. Скажу я вам! Сокровенное местечко! Кладовая дядюшки Икс! Я, в полусумраке, уверенно пошарил рукой и достал пару заветных бутылочек «Тырново». Чуть пыльные, они приятно холодили ладони рук. Градусов 12—15, самое то! Только убрать остатки куриного помета от дна. Что б никто не заметил! Сделано!

Из серванта на стол переехали: разнокалиберные фужеры на длинных ножках, из холодильника: сыр, яблоки — все, что было в моем холостяцком жилище; ну, еще и штопор.

Положив этот нехитрый набор, я вышел через сенки на двор. Пусть посидят минутку одни. Желтые фонари мутно блестели вдали, бросая длинные тени. Залаяла спросонья соседская собака, но тут же замолкла. Слышался только треск цикад. Это предвещало хорошую погоду на завтра. По пути я вдруг задался философским вопросом, «почему девушек либо нет, либо их две? Почему в жизни все так несправедливо?» — Но на этот вопрос я не смог ответить.

Недалеко от крыльца стояли две бочки с водой. Я неосторожно задел край и глянул в черное отражение. Оно колебалось. Поверхность маслянисто блестела. Черный человек смотрел на меня и прыгал из стороны в сторону. Я плеснул в лицо теплой, нагретой за день, водой. Хотелось прохлады, но она была как парное молоко и не освежала. Тем не менее я отчаянно бросал пригоршни в лицо! А голова моя не отдыхала, не чувствовала успокоения: «Кто она эта девушка?! Что это?! Откуда, куда ехала и почему оказалась здесь?! То что она красавица, не подлежало сомнению, как и то что девушка беззащитная, робкая, застенчивая! Тем более — странно! Еще было видно, что она домашняя, без выкрутасов и кандибоберов! Просто девочка, девушка, которую как будто знал всю жизнь. А как она мило улыбается?! Смеется?! — В моем сознании вспыхнули ее горящие глаза, нежный рот, овал лица. И вся она такая загадочная, неизвестная и одновременно прекрасная своей тайной. — Наш забытый богом Северный поселок, что в народе зовут Кулацкий, и такая девушка! Это разные полюса! Разные вселенные, которые никогда не должны были встретиться! Как она решилась? Что ей это стоило? Зачем она пришла? Ведь она идет по обрыву, по канату, шатается, балансирует, но идет! Не смотрит вниз! Идет в никуда! Нет! Это будет взрыв мозга! Будь что будет!» Бросив бросать бесполезную воду в лицо и немного обтеревшись шторой на веранде, я с натянутой улыбкой вернулся к девчонкам. «Будь что будет!»

«Тырново! Мое любимое «Тырново!"… и на закуску крупно и небрежно нарезанный сыр, яблоки. Я наливал вино не «жадясь», и нам скоро стало хорошо. Прелестные милые девушки сидели рядом как сестры. И если пару минут назад существовала небольшая неловкость, то она быстро испарилась. Наша незнакомка при ярком свете кухни и в тени от зеленого абажура, казалась немного задумчивой, ушедшей в себя. Она больше слушала, внимала и очень стеснялась. Мы вообще ничего про нее не знали, даже имени. А спросить?! Как спросить?! Вроде и можно было, но как-то не нашлось удобного случая. Тем не менее я исподволь, осторожно бросал на нее взгляды и присматривался к ней.

Она была моложе Светы, совсем девчонка. Хрупкая, нежная и немного бледная, как только увидевший свет стебелек. Грудь у нее была небольшая, руки тонкие, казалось слегка прозрачные. Она почти не пила, но никогда не отказывалась поддержать тост. Глаза ее — даже когда она смеялась — казались, существовали отдельно от нее и были необыкновенно грустны и печальны. Тонкие пальцы нервно сжимали фужер с вином, и создавалось впечатление, что она была одновременно с нами и как бы совсем далеко — в своем неведомом мире грез или фантазий.

Света, наконец, заметила мой откровенный взгляд, обращенный на нашу гостью, и украдкой из-под стола, показала мне увесистый кулак. Наверно я уже давно так смотрел. Я, пойманный на месте преступления, смущенно улыбнулся, отвел глаза и растерянно пожал плечами. Типа: «Бывает! Прости!»

Наша незнакомка казалась мне существом открытым и готовой на поступок. Ее странности не пугали меня, а напротив интриговали, и как-то заводили, если вообще уместно это слово здесь. Наше общество окружено такой кучей табу и условностей, что человек, особенно в большом городе, зачастую оказывается один. «Ты меня не трогаешь — я тебя. Мне плохо — я не показываю виду. Тебе плохо — ты молчи». Не люди — автоматы, с приклеенными вежливо-равнодушными масками, на том месте, где должны быть лица. У нас в поселке, пройди по улице: обязательно кто-то, о чем-то спросит, или улыбнется, или поздоровается. Конечно, может тебя, и пошлют, но и помогут, если необходимо, посочувствуют. Трудно представить если в городе начать здороваться со всеми подряд — примут за сумасшедшего. Мне казалось, чем меньше населенный пункт — тем лучше люди и чище, сердечней их взаимоотношения. Небольшие захолустные городки — лучше, чем большие. Деревушки — лучше райцентров. Что уж говорить про Москву, которая сама себя съедает. Сохранить открытость простоту, может даже детскую непосредственность — это большое счастье.

Мы продолжали мило беседовать, но незримая тайна, как дамоклов меч висела над нами и ждала своего разрешения.

Вот и кончилось вино. Я задумчиво повертел бутылку. Медали Любляны и Будапешта мы уже оценили. «Курица не птица — Болгария не заграница!» — пришло на ум. Часы в коридоре уже показывали около двух ночи, и мое красноречие начало давать сбои, и небольшие паузы стали зависать над столом… Во время одной из них — особенно долгой — наша незнакомка вдруг подошла к окну. Взглянула в непроницаемо черное стекло, (после часа ночи фонари на улице выключали) и, помедлив, как бы в раздумье, сказала одно слово:

— Пора!

Это слово упало как камень в воду. И все замолчали.

А у меня в голове запрыгали маленькие насмешливые молоточки: «Пора… Пора… Пора». И их веселый перестук был похож на карканье злобных ворон. Настроение сразу упало. Было ощущение, как будто кончился Новый год, отгремели тосты и салюты, все уже хорошо выпили, поели, а счастья нет. Так бывает: люди пьют, поздравляют друг друга с Новым годом, новым счастьем и отчетливо понимают, что никакого счастья не будет — просто еще один год ушел в тартары, сгинул бесследно в пучине времени. Когда гости уйдут: хозяева сольют недопитое вино обратно в бутылки, на следующий день доедят салаты; через пару недель вынесут наполовину обсыпавшуюся елку и воткнут ее в сугроб никому не нужную с обрывками серебряного дождя. И вновь начнутся серые бесконечные будни: когда дни, ночи, недели сливаются в одну безрадостную полосу, и порой за месяц, два, оглянувшись назад, ничего нельзя будет вспомнить. Но как хочется иногда верить и ждать чуда!… Хотя бы в новогоднюю ночь! Верить самому — и убеждать в этом других! Вот и сейчас случилось чудо, но уже нет! Сейчас оно исчезнет. Дед мороз со снегурочкой положили подарок под елку, а потом извинились и решили забрать его обратно. Так тоже бывает. Только старое оцинкованное ведро обложенное ватой и остатки конфетти под ним.

Я тревожно глянул на часы. Было почти два часа ночи.

— Как от вас добираться? — спросила девушка — после долгой паузы — и голос у нее сразу стал скучным и невыразительным.

— Автобусы уже не ходят, — уверенно и безапелляционно ответил я.

— Да! Я догадалась уже, — обронила она опустошенно и как-то съежилась, стала маленькой и беззащитной, как после удара.

Я понял, что мой тон не уместен. Вроде как злорадствую! Но это было совершенно не так. Это вырвалось случайно, без задней мысли и я уже гораздо тише добавил:

— Наш район и таксисты не любят. Можно попытаться на частнике, если повезет.

— В два часа ночи? — в сомнении произнесла она и посмотрела на меня отчужденно.

— Да! Это я погорячился, — выдавил я, отводя глаза в сторону.

Она была права! Надежд не было. Никаких.

— Мне одной идти? — промолвила она тихо, почти шепотом, и при этом вопросительно и тревожно посмотрела на Свету.

— Могу проводить,… То есть, конечно! — вдруг спохватился и затараторил я как пулемет. — И даже не стоит об этом говорить! Света, я быстро! Жди меня!

«Что я так подскочил? Сам не знаю!»

— Быстро?! — слегка усомнилась Света.

Она уютно устроилась в кресле, поджав под себя ноги и кусала ногти. Пожалуй, первый раз она внимательно и долго посмотрела на нашу гостью. Та в ответ виновато улыбнулась, но ничего не сказала, только опустила глаза в пол. Я уже был на старте. Куда делась моя дремота? Как рукой сняло.

Мы вышли в ночь вдвоем. Девушка не смотрела на меня, даже нарочито отстранялась. «Хорошо! Пусть будет так!» — мысленно согласился я, следуя за ней.

Света в последний момент, в коридоре, незаметно, но крепко до боли сжала мое запястье. Это, конечно, был красноречивый и понятный знак.

— За-крой-ся! — решительно и твердо, по слогам, заявил я.

Это был язык жестов. Каждый сказал, что хотел. На самом деле, я уверил ее, что все будет нормально. Ей совершенно не о чем беспокоиться. Я действительно тогда так думал.

На улице было совсем темно. Даже свет неба от облаков, обычно слабо отражавший огни города, практически сошел на нет. Черные громады домов, приземистые крыши только угадывались, улавливались сознанием. И то, только потому, что я здесь прожил всю жизнь. Прощально хлопнула калитка, захрустела щебенка под ногами. На улице посвежело, но ветра не было. Мы вынуждены были двигаться почти на ощупь. Мне это удавалось. Моя спутница чувствовала себя неуверенно и мне пришлось взять ее за руку.

— Зачем — мне все видно, — вздрогнув промолвила она, пытаясь освободиться от моей ладони.

— Только кошки видят в темноте! — сказал я, перехватив ее за кончики пальцев.

— Они да! И я! — упорствовала она и голос у нее стал немного странный.

— У тебя глаза как у кошки?! — попытался я пошутить.

— Может быть! — слегка вздохнула она.

— Кошки они ласковые?

— Я кошка, которая ходит сама по себе! — сказала незнакомка немного отчужденно.

Вообще, как только мы вышли на улицу, она стала другая. Пропали в ее голосе милые нотки, испарилась радость. Чувствовалось неуверенность и что-то необъяснимое: тревожное ожидание чего-то предрешенного. Она не так боялась чего-то, как закрылась, ушла в личину.

Я отпустил ее руку. Мы шли как чужие. Люди истуканы. Луна так и не появлялась и мы постоянно натыкались друг на друга. И я чувствовал, как она в очередной раз вздрагивает, и каждый раз мне было необыкновенно приятно касаться ее, и ощущать тепло ее тела, и легкий дурманящий запах духов и еще чего-то женского, девичьего, непреодолимо волнительного.

«Кто она? Неужели мы так расстанемся и я ничего не узнаю? Даже как ее зовут?» — такие вопросы иногда всплывали в моей голове, и даже легкий хмель от «Тырново» не мог снять их, а только сглаживал острые углы, размывал очертания.

Когда улица закончилась, мы свернули и вышли на остановку у «Маяка». Тут было светлей. От магазина струился мертвенно-голубой свет неоновых ламп, и одна из них пре противно мигала. Это было похоже на пытку. Наши мигающие бледно-зеленые лица, длинные тени и тишина не нарушаемая абсолютно ничем. Любую машину можно было с уверенностью услышать за километр, а то и дальше. Безмолвие угнетало, порождая безысходность.

— Очевидно ждать бесполезно! — промолвил я неуверенно, — Да и чего ждать?

— Наверное! — коротко согласилась она, и тяжело вздохнула.

— Надо идти! Хотя бы до Юбилейного.

— Хорошо, — не стала она возражать и опустила ниже голову.

— Можно пешком по шоссе, как ехали сюда, или, через школу и дамбу — это ближе.

— Вам совсем не хочется меня провожать?! — вдруг перешла она на «Вы».

Я промолчал.

Она, подумав, нерешительно подошла ко мне ближе, взглянула в лицо, и немного упрямо добавила:

— Это совсем не обязательно! Слышите? Я вам честно говорю.

Я увидел ее глаза горящие палочками в отблесках неоновых ламп. Черное обрамление волос, резкие тени и затрепетавшие ресницы. Лицо ее говорило об обратном. Оно как бы тянулось ко мне, оно было совсем рядом. И мне даже захотелось приблизиться к ней вплотную, коснуться ее волос, чтобы они защекотали мои щеки, нос, чтобы я ощутил ее горячее дыхание, тепло исходившее от нее, но я этого не сделал, даже отстранился и сказал сухо:

— Ну, вот началось! К чему этот пустой разговор?

— Я подумала, вы не хотите!

— Ерунда! — с наигранной бравадой бросил я и отвел глаза от ее настойчивого взгляда.

Ее взгляд тревожил меня. Я чувствовал беспокойство, но не мог понять что служит причиной этого. Я с усилием вновь поднял глаза и встретился с ней взглядом. Она смотрела прямо и открыто. Ее немного припухлые губы, строгий подбородок, влажно блестящий ряд перламутровых зубов, тонкий изгиб бровей, все было так неожиданно рядом. И тайна, — черные провалы в глазах. Когда так близко девушка смотрит буквально в двадцати сантиметрах это никого не может оставить равнодушным.

— Значит решено? — сказала она тихо, почти шепотом.

И я кивнул.

— Конечно.

Мы еще раз, прощально оглянулись на пустую дорогу, пытаясь уловить несуществующие звуки, всего того, что могло двигаться, но тщетно.

— Ведите! — сказала она и попробовала натянуто улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

— Тогда нам туда! — показал я рукой направление и мы тронулись в путь. Я выбрал короткую дорогу: через пролом в ограде, школьный сад, что садили выпускники и дальше через березовую рощу, лог и озеро. Это сократило бы наш путь почти вдвое. Девушка повиновалась.

Углубившись в сад, мы прошли мимо школьного крыльца с одним светящимся окном в холле, и свернули к роще. Черная гряда деревьев уступами спускалась к озеру. Ветра не было. Когда мы оказались меж берез, темнота опять плотно окружила нас. Листья берез почти неслышно шумели у нас над головами.

Я шел впереди, но уже не так уверенно. Девушка порой налетала меня, и я чувствовал ее упругую грудь у себя на спине, и легкий озноб пробегал у меня под лопатками. Хмель еще немного кружил мне голову. Удивительно, но я ни о чем не мог думать, как только о том, когда она вновь коснется меня. Это была, как будто, наша маленькая игра. Я уже не так спешил — и порой специально задерживал шаг, ждал, — и она не обманывала меня; она легко и испуганно дотрагивалась до меня вновь, и вновь; и мне опять от этого было необыкновенно радостно и приятно. Иногда — когда мы касались немножко дольше обычного — с ее губ слетало чуть слышное:

— Простите!

«Если бы ты знала как это приятно! — думал я и улыбался, — ты бы точно не извинялась. Какая же она все-таки хорошая!» Я мысленно представлял в темноте ее нежные губы говорящие это, выражение лица, даже чувствовал незримый ток, электричество, которое исходило от нас и возвращалось. Нам ничего не надо было говорить. Мы общались молча, жестами, прикосновениями… И совсем редкими, ничего не значащими, словами. Но в каждом таком незначительном событии был заключен глубокий смысл, который мог быть прочитан и он читался нами. Я был абсолютно уверен, что она чувствует, также как и я.

Ее «Простите», звучало иногда так тихо, а отстранялась она так медленно, что я думал, что могу постоять так чуть дольше, и она будет упираться в меня своей маленькой грудью, и я буду чувствовать ее всю, сквозь тонкую материю. Мне очень хотелось так постоять — и ощущать ее тело!

Пройдя березовую рощу, мы, наконец, начали спускаться к речке и озеру. Повеяло сыростью, болотными запахами и холодом. А когда мы подходили к мосту, вдруг что-то неуловимо изменилось. Исчезло наше единение! Исчезло то, что соединяло нас. Мы как бы стали опять сами по себе. Чужие путники, которые просто шли рядом. Мало того, что-то произошло еще. Необъяснимое. Я это понял без слов. Возникло тревожное необъяснимое чувство. Наконец она сказала:

— Господи! Что это? Чем пахнет?

— Это болото. Так пахнет всегда. Раньше было озеро. А потом берега заросли рогозом, камышом. Рыба пропала — остались одни лягушки.

— Почему вы мне не сказали о болоте?! Мы можем пойти скорей?! — проговорила она с нотками беспокойства и тревоги в голосе.

— Конечно, давай попробуем, а что случилось? — недоумевал я, пребывая в растерянности.

— Давайте быстрей, еще быстрей! Прошу вас, — умоляющим голосом попросила она.

— Да-да! Конечно! Это можно! — бормотал я, теряясь в догадках, и скоро мы почти бежали, взявшись за руки. Гулкие доски деревянного моста громко разносили топот наших ног. Хмель выветрился из моей головы.

— Умоляю — быстрей! — просила она со сбивчивым дыханием.

Я бежал уже во всю прыть, на что был способен. Девушка не отставала. Мы делали все возможное. Просто летели по деревянному настилу.

Закончился мост, дорога круто пошла вверх и девушка стала слабеть. Мы уже не могли бежать. Перешли на быстрый шаг. Я помогал ей как мог, но это получалось все хуже и хуже.

— Быстрей, быстрей, — шептала она, но ноги ее не слушались, появились какие-то хрипы в голосе.

— Что происходит? Что с тобой? Тебе, правда, плохо?

— Быстрей, — шептала она как заведенная, а вскоре остановилась и осела на землю. У меня с собой были спички. Я зажег сразу несколько штук. Осветил ее лицо и невольно отшатнулся. Лицо девушки было распухшим, надбровные дуги стали водянистыми, глаза заплыли, и под ними образовались мешки.

— Что случилось? — испуганно закричал я, не понимая что происходит. — Скажи, что с тобой, тряс я ее за плечи.

Разобрать, что она отвечает, не удавалось. Меня одолела паника. Я растерянно метался, а потом бросив приличия, взялся за нее как мог, сзади, обхватил и потащил наверх.

Как я тянул ее, и сколько это продолжалось, трудно сказать. Иногда она мне помогала — шла ногами — но большую часть пути я тащил ее волоком, а иногда на спине, забросив ее руки себе на плечи. Ее руки были как плети, безжизненны и вялы. Это был очень тяжелый марафон в моей жизни, но я старался, падал, спотыкался и поднимался вновь. Проклятая гора съела остатки моих сил, и казалось, мне не удастся выдержать этот крутой подъем. «Надо! Надо восстановить дыхание! — вертелась назойливая мысль. — Но как же она?! Что с ней! Нет! Все потом! Я смогу! У меня все получится! Только не останавливаться! Вперед! Вперед! Уже близко — обманывал я себя, пошатываясь от веса тела девушки. — Да когда же кончится этот подъем! Уф-фф! Ну теперь и правда совсем маленько осталось! Уже почти выбрались!» Спотыкаясь, на дрожащих от напряжения ногах, я вытянул ее к бетонному забору лесопилки. За углом уже начиналось шоссе, улица Объединения.

«Все!» Я, как подрубленное дерево, свалился у бордюра. Девушка растянулась рядом. Пот лился с меня ручьем и мы лежали грязные, беспомощные, но живые. Сердце мое выскакивало из груди. Я жадно хватал ртом прохладный воздух. «Сейчас! Сейчас я приду в себя! Мы справились!»

Прошло не меньше пяти минут, как неожиданно мои уши уловили далекий шум, а потом показались прыгающие по дороге огни. Это был лучик надежды. Я с трудом, пошатываясь встал и переместив ее к себе, сел посреди дороги. Машина быстро приближалась. Увидев нас, в такой позе, шофер замедлил ход. Я призывно замахал рукой, стал бить ей в грудь, показывать на лежащую ничком девушку, но водитель не остановился. Ловко сделав зигзаг, машина объехала нас. Молодой парень — с белым, перекошенным от страха, лицом — нажав на газ, скрылся. Когда он умчался, мне показалось, наступила еще более жуткая тишина.

Я испугался, нагнулся к ней, послушать ее дыхание. Но девушка дышала. Это придало мне новые силы. «Теперь, когда ты отдохнул, а она жива, ты сможешь продолжить! — сказал внутренний голос. — Давай! Это уже без подъема! Будет легче. Соберись!» «Ага! Помолчал бы уже!» — хотелось ответить ему.

Но делать нечего. Я опять взвалил ее на себя, и, покачиваясь, побрел к брусчатым двухэтажным домам, благо до них оставалось идти не так много. С неимоверным трудом, мне удалось добраться до первого дома. Я опустил тяжелую ношу на землю и в изнеможении постучал в окно, потом постучал в другое окно, потом в третье, четвертое. Не знаю, сколько прошло времени, пока открылась одна из форточек и грубый мужской голос проворчал что-то нелицеприятное в мой адрес. Не удивительно, постучать в окно в половине третьего и ждать от людей другого.

— Прошу вас, выйдете! Помогите, пожалуйста! Она умирает! — просил я, и не узнавал собственного голоса, такой он был противный и жалобный.

Но никто не выходил. Я опять продолжил, тарабанить уже сильней.

Наконец, спустя какое-то время, зажглись окна, скрипнула дверь, в доме. Послышались шаги, скрип крыльца. Это вышли две женщины в ночных рубашках и легких накидках на плечах. У одной я заметил в руках длинную деревянную скалку, которой обычно катают пельмени в больших семьях. Они осторожно и подозрительно подошли, и некоторое время стояли, молча, глядя на лежащую девушку.

— Ей надо помочь! — не столько сказал, как простонал я, опускаясь на корточки рядом с ней.

— Она жива? — спросила одна, что была коротконогая и в мужских сандалиях.

— Что с ней? — спросила другая.

— Не знаю, — с трудом выдавил я в ответ.

— Как это ты не знаешь?! — спросила первая и нагнулась к девушке ближе, стараясь послушать ухом.

— Не верю я ему, ни одному слову! — процедила та, что была со скалкой.

Я решил подняться и чуть отступил.

— Вызовите скорую! — попросил я, стараясь держаться уверенней и в тревоге кося глазом на маячившее сбоку деревянное оружие неуравновешенной женщины.

— Вызовем, вызовем, — проговорила с нотками угрозы, та, что стояла со скалкой, — ну что живая? — обратилась она к нагнувшейся женщине.

— Вроде бы да! Дышит, но слабо! Надо идти к Митрофанычу — у него телефон.

— Ну, иди, буди, а я за этим фраером «пестрожопым» пригляжу.

Такое обращение в мой адрес, мне совсем не понравилось. Но сейчас от меня ничего не зависело. Выбора не было. Спустя минут пять, во дворе собралось человек шесть-семь полусонных, наспех одетых людей. Все спрашивали: «Что с ней?!», и не получив ответа, шушукались, отойдя от меня шагов на десять.

Надо было ждать «скорую», а обстановка неожиданно начала накаляться. Пришло еще двое мужиков и с ними очевидно владелец телефона — Митрофаныч, высокий жилистый старик с окладистой бородой. Заслушав импровизированное вече, он отделился от собравшихся и раскачиваясь, на плохо гнущихся ногах, направился ко мне. За ним, как по команде, гуськом, потянулись остальные жители дома.

— Кхе! Кхе!… прокашлялся он, внимательно рассматривая меня. — Ишь ты! Эт ты ее притащил? — спросил он, хотя вопрос был лишним.

— Я, кто же еще! — недовольно сказал я.

— Хоть не бросил, — неопределенно покачал он головой. — Кто она тебе?

— Никто! — после паузы, выдавил я из себя, хотя это было не совсем правдой. — Я ее не знаю.

Сказав это я почувствовал себя не своей тарелке. Мне стало стыдно за свои слова. Вроде как это было предательство с моей стороны. Двадцать минут назад я думал совсем по другому.

— То есть ты даже имя у нее не спросил? — с нескрываемым сарказмом продолжил он и опять покачал головой.

— Не спросил, — сквозь зубы бросил я, с неприязнью глядя на дотошного старика.

— Вот молодежь пошла! — он обернулся к подходящим и обступавшим меня со всех сторон, жителям дома. — Это же надо до такого докатиться!

— Ну, а если спросил имя, это что-то бы изменило? — вяло отбивался я от него.

— Так ты расскажи правду, что ты с ней сделал? — подходя ближе сказал Митрофаныч переходя на шепот.

— Да абсолютно ничего не делал, не прикасался даже! — горячась промолвил я. — Правда!

— А где-то же ты ее встретил? — лукаво и вполголоса продолжил он. — Не с неба же она свалилась?

Старик был не простого десятка. Сам себе на уме. И разговаривать с ним у меня не было никакого желания, но очевидно, он был посланником от людей и игнорировать его вопросы было вряд ли разумно.

— В автобусе, — неохотно процедил я. — Потом она пришла к нам домой. Я на Северном живу.

— Сама? — уточнил он, с ехидцей.

— Ну, да!

— Ага! Понятно! Сама по себе шла, шла и пришла, — не поверил старик. — И что дальше?

Я замолчал, не желая продолжать этот бред. Но старик оказался цепкий.

— Рассказывай милок! — настаивал дедок. — Рассказывай! Легче будет.

— При чем здесь легче?! Ну, посидели, — небрежно бросил я.

— Выпили наверно? — вел он свою линию.

— Совсем чуть-чуть. А что тут такого.

— Да учуял, я от тебя запашок. Так. И что дальше?

— Смотрим, время два. Автобусы не ходят. Я отправился ее проводить.

— Что я с тебя тяну? Говори, да не мне, всем, пусть люди послушают, — обернулся он к собравшимся.

Молчаливое, но грозное большинство, явно было на его стороне.

— Ну, что, понятно, пришли на остановку… ни автобусов, ни машин каких, пошли пешком! Ничего необычного, школу прошли, лесок березовый, она нормальная была, а тут что-то и приключилась.

— Лесок березовый? — ехидно повторил старик и показал желтые зубы.

— Да лесок! — вспылил я. — Какая разница где мы шли?!

— Молокосос! Видали мы таких! — крикнула женщина в мужских сандалиях.

— У него на лице все написано!

— Да уже все понятно!

Раздались, со всех сторон, возгласы от подошедших. Женщина, со скалкой, стала заходить мне за спину. Деревянную колотушку она грозно положила себе на плечо. Так окружают собаки незадачливого путника, который по неосторожности посмел вторгнуться на охраняемую ими территорию. Обстановка накалялась! Я инстинктивно стал отходить к стене дома, стараясь обезопасить спину.

— Да что с ним разговаривать! — вновь стала наступать женщина в мужских сандалиях.

— Натворил «делов», теперь прикидывается, ничего не знаю, ничего не видел, — сказал один из мужчин подошедших в конце.

— Да я честно вам говорю! Что бы я ее тащил на себе полкилометра если бы делов натворил. Я вообще чуть не сдох!

— Ой брешет! По глазам вижу! Врет как сивый мерин! — отметала мои доводы, женщина со скалкой.

Ей так и не удалось зайти мне сзади, но она не оставляла надежду сделать это. Она периодически меняла место расположения и приходилось все время держать ее в поле зрения. Если бы ей удалось совершить задуманное — дело могло кончиться плохо. Что у разъяренной толпы на уме, никто не знает.

— Да зачем мне все это. — Отчаянно оправдывался я. — Вот врачи приедут, во всем разберутся.

— Женщины! Это правильно! — вдруг покряхтывая, неуверенно обронил Митрофаныч, — Давайте врачей дождемся!

Это первое трезвое рассуждение, подбодрило меня. Старик оказался не таким уж вредным, как показался в начале.

— Да мы и без них разберемся! — продолжала настаивать женщина, поигрывая скалкой.

— Не порите горячки. Успеется. За самосуд и загреметь можно! — останавливал ее и остальных, Митрофаныч.

— За этого много не дадут! — не унималась она. — Может даже спасибо скажут!

К моему счастью, в это время на дороге показался Уазик-«санитарка», с красным крестом на крыше. Девушку переложили на носилки и затолкали в машину через открытые задние двери.

Женщина в белом халате стала задавать мне вопросы: но, ни что случилось, ни имени девушки, ни фамилии ее, я не мог сказать. Сказал только свою и адрес проживания. Люди начали возмущаться и обступили нас со всех сторон.

— Вы не видите? От него разит!

— Что он с ней сделал?!

— Эта молодежь, без тормозов! — раздавались угрожающие крики со всех сторон.

— Так! Товарищи! Давайте без самодеятельности! — решительно сказала женщина-врач. — Я сейчас вам ночью тут диагноз не поставлю. Но мы во всем разберемся!

— Разберутся они?!

— Жди?!

— Разберемся! — обрезала она коротко, и грубовато взяв меня за рукав, предложила поехать с ними. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Меня посадили вместе с водителем на переднем сиденье, а врач осталась хлопотать в салоне.

Я не оборачивался, боялся обернуться, смотрел неотрывно на дорогу, убегающую под колеса, в голове у меня роились разные мысли. Все случившееся казалось кошмарным сном. Проехав по Лесной дороге, мы свернули на «Александра Невского» и приехали в ведомственную 25-ю медсанчасть от завода «Химконцентратов».

В больнице меня оставили в приемном покое одного, и скоро забыли. Или от холода, или от переживаний этой ночи, меня начал бить озноб. Зуб на зуб не попадал. Я обнимал себя за плечи, нервно ходил из угла в угол и даже приседал, чтобы согреться. Наконец, я узнал, что кризис у девушки миновал, и что это было результатом аллергической реакции организма на пыльцу, запахи от болотных растений, и она могла задохнуться. Еще врач назвала ее по имени — Маша. А меня женщина потрепала по голове и шутливо назвала «спасителем».

— У-фф! Неужели закончилась эта нескончаемая и тревожная ночь?! — сказал я сам себе глядя в сереющие окна.

Стало легче на душе. Робкий рассвет уже входил в свои права. Автобусы еще не ходили и я отправился в обратный путь пешком, через Сосновый бор, по беговым дорожкам спорткомплекса «Север». Дорога заняла около часа. Когда я подошел к дому, первые лучи солнца осветили трубу асфальтного завода, но на земле еще лежал легкий сумрак.

Стучаться долго не пришлось. Света открыла без промедления и с решительным видом встала в проеме двери. Она ждала, что я скажу. А я не желал ничего объяснять — просто не было сил. Мне тупо хотелось, как можно скорей добраться до подушки, и я это сделал.

— Все понятно! — раздраженно бросила она фразу, которая не предвещала ничего хорошего, и торопливо начала собираться: мельком оглядывая себя в зеркало, поправляя волосы, и нанося небрежно на губы помаду.

— Ничего тебе непонятно! Она в больнице, у нее аллергия, — наконец с трудом выдавил я.

— Это не умно — вы долго думали?! — зло бросила Света, даже не удостоив меня взглядом.

Я так и знал, что с этого разговора ничего путного получиться не могло. Я оставил свою девушку, пошел провожать другую, меня не было всю ночь — что тут сказать. Ни убавить ни прибавить. Чем больше оправданий — тем меньше веры. Надо хорошо выспаться, тогда, возможно, найдутся нужные слова. Я лег в постель: она была теплая, согретая, и пахла дешевой польской «Шанелью №5». «Света! — хотелось сказать ей. — Не виноват я! Так получилось!»

Дверь в сенях громко хлопнула. Не было сил даже закрыться и голова моя начала проваливаться в небытие. Я засыпал, тем не менее, с улыбкой: вспоминал грустные глаза Маши, хрупкую угловатость девушки, белое платье и маленькую прекрасную грудь. Ее тихое: «Простите,… простите!». Почему я не обернулся там, наверху, и не сжал ее ладони в своих руках? А ведь я мог это сделать! Я точно мог это сделать, я чувствовал это! И мы постояли бы у школы, и не пошли бы в это проклятое болото.

Я даже не стал бы ее целовать, только бы она доверчиво прижалась ко мне. А она бы прижалась ко мне, и я бы чувствовал ее маленькие теплые комочки у себя под сердцем. Так можно было простоять всю ночь. А может, когда-нибудь я увижу их без одежды — наяву, стоя на коленях или в постели? Как хорошо представить, порой, девушку без одежды — и тем более девушку, которую ты, наверное, немножечко спас и чувствовать себя слегка героем или рыцарем. Мягкое одеяло сна забирало меня, тепло укутывало со всех сторон. Как хорошо, что все кончилось. Я уже засыпаю. Вот уже почти окончательно сплю и мне очень хорошо. И мир такой голубой и розовый и люди вокруг прекрасные, с добрыми лицами.

А что это? Почему многоэтажные дома стали изгибаться, они же каменные. И белая церквушка нагнула свой купол, так и бросится в пляс, а по крышам ездит велосипедист. Ему совсем не страшно, а с соседней крыши ему кто-то подпевает на дудочке.

Когда я окончательно попал в объятья Морфея, мне снился теплый необитаемый остров с белым горячим песком. Коралловые рифы. Они как распахнутые руки, выдавались далеко в море, полукружьями окаймляя неглубокую лагуну с диковинными рыбками. По этому мелководью бродила девушка в белом легком одеянии. Она поддерживала края платья руками и плескала ногами в проплывающих рыбок. Рыбки, тем не менее, не боялись ее и приносили во рту крупные жемчужины. Девушка подставляла ладони, и они складывали их туда. Когда драгоценностей набиралось с горкой, она весело сыпала их на голову, плечи и при этом кружилась. Жемчужины искристым веером разбрасывались вокруг, заливая округу волшебным светом.

Чего не может быть, но…

Проснулся я ближе к обеду, тело казалось разбитым, сознание работало плохо, тормозило. Подставил голову под кран с холодной водой, взбодрился, тщательно вытерся и сел к столу подперев голову руками. Даже чая не согрел, ничего не хотелось. «Солнце заглядывало в окна, соседский полосатый кот, как цирковой, крался по воротам, заинтересованно поглядывал на птиц щебечущих на яблоне! Вся природа умытая, чистая, в ожидании жаркого полудня, так бы радоваться и радоваться, а на душе невесело. Все не так! Что-то обрушилось, придавило плитой! Что делать? Мыслей никаких! Пустота! Маша! Но я же ее совсем не знаю! Ровным счетом! Только ни на чем не основанные фантазии. Я ее придумал. От «а» до «я». Она просто одна тайна. Кто она? А Света? Почему я так опрометчиво отказываюсь от Светы?! Я же тоже был от нее без ума! Хотя мы не говорили о свадьбе, но это подразумевалось, витало в воздухе. По дуется, по дуется, и все встанет на свои места. Или не встанет? Или не надо?! Куда меня несет. Но я не могу быть таким непостоянным. Разрушить целый год отношений просто. А вот создать новое — большой вопрос. В голове калейдоскопом вспыхивали картинки прошлой ночи. «Всего один вечер, ночь и как резко все изменилось. Очарование незнакомкой! Немыслимое возможно! Ожидания чуда! Ее смех! Скромные опущенные ресницы. Безотчетные фантазии! Страх, прикосновения, разряды тока, электричество. И ничего! Пустота! Тайна ушедшая в пучину!» Одни развалины замка, которые воспаленное сознание возводило, строило и ничего не построило. «Это называется: «сам дурак!» Слава богу жив остался, а то бы лежал сейчас в какой-нибудь больничке со сломанными ребрами и пробитой головой!»

Следующий день и вся неделя, оказались для меня не лучшими. И все равно была причина, по которой я просыпался с улыбкой, и ложился спать с надеждой на перемены в ожидании следующего утра. Может я ждал какого-то подарка судьбы? Что-то обязательно должно было произойти. Ничего не уходит бесследно и не уходит в пустоту.

Света упорно клала трубку телефона, как только слышала мой голос, а тут еще испортилась погода: подуло с востока, заволновались деревья, подошел грозовой фронт, собирая и сжирая всю голубизну неба и фиолетовые тучи затянули все, вплоть до аэродрома. В такую мрачную субботу, вечером, среди порывов ветра, я неожиданно услышал, как кто-то аккуратно щелкает ручкой калитки.

«Кто там такой нерешительный, ведь не заперто?» — пронеслась у меня мысль. Я вышел, помог открыть дверь и реально остолбенел, потеряв дар речи. Удивлению моему не было предела! Это была моя спасенная. Глаза ее не были опущены, а смотрели широко и смело, а реснички часто вздрагивали. Длинные с пробором и челкой волосы открывали маленькие ушки с крохотными золотыми сережками. Все признаки болезни у нее прошли, и выглядела она чудесно.

— Здр-р-равст-вуй! Здрав-ствуйте! Проходи… д-дите! — пробормотал я растерянно и одновременно приветливо, не в силах переварить увиденное.

Я действительно обрадовался ее приходу. Да нет это слово совсем не характеризует мое состояние. Что значит «Рад!!» Я был вне себя от счастья! Я чувствовал себя на седьмом небе. Сидел там на облаке и боялся дышать. Но честно. Я почему-то чего-то такого ждал. Внутренне безотчетно. Ну раз случилось одно чудо, почему не может случиться другое?! Неужели сказки Северного поселка не кончились. Не ущипнуть ли себя!»

На мое приветствие и приглашение Маша отрицательно помотала головой.

— Будешь стоять здесь? — растерянно с придыханием спросил я.

Она утвердительно и смешно кивнула, обжигая меня взглядом из-под тени ресниц. Я не мог прочитать ее выражение лица. Она смотрела на меня и как бы мимо. Установилась неловкая пауза. Мой взгляд невольно скользил, по ней.

Одета девушка была в тщательно наглаженное клетчатое коричневое платье из грубой ткани: на воротнике и манжетах, оно было обрамлено белыми вставками; ноги ее обнимали белые босоножки, а в руках у нее была несерьезная светлая сумочка. Я почему-то вспомнил выпускной вечер и наших девчонок с класса. Они были такие же нарядные и смешные. Мы стояли молча. Я растерялся, не зная, что сказать. Наконец она нарушила молчание:

— А где ваша девушка?… Ее нет?

— Ее нет, — односложно сказал я, сбитый с толку и пытаясь поймать ее взгляд

Очевидно от волнения у меня перехватило дыхание.

— Я хотела бы с ней поговорить, — неуверенно промолвила она, не допуская, чтобы наши глаза встретились.

— Я тоже, — вздохнул я.

— Может, я подожду ее у вашего дома? — предложила моя нежданная гостья.

— Это скорей всего бесполезно.

— Не знаю. У меня есть время! — проговорила она с нотками упрямства, открыто и пронзительно, взглянув на меня из-под длинных ресниц.

— Ты не пройдешь? — одновременно спросил и предложил я, кивнув на дом.

— Не беспокойтесь. Здесь есть скамейка, — виновато и извиняюще улыбнулась девушка.

— Почему ты не хочешь зайти? — чуть суше сказал я, уже понимая, что она не отступит от своего решения.

— Я не хочу об этом говорить, — промолвила она без улыбки, и реснички ее затрепетали.

— И все же? — настаивал я, чувствуя что говорю не то.

— Разве это надо объяснять?

— Не знаю! Так будет лучше.

— Если придет ваша девушка, то лучше встретить ее здесь, чем в доме!

Она сверлила меня взглядом и не выдержал, отвел глаза.

— Да, но она не придет. Это пустая трата времени. — совсем сухо сказал я. — Мы неделю не общаемся.

— Я все равно подожду на улице… и уйду. Я чуть-чуть посижу. Вы идите, не беспокойтесь, — она так умоляюще посмотрела на меня, и так захлопала ресницами, что я не удержался, улыбнулся в ответ, и молча глупо кивнул:

— Хорошо.

Что в этом было хорошего? Сам не знаю. Конечно ничего. Сделав над собой усилие, я ушел, но на душе скребли кошки. Постоял во дворе, что-то вспомнил, потом снова забыл, что хотел, сделал несколько кругов по огороду. Желание вернуться к ней казалось, непреодолимым, меня тянуло к ней, но я этого не сделал. «Да! Я так растерялся, но так обрадовался! Я очень хочу с ней поговорить! Тогда зачем я согласился, ушел? С моей стороны непорядочно ее одну там оставлять. Даже если так, как теперь возвращаться? Что я скажу?! Тогда не нужно было уходить.» Нет, наверно правильно, что я ушел!» — пытался успокаивать я себя, но места себе не находил. «И все-таки почему я не настоял, позволил ей уехать!» Я ненавидел себя за эту безвольность, бесхребетность. Но дело сделано. Я упустил свой шанс. «Такая девушка! И такой болван! Восторженный пустой болван. Это мог сделать только я!»

В воздухе пахнуло близким дождем. Я зашел в дом. Холодные комнаты были не уютны и пахли старыми журналами. Лучшее, что можно было придумать — затопить печь, но в такую погоду это проблема. Я сходил за дровами. Толстым тупым ножом привычно и ловко нащипал лучины. Огонь не хотел разгораться. Дым упорно шел в кухню, а не в трубу. Так бывает, когда в печных колодцах образуется пробка из сырого влажного воздуха. Комната наполнилась едким дымом. Меня пробил кашель, глаза слезились. Я открыл маленькую чугунную дверцу рядом с трубой и бросил в кирпичный колодец зажженную газету. Воздушную пробку прорвало, в трубе загудело, и огонь весело заскакал по тонким сосновым полешкам. «Наконец-то!» — облегченно вздохнул я и глянул в окно. На улице начинался дождь. Крупные редкие капли падали на листья малины, и они тряслись как сумасшедшие. Ветки ранетки качало. Стало заметно темней.

Дождь то усиливался, то стихал, чтобы спустя минуту начаться с новой силой. Железо на крыше периодически гремело, будто на него горстями сыпали мелкую дробь. На мгновение яркая вспышка осветила местность ярким фосфорическим светом. Над головой раздался треск и тут же протяжно, и оглушительно грохнуло. Дом содрогнулся, и казалось, присел. Жалобно зазвенела посуда в серванте.

Люблю дождь весной, летом… и больше всего, когда он сопровождается грозой. Мне нравится, когда небо лопается от громовых раскатов и перечеркивается вдоль и поперек огненными всполохами. Я открыл настежь дверь, убрал занавеску и стал смотреть на струи воды, которые падали с неба. Они заливали грядки, тонкой пылью, отбивались от досок крыльца, холодили руки, одежду. Гроза в своем доме — совсем не то, что в городской квартире!

«Я не могу перестать думать о ней, — поймал я себя. — Она все время в моих мыслях. Успела уехать моя спасенная до дождя? Наверно едет сейчас в теплом автобусе?» — подумал я и машинально прошел в зал, уперся носом в стекло, чтобы боковым зрением захватить скамейку: но было уже слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Вдруг яркий разряд молнии вспышкой озарил округу, и… О! Черт!!! Черт!!! Черт!!! Я увидел на скамейке одинокую маленькую фигурку девушки!!! Маша сидела сжавшись в комочек. Без зонта, совсем промокшая, с распущенными по плечам волосами. На коленях у нее была знакомая светлая сумочка и наверно от холода, она почти касалась ее подбородком. Эта картинка на мгновение высветилась и пропала. Жалость и недоумение вспыхнули в моей душе. Я, как угорелый, набросив штормовку, бегом отправился к ней. Завел ее в дом безропотную, тихую и безмолвную. Посадил на маленькую табуретку у печи. Она не сопротивлялась. Мы молчали. Наша кошка покинула насиженное место и удивленно нюхала наши мокрые следы на полу.

Скоро молчание начало тяготить меня. Это было неприятно, но в голову ничего не приходило. Совсем ничего — кроме жалости. Я не мог забыть вспышки молнии, и ее сжавшуюся в комочек без зонта, совсем промокшую с распущенными по плечам волосами. Ну что же она себя совсем не жалеет? Идет в разнос! Знает, что так не делается, но делает. Сжигает себя! А я ушел как последний кретин. Да настоящий кретин. Другого слова не подберешь! А как печально и красиво ее лицо. Бледное, не улыбчивое, и даже трагически обреченное. Лицо мадонны. Она как цветок, — надломленный брошенный на асфальт. Хрупкая нежность цветка можно растоптать сапогом, а можно возвысить до небес. А если бы я не увидел, и не вышел?! Если бы! Если бы! Что обсуждать свою очередную дурость! Стоеросовый болван! Что ни сделаю — все не так! Но почему она не ушла? Это было необъяснимо!

Мне казалось, что у нее есть какая-то незримая свобода, отсутствие предрассудков. Ее нелогичные поступки, при всей их абсурдности, имели неизвестный мне стержень — скрытую правду — о которой знала только она. Я видел только вершину айсберга, одну десятую часть, а все остальное было скрыто от моего сознания, но, тем не менее, ее поступки подчинялись именно этой подводной части.

— Как зовут вашу кошку? — промолвила она, наконец, после долгого молчания.

— Вообще-то Муся или кисс-кисс. Она на то и другое откликается.

— Муся, Муся, — Маша ласково погладила ее по спинке, потрепала за ушком, хотела посадить к себе, но Мусе не очень нравилась ее холодная мокрая одежда и она вырывалась.

Под табуреткой начала образовываться маленькая лужица.

— Она не сразу привыкает к чужим, — как бы оправдываясь, промолвил я.

— Муся ну куда же ты, — ласково пыталась она образумить уходящую кошку.

— Вообще-то она у нас ласковая.

— Ваша Муся меня не любит. А я очень люблю кошечек. Мама не хочет, чтобы у нас дома были животные.

— Их часто бросают — когда они надоедают.

— Я бы не бросила.

— Никогда?

— Думаю да!

— Все, наверное, так думают, когда берут. А сколько их бездомных потом?!

Я говорил о кошке, а думал о Маше. Ливень не испортил ее внешности. «Милые девочки, они прекрасны своей свежестью. Это тот период, когда косметика не нужна. Все естественно от природы. Молодость: ни морщин, ни печати усталости на лице, и оно прекрасно и свежо слабым слегка проступающим румянцем. Никогда еще мне не доводилось так близко и наедине общаться с таким нежным созданием. Подумать только: много лет она росла, училась, была хорошей девочкой-паинькой, которой гордились учителя и родители! Может быть, ей просто надоело быть такой умной и послушной». Как далеко и отнюдь не целомудренно иногда витают мысли молодых людей, когда они смотрят на таких девочек. Но что думать о пустом и несбыточном!

Шум дождя по железной крыше то усиливался, то ослабевал, порывы ветра доносили на кухню запахи озона и свежести, но от печки шло приятное тепло.

— Ты наверно сильно замерзла? — спросил я, — может подложить дров?

— Да так, — неопределенно промолвила девушка. — Не надо!

— Я могу!

— Правда не стоит!

— Почему ты не ушла, когда начался дождь? — поинтересовался я.

— Я не думала, что он будет такой сильный.

— Ты хочешь заболеть?

— Я крепкая, я очень крепкая, и почти никогда не болею.

— У меня есть старая куртка из овечьей шерсти! — вспомнил я. — Принести?

— Это уже не поможет! Я если честно, мокрая насквозь.

— Совсем?

Маша сделала попытку улыбнуться, и она у нее получилась очень виноватой.

— Совсем, совсем! Даже трудно представить!

— Ну, вот что, — сказал я довольно решительно, и нагнулся к ее лицу, стараясь заглянуть в глаза, — я тебя наверно оставлю здесь. Закрывайся, раздевайся и сушись!

— Что значит раздевайся? — неуверенно произнесла она и посмотрела строго.

— Ну как хочешь, только так быстрей! Я уйду, совсем, и буду ждать тебя пока ты не обсохнешь.

Ресницы девушки захлопали, она неуверенно посмотрела на меня снизу вверх, как бы определяя, насколько мне можно доверять.

— Да-да! — добавил я еще решительней, не терпящим возражения голосом. Легонько приподнял ее за плечи и подвел к двери. — Замка нет, но ты вот так: швабру за ручку протолкнешь, и будет надежно. Ничего не бойся. Договорились?!

Лицо ее посветлело. Она, молча, кивнула в ответ и глянула на меня с благодарностью.

Когда я уходил, то оглянулся. Она смотрела в мою сторону с каким-то странным выражением, сквозь меня, будто я… совсем не я, а кто-то другой. Лицо ее отражало что-то мне неведомое и запретное, и вся она казалась, светилась внутренним светом.

«Милая, но непонятная! — промелькнула непрошенная мысль у меня. — Но у девушек наверно такое бывает! А какое у нее чудесное имя! И прямой обезоруживающий взгляд. Посмотрит из-под ресниц — как напалмом прожжет, оставляя раны в душе. Вот бы научиться мысли читать! Сколько нового и интересного про девчонок можно было бы узнать!» — промелькнула у меня шаловливая мысль. Но к черту! Сказал — выполняй!

Я, с грустным выражением лица, прошел на веранду. Здесь было заметно холодней и не уютней. Но в больших клеточках рам, со всех сторон, гроза чувствовалась сильней. Дождь не стихал, а может даже усилился, но молнии сверкали не так сильно. Я сел, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Когда идет дождь хорошо думается. Но гроза не занимала мои мысли. Я вдруг живо представил, что происходит на кухне. «Вот Маша, пробует на прочность швабру, подходит и закрывает ей дверь. Проверяет, надежно ли закрыто, нет ли щелок, и только после этого… руки ее неторопливо скользят за голову. Пуговицы на спине непослушны. Наконец, платье расстегивается. Взявшись за подол, она чулком, наизнанку снимает его. Тело ее при этом соблазнительно изгибается. Мокрое и тяжелое платье она вешает на спинку стула и придвигает к дверце горячей печки. Платье нагревается и от него начинает идти пар. Она подходит к закрытой двери слушает, но не улавливает никаких звуков и только после этого доходит очередь до лифчика. Он тоже мокрый, как и всё на ней. И как резиновая лягушка липнет к телу. Какого он цвета? Наверно белый?! Или нет — голубой. Руки девушки привычно скользят за спину… Хорошо бы взглянуть на это хоть одним глазком?! В самую малую щелочку. Но конечно, это никак не получится! И даже если было возможно! Разве…

«Стоп!!! Там же есть ОКНО!!!!!» — Пронзила меня молния! Я вскочил как подброшенный пружиной.

Эта мысль моментально лишила меня покоя. Я нервно и ожесточенно заходил, меряя четырехугольник веранды. «Черт побери!!! Вообще — то это все не очень?! Ведь я обещал! Что стоят тогда мои слова?! — Я вспомнил ее глаза. Ее доверчивые глаза, они смотрели сейчас на меня! Что я делаю?! О чем я думаю?! Делая усилие над собой, я опустился на стул. Меня всего скрутило. Я буквально чувствовал физическую боль. «Но я ведь все равно не высижу здесь! Ни за что не высижу! Точно знаю. Стоит ли терять время?! Нет! Этого не нужно делать! Конечно, не стоит. Не стоит? Но так хочется, что просто нет сил!!!»

Виновато, прикусив губу, я в нерешительности поднялся, вздохнул и обратно сел. Но спустя секунду вновь встал, ломая пальцы, и вновь опустился, опять встал и, наконец,…и, наконец, с замирающим сердцем, испытывая угрызения совести, вышел в дождь. Ноги сами понесли меня к северной стороне дома, к кухонному окну. Я чуть не упал на скользкой дорожке, так торопился! «Вот и Бог не хочет, чтобы я подсматривал!!!» — мелькнула совестливая, непрошеная мысль и сразу погасла как случайная искра, вылетевшая из костра.

Белые занавески закрывали только нижние две трети окна. Встав на высокий приступок фундамента, я вытянулся и ухватился за ставню. Она предательски жалобно скрипнула удерживаемая слабым крючком. «Этот звук можно услышать из дома!» — это я знал наверняка. Опасаясь быть обнаруженным, я выждал бесконечно долгую минуту, с замирающим сердцем вытянул вверх голову и осторожно глянул поверх занавески.

«Ни фига себе!!! Ни фига!!! Вот это да!!!» — задохнулся от увиденного я и чуть не свалился обратно. Картина, которая открылась мне — захватила меня целиком! Я сразу ощутил жаркую волну, подступившую к горлу, сердце забилось в учащенном ритме готовое выпрыгнуть из груди! Моя ночная гостья действительно была без одежды!!! Обнаженная и прелестная — она стояла у печки, в чем мать родила!! Девушка спокойно сушила волосы, сбивая их легкими движениями. Я видел Машу только со спины. Лопатки ее двигались, волосы струились по плечам, спине и были такой длины,… что немного не достигали белых аккуратных половинок начала ног с белым отсутствием загара в виде чайки. Дыхание мое остановилось, я боялся вздохнуть или шелохнуться. Маша часто встряхивала головой и подносила локоны волос ближе к печи. Выхватывала новые прядки и вновь сушила.

«Когда же моя гостья обернется?! Когда же?!!!! Когда?! — настойчиво желал я! — Какая стройная и нежная она сзади, а что будет, когда она обернется?!» Наконец, Маша прекратила свои занятия, встряхнула последний раз головой, разбросав волосы по плечам, и сделала несколько шагов к двери кухни. Она ступала свободно и просто — как будто на нашей кухне — ей ходить раздетой было совсем привычно. Приблизившись к двери, Маша приложила к ней ухо и прислушалась. Это было очень забавно и смешно, я видел ее всю голенькую как на ладони, а она слушала меня там, через дверь. И, наконец, — это свершилось — она повернулась и пошла обратно!

«О боже!!!… О боже!!! Боже!!!! Нужно хорошо держаться, а то я грохнусь и что-нибудь сломаю! И поделом! Проклятый обманщик!»

Но как она была хороша!!! Черт побери!!! Да разве хороша?! Эх! Нет таких слов! Зачем девчонки носят свои платья и другие штучки, если они так прекрасны без них! Если бы они знали, как пацаны хотят увидеть их без всего этого!!! Вот эти милые грудки, качающиеся в такт шагов, с розовыми упрямыми сосками, и стройный втянутый живот, с таким ласковым вдавленным пупком. И самое главное, что есть у девушки, прикрытое легким темным треугольником волос!! Этот вытянутый треугольничек прячется где-то между ног — играет, двигается от ее ходьбы, просвечивает, и взгляд, ну совершенно не оторвать! Это класс! Это нечто необыкновенное и сногсшибательное! Это то, что всегда недоступно и пленительно! Это нельзя смотреть пацанам! У меня даже закружилась голова и перехватило дыхание от увиденного. Но Маша даже не подозревала о моих шалостях.

Наконец, я почувствовал, что совсем промок. Хотя карниз и защищал меня от прямых струй дождя, все же порывы ветра приносили изрядные порции влаги. В ботах у меня уже было полно воды, но я, ни за что не хотел бросать своего занятия, только старался придвинуться ближе к стене дома, где меньше доставалось от непогоды. «Походи еще немножко! — просил я ее мысленно, — никогда еще голые девушки не ходили у нас так запросто. Походи — и я посмотрю на тебя!! Мне так хочется посмотреть еще раз, еще чуть-чуть! Ты же такая красивая, такая восхитительная… нежная… открытая и свободная! Что тебе стоит порадовать меня еще раз. Ну, один раз! Самый маленький разочек! И все!»

Но как, ни жаль! Моя ночная фея не вняла моим молитвам, а решила одеваться. Видимо ей тоже не очень хотелось этого делать. Маша трогала одежду, хмурилась и тяжело вздыхала. Наконец, она сняла со спинки стула розовые плавочки, нагнулась и поочередно вступила в них. Протянув их по стройным ножкам, высоко и плотно натянула на живот, последний раз дав мне мимолетно насладиться узким гребешком волос между ног. Розовый бюстгальтер, очевидно, не высох и она, приложив влажную материю к груди, сморщилась смешно, и немного подумав, свернула и сунула его в сумочку, а шерстяное платье еще не совсем просохшее с трудом через голову одела на голое тело.

— Так! Так! Достаточно! — мысленно произнес я рывком спускаясь с приступки фундамента. Да! Я уже чувствовал, что задержался без меры и мне пришлось поспешно ретироваться и мчаться стремглав назад. Я вновь чуть не растянулся на повороте и еле успел! Когда она появилась в сенях, я уже сидел мокрый на стуле, у открытой двери, и с меня лилось не меньше чем с нее, когда она уходила.

— Спасибо за печку. Так тепло и здорово! — промолвила она с добрыми нотками в голосе, когда я услышал ее шаги у себя за спиной.

— Я рад Маша! — обернулся я к ней. — Так будет лучше.

— Правда, шикарно! Других слов не найду — я вам так благодарна. Вы очень добрый и хороший!

«А какая ты хорошая — не представляешь!!! У меня до сих пор руки дрожат!» — подумал я, стараясь быть спокойным, и пытаясь никак не выдать душевного волнения. Я глядел на нее, и только что увиденное, яркими образами всплывало у меня в сознании. Мои глаза видели ее вновь без этого сурового клетчатого платья. А она наивно хлопала ресницами и мило улыбалась.

— Хотела спросить, — вдруг промолвила она, бросая взгляд в соседнюю комнату. — Видела у вас гитару. Вы играете?

— Немножко.

— Может, когда-нибудь, я услышу вас? — лукаво щуря глаза, сказала моя гостья.

— Моя игра тебе быстро надоест, и ты непременно попросишь спеть, — разведя руками констатировал я.

Она улыбнулась, как будто своим мыслям.

— Наверно так и будет. А что тут плохого?

— А пою я скверно и даже отвратительно, — пришлось сознаться мне.

— Совсем?! — не поверила моя гостья.

— Увы! Без сомнений. А в гитаре не важно как ты играешь — главное как ты поешь.

— Не задумывалась, — с нотками сожаления промолвила она.

— Это правда. Ты знаешь, сколько заблуждений окружают нас, — это была ключевая фраза. Спусковой крючок. Я почувствовал, что меня понесло. Если девушка нравилась мне, меня несло. И чем сильней — тем больше, и я продолжил не в силах совладать с собой, — это и в живописи и литературе так. Люди думают, если человек умеет рисовать, то он уже художник.

— Вы так не считаете?

— Человек, который может точно нарисовать, еще совсем не художник, он просто хорошо владеет карандашом. Он ремесленник, а не творец и возможно им никогда не станет. Так можно любого учителя русского языка назвать писателем. Да! Он грамотно пишет, правильно излагает на бумаге свои мысли, возможно даже прекрасно разбирается в литературе и учит учеников, как писать сочинения — но все же до писателя ему далеко. До хорошего я имею в виду.

— Пожалуй насчет учителя, я с вами соглашусь. А у вас на гитаре шесть струн или двенадцать?

— Шесть — одинарный набор.

— Жаль конечно!

Мне осталось непонятным, что ей было жаль: или то, что струн только шесть — или, что у меня голоса нет. Я не успел ей ответить, как Маша неожиданно заметила состояние моей одежды.

— А что с вами? Вы тоже с ног до головы? — удивилась она, увидев меня, насквозь промокшего.

— Я люблю ходить в дождь, — пробормотал я, не задумываясь, первое, что пришло на ум.

— Вы не боитесь грозы? — удивилась она, оглядывая меня недоверчиво и со скептицизмом в лице.

— Я люблю её, — заверил я без тени сомнения. — Гроза в июле — прекрасно!

— Это все равно холодно, неуютно! — неуверенно возразила девушка.

— Первую минуту! А потом здорово: только нельзя стоять.

— Бр-р-р! — сжав кулачки, выпалила она.

— Надо двигаться.

— И вы один — так долго ходили по дождю?! — изумилась она.

— Ходил. А как дети бегают по лужам и получают удовольствие, — продолжал я нести околесицу. — Это как настроиться. Вспоминаются ощущения чего-то давно забытого и утраченного. Такой заряд: энергии, бодрости… нового и свежего!

— Вы так вкусно рассказываете! — удивленно и с интересом промолвила моя гостья.

— Потому что это правда, — соврал я.

— В этом наверно, что-то есть? — неуверенно предположила девушка и слегка задумалась.

— Конечно — какие сомнения!

— Может и мне попробовать — возьмете меня? — неожиданно предложила она.

— Наверное! — смущенно улыбнулся я.

— У вас сомнения насчет меня? — сморщила она лобик, и капризно вытянула губы.

— Ничуть. В следующий раз обязательно.

— В следующий? — разочарованно протянула она.

— Конечно.

— Почему в следующий? — недоумевая, спросила меня Маша.

И мы встретились глазами, и я утонул в них. Так хороши они были. Так волновали меня. Я определенно чувствовал, что со мной что-то происходит.

— В очередной раз непременно, — как мантру пробубнил я, чтобы хоть что-то ответить.

— А зачем ждать? — сказала она, и глаза ее озорно заблестели.

— Ты серьезно? — немного опешил я, прикусывая губы.

— Конечно! Только сейчас! И сию минуту! Иначе,… иначе… в общем: или не будет дождя, или меня, или вообще ничего!!

— Как же так Маша?! — недоумевал я. — Ты только просохла?! — пытался образумить я ее.

— Я все равно пойду — если пойдете вы! — решительно промолвила она и посмотрела на меня открыто, и даже дерзко. Ее взгляд и голос привели меня в легкое замешательство. Мне показалось в эти секунды, что незримая преграда ломалось в наших отношениях. Видимо Маша, тоже почувствовала это, и в глазах ее, одновременно с вызовом и бесстрашием, читалось что-то еще. Она смотрела на меня долго и неотрывно — дожидаясь моего ответа. Наконец я не выдержал и сказал не совсем уверенно:

— Без шуток…?!

— Конечно! — глаза Маши горели огнем.

— Готова? Мы сейчас пойдем в дождь? — спросил я, хотя это было лишним, я понимал, что она не отступит.

— Мы пойдем в дождь!!!

Вот это был поворот! Ночь, дождь как из ведра, всполохи грозы, а мы решили покинуть наш дом.

Взявшись за руки, мы вышли в ночь, и ледяные струи огненным холодом беспощадно полились нам за шиворот, проникая всюду, где только находили сухое местечко. Скоро таких мест не осталось, но нам не было плохо. Нам напротив, было очень хорошо. Я приостановился, не отпуская ее ладонь: она с ходу по инерции развернулась на полушаге. Мы оказались лицом друг к другу. Я не отпускал ее руку, нашел в темноте вторую. Она приблизилась ко мне: близко, потом еще ближе, потом вплотную. Струи дождя текли по голове, лицу, распущенным волосам Маши. Темные волосы фосфорически поблескивали, обрамляя овал лица, и бросали на него таинственную зыбкую тень. Свет из окон веранды скрадывал черты, и нельзя было рассмотреть ее глаз. Они казались очень глубокими и черными — как смотришь на дно бездонного колодца. Мы стояли очень близко, и я чувствовал ее маленькую теплую грудь. Она доверчиво не отстранялась.

— Хотите, я научу вас целоваться? — сказала она вдруг — и засмеялась.

— Что? — не расслышал я из-за близкого раската грома.

— Если вы меня не поцелуете — я могу это сделать сама!! — почти прокричала она звонко и весело.

— Маша!!! — взволнованным шепотом проговорил я, и нежная волна благодарности захлестнула меня.

— Я, правда — умею!

Я нагнулся и бережно вскользь поцеловал ее: в голову, в мокрые волосы, потом в лоб, глаза и, наконец, добрался до ее скользкого холодного рта. Я целовал ее не нежно и трепетно, а немножко грубо, поворачивая голову и не давая ей дышать. Она держала свои руки на моих плечах и тянулась вверх, привставая на носочках. Дождь лил и лил, а нам было хорошо. Какой это был дождь! Мы не замечали его холодных струй. Мы были так близки, мы были одним целым. Это было вожделение! Восторг и маленькое сумасшествие в одном стакане. Что делалось с нами?! Разве это можно описать! Я дрожал, но не от холода, от близости, от того что она рядом, что мы могли позволить это себе. И она дрожала в ответ! Мы были на вершине блаженства.

— Вы не обманули меня! Дождь это здорово! — воскликнула Маша, немножко отстраняясь и переводя дыхание.

— Маша, откуда ты взялась?!! — с восторгом произнес я.

— Я «Никто»! — шаловливо и с вызовом промолвила девушка.

— Как это? — сделал я вид, что не понимаю.

— Я девушка «Никто!». И зовут меня «Никак!», — дурачась обронила она.

— Ты классная девчонка. И что ты со мной делаешь?! Я не могу от тебя оторваться.

Маша опять засмеялась счастливым смехом радостного ребенка.

— Это сон, — прошептала она, — и нам все привиделось.

— Ты так считаешь?

— Считаю.

— Во сне можно многое…, — многозначительно пробормотал я.

— Ну-у-у-у-у, — затянула она в раздумье… и после длинной паузы согласилась, — в общем да!

— Правда? — обрадовано воскликнул я.

— Не всё! — остудила она меня.

— Тогда это не сон! Я хочу поцеловать тебя там! — нерешительно высказал я крамольную мысль, касаясь ее груди.

— Ого?! Прямо там? — чуть опешила девушка, инстинктивно отстраняясь.

— Конечно!

— Это зачем! — обронила она и смущенно попыталась посмотреть мне в глаза. — Ничего себе!

— Можно?

— М-мм! — она растерянно молчала.

— Так как? — настаивал я с замиранием в душе.

— Наверно нет, — голос ее дрогнул, — так неожиданно!

— И все-таки — я поцелую, — с чего-то обнаглев, решительно заявил я.

— Ты можешь это не делать?! — прошептала она умоляюще, переходя на «ты».

— Могу, но не буду, — не отступал я.

— Это страшный сон?!

— Совсем нет Маша. Ты боишься?

— Меня ни-к-то, ни-ко-гда, не це-ловал там, — проговорила она, чеканя по слогам слова,… подумала немножко и добавила, — даже во сне!

— Я буду первым, — предположил я.

— А потом? — с тревогой промолвила моя гостья.

— А что потом? — невинным голосом переспросил я.

— А что мы будем делать потом? — растерянно обронила она.

— Не знаю.

— У меня ни-ко-го, ни-ког-да не было, — отчеканила девушка опять, — ты поцелуешь и отпустишь меня, — выдавила она из себя, с придыханием.

— Отпущу! — с трепетом от сжигающего меня желания сказал я и меня даже слегка бросило в дрожь.

— И все сразу забудешь?! Обещаешь?!

— Конечно!

— Точно,…точно?! Без обмана?! — отстраненно уточнила она, как девочки берут клятву с одноклассниц, когда доверяют им свои сокровенные тайны.

— Не сомневайся, — убежденно и наивно пробормотал я.

Хотя как это можно забыть, я и представить себе не мог. Ведь это на всю жизнь.

— Тогда наверно можно — один разочек, чуть-чуть.

— Бог ты мой! Маша! — не верил я тому что слышал. — Я схожу с ума!!!

— Ты можешь не говорить! — прошептала она умоляюще и ласково.

— Все делать молча?!

— Да!

Если бы еще вчера, кто-нибудь сказал бы мне, про это — я бы не поверил! Но порой действительность превосходит самые смелые предположения. Но это, бывает редко, так редко — что, кажется, никогда.

Я трясущимися, непослушными пальцами расстегнул платье девушки, аккуратно стянул его с одного плеча, потом с другого. Бюстгальтера не было — это я уже знал наверняка. В темноте нашел руками ее ласковые замерзшие грудки. По ним текла вода, сосочки наверно от холода были совсем маленькие и твердые. Я подставил под чудные комочки свои ладошки и приподнял вверх. Они утонули в моих губах и я ласкал их, и грел своим ртом, не давал холодным струям дождя заморозить такие прекрасные нежные создания. Маша, откинув голову назад, подставляла лицо струям дождя и шептала что-то невнятное, наверно обращаясь к небу.

— Ты сумасшедший, и немножко нахал.

Наконец разобрал я.

— Ты права, — заверил я ее, не пытаясь возражать.

— Ты просто… ты просто сумасшедший, — уточнила девушка, утопив ладони в моих волосах.

— Да я сумасшедший, — безропотно сказал я.

— Но очень славный и нежный.

— Конечно! — со всем соглашался я, когда мои губы не были заняты делом.

— И мне хорошо с тобой! — оживилась Маша. — Ты заметил, я назвала тебя: «славный и нежный»?

— Заметил.

— Тебе нравится, как я тебя назвала?! — не унималась девушка.

— Конечно. Конечно милая Маша! Ты прелесть! У меня тоже никогда такого не было. Поверь!

— Я тебя теперь так часто буду называть! — торжественно заверила она.

— Это здорово.

— Мне не видно твоего лица. Я хочу видеть его — не смеешься ли ты?

— Что ты такое говоришь! — искренне возмутился я.

— Просто так спрашиваю милый.

— Даже в мыслях не было.

Мое лицо утопало у нее на груди. Мы забылись на время. Думаю, Бог выключил часы. Они сломались, и погнутые стрелки беспомощно дергались не в силах преодолеть притяжение наших сердец. Время, расстояния, галактики и миры, — все это упало к нашим ногам, растворилось в неге зыбкого непрочного счастья.

«С тех пор, как я встретил ее, я начал верить, что мечты сбываются! Мне казалось мы научились читать мысли друг друга!»

Наконец дождь ослабел и почти закончился. Только редкие капли срывались с деревьев.

Она смущенно засмеялась, легонько отстранилась и натянула тяжелое платье на плечи.

— Один разочек ведь давно кончился?! — лукаво напомнила она.

— Так быстро! — слегка ошарашенный ответил я, приходя в себя. — Я потерялся.

— Конечно! Мы тут стоим целую вечность!

— Неправда.

— Правда! Даже дождь не выдержал! — улыбнулась она, прикладывая свои ладошки к моим щекам.

— Потому что нам хорошо вдвоем, — с замирающим ощущением истинной правды подтвердил я.

— Нам не просто хорошо! Мы потерялись! Нас нет! Нет дождя, нет холода, я ничего не чувствую кроме тебя.

— А я тебя.

— Наверно я скажу, что девушке не стоит говорить совсем, но я не дипломат…

— О чем ты Маша?!

— Мне было хорошо, как никогда в жизни. — сказала она с теплотой в голосе. — Это правда. Не ожидала. Такие необычные ощущения!

— И мне чудесно. — восторженно заявил я. — Правда! Правда!

Раскаты грома и бело-голубые всполохи отправились в сторону аэродрома, но мы не уходили.

— Что ж. Пойдем, просохнем, — неуверенно предложил я, слегка ослабляя свои объятия.

— Не уверена! — чуть слышно промолвила Маша.

— Что?

— Скорее всего нет!

— Что значит нет! — удивился я, пытаясь взглянуть ей в лицо, но увидел только темную тень и ощутил теплое дыхание.

— Я… я пойду домой, — прошептала она в задумчивости.

— Ты пойдешь мокрая? — не поверил я, чуть отстраняясь.

— Да! Мокрая! — сказала она потерянным голосом.

— Почему? — недоумевал я, совершенно сбитый с толка.

— Потому! — односложно и скучно выдохнула девушка, отворачивая голову в сторону ушедшей грозы.

— Почему, потому?!

— Не спрашивай.

— Хочу знать, почему?! — настойчиво не унимался я.

— Вы много хотите знать, молодой человек, а это лишнее.

— Маша! Ты меня совсем сбила с толка!

— Иначе я не уйду совсем как ты не понимаешь, — заявила она сухо, и как бы сбрасывая тонкую пелену очарования и сказки, что недавно окутывала нас.

— Тогда я останусь один? — проронил я, стараясь приблизиться к ней ближе.

— Сны иногда кончаются, — добавила она грустно и повернувшись ко мне, дурашливо взбила ладошкой мои волосы.

— И всегда не вовремя, — упавшим голосом добавил я.

— Наверное… — удрученно согласилась Маша, коротко взглянув на мое кислое лицо.

— Пойдем, я подброшу дров, печка уже остыла, — предложил я.

— Печка у вас классная! — слегка оживилась девушка.

— Тогда я за дровами.

— Без меня, мой милый, — она печально улыбнулась.

— Ты — лучшее, что когда-либо со мной случалось.

— Я рада!

— Подумай, может, все-таки зайдешь на секундочку?

Купол неба отодвинулся ввысь. Стало значительно светлей. Легкий ветерок качнул ветки деревьев, и они просыпались запоздалым дождем.

……

— Только попрощаюсь с Мусей, — сказала она после бесконечно длинной паузы и тяжело вздохнула, опустив взгляд в землю.

Мы, держась за руки, вернулись в дом.

— Где ваша Муся?

— Кс-ксс, — позвал я, обращаясь в пустое пространство.

Кошки не было.

— Вот я говорила, она меня не любит!

Маша, зябко вздрогнув, прислонились к уже изрядно остывшей печке.

— Принести дров? Это рядом в стайке, — заботливо предложил я.

— Ты должен отпустить меня, — прервав меня, промолвила она умоляюще.

— И я останусь один?

— Один. — грустно улыбнулась она. — А что делать?

— Такая чудесная ночь!… Гроза! Молнии!

— Согласна. Чудесная.

— И все так необыкновенно! Я как во сне. И ты! И мы!

— Ты забыл, что это был сон, который надо забыть?! — прижав мне губы ладошкой, напомнила она.

— И ты согласилась, на то, что я даже не мечтал. Доверилась! И нам было хорошо!

— Не говори так! Ты уже все забыл! Этого не было, — она сжала пальчиками мои губы.

— А если было?

— Но не с нами. В другом мире.

— Хочу в этом! Не уходи. Куда ты пойдешь?

— Сказать честно — по настоящему? — голос ее зазвучал глухо, прерывисто. Она как бы делала усилие над собой.

— Конечно, скажи.

— Мне и самой не хочется уходить!!

— Тогда останься! — взволнованно попросил я.

— А как? — переспросила она. — Легко сказать остаться? — она помолчала, как бы собираясь мыслями, — это невозможно и вообще…

Маша отошла к печке, положила руки на теплые кирпичи.

— Что ты имеешь в виду, — проследил я взглядом, почувствовав что теряю ее.

— Зачем ты задаешь такие вопросы? — задумчиво сказала она, прислонившись головой к печи. — Спрашиваешь?

— Больше не буду, — глухо буркнул я.

— Вот и молчи!

— Ты видишь у меня рот на замке?!

— У меня сзади глаз нет.

— А мы это сейчас проверим.

Я подошел к Маше сзади. Обнял ее за плечи. Она не убрала рук от теплых кирпичей.

— Точно говорю, нет! — сказала она отстраненно.

Легким дыханием, я убрал волосы и тронул губами ее шею. Потом еще раз.… Еще. Она была очень нежна и шелковиста.

— Ты там их ищешь?

— Да!

— Ничего не нашел?

— Пока нет.

— Я же говорила, — с улыбкой промолвила она.

— Я целовал и целовал, тонул в ее мокрых волосах, она не реагировала, только сильней прижималась к печи.

От этих прикосновений не просто бежали мурашки, а сладко ломило всё тело!

— Мы так не договаривались! — прошептала она, наконец, переходя на звонкий шепот.

— Мы без уговора!

— Я вообще пришла не к тебе, а к Мусе, — шутливо и возмущенно напомнила она.

— Мне показалось, ты передумала.

— Ничего не передумала милый. Ничего не передумала… Где Муся?

Платье Маши оставалось не застегнутым, и я начал легонько прикусывая зубами спускать его, вначале с одного плеча, потом с другого и целовать мокрые не отогревшиеся ключицы, продолжение шеи, острые лопатки, начало спины.

— Ты мне дашь увидеть Мусю?! — горячо и требовательно зашептала Маша. — Я хочу Мусю… и домой!

— Конечно! Я могу сходить ее поискать! — с придыханием согласился я, но мои глаза уже были в разбег.

— Вот и иди! — ласково прошептала она. — Не теряй время!

— Но я не могу оторваться! — сжав зубы прошептал я.

— Вы врете молодой человек! — шутливо пытаясь злиться, промолвила Маша.

— У меня кружится голова! — честно сознался я, ощущая легкое опьянение от ее тела, щекочущих меня волос, от того, что она такая доступная, что мои губы так касаются ее, целуют, оголяют верхнюю половину тела.

— Не верю ни одному вашему слову! Вы врун!

— Да врун! Несчастный! Но мне бы не упасть. Это выше моих сил.

Платье девушки тяжелым комом сползло на талию, чуть задержалось и бесформенно свалилось на пол.

Открылись покатые плечи, прикрытые местами мокрыми волосами, нежная узкая спина, белые узкие плавки, и стройные чуть розовые от холода ноги девушки. Она была стройная как солдатик, с прижатыми друг к другу лодыжками. Я взял ее за плечи, легонько сжал.

— Маша… Повернись! — попросил я чуть слышно, как будто кто-то мог нас услышать.

— Не-е-е-т! Не могу! — еще тише и протяжно ответила она.

— Почему?

— Мне сты-ы-дно милый? — голос ее задрожал. — И я бою-юсь.… Честно.

— Я хочу увидеть тебя! — умоляюще сказал я.

— Ты говоришь глупости! — нерешительно возразила она. — Это ни к чему.

— Хочу увидеть твои грудки! Которые я… я целовал.

— Они же обычные. — скромно сказала она, с улыбкой в голосе.

— Они необыкновенные! — горячо возразил я.

— Они маленькие, упорствовала Маша.

— Они прекрасные! — не сдавался я.

— Скажи еще что-нибудь хорошее про них, и я повернусь, — проговорила она и тихо засмеялась.

— Они просто прелесть у тебя, и мне ужасно хочется ласкать их сильней и сильней.

Маша, смущенно глядя в пол, обернулась, прикрыв их руками. Я стал целовать ее ладошки, убирая каждый пальчик губами, оголяя нежные возвышенности и, наконец, она опустила левую руку, потом правую, и я целовал их,… целовал нежно и страстно, немного, прикусывая соски. Девушка тихонько вскрикивала от боли и чему-то улыбалась, а дыхание у нее было прерывистое.

От этих откровенных влажных поцелуев у меня слабели и подкашивались ноги, и стала кружиться голова…

— Ну что ты делаешь, что ты творишь?! — шептала Маша с легким укором, а руками держала мою голову и гладила ее. Так продолжалось, вечность, но вот я опустился перед ней на колени, и стал целовать упругий девичий живот, розовые трусики, в начале у резинки, потом ниже и ниже.

— Не надо! Я прошу милый — не надо! — шептала она в забытье.

Холодная мокрая материя была почти прозрачна от воды, и темный треугольник ясно читался на ней.

— Сумасшедший. Ты сумасшедший! Туда целовать не надо.

— Откуда ты знаешь? — пребывая в коматозном состоянии, выдавил я.

— Знаю.

— Не знаешь!! — шептал я в забытье.

И, я решился, попробовать убрать эту последнюю преграду. Мои руки по бедрам поползли под них. Она вздрогнула.

— Ма-а-аша! — прошептал я как можно нежней. — Она молчала, только глаза у нее округлились и были испуганы. — Ма-аша! — повторил я с укором в голосе.

— Может не надо?! — встрепенулась она, придерживая их. — Ты сильно хочешь их снять?

— Сильно, сильно! Ты даже не представляешь как!

— Что я делаю! — обреченно прошептала она.

Трусики в моих руках медленно, поползли вниз, еще ниже, оголили скомканные кудряшки волос, по ногам, спустились на острые синие коленки, и дальше до самых щиколоток. Маша прикрыла пальцами рук потайное место девушки. Но не плотно, слегка.

— Вот это да! — невольно выдохнул я, встряхивая как от наваждения головой. Это было необыкновенное зрелище, предел мечтания любого мальчишки! Вот она девчонка без одежды, без всего, голенькая, в двадцати сантиметрах от моих глаз! И я всю вижу ее, вижу полностью! Сгораю от нетерпения! Меня душит душная волна! Проступает пот на лбу! Неужели правда? Мне не кажется? Это я вижу на самом деле! Но так не бывает!! Мое сознание захлебывается от приливших к голове эмоций. В этом легкой поросли волос, среди милых кудряшек прячется, да и почти не прячется, нежная черточка, запятая уходящая между ног! «Да!… Да!… Да!» — застучали молотобойцы у меня в голове. Запульсировали жилки в висках. Но я даже не могу утереть пот со лба. Я оцепенел! Я в восторге и наслаждении увиденным! Какая прелесть эти узкие ножки, можно даже наверно коснуться там, между ними.

Я потянул ее за ладошку вниз. С душевным волнением и трепетом я почти коснулся губами того места, где совсем недавно были ее трусики, почти дотронулся до ее кудряшек, но в последний момент не решился. «Мне не надо смотреть туда, но я хочу, я хочу!» Маша немного съежилась и ласково и попросила меня подняться.

— Ты еще успеваешь меня рассматривать?! — прошептала она укоризненно и чуть строго.

— Совсем чуть-чуть. Мне надо запомнить тебя, — с трепетом в голосе промолвил я.

— Это ни к чему милый. Встань, пожалуйста!

— Давай я не буду смотреть! — пообещал я, возвращая взгляд на ее лицо. Она благодарно кивнула, но была неумолима.

Мне пришлось подняться. Мы вновь слились в долгом поцелуе. Маша завела локти за мою шею, и держала меня нежно и бережно. Слегка придерживая девушку правой рукой за талию, я увлек ее в соседнюю комнату, к постели. Мы забрались на нее, так и не расцепившись ни на миг. Тут, наконец, я поборол свой безотчетный страх и, освободив правую руку, опустил вниз. Моя ладошка утонула в жестких упругих волосках. Было страшно приятно трогать резко обрывающуюся вниз глубину между ее ног, забирать в руку мягкую округлость низа живота девушки, ощущать, как средние пальцы неумолимо, от каждого движения, проваливаются во что-то влажное, отзывчивое и горячее. В трельяжном зеркале я видел наши ломкие отражения, и они плыли как в тумане.

— Я не хочу, что ты все видишь милый, — сказала она вдруг очень ласково.

— Ты такая необыкновенная! — голос мой дрогнул от нежности.

— Все равно не хочу этот дурацкий свет, — жалобно собирая морщинки на лбу сказала девушка и ресницы ее затрепетали.

— Он не дурацкий, — неуверенно возразил я, понимая, что она права.

— Ты не понимаешь! — шепнула она с мольбой в голосе.

— Наверное!

— И себя не хочу без одежды! — мучительно запротестовала она, подрагивая.

— Если бы ты знала, как прекрасна без нее! — почти теряя сознание, от близости ее тела, проговорил я.

— Не говори так!

— Не буду! — покорно согласился я буквально поедая ее глазами.

— И не хочу то, что ты со мной делаешь сейчас! — шептала она горячо, мешая мне руками.

— Ты будешь капризничать как маленькая?! — ласково промолвил я.

— Я еще, правда, маленькая. Ну пожалуйста, хоть выключи его.

— Хорошо — сейчас пойду, — согласился я, тяжело вздохнув.

Мне это так не хотелось делать. Но я должен был пожалеть Машу.

Я погасил потолочный светильник на кухне, но света из коридора все равно хватало, чтобы смутно видеть ее. Пока я торопливо раздевался, комкая и бросая вещи, она не лежала, а сидела на кровати. Когда я вновь оказался в постели, она вдруг спросила обернувшись ко мне:

— Милый ты ничего не скажешь?

— Скажу! — растерялся я, не зная что сказать.

— Это будет больно? — спросила она, вдруг отстраняясь от меня в полусумраке.

— Не… не знаю! Не думаю!

— Ответь честно — у тебя же были девушки?

— Нет! — сказал я правду, имея в виду, что у меня были только женщины.

Конец ознакомительного фрагмента.