Мужчины – о себе

Гордон Макдональд, 1997

Книга посвящена исследованию вопросов, занимающих мысли мужчин. Это вопросы самоопределения, связанные с понятием «настоящий мужчина», душевные и духовные проблемы, оказывающие влияние на самооценку. Автор раскрывает тайны подсознания, обусловливающие сексуальные проблемы мужчин, вскрывает внедренные культурой предрассудки, осложняющие адаптацию мужчины в семье и обществе. 2-е издание, переработанное. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Глава 1

Что значит быть «настоящим мужчиной»

Однажды, когда я был юным идеалистом, я написал сердитую статью для местного религиозного издания. Она взволновала немало читателей, и один из них настолько вышел из себя, что решил встретиться со мной.

Сегодня, десятилетия спустя, тема моей глупой статьи забыта. Но не точка зрения моего критика. Я по-прежнему могу восстановить в памяти, что и как он тогда сказал. И мне нетрудно вспомнить, что его слова разрушили ту шаткую уверенность в себе, которой я, юноша, обладал. Полагаю, что именно этого он и добивался. Я вывел его из равновесия, а он отплатил мне сторицей.

Он сказал с презрением: «Вам бы надо послужить в армии. Может быть, это сделало бы из вас настоящего мужчину».

Этот упрек, отозвавшийся во мне подобно взрыву гранаты, обескуражил меня и на долгие годы отнял уверенность в себе. Сегодня для некоторых мужчин такое замечание не значит ничего. Они бы только посмеялись, возможно, кое-кто постарался бы выбить из него спесь. Я не сделал ни того, ни другого. Я просто захандрил. Ведь то, что он сказал, означало, что я не дотягиваю до настоящего мужчины, и (как дополнило мое воображение) остальные мужчины не считают меня настоящим, одним из них.

Не думаю, что женщины поймут это, но большинство мужчин сочувствуют мне, когда я говорю, что рана от этих слов некоторое время саднила. Вы можете сказать мужчине, что вам не нравится цвет его рубашки, марка его автомобиля, игра его любимой команды и вкус того, что он пьет. Но не позволяйте себе усомниться в его мужественности, если вы не готовы к неадекватной реакции.

В каком-нибудь другом столетии мужчина бы дрался на дуэли из-за подобных слов. Сегодня в иных кварталах мужчины назначают встречу где-нибудь в тихом месте, где дело решат кулаки, ножи или пули. «За такие слова можно и схлопотать», — как мы иногда любим говорить.

Однако я предпочел промолчать, а не лезть в драку. В конце концов, соперник превосходил меня на десяток сантиметров и три десятка килограммов. Но что-то глубоко внутри меня, что, конечно, не от Бога, предпочло бы иной вариант, менее мирный. Вот пример, как у мужчин рождаются «мысли про себя».

Когда они приходят, смутная тень представлений о мужестве и мужественности маячит где-то неподалеку. Мы склонны тревожиться из-за того, как нас оценивают другие мужчины. Считают ли меня сильным или слабым? Крутым или слабаком? Помощником или помехой? Другом или врагом? Везучим или невезучим? Умным или тупым?

Может быть, впервые мы задавали себе такие вопросы, когда стояли на бейсбольном поле в толпе мальчишек, ожидая, в какую команду нас возьмут.

Помните этот ритуал? Два самых лучших, самых сильных игрока бросают монетку или биту, чтобы определить, кто из них начнет поочередно набирать игроков в свою команду. Затем начинается этот мучительный процесс. Вы можете прочесть, что написано на лицах обоих капитанов, когда отбор подходит к концу и остаются одни слабаки: Взять, что ли, вот этого? Если тебя выбрали одним из первых, знаешь, что ты в порядке, что тебя оценили. Ты, так сказать, в начале очереди в высшую лигу. Но если ты последний! Да, это удар, и удар тяжкий. Ты готов умереть. Только одно может уязвить тебя еще глубже — когда капитан назначает тебя «дальним филдером» («Ты будешь помогать аутфилдерам подбирать мяч!»).

Что такое настоящий мужчина? Узнать, что делает меня мужчиной — непростой вопрос.

Не считая определенных физиологических различий, сегодня уже не всегда доподлинно известно, что мы имеем в виду, когда называем кого-то мужчиной или говорим, что кто-то до настоящего мужчины не дотягивает. Женщина говорит: «Есть мужчина для тебя!» Слышится здесь какая-то ирония, предполагающая, что быть мужчиной — почти то же, что быть варваром или клоуном. С другой стороны, «вот мужчина, так мужчина» подразумевает нечто иное. Эта оценка обычно приберегается для человека сильного, умелого, надежного, для победителя. Того, к кому тянутся другие мужчины и чьей дружбой дорожат.

«Берегись мужчин!» — звучит как девиз обиженной половины человечества. Здесь мужчина предстает жестоким тираном. Рассмотрим и другое: «Таких благородных мужчин еще поискать!» Возникает впечатление мужественности, определяемой твердостью характера и великодушием. Уильям Бут, основатель «Армии спасения», однажды пошутил: «Лучшие мои сотрудники — это сотрудницы». Подчеркивались, очевидно, их бесстрашие и решительность.

Так это или нет, но мы все привыкли думать, что знаем точно, что такое мужчина и что такое женщина. Раньше существовали строго очерченные разграничительные линии, и было не много людей, которые их пересекали. Но произошли перемены. Если вы ощущаете себя мужчиной сегодня, нет гарантий, что так же будет и завтра. Почему? Потому что сама суть мужественности в нашей культуре подвергается переосмыслению. Мужчинам такое положение дел может не нравиться, но это факт, и нам лучше осознать его и перестроиться.

Представления о мужественности тех, кому пятьдесят и больше, могут не соответствовать представлениям тех, кто моложе. Мы выросли на таких образцах мужественности, как Одинокий рейнджер^[1], генерал Дуглас Мак-Артур, Роберт Митчем и Чарлз Линдберг. Худшим — безусловно худшим — словом, которым у нас обзывались, было слово девчонка. В моем поколении это слово было взрывоопасным.

Не так у нового поколения мужчин, которые, кажется, обзавелись новыми образцами. Рок-музыканты, программисты и мужчины-домохозяйки вполне могут входить в их число. Образцы прошлого отличались некоторой симпатичной грубоватостью. Нынешние вызывают ощущение страстности или мягкости.

Слишком часто мужественность определяется поверхностно, через набор стереотипов. Вот, например, три таких стереотипа. Мы, мужчины, иногда допускаем, что представления о мужественности основаны на работе, на том, что мужчина делает: настоящий мужчина — охотник и добытчик; он несет в дом добычу. Иногда мы определяем мужественность способностью привлекать женщин: настоящий мужчина — «ходок», женщины не в силах ему отказать. А можно замкнуться на третьем определении, связанном с тем, как мужчина расправляется со своими врагами и соперниками: настоящий мужчина — боец, другим лучше поберечься, когда он идет.

Все эти три стереотипа нашей культуры могут причудливо перемешиваться и не всегда выражаются в удобных или строго разграниченных категориях мышления. Но они послужат для нас отправной точкой.

Настоящий мужчина — охотник и добытчик: неудача — его злейший враг

На протяжении многих тысяч лет самоопределение мужчины было связано с тем делом, которым он занимался и которое обычно требовало известной физической силы, выносливости и сноровки. Сначала мы были парнями, которые волокли домой мамонта. Позднее мы стали приносить деньги в конверте. Именно это определяло, кто мы есть — охотники, добытчики. Это был трудный путь в жизни, но он себя оправдывал. Я хорошо помню дни, когда мальчишки говорили: «Когда я вырасту, пойду работать и буду кормить свою семью». Именно это делали мужчины! И в те дни это было очень почетно. Без нас было никак!

У нас в Северной Америке значительную часть своих представлений о мужчине как охотнике и добытчике мы выстроили вокруг образа крепко сбитого индивидуалиста XIX века, который прокладывал путь на дикий Запад, мыл золото, охотился на бизонов, перестреливался с бандитами и поднимал целинные земли. Он никого и ничего не боялся. Таков был этот образ. В наше время миф переместился в мир деловых и профессиональных достижений.

Еще недавно олицетворение мужчины как охотника и добытчика можно было найти в профессионалах, подобных менеджеру Ли Якокке, который вошел в фирму «Крайслер», словно ковбой в Додж-Сити^[2]. Он перестреливался с правительством, японскими автопромышленниками и консерваторами. Он добивался своего. Раскупив его биографию, изданную в количестве пары миллионов экземпляров, все мы признали, что настоящий мужчина — тот, кто может спасти корпорацию от банкротства. Настоящий мужчина способен на большие дела. Настоящий мужчина умеет разрабатывать серьезное программное обеспечение, летать на «Боинге-757» и пришивать оторванные конечности. Настоящий мужчина преуспевает. Он никогда не приходит домой с пустыми руками.

Этот настоящий мужчина не просто тащит домой мамонта; он делает это стильно. Он ездит на мерседесе или на джипе-чероки. Он носит одежду, которая уместна в любом случае, посещает престижные клубы, отдыхает на престижных курортах и знаком с влиятельными людьми. Его мир наполнен символами его успеха в качестве охотника и добытчика.

Будь таким или, по крайней мере, выгляди и веди себя, как он, и тебя причислят к мужчинам. Выпадешь из обоймы — и превратишься в одного из множества самцов-трутней, которых никто не уважает.

Именно поэтому неудача становится настолько немыслимой. Ведь если мужественность основана на достижениях охотника и добытчика, тогда отсутствие достижений говорит само за себя. Это проигрыш. А мужчинам никогда нельзя проигрывать. Так поражение — и все символы поражения — становятся злейшими врагами мужчины.

Бывший чемпион мира по боксу в тяжелом весе Флойд Паттерсон однажды рассказал, что на каждую встречу приносил с собой набор для изменения внешности. Если бы он не смог выйти из схватки победителем, из раздевалки он вышел бы другим человеком. Быть проигравшим — немыслимо. И быть проигравшим в своем профессиональном мире немыслимо — коль скоро профессия определяет, кто ты есть.

Я вспоминаю человека из нашего городка, который несколько лет назад потерял работу. Он счел невозможным признаться своей жене, детям и друзьям в том, что с ним произошло. И вот каждый день он уходил из дома в то же самое время, что и всегда. Вместо того чтобы идти на работу, он отправлялся в библиотеку и убивал время в читальном зале. Вечером он приходил домой и рассказывал ложные новости о том, что сегодня было на работе. Это продолжалось несколько месяцев, пока ему удавалось распоряжаться своими средствами так, чтобы создавалось впечатление, будто он по-прежнему регулярно получает зарплату. Когда поддерживать эту иллюзию стало невозможно, он застрелился. Поражение в роли добытчика было немыслимо.

История об отклонениях в поведении? Разумеется. Но она иллюстрирует, какую власть может иметь над мужчиной работа, определяя, кто он есть и чего он стоит. До тех пор пока мужчины отождествляют свои профессиональные успехи и достижения со своей мужественностью, неудача всегда будет их злейшим врагом. Как и сама мысль о признании поражения. Или о связи с кем-то, кто проиграл.

Поскольку мысль о неудаче невыносима для того мужчины, который определяет себя как охотника-добытчика, ему трудно будет освоиться с неудачей. Признаться в слабости или неумении. Привыкнуть к болезни или инвалидности. Примириться с ограничениями (пока не вынудят факты), согласиться, что в этом мире есть просто уйма вещей, которые он не в состоянии сделать.

Размышляя об этой особенности, я начинаю понимать, почему для многих нормальных мужчин становятся камнем преткновения совсем простые вещи. Например:

• Не надейтесь, что мужчине легко будет спросить дорогу, даже когда все остальные уже поняли, что он заблудился.

• Не ждите, что ему легко будет признать свою ошибку и попросить о снисходительности.

• Не рассчитывайте, что он охотно пойдет к врачу, от которого может услышать дурные вести.

• Не думайте, что он может с готовностью признать, что был не прав, чего-то не знает или не выполняет свои обязанности в доме.

Существует теневая сторона мужественности, когда достоинство мужчины определяется единственно на основе его успехов в качестве охотника-добытчика.

Настоящий мужчина — «ходок»: успех у женщин — его привилегия

Другое стереотипное представление о мужественности основано на способности мужчины привлекать женщин. Очевидно, оно связано с мужской сексуальной энергией. У настоящего мужчины, согласно определению, есть то, что для этого нужно: он окружен женщинами; они молоды и красивы, и каждая готова на все, чтобы угодить ему.

Мы имеем дело с идеями о достоинстве мужчины, определяемом через женщин. Не будет новым указать на такую параллель: красотки из группы поддержки во время футбольного матча играют ту же роль, что и женщины первобытного племени, встречающие воинов после битвы. Если воины возвращались с победой, женщины приветствовали их и становились им наградой. Если терпели поражение, женщины становились добычей враждебного племени.

Сегодня картина лишь чуть-чуть усложнилась. Но любому внимательному наблюдателю ясно, что лейтмотив тот же: женщина рассматривается как трофей, как рыбина, голова лося или медвежья шкура на стене. Самым лучшим, самым крутым и сексуальным мужчинам достаются самые лучшие, самые красивые женщины. Эта же логика работает и в перевернутом виде. Если вам удалось всеми правдами и неправдами заполучить самую красивую из женщин, тогда, считаете вы, мир должен признать в вас мужчину. Неудивительно, что мы, мужчины, иногда становимся идиотами.

Актер Рокк Хадсон издалека всегда выглядел победителем в подобных состязаниях. Почти в каждом его фильме именно ему в конце доставалась очередная красотка. Власть его чар над женщинами казалась безграничной. Тем понятней, почему мир онемел от изумления, когда раскрылось, что Хадсон был геем и умер от СПИДа. Как видите, нас все время дурачили.

У большинства мужчин в мыслях «про себя» присутствуют эти самые идеи мужественности, определяемой через успех у женщин, восходящие к очень древним временам.

Я довольно явственно припоминаю, как однажды, когда учился в седьмом классе, пришел на концерт школьного оркестра. На сцене, в первом ряду духовых инструментов, сидела самая очаровательная девушка (школьница), какую я когда-либо видел. Женская красота тогда была для меня открытием.

До того как сел за эту книгу, я не вспоминал о том концерте на протяжении сорока пяти лет. Но как мне кажется сейчас, вряд ли я за весь вечер услышал хоть одну ноту. Все мое внимание сосредоточилось на этой кларнетистке и на мечтах о наших с ней отношениях. Я едва ли был в возрасте, когда в сценарий могло войти что-либо сексуальное, но, вероятно, не так уж и далеко.

Музыка играла, и в моем разгоряченном мозгу разыгрывались живые картины внезапного пожара в школьном зале. Я видел, как через общую давку прорываюсь к сцене, беру кларнетистку за руку и веду к выходу. Но эта фантазия была недостаточно хороша. Поэтому в новой, значительно улучшенной версии пожар и паника бушевали в полную силу. Я прыгал на сцену, брал девочку на руки и нес к выходу (что было уже чистой игрой воображения, поскольку она, кажется, была крупнее меня). Следующие сценарии развивались в том же направлении: раз за разом я спасал ее, пока не исчерпал все мыслимые возможности и она не выразила свою безграничную благодарность тем самым способом, на какой только мог надеяться ученик седьмого класса (я уже подзабыл). Суть в том, что мое воображаемое геройство и ее благодарность были первым шагом в формировании моего представления о мужественности, определяемой успехом у женщин.

Вскоре последовали другие воображаемые сценарии, возможно, уже не такие стерильные. Многие из них были основаны на предпосылке, что женщины считают меня неотразимым и ищут моего общества. К счастью или к несчастью, в реальной жизни это было не так. Но в игре воображения выразилось главное: существует сильное искушение думать, будто привязанность и ласки женского пола являются свидетельством того, что ты принадлежишь к числу «настоящих мужчин». Перефразируя Священное Писание, такой образ мыслей предполагает, что «по женщинам их узнаете их» (ср.: Мф. 7:16,20).

В той мере, в какой мужчина отождествляет себя с покорителем женщин, мысль, что его могут отвергнуть, становится практически невыносимой. Таков плачевный итог самоопределения на этом пути. Не осознавая, что его ждет, он начинает суетливо формировать свой имидж, свою личность и свой путь в жизни таким образом, чтобы завоевать внимание, восхищение и привязанность женщин. Он вынужден соперничать; вынужден демонстрировать свою силу. И чем больше он «преуспевает» в этом, тем вероятней страх перед любой неудачей.

Настоящий мужчина — боец: он не может оказаться бессильным

Наша культура нередко искушает мужчин определять свою мужественность через способность к борьбе. Это означает, что им нужен противник — враг или конкурент. Это также подразумевает наличие боевого духа в генах. Попросту говоря, ставится жесткий вопрос: есть ли кто-нибудь, кого ты в состоянии побить? Если да, то вот настолько ты и мужчина, победитель.

В примитивном обществе это решалось просто. Известно было, кто враг. А делом мужчин было напасть на него и уничтожить. Именно этим занимались мужчины. Мужчина-воин — это была простая и понятная профессия. Мужчина-спортсмен. Мужчина-защитник. Мужским миром в те бесхитростные дни были: поле битвы, арена состязаний, рабочее место. Любое место, где все решали мускулы и физические данные.

Это не для женщин, говорили мужчины. Это опасно, здесь занимаются опасным делом. Мужчины знали, что могут погибнуть или получить ранения. Но риск окупался выигрышем. И это считалось нормальным. Величайшей добродетелью была храбрость.

Победителю доставалась награда. Он мог получить царскую дочь, лучшие земли, знаки отличия или повышение статуса. Все, что от него требовалось — одолеть врага, победить или храбро погибнуть в борьбе (что, конечно, снимало вопрос о царской дочке).

Если охотник боится неудачи, а любовник боится быть отверженным, то чего боится воин? Поражения, конечно же. Оказаться бессильным.

Боязнь оказаться бессильным — необычная, но реальная проблема многих современных мужчин. Ушли те дни, когда определить врага было легко и можно было взять за глотку.

Сегодня врагом может быть гигантская корпорация, где начальство спускает вниз распоряжения об увольнении, от которых вы не в силах защититься. Врагом может быть система, которая не предлагает рабочих мест, не дает ссуду, не защищает ваш дом. Врагом могут быть средства массовой информации, которые словно сговорились отравлять детские души. Врагом может быть правительство, издающее закон за законом и указ за указом, только ухудшающие положение. Врагом может быть бездуховность, упорно проникающая в вашу жизнь и в жизнь ваших близких, которой непонятно как противостоять. В итоге мужчины все чаще и чаще ощущают свое бессилие. Врагов трудно определить и трудно понять, как бороться с ними.

Иногда мы даже рады открытым столкновениям только потому, что они дают возможность проверить нашу мужественность этим простым старомодным способом.

Вы едете по полосе обгона междугородной автомагистрали. Позади вас появляется водитель и мигает фарами, требуя, чтобы вы убрались с дороги и дали ему обогнать вас. Вы уже и так миль на пять в час превышаете скорость, но он хочет ехать еще быстрее. Пропустить его — означает съехать на более медленную полосу. Это, конечно, неприемлемо, и в вас просыпаются ваши воинственные инстинкты. Так что милю-другую вы игнорируете нахала.

Наконец, вы пропускаете его, но делаете это медленно-медленно, чтобы он подождал еще несколько лишних секунд. В эти секунды вы контролируете ситуацию, а пока вы контролируете ситуацию, вы — главный, вы выигрываете в этом состязании двух противников. В «дцатый» раз вы самоутвердились.

Но когда он обгоняет вас, наступает время реванша. Он косится в вашу сторону; подчеркнуто артикулирует несколько слов, которые нетрудно разобрать. А чтобы сомнений не возникло, показывает оттопыренный средний палец, проносясь мимо на своей тачке. Теперь он мужчина. Вы по-настоящему разозлились. В религиозном аспекте, вы начинаете чувствовать то же, что фарисей (из притчи о фарисее и мытаре, Лк. 18:9–14). Но прежде всего вы чувствуете себя униженным. Ваша мужественность на мгновение усохла. Борьба окончилась не в вашу пользу.

Это вариант старой, как мир, ситуации, помещенной в XX век. Он враг! В вас все зовет к отмщению. Вы мечтаете о машине с достаточным количеством «лошадей», чтобы догнать его. На минуту вы увлекаетесь фантазией, как подходите к нему на ближайшей стоянке («Эй, это ты тут меня недавно обогнал? Повтори-ка, что ты тогда сказал? Я что-то не разобрал!»). Возвращаясь к этой воображаемой сцене снова и снова, вы вкладываете в свои слова все больше сарказма, пока не удостоверитесь, что они способны задеть по-настоящему глубоко. Вы уже видите, как он идет на попятный, может быть, даже извиняется. Но затем вы в конце концов отказываетесь от всей затеи, подумав: он, наверное, вытащит ствол или сделает еще что-нибудь такое.

Мы мужчины, поэтому речь идет о том, лучше ли мы других мужчин. Если да, мы — победители. А победить — это самое главное.

Подлинная мужественность

Итак, если бы мужественность сводилась просто к уровню тестостерона и наличию мужских гениталий, проблем бы не было. Но, по-видимому, каждый мужчина в душе знает, что проблема есть, и мужественность — не просто вопрос физиологии или анатомии. Мужественность — это образ мышления, существования и действия. Это социальное указание на то, кто я есть, и чего ждут от меня окружающие. Это вопрос социальной роли. Какое место я занимаю в обществе и насколько соответствую этому месту? Кто я по сравнению с женщинами?

Я полагаю, что мужчины тратят непомерное количество времени, размышляя, подлинна ли их мужественность. Это один из аспектов нашей уверенности в себе, он способен терзать большинство из нас до самой смерти. Сколько умственной энергии уходит лишь на один этот вопрос!

Поиски своей мужественности и ее отстаивание начинаются в самом раннем возрасте. Мне довелось убедиться в этом, глядя, как мои внуки ходят за своими отцами по двору, подражая каждому движению взрослых мужчин. Вскоре мальчики уже бросали мяч, как их отцы, имели такую же, как у них, походку и даже кряхтели, как их отцы. Им было два и три с лишним года, а они уже стремились доказать свою мужественность, для чего нужно было научиться воспроизводить те черты, которые они видели у своих отцов.

Коль скоро мы вступили на этот путь, стремление к постоянному подтверждению собственной мужественности никогда не исчезнет. Например, на другом краю возрастного спектра в моей семье находится мой любимый тесть, которому за несколько лет до смерти пришлось подвергнуться удалению простаты. С этого момента он утратил способность полностью контролировать свой мочевой пузырь и, подобно многим престарелым людям, вынужден был пользоваться чем-то вроде подгузников для взрослых. У него был сильный характер, и благодаря этому он смог подшучивать в кругу семьи над своим состоянием.

Но я навсегда запомню тот вечер, когда он признался мне, какой удар это злосчастное событие нанесло его самоощущению мужчины: «Я не способен даже не писаться в штаны». Представьте эти опасения у почти восьмидесятилетнего человека, который вырастил и поднял на ноги семью, создал процветающий бизнес, делал в своей мастерской прекрасную мебель и в течение многих лет был на ведущих ролях в обществе и церкви. Семьдесят восемь лет, и все еще тревожиться о своей мужественности. Трое мужчин, из них двое на первых годах жизни, а третий семидесяти восьми лет — их, в сущности, одолевают одни и те же «мысли про себя».

То, что мужчины вынуждены сражаться с такими мыслями, связано с контекстом той культуры, в которой мы живем. Мы больше не принадлежим к племенам и кланам, в которых некогда передавался от поколения к поколению строго установленный ритуал инициации. В таком обществе все мужчины деревни подвергали мальчика обряду, включавшему в себя наставление, торжественную церемонию, обрезание и суровые (иногда мучительные) испытания. Когда посвящение заканчивалось, мальчик знал, кем он становится: мужчиной. Кто сказал это? Отнюдь не женщины, но другие мужчины! Это сказали мужчины. И все остальные, включая женщин, признали их суждение. Причисленный отныне к мужчинам, он начинал вести себя и думать, как мужчина.

В своей книге «Железный Джон» («Iron John») Роберт Блай описывает обряд для мальчишек местечка Кикую в Африке. В соответствующем возрасте мать отводит мальчика к месту инициации, установленному мужчинами деревни. Там он три дня постится.

В ночь посвящения его приводят к костру, около которого сидят старейшины:

«Его мучают голод и жажда, он встревожен и испуган. Один из старейшин достает нож, вскрывает себе вену на руке и дает каплям крови стечь в пустую тыкву или чашу. Чаша передается по кругу, и каждый старейшина режет себе руку тем же самым ножом и добавляет в чашу свою кровь. Когда чаша доходит до посвящаемого юноши, ему предлагается подкрепить свои силы этим питьем».

Блай далее поясняет значение происходящего:

«Благодаря этому обряду мальчик многое узнает. Он узнает, что пищу может получить не только от своей матери, но и от мужчин. И он узнает, что нож можно использовать для многих целей, а не только, чтобы кого-то резать. И могут ли у него теперь возникнуть сомнения, что он принят мужчинами в свой круг?»

Читая книгу Блая, я отметил, что, согласно такому ритуалу, мы получаем молоко от матери, но кровь — от отца и его друзей. Нам, мужчинам, совершенно необходимо и то, и другое. Молоко дает питательные вещества и силу. Кровь дает храбрость и связь с отцом и с предками.

Оставшимся в деревне девочкам не нужны такие обряды. Они знают, что приняты в круг женщин. В отличие от мальчиков, которых ждет момент расставания с матерью, девочки могут остаться. Более того, при половом созревании, когда их тела каждые двадцать восемь дней напоминают им об их способности рожать детей, их женственность постоянно подтверждается. Факты говорят сами за себя. Девочка стала женщиной; об этом говорит ее тело, и женщины лишь поддакивают. Но мальчик становится мужчиной, только когда мужчины скажут это.

Не так в нашем мире. Изрядное число авторов указывало на отсутствие подобных обрядов в западной культуре. За исключением определенного обряда у евреев, практически не существует универсального определения того рубежа, перейдя который, мальчик знал бы, что стал мужчиной. То, что племя предоставляло через обряд инициации, в наше время мальчик должен заслужить постепенно и подтверждать вновь и вновь. И ему предстоит утверждаться, главным образом, самостоятельно или вместе с группой сверстников. Поскольку не существует официально признанного совета или суда, который объявлял бы, что процесс завершен, для многих мужчин такое самоутверждение продолжается всю жизнь.

Несмотря на все (на мой взгляд, сомнительные) усилия, предпринимаемые в наше время для того, чтобы обучать и воспитывать мальчиков и девочек без учета половых различий, факт остается фактом, что из своего культурного окружения они получают сигналы, формирующие их представление о своей половой принадлежности. Главное разграничение здесь связано с эмоциями и взаимоотношениями.

Психолог Элвин Барафф пишет в «Мужском разговоре» («Men Talk»):

«Девочек учат ценить и понимать свои чувства. И наоборот, мальчиков учат, даже заставляют скрывать и подавлять свои эмоции. Вряд ли можно найти сегодня в Америке мужчину, который вырос бы, не слыша такие увещевания, как „Большие мальчики не плачут!“ и „Будь мужчиной!“ Для маленького мальчика из этих наставлений и состоит реальность».

То, о чем говорит Барафф, с течением времени закрепляется. Мальчик учится не раскрывать и не выражать свои чувства. Он обнаруживает, что от него ждут действий с позиций силы и превосходства, даже если это одна видимость. Его приучают искать своего самоопределения в состязаниях и победах. В итоге он с запозданием начинает различать себя в мужской среде, поддерживает дружеские отношения только тогда, когда это чтото дает. Он живет в мире хвастовства, подначек, испытаний силы и побед. Так формируется мужчина, определяемый как охотник и боец. Единственной альтернативой этому является жизнь интроверта, уход в себя.

Вот что еще пишет Элвин Барафф:

«Итог таков, что мужчина в нашем обществе вырастает, чувствуя себя внутренне одиноким. Он научился быть независимым, полагаться только на себя и считает эти установки высшими своими ценностями. Он стремится владеть ситуацией. Он не может даже вообразить, что ему может понадобиться обратиться за помощью, и редко рассматривает это как вариант своих действий».

На моей книжной полке стоит маленькая книга «Непонятый мужчина» («The Misunderstood Man»), последняя из написанных человеком, который был моим другом, покойным Уолтером Тробишем. Его жена Ингрид, закончившая рукопись, написала к ней предисловие. Первое же предложение из ее вступления к книге захватило меня:

«„Мужчина страдает, но женщина [!] этого не знает“. Однажды я видела эти слова, написанные на маленьком автобусе в Аккре, столице Ганы. Возможно, это суть того, что Уолтер хотел сказать в своей книге» (курсив мой. — Г. М.).

Мысль, к которой привлекает внимание читателей Ингрид Тробиш, глубока. Каждому из полов присущи свои особые страдания. Женщины рыдают оттого, что не могут полностью реализовать свой потенциал в обществе, где основные позиции заняты мужчинами. Мужчины стремятся найти свое истинное «я» и раскрыть себя в этом «я». Без этого они зачастую обречены мучиться, пытаясь так или иначе обрести мужественность или хоть как-то приблизиться к тому, чем они ее считают.

Именно поэтому мужчины больше заботятся об имидже мужественности, чем о сущности ее. Искушение выбрать кого-то, кто выглядит олицетворением мужественности, и во всем копировать его, бывает непреодолимым. Ковбой, спортсмен, ночной мотоциклист, воин, культурист, преуспевающий менеджер, любовник, рейнджер, спасающий людей герой — все они и многие другие представляют собой набор масок, из которых мы выбираем подходящую для создания необходимого эффекта.

Одним из величайших приключенческих произведений в мировой литературе является история о юном еврейском пастухе Давиде. В ней предусмотрены практически все элементы, способные взволновать мужчину в его стремлении обрести подлинную мужественность.

Она начинается с констатации факта, что Давид в своей семье был самым юным и самым невзрачным. Постоянно видны намеки на то, что старшие братья относились к нему с пренебрежением, да и отец не считал его особенно выдающимся.

Его братья отправились на войну под предводительством Саула, царя Израиля. На поле битвы они, как и все их соотечественники, столкнулись с суровым испытанием своей мужественности и не выдержали его.

В стане их врагов филистимлян был могучий воин по имени Голиаф. Он отличался не только огромным ростом (говорят, что он был выше девяти футов), но и язвительностью в речах. Он ухитрился привести в действие практически все рычаги, пробуждающие воинственные инстинкты в любом мужчине.

В тяжелых доспехах и с полным вооружением Голиаф прошествовал на территорию ничейной земли между двумя армиями и выкрикнул:

«Зачем вышли вы воевать? Не Филистимлянин ли я, а вы рабы Сауловы? Выберите у себя человека, и пусть сойдет ко мне. Если он может сразиться со мною и убьет меня, то мы будем вашими рабами; если же я одолею его и убью его, то вы будете нашими рабами, и будете служить нам… Сегодня я посрамлю полки Израильские; дайте мне человека, и мы сразимся вдвоем» (1 Цар. 17:8–10).

Так Клинт Иствуд говаривал: «Давай, выходи, кто там сегодня». Но для мужчин Израиля это также была возможность самоутвердиться и спасти свой народ. Для всех верных сынов отечества настало время поспешить на выручку своему народу. Однако «…услышали Саул и все Израильтяне эти слова Филистимлянина, и очень испугались и ужаснулись» (1 Цар. 17:11).

Так продолжалось сорок дней. Утром и вечером великан Голиаф вызывал мужей Израильских, но ни один из них не сдвинулся с места.

И вот на сцене появляется юный Давид, которого отец послал отнести еду и припасы братьям. Он пришел как раз в тот момент, когда Голиаф выступал со своей ежедневной похвальбой. «И все Израильтяне, — говорит священнописатель, — увидев этого человека, убегали от него, и весьма боялись» (1 Цар. 17:24). Давиду оставалось только недоумевать, что же это за воины. Первое впечатление о них было далеко не лучшим.

«И говорили Израильтяне: видите этого выступающего человека? Он выступает, чтобы поносить Израиля. Если бы кто убил его, одарил бы того царь великим богатством, и дочь свою выдал бы за него, и дом отца его сделал бы свободным в Израиле» (1 Цар. 17:25).

Легко себе представить, как должны были подействовать на юношу подобные перспективы. Ведь эти награды представляют собой все то, чего можно пожелать, чтобы утвердить себя в качестве настоящего мужчины. Стоит только победить в поединке, и наградам не будет числа: богатство, царская дочь, привилегии для семьи и всеобщий почет.

Но Давид не такой человек. Им движет не стремление к наградам. Конечно, он не отказался бы от богатства, царской дочери и привилегий для своей семьи. Просто не это было определяющим, и не это побудило его действовать.

Нет, то, что двигало Давидом, связано с иными представлениями о мужественности. Было что-то в сердце, в душе, что призывало его прославить своего Творца.

«Раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы, и поражал его, и умерщвлял его. И льва и медведя убивал раб твой, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними, потому что так поносит воинство Бога живого… Господь, Который избавлял меня от льва и медведя, избавит меня и от руки этого Филистимлянина» (1 Цар. 17:34–37).

Вскоре, рассказывает нам священнописатель, Давид вышел на ничейную землю, без доспехов и оружия, не считая пращи и пяти камней.

Там его ждал Голиаф, который начал браниться: «Что ты идешь на меня с палкою? разве я собака?.. Подойди ко мне, и я отдам тело твое птицам небесным и зверям полевым» (1 Цар. 17:43, 44). Очевидно, в те дни было принято так выражаться.

Давид отвечал:

«Ты идешь против меня с мечем и копьем и щитом, а я иду против тебя во имя Господа Саваофа, Бога воинств Израильских, которые ты поносил. Ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы войска Филистимского птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть Бог в Израиле. И узнает весь этот сонм, что не мечем и копьем спасает Господь, ибо это война Господа, и Он предаст вас в руки наши» (1 Цар. 17:45–47).

Через несколько мгновений Голиаф был убит, а его соотечественники обратились в бегство. Когда я, еще мальчиком, смотрел эту историю на диапроекторе (это видео 1940-х годов), я трепетал. Я знал тогда, что Давид — тот мужчина, каким я хотел бы стать.

Но привлекал меня в основном мужественный имидж. Мне импонировали сила, храбрость, ловкость, всеобщий восторг и благоволение царя, благодарность отца и реабилитация перед недалекими братьями. Это был путь мужчины.

Повзрослев, я нашел в этой истории нечто лучшее для своих мыслей «про себя» — сущность мужественности. Давид был мужчиной не в силу того, что он сделал и что получил в качестве прямого и дополнительного вознаграждения. Он был мужчиной, прежде чем вообще пошел в бой.

Видимо, еще мальчиком-пастухом, вдали от отца и братьев, оставаясь в полях наедине с овцами и рыскающими вокруг дикими зверьми, Давид выработал в себе этот дух мужественности, общаясь со своим Творцом. Там не было никого, на кого можно было производить впечатление имиджем охотника, любовника или воина. Давид просто делал свое дело, соблюдал завет, служил своему отцу и Богу своего отца. И в этом была вся суть. Мальчик превратился в мужчину. Позднее псалмопевец скажет:

«И избрал Давида, раба Своего, и взял его от дворов овчих, и от доящих привел его пасти народ Свой, Иакова, и наследие Свое, Израиля. И он пас их в чистоте сердца своего, и руками мудрыми водил их» (Пс. 77:70–72).

Небезынтересно отметить, что Давид — хороший охотник. И он завоевал любовь женщин. И он — могучий воин. Но не это делает его мужчиной, и не этим он предпочитает (в свои лучшие моменты) хвалиться как мужчина. Его уверенность в себе — не внешняя; она внутренняя. Это состояние его души, когда он вверяет свою жизнь Богу Израиля и Его замыслу.

Это было время, когда мужчина вроде меня легко мог бы устрашиться тяжких испытаний для своей мужественности. Но не Давид! Он тверд. Словно бы Бог вскрыл вену на Своей руке и приобщил Давида к божественной мужественности. И это Он делает для каждого, кто стремится стать настоящим мужчиной.

Примечания

1

Герой вестернов. — Примеч. пер.

2

То есть типичный городок в вестерне. — Примеч. пер.