Кошмар По-эта

Говард Филлипс Лавкрафт, 1943

Говард Филлипс Лавкрафт известен прежде всего своими шедеврами малой прозы – «Зов Ктулху», «Дагон», «Данвичский ужас», «Тень над Иннсмутом», «Затаившийся страх» и многие другие. Но лишь немногие поклонники писателя знают о его поэтическом наследии. А между тем, современники самого Лавкрафта – Роберт Говард, Кларк Эштон Смит и другие – высоко ценили именно поэтическое творчество знаменитого «затворника из Провиденса», сравнивая его стихи с поэзией Эдгара Аллана По. В сборник вошли наиболее значимые стихи Лавкрафта, включая знаменитый цикл «Грибки с Юггота», относящийся к «Мифам Ктулху», а также те, что публиковались ранее только в письмах. Для удобства читателя стихи приводятся как в переводе, так и на языке оригинала.

Poemata Minora, Volume II / Маленькие стихотворения, Том II

To The Gods, Heroes, & Ideals Of The ANCIENTS

This Volume is Affectionately DEDICATED By A GREAT ADMIRER.

I submit to the publik these idle lines, hoping they will please. They form a sort of series, with my Odyssey, Iliad, Aeneid, and the like.

Данный том с любовью ПОСВЯЩАЕТСЯ ЯРЫМ ПОКЛОННИКОМ Богам, Героям и Идеалам ДРЕВНИХ

Представляю публике сии праздные строки с надеждой, что они ей понравятся. Вместе с моими «Одиссеей», «Илиадой», «Энеидой» и прочими они образуют что-то вроде цикла.

Ode to Selene or Diana

Immortal Moon, in maiden splendour shine.

Dispense thy beams, divine Latona’s child.

Thy silver rays all grosser things define,

And hide harsh truth in sweet illusion mild.

In thy soft light, the city of unrest

That stands so squalid in thy brother’s glare

Throws off its habit, and in silence blest

Becomes a vision, sparkling bright and fair.

The modern world, with all its care & pain,

The smoky streets, the hideous clanging mills,

Face ‘neath thy beams, Selene, and again

We dream as shepherds on Chaldœa’s hills.

Take heed, Diana, of my humble plea.

Convey me where my happiness may last —

Draw me against the tide of time’s rough sea,

And let my spirit rest amid the past.

Ода Селене, или Диане

Луна, сияй же в девственном величье.

Лучись, дитя Латоны неземной.

В свету твоем вещей крупней обличье,

Суровость правды скрыта мягкой мгой.

Когда сверкаешь, город суетливый,

Что в блеске брата твоего убог,

Свой нрав меняет, и в тиши счастливой

Блистает как виденье, чист и строг.

Мир новый, боль где скрыла благодать,

Где шум заводов, да в дыму аллеи,

Глядит в тебя, Селена, и опять

Мечтаем мы, как пастухи в Халдее.

Диана, внемли моему прошенью.

Туда неси, мое где счастье есть —

Наперекор волн времени теченью,

Покой души в былом дай мне обресть.

To the Old Pagan Religion

Olympian Gods! How can I let ye go

And pin my faith to this new Christian creed?

Can I resign the deities I know

For him who on a cross for man did bleed?

How in my weakness can my hopes depend

On one lone God, though mighty be his pow’r?

Why can Jove’s host no more assistance lend,

To soothe my pains, and cheer my troubled hour?

Are there no Dryads on these wooded mounts

O’er which I oft in desolation roam?

Are there no Naiads in these crystal founts?

Nor Nereids upon the ocean foam?

Fast spreads the new; the older faith declines.

The name of Christ resounds upon the air.

But my wrack’d soul in solitude repines

And gives the Gods their last-receivèd pray’r.

Древней языческой религии

Олимпа Боги! Вас могу ль утратить

И пригвоздиться к вере во Христа?

Могу ль предать своих богов я ради

Терпевшего мучения креста?

И как же в слабости мне уповать

На Бога одного, пусть он велик?

Ужель мне не поможет Зевса рать

В страданиях моих и в грусти миг?

Неужто нет дриад в холмах лесистых,

Где часто я брожу совсем один?

И нет наяд в источниках сих чистых?

И нереид среди морских глубин?

Но никнет вера древности пред новой.

Христово имя воздух сотрясает.

Моя ж душа с расшатанной основой,

Богов в мольбе последней призывает.

On the Ruin of Rome

Low dost thou lie, O Rome, neath the foot of the Teuton

Slaves are thy men, and bent to the will of thy conqueror:

Whither hath gone, great city, the race

that gave law to all nations,

Subdu’d the east and the west,

and made them bow down to thy consuls.

Knew not defeat, but gave it to all who attack’d thee?

Dead! and replac’d by these wretches

who cower in confusion

Dead! They who gave us this empire to guard and to live in

Rome, thou didst fall from thy pow’r

with the proud race that made thee,

And we, base Italians, enjoy’d

what we could not have builded.

На развалинах Рима

Низко лежишь, о Рим, под пятою тевтона

В рабстве мужи твои, чтут захватчика волю:

Город великий, племя где то,

что народы повергло,

Запад с востоком

пред консулами твоими склонив?

Непобедимый, сдался ты всем нападавшим?

Мертв! лишь отбросы жалкие

вместо тебя

Мертв! тот народ, что империю дал нам

Рим, ты все ж пал,

с гордым племенем, тебя сотворившим,

А мы, итальяшки, владеем тем,

чего недостойны.

To Pan

Seated in a woodland glen

By a shallow stream

Once I fell a-musing, when

I was lull’d into a dream.

From the brook a shape arose

Half a man and half a goat.

Hoofs it had instead of toes

And a beard adorn’d its throat.

On a set of rustic reeds

Sweetly play’d this hybrid man

Naught car’d I for earthly needs,

For I knew that this was Pan.

Nymphs and Satyrs gather’d round

To enjoy the lively sound.

All too soon I woke in pain

And return’d to haunts of men.

But in rural vales I’d fain

Live and hear Pan’s pipes again.

К Пану

Раз в долине я лесной,

Ручеек где пробегал,

Наслаждался грез игрой

И тихонько задремал.

Воды разом отступили,

Человек-козел возник.

Вместо ног копыта были,

Бородой украшен лик.

На сиденье он простом

Сладко трели выводил,

Я забыл о всем земном —

Ибо знал, что Пан то был.

Вкруг сатиры, нимфы встали,

Песням радостно внимали.

Пробудясь от сказки сей,

Я вернулся в быт людей.

Лучше б жил я средь полей,

Внемля звукам Пана флейт.

On the Vanity of Human Ambition

Apollo, chasing Daphne, gain’d his prize

But lo! she turn’d to wood before his eyes.

More modern swains at golden prizes aim,

And ever strive some worldly thing to claim.

Yet ‘tis the same as in Apollo’s case,

For, once attain’d, the purest gold seems base.

All that men seek ‘s unworthy of the quest,

Yet seek they will, and never pause for rest.

True bliss, methinks, a man can only find

In virtuous life, & cultivated mind.

На тщетность человеческих стремлений

Гонялся Аполлон за Дафной зря:

Схватил — в руках лишь дерева кора.

И нынче метят пастушки на злато,

Им вещи суетной добиться надо.

Но Аполлона случай то как раз:

Сокровище добыв, в нем видят грязь.

Что люди ищут, поисков не стоит —

Однако их ничто не успокоит.

А истинное счастье, мнится мне,

В безгрешности и развитом уме.

[To His Mother on Thanksgiving]

Dear Mother: —

If, as you start toward Lillie’s festive spread,

You find me snoring loudly in my bed,

Awake me not, for I would fain repose,

And thro’ the day in quiet slumbers doze.

But lest I starve, for lack of food to eat,

Leave here a dish of Quaker Puffèd Wheat,

Or breakfast biscuit, which, it matters not,

To break my fast when out of bed I’ve got.

And if to supper you perchance should stay,

Thus to complete a glorious festive day,

Announce the fact to me by Telephone,

That whilst you eat, I may prepare my own.

[Матери на День благодарения]

Дорогая мама —

Когда на праздник к Лилли ты пойдешь,

Храпящим громко коль меня найдешь,

То не буди, покой так нужен мне,

Хочу проспать весь день во сладком сне.

Чтоб с голоду не умер я покуда,

Поставь мне здесь пшеничных хлопьев блюдо

Иль с завтрака осталось что печенье —

Чем пост прервать вслед сна, мне нет значенья.

А если ужинать там будешь вдруг,

Веселый так чтоб завершить досуг,

О сем по телефону извести —

Я приготовлю сам, пока ешь ты.

The End of the Jackson War

Indulgent sir, pray spare an inch or two,

And print the carping critics’ joint adieu.

So long it is since we began the fray

That readers swear we’ve filched your Log away!

Forgive, we beg, the sinners that presume

To fill with venomed verse such precious room.

Inflamed by war, and in a martial rage,

We held a while the centre of the stage

Till, blinded by each other’s furious fire,

We battled on, forgetting to retire.

But fiercest feuds draw sometimes to their ends,

And ancient foemen live to meet as friends:

So do we now, conjoin’d in lasting peace,

Lay down our pens, and mutual slander cease.

What sound is this? ‘Tis but a joyous yell

From thankful thousands, as we say farewell.

Конец джексоновской войны

О сэр, достанет дюйма для изданья

От критиков совместного прощанья.

Давно свою мы ссору развязали,

Клянут уж нас, что ваш «Журнал» украли!

Простите, молим, наши все грехи —

В сокровищницу с ядом слать стихи.

Неистовой захвачены борьбой,

Удерживали сцену за собой,

И яростным огнем ослеплены,

Забыв об отдыхе, сражались мы.

Стихает ярость распрей иногда,

Друзьями сходятся враги тогда:

Вот так и мы, мир прочный заключим,

Отложим перья, ругань прекратим.

Но что за шум? Звучит то ликованье

От тысяч благодарных за прощанье.

The Teuton’s Battle-Song

Omnis erat vulnus unda

Terra rubefacta calido

Frendebat gladius in loricas

Gladius fludebat clypeus…

Non retrocedat vir a viro

Hoc fuit viri fortis nobilitas diu…

Laetus cerevisiam cum Asis

In summa sede bibam

Vitae clapsae sunt horae

Ridens moriar.

Regner Lodbrog

The mighty Woden laughs upon his throne,

And once more claims his children for his own.

The voice of Thor resounds again on high,

While arm’d Valkyries ride from out the sky:

The Gods of Asgard all their pow’rs release

To rouse the dullard from his dream of peace.

Awake! ye hypocrites, and deign to scan

The actions of your “brotherhood of Man”.

Could your shrill pipings in the race impair

The warlike impulse put by Nature there?

Where now the gentle maxims of the school,

The cant of preachers, and the Golden Rule?

What feeble word or doctrine now can stay

The tribe whose fathers own’d Valhalla’s sway?

Too long restrain’d, the bloody tempest breaks,

And Midgard ‘neath the tread of warriors shakes.

On to thy death, Berserker bold! and try

In acts of Godlike bravery to die!

Who cares to find the heaven of the priest,

When only warriors can with Woden feast?

The flesh of Schrimnir, and the cup of mead,

Are but for him who falls in martial deed:

Yon luckless boor, that passive meets his end,

May never in Valhalla’s court contend.

Slay, brothers, slay! and bathe in crimson gore;

Let Thor, triumphant, view the sport once more!

All other thoughts are fading in the mist,

But to attack, or if attack’d, resist.

List, great Alfadur, to the clash of steel;

How like a man does each brave swordsman feel!

The cries of pain, the roars of rampant rage,

In one vast symphony our ears engage.

Strike! Strike him down! whoever bars the way;

Let each kill many ere he die today!

Ride o’er the weak; accomplish what ye can;

The Gods are kindest to the strongest man!

Why should we fear? What greater joy than this?

Asgard alone could give us sweeter bliss!

My strength is waning; dimly can I see

The helmeted Valkyries close to me.

Ten more I slay! How strange the thought of fear,

With Woden’s mounted messengers so near!

The darkness comes; I feel my spirit rise;

A kind Valkyrie bears me to the skies.

With conscience clear, I quit the earth below,

The boundless joys of Woden’s halls to know.

The grove of Glasir soon shall I behold,

And on Valhalla’s tablets be enroll’d:

There to remain, till Heindall’s horn shall sound,

And Ragnarok enclose creation round;

And Bifrost break beneath bold Surtur’s horde,

And Gods and men fall dead beneath the sword;

When sun shall die, and sea devour the land,

And stars descend, and naught but Chaos stand.

Then shall Alfadur make his realm anew,

And Gods and men with purer life indue.

In that blest country shall Abundance reign,

Nor shall one vice or woe of earth remain.

Then, not before, shall men their battles cease,

And live at last in universal peace.

Thro’ cloudless heavens shall the eagle soar,

And happiness prevail for evermore.

Тевтонская боевая песнь

Каждая рана потоком

Землю багрила теплым вином

Меч звенел о латы

Меч крошил щиты…

Воин с воином сошлись

Сей воин храбрый славен давно…

Радостный, брагу из земли Азийской,

Воссев на вершине, я выпью.

Жизни ускользают часы.

Смеющийся, умру.

Регнер Лодброг

На троне в смехе Вотан-вседержитель

Сзывает отпрысков к себе в обитель.

Раскаты Тора вновь в выси гремят,

Валькирии с оружием летят:

Все силы грозных Асгарда богов

Тупиц пробудят от их мирных снов.

Проснитесь и извольте же, ханжи,

Узреть дела об «общем братстве» лжи.

Мог заглушить ли в расе визг ваш чванный

Воинственный порыв, Природой данный?

Где ж добренькие максимы для школ

И Золотое Правило от зол?

Каким призывом жалким вы б сдержали

То племя, чьих отцов в Вальхаллу брали?

Сгущается кровавой бури мрак,

И Мидгард сотрясает марша шаг.

Себя ты смертью, берсерк, обагри!

В божественном бесстрашии умри!

Кого заботят небеса святош,

Коль воин лишь на Вотана пир вхож?

И плоть Сэхримнира, и чаша меда

Для бьющихся до смертного исхода:

Трусливой смерти снесшему позор

Вовеки не вступить в Вальхаллы двор.

Несите ж смерть! Омоет пусть вас кровь,

Ликуя, Тор узрит охоту вновь!

Одна лишь мысль ясна — атаковать,

Коль атакован — так не отступать.

Услышь, Альфедр, удары с бойни,

Как чувствует себя мужчиной воин!

Рев ярости свирепой, боли глас

Сливаются в симфонию для нас.

Рази! — кто не вставал бы на дороге;

Пред смертью пусть зарежет каждый многих!

Над слабым будь; что можешь, то исполни —

К сильнейшим Боги только благосклонны!

Бояться? С чем такой восторг сравним?

Нас осчастливить Асгард мог один!

Но тают силы, смутно вижу я,

Валькирии уж около меня.

Убил еще десяток! Чужд мне страх —

Совсем ведь рядом девы на конях!

Вот пала тьма, и дух оставил тело,

Валькирия со мною ввысь взлетела.

Чист совестью, я покидаю мир,

Узнать чтоб Вотана веселый пир.

Увижу вскоре рощи Гласир чудо

И занесен в Вальхаллы списки буду:

Там ждать, когда задует Хеймдалль в рог,

Замкнет кольцо творенья Рагнарёк,

Биврест разрушит Суртура орда,

Богов, людей пожнет меча страда,

Исчезнет солнце, море сушь сожрет,

Погаснут звезды, Хаос снизойдет.

Затем Альфедр создаст свой мир по новой,

Богов, людей с чистейшею основой.

Придет страна блаженная Обилья,

Не будет в ней пороков и насилья.

Оставят люди лишь тогда сраженья,

Покой охватит грани все творенья.

А в ясном небе воспарит орел,

И счастье навсегда займет престол.

On Receiving a Picture of Swans

With pensive grace the melancholy Swan

Mourns o’er the tomb of luckless Phaëton;

On grassy banks the weeping poplars wave,

And guard with tender care the wat’ry grave.

Would that I might, should I too proudly claim

An Heav’nly parent, or a Godlike fame,

When flown too high, and dash’d to depths below,

Receive such tribute as a Cygnus’ woe!

The faithful bird, that dumbly floats along,

Sighs all the deeper for his want of song.

На получение открытки с лебедями

Печальный Лебедь с грацией унылой

Скорбит над фаэтоновой могилой;

В слезах качают тополя листвой,

Могилы водной берегут покой.

Я б мог, воздать просил бы величаво

Небесным родом или божьей славой,

Когда, поднявшись ввысь и пав в глубины,

Обрел в награду б плач лишь лебединый!

А верный лебедь молча проплывает,

В тоске по песне глубже все вздыхает.

Temperance Song

[Tune: “The Bonnie Blue Flag”]

1. We are a band of brothers

Who fight the demon Rum,

With all our strength until at length

A better time shall come.

(Chorus)

Hurrah! Hurrah! for Temperance, Hurrah!

‘Tis sweet to think that deadly drink

Some day no more shall mar!

2. We’ll drive from off our table,

We’ll drive from out our gate

The gross offence that clouds our sense,

And leads to dismal Fate.

3. We’ll stop the bloated brewer,

We’ll close the foul saloon,

We’ll teach the land to understand

How mighty is our boon.

4. If aught our progress hinder,

Or check our upward course,

We’ll scorn the hand that threats our stand

And strive with double force.

5. And when at last we triumph;

When whiskey fades from view;

The drunkard slave no more shall crave,

But join our legions, too!

Песнь трезвости

На мелодию «Прекрасного Синего Флага»

1. Отряд мы братьев стойкий,

1. Мы бьемся с Ромом злым

1. И в силу всю идем ко дню,

1. Настанет что благим.

Припев:

Ура! Ура! И Трезвости ура!

Я верить рад, что спирта яд

Уйдет с пути добра!

2. Мы скинем со стола,

1. Изгоним за порог

1. Греха тот вид, что ум мутит

1. И жизни косит срок.

3. Закроем пивоварни

1. И каждый мерзкий бар,

1. Поймут тогда, и навсегда,

1. Огромен как наш дар.

4. Мешать нам вдруг что будет,

1. Иль сдержит наш подъем,

1. Презрим мы то, грозит нам что,

1. И снова в бой пойдем.

5. Когда ж придет победа,

1. И сгинет виски вон,

1. Пропойца-раб не будет слаб,

1. В наш вступит легион!

The Poe-et’s Nightmare

A Fable

Luxus tumultus semper causa est.

Lucullus Languish, student of the skies,

And connoisseur of rarebits and mince pies,

A bard by choice, a grocer’s clerk by trade,

(Grown pessimist through honours long delay’d)

A secret yearning bore, that he might shine

In breathing numbers, and in song divine.

Each day his fountain pen was wont to drop

An ode or dirge or two about the shop,

Yet naught could strike the chord within his heart

That throbb’d for poesy, and cry’d for art.

Each eve he sought his bashful Muse to wake

With overdoses of ice cream and cake,

But though th’ ambitious youth a dreamer grew,

Th’ Aonian Nymph delcin’d to come to view.

Sometimes at dusk he scour’d the heav’ns afar

Searching for raptures in the evening star;

One night he strove to catch a tale untold

In crystal deeps — but only caught a cold.

So pin’d Lucullus with his lofty woe,

Till one drear day he bought a set of Poe:

Charm’d with the cheerful horrors there display’d,

He vow’d with gloom to woo the Heav’nly Maid.

Of Auber’s Tarn and Yaanek’s slope he dreams,

And weaves an hundred Ravens in his schemes.

Not far from our young hero’s peaceful home,

Lies the fair grove wherein he loves to roam.

Tho’ but a stunted copse in vacant lot,

He dubs it Tempe, and adores the spot;

When shallow puddles dot the wooded plain,

And brim o’er muddy banks with muddy rain,

He calls them limpid lakes or poison pools,

(Depending on which bard his fancy rules).

‘Tis here he comes with Heliconian fire

On Sundays when he smites the Attic lyre;

And here one afternoon he brought his gloom,

Resolv’d to chant a poet’s lay of doom.

Roget’s Thesaurus, and a book of rhymes,

Provide the rungs whereon his spirit climbs:

With this grave retinue he trod the grove

And pray’d the Fauns he might a Poe-et prove.

But sad to tell, ere Pegasus flew high,

The not unrelish’d supper hour drew nigh;

Our tuneful swain th’ imperious call attends,

And soon above the groaning table bends.

Though it were too prosaic to relate

Th’ exact particulars of what he ate,

(Such long-drawn lists the hasty reader skips,

Like Homer’s well-known catalogue of ships)

This much we swear: that as adjournment near’d,

A monstrous lot of cake had disappear’d!

Soon to his chamber the young bard repairs,

And courts soft Somnus with sweet Lydian airs;

Thro’ open casement scans the star-strown deep,

And ‘neath Orion’s beams sinks off to sleep.

Now start from airy dell the elfin train

That dance each midnight o’er the sleeping plain,

To bless the just, or cast a warning spell

On those who dine not wisely, but too well.

First Deacon Smith they plague, whose nasal glow

Comes from what Holmes hath call’d “Elixir Pro”;

Group’d round the couch his visage they deride,

Whilst through his dreams unnumber’d serpents glide.

Next troop the little folk into the room

Where snore our young Endymion, swath’d in gloom:

A smile lights up his boyish face, whilst he

Dreams of the moon — or what he ate at tea.

The chieftain elf th’ unconscious youth surveys,

And on his form a strange enchantment lays:

Those lips, that lately trill’d with frosted cake,

Uneasy sounds in slumbrous fashion make;

At length their owner’s fancies they rehearse,

And lisp this awesome Poe-em in blank verse:

Небылица

Чрезмерность враг покоя неизменно.

Лукулл, что Лэнгвиш, астроном-любитель

Гренков и сладких пирожков ценитель,

Душою бард, занятьем — продавец,

(Унынья полон: славы где ж венец?)

Желанье тайное имел: блистать

Живым стихом и песнею вещать.

Перо ж строчило ежедневно с ходу

О лавке панихиду или оду:

Увы, не полнилось высоким чувством

Поэта сердце, билось что искусством.

Взывал он к музе робкой вечерами

Пирожными и прочими сластями,

Хоть из подростка вырос фантазер,

Не тешил образ аониды взор.

На небо он смотрел в закатный час,

В звезде вечерней чтоб обресть экстаз;

Раз ночью взялся ухватить гимн чуду

В глуби кристальной — подхватил простуду.

Тужил Лукулл от горя своего,

Пока однажды не купил книг По:

Пленившись ужасами на страницах,

Поклялся хмуро, что придет девица.

Зрит в грезах Йанек, озеро Обера,

Конец ознакомительного фрагмента.