Плацкарт

Георгий Александрович Ланской, 2023

Два десятка незнакомцев оказываются запертыми в плацкартном вагоне, окруженные плотоядными монстрами. Кем эти люди станут друг другу? Случайными попутчиками, несчастными жертвами, связанные общей бедой или чудовищами, похлеще тех, кто ожидает их снаружи?

«Сдохни!», — кричит Максиму в лицо еще совсем молодая женщина с безумием во взгляде, что пронизывает его лазером из-под гривы спутанных волос. Она вытягивает вперед скрюченный палец с обломанным ногтем и тычем прямо ему в лицо, надеясь попасть в глаз, но промахивается, и ее оттесняет полицейский, что дежурит у здания суда. «Сдохни!» — подхватывает многоликое разноголосье, проклиная его со всех сторон, и Максим бежит, втягивая голову в плечи, стараясь укрыться от толпы, жаждущей растерзать его в клочья. Его адвокат стоит поодаль, нервно поправляет галстук и так же нервно дает комментарии алчущим сенсации журналистам, что тычут в него микрофонами. Максим влетает в автомобиль, блокирует двери и почти кричит водителю, чтобы он трогал. Когда лакированный черный «мерседес» выезжает со стоянки, в заднее стекло влетает бутылка пива, и стекло трескается. Пиво выплескивается, заливая его жирной пеной. Максим зажмуривается и кусает губы, надеясь, что все уже закончилось.

Глава 1.

*****

Ехать поездом было большой ошибкой. Но ближайший рейс на Москву вылетал только утром, а оставаться в Новосибирске еще хотя бы на одну ночь Жилин не хотел, и потому согласился на вариант, который сулил возможность очиститься от того дерьма, что он вкусил на судебном заседании. Улететь можно было из Омска, до которого ехать всего ничего, часов восемь на поезде, или шесть на машине, но машину Максим отверг. Поезд дал возможность остынуть, забраться на верхнюю полку купе, отвернуться к стеночке, свернувшись калачиком, и пожалеть себя. Восемь часов, и он успеет успокоиться сам и успокоить партнеров, которые неплохо вложились в проект, что изначально был обречен на провал из-за многочисленных ошибок и нелепой экономии. Никто не предполагал, что слово «провал» будет столь многозначительным.

До отправления поезда было еще больше часа. Напротив вокзала, прямо в здании гостиницы, был небольшой ресторанчик, донельзя провинциальный, конечно, но чего ждать от Новосибирска? Впрочем, кормили хорошо, и по московским ценам, вполне недорого. Да и интерьер показался бы неискушенному московскими заморочками аборигену вполне милым: чистенько, уютно, круглые столики, сверкающий хром, вместо окна — витраж с разноцветными стеклами, красными, синими, отчего пол, стены и лица посетителей приобретали веселенький оттенок. Несмотря на разгар дня, здесь было малолюдно: несколько парочек, сосредоточенно жующий мужчина с внушительным животом, да мамаша с мальчиком лет пяти, явно усталая, измученная дорогой, отягощенная чемоданами, и безнадежно уговаривающая ребенка не шуметь. Мальчишка катал по столу пластмассовый паровозик и на мать не обращал внимания. Ребенок поглядел на Максима, и тот торопливо отвел глаза.

Сидя за столом в компании местного чиновника Крупинина, занимающего в мэрии не последнюю должность, Максим вяло ковырялся в тарелке, и думал, что зря затеял этот бессмысленный переезд, ведь по времени он ничего не выигрывал. Но ему было важно ехать, ехать как можно дальше от места событий, перечеркнув случившееся расстоянием.

–Переживаешь? — подмигнул Крупинин с фальшивым сочувствием.

–Переживаю, Анатолий Евгеньевич, — признал Максим. — Любой бы на моем месте переживал. Денег-то вбухано было немало, а сейчас вот что делать?

–Ну, Максим, чего же ты хотел-то? Не жалей денег, главное — сам выкрутился. Мог бы и присесть, ты, все-таки, лицо материально и юридически ответственное. А деньги, дело наживное. Давай по водочке, а? За успешное завершение нашего безнадежного предприятия…

–Апелляция будет, — мрачно предрек Максим. — А потом кассация. Вон у них какая крокодилица на процессе выступала. Мясо с боков вырывала прямо кусками.

–Ну, будет, — пожал плечами Крупинин. — Только крокодилице ничего не светит. Экспертиза, так сказать, установила виновных, ты тут явно ни при чем. Во всем виноваты природные силы, опять же подземные воды, о которых не сообщили. Мало ли махинаций при строительстве. Да и судья, так сказать, не зря свой хлеб ест.

–Дороговато ему мой хлеб встал.

–Ну, мил человек, задарма и прыщ не вскочит… Максимка, не тушуйся. Тяпни рюмочку, оно и полегче будет… А, может, ну ее нафиг эту поездку? Я сейчас прикажу, билеты сдадим, а сами на базу отдыха, а? У нас тут такая база есть, закачаешься, у вас в столицах таких нету.

–Так, вам-то чего со мной ехать? — криво усмехнулся Максим. — Мне сопровождающие не нужны.

–А, может, я на Красную площадь сходить хочу, а? — усмехнулся Крупинин. — Замучила ностальгия, так сказать… В мавзолей схожу, на ВДНХ прокачусь, очень уж люблю я фонтан «Дружба народов»… А тут компания такая замечательная… Ну, и попросили, конечно, тебя сопроводить, так сказать. Хочу, так сказать, принять личную благодарность за избавление господина Жилина от доли арестантской.

Эти его «так сказать», вставляемые к месту и не к месту раздражали. Максим отрезал кусок мяса с жирной прослойкой, сунул в рот, прожевал, а затем, с невнятным мычанием сорвался с места, зажимая рот рукой, рванул дверь туалета и едва успел склониться над унитазом, как его вытошнило. Отрыгивая, и вытирая тыльной стороной ладони набежавшие слезы, Максим на ощупь оторвал кусок туалетной бумаги, вытер рот, и только потом увидел, что его галстук плавает в унитазе в рвотных массах. С яростным шипением сдернув шелковую ленту с шеи, Максим швырнул галстук в корзину, не попал, брезгливо поднял с пола и снова кинул, на этот раз прицельно, но галстук, словно змея, угодив в никелированную посудину одним концом, начал выскальзывать, сползая на кафель заблеванной влажной частью. Максим отвернулся и пошел умываться.

В зеркале отразился брюнет лет тридцати пяти, с ранней сединой, измученным лицом и жалким взглядом. Максим рассеянно отметил, как похудело, фактически сползло вниз лицо за эти четыре месяца процессов, согласований и договоров. От него прежнего почти ничего не осталось, так, бледная тень, призрак. Упырь в дорогом костюме.

Когда он вышел, с влажным лицом, растрепанными волосами и покрасневшими глазами, Крупинин встретил его сочувственным взглядом.

–Траванулся что ли?

–Не знаю, — вяло ответил Максим.

–Да вроде не должен был, мы вместе завтракали, разве что ты чего-то еще перехватил… Не, это нервы, Максимка…

–Не называли бы вы меня Максимкой, Анатолий Евгеньевич, не пацан я вам вроде бы, и за свои услуги вы нехило бабло получили, — резко сказал Максим. С лица Крупинина сползла сочувственная гримаса, и он довольно зло ответил:

–Так ты мне вообще-то по гроб жизни обязан, родной.

–Не обязан, и я вам не родной, упаси Бог от такой родни, — отрубил Максим. — Я с вами рассчитался. С вами, судьей и прочими сочувствующими и жаждущими помочь.

–Так-то оно так, — невозмутимо ответил Крупинин, но в его глазах плескалась злость, — только иногда кроме щедрот было бы неплохо испытывать легкое чувство благодарности. Думаешь, просто было заставить заткнуться свидетелей?

–Мое чувство благодарности исчислялась суммами с несколькими нулями, — зло оборвал Максим. — Хватит об этом.

Он возвысил голос так, что его услышал весь ресторан, а мальчишка за соседним столиком уронил со стола свой игрушечный поезд, опрокинул стакан с соком. Пластмассовый паровозик глухо хрустнул, колеса брызнули в стороны, а от сока на полу образовалась багровая лужа. Капли со столешницы все капали и капали. Официантка бросилась на помощь сконфуженной матери, что неуклюже промакивала стол салфетками, превращающиеся в неаппетитные бурые комья.

–Ну, хватит, так хватит, — неожиданно покладисто сказал Крупинин, но в голосе чувствовалось недобрая затаенная обида готовой ужалить змеи. — Что мы в самом деле… Все в прошлом, все закончилось. Давай выпьем?

Максим угрюмо протянул рюмку, чокнулся и опрокинул ее в рот, морщась от горечи водки. Крупинин тоже выпил, задышал, занюхал наколотым на вилку грибочком, внимательно оглядел его и отправил в рот, а потом, чуть не поперхнувшись, прошептал:

–Глянь, Максимка! А вот и Крокодилица!

Максим обернулся. В кафе действительно вошла адвокатесса, бледная, высокая, с затянутыми в длинный хвост белыми волосами, в элегантном бежевом костюме, том самом, в котором она была в суде. Фамилии адвоката истцов Максим не запомнил, что-то вычурное… Войцеховская, Величинская… как-то так. А звали ее Анной, имя врезалось ему в память сразу, когда она столкнулась в коридоре суда. Тогда он, занятый мрачными мыслями, не обращал внимания на ее внешность, а сейчас, подогретый спиртным не мог не заметить холодной, ослепляющей в своей безжалостности красоты зрелой, уверенной женщины.

Крупинин тоже оценил и прищелкнул языком, когда она, волоча за собой туго набитый чемодан, проходила мимо. Она услышала, и даже завертела головой, ища источник звука, а увидев, сдвинула брови и даже бросила панический взгляд в сторону двери, но затем решительно двинулась к соседнему столику, села лицом к Максиму и вызывающе закинула ногу на ногу, глядя на него с холодным презрением. Он сглотнул, подумав: вот бы закурить. Курить Максим бросил года три назад, не начал даже когда его затянуло в судебный процесс, и он, долгими вечерами, выхаживал по комнате, пил, даже пару раз срывался на кокаин, но сигарету в рот так и не взял, чем тайно гордился. А тут поди ж ты, один взгляд судебного противника, и во рту высохло, как в колодце.

–Хороша, зараза, — одобрительно хмыкнул Крупинин. — Я, если честно, слегонца обтрухался, когда узнал, что она против нас.

–Так сильна?

–Почти не проигрывала. Кабы не пресс, что мы судье сунули, продули бы с треском. Анюту судьи любят, а прокуроры побаиваются. Ее процессы — сплошная эквилибристика и прочее шапито, так сказать. Хоть билеты продавай. Журналисты воют от восторга, хорошо хоть сегодня удалось добиться закрытого заседания. Она ж бывший следак из идейных. Ты знал?

–Откуда? Чего ж со своей идейностью на темную сторону перешла? — усмехнулся Максим. Крупинин развернулся, послал адвокатессе воздушный поцелуй и поднял вверх рюмку. Она не ответила и отвела взгляд в сторону.

–Была там какая-то мутная история. То ли подстрелили ее, то ли ножом пырнули, прямо в кабинете, на допросе. Опера вроде не обшмонали как следует терпилу. Долго в больнице валялась. Ну, и решила, что здоровье дороже. Коллеги бывшие ее за это долго простить не могли, она ж все схемы, все ходы и схемы знала. Потому она в уголовку и не лезет, чтобы жизнь не осложнять, ни себе, ни сослуживцам. С людьми, Максим, дружить надо, и уметь договариваться. Тогда они к тебе на помощь придут, как вот сейчас…

Максиму не хотелось снова слушать тонкие намеки на необходимость увеличить благодарность в денежном эквиваленте, потому он демонстративно бросил взгляд на часы.

–Пора нам, — без сожаления произнес он. — Точно со мной поедете, Анатолий Евгеньевич?

–Поеду. Надо же с будущими партнерами поручкаться, — крякнул Крупинин, разбив в клочья надежду, что от него удастся отделаться малой кровью. Теперь еще восемь часов придется слушать, как он все ловко разрулил. Крупинин поманил официанта. — По столице прогуляюсь, друзей навещу.

Они расплатились и поднялись. Выходя из зала, Максим бросил взгляд на адвокатессу. Свет солнца, пробивающийся сквозь цветной витраж, заливал ее лицом красным, превращая в жуткую маску. Женщина ответила Максиму взглядом, наполненным неприязнью.

*****

Анна проводила взглядом своего недавнего противника и зло сжала губы. Проигрыш в суде, пусть даже первой инстанции, был для нее делом непривычным. Ее репутация шагала далеко впереди, все знали: если Величинская взялась за дело, то все, пишите письма мелким почерком, она выиграет. И тут такой оглушительный провал. Конечно, она подаст апелляцию, но внутренний голос подсказывал, в этом деле все бесполезно. В суде председательствовал Владимир Антонов, который не любил Анну, и которая ответно не любила его за два загородных дома, недвижимость на Кипре и Испании, дорогой «майбах» и часы за полтора миллиона, что он небрежно таскал на руке. Все это было куплено явно не на судейскую зарплату, и в свое время она, краешком зацепив скандал, пробовала что-то там доказать, но быстро обломала зубы и отстала. Не ее юрисдикция, не ее город, в конце концов, но Антонов оказался мстительным и злопамятным, и молодого следователя запомнил, даже когда та ушла в адвокаты. Она дважды выступала в суде, где он вершил судьбы, причем один раз пыталась сделать судебный отвод, но ничего не вышло. Тогда она выиграла, с большим трудом, но не с теми результатами, которых добивалась. А сейчас, когда Анна была уверена, что застройщика, виновного в обрушении дома, приговорят к преступной халатности и обяжут как минимум выплатить пострадавшим семьям денежную компенсацию, такой вот поворот.

Ответчики уверяли: на обрушение дома повлияло строительство моста через Обь и недавнее землетрясение в 4,5 балла. Никто не предполагал, что вбиваемые сваи спровоцируют оползень, поскольку, как оказалось, дом стоит на разломе земной коры. Да, Новосибирск иногда колыхали землетрясения, для Сибири редкие и почти незаметные, но именно они вкупе со строительством привели к тому, что новостройка поползла по берегу вниз и обвалилась. Бывает. Инженерно-строительные изыскания были проведены плохо, виновные должны понести наказание, но к застройщику какие претензии? У него все шито-крыто. Вот отчет экспертизы…

Анна выступила с ответной речью, представив еще один отчет, в котором другой эксперт, задолго до строительства, убеждал, что данный участок берег Оби для строительства многоэтажек подходит только с очень большими оговорками, подразумевающими качество материала. Высказав это, Анна придавила отчет еще одним. Ответчики использовали для строительства цемент, что годился только для штукатурных работ, в панели почти не добавляли арматуру, да и сами панели частично изготавливали не в заводских условиях, а прямо на улице: заливали бетон в формы прямо на земле, дикость несусветная, полное несоблюдение всех нормативов, но строительный процесс очень удешевляло. Предчувствующие сенсацию журналисты притихли, готовясь обличать.

Антонов доводы юриста выслушал и попросил экспертов прийти на следующее заседание, что Анна оптимистично пообещала. В итоге оба эксперта не явились, хотя накануне, метая громы и молнии, поклялись, что будут вовремя. А без них, как Анна ни старалась, экспертиза к делу не была приобщена. Отшвыривая оба документа, Антонов мстительно ухмыльнулся.

Дальше ход процесса изменился в худшую сторону. Анна была занята лишь тем, что парировала и парировала словесные эквилибры адвоката ответчиков Сорокина, который трещал согласно своей фамилии, ну, или как счетчик Гейгера. Парируя, Анна мрачнела с каждой минутой, понимая, что ее атака безнадежно провалена. Теперь они не могли надеяться не только на тюремное заключение, но даже на компенсацию пострадавшим. Сорокин наливался гордостью, а ответчик, застройщик Жилин, угрюмый мужчина с хищным лицом, глядел в пол. Бледные лица семей, потерявших после обрушения близких, стояли перед ней живым укором. Когда оглашали вердикт, Анна поймала взгляд секретаря, сочувствующий и одновременно жалкий. Та тоже все понимала. Все всё понимали.

После оглашения приговора, она еще нашла в себе силы выступить перед журналистами, рассказывая, что, несомненно, будет добиваться справедливости и, если надо, дойдет даже до Верховного суда, но сама в это не верила. Ей все мерещилась бесстыдная радость Сорокина и отрешенное лицо Жилина, вышедшего из зала, будто он проиграл, а не разнес надежды людей на справедливость в пух и прах. Глядя, как заместитель мэра Крупинин по-свойски хлопает Жилина по плечу, Анна поняла, что шансы выиграть процесс минимальны. Злая, как Сатана, она взяла такси и рванула к струсившему эксперту, готовясь разнести его в клочья.

Двери открыла женщина лет пятидесяти с покрасневшими глазами и черной косынке на голове, косо сидящей на ее плохо прокрашенных хной волосах.

–А Феденьки больше нет, — всхлипнула она.

–Как это — нет? — прошептала Анна, удивляясь своей запоздалой глупости.

–Погиб Феденька, — ответила вдова и прислонилась к притолоке. — Вечером с собакой вышел, его хулиганы ножом…

У ног хозяйки крутилась собачонка, помесь йорка с чем-то еще, поглядывала на гостью веселыми глазенками, и пару раз задорно гавкнула. Анна выдохнула. Оказалось, что Федор Картавин, ее строительный эксперт, в тот момент, когда она злилась в суде за его отсутствие, уже остывал в морге с тремя ножевыми. Обуреваемая нехорошими предчувствиями, Анна вынула из сумки сотовый, и позвонила второму эксперту, но на другом конце сети ей не ответили. Аппарат абонента оказался выключен. Ехать на другой конец города Анна не успевала, и потому позвонила знакомому, попросив ненароком проверить, не попал ли в криминальные сводки некий Владимир Попов, одинокий мужчина, проживающий в Краснообске. А еще через четверть часа она, положив телефон в сумку, осела на пустую скамью у здания суда и прижала руку ко рту. Второй эксперт попал под машину в тот же день, и травмы оказались несовместимы с жизнью.

Деньги. Все решали деньги, гигантские суммы, потраченные на этот жилой массив. Если будет доказано, что строительство велось с нарушениями, и все остальные дома могут в любой момент сложиться, как карточный домик, это не просто банкротство застройщика. С насиженных мест полетят все, вплоть до мэра, поскольку даже Анне без особого труда удалось проследить… нет, не связь, скорее запах связи застройщика с городской элитой. У следственного комитета возможностей было побольше, чем у простого адвоката со связями. Пострадавшие могли подать в суд не только на застройщика, но и на мэрию, продавшей для застройки этот участок, и имели неплохие шансы на выигрыш, докажи следствие преступный сговор. Стоило ли это жизни двух экспертов, осмелившихся возразить? Несомненно. Убрать с дороги двоих немолодых мужчин было куда дешевле.

Сидя перед судом и растрачивая время без толку, Анна с вялым запозданием подумала: а не случится ли что-то похожее с ней? Но взвесив все за и против, решила — нет. Не рискнут, она слишком заметна, но подстраховаться не мешает. Две смерти в одном деле подряд еще можно списать на случайность, три — это уже закономерность. Не рискнут, но… Черт побери, когда в деле замешаны такие деньжищи, возможно все. Она вспомнила всхлипывание вдовы Картавина, и ее затошнило от злости, когда в голову пришло мимолетное воспоминание: вот она читает статью, что судья Антонов купил яхту и катается на ней по Обскому водохранилищу. На какие, интересно, шиши?

Пробудившаяся ярость толкала Анну на необдуманные поступки, и когда она, перед самым отъездом, в кафе наткнулась на Крупинина и Жилина, ей захотелось сделать что-то ужасное, особенно после того, как Крупинин издевательски отсалютовал ей рюмкой. Анна с трудом дождалась их ухода.

Мальчик за соседним столиком всхлипывал, прижимая к груди сломанный паровозик. На мгновение он взглянул на Анну, и она торопливо отвернулась. С определенного времени она не могла выносить детских взглядов и прячущегося осуждения в них. Ей казалось, что так могут смотреть только дети и коты, презирая и уничтожая в своем кажущемся безразличии.

Она встала и покатила чемодан к выходу, перебежала пешеходный переход прямо перед автобусом, сердито рыкнувшему на нее клаксоном, и, сворачивая к вокзалу, врезалась в вышедшего из-за ларька мужчин, точнее, в крайнего из спаянной троицы. И не просто врезалась, а вмяла в него хот-дог, брызнувший кетчупом.

–Женщина, вы что ослепли? — заорал пострадавший.

–Простите, — залепетала она, — я не нарочно. Хотите, я оплачу вам…

–Оплатит она… У меня поезд через пятнадцать минут…

Анна рассердилась, вынула из кошелька пятитысячную и припечатала ее к влажной от кетчупа груди скандалиста. Честное слово, не стоила его дешевая рубашонка такой истерики.

–Вон ларек с майками, купите любую, а сдачу оставьте… не знаю, на сувениры. Повторюсь, мне очень жаль, — припечатала она и торопливо пошла к вокзалу, не слушая крики за спиной.

Чуть позже, когда она уже протягивала проводнику паспорт, ожидая, когда он сверится со списком пассажиров, купивших электронные билеты, Анна подумала, что в этой троице ей кое-что показалось странным. Двое мужчин: тот, кого она изляпала кетчупом, и второй, помоложе, всем своим видом демонстрировали принадлежность к так называемым органам. Выдавала стрижка и… что-то еще, что-то от сторожевой собаки во взгляде. А вот третий…

Третий.

Если тех двоих она сравнила с собаками, то третий напоминал волка. А еще он держал впереди обе руки, на которых болталась свернутая джинсовая куртка. Именно так можно скрыть от нежелательных взглядов кое-что интересное, вроде наручников.

Анна зашла в свое купе, затолкала под сидение чемодан и бездумно уставилась в окно, глядя на снующих по перрону пассажиров. И где-то за пять минут до отправления троица с привокзальной площади прошла мимо нее в столь же тесной спайке: двое псов по бокам, волчара в центре. На груди давешнего скандалиста все так же виднелось пятно от кетчупа.

Красное, как кровь.

*****

Когда пассажирка-торопыга, роскошная баба в дорогом, но слегка несвежем костюме отошла подальше, майор Олег Рязанов, раздраженно посмотрел на красное пятно на футболке, швырнул на асфальт смятый хот-дог и зло бросил:

–Вот зараза! Лех, будь другом, сходи, купи мне одну ассисоньку.

–Что? — не понял его более молодой, мордастый коллега с добродушным, но немного туповатым лицом. Рязанов рассмеялся.

–Внучка у меня на сосиски в тесте говорит: деда, купи мне одну ассисоньку. Я по другому уже и сам не говорю. И всех вокруг этой «ассисонькой» заразил.

–Сколько внучке-то?

–Агате? Четыре. Бойкая, и заводная как тамагочи… Сходи, Лех. Жрать хочу, сил нет. Нам еще часа четыре не хавать нормально.

–А этот? — настороженно спросил напарник, бросив взгляд на третьего мужчину, зажатого между ними и взиравшего на мир с показным равнодушием. Стороннему человеку эта троица не показалась бы странной, но Рязанов был начеку. Ему не понравился взгляд женщины, врезавшейся в него и оставившей пятно от кетчупа, как метку. Было в ней что-то… до боли знакомое, несмотря на дорогое шмотье, украшения, профессиональный макияж. Красива, и вроде вполне безобидна, хоть и дерзка, но этот ее цепкий взгляд ищейки, моментально обшаривший всю троицу с ног до головы, и на мгновение задержавшийся на скованных наручниками руках их пленника, пусть и скрытых одеждой. Рязанов подумал, что увидел в ее глазах нечто вроде понимания. Но она не стала вмешиваться, не задала вопросов, уходя, ни разу не обернулась, и на том спасибо. Возможно, это было просто совпадение, только вот Рязанов в совпадения не верил и мысленно сделал зарубку. Почему-то ему казалось, что эту женщину он еще увидит.

Напарник ждал ответа. Майор опомнился и кивнул.

–Постерегу, — пообещал Рязанов. — Никуда он не денется, тут патрулей полно, если попробует свалить, догоним. Но он же не рыпнется, да, Балашов?

Ему не хотелось полагаться на случай или благоразумие человека, которого он конвоировал, пусть таким дилетантским способом. Рязанов прекрасно знал, с кем имеет дело и потому готовился к худшему. Будучи на полголовы выше Балашова и шире его в плечах, он нисколько, тем не менее, не сомневался, что в случае серьезной заварухи не сумеет удержать его без потерь. И тогда придется решать, начинать ли пальбу в людном месте или нет. От мысли, что ему придется применить оружия прямо тут, на привокзальной площади, Рязанову стало плохо, и потому он взмолился, чтобы поезд пришел как можно быстрее.

–Я бы тоже хотел сожрать ассисоньку, — сказал Балашов и лениво повел плечом, словно демонстрируя, что в любой момент может передумать и одним движением, раскидав провожатых, допрыгнуть до подземного перехода. А там метро, свобода, толпа уезжающих с пригородного вокзала, среди которых можно затеряться. Когда Балашев пошевелился, под джинсовой курткой, висящей на его руках, холодно звякнула цепочка.

–Перебьешься, — ухмыльнулся Рязанов. — Голод, он, знаешь ли, облагораживает.

–Да ладно, майор, не жмись. Не разорит тебя один хот-дог, — сказал Балашов тягучим, словно патока, тоном, будто ему было все равно, покормят или нет, но Рязанов натренированным ухом услышал крохотную ноту истинного голода. Это было не удивительно. Задержать Балашова удалось ночью, а сейчас был уже вечер. Солнце медленно наливалось красным и падало за многоэтажки, окрашивая их стекла в багровеющие тона. Хмыкнув, Рязанов крикнул в спину удаляющегося к торговым точкам коллеги.

–Леха! Тихомиров! Два хот-дога купи!

–Спасибо, майор, — серьезно сказал Балашов.

–Кушай. Не обляпайся, — грубо ответил Рязанов и отвернулся.

Взять Балашова в Новосибирске было большой удачей. Потому Рязанов просто подпрыгивал от нетерпения, ожидая, когда подадут поезд и можно будет войти, пристегнуть добычу наручниками и расслабиться на какое-то время, предвкушая, когда все благополучно закончится. Чисто технически нужно было уложиться в положенные по закону три часа, но до Барабинска было четыре на поезде. На машине меньше, но ехать даже на конвойной машине Рязанов не рискнул, как не рискнул отправлять задержанного спецвагоном, в компании таких же страдальцев, но вагона нужно было дождаться, по расписанию они не ходят, а время не терпело. Официального статуса арестованного у Балашова не было, так, задержан по подозрению, формулировка обтекаемая, и начни тот протестовать по пути, требовать адвоката, могли появиться проблемы. Потому Рязанов решил попытаться.

Все решало время, и встреча, на которой он должен был сбыть проблему с рук, забыв навсегда. Из отдела выдернул Тихомирова. Этого пацана с веснушчатым крестьянским лицом он знал давно, приходилось пересекаться и отмазывать идиота от глупейшей истории, в которую тот вляпался по недоразумению. Отмазал. Тихомиров впоследствии оказался верен, как пес, и потому не слишком любопытствовал, почему задержанного везут обычным поездом, в обычном вагоне, почему конвойных всего двое, и почему билеты на всю троицу Рязанов оплачивал из своего кармана, минуя даже попытку выбить казенные деньги из ведомственной бухгалтерии. Учитывая личность задержанного, перевозить его следовало под усиленной охраной, поминутно ожидая от Балашова какого-нибудь крученого финта. Но Балашов вел себя на удивление смирно, и потому Тихомиров успокоился, не замечая, что Рязанов то и дело прикасается к жилетке, под которой торчала рукоять табельного.

Глядя, как молоденький лейтенант расплачивается за обед, Балашов вдруг тихо спросил:

–А ты меня хоть довезешь до места, начальник?

Это было неожиданно, как удар под дых. Рязанов развернулся к Балашову и усмехнулся.

–А что, есть сомнения?

–Я же не дурак, — равнодушно ответил Балашов. — Думаешь, не понимаю, чего ты так суетишься и для кого стараешься? Мальчонку-то специально отослал?

–Не понял, — нахмурился Рязанов, хотя, конечно, все понимал. Балашов не дурак, и никогда таким не был, иначе не удалось бы ему скрываться, виртуозно уходя из засад, словно насмехаясь. И если б не его сантименты, ничего б не вышло и сегодня днем.

–Чего тут непонятного? В спину мне шмальнешь при попытке к бегству? Или что?

Рязанов приблизился настолько, что его смрадное дыхание ударило Балашову в лицо, но тот не сдвинулся с места.

–Хотел бы, я б тебе маслину влепил промеж глаз еще когда тебя брал. Живой ты мне нужен. Пока во всяком случае.

–А, — спокойно ответил Балашов. — Понятно. И где меня встретят?

–Где надо встретят, — буркнул Рязанов.

–Рапорт-то успеешь составить, что я сбежал?

Это снисходительное презрение в голосе раздражало так, что хотелось вбить нос стервеца прямо в череп, каблуками, втаптывая до тех пор, пока он не провалится внутрь. Но Балашов боялся, как бы не храбрился, потому что прекрасно знал, что его ждет, оттого его презрение выглядело напускным и немного жалким. Рязанов не успел ответить. К ним подошел Тихомиров, в каждой руке которого было зажато по хот-догу. Один из них он протянул Рязанову, второй с небольшим сомнением — Балашову. Тот выразительно пошевелил руками.

–Жрать-то я как буду?

–В поезде пожрешь, — отрубил Рязанов. — Двигай, вон, посадка уже началась.

Вечер уносил остатки жары, но перрон все еще был раскаленный. Проводница, полная, некрасивая, с носом картошкой, стриженная под каре брюнетка лет тридцати взяла у Рязанова билеты, проверила их и потребовала паспорта. Осмотрев документы Рязанова и Тихомирова, она протянула руку к Балашову.

–Ваш документ, пожалуйста.

–Нет у него документа, — прервал Рязанов и толкнул Балашова в плечо. — Заходи в вагон.

–Мужчина, стойте, — возмутилась проводница, но тут же охнула, увидев под курткой наручники.

–Вот-вот, — многозначительно кивнул Рязанов и похлопал себя по жилетке, куда положил удостоверение.

–Вы что, его прямо так повезете? — испугалась проводница.

–Вас как зовут? — прервал Рязанов.

–Алена.

–Вот так повезем, Алена. Да вы не волнуйтесь, он у нас смирный, а в Барабинске мы выйдем. Так что ничего страшного не случится. Тут ехать-то с гулькин нос…

Не убедил, несмотря на доверительный тон. Проводница, такое впечатление, готовилась удариться в рев. Плохо.

–Ну, не знаю, — испуганно сказала она. — Вы с начальником поезда договорились?

–Договорились, — убедительно произнес Рязанов и вкрадчиво добавил: — Родная, не шуми, ты внимание привлекаешь, а нам это не надо. Не пугай пассажиров. Мы сойдем через четыре часа, нас никто даже увидеть не успеет. Ты ж не первый день работаешь, сама знаешь, нельзя паниковать. Мы — просто пассажиры. Балашов, вперед…

Тут главное было действовать уверенно. Начальник поезда вполне мог забыковать и отказаться везти подозрительную троицу. Формально, законы Российской Федерации действовали и в поезде, и его начальник обязан был их соблюдать, но фактически РЖД было государством в государстве. Один телефонный звонок, и все, конец истории. За поезд отвечает его начальнгик, и ему плевать на то, что кого-то надо доставить, у него инструкции, расписание и сотни пассажиров. Задержанного ссадили бы на станции, отправили в местное отделение до выяснения, а там действительно истекли бы положенные три часа, а Рязанов и так задержался. Можно было бы, конечно, попросить коллег подержать Балашова в обезьяннике, но это было глупым. До Барабинска Балашов вообще не должен был светиться нигде, на этот счет Рязанов получил четкие инструкции.

Все-таки надо было взять машину… Ах, кабы точно знать, что по пути их не встретят дюжие молодчики с «калашами»…

Если проводница и хотела возразить, то просто не успела. Балашов забрался в вагон следом за Тихомировым, Рязанов был замыкающим. Их купе примыкало к купе проводников, и потому не пришлось идти даже по вагону слишком далеко. Войдя, Рязанов пристегнул Тихомирова к ножке стола.

–Ну, все, приехали, — с облегчением сказал он.

Пассажиры, видимо, покинули купе незадолго до этого. Внутри еще сохранился запах пота, кислый и неприятный, под нижней полкой, которую Тихомиров сразу проверил, во избежание неприятных сюрпризов, валялся оставленный пакет с мусором, а на столе выдыхалась почти пустая бутылка пива.

–Лех, выкинь, по-братски прошу, — поморщился Рязанов. — Не хватало еще в этой вони четыре часа ехать.

Тихомиров кивнул, взял пакет с мусором, зацепил двумя пальцами бутылку, но не удержал мокрое стекло. Бутылка выскользнула из его рук, и, обдав полицейских тухлой пеной, упала на пол.

И разбилась.

*****

–Ай! — воскликнула Алена.

Консервная банка с кукурузой, которую она купила для салата, чтобы насладиться им в купе после того, как пассажиры отстанут от нее с просьбами, проявила своеволие. Острая крышка-ключ буквально цапнула ее за палец, когда вагон качнуло на повороте. Капля крови упала на стол, и Алена досадливо размазала ее полотенцем. Вывалив кукурузу в миску с запасенными и порезанными овощами, Алена щедро залила салат майонезом и с раздражением увидела, что в миску упала еще одна капля крови. Порез оказался глубоким. Алена вычерпала кровь из миски пластиковой ложкой и сунула ту в мусорный мешок, открыла аптечку, перевязала палец и уселась на сидение, глядя в окно, на широкую Обь. Поезд уносился прочь от Новосибирска, в сгущающиеся сумерки.

Напарница Алены спала на верхней полке. Ей предстояло сменить Алену в Омске, а той больше всего хотелось разбудить подружку, рассказать ей о троице пассажиров, один из которых нагонял на нее тоску. Давно, еще в девчоночьем возрасте, когда Алена была не такой полной, мечтала о карьере певицы и заливалась смехом от пошловатых шуточек парней, она прочитала книжку: какой-то сборник женских историй о любви и судьбе, среди которых были откровения матерой зэчки, битой жизнью. И та поведала, что на зоне сама, без посторонней помощи научилась отличать обычного заключенного с мягкой статьей от убийцы.

Дело было во взгляде, мол, у подлинного убийцы в зрачках есть белое пятно, и чем больше он убил, тем больше было пятно, словно бельмо застилающее роговицу. Почему-то после Алена всегда смотрела людям в глаза, и порой ей казалось, что и она видит эти белые пятна. Помнится, в техникуме, когда мечты покорить эстрадный Олимп пошли прахом, и она поступила на отделение, готовящее проводников, она рассказывала сокурсницам о своем неожиданном даре, а те ахали и верили, советовали пойти с этим куда-нибудь в газеты. Со временем желание искать и разоблачать настоящих преступников пропало, но даже сейчас, плавно перевалив на четвертый десяток, она привычно заглядывала людям в глаза и, если видела эту белесую пленку, старалась отойти в сторону, от греха. Вот и сейчас, когда мужчина, сопровождаемый двумя полицейскими, поднял на Алену серые, как тучи глаза, она увидела в них белые пятна и невольно отшатнулась. Кажется, он что-то понял, потому что его губы дернулись, будто он хотел усмехнуться или сказать ей какую-то гадость, но в последний момент сдержался.

Поезд тронулся. Алена собрала пакеты с бельем и понесла их пассажирам, севших в вагон в Новосибирске. Таковых оказалось немного. Троица в купе от постели отказалась, внутрь Алену даже не пустили. Старший из полицейских вышел и холодно сообщил: им ничего не нужно, разве что стаканы и чай. Белье лишнее, ехать всего четыре часа. Она не стала возражать, и только отметила, что у этого в зрачках тоже белые пятна, не такие большие, но все-таки…

Все-таки…

Она обругала себя за мнительность. Разобравшись с делами, в качестве успокоения решила поужинать, нарубила овощи, купленные у какой-то случайной бабки на полустанке в неизвестности, где стоянка поезда была всего минуту. Когда салат был готов, Алена подвинула миску поближе и отправила первую ложку в рот. Дверь купе дернулась и отъехала в сторону. Алена закашлялась и сердито посмотрела на вошедшего:

–Блин, напугал!

Антон Горностаев, мужчина лет сорока, побитый жизнью, слегка скособоченный, проводник из соседнего, плацкартного вагона, поглядел на него с недоумением. Проглотив ставшую комом еду, Алена постеснялась признаться, что подумала: ее пришли убивать.

–Чем это, интересно? — удивился Антон, и даже оглядел себя, чертов позер, престарелый Казанова. Проводницы, оказавшись с ним в паре, выли и умоляли перевести их в другие вагоны: доставал Горностаев своими притязаниями и намеками. Антона никто не любил, он плохо сходился с людьми, но все решала работа, а работал он превосходно, и пассажиры на него не жаловались, что было даже странно. Каждый получал свою порцию претензий, кроме него. Алена, как и большинство женщин-проводниц, недолюбливала Горностаева, но по воле случая почти всегда оказывалась с ним в одном составе, да еще в соседних вагонах, а он то и дело заходил, балагурил, рассказывал пошлые анекдоты и искренне считал себя неотразимым. Но сейчас она была рада даже его компании, лишь бы не сидеть одной. Напарница, что видела девятый сон, не в счет. Она и пикнуть не успеет, пока тот белоглазый дьявол не начнет кромсать всех на кусочки.

Белоглазый дьявол, если верить тому, что она успела увидеть в купе, сидел, скрючившись в три погибели, пристегнутый к столу и что-то ел. Ей подумалось, что избавиться от наручников для него вообще не проблема. На проводницу, мелькнувшую в проеме, он даже не посмотрел, ни когда она пришла в первый раз, ни когда принесла им чай. Это и успокаивало, и настораживало одновременно. В купе, Алена бегло оглядела себя в зеркало и поморщилась. Килограмм двадцать лишнего веса, сальные от долгой дороги волосы, хорошо, если удастся сегодня помыться, на лбу вылез прыщ. Таких персонажей в ужастиках мочат ножами первыми просто потому, что они не успевают убежать.

–Да не ожидала тебя сейчас увидеть, — нехотя призналась Алена коллеге. Напарницы завозилась на полке и оба сконфуженно прижали указательные пальцы к носу. Прервать сон коллеги, когда впереди долгая дорога — худшая из зол.

–А кого ожидала? О, салатик… Поделись с голодающими.

Ей не хотелось делиться, особенно с ним, но отказать было неудобно, а отложить салат для него было не во что. Она подвинула миску, думая, что вот сейчас он полезет ложкой, которую облизал, в общую чашку, и ей придется есть его слюни. Горностаев взял ложку, но садиться почему-то не стал, навис над миской и стал жадно уминать салат, будто его сто лет не кормили. Это раздражало. Она сдвинулась ближе к окну.

–Садись… Хотя, погоди… Чего пришел-то?

–У тебя подушки есть лишние? — озабоченно спросил Антон. — Полный вагон пассажиров, и хоть ты тресни не могу одну подушку найти, то ли спер кто, то ли две штуки в наволочку засунул и не признается, а у меня там бабка противная, уже пацана согнала с места, и ноет, что ей подушки не досталось.

Подушки и одеяла в плацкартных вагонах почему-то частенько воровали, хотя ценность их была весьма сомнительна, ведь не СССР, не дефицитный товар. Ладно одеяла из натуральной шерсти, но подушки? В последнее время им выдавали новые, с синтетическим наполнителем, от которого толку чуть. Вроде есть объем, а ложишься, и голова проваливается до полки. Кому дома такая нужна, неудобно же! Алена беспечно отмахнулась.

–Да полно, выходить будешь, в первом купе возьми, оно пустое… Только не забудь вернуть, мне же отчитываться.

–Спасибо… — промямлил Горностаев и запихал в рот помидорную дольку. Прожевав, он нахмурился, глядя, как Алена ковыряет ложкой в миске овощи: — А чего ты смурная такая?

Она помолчала, а потом нехотя призналась:

–Да чего-то маятно мне. Пассажиры нехорошие.

Тут она выложила Горностаеву все, как на духу: и про наручники, и про сопровождение полицейских, и про белесый взгляд, словно выплескивая эту информацию, готовилась защитить-заурочить от беды, сплюнуть через левое плечо, бросить щепотку соли и зажмуриться. Горностаев сочувственно кивал, и она была ему за это благодарна.

–Да, дела… — протянул Антон и боязливо покосился куда-то за спину, словно опасаясь, что его подслушают опасные пассажиры. — Может, начальнику поезда, все-таки сообщить?

Алена отмахнулась. Раньше надо было, как только в поезд сели, пусть бы разбирались. А сейчас она останется крайней.

–Думала уже, скажу чуть позже, перед Барабинском, пусть подойдет. Сделаю вид, что не сразу увидела наручники. Он мужик, пусть решает вопрос.

–Да все нормально будет, — попытался успокоить ее Горностаев, но почему-то легче не становилось, а его неловкие утешения даже раздражали. Ему-то хорошо, не в его вагоне едет возможный убийца.

–Антош, я надеюсь, что нормально, — нервно ответила Алена, и он слегка поплыл от ласкового «Антош», хотя раньше она его так не называла даже в шутку. — Мне просто это пятно белое в его глазах покоя не дает. Сижу вот и думаю: сейчас достанет он нож и чиркнет меня по горлу.

–Тебя-то за что?

–Ни за что, — отрезала она. — За компанию.

–Да глупости все это, — фыркнул Горностаев. — Поду-умаешь, сопровождают. Да и вообще, рано или поздно все там будем, может, судьба такая, помереть смертью храбрых на боевом посту.

–Дурак! Типун тебе на язык!

–Ой-ой, какие мы нежные… Да шучу, я, шучу… А ты не трясись. Пьяные дембеля и вахтовики похлеще будут. От них вообще никуда не денешься. Едешь и трясешься, как бы башню бутылкой не проломили. А он один, что он сделает?

–А пятно, Антош? — не сдавалась Алена. Его неуклюжие утешения распаляли ее все сильнее, а необходимость ругаться шепотом из-за спящей напарницы превращала ругань в цирк из-за обилия шипящих. Со стороны могло показаться, что друг в друга плюют ядом две разъяренные кобры.

–Да бабушкины сказки эти пятна! — вскипел он. — Тоже мне. Начиталась всякой ерунды. Вон, глянь, может, у меня тоже такое есть.

Алена невесело усмехнулась и покачала головой, решив не сообщать коллеге, что сегодня, на нервной почве, она у всех видит в глазах эти белесые пятна.

В том числе и у Горностаева.

*****

Заняв нижнюю полку и угнездив свой багаж под нее, Мария Сергеева разворошила пакет с пирожками и, вытащив сразу два, с наслаждением впилась зубами в еще теплый сальный бок. Второй пирожок, кажется, с капустой, она положила на пакет. Студентик, тощий, очкастый, которого она, пользуясь своим возрастом, согнала с нижней полки на верхнюю, сглотнул слюну.

«Голодненький», — с удовлетворением подумала Мария, доела пирожок и принялась за второй. Ничего, пусть потерпит, им, молодым, полезно. Дождавшись, когда проводник, мужчинка средних лет, с зализанной на плешь прядью, принесет подушку, Мария подоткнула ее под спину и, навалившись на стену, попыталась почитать купленный на вокзале любовный роман, где на обложке полуголый красавчик страстно обнимал пышногрудую брюнетку в роскошных кринолинах. Но свет в вагоне был тускловат, а солнце уже садилось, да и мыслями Мария была далека от страстей знойной пары. Когда из-за багрового отблеска читать стало невозможно, Мария отложила книгу. Студентик на верхней полке раздражал своей возней, а потом и вовсе зашмыгал носом, будто плакал. Мария сжала губы, с трудом подавив желание постучать по полке снизу, чтобы этот сопляк заткнулся и не сотрясал воздух нытьем.

Ее мысли были тяжелыми и мрачными, а еще Мария боялась. Причем боялась совершенно обосновано.

Глядя на нее, никто бы не подумал ничего плохого. Бабушка «божий одуванчик», платьице а-ля шестидесятые, короткая стрижка ежиком, очки в тонкой оправе, вязаная кофточка, ридикюль и шляпка мультяшной старухи. Что во второй сумке, никому не известно, но наверняка варенье для внуков, которых едет навестить через всю страну. Вот, что должны были думать пассажиры. Женщина-невидимка, перед которой беспрепятственно распахиваются все двери, которую никто не досматривает на таможне, чуть что хватающуюся за сердце и тонометр. Шаг в сторону, и ее забыли. Идеальный курьер.

Никто.

Отправляясь в дорогу, Мария получила четкие инструкции, но слушала равнодушно, не в первый раз, еще учить ее будут. Поезд для ее деятельности был идеальным прикрытием. С самолетом бы такая история не прокатила. Там таможня, досмотр, а здесь несколько вялых пограничников, пусть даже с собаками на границе с Казахстаном, российских и казахстанских, беглый досмотр и проверка документов, а дальше — снова дорога, до границы с Киргизией, где ее миссия заканчивалась. Дальше курьеры подхватывали товар и везли его в Китай по тайным тропам.

Мария везла нефрит. Не в первый раз, и, как она надеялась, не в последний. Таких, как она было немало. В России нефрит был дешев и спросом не пользовался, не было фабрик по его обработке, а вот в Китае за него платили бешеные деньги. Проверок она не боялась до определенного времени. Ее товар не пах, собаки на него не реагировали. В этот раз Мария не ожидала ничего сверх обычной нормы, но курьер, доставивший увесистый сверток, на сей раз был невероятно суетлив, прятал глаза и торопился уйти. И, хотя это противоречило правилам, Мария все-таки позвонила куратору, и, получив от него неприятный ответ, на самом деле схватилась за сердце и минут тридцать сидела на лавке перед вокзалом, не решаясь войти в поезд.

–В случае чего бросай товар, — скомандовал куратор и с досадой добавил: — Сдали нас. Двоих погранцы уже повязали где-то в Булаево… Черт знает, где это Булаево, что за город такой?

–Это не город, — посиневшими губами пояснила Мария. — Полустанок на границе. Пограничники казахские там заходят.

–Та пофиг мне, полустанок, город или деревня. Пасут конкретно наших, есть у них какие-то данные. Часть народа проскакивает, часть нет.

–Может, я не поеду?

Голос куратора стал жестче, Марии сразу расхотелось спорить. Выслушав прямое распоряжение, она послушно двинулась к вокзалу и, войдя в свой плацкартный вагон, быстро обшарила его взглядом.

Мальчишку с нижней полки она согнала быстро, сломав его жалкое сопротивление громкими вздохами и сокрушениями о современной молодежи, не уважающей старших, а когда утрамбовывала багаж вниз, вынула сверток с нефритом и сунула под матрас. Боковые места напротив были свободны. Мария напряженно ждала удобного момента. Пограничники могли найти нефрит в ее сумке, и тогда статьи за контрабанду не избежать. Другое дело, если камень найдут где-то в вагоне, пойди докажи, что она имеет к нему какое-то отношение.

Еще лучше, если бы никто ничего не нашел.

Когда всхлипывающий студентик слез со своей полки и ушел в туалет, а мамашка с ребенком на полке напротив улеглась спать, отвернувшись к стене, Мария с молниеносной скоростью, непостижимой для женщины ее возраста, забросила сверток на третью, багажную полку боковушки. Готово. Теперь можно изображать полную невинность, мол, знать не знаю, видеть не видела, место не мое, полка тоже. Оставалось надеяться, что пограничники, входящие в поезд в Булаево, не останутся в вагоне до самого Петропавловска и уйдут раньше, и тогда она спокойно заберет сверток.

Однако чувство подавленности и панического страха до конца не рассеялось. Она до последнего надеялась, что ее маневра никто не заметил. Ей хотелось закурить, но сигареты не вязались с ее благопристойным образом, да и оставлять сверток без присмотра надолго Мария побоялась. Борясь с мучительным желанием вдохнуть сладкий дым, она лежала на спине, глядела на полку сверху и думала, как ловко ей удавалось избегать неприятностей и что она вполне могла соскочить, оставив этот опасный бизнес еще в прошлом году, и наверняка оставила бы, если б не проклятущая жадность и желание скопить на безбедную старость. Надеяться на приличный пенсион ей, проработавшей от силы лет десять, было бессмысленно, а умирать в нищете, без поддержки отсутствующей родни, Мария не хотела. Поезд равномерно раскачивался, убаюкивая ее расшатанные нервы. Мария задремала и проснулась от слабого толчка. Открыв глаза, она увидела тощую девицу, что, балансируя на одной ноге, лезет на верхнюю боковушку и шарит, шарит жадными ручонками там, где скрывался ее клад.

–Пошла вон! — прошипела Мария.

Девица мягко прыгнула в сторону и, словно кошка, исчезла среди полок где-то в конце вагона. Скорчившись на полке, Мария подумала, что, возможно, не довезет груз не из-за пограничных служб.

*****

В кафе Анна смогла заставить себя съесть лишь крохотное, с маковую росинку, песочное печенье и выпить чашку кофе, потому в поезде, когда нервы, взбудораженные неудачным процессом, пришли в относительную норму, она с удивлением услышала бурное урчание в животе, и, хотя клялась не есть после шести, поплелась сперва к проводнику, посмотреть, что у него есть из съестного, а затем, не вдохновленная лапшой быстрого приготовления, сомнительным картофельным пюре в банке и шоколадом, спросила, где расположен вагон-ресторан. Оказалось, что тот расположен через один вагон.

В тамбуре, к своему неудовольствию, Анна столкнулась с тем самым мужчиной, в которого врезалась на привокзальной площади. Пятно от кетчупа все еще было на его рубашке, а под жилеткой она явственно увидела портупею с табельным ПМ. Мужчина курил, наплевав на табличку с перечеркнутой сигаретой. На Анну он посмотрел с плохо скрываемым подозрением.

–Простите, — прошелестела она и прошла мимо, хлопнув межвагонной дверью как можно громче.

В ресторане было малолюдно, и кухня уже готовилась к закрытию. За столиками сидела женщина с мальчишкой лет двенадцати, пожилая пара и мужчина, лица которого Анна не увидела. Мальчишка поднял на Анну взгляд, и она тут же отвела свой, по привычке, въевшейся в подкорку за последние пару лет.

Анне досталась последняя порция макарон с остывшей котлеткой и чай. Устроившись за свободным столиком, она раздраженно вытерла его салфеткой, но липкую столешницу это не спасло, потому Анна постаралась к ней не прикасаться. Остывшие макароны выглядели отвратительно. Анна разломила котлету вилкой, принюхалась и, решив, что хуже уже не будет, съела ее с жадностью изголодавшейся кошки, едва ли не урча. И только когда от котлеты ничего не осталось, Анна подумала, что со стороны выглядит диковато. Она подняла глаза и сконфуженно покраснела.

За столом наискосок, через проход, ужинал священник, которого она почему-то не увидела сразу, вполне заурядный, таких было много в любом приходе, в рясе и большим крестом, среднего роста и возраста, с начинающей седеть бородкой и внимательными темными глазами. Священник пил компот и глядел на Анну, как ей показалось с невероятным спокойствием. Поймав ее взгляд, он чуть заметно улыбнулся. Анна отвернулась и начала ковырять макаронины, не решаясь съесть их, но в итоге оставила затею, встала и направилась к выходу. У самых дверей Анну будто что-то толкнуло, и она обернулась.

Мужчиной, сидящим спиной к ней в гордом одиночестве, оказался тот самый Жилин, ее оппонент по суду, выбравший именно этот момент, чтобы оглянуться. Когда их взгляды встретились, Анна почувствовала, как где-то внутри, под упавшей в живот котлетой, взорвалась злость. Не раздумывая, она бросилась назад, понимая, что ведет себя как минимум непрофессионально, а как максимум — выглядит законченной истеричкой. Жилин поднял глаза и дернул бровями в изумлении, а она уселась за его стол и оценила ужин, состоящий, скорее, из закуски. В граненом стакане, налитым до краев, плескался явно не чай.

–Вкусно? — резко спросила Анна.

Жилин пожал плечами и опустил глаза.

–Как ощущения, Максим Ильич? Совесть не мучает?

–Выпить хотите? — вместо ответа спросил он. Анна не ответила, и тогда Жилин взял второй стакан и налил туда коньяка из бутылки, стоящей где-то под столом. Официантка покосилась на них с осуждением, но промолчала. Анна уставилась на стакан, а затем неожиданно для себя схватила и смелым, почти мужским движением, опрокинула его в рот. Задохнувшись и закашлявшись, Анна сморщилась и отвернулась в сторону. Жилин с сочувствием глядел на нее и подвинул тарелку с колбасой и сыром.

–Закусите, Анна… не помню, как вас по отчеству.

–Сергеевна, — прохрипела она.

–Закусите, Анна Сергеевна, что же вы так вот залпом-то. Это же не водка.

Ей не хотелось закусывать. Ей хотелось, чтобы внутри было больно, и эта боль отвлекла ее от злости, но это оказалось невозможным, и она, приблизив свое лицо к лицу Жилина, прошипела, выплевывая согласные вместе со слюной так, что наверняка забрызгала его, но Анне было все равно.

–Двадцать восемь человек, Максим Ильич. Двадцать восемь. Двенадцать женщин. Шестеро детей. Вы спокойно спите по ночам?

–Вы так беситесь из-за того, что машина дала сбой, и вы в кои-то веки проиграли процесс? — равнодушно спросил он. — Или вам правда не все равно? Бросьте, Анна, вы же юрист, вы не должны примерять это платье на себя. В вашей профессии вредно мешать эмоции с профессионализмом.

Она отодвинулась, и посмотрела на него с прищуром, будто целясь.

–Вам говорили, что вы — подонок?

–О, много раз, — усмехнулся Жилин. — К этому тоже привыкаешь. Всегда найдутся люди, которые чем-то недовольны: твоими зарплатами, достижениями, опытом.

–Вы относите к достижениям гибель двадцати восьми человек? — ядовито спросила Анна. — Или это опыт?

–Опыт, безусловно. Печальный, но опыт. Вся наша жизнь — опыт, и, по сути, он не бывает отрицательным, потому что мы учимся на ошибках. Неужели вы не ошибались за свою жизнь? Вспомните, вы ведь следователем были… О, не ухмыляйтесь, я о вас слышал… Вы уверены, что не отправили в тюрьму невиновного хотя бы раз? Поймите, пожалуйста, я собой совершенно не горжусь, но… Вы же слышали мнение эксперта? Там много что было в неучтенных факторах, плюс землетрясение. Никто не подозревал, что под домом пустота, и когда плита треснула, дом провалился. Это трагедия, безусловно, но в чем моя вина?

Это было хорошо отлаженным, смазанным враньем, что текло из его глотки, как машинное масло. То, во что верили и хотели верить, ровные округлые фразы респектабельного человека. Анна впилась ногтями в ладони, чтобы не расцарапать его лоснящееся лицо.

–Это было мнение вашего эксперта, — зло сказала Анна. — Вашего хорошо подмазанного эксперта.

–А где были ваши, честные и не подмазанные? — без иронии спросил Жилин. Она с вызовом посмотрела в его темные глаза и холодно ответила:

–В морге.

Вот тут она его удивила, или Анне только так показалось, потому что Жилин отпрянул и часто заморгал, будто не знал о происходящем. Анна не поверила в его игру, но, черт побери, это изумление было сыграно просто великолепно. Если он такой прекрасный актер, неудивительно, что в суде очень многие купились на мнимое сожаление.

–В морге? — спросил Жилин ровным тоном. — Оба сразу?

–Оба сразу, представьте себе, — взвилась она.

–Что с ними случилось?

–С ними случилось убийство, Максим Ильич. Плохо замаскированное под несчастный случай.

–Жаль, — все тем же неживым тоном протянул он и вновь подлил себе и Анне коньяка. — Я не знал.

–Ну, конечно, — саркастически фыркнула Анна. Ее тон все-таки выбил Жилина из колеи, потому что он, подогретый коньяком и, вероятно, чем-то похожим на муки совести, с надрывом спросил:

–Послушайте, вы что, хотите обвинить меня в их смертях? В таком случае, я советую вам быть очень аккуратной в своих высказываниях. Я ничего, слышите, ничего не знаю о гибели ваших хреновых экспертах! Так что можете оставить свои ядовитые выпады при себе, да и вообще… Это разве ваше дело?

–Не мое, — согласилась Анна. — И, видимо, не ваше. Да и вообще, ничье. Были люди, и нет людей. Никому никакого дела, жизнь продолжается.

–Я тут ни при чем!

–Разумеется. Только рядом с вами всегда кто-то умирает. Было двадцать восемь, теперь тридцать. Скольких вы еще готовы похоронить, чтобы выпутаться, Максим Ильич?

–Я не собираюсь продолжать этот разговор, — холодно произнес Жилин, залпом выпил коньяк и встал.

–Так не продолжайте, — милостиво разрешила Анна.

— Если у вас есть вопросы, вы знаете где найти моего юриста.

Жилин развернулся и помчался прочь с той скоростью, с которой позволял раскачивающийся вагон. Анна, сгорбившись и моментально растеряв весь боевой дух, глядела ему вслед, а потом выпила коньяк, почти смакуя и радуясь горечи, обжигающей горло. Священник, закончивший свой ужин, глядел на нее, и ей показалось, что он наверняка все слышал. На миг ее вновь заволокло раздражением, подстегнутым спиртным, но потом в голову пришла непривычная и шальная мысль: а что, если Жилин прав? Разве она безгрешна? Может быть, ей нужно пойти в церковь и покаяться, ведь есть в чем. Мысль, что она может сделать это сейчас, ну, или пусть не получить прощение, то хотя бы совет от божьего человека, показалась Анне весьма привлекательной. Она встала, покачнулась и сделала пару нетвердых шагов. Коньяк забирал ее, перед глазами расплывались круги, а она мусолила глупую мысль: а как обратиться к священнику? Святой отец? Отче? Или нужно сразу какую-то молитву? Но она, убежденная атеистка, не знала ни одной, и вся информация об исповедях заключалась во фразе из голливудских клишированных фильмах, где грешница произносила только одно: «Простите меня, святой отец, ибо я согрешила!» От этой фразы попахивало дешевым водевилем, а ей действительно хотелось высказаться, слить куда-то накопившуюся ярость и боль, и потому священник-попутчик показался ей прекрасным вариантом.

Она нависла над священником и глубоко вдохнула, думая, как бы не икнуть. Тот поднял на нее взгляд, и Анна поняла, что священник смотрит на нее вовсе не лучистым светлым взором, наполненным истинной веры, которого она так ждала, а с раздражением и, возможно, неприязнью. Но она убедила себя, что ей мерещится. Смиренно выслушивать откровения о людских бедах, разве не это часть призвания для служителей церкви?

–Простите, — начала Анна и, откашлявшись, произнесла чуть увереннее, — простите, я могу с вами поговорить?

–Слушаю тебя, дочь моя, — со вздохом произнес священник, и в нем Анна уже явственно услышала явное нежелание общаться. На миг ей стало стыдно, и та, трезвая Анна, скорее всего бы уже ушла, но Анна новая была более отважной.

–Я не знаю, как к вам обращаться.

–Отец Михаил, — ответил священник. Анна решительно села напротив и с жаром спросила:

–Скажите, отец Михаил, а что делать, если ты точно знаешь, что человек грешен?

–Мы все грешны, дочь моя. И все за это несем ответственность перед Богом.

Она замотала головой и даже руку выставила перед собой, обрывая его сладкий голос.

–Я не об этом. Вот живет человек, живет, а рядом с ним — зло. И это зло никак по закону нельзя наказать. Все разбивается о какие-то препоны. Взятки, связи, что-то еще, и это зло живет, жиреет, наливается соком. А ты ничего не можешь с этим поделать. Скажите, как с этим можно жить? Ведь есть у бога и на этот счет свои законы, верно?

— По своей милости Господь даровал нам великое таинство покаяния как средство примирения с Богом. Мы грешим ежечасно, ежеминутно, без конца отлучаем себя от Бога; делами, мыслями, словами отягощаем свою душу, даже после исповеди возвращаемся к тем же самым грехам, в которых исповедовались. Но Господь по любви своей столько раз прощает нам грех, сколько раз мы приносим покаяние. Потому, то зло, о котором сейчас было сказано, предстанет перед Господом и будет держать ответ на Высшем суде, — медленно сказал отец Михаил.

— А если это зло не желает каяться? — спросила Анна. — Если оно так обросло деньгами, что само решило: Бог — это я?

— Ты ведь о людях говоришь, а не о каком-то абстрактном зле? Все зло всегда творили люди. Но на все воля Божья. Туда, милая, мы все уходим нагими. На тот свет денег не забрать. Мы должны простить этих людей, которые сами не ведают, что творят. Надо терпеть, надо противостоять греху, но, если согрешил — исповедуйся. Сколько грешишь, столько и исповедуйся. Христос нас ждет, надо только преодолеть ложный стыд. Исповедь — это подвиг, ведь надо набраться мужества видеть свою скверну, правда может быть только страшной. И тебе надо у Господа тоже просить прощения за то, что ты позволила гневу затмить свой разум.

Его речи, произносимые вкрадчивым убаюкивающим тоном, не успокоили Анну, а, скорее, разозлили.

–Что, если я не хочу прощать? — резко спросила она, наклоняясь к самому лицу священника. — Что мне делать?

–Для начала протрезветь, — сурово ответил он. — И уже потом обдумать все на свежую голову.

–Но… — начала Анна. Отец Михаил пресек ее слова, махнув рукой.

–Ступай, дочь моя. После поговорим, утром, если захочешь, конечно.

Анна встала и, чувствуя, как щеки заливает краска, пошла прочь. У самого выхода из вагона-ресторана, она обернулась, и хотела было вернуться и спросить, на какой станции выходит священник, но в этот момент раздался негромкий хлопок. В окно поезда врезалась птица. Анна вскрикнула, глядя, как темный ком с перьями сдуло потоком ветра, оставив на стекле мазок темно-красной крови.

*****

Поезд катился в ночь, оставляя позади себя тускнеющее красное зарево. Пассажиры в разных вагонах, готовились ко сну. Разговоры и тихий смех стихали, проводники гасили верхний свет, оставляя только дежурное освещение. У туалетов образовывались небольшие очереди, но вскоре они исчезли. Люди укрывались казенными простынями и ложились спать под стук колес и тихий перезвон ложечек в граненых стаканах в фирменных подстаканниках.

*****

Анна вернулась в свое купе, где на соседних полках спали попутчики, и только соседка с верхней полки наискосок еще читала свой ридер. Покачиваясь, Анна потрясла тяжелой головой, подумала, что надо бы сходить умыться, но отбросила эту мысль и легла. Она уснула почти сразу, придавленная выпитым коньяком, с мыслью, что завтра ей надо будет хорошо подумать об апелляционной жалобе.

*****

В СВ-вагоне Максим Жилин только что закончил неприятный разговор с Анатолием Крупининым, который касался таинственной смерти двух экспертов. Услышанное Жилину не понравилось. Крупинин самодовольно посмеялся, улегся на свою полку и захрапел. Максим остался сидеть. Сон не брал его. Впервые за много месяцев тяжбы ему захотелось сдаться и признать свою вину.

*****

До Барабинска оставалось не больше часа пути, и потому ни Рязанов, ни Тихомиров, ни Балашов не спали. Только ничего не подозревающий Тихомиров был относительно спокоен и думал лишь о том, что на станции их встретит конвой, и они сдадут проблему с рук. Рязанов ерзал, думая о том же, прекрасно понимая, что никакого конвоя не будет, а если точнее, не будет полицейского конвоя. На станции их встретят совсем другие люди. Об этом же думал и Балашов, прикидывая, сможет ли что-то предпринять и не превратиться в овцу на заклание. Уже два часа он перебирал всяческие способы сбежать, но скованные наручниками руки ему ничего не позволяли. А совсем рядом, в купе проводников, не спала и Алена, думая о Балашове и сомневаясь, стоит ли вызвать начальника поезда.

*****

В плацкартном вагоне, взвинченная до предела не спала и Мария Сергеева, продолжая караулить свой клад. Подозрительная девица проходила мимо дважды и оба раза кидала взгляды и на багажную полку, и на Марию, неубедительно делая вид, что совершенно ничем не интересуется. Мария боялась, что заснет и все проворонит. Ее попутчик, ошибочно принятый ею за студента, тоже не спал, ворочался на своей верхней полке, а потом, дождавшись, когда проводник Антон Горностаев, вымоет туалет, отправился туда. Зеркало отразило испуганное мальчишечье лицо с выступившими веснушками. Молодой парень вынул из кармана нож и положил руку на раковину. Открытое лезвие сверкнуло в тусклом свете. Парень заворожено глядел на него, не решаясь вонзить в молочно-белую кожу, с синими прожилками вен, жмурился и тяжело вздыхал, всхлипывая от страха. Вагон медленно раскачивался.

*****

Поезд двигался дальше, равнодушный к своим обитателям, приближаясь к переезду.

*****

А потом оно случилось.

Глава 2.

Смена Антона должна была начаться после Омска, но он, выполнив все неотложные дела, улегся на нижнюю полку и задремал. Последняя станция, на которой они останавливались всего на минуту, миновала двадцать минут назад, у него было больше часа, чтобы отдохнуть.

А затем последовал удар.

Его сила была так велика, что Антона сдуло с полки. Он врезался в стену, оказался на потолке, а потом центробежная сила начала мотать его по купе, заставляя врезаться в полки, стол и стены. Вагон кувыркался и летел в пропасть. Битые стекла окна и стаканов свистели как пули и резали кожу сотнями острых брызг, а в ушах, сквозь грохот летящего под откос состава, звенели жестяные удары подстаканников, плющащихся о стены, как снаряды. Антон услышал минимум дважды, как хрустнули ребра в груди, затем врезался в столик челюстью, и она ушла набок. Рот заполнился кровью и выбитыми зубами. Когда его развернуло еще несколько раз, вопя от ужаса, он пожелал, чтобы все закончилось. Но оно все не кончалось, и било его почти безвольное тело о стены, пока он окончательно не потерял сознание.

Первое, что почувствовал Антон, это боль в груди и рту. Скорчившись, он попробовал пошевелить пальцами на руках, и к его удивлению, это получилось почти без усилий. Вокруг было тихо, как в могиле, до такой степени, что в ушах звенело, и он испугался, что оглох. Антон закашлялся, выплюнув четыре зуба, и они поскакали по полу с сухим веселеньким стуком. В тот момент он даже обрадовался, что слышит это, а также звук собственного кашля. Трясущейся рукой, Антон сгреб выбитые зубы, не понимая, зачем это делает, и со стоном перевернулся на спину.

Где я?

Над ним был потолок, все тот же, их потолок, служебное купе с полками, обитыми красным дерматином, только матрасы, застеленные синими одеялами, съехали вниз наполовину. На нижней полке стонала Алена, закрывая лицо руками. Между ее пальцами текла кровь. Весь пол был засыпан мелкой крошкой битых стекол.

Тряхнув головой, Антон сообразил, что вагон, перевернувшись несколько раз, умудрился встать на колеса, что упрощает выход. Дверь купе была открыта. Откуда-то издалека слышались глухие стоны. Способность соображать медленно возвращалась, и Антон, вспомнив удар, вдруг с ужасом подумал, что вагон может вспыхнуть, и чтобы выгореть дотла ему потребуется всего четверть часа, знания, вдолбленные ему в техникуме и оставшиеся на подкорке после…

После того случая.

Никому и никогда на работе Антон не рассказывал, что ранее уже побывал в составе, слетевшем под откос. Это было слишком давно, и после катастрофы, что унесла с собой полтора десятка жизней, он было плюнул на профессию, и хотел было уйти, но куда уйдешь, если ты живешь в крохотном городишке, где стабильно работает только станция железной дороги? Вот он и остался, думая, что ежедневно будет с ужасом вспоминать, что произошло в тот ужасный день. Но события трагедии быстро стерлись из памяти почти полностью, за исключением одного: объятого пламенем вагона, отчаянного воя и расплющенной обгоревшей ладони, что бьется о неподатливое стекло, в то время как сам он стоит снаружи, раскачиваясь от выпитого…

Взвизгнув, Антон на четвереньках бросился к выходу. Подвывая, он дернул дверь, легко поддавшуюся, словно и не было никакой катастрофы, вывалился в тамбур, и стал рвать и дергать вагонную дверь, думая, что та не откроется, и тогда ему каюк. Но дверь открылась. Не заботясь о том, чтоб откинуть тамбурную площадку перед лестницей, он выпрыгнул из вагона в темноту, рухнул лицом на галечную насыпь, но тут же поднялся и побежал прочь, не разбирая дороги, по густой траве, что била его по коленям, петляя, как заяц, и остановился, только когда окончательно выдохся. Позади кто-то кричал и звал его по имени, но он не обернулся. С трудом переводя дыхание, Антон закашлялся и, выхаркнув сгусток крови, обернулся на состав.

Состава не было видно.

Точнее, не было видно почти ничего, кроме одного вагона, в котором в двух местах чудом теплилось электричество, заставляя мигать две лампы. Даже с той сотни или двух метров он слышал стоны брошенных пассажиров. Антон тупо глядел на мерцающие окна и думал, что весь остальной состав, видимо, свалился с насыпи, и только его вагон уцелел…

Он потряс головой. Слева в груди пульсировала тупая боль. Антон почувствовал, что его бьет озноб. Мысли никак не хотели собираться в кучу, но он понимал, что в произошедшем есть что-то неправильное и несуразное. Это ощущение появилось сразу же после того, как он пришел в себя, но оглушенный болью и страхом он не мог понять, что произошло, и вот сейчас осознание некоей изломанной реальности не оставляло его. Антон понимал, что здесь, в этом пустом поле, среди тумана и скрюченных голых деревьев, что-то не так, но не понимал, что. В вагоне кто-то вскрикнул, мелькнула тень на миг заслонившая лампочку. Антон присел от испуга. Рука коснулась сухой, ломкой травы, холодной и острой на ощупь. В вагоне вновь закричали, это был крик боли и ужаса. Сквозь серую пелену тумана ему показалось, что он видит в дверном проеме чей-то силуэт, и подумал, что не откинул тамбурную площадку, отчего лестница осталась закрытой, и уцелевшие будут вынуждены прыгать на землю, а там было довольно высоко, и надо вернутся и помочь, но от страха у него не было сил двигаться. Адреналиновая подушка, что поддерживала его первые минуты, сдувалась, и теперь боль от сломанных ребер была все сильнее и сильнее, отгоняя дурноту. Антон медленно огляделся по сторонам, надеясь увидеть хотя бы какие-то признаки жизни, но туман скрывал почти все. Ни одного фонаря не горело вблизи, даже на путях, не доносилось ни единого звука, кроме шума из оставленного вагона. Ничего, кроме запаха сырости и сырых груздей, а также плесени.

Ветер разметал клочья тумана и ударил в лицо Антону, принося вонь горящего мяса. Но этот запах шел вовсе не от остатков состава, а из тьмы, куда Антон бежал в панике ранее. Горностаев остановился и попятился, напряженно вглядываясь во тьму, но там не было ничего: ни звука, ни огонька.

Тогда, десять или двенадцать лет назад… он не помнил, сколько времени прошло, он тоже чувствовал этот смрад горящей плоти и слышал истошный визг умирающего человека, но был слишком пьян. На границе с Казахстаном, на станции торговки продавали прямо на перроне казахстанский коньяк, дешевый и вполне качественный, и Антон купил две бутылки. Но ему не повезло. Это была подделка, причем низкопробная, и он даже сразу это понял, когда от горлышка вскрытой бутылки пошел сизоватый дымок, но понадеялся на «авось», а еще на то, что собирался лишь пригубить, выпить чуть-чуть. И незаметно усидел полбутылки, которая свалила его и его напарника.

Несколько месяцев Антон убеждал себя в том, что ни в чем не виноват. В конце концов, не он пустил поезд под откос. И ему удалось заставить поверить и других, и собственное сознание, что всему виной несчастный случай. Но стоило выпить, как он слышал этот отчаянный вой запертого человека, обрывающийся на хрипе, видит молотящие по стеклу руки и чувствует вонь горящей плоти.

Он двинулся обратно, оглядываясь через плечо, все ускоряя ход, и, уже почти дойдя до вагона, остановился, пораженный неожиданной догадкой. Антон понял, что было не так в купе, когда он очнулся, что было не так в вагоне, и что было не так в поезде. Оглянувшись по сторонам, Антон заплакал, размазывая багровые слезы, смешанные с кровью, отчетливо понимая, что уже никуда не доедет. Раздвигая руками траву, он все ускорял шаг, а потом побежал, все быстрее и быстрее, думая лишь о том, чтобы не свалиться и не остаться в этой пустоте навсегда.

*****

Когда что-то ударило в бок вагона, а он в одночасье зашелся в безумной круговерти, все, что успел сделать Максим, это вытянуть вперед руки и закрыть голову, а потом он врезался в стену, да с такой силой, что в позвонках что-то хрустнуло. Багаж, одежда и посуда летали вокруг, Максим то и дело врезался в безвольное тело Крупинина, что, конечно, слегка смягчало удары.

–О, Господи, — выдохнул Максим, — Господи, не дай, чтобы я тут загнулся, дерьмо, дерьмо, дерьмо, только не так! Только не тут!

Вокруг грохотало, ломалось и звенело, вопили люди на разные голоса, и это было так похоже на ту сцену перед зданием суда. Максим и сам орал, когда мог, чувствуя обессиливающий ужас и отчаяние. А потом его ударило грудью о стол, и дыхание сразу кончилось, а следом пропало и сознание. Уносясь в небытие, он успел подумать: «берегись битого стекла, берегись стекла!», а затем его пару раз ударило о стену, распластав словно лягушку, после чего наступила тишина.

Именно эта тишина и привела его в себя. Максим понял, что жив и, хотя каждая косточка тела ныла от боли, ему показалось, что ничего серьезно не повреждено, хотя, возможно, это был просто шок. Вагон был темен, лишь где-то впереди мигала лампа и слышался сухой хруст стекол под тяжелым перемещающимся телом. В воздухе витал тяжелый запах перегретого железа. Осознание, что сейчас случится что-то еще, мгновенно подняло Максима на ноги. Он вскочил, чувствуя, как его мотыляет из стороны в сторону. На полу, головой под столом, лежал Крупинин и глухо стонал.

–Анатолий Евгеньевич, ты живой? — прохрипел Максим. Язык почти не слушался и распух, почти не помещаясь во рту. Максим нагнулся и потряс Крупинина за плечо. — Анатолий Евгениевич?

–Господи, — простонал Крупинин и слегка приподнял голову. Когда он повернул голову, Максим увидел, что лицо чиновника залито кровью, а нос свернут набок. — Господи, что это было?

–Я не знаю. Давай, поднимайся, надо выбираться. Не дай Бог…

Максим не договорил, что будет, если они немедленно не выберутся из вагона, но Крупинин, даже контуженный, соображал настолько, чтобы не спорить и резво, насколько позволяла обстановка, поднялся и двинулся к проходу, наткнулся на боковую полку, на которой стонала женщина, прижимающая к груди обмякшее тело мальчишки лет двенадцати. Лицо мальчишки было отрешенно спокойным, на лбу виднелся глубокий порез, из которого сочилась кровь, но при этом ребенок казался спящим. Женщина, которая внешне не выглядела пострадавшей, за исключением странно вывернутой ноги, мутным взглядом поглядела на них и с внезапной цепкостью схватила Крупинина за полу пиджака.

–Помогите мне вынести его наружу! — взмолилась она. — Темочка, мальчик мое, сыночек мой, да как же так-то?.. Мужчина, помогите мне, я не донесу, я, кажется, ногу сломала…

–Отвали, — зло рявкнул Крупинин, вырываясь. — Самому бы выбраться…

Он бросился вперед, натыкаясь на полки и пассажиров с удивительной для его плотного телосложения прытью. Ему не мешали ни валяющиеся на полу сумки, ни люди, которые сползали со своих полок, поднимались с пола и выходили в общий коридор, не понимая, что произошло. Пассажирка с мальчиком на руках глядела ему вслед, и ее рот начал дергаться в предчувствии истерики.

–Давайте мне, — сказал Максим. Она не ответила, будто не услышала. Максим повторил нетерпеливо и протянул руки: — Давайте мне вашего сына, я помогу!

Женщина передала ему мальчика, что не приходил в себя. Но едва Максим двинулся, как она вцепилась ему в руку.

–Куда же вы его ногами-то вперед?

–Мамаша, давайте уже без этих предрассудков, — зло сказал Максим, но послушно повернулся и споро понес ребенка головой к выходу. Подволакивая ногу, женщина двинулась следом, подвывая от боли, когда наступала на раненую ногу. Стараясь не задевать полки, Максим шел вперед. Впереди с визгом бежала какая-то девица. Мать мальчика вскрикнула. Максим обернулся, но она, морщась, лишь покачала головой и махнула рукой: иди. Максим успел увидеть, как открылась противоположная дверь вагона, и из санузла на пол выпал молодой человек с окровавленной рукой. На боковой полке морщился священник, потирая грудь под крестом. Из купе, навстречу, держась за голову, вышла Анна, врезалась в верхнюю боковушку лбом и, как сомнамбула, пошла следом за Максимом. Он почему-то порадовался, что адвокатесса жива.

От внезапной боли в голове его качнуло в сторону, а вагон будто заволокло туманом. Максим качнулся, но не упал и не уронил мальчишку, что вроде бы слегка пошевелился и вздохнул. Происходящее на миг показалось ему дурным сном, но для сна он испытывал слишком много боли. Его снова качнуло, и на этот раз Максим врезался плечом в полку, и только потом понял: его толкнул в спину бегущий священник. У входа в вагон происходила какая-то смутная возня, но в полумраке разглядеть, что там происходило, оказалось невозможно. Люди кричали, стонали и орали матом, требуя выпустить их наружу.

Проходя мимо первого, после купе проводников, места, он увидел мужчину, что в странной позе дергал руками под столом. Его лицо было красным от натуги. Максим было дернулся помочь или хотя бы спросить, что случилось, но затем увидел сверкнувшую сталь наручников. Арестант бросил на Максима яростный взгляд.

–Не лезьте, это не наша забота, — прошелестел позади голос Анны. Она двигалась следом, подперев изнемогающую от боли мать мальчишки. Та повисла на адвокатессе и закатывала глаза, почти теряя сознание. Напротив двое молодых людей, парень и девушка, пытались вытащить из вагона старуху, а та, видимо, находясь в шоке, отбивалась от них с яростью загнанной в угол крысы. Эта сцепившаяся троица мешала выйти очнувшимся пассажирам, что в панике прокладывали себе путь руками и ногами. Шансов расцепить этот клубок шипящих кошек было практически невозможно.

–Вещи, вещи мои! — верещала бабка и все пыталась забраться на верхнюю полку. Ее тащили прочь молодой парень и девушка, а старуха упиралась.

В тамбуре полная проводница в лопнувшей юбке все дергала стальной лист, открывающую лестницу, и кричала в темноту:

–Антон! Антон, сука-а!

Только оказавшись на твердой земле, скатившись по галечной насыпи, они, не сговариваясь, упали в траву и, тяжело дыша, перевели дыхание.

–А что случилось? — спросил Крупинин.

–Да откуда мне знать? — огрызнулась Алена. — Крушение, наверное.

–Но вагон на рельсах, — возразил Рязанов. — Нас как-то отцепили что ли?

–Если бы отцепили, чего нас тогда так кувыркало? — спросил Максим. — И как мы умудрились встать обратно на рельсы? Мы минимум дважды перевернулись.

–Мужик, я не знаю, может, ударило чем, вроде грузовика, но как-нибудь вбок? И что с поездом? Тихомиров, а ну, пройдись-ка, посмотри, что с составом?

–И куда делся этот грузовик? — спросила Анна. — Он в чистом поле появился, по бездорожью, врезался в бок и улетел?

–Мадам, давайте не будем теоретизировать, — предложил Рязанов. — Я знаю столько же, сколько и вы. Что-то случилось, и этому есть объяснение. Не это сейчас самое главное. Есть тяжело раненые?

Все внимательно оглядели себя, насколько позволял полумрак.

–Надо вызвать помощь, — скомандовал Рязанов.

–У меня связи нет, — ответила Анна, глядя на свой телефон. — А у вас? Где мы вообще находимся хотя бы чисто теоретически, кто-нибудь знает?

Телефоны, как оказалось, не работали ни у кого.

–Мы проехали Каргат и еще не добрались до Барабинска. Значит, где-то посередине. До города в принципе недалеко, но, может тут вышки не добивают… У вас рация есть? — спросил Рязанов у Алены.

–В вагоне, — вяло ответила она. — Связь с начальником поезда.

–Ну, лучше, чем ничего. Идемте, вызовем начальника… А, погодите… Лех, что там с поездом?

Тихомиров подошел вплотную. Выражение его лица Рязанову не понравилось.

–Там такое дело… В общем, впереди поезда нет.

–Как это — нет? Ты хорошо смотрел? Может, он под откос свалился?

–Если и свалился, то где-то очень далеко впереди. Не поручусь, что его не откатило куда-то в сторону, но я даже следов крушения не заметил. А я с полкилометра пробежал. На путях ни следочка, ни стеклышка, ни барахла, ни… людей.

–Это что, нас в чистом поле как-то отцепили и бросили? Погоди, до меня, кажется, дошло… Надо с другой стороны посмотреть…

–С другой стороны тоже ничего нет, — вмешалась Анна.

–Откуда вы знаете?

–От верблюда. Сходила и посмотрела. Наш вагон тут один-одинешенек… Есть этому какое-то разумное объяснение?

–По-моему, нас крупно разыграли. На последней станции нас подцепили к другому локомотиву, а по пути бросили. Скажите… как вас…

–Алена.

–…Алена, можно ли вагон отцепить на полном ходу?

–Можно, только это не по технике безопасности.

–Ну вот вам и объяснение. Алена, ведите нас, попробуем вызвать подмогу по рации.

В вагоне Анна и Максим, не вместившиеся в купе проводников, смотрели, как Алена безрезультатно пытается достучаться до начальника. Рязанов хмуро глядел на проводницу.

–Мне кажется, ваша теория о розыгрыше и внезапно отцепленном вагоне не выдерживает никакой критики, — сказала Анна.

–Почему это? — насторожился Рязанов.

–Потому что и вы, и я ехали в купе, — ядовито пояснила Анна.

–И что?

–И ничего. Просто это — плацкартный вагон.

*****

То ли от страха, то ли от страха, Крупинин почувствовал, как в его животе забурлило, заурчало и запросилось наружу съеденное в ресторане. Невозможность переодеться, избавиться от измазанных дерьмом белья и брюк злила его неимоверно. Уезжая налегке, он понадеялся прикупить необходимое, как поступал всегда, а сейчас, оказавшись в этой зловещей пустоте, он поминутно чувствовал, как смердит, и эту вонь чувствуют все, оглядываясь и морща носы.

Будто мало им своих бед, ишь, принюхиваются… А не пошли бы вы все!..

Жилин, примкнув к двум полицейским, проводнице и Величинской, что даже помятая и напуганная, выглядела, словно завернула к ним на огонек со светского раута, вошел в вагон. Крупинин, пять минут назад, демонстративно отошел в сторону, а сейчас пожалел. Дело было вовсе не в обсуждениях и секретиках, которыми так не терпелось поделиться этим людишкам, а ему — примкнуть и возглавить это сообщество. Крупинину хотелось в туалет, и, желательно, хотелось сделать это в относительном комфорте. Присаживаться справлять нужду у насыпи или в мокрых кустах, без туалетной бумаги, как скоту? Нет уж, увольте… Но выхода не было.

За ним никто не следил, да и кому? Уцелевшие пассажиры были слишком заняты собственной болью и страхом. К тому же, что такого он делал? Просто пошел в туалет. Крупинин поднялся по лестнице и вошел в вагон. Дверь в тамбур была приоткрыта, он услышал возбужденные голоса своих попутчиков. Не прислушиваясь, он вошел в узкий проход и дернул дверь туалета, проскользнув внутрь.

Биотуалетом тут не пахло, обычный совдеповский вагонный сортир, с системой смыва на рельсы, вонючим стульчаком, который никто не мыл. Крупинин, не осознав несуразности происходящего, наморщил нос, почувствовав, что от унитаза разит так же, как от его грязного белья. Заперевшись, Крупинин торопливо сдернул с себя штаны, разулся, стараясь не наступать в лужу на полу, снял трусы, бросил их на пол. Чиновник поймал собственный взгляд в забрызганном пастой и мылом зеркале, и завис над грязным унитазом, не решаясь опустить на него зад. Не хватало еще подцепить какой-нибудь стафилококк! В кишечнике заурчало, а затем Крупинин услышал влажное «плюх», после чего в животе сразу полегчало. И только напряжение в мышцах ног не позволило Крупинину окончательно расслабиться.

Зажмурившись, Крупинин думал о том, как оказался в этой ситуации, чувствуя, как в нем поднимается дикое желание избить Жилина, впутавшего его в эту авантюру. Колени тряслись от напряжения, объемистое брюхо терлось о ноги. Нависая над унитазом, Крупинин не мог понять: его ноги трясутся от непривычной позы или это нервы?

За стеной спорили два мужских голоса, слишком далекие, чтобы разобрать слова. Он не стал вслушиваться. Что нового он там услышит? Крупинин нащупал рулон жесткой туалетной бумаги и оторвал от нее кусок, одновременно нажав на педаль смыва.

*****

–Этому должно быть какое-то объяснение, — веско сказал Рязанов.

–Я готова его выслушать, — ехидно сказала Анна, но Жилин, не сводивший взгляда с ее лица, почувствовал, что та держится на последних ниточках самообладания, и очень скоро сорвется в истерику. В неверном свете мигающей лампы ему показалось, что ее губы трясутся.

Это плохо, подумал он. Баба в истерике способна разрушить многое, даже если особо нечего разрушать, но сейчас, в критической ситуации, Анна, которая поражала своей рассудительностью на суде, слабо напоминала того холодного адвоката. Еще в вагоне-ресторане он подумал, что с ней не все в порядке, после того скандала, который она закатила, пытаясь… Пытаясь — что? Свести счеты за свой проигрыш?

Ее состояние слегка беспокоило Максима, но не сильно. Гораздо больше его волновало происходящее вокруг, превратившееся в абсурдный сон с гигантским нагромождением несвязанных деталей. Из-за нереальности происходящего, а, может, вследствие легкого сотрясения, он не воспринимал все как реальность.

–Девушка, вы чего до меня докопались? — вспылил Рязанов. — Я что ли все это устроил? Просто всему находится какое-то внятное объяснение.

–Вот я и спрашиваю: что тут произошло? — не отставала Анна, и в ее тщательно смодулированном голосе послышались визгливые ноты грядущего шторма со слезами и воплями. — Меня устроит любая версия. Как вы объясните, что мы с вами ехали в купе, а оказались в плацкарте?

–Я ехал в СВ-вагоне, — сказал Максим. Анна подняла взгляд и указала на него:

–Вот, еще лучше, человек ехал в СВ, и тоже оказался в плацкарте. Алена, вы проводник плацкартного вагона?

–Нет, я тоже была в купейном, — медленно возразила проводница, до которой, видимо, только сейчас стало доходить происходящее. Алена тяжело дышала и периодически закрывала глаза. Ее голос был глухим, словно звуча из-под толщи воды. Она растягивала гласные, и это было ненормальным и жутким: «я-а-а была-а-а в купе-э-э-эйном…». Максиму хотелось это прекратить.

–А Антон? — резко спросил Максим, прислушавшись, не тянет ли он гласные сам. Не тянул. Алена пару секунд глядела на него, будто не понимая, а, может, и правда не понимала.

–Кто?

–Когда вы выпускали пассажиров, вы кричали кому-то: «Антон, сволочь!» или что-то в этом духе… Антон — это ваш напарник?

–Нет, я… О, Господи, я же с Лидкой в паре была… А где Лида?

Вот тут она действительно испугалась и стала озираться, будто ожидая найти оставленную где-то на полках проводницу. Ее страх оказался заразительным. Анна так же затравленно оглянулась по сторонам, молодой напарник Рязанова нервно потянулся к пистолету. Максим взял руки Алены и заглянул ей прямо в глаза:

–Алена, мы не знаем, где Лида. Сейчас не об этом, попытайтесь сосредоточиться. Итак, кого вы звали?

Алена дернула головой, будто ей влепили пощечину.

–Антона. Он… Да, он проводник в плацкарте. Незадолго до аварии… минут за сорок до того заходил ко мне за одеялами или подушками, бабка какая-то ругалась… Когда вагон встал, я выползла из купе и увидела, как он убегает, потому и заорала. Мне была нужна помощь, а он просто струсил…

–Алена, вы все правильно сделали, — успокаивающе сказал Жилин. Алена жалко улыбнулась. Все глядели на них молча.

–Получается, никто из нас не ехал в плацкарте, — мрачно констатировала Анна. — Кроме этого Антона… И как же мы тут оказались?

–Я могу предположить, что после крушения в состоянии аффекта мы перебежали в соседний вагон. Это, конечно, очень сомнительно, хотя бы потому, что мы бы это помнили, но как версия… Нас шибануло, мы успели эвакуироваться, — растерянно произнес Рязанов. — Я еще никогда не слышал о групповой амнезии, что затронула бы только последние несколько минут, причем выборочно, именно процесс перехода в другой вагон, но чем черт не шутит, нас, все-таки, изрядно потрясло…

Анна не дослушала, поднялась и резво бросилась в противоположную сторону. Она вздрогнула, увидев скорченную фигуру арестанта, но не остановилась. Балашов, чьи руки, скованные под столом, невыносимо болели, дернулся Анне навстречу.

–Эй, — позвал ее Балашов. — Мне бы тут не помешала помощь.

Она не ответила и скрылась в конце вагона, бормоча под нос и расшвыривая валяющиеся на полу вещи, Анна вдруг замерла, нагнулась и выволокла из кучи барахла чемодан. Подхватив его за ручку, она поволокла его назад. Проходя мимо Балашова, Анна бросила на него взгляд, но не остановилась. Балашов недобро покосился ей вслед.

Оставленные товарищи по несчастью молча ждали ее возвращения и с недоумением поглядели на чемодан, который она с грохотом поставила перед ними.

–Мне нравится ваша версия, майор, и я бы даже охотно ее приняла за неимением лучшей. Но… Это мой багаж, — сказала Анна. — Я очень смутно представляю себе, что, спасаясь, думала бы о чемодане. А вы, если не ошибаюсь, везли пассажира. Так вот, он, как вы помните, сидит, пристегнутый наручниками. Это очень странный аффект, майор, пережить катастрофу, отстегнуть арестанта, перевести его в другой вагон и снова пристегнуть, напрочь забыв об этом.

Максиму показалось, что полицейский сейчас перестанет сдерживаться и ударит ее.

–Если ты такая умная, предложи свой вариант развития событий, — огрызнулся Рязанов, наливаясь краской. — Меня тоже все устроит, включая зеленых человечком и падение Тунгусского метеорита. Да и вообще… Я, в конце концов, не обязан отвечать ни на какие вопросы.

Анна моментально растеряла свой воинственный вид и будто постарела на десять лет за мгновение. Потерев лоб, она устало произнесла:

–Да я ни о чем не спрашиваю. Простите. Мне просто страшно. И голова болит, все как в тумане. Понимаю, что происходит что-то несуразное, а что — уловить не могу.

–Надо спросить у остальных, — предложил Максим. Когда все взоры поднялись на него, он пояснил: — Узнать, в каких вагонах они ехали.

–Что нам это даст? — вспылил Рязанов.

–Не знаю, — Максим пожал плечами. — Я хоть что-то предлагаю.

–А мы скажем им… об этом? — спросила Анна жалобным голосом.

–Вам не терпится взять на себя ответственность за всех пассажиров? — спросил Максим, не удержавшись от язвительности. Анна встрепенулась и не менее ядовито ответила, не оставшись в долгу.

–А вам привычнее не отвечать ни за кого?

–Так, давайте не ругаться, — вмешался Рязанов. — Я уже сказал, что об аварии уже наверняка известно, и к нам должны направить спасателей. Даже если это не произошло, до Барабинска не так уж далеко. Можно послать за помощью пару сильных мужчин, они дойдут за несколько часов… Сколько там от Каргата? Километров сто двадцать, ну и половину мы наверняка проехали, значит, километров пятьдесят-шестьдесят. Вполне реально.

–Вы ведь не пойдете? — прищурилась Анна, мотнув подбородком в сторону прикованного арестанта.

–Я бы пошел… как вас зовут?

–Анна.

–Анна, я бы пошел без вопросов, но у меня, как вы верно заметили, пассажир. А оставлять его с остальными без надзора, уж извините…

Рязанов развел руками и криво улыбнулся. Его улыбка была похожа на оскал. Анна вздрогнула. Алена, сидящая с Максимом на одной скамье, вдруг начала заваливаться на бок и закатывать глаза. Анна вскочила с места и бросилась к ней.

–Алена, что с вами?

–Голова, — простонала проводница. — И тошнит. Все вращается. Мухи какие-то черные летают…

–Анна, у нее в купе должна быть вода, — скомандовал Рязанов. — Мужик, давай, аккуратненько, положим ее, вот сюда, на полочку… Лех, принеси подушку.

Вокруг теряющей сознание Алены началась суета. Максим помог Рязанову уложить Алену на полку. Та начала трястись и задыхаться. Анна в панике бросилась к купе проводников, и тогда все началось.

*****

Анатолий Евгеньевич Крупинин страдал от геморроя и стеснялся признаться в этом даже близким, хотя жена, да и дети, конечно знали. Жена мягко, но настойчиво предлагала сделать операцию, убеждая, что сейчас это делают лазером, операция длится несколько минут, и после никаких проблем не возникает. Но Крупинину, при мысли, что кто-то будет разглядывать его зад в лазерный прицел, становилось плохо, и потому он, по старинке, продолжал пользоваться мазями и свечами, дающих временное облегчение. Крупинин заменил сантехнику не только в доме, но даже на работе, с облегчением пользуясь биде и заставляя покупать лишь мягкую, четырехслойную бумагу. Но, так или иначе его пальцы периодически нащупывали выпирающую из ануса шишку, и тогда он удваивал усилия по избавлению от проблемы. Сейчас, когда в его распоряжении оказалась самая дешевая и грубая бумага, Крупинин подумал о самой чувствительной части своего организма. Необходимость подтереть зад беспокоила его гораздо больше, чем ноющая челюсть и нос, в котором что-то хрустело. Задрав рубашку до груди, он придержал ее одной рукой, а второй, с комком смятой бумаги, потянулся к заду. Дерьмо выскользнуло из унитаза на рельсы, вниз с журчанием потекла вода, и в этот момент что-то холодное, влажное и липкое прикоснулось к ноге Крупинина, а затем поднялось выше. Испугавшись, Крупинин резко обернулся, его ноги поскользнулись на мокром полу, и он упал на унитаз. За мгновение у него пронеслась мысль, что он умудрился обделаться, и сейчас ком дерьма течет по его ногам, но в этот миг снизу последовал удар ужасающей силы, сорвавший его с унитаза и впечатавший в зеркало, что ответило сухим хрустом, и раковину, ответившую звонким «боннннг!». Что-то скользкое и колючее со свистом рассекающей воздух плети заметалось по узкой кабинке туалета и вцепилось в открытую кожу спины, живота, в рубашку и брюки, пронзая их насквозь. Сила неведомого существа вырвала из пола унитаз, который как камень из пращи, пролетел через туалет и, ударившись в противоположный угол, рухнул на спину Крупинина. Тот как подкошенный упал на пол, закричав от боли в позвоночнике. Длинный осколок разбитого зеркала валялся прямо перед его лицом. Взглянув в отражение, Крупинин завизжал изо всех сил. Позади, прямо из пола вздымалось кверху нечто вроде багрового дерева-переростка, скрещенного с осьминогом, безглазое, безротое, состоящее из вспучивающихся пузырей. Щупальца-ветки, с хлюпаньем молотили по воздуху, присасываясь к стенкам, а на их концах, как уродливые цветы, раскрывались хищные пасти с острыми жалами. Услышав вопль Крупинина, тварь потянулась к нему, с молниеносной скоростью впиваясь острыми иглами в его тело. Самое меткое щупальце воткнулось ему в левое плечо, пронзив руку насквозь и забрызгав все хлынувшей кровью. Крупинин заорал, схватил осколок зеркала и, взмахнув, отрубил щупальце. Оно, умерев и усохнув, выскользнуло из раны и упало на пол с противным хлюпаньем. Тварь издала противный писк и отпрянула, на мгновение, в испуге втянувшись в дыру, но затем, издав трубный гул, бросилась в новую атаку.

Крупинин успел воспользоваться секундным замешательством чудовища и рванул дверь, позабыв, что войдя, заперся изнутри. Дернув за рукоятку несколько раз, Крупинин догадался, что дело в замке.

Тварь бросилась в новую атаку. Щупальце с голодной пастью пригвоздило его ладонь к задвижке и пронзило ладонь в шести местах, моментально обездвижив пальцы. Еще несколько, шесть или семь, впились в спину чиновника, три вгрызлись в ноги, а одно с удивительным проворством скользнуло между ног и проникло в анус. Крапивин издал истошный вопль, когда внутри его тела тварь ощетинилась и начала разрывать внутренности.

–А-а-а-а! Сука! — заорал Крупинин. — Отпусти! Слезь с меня! Слезь с меня! Пусти-и-и-и!

Чудовище дернуло его назад, и Крупинин упал на спину, надеясь, что ему удастся раздавить впившиеся в него щупальца, но вместо этого угодил головой прямо в эту студенистую колыхающуюся массу. Сразу два когтистых щупальца впились ему в щеку и висок, и он в ужасе выдернул голову, пытаясь выбраться. Снаружи кто-то колотил в дверь, но Крупинин этого не слышал. Монстр, что втискивался в туалет, становился все крупнее, и с силой волок вырывающегося человека к себе. В туловище что-то чавкало и бурлило, а затем в нем начала открываться пасть, гигантская, как дупло баобаба. Внутри вращались, перемалывая воздух сотни круглых и острых клыков, кружась в безумном хороводе. Конечности чудовища услужливо волокли жертву внутрь. Вода из сломанного бачка унитаза заливала все вокруг. Ноги Крупинина скользили по мокрому полу. Чем больше он дергался, тем больше щупалец впивалось в тело и волокло его внутрь этой чудовищной росянки.

–Помогите! — заорал Крупинин, расслышав крики и стук за стеной. — Помогите! Помоги…

Щупальца втащили Крупинина головой вперед прямо в пасть монстра. Его вращающиеся зубья мгновенно сомкнулись, откусив ему голову и со свистом всосав вырвавшуюся из шейных артерий кровь. Тело чиновника дернулось в последней конвульсии. С хлюпающим звуком монстр втянул в себя обезглавленное тело до пояса, перекусил пополам, всосал кровь и еще пару раз шевельнувшиеся ноги, а затем, с удовлетворенным бульканьем, ужасное создание стало уползать вниз, в дыру, и в считанные мгновения до того, как в замке повернулся ключ, уползло прочь, оставив склизкий улиточный след, почти незаметный на залитом кровью и водой полу.

*****

Парень, выпрыгнувший из вагона одним из последних, сгорбился и лелеял свою руку, из которой темной рекой текла кровь. На вид парню было не больше двадцати, хотя, в том полумраке, что окружал их, сказать что-то наверняка было трудно. Иногда парень всхлипывал, отрывая ладонь от раны, и шипел, прижимая ее обратно к ране. Маргарита, что безучастно наблюдала за ним последние пару минут, встала, привычно отряхнула джинсовые шорты, и подошла.

–Надо бы перевязать, — сказала она. Парень поднял глаза.

–А?

–Порез надо перевязать, а то ты кровью истечешь, — невозмутимо произнесла Маргарита.

–Нечем, — буркнул парень, но глаз не отвел, и в них, как ей показалось, блеснула слеза и надежда. Это было даже странно, что он сидит, весь в крови, и никто не пытается ему помочь. Хотя, конечно, у всех был шок, но все-таки…

С другой стороны, ей тоже было наплевать, хотя даже чего-то отдаленно напоминающего шок она не испытывала. Когда вагон тряхнуло, завертело и начало бросать туда-сюда, Маргарита умудрилась так вцепиться в свою полку, что почти не пострадала, а когда круговерть превратила свою бешеную скачку, первой спасительной мыслью было выбраться вон, на улицу. Вдохнув холодный сырой воздух, Маргарита вернул возможность соображать, и вспомнила почти все, включая попутчицу с ее таинственным грузом, до которого она так и не успела добраться.

Бабка сидела рядом с этим тощим парнем с разрезанной рукой. Удобный момент приблизиться и, если удастся, прибрать ее поклажу к рукам, до приезда спасателей. В то, что их будут спасать, Маргарита нисколько не сомневалась.

–Сейчас поищем что-нибудь, — сказала она и обратилась к старухе, что сидела и скрюченными руками прижимала к себе узелок: — Женщина, у вас нет какой-нибудь тряпки?

Старуха, очнувшись от забытья, неожиданно оскалилась:

–Чего тебе надо опять? Что ты все высматриваешь тут? Ничего у меня нету, пошла отсюда! — прошипела она. Маргарита покрутила пальцем у виска и отошла в сторону. Выходило, что не только она, но и бабка сохранила зачатки здравых мыслей, вспомнив, как Маргарита пыталась забраться на полку. Какая досада…

У парнишки все еще текла кровь, и, конечно, она могла запросто его бросить. В конце концов, опыт в этой части у нее был внушительный. О, как она умела бросать, так как это делала она, не делал никто, с лисьим проворством и изяществом. Ей ничего не стоило просто исчезнуть, сделав вид, что человека в ее жизни просто не было. Это удавалось всегда.

Почти всегда. В любом деле бывают осечки, и именно из-за такой она села в этот поезд, в занюханный плацкартный вагон, купив билет за двадцать минут до отправления, нервно озираясь по сторонам. Все начиналось вполне безобидно: привычная работа, липкая беседа с намеками, а затем уже более откровенными заявлениями, а затем все то же ускользание с прихваченными деньгами. Кто же знал, что в этот раз шишка, с которым она готовилась кувыркаться в постели, окажется настолько невосприимчив к клофелину? Разве кто-то ожидал, что он схватит ее за руки, когда она будет обшаривать его карманы? Кто его знает, какие возможности были у ее преследователей?

Кровь из мальчишки все текла, прямо как там, в гостиничном номере, когда ее клиент бился ногами в агонии, разбрызгивая на ковер сгустки мозга. Маргарита выбросила эту картину из головы и сосредоточилась на действительности. У нее мелькнула мысль обратиться к попу, что охал и ощупывал себя на предмет повреждений, вон ряса какая длинная, вполне можно кусок оторвать, но у вагона валялись разбросанные вещи, которые вполне годились в качестве временной повязки. Маргарита подобрала какую-то тряпку, оказавшуюся майкой, и вернулась к парню. Перекусив шов, она разорвала майку на полосы и приказала:

–Давай, убирай руку.

Священник, что перестал ощупывать себя, внимательно наблюдал за ее действиями, а затем вмешался:

–Промыть бы рану надо. И спиртом обработать.

–Батюшка, был бы у меня спирт, я б обработала, — огрызнулась Маргарита. — И промыла, только вот нет ничего.

–Все равно так не надо делать. Негигиенично это. Можно инфекцию занести.

–Идите вы, святой отец, со своими сраными советами, — прошептала Маргарита под нос. На ее взгляд, инфекция была сейчас меньшим злом по сравнению с утекающей из раны жизнью. Священник ее не услышал, а вот парень — да. По его лицу проползло слабое подобие улыбки. Приготовившись бинтовать его руку импровизированными повязками, Маргарита увидела три параллельных разреза, излишне ровных для катастрофы, приходящихся как раз на вены. Ее секундное замешательство от парня не укрылось, но она постаралась не подать виду и завязала руку как можно туже. Кровь все просачивалась и просачивалась сквозь ткань, но Маргариту это не волновало. Завязывая тряпку, она как бы невзначай все косилась на старую каракатицу, что вцепилась в узелок и зыркала на мир злобными крысиными глазками.

Что за прелесть хранил этот морщинистый Горлум?

Еще в вагоне Маргарита увидела, как бабка ловким движением закинула узелок на соседнюю полку и всю дорогу бросала на полку обеспокоенные взгляды. Маргарите страх как хотелось узнать, что там, но старуха следила за своим сокровищем, как коршун. То, что она не оставила поклажу при себе, уже говорила о том, что с этим объемистым узелком дело нечисто. Выбегая из вагона вместе с другими пассажирами, Маргарита успела заметить, с каким исступлением старуха цеплялась за поручни, не позволяя выволочь ее, а потом лезла наверх за поклажей. И вот теперь она сидит, как паучиха, прижав узел к сухой груди. Вряд ли там было варенье для любимого внука. Вращаясь в определенных кругах, Маргарита научилась определять людей, нечистых на руку по бегающему взгляду. У старухи был такой. Что-то она везла и не хотела расстаться ни на миг. Деньги? Золото? Наркота?

Узнать этот сейчас было невозможно, и потому она продолжала пеленать руку парня. Маргарите, кажется, удалось унять кровотечение несостоявшегося самоубийцы. Она сделала последний виток и завязала повязку некрасивым бантиком. Усевшись рядом, она ткнула парня в плечо.

–Тебя как зовут-то?

–Сева, — тихо ответил он и тут же поправился: — Всеволод. А тебя?

–Рита. Как думаешь, что случилось?

Сева отрешенным взглядом поглядел на одинокий вагон, над которым вилось туманное облако, оплетающее его, как лоза тонкими струйками влажного испарения.

–Не знаю, — вздохнул он. — У тебя телефон ловит?

–Я его посеяла, — соврала Маргарита. Возможно, телефон и ловил, но у нее не было намерения включать его, чтобы не выдать местоположения. Она уже думала о том, что мужчина, которого она огрела по голове тяжелой вазой, был важной шишкой, так что его кончина вряд ли осталась незамеченной. Отсюда следовал вывод, что ее вполне могли отслеживать. Она пожалела, что не успела купить новый телефон, но теперь деваться было некуда. — А у тебя?

–Не ловит, — вновь вздохнул он и показал телефон, на заставке которого была изображена какая-то синяя рыбина. — Тут какая-то яма что ли, вышки не добивают. Как думаешь, куда пошли эти люди?

Его доверчивость и испуг в голосе внезапно вызвало раздражение. С чего этот сопляк решил, что она превратилась в его мамочку?

–Вероятно, вызывать помощь, — резко ответила Маргарита. — А, может, еще зачем. Я, Сева, если честно не знаю и особо знать не хочу.

–Как-то странно все, — не заметив ее тона, ответил Сева. — Еще и холодно… Чего же так холодно-то? Будто не лето…

Она могла бы ему ответить, что ощущение холода — вполне естественная реакция организма, потерявшего много крови, но не стала. На мгновение, Маргарита пожалела его, попутно подумав, с чего она посчитала его сопляком, если сама — ненамного старше. Оказывается, опекая, ты автоматически становишься старше. Об этом она не думала. Но мысль, что она хотя бы ненадолго может стать чьим-то опекуном, Маргарите понравилась. Она позволила Севе прислониться к ней и положить голову на плечо. Парень явно обессилел и потому не представлял никакой угрозы, хотя в том состоянии, в котором они все находились, было странным опасаться чего-то опаснее того, что уже случилось.

Она не знала, сколько прошло времени, задремав, но затем, внезапно вынырнув из забытья, Маргарита почувствовала, как затекло ее плечо, о которое опирался Сева. Туман все плыл и плыл сверху, падая с рельс на насыпь и, змеясь, уплывая в темноту. Уцелевших пассажиров оказалось не так много. Некоторые безуспешно пытались позвонить, кто-то тихо хныкал, несколько, свернувшись калачиками на мокрой траве, тряслись от холода. Ушедшая в вагон делегация так и не вернулась, и Маргарита подумала, что они наверняка устроились получше, ведь в вагоне можно было лечь не на землю, укрыться одеялом и ждать помощи. Эта мысль показалась ей привлекательной. Она дернула плечом. Сева открыл глаза.

–Что?

–Пойдем. Вернемся в вагон, и там ты ляжешь.

Сева выглядел напуганным. Мысль вернуться туда, в историю недавнего крушения, ему явно не понравилась.

–А можно ли?

–А почему нельзя? Вагон стоит на рельсах, никуда не едет.

–Не знаю. Вдруг, покатится?

–Куда он покатится? — рассердилась Маргарита. — Что ты за чушь несешь?

–Может, там уклон? Передавит всех, кто на рельсах.

–Сева, ты башкой хорошо стукнулся? Кого вагон передавить может?

–Ну, вон же кто-то на путях стоит, — резонно возразил Сева и указал рукой в сторону.

Он был прав. Маргарита оглянулась и действительно увидела силуэт мужчины, что стоял за одиноким вагоном. Точнее, она подумала, что это мужчина. В густом, постоянно движущемся тумане разглядеть его было сложно, но ей показалось, что он очень высокий и худой, в чем-то объемном, вроде тяжелого кожаного плаща. В неверном свете, что окружал вагон, плащ незнакомца отливал зеленоватым и казался мокрым. Мужчина не двигался, и, казалось, наблюдал за пассажирами. Его неподвижность Маргарите показалась подозрительной и немного опасной.

–Кто это? — спросила она шепотом.

–Наверное, кто-то из пассажиров, — равнодушно сказал Сева. Его голос был вялым. Он с трудом стоял на ногах. Выпустив ее руку, Сева неуклюже сел на нагретое место.

–А чего он тогда там стоит? — возмутилась Маргарита, не заметив, что разговаривает с пустотой. Может, это кто-то из спасателей?.. Или железнодорожник? Так, я пойду, узнаю, а ты пока постарайся ласты не склеить.

Она оглянулась, сообразив, что ее слова улетают куда-то в пространство. Сева ответил ей слабой улыбкой.

–Я постараюсь… Только ты…

Она не стала дослушивать, что он хотел сказать. Маргарита направилась к одиноко стоящему мужчине. Идти по щебенке было трудно, она дважды подворачивала ногу и едва не падала. Густой туман мешал определить расстояние, поскольку поначалу ей привиделось, что незнакомец стоит совсем рядом, но чем ближе она подходила, тем дальше оказывался от нее силуэт, растворяясь в тумане, пока до Маргариты не дошло, что мужчина просто уходит в полной тишине.

Конец ознакомительного фрагмента.