Она

Генри Райдер Хаггард, 1887

«Несколько лет тому назад я, издатель этой удивительной, необыкновенной истории приключений, редко выпадающих на долю простых смертных, находился вместе со своим закадычным другом в Кембриджском университете. Однажды я увидел двух джентльменов, которые прогуливались рука об руку по улице, и был поражен их наружностью. Один из них был необыкновенно красивый молодой человек, высокого роста, широкоплечий, с прирожденной грацией в движениях, со спокойным и уверенным видом. У него было прекрасное, безукоризненно правильное лицо, а когда он аил шляпу, увидев какую-то даму, то я обратил внимание, что волосы его вились золотистыми кудрями…»

II. Годы идут

Как и следовало ожидать, внезапная смерть Винцея произвела страшное волнение в колледже. Но так как все знали, что он был болен, а доктор сразу же дал нужное удостоверение, то следствия не было. Меня никто ни о чем не спрашивал, а я не чувствовал ни малейшего желания сообщать кому-нибудь о ночном визите Винцея.

В день похорон из Лондона явился нотариус, проводил до могилы бренные останки моего друга, забрал все его бумаги и документы и уехал. Железный сундук остался у меня. Больше недели я не имел никаких известий. Мое внимание было сосредоточено на другом, я усиленно занимался. Наконец экзамены закончились, я вернулся в свою комнату и упал в кресло со счастливым сознанием, что все позади. Скоро мои мысли вновь вернулись к смерти бедного Винцея. Я снова спрашивал себя, что все это значит, удивляясь отсутствию известий.

Вдруг в дверь постучали, и мне подали письмо в толстом голубом конверте. Инстинкт подсказал мне, что это было письмо нотариуса. Оно гласило следующее:

«Сэр! Наш клиент, покойный мистер Винцей, эсквайр, умерший недавно в Кембриджском колледже, оставил завещание, копию которого посылаем вам. Согласно этому завещанию, вы получите половину состояния покойного мистера Винцея в силу того, что вы согласны принять к себе его единственного сына, Лео Винцея, ребенка 5 лет от роду. Если бы мы не обязались повиноваться точным и ясным инструкциям мистера Винцея, выраженным им лично и письменно, если бы не были уверены, что он действовал в здравом уме и твердой памяти, то могли бы сказать вам, что его распоряжения кажутся нам необычными и внушают желание обратить на это внимание суда, чтобы удостоверить правоспособность завещателя при назначении блюстителя интересов его ребенка. Но так как нам известно, что мистер Винцей был джентльмен высокого и проницательного ума и не имел родных, кому бы мог доверить своего ребенка, то мы не считаем себя вправе поступить так.

Ждем ваших инструкций, которые вам угодно будет прислать нам относительно ребенка и уплаты причитающегося вам девидента.

Готовые к услугам,

Жофрей и Джордан».

Я отложил письмо и пробежал завещание, составленное на строго законных основаниях. Оно подтверждало то, что говорил мне Винцей в ночь своей смерти. Все это правда, и я могу взять мальчика к себе!

Вдруг я вспомнил о письме, которое Винцей оставил мне вместе с сундуком, и взял его. Оно содержало указания относительно образования Лео, причем от него требовалось знание греческого языка, высшей математики и арабского языка. В конце письма был постскриптум, в котором Винцей добавлял, что если ребенок умрет ранее 25 лет, — что едва ли, по его мнению, могло случиться, — тогда я должен был открыть сундук и выполнить то, что предписано, или уничтожить все бумаги. Ни в коем случае я не должен был передавать его в чужие руки.

Письмо не открыло мне ничего нового, и я сразу же решился написать гг. Жофрей и Джордан, чтобы выразить им мое желание исполнить юлю умершего друга — взять на себя воспитание Лео. Отослав письмо, я отправился к начальству колледжа, в нескольких словах рассказал всю историю и с трудом убедил позволить мальчику жить со мной. Разрешение было дано, но с условием, чтобы я нанял себе помещение на стороне. После усердных поисков я нашел отличные комнаты близ колледжа. Затем нужно было найти няньку. Мне не хотелось нанимать женщину, которая отняла бы у меня любовь ребенка, да и мальчик мог обходиться теперь без женских услуг, так что я решил подыскать слугу. Мне посчастливилось найти славного круглолицего молодого человека, который был семнадцатым ребенком в своей семье и очень любил детей. Он охотно согласился прислуживать Лео. Потом я отвез железный сундук в город, отдал его на хранение моему банкиру, купил несколько книг об уходе за детьми и прочитал их, — сначала один, а потом вслух Джону — так звали моего нового слугу.

Наконец мальчик приехал в сопровождении пожилой женщины, которая горько плакала, расставаясь с ним. Лео был очень красивый ребенок. В самом деле, я никогда не видел такой совершенной красоты у ребенка! У него были большие глубокие серые глаза, прекрасно развитая голова и лицо, похожее на камею. Но прекраснее всего были волосы, настоящего золотистого цвета, красиво вьющиеся вокруг головы. Он немножко покричал, когда няня ушла и оставила его у нас. Никогда не забуду я этой сцены! Лео стоял у окна, луч солнца играл на золотых кудрях, один кулачок он прижал к глазу, а сквозь другой внимательно рассматривал нас. Я сидел в кресле и протягивал ему руку, тогда как Джон в углу комнаты кудахтал и заставлял бегать взад и вперед деревянную лошадку, что, по его мнению, должно было привлечь внимание мальчика.

Прошло несколько минут. Вдруг ребенок протянул свои маленькие ручки и бросился ко мне.

— Я люблю вас! — произнес он. — Вы — некрасивы, но очень добры!

Через десять минут Лео с довольным видом уплетал хлеб с маслом. Джон хотел угостить его вареньем, но я напомнил ему о книгах, которые мы прочли, и строго запретил это.

Скоро мальчик сделался любимцем всего колледжа, и все правила, установленные для обитателей колледжа, им безбожно нарушались.

Годы шли. Мы с Лео все более привязывались друг к другу, дорожили нашей привязанностью.

Постепенно ребенок превратился в мальчика, мальчик — в юношу. Годы летели, Лео рос, совершеннее становилась и его удивительная красота! Когда Лео было 15 лет, ему дали прозвище «Красота», а мне «Животное». Эти слова летели нам вслед, когда мы ежедневно выходили гулять. Потом для нас придумали новые прозвища. Меня прозвали «Хароном», а его «Греческим божком»; в двадцать один год он походил на статую Апполона. О себе я ничего не говорю, потому что был всегда безобразен; у него же ум блестяще развился и окреп, хотя вовсе и не в школьном духе. Мы строго следовали предписаниям его отца относительно образования, и результаты оказались весьма удовлетворительными. Я изучал арабский язык, чтобы помочь Лео, но через 5 лет он знал язык не хуже нашего профессора.

Я — спортсмен по натуре, это моя единственная страсть, — и каждую осень мы ездили стрелять дичь и ловить рыбу в Шотландию, Норвегию, даже в Россию. Несмотря на то, что я хорошо стреляю, он скоро превзошел меня в стрельбе.

Когда Лео исполнилось 18 лет, я вернулся опять в свои комнаты в колледже, а он поступил в университет и двадцати одного года получил первую ученую степень. В это время я рассказал ему кое-что из истории и о тайне, которая его окружала. Понятно, он очень заинтересовался, но я объяснил, что не могу пока удовлетворить его любопытство. Затем я посоветовал ему подготовиться к адвокатуре, он послушался, продолжал учиться в Кембридже, уезжая в Лондон обедать.

Одно только сильно беспокоило меня. Каждая женщина, встречавшая Лео, или большая часть из них непременно влюблялись в него. Отсюда возникали различные затруднения и недоразумения, весьма тревожившие меня.

Но в общем Лео вел себя прекрасно, я ничего не могу сказать в упрек. Годы шли. Наконец Лео достиг 25-летнего возраста; вот тогда-то и началась эта ужасная история.