Расстреляны в Новороссийске

Геннадий Куров (2025)

Серия журналистских расследований и очерков о судьбах людей, ставших жертвами политических репрессий в Новороссийске. Материалы публиковались в газете «Новороссийский рабочий» в конце 80 — начале 90-х годов.

«Они жили так, словно горели»

Рассказывает сын уничтоженного в годы сталинских репрессий председателя городского совета

Автор: Геннадий Куров

Очевидцы рассказывали: когда в Ростове-на-Дону Петру Андреевичу Катеневу зачитали обвинение, он, перенесший пытки, но так и не признавший клевету правдой, нашел в себе силы улыбнуться:

— Это фантазии… Я не признаю их.

Председатель Новороссийского горсовета обвинялся в том, что он поддерживал связь с заграницей и готовил сдачу города интервентам…

Он не сознался. Не подписал заготовленную следователями ложь. Не назвал имен «сообщников».

Такого не прощали. И оборвались жизни 37-летнего П.А.Катенева и 40-летнего И. Г. Баннаяна.

Клеймо сына «врага народа» с Катенева-младшего, Евгения Петровича, смыл ХХ съезд партии, сказавший правду о судьбе жертв произвола. Сегодня Евгений Петрович — гость нашей редакции. Ему 65 лет, живет и работает в Ессентуках. Ветеран труда. Ветеран войны. Кандидат технических наук, изобретатель. Подрастают уже его внуки…

— Я решил приехать сразу же после звонка из Новороссийска, — говорит Евгений Петрович. — Ведь столько лет при словах о репрессиях тридцать седьмого года собеседники как-то терялись, и хотя мой отец, его соратники давно реабилитированы, как вы убедились, трудно найти где-либо упоминание о них. Сегодня настало время уничтожить белые пятна в прошлом. Они, эти пятна, устраивали тех, кто хотел бы похоронить память о своих грязных делишках. А заодно пытались приучить людей к мысли, что история легко переписывается.

Исполняя свой долг и просьбу редакции газеты «Новороссийский рабочий», я расскажу то, что знаю и помню об отце и о Баннаяне.

Родился Петр Андреевич в 1900 году на хуторе Северин (ныне это Тбилисский район). Мать его рано умерла. Остались мой дед Андрей, Петр, его брат Павел и сестра Леля. Семья была из обедневших казаков, поэтому революцию Катеневы встретили с радостью — она давала надежду на перемены. Дед Андрей был неграмотным, но дети его читать и писать научились, так что в политике им было разобраться легче. Так что, когда начался казачий контрреволюционный мятеж, вся семья без колебаний присоединилась к красным.

В составе партизанского отряда Катеневы сражались с белыми, уходя все дальше от родного дома. Им пришлось в полной мере испытать все тяготы похода, вошедшего в историю под именем «железного потока». В составе XI армии Петр Андреевич дошел до Ставрополя, где и встретился с будущей моей матерью. Марией Павловной. Она была отчаянной разведчицей, эти черты сохранились у нее до самого преклонного возраста — решительность, резкость, безоглядность. Мать рассказывала мне о гражданской…

Восемнадцатилетним парнем Катенев стал членом партии и комиссаром 37-й дивизии. Тогда не возраст был главным критерием, а революционная надежность. Тем более, что дивизии поручалась особенно ответственная роль. Она должна была не только прикрывать отступающую через Черные земли и астраханскую степь армию, но и вывезти с юга республики большие ценности.

Из-за этих ценностей Петр едва не погиб. Двигались зимой, по дикой степи, часто налетали бураны. В один из таких буранов караван с золотом… исчез. Отвечавшему за доставку груза комиссару грозил расстрел. Спасло Катенева то, что проблуждавший по степи караван на другой день вновь присоединился к колонне.

Дивизия задачу свою выполнила, до Астрахани дошла, несмотря на голод, холод и тиф. Астрахань в те дни была опорой сражающегося Царицына. Здесь находились военные и продовольственные запасы, сюда стягивались грузы из Баку. Средней Азии. Вот почему белые стремились овладеть всем этим. 37-ю дивизию готовили для отправки в Царицын, но в этот момент сильный белогвардейский отряд прорвал фронт и ринулся к Астрахани. На пути офицерской части встали бойцы, только что завершившие беспримерный переход. В степи они сошлись насмерть. Белым и тут не удалось добиться своего.

Потом были боевые действия в Закавказье, защита Батума от интервентов… В двадцатом году Петра Катенева направляют на Кубань. Он возглавил исполком в Кропоткине. Сегодня в тамошнем музее есть экспозиция, посвященная установлению Советской власти, рассказано там и о моем отце. В Кропоткине я и родился.

Тогда это была важная узловая станция. Через Кропоткин с Кавказа шел хлеб в Россию. В округе действовали банды, нападали на поезда, перерезали железную дорогу. Поэтому в подчинении Катенева был сильный отряд ЧОН. Однажды банда отважилась налететь на сам Кропоткин. До центра она не добралась, но зато полютовала на окраине. Чоновцы окружили банду и не дали ей вырваться. Увидев тела растерзанных бандитами мирных жителей, Катенев не стал ждать суда. По его приказу бандиты были расстреляны тут же, на площади.

Правильно ли он поступил? Формально, может быть, нет. Но интуитивно сделал верный выбор. После этого случая бандитизм резко пошел на убыль, многие предпочли сдаться.

В Кропоткине отец работал года три, после чего стал председателем окружного исполкома в Сальске. Там началась тогда организация совхоза, будущего знаменитого «Гиганта». Предположить, насколько эффективным будет такое хозяйство, было трудно, но вера в успех была громадная. Вероятно, как специалиста по новым формам организации сельского хозяйства Катенева и отозвали потом в Ростов, назначив на должность, связанную с проведением раскулачивания.

От этого никуда не уйти. Что было, то было. Партия приказала, а Петр Андреевич привык к действию. Позже, когда кампания раскулачивания обернулась резким падением производства зерна и мяса, этот социальный «эксперимент» отозвался и на судьбе самого отца. В начале тридцатых он был введен по рекомендации А. И. Микояна в состав бюро Азово-Черноморского крайкома партии, ведал хлебными заготовками. Неудачи, которым Петр Андреевич при всем желании не мог ничего противопоставить, стоили ему наказания — он был от работы в крайкоме освобожден.

Но когда он еще работал в крайкоме, я уже хорошо помню его товарищей. К тому времени у отца была новая семья, я жил с матерью, но часто приезжал. Помню Ларина — первого секретаря крайкома, Ворошилова, Пивоварова. Там впервые увидел Баннаяна. Его Микоян пригласил, кажется, из Грузии.

Как они работали! Почему-то (действительно не понимаю) на отдых члены бюро уезжали аж в Новочеркасск. Приезжали на свою дачу уже ночью, замученные — дорога дальняя и ни к черту, — слова вымолвить не могут. Садились за стол, выпивали по стакану чая с половинкой карамельки… Глядишь, снова оживают, начинают спорить, что-то обсуждать… Не знаю, наверное, в них еще с революции, с гражданской заведена была в душе какая-то пружина, и они не давали себе ее отпустить. Эти люди действительно чувствовали себя ответственными за революцию, за все, что делали. И спорили меж собою, бывало, жестоко…

На взгляд иного обывателя, жили они не по-людски. Одевались более чем скромно — гимнастерка, тужурка, галифе. Дома — ничего лишнего, да им и некогда было что-то еще домой тащить. Вот только книги. Денег было негусто. Помню, отец заказал мне костюм и туфли, так расплатиться было нечем. В Новороссийске, как вы знаете, он очень много внимания уделил озеленению города, а у самого перед домом росло два персиковых деревца. И до того некогда ему было о них позаботиться, что и росло на этих деревцах по два персика…

Зато в чем он не знал устали — в постоянной учебе. И в Ростове, и уже здесь, в Новороссийске. На полке у него стояли зачитанные тома Ленина, Гегеля, классических и современных философов. Философия вообще была его коньком. Я даже так скажу: они, революционеры, рожденные в простых трудовых семьях, словно бросали вызов судьбе, овладевая все новыми и самыми трудно поддающимися знаниями. По настоянию Баннаяна все руководители города изучали работы Ленина, он сам вел эти занятия. А отец нанял преподавателя и овладел высшей математикой. На вопрос «зачем?» отвечал: «Я не могу судить об экономике, не разобравшись во всем сам».

Конец ознакомительного фрагмента.