Талисман

Генадий Синицын

Роман «Талисман» в двух книгах («Ретроспектива» и «Излом»). Жанр – художественный реализм. Идея романа заключается в том, что только сам человек определяет свою судьбу, какие бы внешние факторы ни оказывали на него давление. Главный герой романа – Снегирёв Дмитрий. Прозу повествования жизни в стране с 1952 по 2010 год, трагические и комические истории органично дополняют лирические мотивы – это стихи главного героя, письма бывшей его одноклассницы Светланы к нему на протяжении четверти века.

Глава 1

В начале марта 1953 года, после почти тридцатилетнего безраздельного и сурового правления, умер Иосиф Сталин. Кровавое колесо разворачивающихся с новой силой репрессий разом остановилось. Берия, одно упоминание имени которого наводило на окружающих животный страх, в развернувшейся борьбе за власть, стремясь приобрести популярность в стране, объявил о невиновности «врагов народа» и провёл широкую амнистию, в том числе и среди уголовников. Однако это уже не могло помочь столь одиозной, ненавистной всем политической фигуре, спустя три месяца он был обвинен в заговоре с целью установления личной власти и в конце года расстрелян.

Между тем, неурожай 1953 года поставил страну на край голода, было объявлено о пересмотре экономической, в том числе аграрной политики, заявлено, что повысить благосостояние народа можно только через аграрную реформу и увеличение товаров народного потребления. В сентябре 1953 года Никита Хрущев был избран Первым секретарем ЦК КПСС, было принято решение об освоении целинных и залежных земель в Заволжье, Сибири и Казахстане.

***

Отшумела ненастьем поздняя осень, оттрещала лютыми морозами многоснежная зима, унеслась вместе с бурным половодьем быстротечная весна, наступило долгожданное, полное ярких красок и жарких солнечных дней, но, увы, короткое сибирское лето.

Изумительно прозрачные воды красивейшего Телецкого озера так и манят любого, оказавшегося на его берегу, окунуться, освежиться в них от палящего полуденного зноя. Только вот обманчива красота этих вод. Если же кто и отважится попасть в их объятия, то совсем ненадолго. Больно колючие эти объятия, дух от них захватывает, а то и судорога сведёт быстро закоченевшие конечности. Быстрее, быстрее на спасительный берег! Выскочишь, зуб на зуб не попадает, всё тело покроется «гусиной кожей» с синеватым отливом. Ну, да ничего, побегаешь по берегу, энергично размахивая руками, и согреешься, зато какой заряд бодрости получишь!

Наступившее лето не согревало душу Кати, вот уже несколько месяцев она вместе с малюткой — Димой лежала в больнице. На её глазах жизненные силы с каждым уходящим днём покидали ребёнка. Проклятая диспепсия своими костлявыми пальцами отнимала беззащитного, любимого сыночка. При этом материнское сердце болело ещё и за старшенького, трёхгодовалого сына Коленьку, надолго оставшегося дома без её заботы, доброты и ласки. А тут ещё на утреннем обходе врач, видимо полагая, что она спит, остановившись около них и посмотрев на безнадёжного ребёнка, тихо сказал рядом стоявшей медсестре: «Да-а, видно, не жилец».

Эти слова весь день раскалённым гвоздём сидели в голове Кати. Нахлынувшие горькие мысли почти до самого утра не позволяли ей уснуть.

На следующий день она внезапно проснулась от какого-то щемящего внутреннего беспокойства. Солнце уже ярко светило в окно, сына рядом не было. Мать взволнованно закричала: «Где мой ребёнок!»

На её крик, спустя некоторое время, зашёл врач с медсестрой. Увидев пациентку, ставшую с кровати, врач подошёл к ней и спросил:

— В чём дело, почему шумим?

— Где мой сын! — повторила она вопрос.

Врач, на мгновение замешкавшись, ответил:

— Успокойтесь, пожалуйста, — затем, выждав паузу, выдал ужасное известие: — Он умер.

— Что значит — умер, когда, где он сейчас? Немедленно покажите его мне!

Оставив вопросы без ответа, врач возразил:

— К сожалению, не могу вам сейчас показать ребёнка. Его увезли в районный морг.

Катя медленно опустилась на край кровати и упавшим голосом, сквозь обильно хлынувшие слёзы жалобно попросила, оседая на кровать:

— Отвезите меня к нему, пожалуйста, — и зарыдала.

Врач присел рядом и, стараясь её успокоить, стал уговаривать:

— Вы пока прилягте, отдохните. До Турочака восемьдесят вёрст, машина у нас одна, вот вернётся, завтра мы вас и отправим.

Катя совсем сникла и снова попросила:

— Позвоните, пожалуйста, мужу в контору леспромхоза. Его зовут Николай Дмитриевич, прорабом работает, его найдут.

— Хорошо. Обязательно позвоним, ждите.

***

Узнав о случившемся несчастье, Николай кинулся искать свободную машину, но только к концу рабочего дня ему удалось буквально выцарапать освободившуюся на время полуторку, сам сел за руль, заехал в больницу за Катей, и они поспешили в районный центр.

К моргу подъехали поздно вечером, затемно. Это было старое бревенчатое здание мрачной наружности, с двумя подслеповатыми окнами и массивной деревянной дверью, над которой сиротливо и тускло светила лампочка, прикрытая сверху полукруглым козырьком из жести. Они долго стучали в дверь, затем в окна. Наконец, за дверью глухо звякнуло, она открылась вовнутрь, и на пороге выросла, как бы нависла над ними крупная фигура мужчины неопределённого возраста, в неопрятном халате, непонятно какого цвета. Голова лохматая, лицо заспанное, изрядно заросшее рыжей щетиной. Судя по его виду, это был здешний санитар и сторож в одном лице.

— Кого тут леший носит по ночам! — недовольно проворчал он, прищурился, пытаясь разглядеть незваных посетителей. От него резко пахнуло перегаром самогона.

Николай невольно отшатнулся в сторону и ответил:

— Сына нам надо увидеть, сегодня должны были его привезти.

— Чего-о-о…?! Вы совсем свихнулись, что ли? По ночам на покойников глазеть. Приходите завтра, никуда он отсюда не убежит. Ходят тут всякие, ненормальные…, — пробурчал он недовольно заплетающимся языком, пытаясь захлопнуть дверь.

Николай едва успел вставить в дверной проём ногу и торопливо проговорить:

— Подождите, выслушайте. Понимаете, мы только что приехали из Артыбаша. После того, как сын умер, его сразу увезли сюда, и мы его ещё не видели.

— Может, он ещё живой…, — неожиданно, с надрывом в голосе вставила из-за его спины супруга.

После её слов санитар на некоторое время оторопел, по-видимому, переваривал услышанное, затем тряхнул головой и уже более трезвым голосом проговорил:

— Вы сумасшедшие, что ли? Здесь морг, а не больница, сюда живых не привозят, ступайте отсюда.

— Мужик! — обратился к нему Николай и продолжил. — Не бери грех на душу. Ты не видишь, что ли? Жена на грани срыва! Пропусти нас, посмотрим и уйдём.

Санитар почесал затылок, потом махнул рукой и в сердцах бросил:

— Ладно, проходите, а то я тут, похоже, всю ночь с вами пробалакаю.

Переступив порог, супруги пошли следом за санитаром. Пройдя по небольшому коридору, тот остановился у одной из дверей, щёлкнул выключателем и толкнул от себя дверь. Вошли в просторное, весьма прохладное помещение, тускло освещённое двумя лампочками. В глубине его, на каменном полу стояло десятка полтора — два топчанов в виде широких лавок, покрытых сероватыми от многократных стирок простынями. Вдруг из дальнего угла послышалось плаксивое детское всхлипывание. Катя стремительно рванулась на этот звук. Подбежав к одному из топчанов, она подняла простынь и увидела своего ребёнка. Он лежал на спине, на поверхности, слишком просторной для его маленького детского тельца, и сучил мокрыми ножками, синеватыми от холода. Мать лихорадочно, досуха протёрла тельце ребёнка, завернула его в простыню, сверху ещё укутала снятым с себя плащом и прижала свёрток к груди. Выбежав из помещения, она быстро направилась к выходу из морга. Николай последовал, было, за ней. Санитар, начисто протрезвевший от необычного зрелища, первое время пытался сообразить — не привиделось ли ему всё это спьяну в каком—то кошмарном сне. Спохватившись, он успел ухватить за руку удаляющегося Николая со словами:

— Постойте! Расписаться надо за то, что забрали пок…, — не закончив, запнулся и поправился, — ну, это-о-о… ребёнка.

Они зашли в соседнюю небольшую комнатку. Санитар открыл лежащую на столе тетрадь в твёрдой картонной обложке и спросил:

— Как его фамилия?

— Снегирёв, — ответил Николай.

Санитар повёл заскорузлым указательным пальцем по списку и, наткнувшись на нужную фамилию, не поднимая головы, уточнил:

— Дмитрий Николаевич?

— Да-да, — нетерпеливо подтвердил Николай, переживая за ушедшую супругу с ребёнком.

Санитар, помусолив во рту химический карандаш, поднятый со стола, продолжил:

— А как ваше имя и отчество?

— Николай Дмитриевич, — теряя терпение, резко ответил тот.

Санитар, не торопясь, старательно вывел в соответствующей графе тетради фамилию и инициалы. Закончив писать, он выпрямился и, протянув руку с карандашом в сторону Николая, попросил:

— Распишитесь.

Тот быстро, размашисто расписался и, не попрощавшись, быстро выскочил из избы.

***

На улице в кромешной темноте было ветрено, упругими струями хлестал дождь. Катя с ребёнком ожидала мужа в кабине машины. Усевшись рядом, Николай направил полуторку в сторону ближайшей избы. Подъехав к изгороди и выйдя из машины, они в нерешительности остановились у калитки. Во дворе раздался надрывный лай собаки. Томительно, под аккомпанемент непрекращающегося дождя тянулись минуты. Наконец, дверь в избе отворилась, на крыльце в тусклом свете лампочки показалась мужская фигура. Хозяин цыкнул на собаку и, заметив людей у калитки, пробормотал:

— Кого там нелёгкая принесла?

— Хозяин! — воскликнул Николай. — Пусти переночевать, пожалуйста.

Подойдя к калитке, тот окинул взглядом супружескую пару с ребёнком, стоявшую перед ним, и промолвил:

— Добрый вечер, проходите.

— Кабы добрый…, — пробурчал на приветствие нежданный гость.

Все направились к избе.

Пройдя небольшие сени, вошли в просторную переднюю комнату. На стороне, противоположной от входа, у стены по центру стоял добротный обеденный стол, вдоль него с двух сторон такие же деревянные лавки. В углу, справа от стола висели на стене образа с лампадкой. Справа от входной двери умостилась на стене вешалка для верхней одежды, слева возвышалась свежевыбеленная, характерная для этих мест, громоздкая русская печь. Рядом с ней, вдоль стены стояла широкая деревянная лавка со жбаном воды, на боку которого висел деревянный ковш. Над лавкой, на стене — несколько полок с нехитрой хозяйской утварью. Немного поодаль от скамьи висел рукомойник и около него — полотенце. Под рукомойником стояла ёмкость для слива воды, далее — дверь в другую комнату. У камелька хлопотала хозяйка средних лет, дородная женщина.

— Глафира! — войдя в комнату, пробасил хозяин. — Принимай гостей.

— Господи, — засуетилась та, вытирая руки о фартук.

— Да, — протянув заскорузлую ладонь гостю, промолвил хозяин, — меня кличут Иваном, будем знакомы.

— Меня Николаем называй, супругу — Катериной, — представился тот.

— Ну, вот и познакомились, вы тут пока располагайтесь, — распорядился хозяин и, обратившись уже к хозяйке, промолвил: — Глафира, подсоби им тут, да собери на стол, поснедаем.

Та уже приняла с рук матери ребёнка, сюсюкая, что-то понятное только ей одной, и прошла с ним в соседнюю комнату.

Гости, тем временем, уже сняли верхнюю одежду, стряхнули с неё сырость дождя, повесили на вешалку, разулись и прошли вглубь комнаты по свежевыскобленному деревянному полу. Катя направилась вслед за Глафирой. Вскоре хозяйка вернулась и стала хлопотать у печи. Покормив и уложив спать ребёнка, Катя присоединилась к ней, и они вместе стали накрывать на стол. Постепенно он наполнялся. В центре его уже стояли: вместительный чугунок с картошкой, отварной в мундире; по бокам от него, в широких блюдах — медвежье мясо, порезанное кусками, и хлеб; глубокие деревянные миски с квашеной капустой, солёными огурцами; по краям — два глиняных кувшина с брусничным напитком. Ближе к лавкам с обеих сторон стола — деревянные миски, ложки по числу персон и чашки для напитка. Комната наполнилась дразнящим аппетитным духом. Иван, по-хозяйски окинув взглядом накрытый стол, крякнул и вышел в сени.

Вернулся он с запотевшей четвертью первача. Глафира поставила на стол для мужчин два гранёных стакана и пропела:

— Прошу к столу.

Все, не спеша, расположились на лавках. Хозяин наполнил стаканы, поднял свой и со словами:

— Будем здоровы! — разом опрокинул его, крякнул и захрустел ядреным солёным огурцом.

Во время еды завязалась нехитрая беседа на житейские темы.

— Откуда вы будете? — спросил хозяин.

— С леспромхоза мы, — ответил Николай, — приехали за сыном в морг…

— Боже ж ты мой, — перекрестилась Глафира. — Это ж как, вроде, живой и вдруг — в морг.

Катя, вновь переживая всё происшедшее в последнее время, со слезами на глазах поведала о перипетиях несчастья.

— Да-а-а…, — выждав некоторую паузу после рассказа, протянул Иван, решительно наполнил стаканы и продолжил. — Долго, значит, жить будет, за второе рождение вашего сыночка!

За размеренной беседой стол постепенно опустел. Хозяин стал с лавки и обратился к Николаю:

— Ну, пусть женщины здесь займутся своими делами, а мы выйдем давай-ка во двор, покурим да погуторим.

На дворе после дождя посвежело, на просветлевшем небосклоне холодным мерцающим светом ослепительно сверкали звёзды. Устроившись на завалинке, Иван достал из кармана холщёвый кисет, аккуратно вынул газету, сложенную в несколько приёмов, и предложил: «Угощайся, Николай. Табак доморощенный, ядрёный!» Они, не торопясь, смастерили добротные самокрутки и с удовольствием затянулись, выпуская терпкий, неуловимо сладковатый сизый дымок. Как водится, обменялись житейскими проблемами, своими видами на предстоящую зиму и перешли на политику.

— Это ж на-а-до…, — задумчиво протянул Иван. — Всё шло своим чередом, было ясно и понятно, казалось, что время Сталина нескончаемо, и вдруг на тебе — нету его. Что дальше-то будет? Этот Берия ещё уголовников выпустил. Сколько разбоев через это, людей сколько погубили. Уже и его, этого шпиона порешили, а до сих пор амнистия его аукается. Что дальше-то будет? Пока там наверху всё утрясётся…

— Да, уж…, — откликнулся Николай. — Действительно, голова кругом идёт от всех этих событий, свалившихся, как снег на голову. Такую войну прошли, вспоминать страшно. Я, считай, с первых дней в эту мясорубку попал. Не успел военное училище закончить, как война началась. Так нам младших лейтенантов присвоили и на фронт отправили. С таким воодушевлением мы рвались в бой. Нас ведь чему учили? Если война, то непременно на чужой территории, скоротечная и победоносная. Какое там…, на своей-то земле долго в себя прийти не могли. Хаос, паника, боеприпасов в обрез, жрать почти нечего, связи никакой, помощи ждать не приходится. Я-то сам в артиллерии воевал, фашисты прут, танки, хоть зубами их грызи, ну и грызли, как могли. Сколько народу полегло, а те, кто живые после боя оставались, одно думают, как до своих прорваться, а куда направиться? Как бы в плен не попасть! Кругом немцы. В общем, так и драпали, огрызались, как могли. Когда немного опомнились, оглянулись, бежать-то уже и некуда, позади Москва. Вот такие дела тогда были. Помню, на нашем участке немецкий танковый прорыв случился. Мне приказ: «Стоять насмерть, не пропустить!» Я тогда уже батареей командовал. Легко сказать — стоять, когда прямо на тебя лавина танков прёт, а за ними автоматчики. Благо, что к этому времени с боеприпасами легче стало. Завязался бой. Когда в расположении батареи начали рваться немецкие снаряды, с позиции один боец побежал, другой, а следом целая группа. Кричу: «Назад!» Пытаюсь остановить панику. Куда там…, хватаю автомат и по головной группе очередь, несколько человек упало, остальные повернули обратно. В общем, продержались мы, пока наши танки из резерва подошли. Больше половины бойцов полегло в том бою, а ведь могло быть и значительно хуже, если бы не удалось остановить паникёров. И фашистов бы не сдержали, и батареи бы не стало, а тех, кто драпанул, всё равно расстреляли бы.

— Да, сурово, однако, своих-то стрелять, — отозвался собеседник.

— А что было делать? Выбирать не приходилось. У меня самого потом ещё долго кошки на душе скребли, но бойцы всё правильно поняли. В этом я убедился под Сталинградом. Ранило меня там тяжело осколком мины, упал, в глазах туман от потери крови. Осколок-то вошёл в правое предплечье, как уж он там двигался, а в итоге застрял где-то, аж у позвоночника, в районе шейных позвонков. Вот так-то. Тут подползает ко мне боец, один из тех, кто в том памятном бою под Москвой среди паникёров был. «Товарищ майор, — говорит, — вам в медсанбат надо». «Какой медсанбат, здесь каждый боец на счету, немедленно на позицию!» — отвечаю, пытаясь в бессилии направить на него пистолет. В общем, тащил он меня несколько километров до медсанбата, а ведь мог бы и бросить, не рисковать.

Иван тяжело вздохнул, поднялся с завалинки.

— Пойдём, что-ли, в избу, холодновато, однако, — поёжившись, буркнул он.

Войдя в переднюю комнату хозяин, обратился к супруге, хлопотавшей у печи:

— Ну что, мать, ты определила гостей на ночлег?

— А что тут определять? Они с ребёночком в спальне разместятся, а мы на печи, чай, не впервой, — пропела Глафира.

— Добре, вот и определились, — согласился Иван.

***

Очередной раз, уже ближе к утру, подойдя к сыну, Катя застала его в сильном жару, разбудила мужа и запричитала:

— Коля, ребёнок весь горит, умоляю, сделай что-нибудь!

— Чёрт возьми! Видимо, морг даром не прошёл, много ли ему, такому малому нужно. Надо немедленно в больницу, пока ещё не поздно. Собирайся, сейчас поедем.

Наскоро одевшись, Николай выскочил из спальни. У печи, как будто с вечера и не отходила от неё вовсе, хлопотала хозяйка. Обернувшись на звук открывшейся двери, она увидела Николая и певуче проговорила:

— Уже проснулись, вот и славненько, я тут уже и завтрак приготовила.

— Ой, Глафира, — перебил её Николай, — не до завтрака тут, сын наш в горячке, в больницу мы едем.

— Господи, — всплеснув руками, воскликнула Глафира…, — да что же это за наказание такое!

Николай в спешке умылся под рукомойником, схватил с вешалки верхнюю одежду и скрылся снова в спальне. Глафира, возбуждённо причитая, засуетилась у печи. Когда гости, уже одетые, вышли в переднюю комнату, она протянула им свёрток, наспех собранный, и со словами: «Я вам тут припасла кое-что на дорожку, а то, что же это — с утра не евши, господь вас храни», — и осенила их крестным знамением. На крыльце они столкнулись с возвращавшимся со двора хозяином.

— Куда же это вы с утра пораньше, Глафира, небось, уже и завтрак собрала, куда спешить-то?

— Иван, в больницу нам срочно надо, сына спасать, горит он весь, времени нет, спасибо за гостеприимство.

— Ну, коль такое дело, давайте я вас провожу до калитки.

На выходе со двора они попрощались, хозяин пожелал им всего хорошего и пригласил при случае, заглядывать к ним на огонёк.

***

Вскоре машина остановилась у двухэтажного здания районной больницы. Сразу за входной дверью находилась небольшая проходная комната ожидания с окошком регистратуры. Получив направление, Катя с ребенком, пройдя через комнату, попали в длинный неширокий коридор, по обе стороны которого располагались приёмные кабинеты. Найдя номер, указанный в направлении, Катя, постучавшись, вошла.

В небольшом кабинете всё было предельно просто, казённо, но чисто и аккуратно. Слева вдоль стены стояла небольшая, аккуратно застеленная льняной простынкой кушетка, в углу приютилась деревянная вешалка для верхней одежды посетителей. На противоположной стене расположились навесные шкафчики со стеклянными дверками, за которыми на полочках разместились различные лекарства и медицинские принадлежности. Под ними на полу стоял небольшой деревянный столик, накрытый простенькой скатертью, на которой на небольшом круглом стеклянном подносе стоял графин с водой и граненый стакан. Напротив входа, у окна стоял широкий добротный стол, по обе стороны которого на стульях сидели две женщины в белых халатах. У стола, со стороны от двери сиротливо стояла табуретка для посетителей. «Проходите, присаживайтесь», — не поворачивая головы, что-то быстро записывая на бумаге, промолвила пожилая женщина в очках, сидевшая слева от входа, по всей видимости, врач. Катя прошла к столу, осторожно присела на табуретку и протянула направление предполагаемому врачу. Женщина в очках, именно она и оказалась врачом, оторвала свой взгляд от записей и внимательно посмотрела на молодую женщину с ребёнком.

Катя сбивчиво объяснила, что случилось, и сквозь слёзы, опять проступившие на глазах, умоляла спасти её маленького сыночка. Врач и медсестра на некоторое время оцепенели от её сумбурного и просто невероятного по своей дикости рассказа. Встряхнув головой, как бы избавляясь от наваждения, врач, наконец, проговорила, обращаясь одновременно и к медсестре, и к матери ребёнка: «Термометр и фонендоскоп быстро! Ребёнка на кушетку, расстегните и снимите с него одежду». Катя осторожно положила ребёнка на кушетку и оголила его. Врач поставила термометр и начала прослушивать ребёнка. Тот закапризничал, Катя и врач успокаивали его, продолжая обследование. Наконец, доктор, закончив процедуру, вынула термометр и распорядилась: «Одевайте ребёнка, — посмотрела на показания термометра, села за стол и принялась писать. Закончив, она протянула посетительнице направление. — У ребёнка, по всей вероятности, двухстороннее воспаление легких, его необходимо немедленно положить в стационар. Поднимитесь на второй этаж, там вас с ребёнком и разместят, будем надеяться на благополучный исход, хотя положение очень серьёзное, не теряйте времени. До свидания». Та, поблагодарив врача, вышла из кабинета, прошла по коридору. У дверей в комнату ожидания её поджидал муж. Она ему всё рассказала, они вместе поднялись на второй этаж. У входной двери в коридор, за столиком сидела дежурная медсестра. Катя протянула ей направление, та, внимательно прочитав его, распорядилась:

— Пройдёмте со мной, — и обратилась уже к Николаю: — Вам можно уже уходить, здесь никому, кроме больных, находиться не разрешается.

— Может быть, ещё что-нибудь понадобится, я подожду, — возразил тот.

— Всё что необходимо, здесь есть, ничего больше не надо. Их сейчас разместят в больничной палате и начнут курс лечения ребёнка. Возвращайтесь домой. С обратной стороны двери висит график посещений больных. До свидания.

— Ну что, Катя, тогда до встречи, по возможности, буду вас навещать. Выздоравливайте тут, не скучайте, — он поцеловал супругу на прощание, и она пошла вслед за медсестрой.

***

Очередной раз, когда Николай навещал Катю в больнице, та сказала ему, что назад домой не поедет ни под каким предлогом. Как ни пытался он отговорить её, она была непреклонна. Николай не мог ума приложить, куда можно с двумя малыми детьми срываться, где жить, где найти работу. Он долго мучился в непростых размышлениях, помог непредвиденный случай.

Как-то, зайдя в контору, он неожиданно нос к носу столкнулся со своим бывшим однополчанином, которого узнал сразу, как, впрочем, и тот его.

— Какими судьбами?! Николай! — воскликнул Степан. — Кто бы мог подумать. Встретиться в такой глуши после стольких лет, невероятно!

— Да я-то здесь живу и работаю, а вот ты откуда взялся? Надо же!

— В командировке я, из Барнаула приехал стройматериалы пробивать.

— Славненько, а когда приехал, где остановился?

— Часа полтора, как здесь огибаюсь, с проживанием ещё не определялся, сразу в контору пошёл.

— С проживанием, считай, всё в порядке, я тут временно холостякую, жена в районной больнице с младшим сынком лежит, так что милости просим, отметим встречу, есть о чём и поговорить.

— Вот и лады, дело уже к вечеру, если ты свободен, то сейчас и двинем.

— Принято, только сначала забежим в магазин, прихватим горючего — и ко мне.

— В магазин не обязательно, — Степан многозначительно похлопал по балетке и промолвил заговорщицки: — Здесь всё необходимое есть, я же, как-никак — толкач, положение обязывает!

— Баба с возу, кобыле легче, — отшутился Николай, и они отправились домой.

Вскоре бывшие однополчане уже входили в небольшую, но добротно срубленную избушку. Почти четверть передней комнаты занимала русская печь. Всё нехитрое убранство составляли: небольшой обеденный стол, несколько табуреток вокруг него, умывальник с ёмкостью под ним, скамья возле неё с ведром воды. Над скамьёй деревянные полки со столовой утварью, вешалка для верхней одежды у входа. На некотором отдалении от печки — вход в смежную комнату, из которой, услышав пришедших, выбежал босоногий малыш лет трёх от роду.

— Знакомься, — обратился Николай к гостю…, — это старшенький — тёзка мой, Николаем кличут.

— Ну, здорово, Николай младший! — подхватив босоногого сорванца и подняв вверх на вытянутых руках, задорно воскликнул Степан. — Зеленоглазый, как папка, и кудрявый такой же.

Малыш залился звонким смехом, подпрыгивая на руках Степана. Тот, опустив на пол ребёнка, положил на широкую лавку свою балетку, открыл её и извлёк несколько конфет, завёрнутых в яркие фантики, протянул их ребёнку: «Держи, атаман, угощайся и помни мою доброту!» Малыш, не заставляя ждать, прижал к груди подарок, что-то буркнул неразборчиво в знак благодарности и скрылся в соседней комнате.

Хозяин, тем временем, поспешно собирая на стол, бросил фронтовому другу: «Хозяйки временно нет, так что, если что не так, извини, хотя чего там, не девицы красные, как-нибудь разберёмся и по-холостяцки».

Наконец, кое-как управившись с хлопотами, они уселись за стол. Степан извлёк бутылку коньяка, баночку с красной икрой из неиссякаемой балетки.

— Ну, ты даёшь! — с восхищением произнёс Николай. — Давненько я не прикладывался к коньячку.

— А ты как думал, я сюда с пустыми руками должен был ехать, что ли? Тут, брат, не подмажешь и уедешь ни с чем, вот так-то.

— За встречу, Степан! — поднимая наполненный стакан, произнёс Николай. — Будем здоровы!

— За встречу, дружище, будем!

Звякнув стаканами, они разом опрокинули их содержимое и захрустели солёными огурчиками.

— А я ведь, Степан, после того ранения так до конца войны по госпиталям и провалялся, всё не решались врачи осколок от мины извлечь, он у меня где-то рядом с позвоночником застрял. Вроде бы, особо не беспокоил, но как война закончилась, комиссовали меня вчистую. Теперь вот на гражданке, окончил строительный институт, работаю здесь уже больше года. Женат, двое детей. Вообще-то, если точно сказать, детей трое, все пацаны.

— Постой, а где третий-то?

— А третий в Москве живёт с первой моей женой.

— Ну, ты даёшь, я до сих пор холостякую, а он уже две семьи успел завести и в обеих детьми обзавестись, шустрый, однако.

— Да, Степан, такая история получилась. Я ведь когда в Москве в госпитале лежал, нас раненых там разные шефские коллективы навещали. То пионеры, то артисты, то представители трудовых коллективов от предприятий и организаций. Сам понимаешь, постылый госпиталь, я молодой, а тут дивчины приходят, подбадривают нас, не без кокетства, конечно. Приглянулась мне одна из них — Шура. Ребята надо мной подтрунивали, мол: «Что ты, как девица красная, если нравится, делай предложение, отказа, что ли, боишься?» Разозлился я и заявил им, что на спор женюсь на ней, ну, и… женился. Через год родился первенец. Когда после окончания института собрался по распределению ехать в Казахстан, там у меня, кстати, родители жили, Шура наотрез отказалась уезжать из Москвы, вплоть до развода, как я её не уговаривал, бесполезно. Развелись мы, уехал в Казахстан один. Поезд стучал колёсами дней десять, за это время познакомился с молоденькой проводницей. За продолжительную дорогу о многом с ней наговорились. Она сама родом из Казахстана, с раннего детства полной сиротой осталась, до совершеннолетия у какой-то дальней родственницы жила. В общем, влюбился я, пока доехали, решили пожениться. Вскоре родила она Кольку. Помыкались мы в Казахстане, тяжело, денег не хватает. В прошлом году похоронили моих родителей и приехали сюда на заработки. Уже здесь родился младшенький, Дима назвали. Всё бы ничего, да вот заболел он. Вкратце и вся моя история.

— А жена-то с сынишкой в больнице давно?

— Уже третий месяц в районной, а до этого, два месяца в здешней больнице лежали.

— А что же такое случилось?

— Слушай, и говорить об этом даже не хочется. Сам уже извёлся, а про жену и говорить нечего. Давай ещё выпьем, потом расскажу. Молча опрокинули ещё по полстакана, закусили, и Николай продолжил: — Болезнь у сына какая-то ненормальная, диспепсия, что ли, называется. В общем: желудок, кишечник, не знаю, что там ещё, но жуткая болезнь. Врачи, вроде как, уже и не надеялись на выздоровление, а тут и вовсе кошмар приключился. Жена проснулась, а ребенка нет. Спрашивает: «Где мой ребёнок?» Ей отвечают, что умер, и отвезли в морг, который в районном центре. Жена, конечно, в истерику и потребовала отвезти её к сыну. В общем, с горем пополам, к ночи добрались мы до этого морга, а младенец среди мертвецов в диком холоде живой лежит, кричит, надрывается. Жена чуть умом не тронулась. Да что там она, мне самому жутко стало. Так он в этом морге ещё и двухстороннее воспаление лёгких схватил. Вот сейчас и лежат в районной больнице. Недавно навещал их, вроде кризис миновал, дело на поправку пошло, даже по этой диспепсии чёртовой. Всё, вроде бы, в норму вошло, так теперь жена ни в какую не хочет возвращаться домой. Чего только не придумает. И место проклятое, и врачи убийцы… Вот теперь и думаю, что же делать и куда податься?

— Да-а, ну, и страсти ты наговорил. Давай-ка ещё, что ли, выпьем. За благополучный исход с сыном, далеко не с каждым такое случается. Выпили ещё, закусили. — Николай, — вдруг предложил Степан, — давай-ка к нам в Барнаул. А что? Специальность у тебя по нынешним временам востребованная. У нас в стройтресте как раз прорабов не хватает, к тому же, жильё строим, скоро вводим очередной жилой дом, комнату получишь, всё-таки специалист, двое малых детей. Барнаул — краевой центр, не захолустье какое-нибудь, как здесь, например. Пора из медвежьего угла выбираться, заработки у нас неплохие, премиальные при вводе жилья дают. Короче, пиши заявление на имя нашего управляющего, я отвезу, заказным письмом ответ получишь.

— А что? Действительно, за спрос деньги не берут, а вдруг выгорит, тем более, ситуация у меня патовая. В следующий мой приезд жену с ребенком уже выписывать будут, а ехать некуда. Николай сбегал в смежную комнату, принёс бумагу и ручку, сел за стол и приготовился писать: — Диктуй — куда, кому?

Написав заявление и свои данные, он отдал листы другу. Тот открыл балетку и положил их туда, предварительно аккуратно сложив вдвое. Закончив с бумажными хлопотами, друзья продолжили разговор.

— Вот, Степан, вкратце и вся моя послевоенная история. Давай теперь ты рассказывай.

— Ну, после твоих остро закрученных сюжетов, мой рассказ будет обыденным и пресным. Войну я закончил под Кёнигсбергом. До этого, как говорится, бог миловал, ни одной царапины, а тут так зацепило, что чуть, было, ноги не лишился. Спасибо хирургу, казалось бы, в безнадёжной ситуации мою ногу сохранил. Правда видишь, прихрамываю до сих пор, но это ерунда, всё-таки своя нога, не чужая, — с теплотой проговорил Степан, поглаживая ногу, и продолжил: — В общем, после госпиталя война уже закончилась, комиссовали меня, и махнул я на свою малую родину — в Барнаул. Погулял немного, напраздновался до одурения. Думаю, пора и честь знать, обустраиваться надо, мирную жизнь налаживать. Подвернулось место в стройтресте, снабженцем определили, учитывая моё интендантское прошлое. Закрутился, постоянные командировки. Вроде бы, и девчат свободных много. Нашего-то брата после войны шибко поубавилось. Да всё холостякую, может, перебираю чересчур, а может, и характер работы сказывается. Ну, да какие мои годы, успею ещё наверстать, на наш век невест хватит.

— Оно, конечно, невест предостаточно, да смотри, не прогуляй свой семейный берег. Всё-таки домашний уют, поверь мне, дорогого стоит, опять же дети. Я вот смотрю на своих сорванцов, и знаешь, как-то тепло и светло на душе становится, хотя, конечно, и забот полон рот да ещё с моими приключениями, но всё неприятное перемелется, а семейное тепло, дети останутся.

— Это ты, наверно, правильно говоришь. Чего-то теплого, душевного мне, конечно, не хватает. Иной раз с работы, особенно из командировки, домой возвращаешься, и знаешь, иной раз ощущение пустоты, какой-то неустроенности. Хочется тепла душевного, чтобы кто-то ждал тебя дома. Да что там говорит, посмотрел я на сынишку твоего и по-хорошему завидно стало.

— Степан, ты возвращаться-то, когда собираешься?

— Думаю, в понедельник в конторе ещё некоторые дела завершить надо, а во вторник уже, наверно, уеду.

— Слушай, завтра воскресенье, давай махнём на рыбалку, здесь такие места, рыба непуганая. Развеешься, отдохнёшь, приятные эмоции гарантирую!

— А что? Идея мне нравится, я уже и не помню, когда последний раз на рыбалке был.

— Ну, на такой рыбалке ты ещё ни разу не был, убедишься завтра, я не преувеличиваю. Так, сколько сейчас времени? Ничего себе мы посидели, уже первый час ночи! Всё, на сегодня закругляемся, а то завтра, тьфу, какое завтра, уже сегодня наступило, а нам рано утром вставать, не упустить бы утреннюю зорьку.

***

Проснувшись, Николай глянул на светящийся циферблат командирских часов, было без десяти минут пять утра. Вставать не очень хотелось. После вчерашнего застолья чувствовал себя немного разобранным. По опыту зная, что, проснувшись, лучше сразу встать, решительно поднялся с постели. Степан безмятежно спал, слегка похрапывая. Николай с трудом растолкал его.

— Что такое? — наконец, открыв и протерев глаза, каким-то тревожным голосом воскликнул тот.

— Вставай, соня, а то всю рыбу проспишь, — насмешливо ответил Николай.

— Какую рыбу? Отстань, дай поспать.

— Ну, ты даёшь, мы же с тобой договорились, что с утречка на рыбалку двинем. Вставай давай, нам ещё до места километра три топать. Я сейчас быстренько яичницу с колбаской сварганю, слегка перекусим и вперёд.

— А-а-а-а…, — окончательно проснувшись, протянул Степан. — Посмотрим, что у тебя здесь за рыбалка.

С удовольствием потянувшись, Степан резко соскочил с кровати.

— Как самочувствие? — спросил Николай.

— Пространственное…, — глубоко зевнув, ответил друг.

— Так, ладно, пойдём во двор, там освежимся колодезной водичкой, — предложил Николай и направился к выходу, захватив с собой полотенце. Друг пошёл следом за ним.

Уже светало, несмотря на середину июля, было достаточно прохладно. В середине двора возвышался колодезный сруб, на углу которого сиротливо стоял деревянный жбан, стянутый металлическими обручами, закреплённый цепью, намотанной на колодезный барабан. Николай, подойдя к колодцу, привычным движением столкнул жбан в зияющую пустоту колодца. Утреннюю тишину прорезал металлический грохот разматывающейся цепи, затем из колодца раздался приглушённый всплеск. Размеренно стал крутить ворот барабана, наконец, показался жбан, Николай сноровисто водрузил его на привычное место. Зачерпнув воду вместительным деревянным ковшом, скомандовал Степану.

— Подставляй ладони!

Нагнувшись и широко расставив ноги, тот, пофыркивая и покряхтывая от студёной колодезной воды, с удовольствием умывался. Николай, зачерпнув очередной раз ковшом, опрокинул из него воду на согнутую спину друга. Тот от неожиданности резко выпрямился и, вытаращив на него глаза, вскрикнул с придыханием:

— Ты очумел, что ли? Так и кондратий хватить может!

— Ничего, от этого ещё никто не умирал. Для поднятия тонуса самое верное средство, — заливисто засмеявшись, ответил Николай.

— Мать твою, яти, а ну, дай-ка сюда ковш, я тебе сейчас этот самый тонус до небес подниму!

— Возьми сначала полотенце, разотрись хорошенько, а уж потом поменяемся местами. Степан, схватив полотенце, растёрся им до красноты.

— Ну, как самочувствие? — поинтересовался Николай.

— Знаешь, прямо блаженство, как заново родился!

— Совсем другое дело, а то сразу про кондратия вспомнил.

Поменявшись местами и повторив процедуру, друзья, ободрённые и довольные, вернулись в избу. «Так, — сказал Николай, — я сейчас сначала побреюсь, а потом, пока буду готовить яичницу, займёшься брадобрейством и ты. Лады?» Не дожидаясь ответа, подошёл к зеркалу у рукомойника, достал с полки опасную бритву, раскрыл и принялся сосредоточенно править о широкий армейский ремень из натуральной кожи, висевший на стене рядом с рукомойником.

Побрившись, Николай уступил место другу, а сам принялся готовить завтрак. Вскоре яичница была готова, друзья уселись за стол. Не спеша, позавтракали. Николай вышел в прихожую, вскоре вернулся с изрядно полинявшей военно-полевой формой, и со словами: «Возьми вот, приоденься, чай, не в контору собрались», — протянул её другу. Пока тот облачался в униформу, собрал на рыбалку нехитрый тормозок, и оба направились к выходу. В прихожей хозяин прихватил небольшую брезентовую сумку, рыболовный подсак с мелкой сеткой, небольшой самодельный багор, и они вышли во двор.

— А где же удочки? — спросил Степан, усмехнувшись.

— Ну, удочки здесь не в почёте, необходимые снасти тут, — похлопал Николай по вместительной брезентовой сумке, — а багор на всякий случай.

— Подожди, Николай, а как же сынишка-то, один, что ли, останется? Его же и покормить, наверно, надо?

— Не беспокойся, скоро Татьяна — подруга Катерины подойдёт. Они, перед отъездом супруги, договорились, что пока её здесь не будет, Татьяна заботы о сыне на себя возьмёт. Я-то целыми днями на работе. Так что всё в порядке, пошли.

Николай взглянул на часы, они показывали без пяти минут шесть часов. Солнце уже встало, но ещё было совсем низко над горизонтом.

***

Минут через десять посёлок, если его можно было таковым назвать, остался позади, друзья вышли к обрывистому берегу Телецкого озера. Их взору открылась необыкновенная красота. Поверхность воды была покрыта серебристой дымкой. Берега озера, насколько хватает взгляда, окаймлены высокими горами, большинство которых покрыто хвойными и лиственными лесами с буйными зарослями кустарника. В прибрежных кустах слышался разноголосый хор птиц. Степан заворожено смотрел на открывшуюся перед ним живую картину, затем, как будто стряхнув с себя приятное наваждение, произнёс, обращаясь к другу:

— Слушай, а как мы до воды доберёмся? Здесь же крутизна такая, что чёрт ногу сломит.

— Видишь тропа, она нас и выведет, здесь действительно не так уж много удобных мест для выхода к озеру, иди за мной.

Они шли уже около часа, местами с трудом пробираясь сквозь густые заросли черной и красной смородины, малины и крыжовника. Внезапно заросли закончились, под ногами захрустела мелкая галька, и перед ними оказался небольшой залив озера с устьем горного ручья, который с шумом скатывался из расщелины скалы в озеро. Степан, подойдя к кромке воды, был поражён, она была до того прозрачна, что трудно было определить грань между поверхностью озера и воздухом. В лучах восходящего солнца на мелководье пригрелись стайки молоди, услышав посторонний шум, они стремительными молниями метнулись от берега, но через некоторое время, успокоившись, а может быть, уже и другие стайки вновь появились у берега. Николай, подойдя к Степану, обратился к нему:

— Значит так, ты давай лови кузнечиков, а я пока разберусь со снастями.

— А кого ты собираешься ловить? — с удивлением спросил Степан.

— Вот поймаем, и увидишь, — ответил Николай и вручил ему небольшой мешочек, похожий на кисет. Степан, пожав плечами, взял его и отправился на промысел.

Николай, тем временем, достал из брезентовой сумки литровую банку, подхватил подсак и отправился вдоль берега добывать молодь. Минут через десять в банке уже плавали мальки, подходящие для насадки. Затем он, не торопясь, срезал с кустарника ветку, смастерил из неё хлыст для крепления лески, достал из сумки самодельный спиннинг, представлявший собой катушку, закреплённую на полуметровой ореховой палке с металлическим кольцом на её конце для прохождения лески. Насадив на крючки молодь, он закинул снасть в залив метров на тридцать и прикрепил леску к хлысту, повесив на неё колокольчик. К этому времени, наконец, вернулся со своего промысла Степан.

— Ну, задал ты мне задачку. Прямо, как пацан, за этими кузнечиками ползал. Хорошо, что их тут хоть пруд пруди.

— Ну, вот и славненько, — ответил Николай, доставая из сумки очередную рыболовную снасть.

Степан, наблюдая за другом, с недоумением увидел, как тот извлёк нечто похожее на детский деревянный кораблик, разве что без мачты и паруса, и с любопытством спросил:

— Что это за кораблики такие?

— Они так и называются, это рыболовная снасть местная. Занимательная штука, должен тебе сказать. Сейчас увидишь, как с ней обращаться надо. Я их две прихватил, на одну из них и будешь ловить.

Степан стал с интересом наблюдать за действиями друга. Тот, не торопясь, стал разматывать леску, которая одним концом закреплена за кораблик, остальная намотана на простенькую катушку. Где-то в метре от кораблика на леске начали появляться полуметровые поводки с крючками, их было около десятка. Один за другим Николай наживил их кузнечиками. Затем он под углом к берегу запустил кораблик в воду, течение подхватило его и по мере того, как Николай отпускал с катушки леску, относило его всё дальше от берега. Когда кораблик отошёл метров на двадцать, плывшие на поверхности кузнечики стали исчезать после легких всплесков. Когда пропали из виду все наживки, Николай потянул кораблик к себе. Тот приблизился к берегу, Степан с удивлением увидел, что почти на всех крючках трепетала рыба с завораживающими спинными плавниками, на которых необыкновенно красивые круглые разноцветные пятна, делали их похожими на хвост павлина. Каждая из рыбок весила граммов по двести — триста.

— Вот это да! — с восторгом воскликнул Степан. — Надо же, так быстро и сколько сразу их, что это за красавцы такие?

— Хариусы, — ответил снисходительно Николай, насаживая рыбу на кукан. — Бывает, попадаются экземпляры по килограмму, а то и больше. Если такой попадётся, то так легко, как этих, его не вытащишь, необходимо вываживать, вовремя подтягивать или наоборот — отпускать немного. Он с норовом, может и над водой выпрыгнуть, так что если попадётся крупный, зови меня, а то можешь и упустить его. В общем, забирай кораблик и удачи тебе.

Друг, заражённый азартом, схватил предложенную снасть и стал торопливо насаживать кузнечиков на крючки. «Степан, ты метров на тридцать отойди и там спускай свой кораблик, чтобы не мешать друг другу, и умерь свой пыл, а то всю рыбу распугаешь», — посоветовал Николай. Тот подхватил снасть и торопливо пошёл вдоль берега. Отойдя метров на сорок, он пустил на воду свой кораблик, вскоре его отнесло метров на тридцать, поклёвки всё не было. Степан перестал отпускать леску, она натянулась, кораблик потихоньку стало относить ближе к берегу, Он пошёл за ним вниз по течению и тот перестал приближаться к берегу, прошёл метров тридцать — сорок и вдруг недалеко от кораблика раздался всплеск. На его месте появились круги, и тут Степан почувствовал по леске сильный удар, кораблик потянуло к берегу, леску — вниз, он стал её потихоньку сдавать, почувствовал ещё несколько энергичных, но все же слабеющих ударов и рывков, затем послабление. Начал подматывать леску, вдруг достаточно крупная рыбина вылетела вверх, блестя бронзой своих боков и фиолетовыми плавниками, вновь ушла под воду, снова выпрыгнула, закувыркалась в радуге брызг. Рыбак, ошалев от необычного зрелища, истошно закричал: «Николай, помоги, а то уйдёт!» Тот в это время, прихватив подсак, уже спешил к другу на помощь. Подбежав, он бросил снасть и, перехватив леску у друга, осторожно стал вытягивать её из воды, она шла натужно, но без ударов и рывков. Взглянув в сторону кораблика, он заметил, что метра за полтора перед корабликом поверху, разрезая воду краями белеющей пасти, тянется крупный хариус, и крикнул: «Бери подсак и, как только скажу, постарайся подхватить рыбу, но без команды не дёргайся». Тот, схватив снасть, приблизился к кромке воды и застыл в напряжении, глаза горели неподдельным азартом. Хариус, между тем, видимо, уже устав от борьбы, не предпринимал никаких резких движений, как будто уже и не живой вовсе. Однако метрах в двух от берега, когда уже казалось, что вытащить его не составит труда, вдруг резко встрепенулся и начал извиваться, с остервенением хлестать хвостом по воде. Степан в азарте с сачком наперевес кинулся, было, к нему, сразу оказавшись по колено в воде. Николай истошным криком: «Не лезь!» — остановил его, продолжая ускоренно вытаскивать леску.

Уже на берегу, у самой кромки воды, хариус неожиданно соскочил с крючка и неумолимо соскальзывал в озеро. Степан, находившийся ещё в воде, кинулся к нему и самоотверженно накрыл своим телом. Друг поспешил ему на помощь, общими усилиями они сохранили добычу. Степан, предварительно удалившись с рыбой подальше от берега, крепко держа двумя руками упругую, сильную, килограмма на полтора добычу, с восхищением рассматривал красавца. Николай, тем временем, одного за другим снимал с крючков и насаживал на кукан ещё трёх, значительно меньших по размерам, хариусов.

Постепенно возбуждение прошло, и Степан почувствовал, что в пылу самоотверженности изрядно промок и продрог, что было немудрено, вода в озере в самое жаркое время года выше пятнадцати градусов практически не поднималась. Сняв и выжав одежду, он развесил её на кустах и делал пробежки, согреваясь. Благо, что утро выдалось солнечное и через некоторое время, разогревшись, надел немного подсохшую на солнце амуницию. Рыбалка возобновилась.

Часам к десяти клёв практически прекратился, к этому времени друзья уже наловили более четырёх десятков хариусов. В основном это были особи по двести — триста граммов, некоторые тянули и по полкилограмма, ну, а самым большим оказался спасённый полуторакилограммовый экземпляр. Друзья уже сворачивали свои кораблики, как вдруг услышали звон колокольчика, который до этого ни разу не подавал признаков поклёвки. Они разом взглянули в сторону хлыста, за который была закреплена леска, он угрожающе изогнулся. Рыбаки, не сговариваясь, кинулись к нему. Подбежав к хлысту, Николай сделал резкую подсечку, затем быстрым привычным движением освободил его от лески и едва успел схватить спиннинг. Леска стремительно сматывалась с катушки, увлекая её за собой в воду. Николай, зная, что это бесполезно, даже не пытался приостановить вращение барабана. «Только бы хватило лески!» — лихорадочно стучало в висках, внезапно она остановилась. Николай переключил на трещотку и осторожно подтянул ослабевшую леску. Через некоторое время последовал второй рывок, катушка заверещала, но ненадолго, леска опять остановилась. Он отключил трещотку и осторожно стал подматывать, затем ускорил движение, сопротивление почти не ощущалось. Вдруг последовал третий рывок, барабан стремительно набирал обороты, его ручки больно били по пальцам, Николай с трудом переключил катушку, раздался сплошной металлический треск, которому, казалось, не будет конца. Борьба шла с переменным успехом, возбуждённый рыбак, то наматывал леску, то вновь отпускал её после очередного рывка. Постепенно они становились всё слабее и менее продолжительными. Наконец, в метрах десяти от берега в прозрачной воде показалось длинное, несколько сжатое с боков тело крупной рыбины, красивой, зеленовато-коричневой окраски с розовыми плавниками. «Таймень да крупный какой, надо же!» — мелькнула мысль, и сердце забилось учащённо, его удары, казалось, отдавались в голове.

— Степан! — проговорил он голосом, неожиданно вдруг осевшим от волнения. — Бери багор и, как только подведу, бей крюком ему под хвост, смотри не промахнись!

— А зачем под хвост, я его за голову зацеплю, — с недоумением возразил тот.

— Делай, как тебе говорят, такой удар парализует хвост. Это же таймень, Степа, да ещё какой, нам здорово повезло, осталось только его не упустить.

Между тем, он уже подвёл рыбину на расстояние чуть больше метра к берегу. Неожиданно, видимо почувствовав опасность, таймень буйно вылетел из воды, ударом своего могучего хвоста, он, казалось, был намерен перешибить леску. Степан, изловчившись, нанёс сильный удар багром, остриё которого вонзилось здоровенной рыбине под хвост. После такого удара таймень, утомленный борьбой и лишенный силы, выглядел беззащитным, друзья с трудом вытащили его на берег подальше от воды. Некоторое время, молча, тяжело дыша от физического и нервного напряжения, сидели рядом со своим сказочным уловом. Николай тупо рассматривал свои дрожащие пальцы, побитые катушкой в кровь. Успокоившись, Степан пытался поднять упругое, скользкое тело тайменя, друг помог ему.

— Ничего себе, наверно, целый пуд будет! — взвешивая его на своих руках, с распирающей гордостью в голосе, констатировал Степан.

Николай, глядя на часы, произнёс:

— Минут сорок мы его вываживали, но, как говорят, овчинка выделки стоит.

— Да, Николай, классную ты мне рыбалку устроил, отродясь, такой не видел.

— Собираемся, Степан, пора домой, похоже, скоро низовка начнётся, неприятный такой ветер в здешних местах называется, так что пора сматывать удочки и в прямом, и переносном смысле.

— Да нам и без ветра пора уже закругляться, нам бы этот улов до дому донести, килограммов сорок пять, а то и все пятьдесят, наверно, будет. А дорога не близкая.

Сложив снасти и разложив рыбу по двум мешкам, извлечённым из сумки запасливым Николаем, друзья перекусили на дорожку и отправились в обратный путь.

Когда прошли около половины пути, подул северный, неприятно холодный ветер. Скорость его быстро росла, на озере началось слабое волнение, постепенно увеличивалась высота и крутизна волн. Когда друзья поднялись наверх, поверхность воды в озере уже приняла грозный вид, вскипали барашки на гребнях волн, которые разбивались о прибрежные скалы.

— Надо же, как быстро всё изменилось, совсем недавно была такая благодать, а тут гляди, что делается! Кто бы мог совсем недавно о таком подумать? — с удивлением произнёс Степан.

— Я же тебе говорил, что ничего хорошего от низовки ждать не приходится, она разом погоду меняет.

***

Добравшись, наконец-то, до дома, рыбаки с облегчением сложили мешки с уловом в прихожей и прошли в переднюю комнату. Радостный малыш кинулся навстречу отцу. За столом сидела женщина лет тридцати, перед ней лежала раскрытая детская книга с иллюстрациями. Приход друзей, скорее всего, прервал увлекательное её чтение и рассмотрение картинок.

— Добрый день, Татьяна, — поприветствовал Николай. — Мы вот с моим фронтовым товарищем Степаном с утра на рыбалке были. Кстати, в сенях рыба в мешках, ты с ней разберись, пожалуйста. Сделай милость, пожарь сейчас нам немного, а то с устатку и свежего воздуха проголодались. С нами за одним свежей рыбки откушаешь, да и Колька её уважает.

— Давайте я вам сначала щей поставлю, недавно только приготовила, ещё остыть не успели, а там, глядишь, и рыбка подоспеет.

— И то верно, не откажемся. Как ты, Степан, думаешь?

— А что тут думать, с превеликим удовольствием.

Пока они приводили себя в порядок после рыбалки, Татьяна накрыла стол и обратилась к малышу:

— Пойдем, Коленька, посмотрим, что там за рыбку твой папа поймал.

— Пойдём посмотрим, тёть Тань, — согласился мальчик, и они вместе пошли к выходу.

Ну что, Николай, думаю не грех отметить нашу удачную рыбалку, как думаешь?» — промолвил Степан после их ухода, вытаскивая из заветной балетки очередную бутылку коньяка.

Друзья, не торопясь, за разговором управились со щами, Татьяна поставила на стол большое блюдо с аппетитно зажаренной рыбой, заправленной пассированным луком. Прибежал Коля, резво забрался на скамейку у стола и, с восторгом рассказывая про огромную зубастую рыбину, с завидным аппетитом уплетал свою порцию. Вскоре, управившись с хлопотами, ко всем присоединилась и женщина.

— Татьяна, ты себе свежей рыбки домой отбери, не стесняйся, а из той, что останется, часть, наверно, в погребок на ледник положи, а остальную засоли да завяль потом, — распорядился хозяин.

— Хорошо, рыбы вы сегодня прилично наловили, а из тайменя балычок сделаю, знатный получится, — ответила та.

— Ну, вот и договорились, Степану в дорогу рыбки жареной будет, да и часть балыка надо дать, пусть дома похвастается. В Барнауле-то, небось, такой рыбки и нет? — обратился он уже к Степану.

— Побалую я знакомых балычком! — отозвался тот.

За разговорами да под коньячок обед затянулся. Друзья расслабились, незаметно навалилась накопившаяся усталость.

Понедельник прошёл в хлопотах на работе. Вечером друзья за ужином ещё раз переговорили о житейских проблемах, уточнили свои действия по возможному переезду Николая с семьёй в Барнаул. Утром Степан уехал.

***

Прошло недели полторы. Забежав однажды в контору, Николай получил в канцелярии заказное письмо, пришедшее из Барнаула на его имя. Вскрыв, он обнаружил в конверте приглашение на работу в строительный трест на должность прораба, при этом, гарантировали предоставление жилья для семьи. Начались хлопоты, связанные с урегулированием вопросов по увольнению с места работы и предстоящим отъездом.

Недели через три Николай, договорившись с руководством леспромхоза о выделении для переезда полуторки, погрузив в неё нехитрый домашний скарб, поехал вместе со старшим сыном в районную больницу, откуда супругу с младшим сыном к его приезду должны были выписать. От Артыбаша до Турочака дорога почти все время бежала вдоль берега реки Бии. С нее хорошо были видны время от времени появлявшиеся бурлящие пороги на реке. Часа через два машина уже подъезжала к районному центру. Турочак расположился в живописной местности, на высоком берегу Бии, в окружении соснового бора. В тёплый летний день, воздух, настоянный на сосновой хвое, приятно кружил голову. Наконец, полуторка остановилась у здания районной больницы.

Минут через сорок, уладив все формальности по выписке жены с сыном из стационара, Николай усадил супругу с младшим сыном в кабину, сам со старшим сыном разместился в кузове на мягких узлах, и машина тронулась в дальний путь. Километрах в десяти от Турочака дорога пересекла небольшую речку Лебедь, вскоре за ней огромная скала прижала дорогу к самому руслу Бии. Отвесная стена этой скалы уходила ввысь метров на восемьдесят. В центре скалы был высечен огромный барельеф В. И. Ленина — достопримечательность здешних мест, который в простонародье прозвали почему-то иконостасом. Вскоре за ближайшим селом машина достигла перевала Ажи. С его высоты на востоке перед взором открылись выходы скал, которые чем-то ассоциировались со знаменитыми красноярскими столбами. Внизу во всей красе раскинулась многоводная голубая Бия, со своими многочисленными протоками и старицами. С перевала дорога устремилась вниз. Спустившись с него, машина покатилась по дороге, которая достаточно долгое время бежала в основном по сосновому бору, временами она вдруг прорывалась к берегу Бии. Наконец, спустя несколько часов пути, после однообразного дикого пейзажа, показалось селение Сайдып. По преданию, ещё лет двести назад здесь стоял русский форпост. До Бийска оставалось ещё более сотни километров. Отъехав недалеко от селения, остановились отдохнуть от дороги и перекусить. Облюбовав подходящее место на небольшой полянке у опушки соснового леса, расположились на отдых. Расстелив грубую домотканую скатерть, Катя, не спеша, разложила на ней заранее припасённую в дорогу нехитрую снедь. Старший сын, тем временем, осваивал окружающую местность и с увлечением ловил кузнечиков. Водитель — мужчина средних лет деловито осматривал машину. Обойдя вокруг, постучал ногой по скатам, затем открыл капот, осмотрел двигатель. Оставшись довольным результатами осмотра, деловито крякнул, достал из кармана кисет и, присев рядом с Николаем, задымил самокруткой. Через некоторое время Катя позвала всех к импровизированному столу, а сама занялась малышом.

Подкрепившись, после непродолжительного отдыха путешественники отправились дальше. Местность, прилегающая к дороге, разнообразилась. Дорога бежала то степью, то лесами, порой гигантские выходы скал прижимали ее к самому берегу Бии. Чаще стали попадаться селения. На выезде одного из них недалеко от дороги возвышался памятник на братской могиле времён гражданской войны. Сразу за селом дорога, как по волнам, устремилась по всхолмлённой степи. За следующим селом она снова вошла в сосновый бор, густо поросший травами и подлеском из кустарников. Затем дорога в основном побежала правым берегом Бии. Вокруг виднелись поля золотистой пшеницы, местами зеленели березовые колки. Это раскинулись просторы Бийско-Чумышской лесостепи.

К вечеру, изрядно утомлённые дорогой, путешественники, наконец, приехали в Бийск и решили здесь переночевать. Вскоре они уже расположились в небольшом доме гостеприимных хозяев. Поужинав вместе с ними и недолго побеседовав на житейские темы, легли спать.

***

Утром, посвежевшие после ночного отдыха, сытно позавтракав и поблагодарив хозяев за гостеприимство, путники отправились дальше. Проехали Бийск, который уютно расположился в широкой живописной долине нижнего течения Бии. Город остался далеко позади, рельеф местности сильно изменился. На слабовсхолмленной равнине раскинулись бескрайние поля с перемежением берёзовых колок и сосновых рощиц. Попадались небольшие речушки, нередко встречались болотистые места. Так почти на протяжении всего пути до Барнаула. Ближе к нему по обе стороны дороги всё чаще стали появляться старицы и лиманы обской поймы. В одном из живописных мест, на берегу небольшого озера решили остановиться, передохнуть и перекусить. Пока Катя хлопотала со съестными припасами, а водитель осматривал машину, Николай со старшим сыном прогуливались по берегу озера. Стоял полуденный зной, встречавшиеся у кромки воды рыбаки сосредоточенно наблюдали за поплавками, как будто пытались загипнотизировать их, но тщетно. Поплавки не шевелились, клёва не было. Внимание Николая привлекла группа подростков, которые неторопливо что-то вытягивали из воды за капроновые шнуры. Он остановился и с любопытством стал наблюдать за ними. Один за другим мальчишки вытягивали из воды обыкновенные трёхлитровые стеклянные банки, в каждой из них было полно какой-то, мелкой рыбёшки. Николай подошёл ближе, подростки, тем временем, вытряхивали содержимое из банок, горловины которых были перекрыты обыкновенной материей, прорезанной посередине.

— Зачем это вы мальков-то ловите? — обратился он к ним.

— Вы что, дядя, какие же это мальки? Гольяны не бывают большими, — со смехом ответили те.

Вытряхнув из банок содержимое, ребята покидали в банки куски хлеба и каши, выпавшие из них вместе рыбой, наполнили банки водой и закинули их опять в озеро. Через некоторое время они снова вытащили их, уже наполненные рыбой. Николай ещё некоторое время понаблюдал за этим нехитрым процессом, который и рыбалкой-то назвать язык не поворачивался, и повернул назад к машине.

Подкрепившись и немного отдохнув, заняв уже привычные места в машине, путешественники отправились дальше. Через полчаса машина въехала на мост через Обь, по ту сторону которого начинался уже город Барнаул. По его улицам они плутали достаточно долго, временами останавливались, расспрашивали у прохожих и подвернувшихся водителей дальнейший свой маршрут к стройтресту. Наконец, часам к двум дня машина остановилась у ворот огороженной площадки, на территории которой были сосредоточены обшарпанные деревянные вагончики и небольшие бараки. На отдельной площадке сиротливо ютилась строительная техника.

***

Оставив остальных в машине, Николай отправился на поиски конторы треста. Впрочем, искать её долго не пришлось, минут через пять он уже входил в деревянный барак, в котором размещалась контора. Уверенно открыв дверь с надписью на табличке — Приёмная, Николай вошёл в небольшое помещение. Слева по ходу, у окна за небольшим конторским столом сидела средних лет женщина, по всей вероятности, секретарь. Она, сосредоточено и ловко манипулируя пальцами, что-то печатала на пишущей машинке. Услышав скрип двери, не отрываясь от своего занятия и даже не повернув голову в сторону входящего посетителя, бросила дежурную реплику:

— Николай Иванович занят.

Посетитель от неожиданности растерялся, но, быстро овладев собой, подошёл к столу, поздоровался, достал приглашение и протянул его женщине со словами:

— Извините, доложите, пожалуйста, обо мне Николаю Ивановичу.

Секретарь, прекратив печатать, подняла голову, запоздало ответив на приветствие, бегло прочитала переданное приглашение и обратилась к посетителю:

— Подождите, присядьте, пожалуйста.

Затем стала из-за стола, повернулась к висящему рядом на стене небольшому зеркалу, привычными движениями поправила не существующие огрехи в причёске и верхней части одежды, постучала в дверь начальника, выждав пару секунд, открыла её и изящно проскользнула в кабинет. Минуты через две она вернулась и со словами:

— Пройдите, пожалуйста, — и вернулась на своё привычное место.

— Спасибо, — поблагодарил Николай Дмитриевич и, открыв дверь, вошёл в кабинет.

В просторном помещении, напротив входа у противоположной стены, за внушительным конторским столом сидел мужчина средних лет, крепкого телосложения, с массивными очками на переносице. К его столу, образуя букву «Т», был приставлен длинный стол для совещаний с жёсткими деревянными стульями по обе его стороны. У продольных стен стояли длинные скамьи. За приставным столом, обложившись бумагами, какими-то чертежами и схемами, сидел мужчина лет двадцати пяти. Увидев вошедшего посетителя, управляющий стал из-за стола, поздоровался с ним, протянув для рукопожатия руку. Жестом пригласил его за стол, напротив молодого человека. Сам, не присаживаясь, мельком бросив короткий взгляд на лежавшее на его столе приглашение, спросил:

— Когда прибыли, Николай Дмитриевич, как доехали?

— Только что, машина у ворот стоит. Добрались нормально, без приключений. Устали, правда, с дороги, я имею в виду супругу и детей, — уточнил Николай.

— Да-да, конечно. Опять же дети. Мы сейчас попросим… Да, кстати, познакомьтесь, — спохватившись, управляющий указал в сторону сидевшего молодого человека, — Андрей Николаевич — прораб седьмого участка, так сказать, ваш будущий коллега. Вам, Николай Дмитриевич, предстоит трудиться на втором участке, — и, обращаясь уже к Андрею Николаевичу, сделал поручение: — Мы попозже с вами продолжим, а сейчас отправляйтесь вместе с Николаем Дмитриевичем на двадцать третий дом. Подберите подходящую комнату и отдайте от неё ключи новосёлам. Да, ещё выделите пару рабочих, пусть помогут им разгрузиться. Как освободитесь, сразу ко мне. А вам, Николай Дмитриевич, даю пару дней на обустройство, и давайте оформляйтесь, чтобы, без промедления, приняли участок и за работу. Всё, более не задерживаю, до встречи.

***

Николай с сопровождающим его Андреем вышли из конторы. Тот предложил: «Пойдёмте к вашей машине, Николай Дмитриевич, нам недалеко проехать надо, там всё и решим». Когда они подошли к автомобилю, сопровождающий объяснил водителю, как проехать до места. Вскоре машина остановилась во дворе, который находился в окружении нескольких домов в разной степени строительной готовности. Один из них выглядел вполне законченным, если не считать ещё не убранный строительный мусор около него и практически полное отсутствие благоустройства, в том числе в части подъездной дороги и тротуаров.

Спустившись на землю, Андрей и Николай направились к дому. В дверях они столкнулись с пожилым мужчиной — сторожем, вышедшим на шум подъехавшей машины. Судя по завязавшемуся разговору, Николай понял, что Андрей с ним знаком. Втроём они, не теряя времени, вошли в дом, за входной дверью попали в небольшой тамбур. За второй дверью, слева от неё находилась ниша деревянного марша лестницы, убегающей на второй этаж. Сделав несколько шагов вперёд и поднявшись на три ступеньки выше, они оказались в просторном вестибюле с бетонным полом, тускло отсвечивающим матовым отливом. На противоположной стороне вестибюля по его краям находилось два окна, а между ними ещё одна дверь с выходом на противоположную сторону дома. Слева и справа от вестибюля, примыкая к убегающим коридорам с многочисленными дверями по обе стороны, находились небольшие площадки с парой противостоящих помещений. В одно из них, оказавшееся временным пристанищем сторожа, и вошли все трое. Охранник извлёк из ящика стола связку ключей и вручил их прорабу, вместе с Николаем они пошли выбирать подходящее жилое помещение. «В принципе, комнаты здесь почти все одинаковые, но некоторые отличаются, их я и предлагаю посмотреть в первую очередь, — обратился к новосёлу Андрей. — В одной из таких мы уже побывали, их всего восемь, по четыре на первом и втором этажах, одна из тех, что на первом, оборудована под общедомовую кухню. Думаю, что они вам не подойдут по двум причинам. Во-первых, они несколько меньше. Во-вторых, скорее всего, в них будет достаточно шумно, так как в вестибюле, наверняка, постоянно будет резвиться детвора, а в-третьих, зимой будет прохладнее, чем в тех, которые находятся по обе стороны коридоров. Пройдёмте теперь на второй этаж».

Поднявшись по ступеням двух пролётов лестницы, они попали в вестибюль с деревянными полами, который оказался значительно меньшим по площади, чем на первом этаже, из-за дополнительного жилого помещения. Оно было меньше других, но в то же время и единственной в доме комнатой, которая имела балкон. Причем, он был весьма просторный, в форме полукруга, по внешнему периметру обрамлённый цилиндрическими каменными колоннами с перекрытием сверху. Нижняя часть колонн опускалась на парадное крыльцо выхода из дома. Осмотрев комнату с балконом, они спустились вниз. Жилые помещения, расположенные по обе стороны коридора, имели, как и на верхнем этаже, площадь порядка двадцати квадратных метров каждая, с одним окном напротив входной двери. Исключение составляли две комнаты, по одной в конце каждого коридора со стороны парадного подъезда. Площадь составляла порядка двадцати пяти квадратных метров с двумя окнами по торцевой стороне дома. В конце концов, одну из таких комнат на первом этаже Николай и выбрал. Пока он показывал супруге выбранное жильё, прораб привёл из соседнего, строящегося ещё дома двух рабочих в помощь новосёлам и, попрощавшись, отправился в контору.

***

Прошло два месяца, тёплые летние дни остались лишь в воспоминаниях. Всё реже баловали солнечные лучи, которым уже было не под силу пробиться сквозь сплошные хмурые облака и тучи, серой пеленой затянувшие весь небосвод. Зарядили нудные холодные дожди. Наступила осень — самая тоскливая пора. В районе новостройки, где жила семья Снегирёвых, хронически стояла теперь непролазная грязь, преодолеть которую было проблематично даже в резиновых сапогах, ставших повседневным атрибутом. Серые будни ещё больше омрачали болезни, следовавшие чередом, они изводили и без того подорванное, хрупкое здоровье Димы. К тому же, обострились рецидивы диспепсии, казалось ушедшей, было, в прошлое. В ноябре его с мамой положили в городскую больницу. Лечение затянулось на долгие месяцы.

***

Отдождила слякотная осень, отступила зима с трескучими морозами и колючими метелями, схлынула бурными половодьями весна, наступило долгожданное лето.

Николай разрывался между работой и необходимостью, в отсутствии жены, постоянной заботы о старшем сыне. От неустроенности семейного быта он всё чаще и больше стал прикладываться к спиртному. В один из таких дней он, однажды остро ощутив приступ тоски, написал и отправил письмо в Москву своей первой супруге. В нём извещал о навалившихся на него семейных проблемах, упомянул и о том, что сильно соскучился по своему первенцу, в общем, что называется, излил всё, что накопилось у него на душе.

Прошло больше месяца. Николай Дмитриевич уже и забыл про отправленную весточку, как однажды вечером почтальон вручил ему телеграмму из Москвы от Шуры. В телеграмме она сообщала, что приезжает с сыном в Барнаул поездом, просила встретить. Бывший её муж от неожиданной новости разволновался, на лбу выступила испарина, мысли путались. Он ещё раз прочитал телеграмму, задумался. Мысленно рассудил, что встречать надо в любом случае, а там будет видно.

В день, обозначенный в телеграмме, Николай Дмитриевич приехал на железнодорожный вокзал встречать Шуру со Славкой. Мысленно он пытался представить их себе. Сыну было уже одиннадцать лет, последний раз он его видел, когда тому не было ещё и пяти, да и супругу бывшую он не видел более шести лет, узнает ли он их. Его охватило необычное возбуждение, он нервно ходил по перрону из стороны в сторону. Неожиданно прозвучал металлический голос железнодорожного диспетчера: «На второй путь прибывает пассажирский поезд Москва — Барнаул, нумерация вагонов начинается с головы поезда…» Николай поспешил на платформу, ко второму пути. Раздался пронзительный гудок, и вскоре мимо него, скрепя тормозными колодками, замедляясь, стали пробегать вагоны поезда. Наконец, состав остановился, проводники стали один за другим открывать двери, опускать ступени и, стоя на платформе, выпускать из вагонов пассажиров. Николай остановился у седьмого вагона, из него должны были выйти Шура с сыном. От волнения, в ожидании встречи, сердце бешено заколотилось, казалось, что оно стремится выскочить из груди. Минуты тянулись, казалось, бесконечно.

Она появилась в проёме двери вагона неожиданно, он узнал её сразу, несмотря на то, что бывшая супруга заметно погрузнела да и повзрослела, превратившись в степенную московскую даму. Весь облик и фасон одежды заметно выделяли её среди других, провинциальных женщин. Николай, окликнув её, поспешил к ней на помощь. Приняв из женских рук два довольно больших и увесистых чемодана, уже опуская их на платформу, он вдруг увидел, как из-под руки матери по ступеням подножки вагона резво прошмыгнул долговязый подросток с чёрными кудряшками на голове. «Вот вымахал!» — промелькнуло в голове отца. Помог Шуре спуститься на платформу. «Здравствуйте, с приездом, — поприветствовал Николай, потрепав сына за шевелюру, — Ну что, поехали до дому? Там наговоримся ещё», — подхватил чемоданы и направился в сторону привокзальной площади, к автобусной остановке. Мать с сыном последовали за ним.

По пути следования, прикупив в продовольственном магазине продукты, уже через час после прибытия поезда они входили в дом. Прошли по коридору, хозяин, открыв дверь в комнату, пропустил вперёд Шуру с сыном. Та окинула взором помещение. Комната была разделена на две половины лёгкой самодельной перегородкой. Её каркас из тонких брусьев, окрашенных белой краской был перетянут белой хлопчатобумажной тканью, посередине каркаса оставлен проём для прохода. Слева, задней стороной вплотную к перегородке стоял самодельный, но очень добротно и красиво сработанный из дерева, покрытый светлым лаком сервант. Верхняя его часть по бокам была забрана полукругом гранёных полос из стекла. Рядом с сервантом стоял обеденный стол, с приставленными вплотную к нему табуретами. В левом ближнем углу разместился тумбовый умывальник с раковиной. Следом за ним, на небольшой лавке, приставленной к стене, разместились керогаз и ведро с водой. Справа от входной двери, вдоль стены, дальней спинкой вплотную к перегородке стояла металлическая кровать. Перед ней расположился громоздкий деревянный комод, накрытый цветастой тканью. В ближнем правом углу на стене разместилась вешалка с рядом крючков для верхней одежды и полкой для головных уборов. В дальней половине комнаты, задней стенкой к серванту, стоял самодельный платяной шкаф из дерева. За ним виднелась часть круглого стола, покрытого светлой скатертью. Справа вдоль стены, вплотную к перегородке разместилась двуспальная кровать. В дальнем правом углу стояла ажурная, выше человеческого роста, этажерка с книгами. Над ней висел репродуктор — «тарелка» чёрного цвета. За дальним столом, забравшись коленями на табурет и облокотившись, что-то увлеченно рисовал на листе бумаги мальчик. Оглянувшись на шум входящих людей, он резво спрыгнул со стула, подбежал к отцу и, прижавшись к его ноге, противоположной от пришедших с ним незнакомых людей, вопросительно переводил взгляд с него на гостей.

— Это твой брат Слава, а это тётя Шура, его мама, — поспешил удовлетворить его любопытство отец.

— Неправда, это вовсе не мой брат! Мой братик Дима в больнице с мамой, — с абсолютным убеждением в голосе возразил тот.

Шура улыбнулась, присела к нему и спросила:

— Как тебя зовут?

— Николай младший, — немножко напыжившись, ответил тот.

— Ну, тогда, Николай младший, держи и расти большой! — с пафосом, подражая малышу, произнесла гостья, протянув ему батончик гематогена.

— Спасибо, — опустив длинные ресницы и зажав в ладони подарок, поблагодарил тот.

— Мама, я кушать хочу, — вдруг вклинился в разговор Слава.

— Потерпи немножко, — с укоризной взглянув на сына, ответила мать. — Вот сейчас разберёмся немного и покушаем все вместе.

— Слава, — предложил отец, — давай-ка с братиком на улице погуляйте немного, а мы тут с мамой пока придумаем что-нибудь и кликнем вас. Идёт?

— Погуляем! — запрыгал в восторге Коля, истомившийся за день сидеть взаперти.

— Ну ладно, погуляем, — без энтузиазма согласился Слава.

Когда братья вышли из комнаты, Шура, выкладывая продукты из сумки предложила:

— Приготовлю сейчас чего-нибудь горячего и пообедаем. Ты, Николай, пока воду в кастрюльке поставь вскипятить. Где тут у вас готовят-то?

— Вот здесь и готовим на керогазе. Вообще-то, в доме есть общая кухня, там плита, но не очень удобно. Если никто сейчас не готовит, то надо сначала печь затопить. Вот так и живём, — ответил Николай и, не теряя времени, разжёг керогаз.

Пока готовился обед, завязался разговор о том, как жили после развода. Из которого Николай узнал, что отец Шуры с войны так и не вернулся, долго о нём не было никакой информации и только в 1949 году пришло официальное извещение, о том, что он погиб в мае 1945 года под Прагой. Все эти годы Шура жила с сыном и своей матерью. Получив письмо от бывшего мужа, она, прочитав его, долго плакала, вспоминая совместно прожитые годы и нелепый, как теперь уже казалось, развод. Терзаясь, всё сомневалась и в один из таких дней решила приехать, прояснить ситуацию на месте. Сын, к тому же, замучил своими вопросами о папе.

Нагулявшись, вернулись дети. Шура накрыла стол и все, наконец-то, поели. После сытного обеда дети вновь убежали на улицу, взрослые остались вдвоём и продолжили разговор.

— Ну что, Коля, — промолвила Шура, — разговор, конечно, непростой, но нам необходимо серьёзно всё обсудить, принять какое-то решение. Принимать его, прежде всего, тебе.

— Обсуждать-то есть чего, а вот принимать какое-то решение пока не готов. Я вообще-то не предполагал, что ты вдруг вот так возьмёшь и объявишься. Как-то всё неожиданно, согласись. Договоримся таким образом, вы пока у меня поживёте. Осмотримся, что ли, а уже потом всё равно решать придётся.

— Может быть, ты и прав, давай так и сделаем. Кстати, давай сразу договоримся — как ночевать-то будем?

— А что тут договариваться? Две кровати есть. На одной я с Колькой, на другой ты со Славкой.

— Мне кажется, что лучше будет, если сразу дети будут спать на одной, а мы с тобой — на другой. Не чужие мы, в конце концов, а то потом переиначивать неловко будет, а, скорее всего, придётся.

— У меня возражений нет, — согласился он.

— Вот и хорошо. Значит, определились, — с удовлетворением подвела итог Шура.

***

Вечером улеглись спать, как договорились. Дети долго о чем-то шептались, наконец, угомонились. Николай от близости горячего женского тела чувствовал себя несколько напряжённо. Желание предательски охватывало его. Чтобы как-то охладить его, он повернулся лицом к стене и потихоньку засопел, притворившись заснувшим. Томительно тянулось время, сон не приходил. Николай кожей чувствовал, Шура тоже не спит, что было вполне естественно. Внутренний голос издевательски подтрунивал над ним в сложившейся ситуации. Не выдержав, он перевернулся на другой бок. Сквозь тонкую ткань женской ночной рубашки передавалось тепло притягательного тела. Неожиданно на руку осторожно легла ладонь её руки, пальцы переплелись. Вскоре он почувствовал у лица томное женское дыхание и уже больше не пытался совладать с собой. Кровать предательски заскрипела. «Тише, ты, дети услышат», — с беспокойством прошептала Шура. Николай буркнул ей на ухо что-то невнятное, проклиная в душе и скрипучую кровать, и стеснённые условия, однако, чувствуя необыкновенный прилив сил, он и не помышлял умерить пыл охватившей его страсти…

Интимная ночная разрядка восстановила душевное равновесие бывших супругов. Последующие дни потекли своим чередом, истосковавшиеся по теплу и ласке, они уже, без стеснения, по ночам предавались любовным утехам. Дети вскоре свыклись с новыми обстоятельствами их жизни, женская повседневная забота сказалась и на взаимоотношениях Коли с тётей Шурой.

***

Незаметно прошёл почти месяц. Как-то, придя из больницы после очередного посещения жены с младшим сыном, Николай завёл с Шурой прерванный ранее разговор о дальнейших их взаимоотношениях.

— Катю, в связи с достижением сыном установленного возраста, скоро выписывают из больницы. Пора мне определяться. Я принял решение и возвращаюсь к тебе. Колю забираю с собой, сама понимаешь, что Катя двоих одна не вытянет. Жить будем в Барнауле, жильё для нас я на работе пробью. Если тебя такой вариант устраивает, завтра же буду решать вопрос с жилплощадью.

— Я согласна! — решительно, даже не взяв паузу на обдумывание предложения, ответила она.

Несмотря на заботы, свалившиеся на голову по обустройству нового семейного очага, Николай почувствовал облегчение. Решение было принято, и он теперь уже знал, что необходимо делать. На работе ему предложили полуподвальное помещение в двухэтажном доме, находившемся в соседнем квартале. Эта комната до того использовалась в качестве подсобного помещения для хранения материальных ценностей.

Уже через неделю Николай получил ключи от предложенной ему комнаты, и вместе с Шурой отправились её смотреть.

Выделенное помещение имело отдельный вход, находящийся с противоположной стороны дома с общим подъездом. Недалеко от входа, на расстоянии метров полутора друг от друга, в лучах яркого летнего солнца поблёскивали стёкла двух окон. Они наполовину уходили ниже уровня отмостки, в приоконные небольшие приямки, забранные, как и сами окна, металлическими решётками. Николай открыл входную металлическую дверь, по каменным ступеням они вместе спустились в небольшой, но достаточно просторный тамбур. С правой его стороны находилась ещё одна, но уже стандартная деревянная дверь. Открыв её, они вошли в просторную, метров шесть в длину и четыре шириной, комнату с дощатыми свежеокрашенными полами, стены и потолок были побелены известью, с едва уловимым голубоватым оттенком.

— Ну, как тебе наше гнёздышко? — обратился он к своей спутнице.

— Немного мрачновато, конечно, но, в общем, достаточно уютно. Главное, что вход отдельный, тихо, никто не мешает, — ответила она и с благодарностью поцеловала его.

***

Через две недели Катю выписали из больницы, Диме теперь уже в одиночестве предстояло ещё долгие месяцы проходить курс лечения до полного выздоровления.

Вернувшись домой из больницы, она почувствовала себя неуютно. С одной стороны, в комнате было всё аккуратно прибрано, чисто. С другой стороны, это было не совсем понятно, всё-таки долгое время здесь жили без хозяйки мужчина с ребёнком. Не было дома и старшего сына, непонятно, где он мог быть, если отец ещё на работе. Катя присела на край кровати и на некоторое время задумалась. Так ничего и не придумав, она решила приготовить ужин, время уже близилось к концу рабочего дня. Открыла одну за другой кастрюли, все они были тщательно вымыты и даже совсем сухие, как впрочем, и сковородка, и все тарелки. Выдвинув ящик серванта, поверх ложек и вилок она обнаружила небольшую пачку денег. Никаких продуктов, кроме соли и сахара, в доме не было. Это уже совсем озадачило хозяйку, возникло ещё до конца непонятное, но неприятное предчувствие, она опять задумалась. В конце концов, решила времени на бесплодные раздумья зря не терять, а сходить в магазин за продуктами, благо, что хоть деньги были. Ближайшие магазины находились в соседнем квартале, куда она и направилась.

Возвращаясь с покупками, она вдруг увидела, что навстречу ей быстро приближается муж, явно не замечая её. Катя остановилась, опустила на тротуар увесистые сумки и окликнула его. Он резко остановился, не дойдя до неё метров десять, увидел, затем торопливо подошёл и подхватил стоявшие на тротуаре сумки.

— Тебя уже выписали? — не давая ей опомниться, спросил он.

— А что же я здесь делаю? — вопросом на вопрос ответила та с недоумением и продолжила. — А ты, куда спешишь?

— Я… — на мгновение замешкался он, но, быстро совладав с растерянностью, продолжил невозмутимым голосом, — домой.

— Странно, дом, вроде, в противоположной стороне, что-то ты не договариваешь. Кстати, где сын?

Явно смущённый вопросом, Николай торопливо произнёс:

— Ладно, что мы тут стоим? Пойдём домой, там и поговорим, — не дожидаясь ответа, развернулся в противоположную сторону и, ссутулившись, быстро зашагал.

Супруге ничего не оставалось делать, как пойти следом. Когда вошли в комнату, она снова спросила:

— Где же всё-таки Коля?

— Ну, как тебе это сказать… — начал, было, говорить муж.

— Что значит, как сказать? — перебила жена с явным недоумением, и переспросила настойчиво, уже заметно волнуясь: — Ответь мне, в конце-то концов, где сын?

— У Шуры…

— У какого Шуры, и что он у него делает?

— Подожди, успокойся. Сейчас всё по порядку объясню, — и, выдержав небольшую паузу, продолжил решительно. — Значит так, Катя, всё сильно изменилось, я вернулся к своей первой жене…

— Постой, — перебила его Катя, тряхнув головой и разведя руки в стороны ладонями вниз, — ничего не понимаю. Как вернулся, куда вернулся, кто вернулся? Насколько я знаю, она живёт в Москве, так?

— Так. Тьфу, ты… нет, не так, вернее, не совсем так…

— Что ты мне голову морочишь? Так не так. Говори толком и конкретно, — ничего не понимая и почувствовав тяжёлую усталость, внезапно свалившуюся на неё, она медленно присела на край кровати, зажав ладонями свою голову. Затем попыталась заглянуть мужу в глаза.

Он избегал её взгляда, лоб покрылся испариной. Попытавшись сосредоточиться, продолжил:

— Она приехала в Барнаул с нашим… — немного замешкавшись, поправился, — ну, нашим с ней сыном — Славкой. Они здесь уже полтора месяца. Ты уже скоро почти год, как в больнице. Мне очень тяжело, я устал так жить. Вот и решил, что нам нужно расстаться. Конечно, буду помогать, Колю заберу с собой, вернее, уже забрал.

— Так, кажется, начинает проясняться. Ты бедный замучался, устал, а мне легко, по курортам разъезжаю! В опостылевшей больнице с ребенком ночей не сплю, глаза все выплакала. А ты, тем временем, вызвал эту стерву, пригрелся под её бочком на нашей постели. Расслабился кобель, спасибо за заботу! Сына он, видите ли, забрал, а ты о детях подумал? Я уже про себя не говорю и так всё понятно. Колю тебе не отдам, как-нибудь прокормимся, чтобы сегодня же его привёл! Кстати, где же вы все жить собираетесь, в Москве, что ли?

— Нет, никуда мы не собираемся, здесь остаёмся. Не беспокойся, комнату эту со всем содержимым я оставляю тебе, а нам уже есть, где жить. Насчёт Кольки не горячись, подумай хорошо. Полагаю, если он уйдёт со мной, и ему, и тебе будет лучше. В конце концов, устроились мы совсем недалеко от этого дома, так что видеться с ним будешь часто, когда захочешь. А тебе всё-таки с одним ребёнком будет легче.

— Ой, спасибо, заботливый ты наш, пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву! Уматывай отсюда к своей сучке под юбку, коли с ней тебе краше и теплее! Глаза твои бесстыжие больше видеть не могу! Колю сегодня же приведи, а там видно будет.

Закончив свою гневную тираду, она стала с кровати и прошла в дальнюю половину, давая понять, что разговор между ними окончен. Николай немного потоптался на месте и вышел из комнаты, словно побитая собака. Всю дорогу до нового своего дома перед его мысленным взором, как бы, застыло гневное лицо Катерины. Её испепеляющие, абсолютно сухие глаза, из обычно светло-зелёных, превратившиеся в колючие, стального цвета, преследовали до самого порога его нового дома.

***

Первые две недели после того, как маму выписали из больницы, Дима очень скучал по ней. Но вскоре его перевели в палату, где находились на излечении подростки, которые были, в большинстве своём, значительно старше его. Большие, светлые, но всегда грустные глаза малыша, невольно вызывали у них сочувствие, постепенно они окружили его вниманием и заботой. Мастерили из, как правило, обыкновенных газет, различные поделки: кораблики, гармошки, пилотки и тюбетейки, другие незамысловатые игрушки. Они постоянно обновлялись и заполняли его прикроватную тумбочку. Конечно же, и мама не забывала и не упускала удобного случая навестить его.

В однообразной больничной атмосфере пролетело ещё несколько месяцев, прошло полгода. Наконец, после долгой зимы наступила весна. Всё сильнее пригревало солнце.

В один из тёплых солнечных дней Диму навестил папа. Выйдя к отцу в больничной пижаме и тапочках, он увидел, что папа пришёл не один. Вместе с ним было ещё трое. В младшем, из стоящих рядом подростков, он признал своего брата, хотя давно уже не видел его, но смутно помнил. Второго — долговязого с чёрной кудрявой шевелюрой, как у папы, он никогда до этого не видел, как и полноватую, с добрыми, тёплыми глазами женщину.

Подняв сына на руки, отец поцеловал его и, опустив обратно на пол просторного больничного зала ожидания, стал знакомить Диму с пришедшими с ним.

«Это, — похлопав по плечу незнакомого ему подростка, — мой старший сын Слава, стало быть, твой брат». Дима, ничего не понимая, перевёл свой вопросительный взгляд с неожиданно приобретённого ещё одного брата на отца. «А это, — продолжил тот, положив свою руку на плечо женщины, стоявшую рядом, — его мама, зовут тётя Шура».

Та, тем временем, достав из своей белой кожаной сумочки шоколадку, присела и протянула её малышу, обращаясь к нему ласковым, слегка картавым голосом: «Возьми, Димочка, кушай на здоровье и быстрее поправляйся». Тот со смущением принял шоколадку, опустив глаза, сбивчиво поблагодарил. До детского сознания никак не могло дойти, как этот, неожиданно объявившийся брат мог быть одновременно сыном незнакомой ему тёти и его родного папы. Отец, прервав путаные мысли сына, взял его на руки и предложил всем прогуляться на улице. Они вышли во двор больницы, яркие лучи весеннего солнца на миг ослепили после умеренного освещения в помещении, ноздри слегка защекотало от свежего воздуха, настоянного ароматами цветения по-весеннему буйной растительности. Они, не торопясь, гуляли по цветущим аллеям. В основном молчаливую их прогулку иногда прерывали попытки тёти Шуры разговорить Диму, но разговор, как-то не завязывался. Задумчивый мальчик отвечал односложно, создавалось впечатление, что он был отвлечён от происходящего какими-то иными мыслями. Погуляв, они вернулись в здание больницы, посетители попрощались с Димой, пожелав ему скорого выздоровления, и, вручив при расставании бумажный пакет с фруктами, вышли из больницы.

***

Прошло ещё два месяца. Дима внешне сильно изменился в лучшую сторону. Он заметно поправился, на его пухлых щёчках заиграл здоровый румянец, а в глазах появился жизнерадостный блеск. Вскоре его выписали из больницы, порядком ему надоевшей за это долгое время.

Вот и наступил долгожданный день, мама пришла забирать его домой. Когда она стала надевать на него его любимый матросский костюмчик, выяснилось, что рукава оказались слишком тесными для его пополневших ручек, пришлось разрезать рукава. На ножках засверкали ботиночки, приятно пахнущие новенькой кожей, и, в довершение, голову восторженного ребёнка украсила лихая бескозырка с якорями на лентах.

Мальчик с гордостью шёл рядом с мамой по улице под улыбающимися взглядами встречных прохожих, затем с удовольствием проехался в трамвае. Под его звенящие сигналы, он представлял и ощущал себя настоящим матросом на корабле. Вскоре мать с сыном добрались до дому.

Вечером в комнату решительно постучали. Когда Катерина открыла дверь, на пороге возникла фигура высокого мужчины, широко улыбающегося, в длинном светлом плаще и с небольшим чемоданчиком в руке.

— Здравствуй, Катя! — продолжая улыбаться, густым басом промолвил он.

Та, всплеснув руками, радостно воскликнула:

— Здравствуй, Борис! Какими судьбами? Столько лет, столько лет! — вдруг опомнившись, она продолжила. — Ой, что же это я держу тебя на пороге, проходи, раздевайся, — закрывая за ним дверь, засуетилась она. Приняв от него плащ, повесила на вешалку и пригласила нежданного гостя к столу: — Как раз вовремя пришёл, мы только собрались поужинать. Ты, Боря, гляжу, с дальней дороги. Наверно, устал, проголодался, — не давая ему вклиниться в разговор, беспрерывно тараторила она, собирая на стол. — Вот только извини, мяса сегодня нет, нам-то оно, вроде бы, и не очень нужно. Кто бы мог подумать, что ты, как снег на голову свалишься?

Воспользовавшись предлогом, Борис перебил её монолог:

— Как это, нет мяса? У нас всё с собой!

С этими словами он поставил на широкий обеденный стол свой небольшой чемоданчик, скромно стоявший до этого у стены, и, открыв его, достал два свертка. Один из них был довольно внушительных размеров, другой — поменьше. Не торопясь, развернул большой прямоугольный свёрток, в котором оказался добротный кусок солёного сала, перемежавшегося прослойками аппетитного мяса.

— Давай нарезай, не жалей, — распорядился он и подвинул сало ближе к Кате, которая быстро нарезала изрядное количество аккуратных, аппетитно пахнущих ломтиков, разложив их на мелкой, но широкой тарелке. — Налетай! — подмигнув мальчугану, уже пускающему слюну, весело скомандовал гость. Тот, не дожидаясь повторного приглашения, с упоением стал поглощать ломтики сала, приятно тающие во рту. — Вкусно? — глядя на ребёнка, увлечённого едой, поинтересовался Борис.

— Угу, — промычал тот, не переставая жевать.

— А всё сможешь съесть? — подзадоривая малыша, еле-еле сдерживая накатывающийся смех и делая серьёзное лицо, спросил он.

— Всё съем, — ответил малыш, кивая головой, попытался ещё что-то сказать и вдруг внезапно замер с полным ртом и испуганными глазами.

Через несколько мгновений из его раскрытого рта выпали не дожёванные ломтики сала, он закашлялся до слёз, пытаясь избавиться от застрявшей в горле пищи, но безрезультатно. Мать в испуге быстро подступилась к сыну и стала сначала осторожно, а затем уже и достаточно сильно хлопать своей ладонью по его спине. К счастью, эта неприятная процедура вскоре возымела своё воздействие, из раскрытого рта ребёнка, вылетел на стол ломтик сала, застрявший у него в горле. Мальчик расслабился и облегчённо вздохнул. Взрослые тоже вздохнули с облегчением. Дима, потеряв всякий интерес к салу, стал из-за стола, направился к стоявшей у противоположной стены кровати и, опустошённый только что пережитыми неприятностями, прилёг на неё. В наступившей разом тишине, Борис развернул, лежащий на столе, другой свёрток — кулёк, в котором находились свежие, иссиня-чёрные сливы, и тихо сказал, обращаясь к Кате: «Дай ему полакомиться». Та положила несколько слив на блюдце, поставила его на табурет и направилась к сыну. Поставив табурет рядом с кроватью, у его изголовья, присела и, положив свою руку на плечико, отвернувшегося к стенке ребёнка, тихо промолвила:

— Детка, погляди, что дядя Боря тебе привёз.

Тот из любопытства повернулся к матери и увидел рядом на табурете диковинные, никогда ранее невиданные крупные ягоды в блюдце, протянул, было, к ним руку, но, несмотря на соблазн, убрал назад и, видимо, не отойдя ещё от испытанного недавно страха, буркнул:

— Я потом… — и снова отвернулся к стенке.

Мать, тяжело вздохнув, погладила его по голове и вернулась за стол.

— Сейчас, я ему подниму настроение, — заговорщически прошептал Борис, стал с места и направился кровати. Подойдя, он присел на её край и, наклонившись к ребёнку, таинственно спросил его: — А настоящий пистолет ты видел?

Дима, услышав магическое слово, резко повернулся к дяде и увидел у него в руке боевое оружие, только что вынутое им из-под пиджака. Пистолет отливал тускловатым вороненым цветом, Мальчик, с замирающим сердцем от предвкушения обладания таким сокровищем, протянул к нему руку. Борис вынул из пистолета обойму, передёрнул затвор, поднял оружие стволом вверх и на всякий случай нажал спусковой крючок. Раздался металлический щелчок, пистолет перекочевал в руки ребёнка. Тот внимательно разглядывал, гладил его и, подняв на дядю полные надежды глаза, тихо спросил:

— А ты мне подаришь его?

— Конечно, он уже твой, — великодушно ответил тот.

— Спасибо! — с восторгом поблагодарил Дима и тут же забрался с пистолетом под одеяло, накрылся с головой, пряча от посторонних взоров своё сокровище.

Он ещё долго под одеялом ощупывал и гладил оружие. До него долетали обрывки негромкого разговора между взрослыми, из которых он сделал вывод, что дядя Боря является маме близким родственником, что едет он по каким-то служебным делам, в Барнауле оказался проездом и решил заскочить к ней, чтобы проведать после столь долгих лет, которые они не виделись. О чём-то ещё они говорили, голоса становились всё отдалённее и отдалённее, малыш засыпал…

***

Утром, проснувшись и вынырнув из-под одеяла, Дима увидел, что мама хлопочет у обеденного стола. Комнату заливали лучи утреннего солнца, в которых она в лёгком домашнем халате, с ниспадавшими поверх него длинными светло-русыми волосами, казалась настоящей феей. Он невольно залюбовался, представшей перед ним сказочным видением, лицо озарилось неподдельной детской улыбкой. Вдруг что-то ёкнуло в груди, он вспомнил о подаренном вчера оружии, начал лихорадочно шарить под одеялом, заглянул под подушку, пистолета не было.

— Мама, а где дядя Боря? — упавшим голосом спросил Дима.

Та повернула голову на голос сына и, улыбнувшись, ответила:

— Детка, он уже уехал. Ты так сладко спал, что он не решился тебя разбудить, чтобы попрощаться.

— А пистолет…, он забрал его? — с грустью, почувствовав невосполнимую утрату, но ещё, цепляясь за ускользающую надежду, спросил расстроенный мальчуган.

— Детка, — с лёгкой укоризной начала мама и продолжила, — он не мог его оставить. Пистолет служебный, и, вообще, пойми сам — это не игрушка, а опасное оружие. Не обижайся и успокойся, я тебе куплю красивый, но безопасный пистолет или ружьё, или даже автомат. Хорошо, договорились?

Мальчик обречённо вздохнул, но, уже смирившись с невосполнимой утратой, торопливо заговорил:

— Только самый лучший пистолет! — мгновение подумал и добавил. — И автомат тоже.

Мама, улыбнувшись маленькой хитрости сына, пообещала:

— Хорошо, и пистолет, и автомат.