Талисман

Генадий Синицын

Роман «Талисман» в двух книгах («Ретроспектива» и «Излом»). Жанр – художественный реализм. Идея романа заключается в том, что только сам человек определяет свою судьбу, какие бы внешние факторы ни оказывали на него давление. Главный герой романа – Снегирёв Дмитрий. Прозу повествования жизни в стране с 1952 по 2010 год, трагические и комические истории органично дополняют лирические мотивы – это стихи главного героя, письма бывшей его одноклассницы Светланы к нему на протяжении четверти века.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Талисман предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

***

Сегодня была суббота, Дима очень любил этот день недели. Во-первых, по субботам мама забирала его домой и до понедельника заканчивалась ненавистная для него продлёнка, то есть круглосуточное его пребывание в детском саду. Во-вторых, хоть один день в неделю он не будет видеть эту противную манную кашу и не менее противный кисель. А в-третьих, вместе с пацанами он сегодня вечером, по сложившейся традиции, пойдёт за овраг, на пустырь, где все вместе будут жечь костры и печь в горячей золе картошку. Она такая душистая, вкусная получается! Проглотив, слюну, образовавшуюся от почти физического ощущения дымящейся печёной картошки, он вприпрыжку побежал из помещения во двор детского сада.

Стоял солнечный тёплый день на излёте поздней весны, в преддверии лета. Воздух настоян душистым и нежным ароматом молодой ярко зелёной листвы и пёстрых ранних цветов, обильно распустивших свои бутоны на многочисленных, заботливо ухоженных клумбах. Над ними в изобилии трепетали бабочки, как будто, невесомые, различных цветов и оттенков. Они беспрерывно то садились на лакомые бутоны, сложив свои крылышки миниатюрными парусами, трепещущими от малейшего движения воздуха, то, насытившись божественным нектаром, вновь взмывали и парили над клумбами, подыскивая очередную, ещё нераспечатанную кладовую. Временами эту уравновешенную идиллию вдруг нарушало резкое жужжание. Это, словно тяжёлый бомбардировщик среди лёгких бесшумных планеров, появлялся грозный шмель. Сделав пару кругов над клумбой, он стремительно снижался, также резко прекратив движение, зависал несколько мгновений над раскрывшимся бутоном, и вдруг неожиданно, сменив объект внимания, садился совсем на другой цветок. Жужжание внезапно обрывалось, воцарялась неуловимо звенящая тишина.

На голубом небосводе, в ещё наполненном весенней влагой воздухе, разворачивалась своя карусель. Зависнув высоко над землёй, вдохновенно выводят свою песнь жаворонки. В нижнем ярусе нарезают круги с крутыми разворотами стремительные ласточки. Время от времени, одна из них резко меняет курс и неожиданно влетает под свод крыши к своему глиняному гнезду, прилепленному под стрехой, там её уже встречают с открытыми клювиками жадные до пищи птенцы.

Вдруг раздалось отчаянное чириканье. Это уже на земле разыгралась маленькая драма. Из гнезда по какой-то неосторожности выпал воробышек. Это он, раскрыв желторотый клюв, поднял истошную панику. К нему на выручку, оторвавшись от каких-то повседневных забот, поспешила воробьиха. Вся взъерошенная, опустив до земли свои крылья, она бестолково бегает вокруг птенца, сидящего на земле, и своим беспокойным чириканием усиливает суматоху. Хорошо, если этот шумный концерт не привлечёт кошку, прогуливающуюся, может быть, поблизости, а то ведь вся эта история может закончиться трагически для беспомощного птенца. Иногда, правда, бывает, что в порыве отчаяния стайка воробьёв, объединив свои усилия, устроят такую решительную карусель, приблудившейся кошке, что та сочтёт за благо поискать поживу в другом, более безопасном месте.

Дима, пробегая по игровой площадке, остановился у песочницы, где у бесформенной влажной кучи песка, с жалкими остатками разрушенной детской фантазии, сидела и плакала Танька — девочка из их общей группы.

— Чего ноешь-то? — снисходительно поинтересовался он.

— Сашка из второй группы… — не закончив фразу, снова заревела девочка, размазывая по щекам не очень чистыми ладонями обильно стекающие слёзы.

— Что Сашка-то? Говори толком, — нетерпеливо переспросил Дима, уже входя в роль защитника.

— Я строила, строила, а он всё разруши-и-и-л, — не прекращая реветь, наконец, выдавила она.

Сердце подростка стало наполняться негодованием. Уже давно, когда он ходил ещё в среднюю группу, после многочисленных стычек, между мальчиками установилось негласное соглашение, чужих (из других групп) девочек не задирать! Тогда ещё Димка с Петькой были в параллельных группах и между ними постоянно происходили нешуточные потасовки. Крепко сбитый Петька был, конечно, сильнее худощавого Димки, как правило, последнему в стычках доставалось больше. Однако по характеру он был очень упрямый, никогда во время потасовки не признавал своего поражения, схватка вследствие этого заканчивалась всегда принудительно, при активном вмешательстве воспитателей. Чего только не предпринимали они и даже сама заведующая, но стычки не прекращались. Испробовав все возможные меры воздействия к непримиримым драчунам, заведующая приняла, как оказалось впоследствии, «соломоново решение», она их просто свела в одну группу. Потасовки между ними практически сразу прекратились, больше того, вскоре они стали лучшими друзьями. В результате произошедшего, больше всего выиграли девочки их общей группы. Вскоре, после нескольких стычек, в которых друзья всегда выступали вместе, связываться с ними перестали даже мальчики из старших групп. И вот теперь, когда они уже сами были в выпускной группе, кто-то посмел бросить им вызов!

Дима воинственно оглядел игровую площадку. В дальнем её углу, у деревянного паровозика он увидел стайку мальчиков из параллельной группы и, не торопясь, сохраняя собственное достоинство, направился к ним. Подойдя ближе, с удовлетворением убедился, что среди них находился и долговязый, с рыжей шевелюрой Сашка, а также и Петька, что было не лишним аргументом в этой ситуации. Приблизившись вплотную, он коршуном налетел на Сашку. Упав на землю, они сцепились, награждая друг друга тумаками. Бросая косые взгляды на Петьку, и, понимая, что может последовать, никто не решался вмешиваться в поединок. Петька тоже напряжённо наблюдал за ними, готовый в любое мгновение, при необходимости, вступиться за друга, пока таковой ситуации не наблюдалось. Изловчившись, Дима оседлал поверженного противника, но в этот момент со словами: «Снегирёв, ты опять хулиганишь!» — его руку перехватила подоспевшая заведующая детским садом, которая в момент нападения проходила недалеко от этого места и поспешила в зародыше остановить драку.

***

Дима вынуждено отдыхал на стопе матрасов в боковушке. Это было привычное для него место, где он нередко оказывался в качестве наказанного за свои провинности. Лёжа на спине и блуждая рассеянным взглядом по еле заметным узорам известковой побелки на потолке, уже давно им изученных до мельчайших подробностей во время довольно частых «отсидок», он по-детски обострённо рассуждал о поступках взрослых: «Вот ведь сегодня я хотел восстановить справедливость, наказать этого рыжего Сашку за ту обиду, которую он причинил беззащитной девочке, а в результате сам оказался наказанным. Обидно, конечно! Дело даже не в том, что нахожусь сейчас в закрытой боковушке, здесь совсем неплохо. Лежишь себе на горе мягких матрасов и подушек, можно даже при желании покувыркаться, но ведь факт, что всё-таки несправедливо. Тот, кто действительно виноват, прогуливается во дворе и ещё при этом, поди, злорадствует, что меня ни за что ни про что наказали». Он представлял себе, как ещё поквитается с Сашкой за эту несправедливость. На этом месте его мысли были прерваны характерными металлическими щелчками открываемого замка. Дверь открылась, в боковушку вошла воспитательница их группы — миловидная девушка лет девятнадцати, с ниспадающими по её хрупким плечам локонами вьющихся светлых волос.

— Дима, — с укоризной обратилась она к нему, — что же ты опять руки распускаешь? Такой день сегодня, все на солнышке, а ты здесь «загораешь». Прямо беда с тобой!

— Инесса Павловна, — возразил он и в запальчивости продолжил, — а что он наших девчонок обижает и вообще…

— Да знаю, знаю я, Таня мне всё рассказала, — перебила она его и с укоризной продолжила. — Надо было ко мне обратиться, он бы своё получил.

— Вот ещё! Ябедничать, что ли, я должен? Нет, лучше здесь посижу, выйду, он ещё получит! — с негодованием ответил он.

— Ну вот, ты опять за своё, ладно, слезай. Пойдём постригаться, а то гляжу, заро-о-с ты…, — и, улыбнувшись, потрепала его белокурую шевелюру.

Он, не дожидаясь повторного приглашения, вприпрыжку выбежал из боковушки, по ходу обратившись к воспитательнице:

— Только, чур, постригай наголо!

Едва закончилась стрижка, как Дима заметил свою маму, входившую в калитку детского сада, она была одета в фирменную синюю форму железнодорожной проводницы. Берет с металлической блестящей кокардой кокетливо красовался на её голове. Мать спешила к сыну после окончания очередного рейса.

— Мама пришла! — радостно воскликнул он, спрыгнул с табурета и, стремглав, рванулся навстречу, сверкая на солнце остриженной головой.

Увидев подбегающего сына, мать всплеснула руками и воскликнула:

— Боже ж ты мой! Опять налысо постригся! Ну, что мне с тобой, таким упрямым делать?

— Ой, мамочка, я сейчас, — вспомнив про школьный подарок, он круто развернулся, быстро добежал до крыльца и скрылся в помещении детского сада.

Минуты через две, вылетел обратно, широко размахивая чёрным портфелем, сияя при этом, как именинник.

— Откуда у тебя портфель? — с удивлением спросила мама.

— Это мне в школу подарили! — с восторгом ответил он и всю дорогу до дома взахлёб рассказывал про то, как их торжественно провожали в школу и какие ещё подарки лежат в портфеле.

Катерина терпеливо слушала его нескончаемую, торопливую речь, и за его рассказом они вскоре уже пришли домой. Впрочем, детский сад находился от их дома совсем недалеко, через дорогу, минутах в десяти ходьбы.

***

Ближе к вечеру, стянув из кухонного выдвижного ящика коробку спичек и выпросив у матери несколько сырых картофелин, Дима, в предвкушении предстоящего мероприятия, вприпрыжку выскочил из дома. На улице уже кучковались ребята из примыкающих к их общему двору, однообразных, двухэтажных жилых домов, кто-то из ребят был на пару лет постарше, а некоторые и помладше его. Постояв и поболтав между собой ещё некоторое время в ожидании ещё не подошедших друзей, они, наконец, собравшись, гурьбой направились на пустырь, который начинался за довольно глубоким и широким оврагом. Ближний край его почти вплотную, недотянув всего метров двадцать, подходил к дому, в котором жил Дима. Вблизи дома, практически по самому краю оврага, почти без просветов, прилепившись друг другу, расположились приземистые деревянные, хозяйственные постройки жильцов дома, в обиходе именовавшиеся сараями. Шумная, босоногая ватага, устремившись в обход их, стремительно спустилась по достаточно крутому склону оврага, оказавшись на его дне, покрытом вязкой глиняной массой, образовавшейся после спада вешних вод, ещё совсем недавно проносившихся здесь бурным мутным потоком. Лишившись обильной подпитки, поток воды иссяк, и только небольшие ручьи разрозненными, а порой вновь объединявшимися рукавами, продолжали свой уже ленивый, с лёгким журчанием бег.

Оставив позади вязкий участок пути, мальчишки продолжали преодолевать естественную полосу препятствий, уже карабкаясь вверх по крутому склону противоположной стороны оврага, изнашивая по пути глиняные чулки, приобретённые на его вязком дне. Один за другим они уже, запыхавшись, выскакивают из оврага и, рассыпавшись по пустырю, собирают хворост из прошлогодней травы и картофельной ботвы, находящейся здесь в изобилии. В дело идут и попадающиеся обломанные ветки редкого кустарника, одиноких деревьев. Вскоре из многочисленных охапок вырастают несколько огромных куч. Начинает темнеть. Мальчишки, разделившись на группы, обступают возведённые ими творения, из которых вскоре сначала поднимается густой, едкий дым, затем появляются робкие языки пламени. Окрепнув, они захватывают всё большие участки хвороста, и вот, уже внезапно разорвав только что сгустившиеся сумерки, вырастают огненные столбы, сопровождаемые характерным гулом и треском. Высоко вверх мириадами и, в меньшей степени, в стороны от костров разлетаются искры.

Мальчишки, обдаваемые нестерпимым жаром и донимаемые искрами, нехотя, но вынуждено отступают подальше от огня. Побушевав некоторое время, он постепенно спадает, окружение костров вновь постепенно сужается. Время от времени, желая хотя бы ненадолго продлить удовольствие, в прожорливое лоно огня, задавая ему порцию пищи, летит очередная охапка хвороста. Кто-то из мальчишек, самый нетерпеливый бросает в слабеющий огонь клубни картошки. Наконец, открытые языки пламени, слизав последнюю пищу, исчезают. Почти до самого костра, вернее, до осевшей на его месте кучи тёмно бордовой золы, опускается темнота. Уже дружно, до полного исчезновения запасов, в золу летят многочисленные клубни картошки. Все сосредоточено и заботливо, заранее припасёнными палками из суковатых веток, стараются полностью прикрыть горячей золой картошку. Кто-то выцарапал палкой картофелину, чёрную, обгоревшую до неузнаваемости, брошенную ранее в открытый огонь. Перекидывая её, жутко горячую с ладони на ладонь, сильно обжегшись, вскрикивает от резкой боли. Роняет на землю, наконец, немного остывшую картофелину пытается разломить надвое, ан, нет, не получается. Кусками отваливается толстая, верхняя, горелая её часть, а оставшаяся в руках сердцевина, хотя и горячая, но почти сырая. Сгорая от нетерпения, хочется её попробовать и укусить, но на поверку она слабо поддаётся и хрустит на зубах. Никакого удовольствия, остаётся только выбросить. Приходится терпеливо ждать, когда истомится до готовности та картошка, которая ещё печётся. Нетерпение уже перехлёстывает через край, хочется попробовать на зуб хотя бы одну из картофелин, ещё томящихся в золе. Кто-то не выдерживает, но быстро разочаровывается и ждёт дальше. Наконец-то, терпение вознаграждено. Одна за другой картофелины, под воздействием управляемых палок, выкатываются из золы, уже выгоревшей до белизны.

Какое удовольствие иметь дело с картошкой, доведённой до полной готовности, испечённой в золе! К этому времени то, что осталось от костра, уже не излучает ощутимого тепла. С наступлением темноты становится прохладно. Тогда особенно приятно, даже обжигая пальцы, без особых усилий разломить картофелину пополам, она слегка сверкает на рваном изломе. От обеих её половинок поднимается и доходит до вдыхающих ноздрей пахучий, смешанный с дымком и ещё непонятно с чем, парок. Подсасывая прохладный воздух, чтобы не так сильно было горячо насладиться рыхловатой мякотью, поглощаешь её вместе с обгорелой кожурой, даже без соли она вкусна неповторимо и кажется слегка сладковатой. Если к тому же ты ещё и запасливо прихватил с собой в спичечном коробке немного соли, то, конечно же, не пожалеешь об этом.

Пиршество, ради которого всё затевалось изначально, закончилось. Развороченная зола заметно осела и практически уже остыла. Ощутимее становится опускающаяся на ночь прохлада. Особенно это чувствуют босые ноги, пора домой.

Обратный путь в темноте через овраг дался значительно труднее, хотя об этом никто и не задумывался. Перебравшись через овраг, все разбежались по своим домам, немного уставшие, но вполне довольные, доставив мамам хлопоты по отмыванию чумазых лиц от костровой сажи и конечностей, заляпанных рыжей глиной.

***

Вот и наступило долгожданное лето. Возле детского сада многолюдно и шумно. В приподнятом настроении резвятся дети, за ними присматривают родители, в ожидании отправки неугомонных отпрысков на загородную летнюю дачу. В основном это молодые женщины с вещмешками в руках, поношенными армейскими или собственного пошива. К всеобщему ликованию детворы, один за другим подъезжают и останавливаются несколько автобусов, совсем ещё новеньких, с предупреждающими табличками на лобовых и задних стёклах — «Осторожно дети!» Автобусы не просто новые, а ещё и весьма диковинные — большие, светлые, разительно отличающиеся от привычных собратьев, бегающих по городу, небольших и носатых. Вот и двери у необычных автобусов открываются особенным образом, с непривычным шипением складываются и раздвигаются двумя половинками в разные стороны. Не дожидаясь приглашения, дети наперегонки устремились к ним, буквально врываясь, кто в передние, кто в задние двери. Первые из них, попав в просторный пустой салон, бегают по нему, перескакивают с одного на другое сидение, выбирая лучшее место. Наконец, все дети расселись по местам, двери закрылись, автобусы, предупредительно просигналив, один за другим тронулись с места. Детсадовцы, прильнув к широким окнам, отчаянно машут руками, прощаясь с родителями, которые машут в ответ, что-то говорят, спеша дать последние наставления, но в автобусах их практически никто не слышит.

Пока ехали на железнодорожный вокзал, детвора под руководством воспитателей не очень стройными, но звонкими голосами пропела несколько задорных песен. Автобусы остановились на привокзальной площади. Дети вышли, воспитатели построили их в колонну по трое, возглавив и замкнув её на небольшом расстоянии с красными флажками в руках. Тем временем, голос из громкоговорителя извещал о прибытии на перрон пригородного поезда, к нему и поспешила направиться детская колонна.

На первом пути у перрона уже стоял пригородный поезд. На окнах нескольких вагонов, кроме традиционных с наименованиями пунктов отправления и назначения, висели таблички с надписью «Дети», в них воспитатели с предосторожностями стали заводить своих подопечных, помогая им подниматься по ступеням подножки. Вагоны оборудованы скамейками со спинками. К металлическим их каркасам прикреплены гранёные деревянные бруски, покрытые лаком жёлтого цвета. Дети, входившие в вагон, занимали места, в первую очередь, у окон.

Минут через десять после завершения посадки, раздался паровозный гудок. Состав, лязгнув сцепками, тронулся с места и, набирая ход, отправился в путь. За окнами всё быстрее и быстрее стали пробегать городские здания и деревья. Скоро многоквартирные двух и трёхэтажные кирпичные дома стали уступать место приземистым деревянным домам частного сектора, когда поезд приблизился к мосту через реку Обь, дома исчезли и вовсе, город закончился. При въезде на мост раздался протяжный гудок, от эха металлических конструкций моста многократно усилился стук вагонных колёс поезда и также неожиданно он стих, когда мост остался позади. За окнами проплывали пойменные луга, многочисленные небольшие озёра и старицы с невысокими деревьями и кустарниками на их берегах. Вслед за лугами внезапно возникла стена высокого соснового бора, недалеко отступившая от полотна железной дороги. Поезд стал замедлять свой ход, приближаясь к полустанку. «Дети, приготовьтесь, подъезжаем, сейчас будем сходить!» — раздался голос воспитательницы.

В вагоне наступило оживление, воспитанники засуетились, вытаскивая из-под сидений вещмешки, кто-то уже складывал в них вынутые ранее игрушки или просто безделушки. Раздался паровозный гудок, за ним последовал резкий металлический скрежет тормозных колодок, от вагона к вагону пробежал грохот прицепных устройств, поезд ещё прокатился, постепенно теряя инерцию, и, наконец, остановился. Две воспитательницы направились к выходу из вагона, открыли дверь и спустились на перрон, встав по обе стороны подножки вагона. Остальные воспитатели помогали собираться детям в вагоне.

Высадив подопечных с поезда, сопровождающие построили их в колонну и повели по дороге в направлении к летней даче. Песчаная, усыпанная хвойными иглами дорога петляла по сосновому бору. Прохладный лесной воздух, настоянный хвоей, приятно освежал в этот знойный летний день. Под разноголосый птичий гомон, сопровождавший всю дорогу, сосновый бор внезапно расступился, и детсадовцы вошли на огороженную территорию с разбросанными на ней аккуратными деревянными строениями. Все свежеокрашенные домики были разрисованы изображениями известных сказочных персонажей.

После размещения воспитанников по заранее определённым местам, жизнь в сказочном детском городке вошла в своё привычное русло и день за днём проходила по установленному распорядку. Огороженная территория занимала довольно большую площадь, преимущественно открытой местности, покрытой зелёным ковром сочной растительности, на которой местами возвышались небольшими группами стройные сосны. Несколько игровых площадок были оборудованы незатейливыми горками, качелями, песочницами, где и проводили основное время дети под наблюдением воспитателей. Впрочем, этот надзор не всегда помогал предотвратить регулярные вылазки отчаянных мальчиков за пределы территории в манящий сосновый бор, окружавший ограждение по всему периметру. Периодически проводились и организованные коллективные прогулки за пределы городка, в тот же сосновый бор и даже в небольшой посёлок, расположенный на расстоянии немногим более километра, на берегу небольшой речки, куда дети с удовольствием ходили купаться. Вот только для воспитателей эти водные процедуры всегда были головной болью и нервотрёпкой, особенно по завершению этого процесса, когда они буквально вылавливали из речки непослушных воспитанников.

Дети с радостью, а воспитательницы с облегчением встречали воскресный день, когда приезжали родители, на которых можно было переложить ответственность, хотя бы в этот день, а дети получали большую свободу действий под присмотром родителей.

***

Наступил первый родительский день, то есть воскресение. Среди других на летнюю дачу приехала и мама хулиганистого Димы. Они вместе сходили на речку, где он вдоволь накупался, насобирали и наелись лесных ягод, которые в изобилии здесь произрастали: малина, земляника, клубника, костяника, смородина трёх цветов, черёмуха — всего и не перечислишь.

Нагулявшись в лесу, они вернулись в городок. Дима наловил громовиков на своём любимом дереве — огромном дубе и торжественно вручил маме, предварительно поместив их в банку, освободившуюся от съестных припасов, привезённых мамой и благополучно уже «уничтоженных». Она уже привыкла к таким экзотическим подаркам, привозила их домой и выпускала в комнате. Стрекозы неизменно летели на свет из окна, садились на тюлевые шторы, где и заканчивался их жизненный путь в виде высохших через определённое время мумий.

День за днём, месяц за месяцем пролетало лето, наступило время возвращаться в город. За месяцы, проведённые на летней даче, дети неплохо подзагорели, свежий лесной воздух способствовал хорошему аппетиту, благодаря чему, большинство поправилось, некоторые даже заметно подросли. Жалко, конечно, было покидать живописные места, но с другой стороны, за проведённое здесь время, все успели уже соскучиться по дому, родителям, а кто и по оставшимся в городе друзьям и подружкам.

***

Накануне сентября Дима с сожалением узнал, что ещё на один год остаётся в детском саду. Мама ему объяснила, что до семи лет ему не хватает почти двух месяцев, поэтому в школу его не берут. Позднее он узнает, что это мама убедила директора школы не забирать сына в школу в этом году. Несостоявшийся школьник продолжал ходить в детский сад. Как-то, открыв дверь и выйдя на крыльцо детского сада, он невольно услышал обрывок разговора между заведующей и воспитательницей.

— Вот ведь, одного «бандита» забрали в школу, а Димку ещё на год оставили нам «на голову»! — с видимым сожалением изрекла заведующая.

— Да уж, это его мама постаралась, как-то смогла убедить директора школы…, — согласилась с ней воспитательница и осеклась, увидев воспитанника, выходящего на крыльцо. Тот на мгновение замешкался, уловив, что разговор идёт про него.

— Ступай, ступай, горе ты луковое, — снисходительно обратилась к нему заведующая.

Дима прошёл мимо них во двор детского сада.

***

Потянулась обычная детсадовская жизнь. Первое время Дима скучал по своему закадычному другу, ушедшему в школу, но постепенно это чувство притупилось. Он заметно вытянулся, но в весе прибавил незначительно. Инстинктивно, подчиняясь каким-то внутренним потребностям растущего организма, он постоянно грыз кусочки мела, а в столовой, постоянно сметал со столов кости от рыб, оставшиеся после еды, с удовольствием кроша их острыми молодыми зубами. В отличие от большинства окружающих его детей, просто ненавидящих рыбий жир, регулярно входящий в рацион обязательного потребления, он не только без труда справлялся со своей порцией, но с удовольствием поглощал и те, которые ему доставались от других детей. К великой радости, детсадовская продлёнка для него, наконец-то, закончилась, необходимость в ней отпала, потому что мама ушла с работы на железной дороге и теперь трудилась посудомойкой в городской столовой. Её новая работа очень нравилась Диме ещё и потому, что можно было забежать к ней в столовую и неплохо покушать, к тому же, она находилась совсем недалеко от их дома. Вот и сегодня он выбрал момент и незаметно покинул детский сад, не дожидаясь прихода мамы, сам направился к ней в столовую. Пробегая мимо своего дома, подросток в последний момент заметил прямо перед собой лежащие на земле электрические провода, которые обречённо свешивались с ближайшего деревянного электрического столба. Пока Дима на бегу лихорадочно соображал, как ему миновать внезапно возникшую опасность, даже не поняв, как это произошло, упал и оказался на проводах. Сквозь его тело как будто прошла колючая волна, он сразу оцепенел, движения были полностью парализованы, невозможно было шевельнуть даже языком. Зато предельно обострились слух, зрение и обоняние. Мысли одна за другой пролетали в его просветлённом мозгу. Руки и ноги пронзительно жгло, в ноздри ударил приторный запах жареного мяса. Время как будто остановилось, ему казалось, что вокруг моментально образовалась толпа взрослых людей. Многие наперебой давали глупые советы, как ему выкрутиться из опасной ситуации. От этих советов охватила безумная, недетская злость, затем наступила полная апатия ко всему. «Неужели они не видят, что я даже языком пошевелить не могу? Хотя бы палками попытались освободить меня», — уже без всякой надежды мелькали грустные мысли в голове.

В это время у скопления людей остановилась машина, проезжавшая рядом по проулку. Из деревянной кабины видавшей виды полуторки выскочил водитель — мужчина средних лет, крепкого телосложения и стал продираться сквозь толпу зевак. Увидев, что на проводах, лежащих на земле, скорчился в неестественной позе худощавый мальчуган лет семи, мужчина, не мешкая, на ходу бросив в толпу реплику: «Да что же это вы? Мать вашу так!» — подбежал к потерпевшему и резко рванул его на себя за майку, она затрещала, но выдержала. Из рук мужчины подростка перехватила пожилая женщина и кинулась с ним в ближайший подъезд дома, занесла в комнату, осторожно положила на кровать. Дима внезапно остро почувствовал нестерпимую боль, казалось, горит всё тело. Женщины суетились вокруг него, о чём-то причитали, что-то делали, стараясь хоть как-то обработать раны от страшных ожогов, зияющие на руках и ногах до самых костей. Дима закрыл глаза, пытаясь уснуть, уйти от боли. Вдруг до него донёсся знакомый голос, он открыл глаза, склонившись над ним, стоял его отец. «Ну что, сынок, болит? Потерпи, сейчас отвезу тебя в больницу», — участливо произнёс он, подхватил на руки и поспешил к выходу. У подъезда дома он едва не столкнулся с чрезвычайно взволнованной Катериной, спешившей своими глазами увидеть сына.

— Что с ним? — увидев его с отцом, с надеждой в голосе и во взгляде спросила она. — Мне тут такого наговорили! — с тревогой осматривая ребёнка, обратилась к нему: — Детка, как ты?

— Хорошего, конечно, ничего нет, но, слава Богу, самое страшное уже позади, — успокаивал её Николай. — Отправляюсь с ним в больницу, там осмотрят и помогут, не отчаивайся, Катя.

***

Прошло три недели. Раны от ожогов у Димы зарубцевались, на их месте образовалась тонкая, нежно-розоватая молоденькая кожица, которой так уже и не суждено будет сравняться по виду с неповреждённым кожным покровом. Шрамы, оставшиеся на всю жизнь, многие годы будут напоминать о случившемся в детстве происшествии, хотя и очень неприятном, но благополучно завершившимся для жизни мальчика.

Николай, по договорённости с Катей, приехал забрать сына из больницы. Дима с восторгом воспринял весть о возвращении домой, его жизнерадостная натура не могла примириться с вынужденным бездействием в опостылевших стенах больницы, когда на дворе стоят последние, запоздалые, теплые дни золотой осени. Выйдя из больницы, Николай подхватил сына и посадил себе на плечи. Поддавшись его восторженности, он решил пробежаться с ним вокруг здания больницы. Было смешно и весело смотреть на них со стороны, люди, проходившие мимо, невольно оборачивались и улыбались. Вдруг Николай почувствовал внезапную острую боль в районе шейных позвонков, он осторожно опустил сына на тротуар и пощупал ладонью на месте возникшей боли. Под ладонью ощутил липкую сырость и какой-то острый инородный предмет, попытка потрогать который вызывала болевые ощущения. Он опустил ладонь и увидел на ней следы крови. Догадка озарила его, в памяти возникли уже ставшие забываться страшные события, кромешный ад сталинградских боёв. «Вот оно — эхо войны! — промелькнула мысль. — Надо вернуться в больницу, пусть посмотрят врачи. А вдруг это как раз то, что вынудило меня полвойны скитаться по госпиталям!»

Дима вопросительно смотрел на отца, не понимая, почему так внезапно закончилась их весёлая затея.

— Сынок, — обратился к нему отец, — давай-ка вернёмся в больницу, — и, заметив сразу потускневшее лицо сына, успокоил его: — Ну-ну, не вешай носа, думаю, мы ненадолго. Мне по своим делам очень нужно. Лады?

— Лады. Только, если ненадолго, — с видимым сожалением ответил сын.

Взяв его за руку, отец направился к входу в больницу. Объяснив в регистратуре сложившуюся ситуацию и взяв направление, он пошёл на приём к хирургу. Оставив сына около дверей кабинета и взяв с него слово, что тот никуда уходить не будет, Николай Дмитриевич вошёл в кабинет. За столом, склонившись над какими-то бумагами, сидел худощавый пожилой мужчина в белом халате. Оторвавшись от их изучения, он поднял голову и вопросительно посмотрел на вошедшего посетителя сквозь стёкла очков в изящной металлической оправе.

— Здравствуйте, разрешите войти? — промолвил посетитель.

— Да-да, здравствуйте, проходите, — ответил врач. Пациент подошёл к столу. — Присаживайтесь, пожалуйста. Что у вас?

— Да вот, доктор, похоже, осколок выходит, — ответил Николай, машинально положив ладонь правой руки за голову на шею.

— Ну-кас-с, ну-кас-с! — встрепенулся врач, проворно встав из-за стола и подойдя к нему, скомандовал: — Снимите рубашку, сейчас посмотрим, что у вас там.

Николай Дмитриевич, расстегнув пуговицы, осторожно снял рубашку. Врач, зайдя к нему за спину, увидев небольшую кровоточащую ранку, осторожно пальцами стал прощупывать вокруг неё, периодически спрашивая пациента: — Так беспокоит, а вот так? — тот, соответственно своим ощущениям, отвечал на его вопросы. Закончив осмотр, врач поинтересовался: — Я так полагаю, что это у вас с войны подарок остался? А как случилось, что он вдруг проявился?

— С войны, с сорок второго года. Из-за него столько лет по госпиталям отлёживался. Так и остался он при мне. А тут вот сейчас сынишку решил покатать на шее, осколок неожиданно и дал о себе знать.

— Да-с, интересный случай, интересный! Что же, будем делать небольшую операцию по извлечению инородца. Будем надеяться, что ничего опасного уже не будет, осколок, похоже, сам нашёл безопасный выход.

— Как, прямо сейчас, что ли?

— А вы, как-с думали, батенька? Сейчас и непременно сейчас же, пока он там ничего лишнего не натворил!

— Доктор, у дверей кабинета мой сынишка сидит. Как с ним-то?

— Ничего страшного, мы его на время куда-нибудь определим. Думаю, если осложнений не будет, то через часик — полтора отпустим вас домой. Пойдёмте, не будем терять время.

Спустя час отец с сыном вышли из больницы. Остановившись на крыльце, Николай Дмитриевич вынул из кармана носовой платок и, развернув его, показал сыну небольшой, размером с копеечную монету, только значительно толще, кусочек шершавого металла тёмно-бурого цвета, с тремя острыми углами.

— Вот, сынок, смотри. Этот маленький осколок много лет назад мог стоить мне жизни, а теперь станет моей реликвией.

Дима протянул руку за осколком, взяв его, с любопытством стал осматривать со всех сторон, потёр пальцем его шершавую поверхность, осторожно пощупал углы, потом, взвесив его на ладони, проронил:

— Тяжёленький, — и вернул его отцу.

***

Вот и наступил этот яркий, но едва уже сохраняющий тепло уходящего лета, день 1960-го, високосного года, когда Дима вместе со своей мамой, наконец, впервые ступил на заветную территорию полноправным её хозяином. Многоголосый школьный двор расцвёл яркими красками от обилия букетов цветов, которыми наполнили его многочисленные первоклашки. Девочки в коричневых платьицах с ослепительно белыми, заботливо отглаженными школьными фартуками, ажурными белыми воротничками и манжетами. Праздничный вид многих из них удачно дополняли банты, которые, как огромные экзотические бабочки, разместились на их головках или на косичках. Мальчики, как будто все из инкубатора, в одинаковой школьной форме, по случаю торжественности происходящего, умерив затаённую на время в них прыть, казались степенными петушками, мирно разгуливающими по многоликому двору. Родители первоклашек, преимущественно молодые женщины, по-праздничному ярко одетые, с ухоженными причёсками и лицами, опекали своих чад с новенькими, блестящими портфелями в руках. Учительницы сновали среди них, разыскивая своих подопечных, отмечали их в своих списках, давали наставления родителям по поводу дальнейшего распорядка дня. В результате их разъяснительной работы постепенно в ещё совсем недавно хаотичном движении стал выкристаллизовываться определённый порядок. К учительницам, ушедшим на площадку перед парадным крыльцом школы, стали подтягиваться школьники, в сопровождении своих родителей. Через некоторое время обширный школьный двор, за исключением площадки, опустел. На ней лицом к широкому парадному крыльцу здания школы, на некотором расстоянии от него выстроились стройные шеренги первоклашек, позади которых в небольшом отдалении стояли их родители. По обе стороны от крыльца выстроились небольшие, человек по десять в каждой, шеренги старшеклассников. В одной из них ученики в красных галстуках, в другой — с комсомольскими значками. С боков, по обе стороны площадки разместились остальные школьники. Наконец, раскрылись двери парадного входа, из которого вышла и разместилась на крыльце группа учителей и пионервожатых во главе с директором школы, серьёзным, каким ему и полагается быть, средних лет мужчиной в строгом тёмного цвета костюме, при галстуке. Не менее строгого вида, среднего возраста женщина, по всей видимости, завуч школы, объявила об открытии первой в этом учебном году торжественной школьной линейки по случаю начала нового учебного года и поздравления первоклассников. Началась череда выступлений. Выступали: директор, завуч, старшая пионервожатая, старейшая учительница начальных классов, лучшие ученики школы, представительница от родительского комитета. Все они поздравляли первоклассников со знаменательным для них днём, говорили много хороших слов о необходимости с самых первых дней учёбы с полной серьёзностью отнестись к этому очень важному и трудному занятию, давали советы и наставления. Когда все запланированные выступающие закончили свои приветствия, из парадного входа вышла пожилая женщина в синем халате со школьным медным колокольчиком, и заливисто прозвучал для первоклассников их долгожданный первый школьный звонок. После этого стройные ряды рассыпались и ученики, как будто неимоверно соскучившиеся за прошедшее лето по учёбе, уже не сдерживаясь, торопливо устремились к парадному входу в школьные классы.

Новоиспечённые первоклассники, по сравнению с другими учениками, на этот раз оказались самыми дисциплинированными. А как же могло быть иначе? Они ведь ещё не знали местонахождение своих будущих классов, поэтому, переждав, пока суета понемногу улеглась, последовали в школу за своими первыми учительницами. За ними направились родители.

В классе учительница рассадила учеников за парты по своему усмотрению. Так как свободных мест практически не осталось, родители вынуждены были довольствоваться стоячими местами по периметру класса, за исключением стороны, где размещалась школьная доска и стол учительницы. Когда все, наконец, заняли свои места, учительница, стоя у своего стола, осмотрела всех внимательным взглядом и произнесла:

— Здравствуйте, дети! — нестройным хором те ответили на приветствие. — Меня зовут Дарья Филипповна, я буду вашей учительницей первые четыре года обучения. Наш первый «б» класс расположен в этом помещении. А теперь давайте познакомимся. Я буду называть фамилию и имя, необходимо будет встать из-за парты и ответить — я. Всем понятно?

— Да-а-а, — опять нестройным хором ответили дети.

Учительница присела за свой стол, открыла новенький классный журнал и стала называть фамилии учеников. Каждый раз, внимательно посмотрев на вставшего ученика, чтобы запомнить его, она просила: «Садись», — прибавляя при этом имя очередного ученика.

Дима с нетерпением ожидал своей фамилии, а её всё не было и не было, он даже уже начал волноваться. «Не забыли ли меня?» — мысленно беспокоился он. Хотя ему уже менее чем через два месяца исполнялось восемь лет, он ещё даже не владел азбукой, поэтому откуда ему было знать, что в классном журнале ученики записаны в алфавитном порядке, соответственно, фамилия Снегирёв значилась во второй части списка…

Очередная фамилия, озвученная учительницей, застала его врасплох.

— Снегирёв Дима.

От неожиданности перехватило дыхание, он, с грохотом поднимаясь из-за парты, звонким фальцетом воскликнул:

— Здесь я!

Учительница внимательно посмотрела на него, и, улыбнувшись, промолвила:

— Садись, Дима.

Перекличка подходила к концу, он, как и другие ученики, во все глаза рассматривал учительницу лет двадцати двух от роду, стройную женщину в простеньком, но аккуратном платье. Чёрные кудрявые волосы небольшими локонами ниспадали на её хрупкие плечи. Тонкие черты лица, слегка украшенного веснушками, широко открытые глаза располагали к доверию. Наконец, первое знакомство закончилось. Учительница закрыла классный журнал, рассказала первоклашкам о распорядке и правилах поведения в школе, а затем объявила, что сегодня занятий в школе не будет. Попросила учеников выйти на школьный двор, но далеко не разбегаться, пока она с родителями не обговорит некоторые вопросы. Ещё раз попросила далеко не уходить и добавила, что когда закончит беседу с родителями, они всем классом сфотографируются на память. Дети, накопив изрядное количество нерастраченной энергии, с шумом устремились к выходу из класса, а затем выскочили из школьного здания во двор. Девочки объединились в стайки недалеко от входа, а мальчики небольшими группами стали обследовать территорию школьного двора.

Через некоторое время, видимо, помня о предстоящем фотографировании и не желая пропустить столь занимательное мероприятие, мальчики стали постепенно подтягиваться к исходному месту. Вскоре из здания стали выходить родители, за ними показалась учительница и, окинув взглядом площадку, направилась к ученикам. Рядом шагал неопределённого возраста, худощавый мужчина с чёрным беретом на голове, увешанный фотопринадлежностями. Подойдя к детям, он сразу взял инициативу в свои руки и повёл всех к длинной деревянной скамейке, в числе других вкопанной на дальней стороне школьного футбольного поля. Невдалеке за ней росли высокие, уже тронутые разноцветьем наступающей осени, раскидистые тополя. Фотограф, с присущей ему профессиональной увлечённостью, скомпоновал школьников в трёхрядную группу, усадив часть из них с учительницей посередине на скамейку, наиболее рослых поставил вплотную за ними, а оставшихся разместил на корточках впереди скамейки. Какое-то время он ещё переставлял местами отдельных школьников, периодически отходил назад, примериваясь видоискателем фотоаппарата, затем, видимо, уже довольный проведёнными расстановками, не забыв напоследок обратить внимание на птичку, которая по его убеждению должна вылететь из объектива, щёлкнул несколько раз затвором.

Попрощавшись наперебой с учительницей, дети направились к своим родителям, которые наблюдали за происходящим в сторонке, и все, не торопясь, стали расходиться по домам.

***

В начале учёбы Диме очень нравились занятия в школе, всё было необычно, каждый раз он для себя открывал что-то новое, интересное. Постепенно, однако, стал понимать, что это всё-таки не игра и требует определённых усилий, выдержки и терпения. Особенно ему не нравилось чистописание, уж больно кропотливое это было занятие, выводить карандашом в тетрадке в косую линию разного рода палочки, завитушки да не абы как, а чтобы всё правильно, симметрично, аккуратно и каждую из них целыми строчками! А потом, когда вместо карандаша стали писать чернилами, и вовсе начались сплошные мучения. То кляксу посадишь, то рукавом случайно заденешь и размажешь уже написанное, ну, прямо наказание сплошное! Какая уж тут аккуратность, самому противно смотреть на свою работу. Сначала хоть оценки не ставили, а потом в тетрадке стали появляться красные двойки, противные такие, жирные, он даже поначалу пытался их резинкой стирать, ничего не получалось кроме дырок на их месте. Хорошо, что хоть мама не часто заглядывала в его тетрадки, она прямо так ему и сказала в начале учёбы: «Сынок, я закончила пять классов и шестой коридор, поэтому плохой тебе помощник. Единственное, что могу посоветовать — учись хорошо, прилежно, в жизни это очень пригодится. Не ленись, и всё у тебя получится».

Дима сначала никак не мог понять, что это за шестой коридор такой мама заканчивала? Уже позже он понял иносказательный смысл этого выражения, посмеялся над своей недогадливостью, не лишний раз понял, что учиться-то действительно надо, чтобы хотя бы не попадать впросак в простых ситуациях. Понять-то он понял, но этого, увы, было недостаточно, напрягаться надо, отказывать себе в чём-то. Вот и сейчас, сидя дома над тетрадкой, размышлял:

«Мало того, что в школе всё это надоедает, а тут ещё эти домашние задания делать надо. Зимой проще. На улице мороз, ветер завывает, холодно, бр-р-р! Всё равно делать нечего. А в тёплое время? На улице друзья мяч гоняют или на промысел с рогатками вышли, да мало ли чего есть более интересного, чем корпеть над учебниками и тетрадками! Что там говорить, вон у тёти Маши с дядей Сашей из двадцатой квартиры телевизор появился, единственный во всём доме, интересный такой! Его то „комбайн“, то „квн“ называют. Так в нём всё есть: и радио, и пластинки, а главное — телеэкран! Интересно, вроде бы, сам небольшой, так перед ним линза большая, пузатая такая, наполненная прозрачной жидкостью, смотришь через неё и видишь изображение большое! Хозяева этой чудо-техники добрые, у них своих детей нет, хотя сами уже в возрасте, так они нас сами приглашают посмотреть телевизор, когда мы по коридору бегаем».

Он с тоской посмотрел в окно, потом на тетрадку, тяжело вздохнул и продолжил выполнять домашнее задание. Через полчаса терпение его иссякло, он сложил тетрадки и учебники в школьный портфель и вышел на улицу. Во дворе, как назло, друзей уже не было, побродил немного, заглянул в овраг и, никого не обнаружив, решил пойти в соседний квартал, где было несколько магазинов, почтамт и рынок. Он, как пошёл в школу, любил ходить по магазинам, разглядывал различные товары, цены на них. Память у него была очень хорошая, в ней без особого напряжения откладывалась довольно обширная информация по ценам на различные продовольственные и промышленные товары. Это достаточно быстро заметила его мама и нередко прибегала к его помощи, когда нужно было узнать цену на какой-нибудь товар.

Как-то, по случаю праздника в гости к маме пришли её подруги, все они были молодые, незамужние или разведённые, как и она сама. Решили устроить небольшой девичник, накрыли стол, сели праздновать. Дима в это время гулял во дворе дома, как раз под окнами комнаты играл в битки на спичечные этикетки. Игра распространённая и довольно простая, хотя и требовала определённой сноровки. Вырывалась небольшая ямка в земле, которая называлась котлом. В него участники игры клали этикетки в количестве по взаимной договорённости. Затем в порядке, установленном по жребию, каждый старался попасть своим круглым битком, отлитым из свинца, в котёл, в случае удачи забирал содержимое котла, и игра начиналась сначала. Если же первый игрок не попадал в котёл, то у следующего игрока был выбор: либо кидать в котёл, либо постараться «съесть» биток, не попавший в котёл. «Съесть» — это значит кинуть свой так, чтобы от него пальцами одной руки можно было дотянуться до края чужого, в этом случае хозяин «съеденного» битка должен был положить в котёл этикетки в количестве первоначального взноса. Если, при этом, биток бросающего игрока ещё задевал чужой, то его хозяин должен был положить в котёл удвоенное количество этикеток, а если накрывал другой, то в котёл нужно было положить утроенное количество этикеток. Игрок, который «съел» чужой биток, кидал ещё раз. Если его биток, попав в котёл, выскакивал оттуда и, при этом, оттуда вылетали этикетки, то игрок забирал их, теряя право кидать ещё. Его биток оставался на месте и кидал следующий игрок. Игра продолжалась до тех пор, пока чей-нибудь биток не оставался в котле, в этом случае игрок забирал все этикетки в нём. После этого всё начиналось сначала. Игра шла в полном разгаре, когда из раскрытого окна Дима услышал голос мамы, которая подзывала его. Он подошёл к окну, мама обратилась к одной из женщин, сидевших с ней за столом:

— Спрашивай, Сима.

— Димочка, скажи, пожалуйста, сколько стоит футляр для очков?

— Это, смотря какой. Кожаный или твёрдый? — солидным голосом уточнил он.

— Ну, твёрдый.

— Они тоже по-разному стоят.

— Какой ты щепетильный. Самый дешёвый сколько стоит?

— Сорок одна копейка, — почесав затылок, ответил Дима.

Тут уже другая женщина спросила:

— А сколько стоят ножницы? — затем, видимо, учитывая опыт предыдущей подруги, уточнила. — Самые дешёвые.

— Двадцать пять копеек, — выпалил он.

Следом посыпались другие вопросы, на которые подросток едва успевал отвечать.

— Вот, что я вам говорила, убедились? Все цены знает! — перебив очередной вопрос, с гордостью промолвила мама.

— Булгартером, наверно, будет, — коверкая слово, с уважением высказалась одна из женщин, сидящих за столом.

— А ну, вас! — услышав незнакомое слово, показавшееся ему обидным прозвищем, пробурчал Дима и, махнув рукой, побежал доигрывать прерванную игру.

***

Дима лежал дома на кровати. Сегодня в школу идти во вторую смену, он с утра, кое-как сделав домашние задания, убивал время. Вдруг в дверь настойчиво постучали, подросток нехотя поднялся с кровати и пошёл открывать дверь. Когда она распахнулась, мальчик увидел отца. Тот нетвёрдой походкой прошёл в комнату и, тяжело усевшись на край кровати, подозвав и усадив рядом с собой сына, начал пространный монолог про свою нескладную жизнь. Сын мало, что понимал в его бессвязной, пьяной речи, одно ему было только ясно, что папе очень тяжело и тот не знает, как ему теперь жить. Дима долго его слушал, не перебивая, но когда папа вдруг заплакал, сын, неожиданно для себя, почувствовав какую-то щемящую жалость, вдруг предложил:

— Папа, давай возвращайся к нам вместе с Колькой!

Отец на полуслове прервал свой, казалось, нескончаемый монолог, даже протрезвев, спросил:

— А как же мама, она согласна? — и посмотрел на сына.

— Ну, не знаю, — задумался ненадолго тот и продолжил. — Я с мамой поговорю, постараюсь её убедить, только ты не пей больше, пожалуйста, хорошо?

Отец поспешил ответить:

— Да я, да я… Ты не подумай, что… Я ведь это так, вообще-то я не пью, ну, то есть, не часто. Поговори сынок с мамой, мы, знаешь, как заживём вместе!

Они ещё беседовали какое-то время, говорил-то в основном отец. О том, что они будут делать, как будут вместе отдыхать летом в лесу, где он давно приметил хорошее место на чудном, богатом разными ягодами полуострове, на берегу небольшой речки, в которой они будут ловить рыбу.

Дима, вспомнив про школу, вскочил с кровати, поглядел на часы, стоявшие на этажерке, и, всплеснув худыми ручками, воскликнул:

— Ой, папа, мне в школу пора, надо ещё успеть добежать, не опоздать!

Он схватил портфель и выскочил из комнаты, следом за ним вышел отец. С трудом сохраняя равновесие, он нагнулся к нему, положив тяжёлые руки на его хрупкие плечи и поцеловав, проговорил:

— Ты, сынок, с мамой не забудь поговорить, хорошо? Ну, беги давай, — и выпрямился, снимая руки с его плеч.

Подросток, закрыв дверь на замок, побежал. Этот день в школе он провел рассеяно, разговор с отцом сильно взбудоражил его, он с нетерпением ждал окончания занятий. Время тянулось нестерпимо медленно, наконец, уроки закончились, и он вернулся домой.

***

Вечером, пока мама готовила ужин, сын ходил вокруг неё, мешался под ногами и всё никак не мог начать разговор. Наконец, мама сама не выдержала и начала разговор первой.

— Детка, что ты сегодня трёшься вокруг меня, на улицу не бежишь, что-нибудь случилось? В школе, что ли, неприятности? А ну-ка, говори!

— Да нет, в школе всё нормально, — лихорадочно соображая, с чего начать, ответил он, оттягивая время, и вдруг неожиданно выдохнул: — Папа сегодня приходил, — и замолчал.

— Ну, и что? Приходил и приходил, — безразличным тоном ответила мама, занимаясь своими делами.

— Пусть папа с Колькой к нам возвращаются, — выдавил сын с облегчением.

— Что-о-о? — с удивлением воскликнула она и внимательно посмотрела на него.

Тут Диму прорвало, и он торопливо заговорил:

— Мамочка, он так хочет к нам вернуться, плакал, мне так его жалко. Мамочка, ну, пожалуйста, пусть возвращается!

— Детка, он же нас бросил, ему было не жалко! Я столько слёз выплакала, а теперь мы его должны пожалеть? Нет, вот к кому ушёл, пусть там и живёт, мы как-нибудь обойдёмся без него! Видишь ли, тяжело ему стало. Пусть теперь он помучается, — в голосе мамы проскользнули злые металлические нотки.

— Мамочка, ну, прости его, пожалуйста, прошу тебя, — со слезами на глазах, теребя её за подол, всхлипывал сын.

Она растерялась.

— Не надо, не плачь, детка, — успокаивала она, теребя руками его шевелюру. Дима заплакал навзрыд. — Ну, ладно не расстраивайся, обещаю с ним поговорить. Хорошо, договорились? — смягчившись, тихо спросила она. Сын поднял на неё полные мольбы, широко открытые, пронзительно-зелёные, большие глаза. — Ну, всё, давай садиться за стол, пора ужинать, — предложила мать.

Молча, поели. На Диму свалилась какая-то усталость, он разделся и лёг спать, но долго не мог уснуть. Перед закрытыми глазами всплывали: густой-густой лес, загадочная речка, многочисленные стайки рыб, слышался гомон птиц. Под эти видения он и уснул незаметно.

***

Через неделю комната Снегирёвых наполнилась суетой. Рядом с привычным для взора вещевым комодом появился большой деревянный сундук. Когда Дима первый раз увидел его содержимое, сознание охватил уважительный трепет. Такого количества всевозможных столярных и слесарных инструментов он никогда и нигде ещё не видел. Здесь было столько всего необычного, можно сказать, изящного, даже в школьной мастерской не было такого многообразия инструментов. Каждый из них имел своё, строго определённое ему место — ячейку. Они были продумано сделаны, как в самом сундуке, так и на внутренней стороне его верхней крышки, таким образом, что при необходимости можно было без труда, не теряя лишнего времени, достать нужный инструмент, не перекладывая и даже не затрагивая другие. Рядом с сундуком стоял небольшой, плоский ящик, сработанный из дерева. Если откинуть верхнюю крышку и лицевую стенку, то взору открывались ряды ниспадающих ступеней с многочисленными ячейками, заполненными разноцветными тубами масляных художественных красок. По обе стороны от них размещались вертикальные пеналы, в которых уместились художественные кисти различного калибра. Внутренняя поверхность лицевой стенки, когда она откидывалась, выполняла роль палитры для смешивания красок. На задней стенке свисали заплечные лямки из толстого грубого брезента.

Появились в доме и музыкальные инструменты: гармошка, баян, аккордеон, кожаные меха которых источали дразнящий запах, сверкали перламутром многочисленные кнопки и клавиши. Нашла своё место на стене семиструнная гитара.

Когда вечерами папа брал в руки какой-нибудь музыкальный инструмент, комната наполнялась волшебными мелодиями. Играл он виртуозно, одинаково хорошо ему удавались, как незатейливые народные, так и другие мелодии. Особенно необычно было слышать в его исполнении на гитаре классические произведения, например, такие, как «Полонез Огинского».

Музыкальные инструменты магически притягивали к себе, возникало непреодолимое желание потрогать, погладить их и поиграть! Казалось, чего проще, нажимай на кнопки и клавиши, растягивай меха или перебирай пальцами струны, как это свободно, даже не глядя на руки, делает папа. Но, когда, с его великодушного разрешения, а порой и без спроса, Дима с вожделением, беря в руки какой-нибудь инструмент, пытался выжать из него какое-нибудь подобие мелодии, неизменно получалось несуразное рычание, визжание, бренчание — в общем, какофония какая-то, ничего общего не имеющая с музыкой. После очередной неудачи подросток огорчённо вздыхал, ставил на место инструмент и на несколько дней охладевал к нему. Отец только посмеивался над детьми, наблюдая за их бестолковыми потугами, но однажды вдруг предложил обучить игре на любом музыкальном инструменте, какой выберет каждый из них сам. Мама изъявила желание научиться играть на гитаре, Коля — на мандолине, а Дима — на балалайке.

Каждый выбрал инструмент из каких-то своих соображений. Димин выбор объяснялся просто. Всего три струны, инструмент небольшой, чего проще! Были куплены недостающие мандолина и балалайка, все приступили к освоению музыкальной грамоты. Теперь по вечерам все дружно усаживались со своими инструментами и под руководством главы семейства старались выводить нотные звуки. Очень быстро Дима понял, что с налёту эту технику не осилить. Пальцы на грифе балалайки белели и немели от прижимных усилий, их подушечки горели от струн. Тем не менее, вместо ожидаемого звонкого звука получалось какое-то глухое бренчание, даже не бренчание, а какой-то утробно противный, дребезжащий звук. Раньше всех к занятиям охладела мама. Если сначала она добросовестно старалась выполнять указания и с прилежанием каждый вечер осваивала технику игры, то чем дальше, тем реже брала в руки гитару. Потом и вовсе, по-видимому, решив, что такое титаническое упорство достойно лучшего применения, уже и не делала попыток возобновить занятия. Впрочем, у неё и без этого вполне хватало домашних, более насущных хлопот.

Братья долго не сдавались. С горем пополам осилив нотную грамоту, они даже научились кое-как играть одну песенку и по вечерам старательно дуэтом выводили: «Во саду ли, в огороде…» На большее их не хватило и они постепенно забросили изнурительные для них занятия. Дима перекинулся, было, на аккордеон. При игре на нём не было необходимости мучить пальцы. У него даже через некоторое время стало получаться что-то наподобие музыки, но, когда дошло дело до аккордов, пальцы упорно не могли взять нужную комбинацию, и он счёл за благо прекратить бесперспективные занятия. Окончательно заброшенные музыкальные инструменты немым укором напоминали о позорной капитуляции горе-учеников, а им самим оставалось довольствоваться ролью слушателей, когда тот или иной инструмент брал в руки отец семейства.

***

1961-ый год ознаменовался двумя серьёзными событиями. Одно из них — денежная реформа, которая взбудоражила всю страну, особенно много эмоций, и не только их, она вызвала у детей. Те, кто постарше и сообразительней, не в лучшем понимании этого слова, воспользовались ею, отнюдь, не в бескорыстных целях. Тактика их поведения не отличалась особым изощрением. Увидев у младших ребятишек, например, новенькую двадцатикопеечную монету, новоявленный Остап Бендер предлагал обменять её на рубль старого образца. Не осознавая подвоха, малыш нередко соглашался на далеко не равноценный обмен. Эта сделка стоила ему горючих слёз, когда оказывалось, что рубля не хватало на любимое мороженное или на билет в кино. Нередко такие неравноценные обмены заканчивались нешуточными потасовками среди детей и даже ссорами родителей конфликтующих сторон.

В результате денежной реформы советский рубль потяжелел в десять раз и обогнал американский доллар, что немедленно было обыграно в сатирическом журнале «Крокодил», на обложке которого возмужавший советский рубль уверенно давал пинка испуганному американскому доллару. Когда хождение дореформенных денег было прекращено, ещё долгое время на улице можно было увидеть россыпи старых невостребованных монет, а мальчишки нередко успешно подкладывали их кондукторам в автобусах или подслеповатым старушкам, продающим семечки.

Второе знаменательное событие — запуск первого в мире космонавта на околоземную орбиту, ворвалось в анналы великих достижений мирового значения.

В этот солнечный весенний день братья с отцом возвращались с рыбалки. Они поднимались на высокий берег Болдина — широкого русла Оби под Барнаулом. В этом месте левый берег реки, как огромная гряда возвышается над водной гладью. Тропа, петляя, бежит вверх почти километр по крутому склону. Когда половина пути была уже позади, сверху из радиорепродуктора донёсся раскатистый голос знаменитого Левитана:

«Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! 12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник „Восток“ с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника „Восток“ является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич…»

Дима, ещё до конца не осознав смысл произошедшего события, остановился и вопросительно посмотрел на отца. Репродуктор продолжал торжественно греметь голосом Левитана, Дима смотрел на отца и увидел, как наполняется восторгом его лицо. Наконец, отец, бросив на землю удочки, подхватил его на руки, высоко поднял вверх и радостно воскликнул: «Дети, вы понимаете, что произошло вы понимаете?! Наши в космосе, первые в космосе!» Они с восторгом закричали, Коля запрыгал на месте, широко размахивая руками. Отец опустил сына на землю, подхватил удочки и они, уже не чувствуя усталости, которая как будто растворилась куда-то, с удвоенной энергией поспешили наверх.

Пока они добирались до дома, в автобусе у многих пассажиров светились радостью лица, все обсуждали неожиданную новость, разговоры не смолкали всю дорогу. По радио, на время, заслонив все остальное, почти беспрерывно обсуждалось свершившееся уникальное событие.

Когда Дима пришёл в школу, первое, что увидел — это огромную стенгазету, посвящённую первому полёту человека в космос. На учебном фронте у него, между тем, дела пошли хорошо и даже очень хорошо. Если в первом полугодии первого класса ему приходилось довольствоваться в основном тройками, то уже четвёртую четверть закончил без троек, то есть вышел в ударники, как тогда называли таких учеников. Со второго класса он и вовсе вышел в круглые отличники, его одним из первых в классе приняли в октябрята и стали ставить в пример другим ученикам, что, конечно, льстило детскому самолюбию.

***

Николай Дмитриевич решил построить для хозяйственных нужд приличный сарай. Хозяйственная постройка у Снегирёвых вообще-то уже имелась, но была совсем небольшой, притулилась на самом краю оврага, подобравшегося к ней вплотную за несколько лет. К тому же, этот сарай использовала для своих нужд соседка, проживающая напротив их комнаты. Она была одинокой женщиной средних лет, внушительно полной. На месте правой ноги, начиная с места повыше колена, у неё был простенький, конусообразный деревянный протез. Женщина была добрая и ласковая с детьми. Время от времени дарила Катерине простенькую одежду для детворы. Тётя Рая была хорошей портнихой, выполняла заказы для желающих что-нибудь сшить или просто обновить. Эти заказы были для неё неплохим подспорьем к небольшой пенсии по инвалидности. Приторговывала потихоньку она и самогоном, который гнала из бражки, настоянной на сушёных черносливах. Однажды жертвой отходов от бражки, выброшенных ею в овраг, стал петух, наклевавшийся их. Начисто потеряв ориентацию после хмельной закуски, он выписывал невероятные кренделя, бегая по двору, пугая кур из своего гарема, и даже кидался на беспризорных собак, попадавшихся на его пути. Те предпочитали не связываться с хмельным забиякой и, ворчливо огрызаясь, сторонились его. В конце концов, видимо, окончательно захмелев, он свалился у одного из сараев и уснул мертвецким сном. Для жильцов дома, включая Колю и Диму, по мере сил помогавших отцу строить новый сарай, в этот день распоясавшийся петух сотворил бесплатное и очень юморное представление.

Сарай, профессионально возведённый отцом по всем правилам строительного искусства из добротных деревянных щитов, выгодно выделялся на фоне окружающих его построек. При этом, Николай Дмитриевич, всегда отличавшийся щепетильной честностью, строительные материалы приобрёл недёшево у частных лиц, не подумав использовать немалые свои служебные возможности прораба крупного строительного треста. Даже достаточно внушительный погреб внутри сарая он вырыл и оборудовал собственными руками, если не считать толики помощи на подхвате своих сыновей. Вокруг стройки постоянно крутился Трезор уже преклонного возраста, удивительно умный и добродушный пёс — небольшая дворняжка огненно рыжей масти. Удивительно было наблюдать полную идиллию, когда он ел из одной тарелки одновременно с дымчато-полосатой кошкой.

Однажды Дима из открытого окна комнаты наблюдал забавную картину. Во двор заехала грузовая машина с будкой на месте кузова. Трезор в это время спокойно прогуливался по двору. Машина остановилась, из кабины вышли двое мужчин с большими сачками в руках. Специалисты по отлову бродячих собак и кошек направились в сторону Трезора. Заметив преследователей, тот остановился и сел, повернувшись головой в их сторону. Мужчины подошли к нему уже совсем близко и, видимо, уже предвкушали лёгкую добычу, но не тут-то было! Пёс, как бы нехотя, встал и, не торопясь, засеменил в сторону сараев, но, пробежав немного, остановился и вновь сел. Такая процедура повторилась несколько раз, пока собака не скрылась в нешироком проходе между рядами сараев. Обозлённые таким издевательством охотники, видимо, решили обязательно изловить наглеца и разделились. Один из них пошёл следом за собакой, другой решил обогнуть сараи с противоположной стороны и перекрыть псу путь выхода. Все участники занимательного действа на некоторое время выпали из поля зрения Димы. Вдруг он неожиданно увидел огненно-рыжего Трезора, бегущего по крышам длинного ряда сараев в сторону дома, за ним с сачком в руке бежал один из преследователей, вдруг последний неожиданно исчез, вероятно, провалился. Пёс, благополучно достигнув края сараев, спрыгнул, пробежал немного по земле, остановился и сел, повернувшись мордой в сторону преследователей, которые показались в проходе, один из них сильно хромал. Увидев сидящую впереди злополучную собаку, они смачно выругались, один из них кинул в сторону неуловимого пса камень, подвернувшийся под руку, но промахнулся. Трезор продолжал сидеть, как изваяние. Горе-специалисты, махнув рукой на неуловимого пса, сели в машину и укатили, не солоно хлебавши. Трезор продолжил свою прогулку по опустевшему двору. Этот удивительно умный пёс был неистощимым выдумщиком на неожиданные представления и не раз доставлял удовольствие наблюдать за ним, жаль только, что недолог собачий век. Наступил конец и его жизни, он сдох тихо во сне, так и не проснувшись однажды. Дети очень переживали потерю верного друга. Вскоре отец на радость им принёс домой щенка. Это был забавный карапуз, стоячие уши и достаточно мощные передние лапы выдавали в нём, если и не совсем чистопородного пса, то никак не дворняжку. Отец сказал детям, что это восточно-европейская овчарка, собаке дали кличку Верный. Он рос быстро, что было не мудрено, аппетит у него был потрясающий! Через год забавный щенок превратился в рослого, красивого пса. Хорошо ещё, что мама работала в столовой, дети регулярно ходили к ней с восьмилитровым бидоном и возвращались домой с отборными отходами пищи, оставленной посетителями столовой. Держать дальше выросшего пса в комнате Катерина категорически не разрешила, дети собственноручно смастерили у сарая просторную будку, настолько просторную, что сами вместе с собакой помещались в ней. Однажды, когда Дима сидел вместе с Верным в конуре, вдруг обратил внимание, что на губах раскрытой пасти собаки имеются какие-то непонятные образования. Они были чем-то похожи на бородавки, такие же на вид постоянно образовывались на его собственных руках и ногах. Дима решил удалить их, сбегал домой за маминым пинцетом и принялся методически выщипывать непонятные образования. Верному эта процедура явно не нравилась, его губы изрядно кровоточили, и он, не выдержав такой экзекуции, сбежал из будки от новоявленного ветеринара. Откуда было знать Диме, что он выщипывал, отнюдь, не бородавки, а вкусовые рецепторы собаки! Хорошо ещё, что в результате этой болезненной для собаки процедуры, Верный не покусал его, да, и сам подросток, слава Богу, уже больше не возобновлял попыток закончить неприятную для собаки экзекуцию.

***

В доме, где жили братья, поселился пожилой мужчина, он был инвалидом, на месте одной из ног он носил деревянный протез. У него была собственная машина — горбатый «Запорожец». Это было огромным событием для детей, да, наверно, не только для них. Личная машина была редким явлением по тем временам. Кроме того, у инвалида была огромная собака непонятной породы. По внешнему виду она напоминала овчарку, но по величине просто несопоставима даже с довольно рослым Верным. Это был удивительно спокойный пёс, он разгуливал по двору, не обращая ни на кого внимания. Другие собаки, попадавшиеся на его пути, увидев такую громадину, истошно визжа и поджав хвосты, стремительно уносились прочь от неё. Дети сначала почтительно сторонились не в меру рослой собаки, но затем, постепенно осмелев, стали заигрывать с ней, пёс снисходительно принимал ласки. Дети постоянно донимали его, пытаясь покататься верхом, и так надоели ему, что тот стал сам сторониться их. На ночь хозяин оставлял собаку в «Запорожце», который стоял во дворе дома, она с трудом помещалась в нём.

Однажды утром все стали свидетелями забавного представления. Когда хозяин открыл дверь машины, находившиеся рядом зеваки увидели за рулём испуганного молодого человека, сзади над ним нависла огромная голова собаки. Что испытал незадачливый воришка ночью в компании с таким монстром, известно только ему самому. Когда хозяин вызволил его из добровольного плена, молодой человек имел жалкий вид. Испуганный до бледноты на лице, в мокрых брюках и с крайне неприятным запахом, исходившим от него, он даже не пытался оправдываться, только дрожащим голосом просил не выпускать из машины собаку. Хозяин пожалел молодого человека и отпустил его с миром, решив, что тот и так достаточно наказан ночным сообществом с грозным псом.

К инвалиду не один раз приходили сотрудники милиции с предложением продать им удивительного пса, тот неизменно отказывал, о чём, наверно, пожалел, когда однажды собаку застрелили из ружья во время мирной прогулки пса на пустыре за оврагом, на котором к этому времени разрасталось стихийное строительство частных домов. Чего только не предпринимали местные власти, чтобы прекратить самовольное строительство, но застройщикам просто негде было жить, и они продолжали возводить строения. Постройки сносили бульдозерами, но люди, обивая пороги различных инстанций, продолжали строить, чиновники не сдавались. Наконец, власть имущие, устав от бесконечных тяжеб и жалоб, приняли решение, что дома со сложенной печью и трубой сносу не подлежат. Люди нашли ответный ход, строительство начиналось с кладки печи и трубы. Власти, наконец, смирились и узаконили строительство, после чего дома на пустыре стали расти, как грибы после дождя, а жителям близлежащих многоквартирных домов скоро пришлось разбивать свои огороды уже за застроенным пустырём, который в простонародье окрестили Нахаловкой.

***

От общения с беспризорными кошками у братьев на головах образовались стригущие лишаи. В больнице их постригли наголо и провели медицинское облучение, а затем начались большие неприятности, когда их головы стали намазывать йодом. Едкая жидкость жгла невыносимо, детям после каждой процедуры приходилось бегать по двору, чтобы обтекающий во время бега воздух хоть немного приглушал острое жжение. Однако это были цветочки, по крайней мере, для Коли. Как-то, когда ещё не был окончен курс лечения, братья вместе с друзьями по двору пошли купаться на Обь. Дима ещё плохо умел плавать, поэтому он не рискнул купаться в этой глубокой с быстрым течением реке и ограничился тем, что бродил по колено в воде на мелководье. Старший же брат купался, нырял с удовольствием и поплатился за это.

На следующий день после злополучного купания в реке у него по всей остриженной части головы стали образовываться крупные шишки, которые, вызрев, стали прорываться гноем. Голову стали покрывать мазью и забинтовывать. Когда периодически снимали прилипшие бинты, для Коли начинались настоящие мучения, от боли он жутко кричал, а отец, снимая повязку, приговаривал: «Терпи, казак, атаманом будешь!»

Младший брат с содроганием наблюдал за ужасно болезненной процедурой и благодарил Бога, что его миновала такая участь. После всех этих мучений Коля возненавидел беспризорных кошек так, что все его последующие встречи с ними заканчивались для бедных животных трагедией. Долгое ещё время, завидев Колю, кошки, стремглав, с ужасом в глазах убегали от него. Они получили передышку от преследования, когда отец вместе со своими сыновьями, захватив с собой Верного, на целый месяц уехали отдыхать в Бобровку.

***

Путешествие до места отдыха было приятным и увлекательным. Началось оно необычной прогулкой на теплоходе — речном трамвае по полноводному руслу Оби и продолжалось более двух часов. Братья впервые в жизни испытали такое удовольствие. Сначала они обосновались на нижней палубе, и с удовольствием наблюдали через иллюминаторы за проплывающими мимо необычными картинами меняющихся пейзажей. Усидели на нижней палубе они недолго, при встрече с первым речным судном, взяв с собой Верного, выбежали на верхнюю палубу и уже с неё не спускались до прибытия в конечный пункт водного путешествия. Свежий речной воздух в летний день приятно освежал. При сближении на встречных курсах, речные суда приветствовали друг друга протяжными гудками. С проходящих мимо теплоходов доносились музыка и песни, пассажиры противоположных сторон взмахами рук приветствовали друг друга, особенно впечатляющими были встречи с крупными многопалубными теплоходами, заполненными многочисленными пассажирами на палубах, и трудягами-буксирами, за которыми тянулся внушительный шлейф увязанных плотов из брёвен.

Пологие берега сменялись высокими обрывами с группами деревьев и зарослями кустарника, которые порой отчаянно цеплялись корнями за ускользающую от многочисленных подмываний кромку берега. Время от времени на пологих берегах появлялись многочисленные стада крупнорогатого скота и отары овец. Нередко встречались рыбаки на лодках или на кромке берега. Иногда речной трамвай после продолжительного гудка пришвартовывался к очередной пристани у населённых пунктов. Пассажиры теплохода, прибывшие на место, сходили на берег, на смену им на палубу поднимались другие. Речной трамвай, отшвартовавшись, издавал гудок и продолжал свой намеченный путь. При подходе к очередной пристани с нижней палубы к братьям поднялся отец, известив, что здесь им нужно сходить на берег. Захватив с нижней палубы багаж и велосипед, направились к месту схода. Речной трамвай, издав традиционный гудок, причалил к пристани Бобровка. Николай Дмитриевич с детьми и собакой сошли на берег. Отец, закрепив на велосипеде багаж, направился с ним по неширокой грунтовой дороге, которая с небольшим подъёмом бежала в расположившуюся невдалеке деревню. В центральной её части глава семейства остановился у небольшого сельского магазина, оставив детей на улице, вошёл в продмаг и вскоре вышел с несколькими буханками белого хлеба, которые, в отличие от городского «кирпича», были раза в полтора больших размеров, верхняя часть буханки выглядела пышнее и привлекательней. Когда Дима взял в руки отрезанный отцом ломоть хлеба, то обратил внимание на непривычно крупную его ноздреватость, а, попробовав, ощутил кисловатый привкус свежеиспеченного деревенского хлеба.

Когда селение осталось далеко позади, Николай Дмитриевич немного ускорил ход велосипеда, пришлось прибавить и детям, чтобы не отстать. Верный, сильно натянув поводок, устремился вдогонку за велосипедом. Коля, не в силах уже сдерживать его предоставил ему свободу. Верный рванулся вперёд, обогнал велосипед, пробежал далеко по дороге, внезапно остановился, посмотрел назад, свернул в сторону соснового бора, вплотную обступившего дорогу с обеих сторон, и скрылся из виду. Через некоторое время он также внезапно, выскочив из леса, но уже позади путников, догнал, затем обогнал их. Заметив водную гладь старицы недалеко от дороги, пёс устремился к ней, с разбегу влетел в водоём, подняв разлетевшиеся в стороны брызги, стал жадно лакать живительную влагу. Утолив жажду, выскочил из старицы, интенсивно отряхнулся от воды и кинулся догонять ушедших вперёд хозяев. Внезапно Николай Дмитриевич остановился, слез с велосипеда, подождал, пока подтянутся дети, и сошёл с дороги в лес, ведя велосипед рядом с собой. Они шли едва заметной тропой сначала по сосновому бору, который затем плавно перешёл в смешанный лес с многочисленными, густыми кустарниками малины, смородины; нередко на пути попадались деревья черёмухи с раскидистыми ветвями, прогнувшимися от тяжести многочисленных ягод. Лес жил своей привычной жизнью, полной запахов, многоголосий птиц и лесных зверьков. Верный, обезумев от дразнящих лесных запахов, носился кругами между деревьями и кустарниками, вспугивая затаившуюся живность. С лаем, переходящим в восторженный визг, кинулся он за полосатым бурундуком, стремительно взлетевшего от него по стволу сосны и замершего на безопасном расстоянии. Пёс не унимался, подпрыгивая на задних лапах, царапал когтями передних лап по стволу дерева и отчаянно лаял, задрав вверх полуоткрытую зубастую пасть.

Спустя два — три часа после схода на пристань, путешественники, наконец-то, прибыли на место назначения. Оно располагалось в глубине смешанного леса, куда, казалось, не ступала нога человека. Излучина небольшой лесной речки образовывала довольно внушительный полуостров, на котором лес подступал к самому краю обрывистого берега. Недалеко от берега, нарушая идиллию необитаемых человеком мест, полусферой возвышался рукотворный шатёр, покрытый зелёным брезентом. Этот шатёр Николай Дмитриевич соорудил заранее, использовав в качестве каркаса два небольших ореховых дерева, удачно подошедших для этой цели. Наклоненные и привязанные друг к другу их раскидистые кроны после удаления лишних ветвей образовали необходимую конструкцию, поверх которой был натянут брезент. Верный первый ознакомился с внутренней частью шатра и, по-видимому, убедившись, что хозяева намерены здесь остановиться, неспешно побежал обследовать близлежащую территорию. Глава семейства стал разбирать привезённый багаж, послав детей заготовить для костра сухой валежник. Пока он обустраивал внутреннюю часть шатра привезёнными вещами, дети натаскали большую кучу хвороста. Отец развёл костёр в оборудованном месте и повесил над огнем котелок с водой, принесённой из речки. Вскоре обед из пшеничной каши, заправленной салом, был готов. Дети с удовольствием накинулись на аппетитную, пахнущую дымком костра кашу, поглощая, при этом, вкусный деревенский хлеб. Когда они управились с кашей, уже был готов чай из свежих смородиновых листьев, сорванных с кустов, в изобилии здесь произраставших. Напиток получился душистый с необычайным привкусом. Верный, изрядно набегавшись по окрестностям, до блеска вылизал свою большую миску с кашей. Покончив с обедом, дети отправились осматривать близлежащие окрестности, а отец, смастерив удочки, пошёл на речку. Разгуливая по полуострову и вдоволь налакомившись лесными ягодами, братья спустились к реке, прогуливаясь вдоль берега, наткнулись на отца, увлечённого рыбалкой. К этому времени в ведре у него плескалась разнорыбица, заполнив его уже до половины. Здесь были: усатые пескари продолговатого вида, сверху зеленовато-бурого, с боков серебристого цвета с тёмными крапинками; краснопёрки с ярко-красными плавниками, высокими боками желтовато-золотистого отлива, коричневато-зелеными спинками и оранжевыми глазками; чебаки, внешне похожие на краснопёрку красноватыми нижними плавниками, но с не столь высокими серебристыми боками, тёмными спинками и такими же спинными плавниками; зеленовато-полосатые окуни с острыми спинными и красными нижними плавниками. На их фоне, небольшая стреловидная щучка выглядела сравнительно крупной рыбиной. Дети, с восторгом рассматривая улов, бросая односложные реплики, невольно поднимали шум в неподходящем для этого месте. Отец недовольный поднятой шумихой, тихо бросил им: «Так, посмотрели? И довольно. Отойдите по течению дальше, марш отсюда!

Дети притихли и пошли вниз по течению. Следом за ними увязался Верный. Пройдя метров двести, они остановились, сняли нехитрую одежду и стали резвиться в речке. Верный крутился возле них, нарезая круги на воде, подплывая к ним, царапался когтями передних лап. Мальчишки отгоняли его, брызгали в его голову водой, черпая её ладошками. Пёс фыркал, отплывал в сторону, а, улучшив момент, возвращался, и всё повторялось вновь. День был солнечный, жаркий. Из освежающей речной воды не хотелось выходить. Вдруг Дима почувствовал на боку внезапный острый укол. Он машинально хлопнул по месту укуса ладошкой и ощутил что-то под пальцами. Осторожно, стараясь не упустить это «что-то», он, сжав кулачок, поднёс его к своему лицу и начал разжимать перед собой.

— У-у-у, вот это муха, огромная какая, мохнатая, а глазища-а-а!

— Это слепень, — авторитетно заявил брат и, усмехнувшись, спросил участливо: — Больно?

— А то, — болезненно сморщившись, ответил тот и, потрогав пальцами руки место укуса, воскликнул: — Гля, какой шишак вскочил.

Коля, забрав у брата слепня, оторвал полосатое брюшко, поднёс его к своим губам и стал потихоньку посасывать.

— Фу, ты чего это? Такую гадость…, — сморщив нос, брезгливо проговорил братишка.

— Сам ты гадость, знаешь, сладенькое, как мёд, — парировал тот и кинул останки слепня в речку.

Не успели они проплыть по течению и нескольких метров, как на их месте случился всплеск, после чего на водной глади остались лишь расходящиеся круги. В это время над их мокрыми спинами закружили несколько прилетевших сородичей исчезнувшей мухи. Братья, отмахиваясь от них руками, поднимая брызги воды, побежали к берегу и стали быстро одеваться.

— Ну, их, пойдём лучше в шалаше посидим, — одеваясь, предложил Коля.

— Угу, — согласился брат.

В это время из речки выбрался Верный и, подбежав к ним, стал отряхиваться, окатывая их брызгами воды с ног до головы. «Верный, пошёл отсюда!» — отчаянными возгласами, размахивая руками, гнали они его от себя и, наконец, кое-как одевшись, побежали к шалашу. В нём после полуденного зноя было прохладно и уютно. Братья кувыркались на мягкой подстилке, за этим занятием их и застал вернувшийся с рыбалки отец.

Вскоре, весело потрескивая, заплясал языками пламени костёр. Николай Дмитриевич повесил над ним котелок с речной водой. Пока она кипятилась, отец принялся за приготовление ухи на ужин. Почистил несколько картофелин, две головки лука, небольшую морковку. Мелко порезал лук, морковку, петрушку; картофелины разрезал на четыре части. Всё это заложил в подсоленный кипяток, добавил партию неочищенной мелкой рыбёшки. Минут через двадцать выловил рыбу из котелка с бурлящим наваристым бульоном, отправив её в другую ёмкость для собаки. Снял пену, положил несколько лавровых листьев, петрушку, несколько горошин чёрного перца. Прокипятив бульон минут пять и, подкинув в костёр пищу для спадающего огня, опустил в котелок вторую партию рыбы, уже вычищенную и крупно порезанную. Минут через пятнадцать, подсыпав петрушку и укроп, снял котелок с огня, закрыл его крышкой и поставил на землю немного настояться. Уха получилась ароматная, аппетитная и вскоре совместными усилиями была подчистую поглощена.

День за днём пролетало время добровольного лесного отшельничества, насыщенное повседневными вылазками братьев в окрестности разбитого лагеря. Временами отец на своём велосипеде отлучался в деревню для восполнения иссякших запасов продовольствия. Дети, загоревшие, жизнерадостные целыми днями пропадали либо на речке, купаясь, либо, исследуя многочисленные колонии речных куликов, разместившихся в гнёздах-норах по обрывистым берегам. Бродили в различных уголках леса, лазая по деревьям и продираясь по кустам, поглощая до оскомины во рту ароматные лесные ягоды. В сырых впадинах лесного массива братья обнаружили густые заросли громадных папоротников, из толстых полых стеблей которых они наловчились делать насосы и, набирая ими речную воду, с восторгом устраивали водяные перестрелки между собой, а то изобильно поливали упругими струями Верного. Бедному псу до того надоели эти водные процедуры, что он, завидев озорных охотников с насосами в руках наперевес, недовольно ворча, пускался от них наутёк.

***

К великому сожалению братьев, наступил день, когда их лесная эпопея подошла к концу. Покинув насиженное место в глухом лесу, они с отцом отправились домой, в город.

Проходя деревню, отец неожиданно для детей завернул в один из дворов, судя по разговорам отца с хозяевами подворья, гостей здесь ждали. Братья и не подозревали, какой сюрприз им приготовил отец вместе с хозяевами дома. В избе в разгар лета издавала жар большая русская печь.

— Ну что, пострелы, купаться будем? — неожиданно предложил подросткам хозяин дома и продолжил, хитро подмигнув. — В печке когда-нибудь купались?

— В пе-е-чке?! — недоумённо взглянув друг на друга, ожидая какого-то подвоха, хором переспросили братья.

— Давайте раздевайтесь шустрее, да полезайте в печь, — скомандовал хозяин и открыл большую металлическую заслонку, за которой перед их взором открылось жерло печи, пол которой был застлан соломой. Раздевшись, братья в нерешительности переминались с ноги на ногу. Хозяин уверенно подсадил их одного за другим к зияющему проёму. Подростки осторожно, стараясь не задеть края входа, ползком проследовали вовнутрь печи, уселись на корточки и с интересом стали осматривать ограниченное пространство. Внутри печи было не очень комфортно, но вполне достаточно места для них обоих, чтобы не мешать друг другу, не задеть стены и свод, прокопчённые до черноты. Первым впечатлением было, что они находятся в парной бане, разморенная солома под ногами источала специфический кисловато-сладковатый привкус. Рядом стояли две деревянные шайки, наполненные умеренно горячей водой. Около них лежали кусок мыла и мочалка. Быстро освоившись в столь необычной обстановке, братья приступили к водным процедурам, тем паче, что достаточно жаркая атмосфера в печи располагала к этому. Закончив купаться, они, раскрасневшиеся и пропахшие разопревшей соломой, вылезли из печи. К этому времени их уже ждал накрытый стол. Подкрепившись у гостеприимных хозяев, гости попрощались с ними и вскоре уже отчаливали на речном трамвае от пристани.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Талисман предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я