Избранные произведения в 2-х томах. Том I. Трилогия о Фрэнке Брауне

Ганс Гейнц Эверс

Впервые в России представлена публикация знаменитой «вампирской саги» Ганса Эверса целиком и полностью в одной электронной книге. В первом романе «Ученик пророка или Охотники за дьяволом», мы встречаемся с Фрэнком Брауном в образе циничного ницшеанца, поставившего своего рода эксперимент над прихожанами высокогорной общины в Итальянских Альпах. В этом романе новоявленный пророк-американец жадно впитывает наставления своего новоявленного гуру, который в итоге обретает свой нравственный крах.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 7. Вон из Валь-ди-Скодра

Фрэнк Браун взглянул на измятую постель. Он чувствовал, что уснуть ему больше не удастся.

Машинально натянул на себя платье и спустился с лестницы.

«Куда же идти? Все равно, лишь бы вон из Валь-ди-Скодра».

Войдя в комнату хозяина, он оставил записку: «Я ушел в город», — и решил уйти немедленно, хоть пешком, только бы поскорее отсюда. За вещами можно будет послать когда угодно.

Фрэнк Браун тяжело вздохнул и вышел на дорогу; вскоре он заметил, что сбился с пути: он шел по направленно к Чимее, и ему следовало повернуть обратно. Но ему не хотелось возвращаться.

«В таком случае, я пойду в Чимею», — подумал он и шел все вперёд, не оглядываясь. Так он шел несколько часов, то карабкаясь по утесам, то спускаясь в долины. Его лихорадило, ноги болели, при каждом вздохе кололо в груди, но отдохнуть он не мог.

Наступили сумерки; Фрэнк Браун решил сделать последнее усилие и, измученный, продрогший, побежал. Когда уже совсем стемнело, Фрэнк сел на камень и решил дальше не идти.

«Все равно, — подумал он, — буду ли я сидеть здесь или буду бежать. Быть может, кто-нибудь придет сюда».

Далеко внизу он услыхал звон колокольчиков: то паслись коровы.

«Нужно спуститься вниз; да — нужно спуститься» — повторял он сквозь зубы.

Он пошел, но ноги с трудом повиновались ему. Наконец, вблизи показались огоньки. Фрэнк постучался в двери первой попавшейся избушки. Его не впустили, но сообщили, что Чимея совсем близко отсюда.

— В таком случае, везите меня к жандарму Дренкеру! — потребовал Фрэнк.

* * *

— Черт побери! Что с вами? На вас лица нет! — с испугом воскликнул жандарм, увидев Фрэнка.

— Да. У меня лихорадка, — ответил последний.

Жандарм помог ему раздеться, дал ему чистую рубашку и заботливо уложил в постель.

Фрэнк Браун серьезно заболел. То его мучила бессонница, то он лежал в тяжелом забытьё; и в боку сильно кололо.

Жандарм ухаживал за ним заботливо и нежно, как нянька.

Через несколько дней Фрэнку стало несколько легче: жар спал, колотьё в боку прошло, и он уже мог немного ходить. Тогда он рассказал своему хозяину о чудесном исцелении Сибиллы Мадруццо и об исповеди Матильды Венье.

Жандарм вскипел.

— Ах, каналья! И она ещё била ребенка!

И Дренкер рассказал о своем приключении с Матильдой Венье.

— Я свалял дурака тогда! — заявил он. — Она держала меня целыми ночами в этой проклятой дыре — Валь-ди-Скодра, а муженёк её тем временем провозил контрабанду. Он прекрасно знал, что делала его жена, и в обманутых был не он, а я! На собрании у мистера Питера он ничего нового не узнал. Но я расшибу ему череп, посмей он тронуть хоть один волосок на голове ребенка!

Дренкер хотел немедленно отправится в Валь-ди-Скодра, и никакие доводы Фрэнка, уверявшего, что он может лишь испортить дело, — не помогали. Но его удержала служебная телеграмма: пришлось отправиться в облаву на контрабандистов.

Дренкер вернулся через четыре дня. Фрэнк Браун чувствовал себя совсем здоровым, но жандарм не хотел отпускать его.

Наконец, он как-то утром подошел к его постели.

— Если хотите, поедемте со мною: мне нужно сегодня в город, и я могу подвезти вас.

Фрэнк Браун быстро оделся, позавтракал и отправился в обратный путь.

Итак, он снова возвращался в Валь-ди-Скодра.

Зачем? Он должен уехать оттуда с ближайшей почтой. Уложить вещи — и прочь оттуда! Прочь, прочь, — куда бы то ни было!

Что могло удержать там его? «Охотники на дьявола?»… Как мало они его интересовали! — Тереза? — Ах, Боже, Тереза!..

Подходя к Валь-ди-Скодра, он расслышал ещё издали нестройные звуки музыки американца; но на этот раз шум нёсся не от дома американца, а со стороны гостиницы Раймонди. — Что это значит? Уж не устроили ли они процессию?

Фрэнк ускорил шаги.

Действительно, народ толпился у дома Раймонди.

— Что случилось? — спросили Фрэнк.

Никто не обратил на него внимания. Все пели великопостную песнь. Фрэнк вошёл в дом. В ресторане на лестнице стояли тесной толпой крестьяне.

— Где Тереза? — спросил он Раймонди. Тот не расслышал, а одна женщина, стоявшая рядом, с ненавистью посмотрела на него и ответила:

— Святая Тереза наверху.

С большим трудом протискался он наверх.

— Пустите меня! — просил он: — пустите, я должен её видеть!

Наконец, ему удалось добраться до дверей её комнаты. Она была полна народу; все стояли на коленях, и Фрэнк мог хорошо видеть, что в ней происходило.

Комната была похожа на часовенку. Кроме иконы Богоматери, в ней висел ещё образ св. Франциска, перед обоими горели большие свечи. Окно было закрыто и плотно завешено белой материей, спускавшейся в виде балдахина. Под ним, в глубоком плетеном кресле, покоилась Тереза.

Девушка полусидела, полулежала, не спуская глаз с распятия, которое держал перед ней американец. Белое покрывало окутывало все её тело; руки лежали на подлокотниках; босые ноги покоились на маленькой скамеечке, возле которой сидел на корточках глухонемой Джино.

И Фрэнк Браун увидел на её руках и ногах огромные красные раны.

Пьетро Носклер опустился пред ней на колени и с жаром прильнул к кровавым ранам на её ногах. Его примеру последовали Ульпо и Матильда Венье. Все двинулись к ней, поднялась сильная давка; тогда Джироламо Скуро оттолкнул толпу назад и приказал подходить к святой слева, а уходить направо. Установился образцовый порядок.

Вдруг Фрэнк Браун почувствовал на своем плече чью — то руку: это Анджело принес ему ключи от его комнаты. Проскользнув через толпу, Фрэнк прошел к себе. Здесь все оставалось в том же виде, что и две недели назад.

Он подошел к окну и посмотрел вниз. Толпа стояла стройными рядами и терпеливо ждала, когда её впустят. Фрэнк ясно почувствовал в этот момент, что здесь произошло что — то великое. Благодаря или вопреки ему — они не знали.

Но здесь случилось чудо, сулившее ещё другие чудеса.

* * *

Вдруг Фрэнк заметил около дома движение.

Все молча выходили из дома и становились поодаль; глаза их были устремлены на дверь. Оттуда медленно и осторожно выносили кресло, в котором покоилась Тереза. Фрэнк Браун пошел за процессией. Впереди бежали деревенские ребятишки; за ними шел Люцилио Ратти, местный полицейский, а рядом с ним — длинный Скуро; за ними, молча и важно, шли музыканты; потом Пьетро Носклер с двумя старикашками; а дальше восемь парней несли в кресле Терезу, сидевшую с закрытыми глазами, держа в руках распятие; рядом бежал Джино со скамеечкой для ног, держась левой рукой за край платья Терезы. Позади шли женщины и, наконец, шествие замыкали мужчины. Все шли к дому Пьетро.

Фрэнк повернул назад и медленно зашагал к дому.

Он застал хозяина за буфетом, послал его в погреб за вином и попросил рассказать все, как было.

Стаканы были наполнены. Раймонди закурил свою трубку и начал:

— В день вашего отъезда ничего не произошло. Тереза спустилась только немного позже обыкновенного, и я побранил её. Но она ничего не ответила и, как всегда молча, работала.

— Она не спрашивала обо мне?

— Нет, я сказал ей, что вы уехали на несколько дней, но она не спрашивала куда, и не разу о вас не заговаривала.

Вечером она пошла к мистеру Питеру — там теперь каждый вечер большие собрания, и каждый вечер Тереза присутствует на них. Она вернулась очень поздно. Следующий день протек так же, только она мало работала, а большую часть дня провела у себя и читала. Вечером она опять была у «охотников на дьявола». То же было и в следующие дни — до пятницы. В пятницу она совсем не спустилась вниз, и когда я поднялся к ней в комнату, то застал её больной, в постели. Я спросил, не могу ли быть ей чем-нибудь полезным, но она в ответ только покачала головой. Днём я послал ей со слугой обед, — она отослала его обратно. Под вечер Тереза послала слугу за американцем. Тот пробыл у неё около часа. Когда он сошел вниз, то принялся мне что — то объяснять, чего я не понял; я спросил его, не хочет ли он чего-нибудь поесть или выпить; тогда он начал так кричать на меня, что я вытолкал его в дверь. Минут через и он снова вернулся с Венье, Ульпо, Ронхи и ещё кое с кем; были с ним также и женщины. Я запер двери, но Джироламо Скуро начал кричать, что он выломает их, что я держу в плену их сестру, и они должны освободить её. Здесь вмешался Американец и сказал, чтобы я отпер им, так как они хотят взять у меня молоко. Я отпер дверь и дал им молоко. Они тотчас же поднялись к Терезе. Я пошел за ними. Тереза лежала в кровати — было ясно, что она очень больна. Они показали мне её руки, кровоточившие с обеих сторон, как будто они были проколоты иголками. То же было и с ногами. На следующий день ей стало несколько лучше. Американец с несколькими женщинами убрал её комнату, и с тех пор он таскает сюда каждый вечер всю деревню. Затем они отправляются к нему, и там Тереза проделывает свои фокусы. По мне, пусть делает, что хочет, лишь бы она приводила в дом гостей.

Фрэнк Браун закусил губы, чтобы не выругаться. Раймонди внушал ему отвращение. Фрэнк поспешил подняться наверх и зашёл в комнату Терезы. Воздух там был спертый и тяжелый, пахло ладаном и человеческим потом. Вся мебель была вынесена в переднюю; в комнате оставалась лишь кровать, стоявшая у самой двери, и маленький стул возле неё. На стуле Фрэнк заметил несколько книг. Он начал перелистывать их. Было очевидно, что Тереза их очень усердно читала: на полях там и сям были замётки, сделанные её рукой. Он сел на кровать и задумался. Здесь он сидел накануне отъезда, здесь он влил первые капли яда в её сердце…

* * *

Часы шли за часами, а Фрэнк Браун все сидел у Терезы на кровати и ломал голову над вопросом: кто был виновником всего происшедшего?

Вдруг он услышал голос и шаги. Фрэнк быстро вскочил и перешел в свою комнату. Войдя туда, он остановился у двери и начал прислушиваться. По лестнице поднимались двое. Он узнал шаги Терезы… Кто же был второй? Они не разговаривали, но он слышал, как они открыли дверь и вошли вместе в её комнату. Однако, никто не выходил оттуда… Кто был этот другой?

Фрэнк Браун задрожал. Он закусил губу, топнул ногой и большими шагами начал ходить по комнате. «К черту! Что ему за дело до того, кто был другой? Или он ревнует Терезу?»

Фрэнк засмеялся. Затем подошел к письменному столу, зажёг лампу и сел. Но долго он не мог вынести такого состояния. Кто мог быть у девушки ночью?

«Пьетро Носклер?!.» Кровь ударила ему в виски. «Он? Этот»? Фрэнк горько рассмеялся. Так вот зачем он сорвал с неба все грозовые тучи, — чтобы, скрываясь за ними, этот вонючий сектант мог лизать прелестную девушку своим слюнявым ртом. Вот он, пошлый конец его гордой мечты!

Фрэнк выбежал из комнаты и рванул дверь; она была заперта. Он начал стучать кулаками.

— Отоприте! Если ты не откроешь, я выломаю дверь.

Он услышал слабый шепот, но никто не двинулся в комнате.

— Отоприте! Отоприте!

Ответа всё-таки не было. Тогда он надавил обоими плечами на дверь; ещё толчок — и дверь отскочила.

В комнате горели две большие свечи. При их свете он увидел Терезу, лежавшую в постели с распятием в руках. На полу у кровати сидел, скорчившись, Джино.

Их взгляды встретились.

— Что тебе нужно? — тихо спросила Тереза.

Фрэнк Браун ничего не ответил. Он вышел, прикрыв за собой, насколько это было возможно, дверь и, шатаясь, добрёл до своей комнаты.

* * *

Запоздавшее сентябрьское солнце знойными лучами заливало долину. С озера поднимались пары, а от голых скал шло горячее дыхание. Фрэнк Браун все ещё жил в Вель-ди-Скодра.

Со дня на день он собирался уехать. Несколько раз пытался он остаться с Терезой с глазу на глаз; она не избегала его, но и не шла навстречу. Почти всё время она была окружена «охотниками на дьявола». Глухонемой мальчик ходил за ней по пятам; рано утром являлся Пьетро ещё с кем-нибудь; одна девушка, Кармелина Гаспари, целый день не уходила оттуда; к вечеру собиралась деревня, и все, под предводительством Терезы, отправлялись к пророку.

До Фрэнка Брауна, казалось, никому из них не было дела. Инстинктивно, не сговариваясь друг с другом, они сторонились его. В жителях деревни дремала тихая враждебность и скрытая ненависть к нему. Даже дети избегали его. Один Анджело оставался прежним. Но он был «не здешний».

Все знали о его прежних отношениях к Терезе. Их принимали, как нечто вполне естественное; но теперь она была святая, и крестьяне инстинктивно чувствовали, что он осквернил её. И ненависть их к нему росла все сильнее.

Однажды Фрэнк отправился на собрание к Американцу. Здесь он нашёл некоторые изменения. На стенах и столбах висели бумажные щиты со священными изречениями. Вдоль всей задней стены тянулся ряд длинных гвоздей, на которых целыми связками висели плети, кнуты и розги; видно было, что Американец создал целую школу. У той же стены устроены были небольшие подмостки из досок, на которых стоял стул Терезы; она сидела на нем с закрытыми глазами. У ног её сидел Джино, направо сидел пророк, налево стоял старый Ульпо.

Всю левую сторону подмостков занимали музыканты; направо стояла дюжина парней с большими свечами в руках. Впереди их был калека Ратти, отбивавший такт своей саблей.

Когда пение кончилось, вперёд выступила Матильда Венье и «поведала свою душу». Затем она толкнула вперёд Фиаметту.

Девочка тотчас же взбежала по ступенькам, склонила голову, сложила руки и начала громко молиться. Потом, сначала заикаясь, затем все ровней и быстрей, она стала каяться в своих грехах. Её вина велика, говорила она, ибо она — не дочь своего отца, а зачата в грехах своей матерью от жандарма Дренкера, пьяницы и грешника, сына сатаны. «Теперь я спасена, — закончила она: — я и мать стоим теперь на пути к Небу и будем до последнего издыхания бороться с дьяволом. Только отец мой ещё не вполне спасен, и я прошу вас, мои возлюбленные братья, молиться о том, чтобы он пришел ко Христу».

После Фиаметты исповедовалось ещё несколько человек. Когда они кончили, Тереза сделала знак рукой и что — то тихо прошептала. Тогда выступил вперёд портной и предложить пропеть в заключение великопостную молитву. Фрэнк Браун не дождался конца и вышел на улицу. Ему хотелось видеть Терезу и поговорить, наконец, с нею. Он стал ждать её.

Она вышла последняя. Её окружали женщины. Она была босая и шла, слегка опираясь левой рукой о плечо мальчика. Они свернули направо к дому, где жил Пьетро. Следом за женщинами вошли в дом несколько мужчин. Последними шли пророк и его слуга.

Фрэнк Браун загородил им дорогу, оттолкнул локтем слугу и схватил за руку американца.

— Я хочу говорить с тобой, Пьетро, — сказал он ему.

Пророк подозрительно, сбоку, посмотрел на Фрэнка.

— Что вам нужно от меня? Зачем вы вернулись?

— Это не твое дело. Ответь мне лучше: исповедует ли Тереза свою душу?

Американец покачал головой.

— Нет, — ответил он, — зачем святой исповедоваться?

— Она истязает себя? — продолжал расспросы Фрэнк Браун.

— Да.

— А вы, вы тоже бьёте её?

Мистер Питер энергично замотал головой.

— Мы? Мы могли бы бить святую?

За этот ответ Браун готов был обнять американца.

— А что она делает сейчас у тебя?

— Я не знаю, — прошептал Пьетро.

Фрэнк Браун поднес кулак к его глазам.

— Говори, собака! Если ты не скажешь, я раскрою тебе череп.

Пророк задрожал.

— Я не знаю, право, не знаю, — забормотал он. — Она в первый раз пошла сегодня ко мне. Она вдруг сказала нам, что хочет уйти от людей. Тогда я предложил ей пойти ко мне в дом. Она согласилась — вот и все.

Фрэнк видел, что Пьетро не лжёт.

— Я пойду с тобой туда, — сказал Браун. Американец с ненавистью взглянул на него, но не посмел возразить.

Они вошли вместе. У задней стены, около печки, сидела Тереза, рядом с ней помещался немой мальчик. Все остальные стояли поодаль, как будто исполняя волю святой. Первой мыслью Фрэнка было прямо подойти к ней и заговорить, но он видел, что глаза её вперились в пространство и что душа её была далеко от всего, что делалось вокруг. Фрэнк сел у окна, опёрся на руки и начал наблюдать.

Никто не произнес ни слова; все ждали чего-то, что, по-видимому, должно было сейчас произойти.

Тереза крепко держала распятие, но глаза её смотрели далеко вперёд через него.

Затем блаженная улыбка заиграла на её губах; она медленно встала, крест выскользнул из её рук; казалось, она видит Бога. Она опустилась на колени, сложила руки, подняла их к небу. Долго оставалась она в таком положении.

Фрэнк Браун не спускал с Терезы глаз и следил за каждым её движением. Для него было несомненно, что она видит кого-то, недоступного другим.

Яркая радость светилась на лице девушки. Все её существо выражало восторг и упоение; грудь её высоко вздымалась от блаженного трепета объятий.

Она стояла на кончиках пальцев, едва касаясь земли. Казалось, она парила в воздухе, все в ней тянулось вверх, уносилось в небу. И тихо шептали её губы: «Дайте мне унестись к вечному блаженству».

В этом было уже что-то нечеловеческое. Широко открыв глаза, Фрэнк Браун упивался этим дивным образом. Словно рубины, светились капли крови на белом лбу Терезы, черные кудри рассыпались по её голым плечам…

— Ах, если б я был художником! — прошептал Фрэнк Браун.

Но вдруг, без всякого перехода, Тереза грохнулась на пол. Снова она корчилась в страшных судорогах, дико размахивала руками и ногами и кричала в ужасном пароксизме. Затем, поднявшись на колени, издала ужасный крик и вырвала огромную прядь волос из своей головы.

Невыносимый ужас, дикое отчаяние отразились на её лице, и она закричала: «О пропасть! пропасть!». Она вся съежилась, поползла на четвереньках в угол и забилась там, как загнанный зверёк.

И снова к ней вернулась жизнь. Она открыла глаза, щеки её порозовели, и улыбка осветила лицо.

Фрэнк Браун приблизился к Терезе.

Опустив голову на руку, Фрэнк любовным взглядом ласкал девушку, ещё пребывавшую в экстазе. — Он завидовал ей…

* * *

Тереза всё ещё лежала неподвижно. Мужчины и женщины, успокоившись несколько, группами стояли и сидели, тихо перешептываясь.

Вдруг девушка зашевелилась и удивленно взглянула вокруг.

— Здесь? — тихо спросила она.

Все бросились к ней. Матильда Венье — первая ответила ей:

— Да, сестра, ты теперь с нами. А где ты была?

Но Тереза не отвечала. Она казалась ослабевшей и утомленной.

Вдруг взгляд её упал на Фрэнка Брауна.

— Ты здесь? — спросила она. — Поди сюда.

Она сказала это спокойно и мягко, но тоном, в котором чувствовалось, что она привыкла, чтобы ей повиновались. Фрэнк Браун почувствовал это и не двигался с места.

Тогда она тихо сказала:

— Приведите его сюда.

К нему бросились несколько человек. Он повернулся на каблуках и направился к двери, но Скуро загородил ему дорогу:

— Вы должны пойти к ней! — твердо сказал он ему.

Фрэнк Браун стоял растерянный и нерешительный.

Ничего иного не оставалось делать, как подчиниться.

Если оскорблённая гордость и гневное презрение могли его сделать господином над каждым в отдельности, то все вместе они всё же могли заставить его остаться.

Фрэнк закусил губы и молча приблизился к Терезе.

— Ты был здесь всё время? — спросила она. Он молча кивнул головой. — Что здесь было?

Её вопросы оскорбляли его: как будто она чинила ему допрос. И, несмотря на это, он ей ответил:

— Ты была в экстазе.

Она помолчала секунду, потом тихо сказала:

— Да.

Фрэнк ждал; но она медлила и тогда он резко спросил:

— Чего тебе нужно от меня? Я хочу уходить… слышишь? Оставайся одна со своим пророком.

Она сразу вскочила и одним прыжком очутилась около него; её горячее дыхание касалось его лица, взгляд её глубоко вонзился в него.

— Или ты уже забыл, кто меня водил к нему?

Фрэнк принял вызов.

— Это был я! — громко воскликнул он. Посмотрев в сторону и увидев рядом с собой американца, он рванул его за руку и поставил перед собой.

— Это был я! — резко повторил он. — Я сделал Пьетро Носквера пророком, а тебя — святой. Я играю вами, как куклами. Вы — мои произведения: глыбы глины, в которые я вдохнул жизнь.

Тереза смотрела на него, как бы читая его мысли.

— Ты хочешь уйти? — спокойно спросила она.

— Тебе нет дела до того, остаюсь я или ухожу. Но, раз ты спрашиваешь, могу ответить тебе: послезавтра, в два часа дня, я уезжаю с почтой.

Она спокойно улыбнулась.

— Почта уйдет послезавтра, но ты не уедешь!..

Она повернулась к присутствующим и, повысив голос, приказала:

— Вы слышите? Он не должен уезжать. Передайте всем в деревне, что он не может уехать!

Фрэнк схватил руку Терезы и начали её трясти:

— Что? — закричал он. — Я не поеду? Нет, я поеду!

— Пусти руку, ты делаешь мне больно, — сказала она и вновь повторила: — Нет, ты не уедешь. Ты принадлежишь мне.

Фрэнк рассмеялся ей в лицо.

— В самом деле? А я-то всё время думал противное.

Она спокойно взглянула на него.

— Замолчи лучше. Что ты хочешь сказать: что я была твоей любовницей?.. Кому ты это скажешь: мне? — я это знаю. Другим? Но в деревне это каждому известно. Я лежала в твоих объятиях — и не отрицаю этого; не отрицаю и более важного: что это ты указал мне путь, ведущий к Богу. И Пьетро так же, как и я, не станет этого отрицать. Скажи это ему сам, брат…

Американец помедлил немного, затем громко начал:

— Да, он указал мне дорогу.

— Ты слышишь? — сказала Тереза. — И я тоже скажу, что ты сделал. Ты водил меня к пророку, хотя знал, что я не хотела этого; ты говорил мне о вещах, о которых я раньше ничего не знала. Мы хорошо знаем, что Бог послал тебя! Но мы знаем также, что ты сам не веришь в Его мощь. Ты был лишь орудием, но считал себя мастером…

Её слова звучали пророчески.

— Труден путь, усеянный терниями и камнями. Шипы колют босые ноги, и кровь бежит яркими струйками… А я продолжаю идти, и сверху льётся яркий свет. Туда стремится мой взгляд, не замечая змеи, ползущей меж камней. Она должна ужалить меня, но ноги несут меня все выше, выше!.. Эта змея — ты! Ты ужалил меня. Но вот кончено последнее мучение; плоть побеждена, и душа блаженно упивается, а ты стоишь там внизу, смотришь сюда, и червь обиды пожирает тебя… И вечно ты будешь пресмыкаться на этой грязной земле, бродя по всем странам одиноким, без друзей. Вот ты бежишь и несёшь на своих плечах вечную смерть… через моря и горы, через глубокие долины и далёкие равнины… Вон я вижу тебя — ты сидишь в отдалении, и белый мрамор отбрасывает солнечные лучи. Кругом возвышаются огромные дворцы, а ты неподвижно уставился в землю. Кто-то назвал твое имя… ты слышишь мой голос. А тучи закрывают солнце…

Он схватил её руки.

— Дальше, Тереза, скажи, что ты видишь ещё?

— Я не знаю… не знаю. О, как я устала! Проводите меня домой. Покойной ночи, братья! Покойной ночи, сестры! Молитесь обо мне.

Фрэнк Браун медленно направился к выходу.

Весь дом был окружён крестьянами.

Под его окнами стоял Скуро. Они посторонились и дали ему дорогу.

— Итак, вы пускаете меня в дом, но выйти я не имею права?

— Нет, вы можете и выходить куда угодно… в деревню или в сады, даже на озеро… Только за вами будет следовать двенадцать человек…

* * *

Крестьяне сдержали слово. Они окружали его дом по ночам, сменяя друг друга каждые три часа. Несмотря на это, Фрэнк мог бы легко ускользнуть. Но что-то удерживало его здесь: не то любопытство, не то алчная потребность дождаться чего-то, что должно случиться. Он не мог найти покоя: то катался по озеру, то ходил по садам; потом снова часами валялся в траве и мечтал.

Никто из стражи не разговаривал с ним; это его мучило: ему нужен был кто-нибудь, кто бы его слушал.

Тогда он прибег к маленькой хитрости.

Каждый раз, когда вся деревня приходила к святой, он уходил из дому. Он устраивал тогда самые дикие прогулки, мчался, как пуля, по долине, и парни гнались за ним. Тогда к нему приставили самых ловких крестьян. Это лишило их возможности присутствовать на собраниях и бесило их всех, особенно Ульпо.

Однажды Фрэнк предложил Ульпо такое условие: он будет ходить с ними на собрания, когда им угодно, так что им не придется бегать за ним по пятам, но они за это должны отвечать на его вопросы.

Парень не знал, что сказать. В это время вышла Тереза.

— Святая сестра, — заявил ей Ульпо, — господин хочет пойти на собрание…

— Пусть придет, — ответила девушка.

С тех пор Фрэнк вечера проводил на собраниях мистера Питера, а днём разговаривал со своей стражей.

Пророк сделал некоторые особые приготовления к новой битве. На этот раз Фрэнк Браун сильно опоздал. Молитвы, пение и исповедь приходили уже к концу. Пророк встал и благословил вино. Все теснились около чаши и жадно глотали напиток.

Фрэнк Браун взглядом окинул собрание. Здесь были все, кроме Раймонда со слугой и старой Сибиллы Мадруццо.

Фрэнк вспомнил, что не видел её последние дни на собраниях. Не заболела ли она?

Наконец, Ронхи ударил о пол палкой, и началась музыка. Музыканты и хор трижды исполнили великопостную молитву, после чего им стали подтягивать все остальные.

Они ударяли в ладоши и отбивали такт ногами. Пение становилось все учащенней и принимало все более дикий и возбуждённый характер.

Тогда пророк встал и обратился с речью к присутствующим. Он сказал, что нужно бороться с сатаной истязаниями.

Двенадцать парней поставили на пол свечи, сбросили пиджаки и рубашки и сняли плети, розги и кнуты. Затем они разом подняли руки, музыка заиграла, и плети опустились на голые спины; никто не бил сам себя, каждый опускал свою плеть на тело другого.

Тереза приподнялась на месте, чтобы не упустить ни малейшей подробности этих истязаний.

— Бейте сильнее! — кричала она. — О, раны! Раны… Раны!

Другие присутствующие также бросились на подмостки, разделись и смешались с первыми.

Матильда Венье была первой из женщин, вступившей на подмостки; за ней поднялись ещё несколько. Возле Терезы раздевался Джироламо Скуро. Он свернул в узелок рубашку и пиджак и сел на него; потом он снял сапоги, встал и спустил штаны. Совсем голый, он снял со стены плети и начал стегать налево и направо: куда попадала его плеть, там кожа срывалась кусками.

Тереза смотрела нерешительно вокруг себя. Вдруг взгляд её упал на Джино, забравшегося под её стул, когда хватали детей; здесь его никто не заметил. На его теле не было ни капельки крови; оно было нетронуто, без единого пятнышка.

Глаза Терезы засияли.

Она сделала знак мальчику, который выполз из-под стула и ласково прижался к ней. Она взяла его на руки, подняла и горячо поцеловала, затем усадила его на стул, а сама стала перед ним на колени.

— Хочешь ли ты отдать свое тело за Того, Кто умер за нас на кресте? — громко спросила Тереза и пальцами пояснила глухонемому ребенку, о чем его спрашивает. Мальчик понял слова её, но не понял их смысла. Он почти радостно кивнул головой.

Тогда Тереза снова заключила его в своя объятия и покрыла лицо мальчика горячими поцелуями.

— Джино умрет за вас! Его избрал Господь! — Она поднялась, держа на руках мальчика.

— Подайте мне гвозди и молот!…

Ронхи принес ей полную горсть больших, длинных гвоздей и тяжелый молот.

Тереза взяла за руку мальчика и опустилась с ним вместе пред иконой Христа. Тотчас же пророк упал на колени, а за ним и все остальные.

Тереза показала мальчику мягким, нежным прикосновением, чтобы он лёг на спину. Она распростерла в обе стороны его руки, ладонями кверху, и скрестила ему ноги. Джино лежал весёлый, словно играя, не подозревая, что с ним сейчас случится. Тереза поцеловала открытую ладонь мальчика и сделала знак слуге.

Скуро взял молот и, став на колени, приставил длинный гвоздь к руке мальчика. Джино мгновенно отдёрнул руку и обнял Терезу, которой удалось успокоить его; она целовала и ласкала мальчика и снова вытянула его руки в обе стороны. Она ещё ниже склонилась к ребенку, так что он видел только Терезу.

Окончательно успокоенный, мальчик позволил Скуро прижать к земле его левую руку. Тереза слегка повернула голову и, увидав, что гвоздь касался середины ладони, закричала: — «прибей!», — затем с криком бросилась на тело Джино, целуя его и впиваясь зубами в тонкие губы ребенка. Молот опустился и прикрепил к полу детскую руку.

Мальчик правой рукой оттолкнул Терезу, жалобно закричал и старался подняться. Невыразимый ужас был на его лице; своими слабыми силенками он хотел вырвать левую руку, но попытками этими лишь усиливал свои страдания.

Святая вскочила, грудь её часто вздымалась. Матильда Венье крепко держала мальчика за ноги. Скуро схватил его правую руку.

— Кончайте скорее! — кричала Тереза. — Кончайте скорее! Скуро, разбей ему череп!

Рука Джироламо тяжело опустила молот на голову мальчика…

Тереза на коленях подползла к своему стулу, сложила руки и долго молилась. Голова её бессильно опустилась. Все её тело конвульсивно вздрагивало.

Маленький трупик был отнесён в угол, где лежали все свечи. Снова заиграла музыка, все снова запели песнь. А пока они пели, чаши наполнились вином.

Фрэнк Браун встал со скамьи. У него так болела голова, словно он сам получил удар, размозживший голову мальчику. Шатаясь, как пьяный, он вышел на улицу подышать свежим воздухом… Он видел людей, идущих с собрания в одиночку и группами. Они не говорили между собой ни слова, ни разу даже не пожелали друг другу спокойной ночи. Они шли с своими детьми, избитыми и иссечёнными, но все же живыми! — и Фрэнку Брауну казалось, что в этот вечер они больше любили своих детей и нежней прижимали их к себе.

Только Джино остался там; маленький глухонемой пастушок, дитя деревни, он не имел ни отца, ни матери, никого, кто позаботился бы об его бедненьком, худеньком тельце.

«Бедный маленький мальчик!» — подумал Фрэнк Браун.

Последними вышли пророк и его домочадцы. Кармелина Гаспари делала усилия, чтобы поддержать Терезу, но сама не выдержала и свалилась наземь. Скуро хотел заменить её, но при его приближении Тереза вскрикнула и оттолкнула его. Её поддержал Американец.

Медленно передвигая ноги, они пошли к дому.

Фрэнк Браун встал и пошел по пустынным, безлюдным улицам. Придя домой, он выглянул из окна своей комнаты: в этот вечер за ним не было стражи.

Он разделся и лёг. Однако заснуть не мог: события последнего вечера проносились перед ним.

Почему он не вмешался, когда Тереза призвала детей? Когда её плеть рассекала до крови маленькие, тщедушные, голые тела? Когда она искусала губы Джино? Когда Скуро, эта пьяная скотина, пригвоздил ручку ребенка? Что его удержало?

— Это ни к чему не привело бы, — сказал он со вздохом. — Что мог я один сделать против всей этой массы безумцев? — Фрэнк прекрасно сознавал, что лжёт самому себе. Нет, не страх удержал его, а нечто другое. Его удержало на скамье вечное проклятие отцов, которого не мог избежать ни один смертный… Его удержала всепокоряющая власть крови…

* * *

На следующий день Фрэнк поздно сошел вниз.

Хозяина нигде не было. С трудом он дозвался слуги.

— Где хозяин? — спросил Фрэнк.

— В городе.

— Уехал или пешком?

— Нет, с почтой. Сегодня почтовый день.

— Почему же ты мне не сказал? Я бы тоже поехал…

В эту минуту раздался пронзительный рожок автомобиля.

— Когда он вернётся назад?

— После обеда. Солнца уж не видать, но ещё совсем светло.

— Прекрасно. Значит, он возвращается около 5-ти часов. В 4 часа, когда солнце будет там, над Монте-Алмего, ты снесешь мой сундук на шоссе… Но ты должен сделать так, чтобы никто тебя не заметил. — Вот тебе 10 крон… когда я буду в экипаже, — ты получишь ещё столько же…

Фрэнк медленно пошел по деревне. Нигде не видно было ни души; пустынной и вымершей казалась деревня. Только у ручья он заметил кого-то; то был Джиованни Ульпо, который усердно растирал грудь и спину каким-то зловонным салом. Его рубашка, выстиранная в ручье, сушилась тут же на дереве.

— Почему никого нет на улицах?

— Все сидят теперь дома: готовятся и надевают праздничные платья.

— Разве сегодня праздник?

— Да, — ответил спокойно Ульпо. — Праздник Терезы. Она взойдёт сегодня на небо.

— Что же будет?

— Не знаю. Сначала похоронят Джино. Будет процессия. Больше я ничего не знаю.

Фрэнк Браун повернулся, намереваясь уйти.

— Ах, да. Вы что же, забыли меня? Или пророк снял с меня охрану по случаю торжественного дня?

Ульпо с ужасом посмотрел на Фрэнка. В одну секунду он вскочил и, не говоря ни слова, побежал в дом пророка.

«Я сделал большую глупость!» — подумал Браун.

Когда он вернулся домой, под его окном стояли Ульпо и ещё пять парней. Они были усталы и разбиты, но взгляд их показывал, что они не собираются оставить свой пост.

* * *

Фрэнк Браун поднялся к себе. В первый раз он почувствовал страх: «Что если ему не удастся уйти?»

В это время к нему постучали. В комнату вошли Ульпо и Пасколь.

— Что вам угодно? — спросил Фрэнк вошедших.

Они просили его пойти на похороны.

— Нет, я не пойду! — воскликнул было Фрэнк, но потом одумался: похороны могли представить удобный случай затеряться в толпе и — скрыться. Он согласился…

Парни вышли. Фрэнк бросился на кровать и стал обдумывать план бегства. Ему стоило огромных усилий заставить себя спокойно думать. Он решил во время погребения стать возможно дальше от центра и затем постепенно, шаг за шагом подвигаться назад ближе к выходу с кладбища; когда же все запоют или начнут истязаться — он быстро ускользнет.

В этот момент он услышал на лестнице шаги. Ульпо пришел за ним. Фрэнк наскоро умылся холодной водой, несколько успокоился и сошел вниз. Перед домом стояли 12 парней с Ратти во главе. На каждом из них был накинут кусок холста с дырой посередине для головы; в руках они держали по большой свече. Во главе шел Ратти с шашкой наголо, за ним шли в ногу остальные; Фрэнк Браун шел посередине между Паскалем и Джиованни Ульпо. Они шли сначала к пророку.

Все окна большой комнаты были плотно завешены, только несколько свечей слабо освещали её; в заднем конце на двух стульях стоял маленький, коричневый гробик, в нем лежал, весь в белом, бедный Джино. Его лицо было умыто, только волосы местами слиплись от крови; руки его были спрятаны под холстом.

В комнате было много народу; мужчины и женщины были облачены в белый холст. Все молча, как белые тени, двигались взад и вперёд.

Из-за двери донёсся шепот — и в комнату вошли Венье, Скуро и ещё несколько человек; за ними шел Пьетро Носклер. Этот последний выглядел очень комично. Он был в ярко-красном плаще, небрежно заброшенном за левое плечо.

Сверху на нем был надет женский пояс, на голове красовалась большая бумажная корона, обклеенная золотой бумагой; в правой руке пророк держал короткую палку, густо обвитую ветвями — она должна была изображать скипетр.

Пророк медленно приблизился к гробу, постоял там некоторое время и обернулся назад. В эту минуту пришла вниз Тереза. На ней был тот же плащ, что и вчера, покрытый пылью и грязью и почерневшими пятнами крови; по-видимому, она не снимала его всю ночь; волосы её рассыпались, на голове была такая же корона, как и у пророка. Глаза её были закрыты, губы шевелились, шепча молитву, она двигалась медленно и с трудом, словно падая под тяжестью страданий. Подойдя к гробику, она опустилась пред ним на колени и положила на него голову и руки.

Пророк выступил вперёд и едва слышно стал говорить о жертве, о спасении души и вечном блаженстве; затем он опустился на колени рядом со святой; все тоже опустились на колени и молча молились…

Первым поднялся пророк; две девушки помогли встать Терезе; она положила им на плечи руки и смотрела, как Венье и Альвасси взяли и вынесли гробик. Процессия тронулась. Все шли босиком и с непокрытыми головами, у каждого в руке было какое-нибудь оружие. У одних были прутья и плети, у других — длинные вилы и топоры.

Кладбище спускалось по склонам горы узкими террасами; на нижней зияла свежая могилка, предназначенная для Джино. Паскаль прыгнул в неё, и ему подали туда маленький гробик.

Пророк выступил вперёд, но не успел он ничего сказать, как Тереза громко спросила:

— Имеете вы крест для Джино?

Все переглянулись, а портной покачал головой:

— Нет, никто не подумал об этом.

Святая оглянулась вокруг и обратилась к представителям общины:

— Вы должны сделать крест, большой — больше, чем какой бы то ни было на кладбище.

Ронхи сказал ей:

— Ладно, сестра, мы сделаем его завтра.

Но она резко воскликнула:

— Нет, не завтра, а сегодня должны вы сделать его! Сейчас же!

И Скуро, Альвасси и Ронхи пошли делать крест.

Тем временем Ратти выстроил около могилы своих певцов; они запели и все присоединились к их хору. Затем пророк опустился на колени для тихой молитвы, его примеру последовали все остальные.

Скуро с товарищами вернулись, положили на землю крест и, опустившись на колени, начали молиться. Пророк поднялся, молча благословил могилу, снял корону и бросил на гроб три горсти земли; святая тоже взяла горсть земли и поцеловала её.

— Джино теперь счастлив, — прошептала она: — он навеки у Бога.

Она бросилась землю и, рыдая, опустилась на колени. Все подошли к могиле и бросали на неё горсти земли; образовался маленький холмик. Снова запели — и пророк прочитал тихую молитву.

Затем все направились к обычному месту собраний — их второй родине.

Проходя мимо церкви, святая рванулась и громко спросила:

— Где крест?

Несколько человек бросились обратно, Тереза же поднялась по лестнице церкви. На верхней ступеньке она остановилась и громко воскликнула:

— Ликуйте и радуйтесь! Пусть заиграет музыка!

Музыканты поднялись на лестницу и заиграли; но плясать никто не решался: что им казалось естественным при свете факелов в темном сарае, — стало для них невозможным при светлом сиянии солнца.

Святая заметила это.

— Принесите вина и медные чаши.

Тотчас принесли пять корзин вина.

— Налейте! — приказал пророк.

И этот напиток придал им новые силы и превратил для них палящий летний день в самую темную ночь.

— Пляшите! — воскликнула святая. — Ликуйте и пляшите!

Вино и музыка подействовали. Все побросали оружие и плети и, взявшись за руки, образовали несколько кругов, один около другого; внутри стали пророк, святая и Ронхи; направо кружились первый и третий, пятый и седьмой круг мужчин; налево — все женщины.

Воодушевление толпы все росло и росло.

Уже многие падали, изнемогая, а круг замыкался все тесней и тесней… пляска продолжалась. Пьетро Носклер вступил в круг и это придало танцующим новые силы; он схватил за руку Венье и Корцаро и закружился в безумном хороводе, затем отпустил их, начал сам кружиться; все делали то же.

Вдруг пророк внезапно остановился посреди бешеного танца.

— Небо разверзлось! — воскликнул он.

Все стали на колени. Словно ток ужаса прошел по общине… Вдруг на ноги вскочил молодой Ульпо; кровавая пена выступила на его губах; частыми шагами он подбежал к святой, опустился перед ней на колени, откинул голову назад и начал рассекать руками воздух. Начав говорить хрипло и тихо, он дальше говорил всё громче, произнося слова со стоном и хрипом.

Впрочем, Ульпо не говорил — слова выходили сами, в одиночку, откуда-то из глубины глотки вместе с пеной и кровью; и язык был какой-то чужой.

Фрэнку Брауну казалось, что он слышит греческое слово, потом испанское, но не успел он ещё разобраться в слышанном, как вдруг взгляд Ульпо упал на него. Внезапный ужас отбросил Ульпо назад, казалось, пред его глазами открылась пропасть. И медленно, звонко, отчётливо заговорил Джиованни Ульпо по-латыни стихи из «Откровения», голосом, каким никогда не говорил, указывая на Брауна. Фрэнк видел, что никто не понял этих стихов, даже сам говоривший; — это было спасение. Иначе они бы разорвали его!

Тереза коснулась Ульпо своей одеждой. Она подошла к нему и подняла его с земли.

— Что видел ты, мой брат? — спросила она.

— Земля покраснела от крови, — забормотал Джиованни. — А зверь живёт; он — пасть ада. Пасть широко раскрыта и хочет нас проглотить.

— Он прав! Джиованни Ульпо прав! — вскричала Тереза. — Ад хочет нас проглотить!

Тереза простерла вперёд руки.

— Пророк видел небо отверстым, а с ним и Матильда Венье. Готовы ли вы выйти на борьбу с властью сатаны?

— Да! — закричали они. — Веди нас. — Они снова схватили оружие, готовые в каждый момент напасть на врага.

Святая остановилась посреди площади; по её знаку заиграла музыка. — «Тебе Бога хвалим!» — играла она. Она приказала созвать всех.

— Братья и сестры, вы победили! — кричала она. Она прислушалась и повысила голос: — Слышите? Слышите? Там играют небесные хоры!

Тереза продолжала:

— Целуйте друг друга, братья и сестры! Час великой жертвы настал! — Она подошла к пророку, положила обе руки ему на шею и поцеловала в обе щеки; потом поцеловала Ронхи, Ратти, всех женщин. К ней подошел также Скуро. Она помедлила минуту, затем, подняв обе руки, обратилась к нему:

— Поцелуй меня, брат…

Все подходили к ней и пророку. Каждому она подставляла лоб и щеки. Вдруг она вырвалась из их объятий.

— Спешите, спешите! — воскликнула она, — чтоб знаменье исполнялось.

Потом снова обняла своих женщин, поцеловала их и омочила теплыми слезами их щеки.

— Прощайтесь со мной, прощайтесь!

— Где крест? Принесите ого сюда.

Скуро принес его. Тереза подошла к кресту и слегка провела рукой по поперечине.

— Слушайте, братья и сестры: вы должны распять меня!

Они стояли вокруг святой, немые и оцепенелые, с раскрытыми ртами. Казалось, в этих головах, привыкших все воспринимать без всяких сомнений, зародилась мысль о сопротивлении.

— Вы сделаете это?

Никто не отвечал.

— Или вы малодушны? Вы хотите, чтобы я своими руками пригвоздила себя ко кресту? — Она схватила руку слуги. — Джироламо Скуро, ты это сделаешь?..

— Хорошо, святая госпожа!

— Святая сестра, — бормотал великан. — Святая сестра!..

— Ты это сделаешь! Тебя поглотит ад, если ты от этого откажешься… Ты должен, Джироламо Скуро!

— Хорошо, святая госпожа!

— Я знала это, — тихо сказала она, — я знала, что твоя рука пригвоздит меня ко кресту…

Она взяла его огромную, страшную руку и смиренно поцеловала её… и медленно, размышляя и колеблясь, она прошептала:

— И всё-таки… я не хочу умереть… от этой руки…

Фрэнк Браун слышал каждое слово.

Он стоял на лестнице, почта не в силах шевельнуться.

«Она принесет себя в жертву; она будет висеть на кресте для спасения душ своих братьев. Она, — Тереза Раймонди, — его возлюбленная… которую он целовал горячими, жадными губами, которую он целыми ночами держал в своих объятиях… Она будет висеть… там… на кресте…» Он не мог этого постигнуть и провел рукой по глазам. Он не грезил: процессия готовилась в путь.

Фрэнк ужаснулся; что-то стеснило ему грудь, ему не хватало дыхания; он сжал кулаки…

Так вот конец его игры?

Он был беспомощен, бессилен — бедный, жалкий червяк! Зато его произведения, его куклы жили и выросли до гигантских размеров, шли высоко над ним и разверзали небеса…

Вон отсюда! Вон!..

У него не хватило сил терпеть дальше. Он вышел, шатаясь, и направился к дому. Пока его можно было видеть, он шел медленно, чтобы не бросаться в глаза; но невольно его шаги участились, стали быстрей, торопливей — он побежал…

Вдруг он услышал громкий крик:

— Держите его! Ловите чужестранца!

Это был голос Терезы — и её голос пригвоздил его к месту; он не в состоянии был сделать ни шага.

— Ловите чужестранца! — сказала она.

Это он — был «чужестранец». Тереза так его назвала!

Шестеро парней подбежали к нему и он, не сопротивляясь, пошел с ними к святой.

— Следите за ним, — тихо сказала она. — Бог хочет, чтобы он присутствовал при моей смерти.

Его охватила ярость.

— Бог хочет, а… — но он не окончил фразы.

Вдруг, в одно мгновение его горячий мозг родил новую мысль… О да, это было лёгкое, великое спасение!.. Почему он ни разу не подумал об этом?.. Ах, он мог бы многое предупредить: смерть и Джино, и Джиованни Ульпо!

Слишком поздно для них, но все же достаточно рано для Терезы!..

Он быстро приблизился к ней, взял её руку и нажал нерв (Maus des Daumnes). Вот эта точка, которая сделала её рабой его желаний. Он с силой нажал на неё… Она не отдёрнула руки. Спокойно и удивленно смотрела она на него.

— Что тебе нужно? — спросила она.

Его охватила дрожь,

— Я… я… — пробормотал он.

Быть может, он ошибся? Быть может, то была другая рука?

Он взял правую руку и нажал в этом же месте.

Она не опустила глаз.

— Что тебе нужно? — вновь тихо спросила она.

В глазах Фрэнка потемнело.

Его власть исчезла, разбита! Жалкий, несчастный стоял он перед ней — она была свободна!

— Иди к черту! — хрипло прошептал он.

Альвасси схватил его правую руку, Корпоро — левую.

Процессия тронулась…

* * *

Они медленно тронулись по широкой улице, сначала спускавшейся к озеру, а потом поднимавшейся в гору. Ронхи все время не отрывал глаз от святой. Его черные глаза сверкали от благочестивой любви и горячего восторга. И когда музыка затихла, он вдруг громко запел литию. Все хором подхватили его пение. Святая опустилась на колени и — молилась. Потом она поднялась со спокойной улыбкой.

— Распустите моё платье, — приказала она женщинам, — а ты, брат Ронхи, сделай для меня венец из шипов.

Ронхи постоял немного, потом быстро удалился. Но женщины мешкали; они медленно спустили с плеч святой сукно и открыли её грудь.

Ронхи принес ей венок.

Она сняла золотую корону, поцеловала шипы и крепко надвинула её на лоб, покрытый кровавыми ранами.

Она поцеловала женщин, легла на крест, закрыла глаза, сложила руки и начала молиться.

Фрэнк Браун стоял подле неё; уйти не было возможности; его стерегли. Он с ужасом закрыл глаза. Нечеловеческих усилий стоило ему отвлечь мысли от происходящего здесь; он едва мог удержаться от крика…

Тереза подняла глаза.

— Вы готовы?

— Да, святая сестра.

Она кротко улыбнулась.

— Тогда начинайте. — Она сделала знак слуге.

— С чего начать? — спросил её Скуро.

— Сперва прибей ноги.

Слуга выбрать гвоздь подлинней, с огромной головкой и попробовал зубами конец.

Он приставил гвоздь и подняли молот, но вновь опустил его. Рука его дрожала.

— Чего ты ждёшь? — спросила святая.

— Святая госпожа… — прошептал он.

Он выпил вина, поцеловал раны на её ногах, тяжко вздохнул и поднял молот…

Она улыбалась смиренно; но пальцы её крепко вцепились в дерево…

Она поблагодарила Скуро.

— Теперь левую руку, — приказала она.

Он повиновался.

— Теперь правую…

Он вставил гвоздь в рану и ударил молотком.

— Благодарю тебя, брат мой, — сказала она. — Теперь передай свой молот пророку.

— Что мне делать? — спросил её пророк.

— Ударь покрепче в гвоздь на левой руке.

Пророк опустился на колени и исполнил приказание святой. Она призвала Ронхи и женщин и требовала, чтобы они приколачивали её. Все брали топоры…

— Теперь поставьте крест!..

Датти и Альвасси опустили конец его в землю; остальные подняли и стали медленно опускать его в яму, пока не стал совсем прочно.

Все смотрели на распятие, теснились друг к другу, и глубокое беспокойство охватило их. Пророк приблизился к кресту.

— Что же нам делать, святая сестра?

— Молитесь!

Все опустились на колени…

Фрэнк Браун взглянул на Терезу. Она была прекрасней, чем когда бы то ни было. Её голова склонилась на левое плечо; длинные черные кудри рассыпались по обеим сторонам; венок из шипов обрамлял её лоб, бросая на землю коралловые капли.

Раны на руках и ногах вскрылись, и тонкие струйки красной крови текли из них. Фрэнк думал:

«Как долго она ещё будет висеть, пока смерть освободит её наконец?»

Тихая улыбка замерла на губах святой; лицо её окаменело; капелька крови вытекла из её рта и упала вниз.

— Ах, если бы она умерла, — шепнул Браун.

Она беззвучно, неподвижно висела на кресте… Шли минуты, быть может, часы… Для Брауна прошла вечность…

Все смотрели вверх.

Скуро, чтобы видеть, сделал шаг в сторону, но поскользнулся, и Тулио Трамонте, потеряв равновесие, упал с его плеча.

Фрэнк Браун вскрикнул: он боялся, как бы юноша не увлек за собой распятую… Но Тулио слегка лишь задел её и сорвал с неё белый покров.

Фрэнк посмотрел на неё… Она была беременна. Под сердцем она носила ребенка… Его ребенка! Его ребенка! Они вскрикнул, оттолкнул всех, стоявших впереди, и бросился к кресту.

— Тереза! Тереза! — вскричал он.

Но она молчала. Глаза её были закрыты и голова в изнеможении опустилась на грудь.

Он схватился обеими руками за крест и начал трясти его.

— Тереза! Тереза! — кричал он.

Святая очнулась и медленно открыла глаза.

— Кто звал меня назад на землю, брат Пьетро? — спросила она.

Пророк указал рукой на Фрэнка.

Огромным усилием воли она подняла кверху голову; губы беззвучно зашевелились.

Потом, опустив глаза, она взглянула на Фрэнка.

— Ударь меня копьём!

Фрэнка схватили. Он отбивался, кусался, но они обхватили его тело и ноги и держали крепко. Скуро дал ему в руки огромные вилы.

— Делай, что она приказывает! — хрипло воскликнули они.

— Нет! Нет! — он выл и кричал, но они его не отпускали, подняли вверх и приложили острые, кривые зубы вил к телу святой,

— Святая требует это! — воскликнул пророк. — Ударь!

Фрэнк изо всех сил старался освободиться, но восемь сильных мужчин держали его с дикой силой фанатиков. И воля той, что была на кресте, сделала железными их мускулы.

Он был её куклой.

Тогда Джироламо Скуро с силой толкнул его в локоть — и зубья насквозь вошли в тело Терезы…

Проколол мать и дитя!..

Святая вскрикнула.

Это был единственный дикий, страшный крик

Фрэнка Брауна отпустили… Без чувств свалился он на землю…

Глава 8. Побег из рая

Фрэнк лежал поперек дороги.

Крестьяне подняли его, отнесли в сторону и бросили в заросли.

Он лежал неподвижно… А в его ушах звучал ещё последний крик святой… Её ужасный предсмертный крик…

Наконец он очнулся.

Осторожно, на четвереньках, как подстреленный зверь, Фрэнк Браун пополз в кусты — только бы подальше отсюда! Так он дополз до небольшого уступа. Дальше идти было некуда: скала круто спускалась в озеро.

Он соскочил вниз. Озеро приняло его; он окунулся глубоко, почти до самого дна.

Но вода выбросила его на поверхность, словно считая нечистым.

Инстинктивно Фрэнк начал рассекать воду и вскоре пересек всё озеро. Он вышел на берег у дома Раймонди… Что ему там делать?

Позорный страх гнал его вперёд.

Вдруг в кустах послышался шорох. Со страху Фрэнк упал на колени, закрыл глаза и прижался к земле… Шорох все приближался…

Это была коза, приведенная Анджело.

Фрэнк поднялся с земли, взял животное за ошейник и вышел за ним на шоссе.

Там на чемодане сидел Анджело.

— Автомобиль уже проехал?

— Нет ещё, сударь.

Фрэнк был спасен!

Он стал на краю дороги и, держась за орешник, внимательно смотрел на запад. В то время он почувствовал, как что-то ползет у его ног. Это была Сибилла Мадруццо. Старая нищая осталась такой же, какой он её увидел впервые. Её спина была искривлена так, что голова с растрепанными седыми волосами едва поднималась над поясом, губы её что-то беззвучно шептали, и правая рука, протянутая вперёд, ждала милостыни.

Фрэнк не решился расспрашивать её. Дав ей пригоршню серебряных монет, он подозрительно посторонился от неё.

— Уйди! уйди! — прошептал он.

Так, значит, она не исцелилась. Он вспомнил, что, возвратясь из Чимеи, он не встречал её больше на собраниях мистера Питера. Так краткосрочно было её счастье!..

Вверху, на Монте-Альмего, зашипел автомобиль; он мчался, как стрела, и был всё ближе и ближе.

Шофер затрубил в рожок. Но Фрэнк Браун не тронулся с места, так что мотор должен был остановиться.

— Что вы хотите? — спросил шофер недовольным тоном.

— Поехать с вами!

— Я не могу вас взять! Все места заняты, вы видите сами.

Фрэнк Браун вплотную приблизился к нему и схватил его за руку.

— Вы должны взять меня с собой! Если вы не возьмёте, я брошусь под колеса.

Шофер посмотрел на него с удивлением. Он увидел, что Фрэнк не шутит.

— Не подвинетесь ли вы немного, сударь, — обратился он к своему соседу.

Качая головой и ворча, тот подвинулся, и Фрэнк Браун примостился рядом с шофером.

Они тронулись в путь…

* * *

Фрэнк прибыл в город уже поздно ночью. Но оставаться он там не хотел: ему всюду чудились «охотники на дьявола», пришедшие за ним. Но к поезду, шедшему на север, он уже запоздал. Ближайший отходил лишь утром.

— А разве нет сегодня больше поездов? — спросил он в кассе.

— Только один скорый, идущий на юг.

— Когда он отходит?

— Сейчас. Через пять минут он будет здесь.

— Куда он идёт?

— В Венецию.

Фрэнк Браун вздохнул с облегчением.

— Дайте билет.

Он вошёл в спальный вагон, разделся и лёг.

— Уснуть! уснуть!

Но уснуть он не мог.

Глава 9. Утро в Венеции

Было ещё очень, очень рано, когда поезд прибыл в Венецию.

Фрэнк Браун сел в гондолу, закрыл глаза и поехал по каналам.

Поднявшись по лестнице гостиницы, он покачнулся и упал. Его подхватил коридорный.

— Вы больны, сударь!

Он привел его в комнату, помог раздеться и принес бутылку вермута. Фрэнк с жадностью выпил три больших стакана, — и повалился на кровать.

Он спал долго и крепко.

Проснувшись, Фрэнк принял холодную ванну, быстро оделся и вышел на улицу.

Он пошел прямо к площади Марка и занял столик в Cafe Quadri. — Фрэнк взглянул на собор.

Странная вещь! Сотни раз сидел он на этом месте и знал наизусть каждый камень. А сегодня ему всё казалось таким чужим.

Фрэнк опустил голову и пристально начал разглядывать каменную плиту. И неизвестно откуда ветер донёс к нему слова:

«Вот ты бежишь, и вечная смерть догоняет тебя… через моря и горы, через глубокие долины и далёкие равнины!..»

«Слова святой», — подумал он. Но всякое возбуждение пропало, и он удивлялся тяжелому покою своей души.

«Кто-то тебя позовет…» — прошептал он.

И кто-то назвал его имя.

Он не оглянулся и не удивился: так должно было быть.

— Фрэнк Браун! Фрэнк Браун!…

Он знал хорошо этот голос. Кто это был? Это не был голос святой, но и в этом чужом голосе слышались звуки её голоса.

Он обернулся к красивой женщине, протягивавшей ему руку.

— Лотта Леви? Лотта Леви? Финикиянка?

— Все ещё финикиянка? — рассмеялась она.

— Все ещё, — повторил он.

Рыжие волосы, зелёные глаза с черными полосками.

— А ваших родителей нет здесь?

Она кивнула головой.

— Они стоят там, у ювелирного магазина. Я надеюсь, что они купят мне нитку жемчуга, которая мне так понравилась.

И она опять рассмеялась.

— Только молчите, — продолжала она, — я прекрасно знаю, что вы думаете!..

— Папа Леви! — что-то маленькое, кривоногое, надутые губы, толстый нос и умные глаза. Мама Леви! Нет, она пришла бы в ужас! — госпожа коммерции советница Леви, урожденная Людмила фон Кюбек, — подчеркнуто! — Высокая, крепкая, все ещё красивая, но глуповатая. А затем — Лотта. Лотта, которую всегда можно встретить в Тиргартене. Верно?

— Да. Верно, — ответил он. — Вам следовало бы воткнуть в волосы белладонну.

Она рассмеялась.

— Или мирт и fleur d’orange. Вот уже три недели, как я помолвлена с одним немецким графом.

— Жаль!

Она близко подошла к нему и посмотрела в упор.

— Мне 25 лет. 25! Кого мне ждать? Или, быть может, выйти замуж за вас?

— Спаси Бог! — рассмеялся он. — Выходите замуж за графа, но не имейте детей… по крайней мере, от него…

Она рассердилась.

— Вы несносны! — воскликнула Лотта.

Он сел и придвинул ей стул.

— Ах, Лотта, вы сами не верите в это!

— Прекрасно. Допустим, я не верю; но вы должны пойти сегодня вечером со мной.

— Куда?

— Куда-нибудь. Я пока сама не знаю. Я поведу вас сама.

— Хорошо. Во всяком случае, если вам приятно слышать — я рад, что встретил вас.

— Вы? — она говорила почти равнодушно. — И я тоже! Я очень скучаю.

Он поцеловал её руку.

— Это ваша рука, Лотта, только ваша. Умная и жестокая.

Она громко рассмеялась.

— Не вам бы говорить! Разве есть руки более грубые и жестокие, чем ваши?

Он замолчал. Его губы горько сомкнулись. «Маска!» — подумал он. — «Только жалкая маска!»

Она внимательно взглянула на него.

— Как вы попали сюда в это время? В Берлине сезон начался, вас ждут там. Вы на целых полгода исчезли с лица земли. В какой части света вы были? Что вы там делали?

Он быстро встал. Но ему пришлось ухватиться за край стола. Его лицо побелело; взгляд его смотрел в пустоту.

— Откуда я? Из гор… Что я делал? О… я видел чрево земли.

— И праздновали шабаш сатаны? Сознайтесь, Фрэнк Браун.

Он с трудом покачал головой.

— Быть может, я написал только роман.

Она протянула ему руку.

— Вот мои родители. Сегодня в 9 часов, здесь — и не заставляйте меня ожидать вас.

— All right! — ответил он.

* * *

Была уже четверть десятого, когда он пришел на площадь св. Марка.

Лотта Леви шла ему навстречу.

— Я опоздал! — закричал он. — Но это только предосторожность, а не небрежность. Я не могу ни минуты сегодня оставаться один.

Она дала ему руку.

— Страх?

— Как хотите, — ответил он, пожимая плечами. — Быть может, страх; вчера это было нечто большее.

— А теперь?

Он взял её под руку.

— Теперь хорошо. Только говорите.

— Благодарю. Итак, я всё-таки гожусь на то, чтобы прогнать ваше дурное настроение?

Он слегка пожал её руку.

— Ах, Лотта! Не будем морочить друг друга. Конечно, это так, как вы думаете. Но разве не какое-нибудь особенное настроение заставляет и вас сегодня ночью ездить со мной по Венеции? Итак, я хочу кое о чем не думать — и милостивый Бог прислал мне сюда Лотту Леви, которая умеет, если захочет, поддержать человека, идущего рядом с нею, — это комплимент, моя умная барышня.

Они шли молча, разглядывая толпу.

Вдруг Лотта остановилась перед большой пестрой афишей, изображавшей, как графа Монте-Кристо бросали в мешке в воду.

— Кинематограф! — с радостью воскликнул он. — Пойдемте туда, Лотта? Ах, как я давно не видал кинематографа!

— Как хотите, — сказала она бесконечно равнодушным тоном. И всё-таки ему послышалось что-то деланное в этом равнодушии.

Они вошли и заняли ложу.

Они посмотрели на перелет Блерио через канал, потом гвоздь спектакля — историю графа Монте-Кристо по роману Дюма.

Фрэнк радовался и шалил, как мальчуган.

— Я не знаю изобретателя кинематографа, — шутил он, — но мне он дороже Маркони и Цеппелина, Рентгена и Коха и сотен других! Кинематограф даёт нам возможность видеть все страны: это лучший историк, не знающий заблуждений. Он делает настоящее — прошедшим, а прошедшее — будущим! Разве это не чудесно! Видели ли вы когда-нибудь обратный пробег ленты? Представьте себе, что кинематограф сопровождает вас через всю вашу жизнь. Что мы увидим? Вот бывшая баронесса Кюбек, тогда, о, ужас! — просто Людмила Леви — дарит своему Зигфриду младенца. Его принимают два врача и акушерка. Лотта растет, становится девочкой, потом подростком, потом девушкой, молодой женщиной, пожилой дамой и, наконец, старухой… потом она умирает, её похоронят — нет, сжигают, не правда ли? Ба, это было бы великолепное, преинтересное зрелище! Теперь возьмём ленту и заставим Лотту жить в обратном порядке. Пепел превращается в огне в настоящее тело, — старое, сгорбленное, но всё же человеческое тело. Мёртвая оживает, старуха становится пожилой женщиной; пожилая — молодой и т. д., до момента рождения. И опять стоят умные люди у постели Людмилы Леви. Врач передаёт только что обмытого ребенка акушерке, купавшей его; ребенок опять грязен, акушерка принимает его… И нет Лотты — словно её никогда и не было! Ах, можно ли наглядней демонстрировать, что жизнь — только большая ложь?

Лотта взглянула на Фрэнка.

— Вы — милый мальчик! — сказала она, быстро поднявшись и тряхнув головой, словно желая прогнать какую — то мысль. — Пойдемте отсюда.

Они позвали гондольера.

Они сели в гондолу и молча плыли по улицам Венеции.

Мимо них проехала крытая гондола; под черным балдахином, тесно прижавшись друг к другу, сидела парочка.

«Новобрачные! — подумал он. — Одна из тех парочек, которая тысячами из года в год приезжает сюда…»

В этот момент он почувствовал её руку. Она была влажна и холодна, но этот холод обжёг его.

— Фрэнк Браун, — сказала она, — я хочу иметь ребенка… — Её голос дрожал и глаза пылали странным зелёным пламенем.

— От тебя! — прибавила она…

* * *