Миллионерша поневоле

Галина Романова, 2009

Столько неприятностей сразу еще не обрушивалось на хрупкие плечи Ольги Шустиковой. Муж Влад, которого она несколько лет назад успела оплакать как погибшего, странным образом материализовался… в образе ее нового начальника – под другой фамилией, с новой женой. Его появление могло значить только одно – Влад замыслил новую подлость, очередной грандиозный обман. В эти же дни пропала Ольгина лучшая подруга Ксюша, беспутный супруг которой был найден с проломленным черепом и пистолетом в руке. И самое загадочное во всей истории то, что именно из этого пистолета недавно убили бизнесмена, почему-то застраховавшего свою жизнь в пользу Ольги!.. Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 3

Любавский не без интереса наблюдал за тем, как вокруг его Ольги суетится какой-то малый. Он подошел как раз в тот самый момент, когда тот мастерски отключил ее, ударив ребром ладони по шее чуть сбоку. Его так били, и он знал, что ощущение бывало таким, будто на голову тебе обрушился потолок. Но знал также, что, очнувшись, особого дискомфорта она не испытает. Если только сухость во рту, легкий звон в ушах да неприятное покалывание в области шеи. Но все это было сущими пустяками в сравнении с самим фактом случившегося.

Что вообще происходит?! Ольга, законопослушнее которой разве что сам Уголовный кодекс Российской Федерации, не могла никому причинить вреда! В чем, в чем, а уж в этом Влад был уверен абсолютно. Она принципиально не могла также быть замешана в чем-то, что могло вызвать интерес таких вот парней, один из которых суетливо шарил сейчас в ее сумке и в карманах куртки. Причем кошелек он не взял, хотя с содержимым и ознакомился. А ознакомившись, сунул его обратно в сумку. Вполне резонный вопрос: что ему было от нее нужно, кроме денег?

Любавскому очень хотелось курить. Он трогал пачку сигарет в кармане дорогого пальто, сжимал зажигалку в другом и все ждал, когда же этот наглец свалит из гаража. Не дай бог, явится кто-то еще, поднимется шум, кто-нибудь непременно додумается вызвать милицию, а этого допускать никак нельзя. После томительных размышлений Влад с печальным вздохом полез в барсетку. Достал оттуда ключи от машины и нажал кнопку сигнализации. Ему очень не хотелось себя обнаруживать, но другого выхода просто не было. Мешкать дольше было нельзя. Судя по уверенным движениям напавшего на Ольгу парня, тот не особо торопился. Приходилось вмешиваться…

«Чероки» оглушительно взвизгнул, осветив полумрак подземного гаража суматошным всполохом фар. В этот момент, деловито рассматривая что-то в барсетке, Любавский вывернул из-за колонны, за которой прятался. Четыре шага, не поднимая головы. Потом он резко поднял взгляд и настороженно огляделся. Парня рядом с Ольгой не было. Но уйти из гаража, не столкнувшись с ним, тот не мог, значит, прячется где-то за машинами.

Влад почти вплотную подошел к своему джипу, встал спиной к выходу, тем самым откровенно предоставляя возможность парню скрыться. И, судя по всему, тот ее использовал. Молодец. Не пришлось поступать с ним так, как тот поступил с Ольгой.

А с Ольгой была просто беда. Распластанная на полу, с высоко задравшейся юбкой и неестественно вывернутыми ногами, она производила гнетущее впечатление… даже на него.

— Эх, Олька, Олька, ну что мне прикажешь с тобой делать? Не бросать же так вот, на полу. Еще, чего доброго, простынешь. Ведь пригодишься еще.

Все это он успел пробубнить себе под нос, пока открывал машину и устраивал бывшую жену на заднем сиденье. Потом быстро подобрал с бетонного пола ее сумку и ключи от «Оки». Уселся за руль своего джипа и спустя мгновение уже выезжал из гаража.

Конец ноября не самое лучшее время для путешествий. Хмурое небо разверзлось мерзким мелким дождем, постепенно переходящим в мокрый снег. «Дворники» метались как сумасшедшие, размазывая по стеклу липкую массу из дождя и снега. Далеко по такой погоде не уедешь, как бы ни хотелось. Поэтому он ограничился тем, что принялся кружить по городу из одного конца в другой. Еще минут десять, не больше, и она придет в себя. Начнет стонать, попытается приподняться на сиденье, наверняка упадет. Потом снова повторит попытку. Увидит его и тут же разразится обвинительной речью. Все правильно. А что еще она могла подумать, очнувшись в его машине, после того как на нее напали в гараже? Дневной разговор опять-таки никак не мог служить ему алиби. Угрожал же? Угрожал. Но не потому, что и в самом деле желал ей зла, а потому что так было нужно…

— Ты?! — Ольга и в самом деле упала спиной на сиденье пару раз, безуспешно пытаясь приподняться. — Это ты, Попов?! Ты ударил меня по голове?!

— Оль, давай договоримся, — мягко начал Влад, сворачивая в тихий переулок и глуша мотор. — Ты забудешь эту фамилию. Попова больше нет. Он погиб в бурных водах уральской реки, дал бы бог памяти — вспомнил бы ее название. И в прямом и в переносном смысле погиб. Теперь я совершенно другой, и я — Любавский. Это фамилия моей супруги. Компрометировать ее я не должен и не имею, собственно, на это никакого права. Она очень хороший человек и много сделала для того, чтобы я стал тем, кем сейчас и являюсь. Уяснила?

Оля промолчала, сердито сопя. Усесться ей все же удалось с третьей попытки. Несколько минут ушло у нее на то, чтобы поправить на себе одежду. Потом шорох на заднем сиденье прекратился, но вопреки его ожиданию, Оля не спешила отвечать ему.

— Думаю, мы смогли бы с тобой договориться, если ты будешь умницей. Так как, Оль?

— Зачем по голове ударил, Влад? — плаксиво поинтересовалась Ольга, порадовав его обращением по имени. — Болит же все — и голова, и шея, и позвоночник. Такое ощущение…

— Об ощущениях я знаю не понаслышке, — ухмыльнулся он и полез в кармана за сигаретами. — Ты не против, если я закурю?

— Твоя машина, чего же спрашивать.

Она чем-то снова зашуршала, потом раздался звук открываемой «молнии», наверняка полезла в сумочку за пудреницей. Сейчас станет ловить свет уличных фонарей в крохотном зеркальце, чтобы рассмотреть себя. Начнет тереть лицо носовым платком, он видел его в ее сумочке: белый с кружевной каймой. Такие у нее были всегда. Ничего не изменилось. Словно все было вчера…

— Я не трогал тебя, Оленька, — произнес Любавский после третьей глубокой затяжки.

— Ты о чем? — не сразу поняла она, оторвавшись на мгновение от созерцания своего лица в зеркальном отражении.

— Я не бил тебя по голове, вот о чем! Тебя ударили по шее ребром ладони! Но это был не я! — вспылил он, заметив в зеркале заднего вида, как она, достав тюбик губной помады, украдкой подкрашивает губы.

— Тогда кто? — Ее взгляд оторвался от пудреницы и встретился в зеркале с его глазами. Ольга тут же вспыхнула, поняв, что ее косметические манипуляции не остались тайными. — Тогда кто?! Твоя машина стояла рядом с моей. Это ведь твой черный джип?

— Мой.

— Вот! Когда я хотела сесть в машину, то услышала со стороны твоей машины какой-то звук. А потом…

— И тем не менее, как бы тебе ни хотелось признать меня виновным, это был не я. Парень достаточно высокий, не меньше метра восьмидесяти, думаю. В плечах не так чтобы широк, но достаточно крепкий. Темная кожаная куртка, прикрывающая бедра. Черная вязаная шапка. Он что-то искал в твоей сумочке, когда я его увидел, — пояснил Влад, благоразумно опустив в своем рассказе то, что простоял все время, спрятавшись за колонной.

— Да? — кажется, она не очень удивилась, услышав о приметах парня. — И как думаешь, что ему было от меня нужно?

— Об этом уместнее было бы спросить у него, но он очень быстро смылся, — снова соврал ей Любавский, хотя врал ей почти с первой минуты, как вызвал к себе в кабинет. — Ты с кем-то встречаешься?

— Да нет… — неуверенно произнесла Ольга за его спиной, застегивая сумку. — Последнее время я одна.

— А до этого?

— А до этого тебя не касается, — без лишних эмоций пресекла она его любопытство. — Но смею тебя заверить, ни один из моих бывших знакомых не носил вязаных шапок.

— А их много?

Любавский задавал вопросы, которые ему задавать совсем не надо было. Меньше всего ему хотелось быть уличенным в какой-нибудь глупости: ревности, например. Не до того ему сейчас. Но выяснить-то он должен был!

— Слушай, Владик, — вкрадчивым голосом вдруг произнесла Ольга после паузы, так и не ответив на его вопрос о количестве знакомых ей мужчин.

— Ну что, Владик? — не выдержал он, так как Ольга снова надолго замолчала. — Слушаю тебя.

— А знаешь что… поехали-ка ко мне!

Вот так так!

Сказать, что ее предложение застало его врасплох, значило ничего не сказать. Такой прыти он от нее он не ожидал. Видел же, как полыхал ее взгляд ненавистью и болью, когда они встретились в его кабинете. Знал, что за свою гадость по отношению к ней прощен не будет никогда. И тут такое… Может быть, это западня? Хотя какая, к черту, западня? Чтобы Ольга — и расставляла ловушки? Кто угодно, но только не она.

— А поехали, — неожиданно согласился он, заводя машину и старательно избегая смотреть назад даже через зеркало. — Одна живешь?

— Одна, не переживай. Мама купила себе дачу и перебралась туда пару лет назад. В город ее теперь не вытащишь. Живет активной жизнью. Какие-то кружки по интересам с местной детворой ведет. Все окрестности с ними обшарили в поисках предметов культовой старины. По местам боевой славы в походы ходят. Мы не так часто видимся.

Ольга говорила, забившись в угол салона так, чтобы он не смог видеть ее в зеркале. Хватит уже, и так поймал, когда она губы подкрашивала. Вот угораздило же! И при ком?! О том, что произошло в гараже, и почему она вдруг оказалась в его машине, она пока старалась не думать. Все это было наполнено таким зловещим смыслом, что мороз пробирал по коже даже в теплом нутре автомобиля.

— Моя «Ока» осталась в гараже? — поинтересовалась она, удовлетворившись ответным кивком, назвала свой адрес и снова замолчала.

Говорить с ним сейчас ей было совершенно не о чем. Вот войдут в квартиру, тогда может быть…

Зачем она его пригласила? Мама бы не одобрила. Она до сих пор скептически поджимает губы, когда перебирает Олины документы и натыкается там на свидетельство о смерти Попова Владислава Ивановича:

— Авантюристом был при жизни и смерть себе избрал такую же…

Это Ольга скорее угадывает, нежели слышит. Мама старается не делать ей больно и не пытается что-то проанализировать или понять, хотя во всех других случаях поступала именно так.

— Может, и к лучшему, что его больше нет с тобой, — тоже часто слышался Ольге мамин шепот за спиной.

Знала бы мама, что Ольга сейчас едет с этим самым авантюристом в одной машине и, более того, зазвала его к себе в гости, мигом бы потребовала валидола.

Огромный джип Любавского въехал во двор Олиной хрущевки. Прошуршал шинами по щебенке, которой засыпали многочисленные ямы на дороге, да так и не удосужились сверху залить асфальтом.

— Здесь куда?

Влад чуть повернул голову вправо, пытаясь уловить хоть какое-то движение с заднего сиденья. Ольга затихла и оставшуюся часть пути до своего дома не издала ни звука. Не иначе мучается сейчас от мысли, что поступила неправильно, пригласив его в гости. Вот монашка, а! Какой была, такой и осталась. Кому же она при всей своей праведности могла так насолить, что на нее нападают так неосторожно? Да, тема для размышления о-го-го какая…

— Крайний подъезд, — почти шепотом произнесла Ольга и, не дожидаясь, пока машина остановится, распахнула дверцы. — Пятый этаж первая дверь справа от лестницы.

— А номера нет, что ли? — удивился Любавский.

— Почему, есть. Только там всегда темно, не разглядишь. Поднимайся…

Ольга выскочила почти на ходу и сразу ринулась к подъезду. Пока Влад парковал машину, пока закрывал ее и входил в дом, ее уже и след простыл.

Света и в самом деле почти не было. Высоко под потолком между вторым и третьим этажом тускло светилась единственная лампочка. Идти ему пришлось почти на ощупь. В какой-то момент в голову полезли бредовые мысли о том, что она нарочно заманила его в этот темный бетонный мешок. Пригласила, преследуя какую-то недобрую цель. Наверняка же поклялась самой себе, что отомстит ему за подлость. Может быть, час пробил…

Любавский остановился на лестнице четвертого этажа, задрал голову вверх и какое-то время стоял, не шевелясь, настороженно прислушиваясь.

Дверь ее квартиры была распахнута настежь. В прихожей горел свет. Ольга стояла на пороге и ждала его. Высокая, тоненькая и вся такая ранимая. Нет, кто угодно, но только не она. Ольга не способна. Пусть хоть тысячу раз самой себе поклялась отомстить, но ответить подлостью на его подлость не сумеет никогда. Для этого она слишком сильно любила его. Может, любит и до сих пор. Для чего-то же она его пригласила к себе. Не для того же, чтобы убить в собственной квартире…

— Мне просто страшно, Владик, — Ольга заморгала часто-часто, глядя куда-то поверх его плеча и отвечая на его незаданный вопрос. — Нет никакой другой причины, кроме моего страха.

— Точно? — Любавский, который все еще продолжал топтаться на пороге, зашел в квартиру, захлопнул за собой дверь и, привалившись к ней спиной, огляделся. — Однокомнатная?

— Двушка. — Ольга села на крохотный стульчик под вешалкой и потянула с ног сапоги. — Ты проходи, не стесняйся. Не чужие мы с тобой все же. Чаем тебя напою. Поговорим немного. Я постараюсь прийти в себя, а потом ты уйдешь… если захочешь.

Во как! Это что же: незавуалированное предложение провести вместе ночь или как?

Ей снова удалось его удивить. С каких это пор девочка стала столь прыткой? Помнится, раньше такого за ней не замечалось. Либо и вправду сильно напугана, что готова забыть все его прегрешения и откинуть край своего одеяла приглашающим жестом. Либо… либо это что-то еще, что напрямую связано с недавним нападением на нее. Только при чем тут он? Его-то дело сторона, ему лишних проблем совсем не нужно, своих хоть отбавляй. Из него и раньше рыцаря в блестящих доспехах не получилось, а теперь уже и ни к чему.

— Проходи, — пробормотала его бывшая жена, швырнув к его ногам пляжные тапки огромного размера. — Переобуться не забудь. Вчера вечером делала уборку.

Любавский нехотя влез в чужие тапки и пошел узким коридором в комнату.

Бывшую распашонку переделали, встроив крохотный тамбур и сделав комнаты изолированными. Спальня и совсем маленькая гостиная.

Цветной телевизор «Ролсон» на тумбочке, магнитофон «мыльница» под ним, допотопный видеоплеер. Пара кресел, укутанных шерстяными пледами, диван под таким же пледом. В углу у балкона компьютер и книжные полки. Это все, что смогло поместиться в ее гостиной. Спальня произвела на него не менее удручающее впечатление. Полутораспальная кровать под гобеленовым покрывалом с горкой подушек. Полированный шкаф для одежды. Письменный стол, наверное оставшийся еще с ее школьных времен. Такие же книжные полки, что и в гостиной, забитые старыми учебниками.

— Осмотрелся? — Ольга неслышно подошла и встала за его спиной. — И как тебе?

— Ну… — Он равнодушно пожал плечами, хотя во все горло хотелось крикнуть: «Убого!» — Чисто у тебя, тепло и уютно.

— Ага. Именно так. Идем, чайник вскипел.

Она ушла так же неслышно. Еще какое-то время поглазев на ее большой портрет над кроватью, Любавский тяжело вздохнул и пошел на кухню.

Та же самая обстановка: два белых пластиковых навесных шкафа. Рабочий стол с эмалированной раковиной. Часы с маятником и кукушкой фирмы «Луч» на стене. Клетчатые занавески на окошке и стол в углу под такой же скатертью в клетку.

— А где же холодильник? — Любавский оглянулся. — Ты что же, без холодильника живешь?

— Не переживай. Он в кладовке. Пришлось поставить туда, в кухне совсем тесно. Присаживайся. — Ольга села за стол ближе к окну, оставив ему место у двери. — Чай ты пьешь по-прежнему без сахара? Или вкусы поменялись вместе с фамилией?

— Слушай, не язви, а! — Влад громыхнул деревянной табуреткой, устраиваясь напротив Ольги. — Чай я пью по-прежнему без сахара, Оленька. И даже про варенье не забыл. Хотя последнее мне варить некому и приходиться покупать в магазинах всякие там джемы и конфитюры. Ничем не хуже, смею заметить. А это что такое?

На столе стояли три глубокие тарелки. Одна с сушками, которые он и в прошлой-то своей скудной жизни не очень жаловал, и Ольга об этом знала. Не иначе из вредности выставила. Во вторую, нарезав крупными ломтями, она выложила полбатона. А в третьей горкой высилось какое-то странное месиво неопределенного грязного цвета, дотронуться до которого он не решился бы ни за что.

— Это финики, дорогой, — Ольга елейно ему улыбнулась и, оторвав от общей массы небольшой кусок, отправила его в рот. — Помнишь еще о таких плодах? Нет? Или тоже чем-то научился это заменять, как и варенье?

Финиками они баловали себя лишь в дни стипендий и получек, когда учились. Кто-то из них — то ли Ольга, то ли он сам вычитал, что по своему энергетическому и витаминному составу финики приравнены к морепродуктам. Чушь, наверное, но недорогие тогда финики у них бывали частенько.

— О-хо-хо. Когда это было?

Любавский крутил в руках крохотный липкий комочек, изо всех сил заставляя себя отделаться от неприятного ощущения. Ему казалось, что он идет на поводу у чего-то такого, чему всячески должен противиться. Ничего же как будто не происходит. Они сидят друг против друга. Пьют чай, который, правда, по вкусу больше напоминает хорошо пропаренный веник. Почти ни о чем не разговаривают, если не брать в расчет нескольких язвительных замечаний, которыми они успели обменяться. Тогда откуда беспокойство?..

— Расскажи о себе, — вдруг попросил он, укладывая финик на край своего блюдца. — Как жила эти годы?

— Ты все увидел — мое жилище, видишь меня. Среднестатистический житель России. Не скажу, что прозябаю за гранью нищеты, но… Так что мои слова о повышении жалованья не были лишены смысла, дорогой.

Вот опять! Опять его укололо! Такое ощущение, будто его очень умело подводят к капкану. Но чтобы Ольга?! Такого быть просто не может!

— О зарплате подумаю, но обещать ничего не могу. — Любавский недовольно поморщился, ослабил узел галстука, тут же принялся хлопать себя по карманам и, тоскливо обведя взглядом крохотную кухню, спросил: — Курить у тебя, конечно же, нельзя?

— Почему? Кури.

Ольга встала и, привстав на цыпочки, достала откуда-то со шкафа стародавнюю — как, впрочем, и все в этом доме — пепельницу. Тяжелая, глиняная, в форме ополовиненной тыквы, с глубокими округлыми прорезями под сигареты. Вид этой массивной пепельницы вдруг заставил Любавского занервничать. Зачем он здесь?! Такой же пепельницей убить запросто можно. Что, если ей взбредет в голову шарахнуть этой штуковиной ему по голове, вспомнив о возмездии?! Чушь собачья! Смерть на взлете называется. Нет, что-то все-таки идет не так. Как-то бесконтрольно, что ли. И Ольга, его понятная и милая Ольга, стала совсем другой. Новой и чужой, пожалуй, непредсказуемой.

Любавский нервно затянулся раз-другой. Поерзал на табуретке и для чего-то пододвинул к себе пепельницу, словно намеревался поставить ее себе на колени.

Ольга смотрела на него, занавесившегося дымом, и не могла понять, отчего он так нервничает. Боится, что она начнет к нему приставать? Так она не напрашивается. Насильно, как говорится, мил не будешь. Ей, конечно же, очень не хотелось оставаться в эту хмурую ноябрьскую ночь в одиночестве. Приглашая его к себе, она на что-то надеялась, но не настолько же она слаба духом, чтобы падать ему в ноги и умолять любить ее.

— Оль, ты это… — Еще пара глубоких затяжек, снова судорожное покручивание в руках пепельницы, опять затяжка, и лишь после этого Любавский поднял на нее взгляд, тот самый взгляд из их общего прошлого, который запросто мог делать с ней все, что угодно. — Оля… Ты все еще хочешь меня?

Он мог бы и не спрашивать. Кажется, Любавский даже не успел закончить свою фразу до конца, когда она выдохнула свое заранее заготовленное «да». И все сразу встало на свои места, сделавшись понятным и реальным. Исчезло гнетущее ощущение недосказанности. Нервозность, объяснение которой все никак не находилось, перестала волновать. Может, он из-за того и нервничал, что страшился ее отказа. Наверное, так оно и было.

— Иди ко мне, — проговорил он, глядя на нее исподлобья, тяжело и требовательно. — Иди ко мне, маленькая моя, и давай забудем обо всем.

Забыть не получилось ни у него, ни у нее. Все случилось как бы снова, совсем не так, как прежде. Торчащие углы старомодной мебели, скрипучий пол под ногами, мельтешащие тени на потолке от проезжающих по проспекту машин. Все это его раздражало. Запах порошка, исходящий от ее накрахмаленных простыней, тоже раздражал. Ее белье было все таким же простым и дешевым, что и прежде, это раздражало. И даже ее тело, которое он почти успел забыть и узнавал теперь заново, не помогло ему справиться с раздражением.

— Тебе что-то мешает? — спросила Ольга, вернувшись из ванной и склоняясь к нему.

Он не ответил, поймал в темноте прядь ее волос и слегка подергал. Другой рукой обхватил ее за голое плечо и с силой привлек к себе, тут же впиваясь в ее гладкую кожу губами. Может, сейчас что-то изменится. Может, уляжется это дикое недовольство самим собой.

Вот уж не думал, что ему будет так паршиво. Его смелая попытка не увенчалась успехом. Хотел вернуть себе что-то давно утраченное, но это оказалось не более чем эфемерным воспоминанием. Зачем?! Ненормальный, ей-богу! Мгновения ускользают, не суля повторения. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Он свою уже переплыл, второй попытки не будет. Что он пытался обрести, лаская Ольгу и слушая ее сдавленные стоны, больше напоминающие всхлипы? Никто же ему не обещал, что все мгновенно вернется — и чувства, и ощущения…

— Дерьмо! — еле слышно прошептал он, сидя на краешке кровати спиной к ней.

Надеялся, что она не услышит. Услышала, провела кончиками пальцев по его выпирающему позвоночнику. А потом со вздохом спросила:

— Почему?

— Ты не подумай, Оль, ничего такого, это я про жизнь. — Он невольно передернулся, кожа под ее пальцами мгновенно покрылась мурашками.

— Я поняла. — Ее руки скользнули ему на живот, заключая в кольцо. — Наша жизнь это то, что мы о ней думаем, Владик. Печально, что ты так думаешь о своей. Ты вроде бы должен быть доволен всем, и тут вдруг… С чего бы это?

— Философствуешь, — хмыкнул он, размыкая ее руки и вставая с кровати. — Что она тебе дала, твоя философия? Твое понимание жизни? Твой гуманизм, альтруизм и прочая чепуха, которой ты меня столько лет пичкала? Что они тебе дали? Вот эту убогую хрущобу, заставленную дровами? У меня язык не поворачивается назвать это мебелью! Ты хочешь сказать, что ты здесь счастлива?!

— Допустим, — осторожно произнесла Ольга, про себя поражаясь той горечи, с которой он все это выплескивал из себя.

— И тебе ничего, ничего не хочется? — желчно поинтересовался Влад, уперев руки в голые бока.

— Ну… я бы так не сказала. — Кажется, она начинала понимать, куда он клонит. — Но это не самоцель, Владик.

— Да?! Не самоцель?! Что ты выламываешься тут передо мной, девочка?! Ты же ради прибавки к зарплате меня в кровать уложила. Тебе же противно было заниматься со мной любовью! Разве не так?! Скажи, только честно! Тебе было противно?!

Он стоял посреди ее спальни абсолютно голый, ничуть этого не смущаясь и не пытаясь прикрыться. Куда больше его бесило то, что он не прикрыт сейчас от нее в другом. Его снова прорвало, и она снова видит его таким, каким он бывал и прежде. Не прикрытым фальшью и исходящим желчью. Таким он мог себе позволить быть только лишь с ней одной. Никто и никогда не смог бы похвастаться, что с ним Влад предельно открыт и искренен. Никто, кроме Ольги. С ней он мог раскрепощаться, зная, что она все поймет и примет. Но то было тогда, а сейчас зачем?..

— Корчить из себя святошу ты всегда умела, разве не так?! Умела, умела, не смей отрицать! Все учила меня жить по совести! Говорила, что каждому воздастся… Тебе вот что, за все это воздалось, скажи?! Чем ты прогневала господа, что он отмерил тебе такого добра?

— Владислав Иванович, тебя заносит. — Ольга приподнялась на локтях и, прикрывшись одеялом, совершенно беззлобно улыбнулась ему: — Смотря что с чем сравнивать, дорогой. Тебе это кажется убожеством. Кто-то сочтет за благо. В конце концов, о чем мы спорим? Ты живешь прекрасно. Я тоже живу не на вокзале. Занимаюсь любимым делом. У меня стабильный, пусть и небольшой, заработок. Да, на яхту мне не хватает. И на круиз дважды в год я не наскребу, но!..

Тут она намеренно сделала паузу. Владик очень внимательно, не перебивая, внимал каждому ее слову. Это могло означать одно из двух: либо его пробрало от ее проникновенных речей, что вряд ли, либо он готовит разгромное опровержение. Паузы он не нарушил, и Ольге пришлось продолжить свой нравоучительный монолог. Пользы, она знала, не будет. Ей и раньше приходилось это делать, поэтому была почти уверена, что слова ее разбиваются о глухую стену. Ее порой тошнило от того, что приходилось раз за разом повторять ему азбучные истины. И все для чего?! Да для того, чтобы он ее выслушал, высмеял и — поступил наоборот. То ли утверждался он подобным образом в собственной непогрешимости, отвергая каждый ее принцип. То ли потешался тем самым над людьми, подобными ей. Черт его знает, что он был за человек, ее бывший муж. Просто сплошное недоразумение, а не человек…

— Но я живу спокойно, Владик, как ты не поймешь! — закончила Ольга после паузы. — Я живу в ладу с самой собой. И жизнь свою дерьмом не считаю, в отличие от тебя. О тебя, который носит костюмы по штуке баксов и ездит на тачке, на которую мне за жизнь не скопить. И у которого одна запонка стоит моего месячного заработка. Вот скажи, чего тебе не хватает? Ты же к этому всегда стремился. Тебя же с души воротило от того быта, который мы с тобой имели. Что тебе сейчас не живется радостно и счастливо? Любимая женщина рядом. Скоро родится ребенок. Материально упакованы, дай бог каждому. Что тогда? Что тебя тревожит? А может, причина в том, что достигнув того, к чему стремился, ты не обрел искомого. Так определяться надо было с собственным представлением о счастье, дорогой.

— Ты определилась? — поинтересовался он глухим, непробиваемым голосом, который всегда мешал ей угадать, что он скажет в следующую минуту. — Ты определилась в своем представлении о счастье? Это… — Влад махнул руками вокруг себя, — и есть твое представление о счастье, или, может, хочешь чего-то еще, но ломаешь тут передо мной дурочку и играешь в праведницу? А по голове за что-то схлопотала в подземном гараже. За что? От кого? Опять же тапочки, что ты мне сунула, никак на праведный образ жизни не указывают. Где же он, твой избранник? Сбежал? Прогнала, поняв, что он не соответствует твоему представлению о счастье? А теперь он осерчал и подкарауливает тебя в укромных уголках и совершает нападения непонятно с какой целью.

Любавский замолчал, шумно вздохнул. Потом снова всплеснул руками почти по-бабьи, подошел к кровати, на которой полулежала Ольга, и рухнул на край, заставив старый матрац противно взвизгнуть пружинами.

— Обиделась? — Он толкнул ее голым боком, свесил голову набок и попытался поймать в полумраке комнаты выражение ее лица. — На меня не нужно обижаться, Олька. Ни тебе на меня, ни мне на тебя.

— Почему? — Она выпростала руку из-под одеяла и погладила его по плечу. Кожа была сухой и горячей, хотя в комнате было достаточно прохладно, а Влад все еще разгуливал нагишом.

— Потому что мы с тобой, Олька, совесть друг друга! Во как! Я ведь не люблю тебя, как того требуется для жизни вдвоем. Уж что есть, то есть, прости великодушно. Потому и сбежал от тебя тогда.

— Ну, сбегал ты, допустим, не только от меня, — поправила она его, стараясь не обращать внимания на болезненный укол в сердце, вызванный его откровенностью. — Тебе на пятки наседали очень крутые парни, которые только еще учились быть крутыми. Но ты все равно испугался, потому что кинул их. На сколько, не помню?

— Смешно сказать! — воскликнул горестно Влад и вдруг не к месту по-хозяйски шлепнул ее по заду. — Из-за трех штук долларов такой переполох устроили! Разве же это деньги, Оль, чтобы ножом человеку угрожать?

— Они на эти деньги хотели начать строительство собственного торгового комплекса, а ты их кинул, — упрямо повторила Ольга, не желая потакать ему, как бывало и прежде. — Ребята по крохам собирали деньги, одолжили тебе под проценты, а ты их кинул. До сих пор не могу понять, на что ты надеялся тогда? Думал, что ли, с неба деньги на тебя ссыплются. Авантюрист ты, Владик. Авантюрист и еще мошенник. Очень взрывоопасная смесь.

— По-другому быть просто не может. Пододвинься, я прилягу. Замерз.

Искушение послать его ко всем чертям было слишком велико, но Ольга, как овца на заклании, послушно откинула край одеяла, впуская Влада. Пружины снова застонали под его большим тяжелым телом. Он лег на бок и тут же пододвинул ее к себе.

— Оль, — позвал он чуть слышно, целуя ее в ухо. — Скажи, а тебе хорошо сейчас со мной было?

Она не стала врать. Ей всегда с ним было хорошо. И она кивнула утвердительно.

— А мне как-то не так. — Он шумно задышал, с грубой силой лаская ее тело. — Думал, что будет как раньше, а что-то ушло. Что-то сломалось. Я же всегда хотел тебя, Оль. Пусть любви особой не было, но хотел-то всегда. А сейчас какой-то надлом в душе. Чертовщина какая-то… Как думаешь, что со мной? Может, я уже кончился как мужчина? Осталась одна техника, а чувственности ноль. Как думаешь, может, причина в этом?

Вот оно! Вот он, момент истины, ради которого она терпела его мерзкий цинизм весь вечер и большую часть ночи.

Попов Владислав Иванович останется самим собой даже через сто лет. Теперь нужно было действовать осторожненько, на полусогнутых, чтобы, не дай бог, не спугнуть. Не заставить его замкнуться в себе, прикрывшись каким-нибудь фальшивым смешком…

Ольга перевернулась на живот и, дурачась, укусила бывшего мужа за сосок. От неожиданности он вздрогнул и попытался увернуться. Но Ольга оказалась проворнее и снова куснула его.

— Вот видишь, а ты говоришь, что стал бесчувственным. Все рецепторы в порядке. Так что все твои опасения — это вымысел, дорогой. — Ольга поднялась повыше, приблизила свое лицо к его и, чуть касаясь губами его щеки, еле слышно произнесла: — Дело в чем-то другом. И ты это знаешь не хуже меня.

— Думаешь? — так же шепотом спросил Влад, обхватил ее за талию и одним рывком подмял под себя. — Теперь давай с тобой, как в том анекдоте: ты же у меня такая умница, придумай что-нибудь. А, идет?

— Постараюсь, — уклончиво пообещала Ольга, стараясь не обращать внимания на блуждание его рук и губ по своему телу. — Ну… ты, видимо, чем-то очень озабочен. Какие-то проблемы тебя гнетут. Отсюда твоя рассеянность, раздражение, желание докопаться до чего-то такого, чему ты и сам не можешь дать объяснения. Что скажешь?

Влад слушал ее очень внимательно. Он, впрочем, всегда так слушал ее. Хотя иногда, на его взгляд, говорила много лишнего. Но зерна от плевел он мог отделить. И, не кривя душой, признавал, что частенько правильные речи Ольги направляли его. Пусть не всегда в том направлении, куда ей хотелось бы, но то, что какое-то воздействие имели, это бесспорно.

— Ну… возможно… — промурлыкал он ей куда-то в ключицу. — А дальше?

— Попробую, но я не всесильна. — Ольга вдруг глухо застонала. — Влад, ну что ты делаешь? Я же не могу одновременно предаваться размышлениям и заниматься с тобой любовью!

— Стоит попробовать, Оленька. Тебе не нужно ничего делать. Просто говори, а я все сделаю за тебя…

Ей было очень трудно оставаться безучастной и трезвомыслящей. Влад умел быть непредсказуемым и дьявольски умелым, это сбивало с толку и заставляло следовать за ним.

— Ну же, милая, что ты хотела мне еще сказать? — сдавленно шептал он ей в ухо, тесно прижимая к себе. — Не нужно так дышать, детка. Скажи, что ты думаешь обо мне? Что со мной происходит?

— Ты… О боже, Влад, не сходи с ума!.. — Ей казалось, что еще немного, и она уже тогда точно не сумеет ничего ему сказать, а заодно и узнать от него то, что собиралась узнать изначально. — О, нет! Это уже слишком…

— А так можно? — расхохотался он сатанинским смехом, вытворяя с ней черт знает что. — Вот так, девочка, так… Молодец… Ну, что ты обо всем этом думаешь? Скажи же наконец!

И вот тогда, балансируя на самой крайней отметке между окончательным провалом в бездну и явью, она закричала:

— Я думаю, что ты трахаешь меня сейчас и морально, и физически!!! Ты всегда меня так трахал, Попов!!! Ты просто по-другому не умеешь! Тебе что-то нужно от меня! Не мог ты не знать, что я нахожусь с тобой в одном здании двумя этажами ниже! Не мог!!! Но ты чего-то ждал! Чего?!

Он отпрянул от нее, как от прокаженной. Оставил скомканную на скомканных простынях и тут же, не говоря ни слова, принялся одеваться. В ее сторону он даже не поворачивал головы. Ольга специально включила ночник в изголовье, чтобы видеть его. Нет, даже не посмотрел ни разу. Почему? Не потому ли, что она попала в самую точку. Обидеться он не мог, потому что обидеть его в принципе было невозможно. Его можно было насторожить, испугать, разозлить, но никак не обидеть. Он как мартышка, отпрыгивающая от огня, отскакивал от всего, чего опасался и чего не понимал. Что-то похожее происходило и сейчас.

— Ты не уйдешь от меня, не объяснившись, — жестко потребовала Ольга и по его примеру встала голышом у двери, отсекая ему все пути к бегству. — Я должна знать, чем обязана твоему внезапному вторжению в свою жизнь. После стольких лет отсутствия… Должна быть очень объективная причина. Она есть? Я права?

Влад продолжал прятать глаза, излишне сосредоточенно расправляясь с запонками. Потом так же аккуратно вернул на место галстук. Надел пиджак, смахнул несуществующую пылинку с правого плеча. Поправил волосы, растрепавшиеся по плечам и лишь потом, все так же не поворачиваясь к ней, глухо произнес:

— Причина есть, Оль. Конечно же, есть, но сказать я тебе о ней не могу… пока.

— Проститутка ты, Попов! — поморщилась она болезненно — он снова ничуть не удивил ее, явив свою вероломную сущность.

— Оля! Я же просил не называть меня так! — Он резко повернулся наконец к ней, вскинулся было оскорбленно, но тут же передумал, не без восхищения присвистнув. — Скажи, пожалуйста, я почти сумел забыть, какая ты красавица. В темноте разве разглядишь. Шла бы ты замуж, Оль, что ли.

— Я уже сходила, но за предложение спасибо. — Ей сделалось неловко под его оценивающим взглядом.

Намерения Любавского могли в любой момент измениться. Вон он даже узел галстука ослабил, заметно повеселел и сделал пару шагов к ней. Ну, совершенно пустой человек, что тут скажешь! Попытаться проскользнуть мимо него к шкафу или к кровати возможности не было никакой. Влад ситуации не упустит, и все начнется снова. Повторения Ольга не хотела, это уж точно.

За дверью на гвоздике висел старенький халат матери. Выцветший, ситцевый, с отпоровшимся до середины карманом. Все никак не доходили руки выбросить его. То окна в нем мыла, то уборку делала. Потом бросала в стирку, намереваясь пустить на тряпки, но всякий раз отглаживала, и снова вешала за дверь. Надевать его сейчас значило нарываться на очередной язвительный выпад. Снова пройдется по ее представлениям об истинном счастье. Но и не надевать было нельзя. Глаза у Владика полуприкрылись веками, а это верный знак.

Ольга сдернула с гвоздя халат, с трудом попадая в рукава под его пристальным взглядом, надела. И, не успев завязать на талии пояс, услышала:

— Ну, вот! А что я говорил? Вот оно твое благополучие, все как на ладони! В этом дурацком старом халате! Тьфу ты, просто все настроение испортила.

Обогнув ее так, словно боялся замараться, Любавский прошествовал в прихожую, нарочито громко шлепая тапками. Там он демонстративно бережно пристроил их под вешалкой. Обулся, натянул пальто и, взяв в руку барсетку, поманил Ольгу пальцем к себе.

— Что еще? — Она и не думала двинуться с места, подперев стену прихожей плечом.

— Я должен чмокнуть тебя в лобик, дорогая, перед уходом, — заявил он с самодовольной ухмылкой, видимо, вид Ольги в затрапезном халате приводил его в неописуемый восторг.

— Обойдусь и без поцелуя. И вообще, тебе давно пора, а то как бы жена не кинулась на поиски. — По тому, как нервно заходил его кадык, стиснутый тесным воротом сорочки, Ольга поняла, что упоминание о жене принесло ей победное очко. — Счастливо тебе, Владик Любавский. Я ничего не перепутала? И… и привет супруге.

Он хотел что-то сказать ей в ответ. Что-то не менее язвительное, но потом передумал. Махнул рукой, промычал что-то нечленораздельное, скорчив при этом гримасу, могущую означать что угодно, и ушел, забыв попрощаться.

Ольга быстро выключила свет во всей квартире и прильнула к окну в гостиной. Три томительных минуты она ждала, пока Влад выйдет из подъезда. Потом, не отводя взгляда, наблюдала за тем, как он очень осторожно, боясь запачкать ботинки и кромку брюк, пробирается к машине. Он даже штанины поддернул, боясь вымазаться в грязи. Скажите, какая аккуратность! Это был заметный прогресс. Раньше такого за ним не замечалось.

Машина моргнула фарами, впуская хозяина в теплое дорогое нутро, приятно пахнущее автомобильной косметикой, тоже наверняка не дешевой. В этом Ольга плохо разбиралась и утверждать наверняка не могла. Менее чем через минуту двор опустел.

Ольга слезла с подоконника, одернула тюль, занавесила штору и включила свет. Какое-то время ходила по своей маленькой гостиной, прижав стиснутые в кулак пальцы к губам и напряженно размышляя. Потом, так ни до чего и не додумавшись, уселась в свое продавленное кресло и, подтянув за шнур старенький телефонный аппарат, набрала знакомый номер.

Долго никто не отвечал, что было и неудивительно, шел третий час ночи. Потом зуммер в трубке оборвался, что-то надсадно заскрипело, засвистело, и заспанный голос ее подруги недовольно произнес:

— Алло?!

— Ксюша, привет, — Ольга виновато шмыгнула носом. — Спишь, что ли?

— Нормально! — отреагировала Ксения, как, собственно, и должна была отреагировать. — Нет, Оль, носки вяжу, а что?!

— Ладно, не злись. Тут такое дело… — Оля вдруг испугалась и замолчала.

Говорить или нет?! Говорить или нет?! До сегодняшнего дня она никому, даже матери, не рассказывала о том, что догадывается, что смерть Попова Владислава Ивановича сфальсифицирована им же самим. А сейчас вот собиралась. А вдруг не нужно? Вдруг она ошибется, выболтав чужую тайну. Пусть часть этой тайны принадлежит и ей тоже, но… но все же стоит ли ее обнародовать?

— Ольга! — гаркнула ей в самое ухо подруга. — Что случилось?! Говори, не просто же так ты мне позвонила в двадцать минут третьего?! Что?!

— Ничего, — закусив губу, пробормотала Ольга, вдруг почувствовав неимоверное облегчение от того, что не произнесла вслух признания. — Просто мне плохо сейчас. Я сидела, сидела, таращилась в компьютер и вот решила тебе позвонить. Прости, если что…

— Ладно, проехали, — недовольно буркнула подруга и шумно зевнула. — За это завтра отведешь Мишку в сад, мне нужно на работу пораньше.

— Без проблем. — Ольга обрадовалась, что разговор съехал с опасной темы.

Минут пять они обсуждали, во что нужно одеть Михаила на случай дождя, возможных заморозков и солнечного утра, потом попрощались. И Ольга положила трубку.

Уставившись невидящим взглядом в стену напротив кресла, в котором сидела, сжавшись в комочек, она еще какое-то время прокручивала в уме события дня минувшего. Отсортировав все происшествия, она разбила их на три категории.

Первые две были из разряда обычных и необычных недоразумений. Обычные включали в себя два вызова на ковер к руководству. К необычным она отнесла то, что руководством неожиданно оказался ее почивший супруг. И еще факт внезапно возникшего интереса к происходящему ее соседки по кабинету Веры. Ей-то что с того, что Ольгу все утро дергало начальство! Однако же нервничала и расспрашивала чересчур пристрастно. Любопытство — оно, конечно, понятно, но не до такой же степени.

Но то были всего лишь недоразумения, к которым за жизнь свою она успела попривыкнуть и научилась относиться к ним с философской терпимостью. Раз так распорядилась судьба, то и нечего пытаться что-то изменить, все равно не получится.

А вот третья категория, к которой она отнесла происшествие в подземном гараже, не могла ее не насторожить.

Зачем нужно было Владу бить ее по голове или по шее, как он сам же потом и проговорился? Для чего надо было обыскивать ее сумочку? Оля без его комментариев поняла это сразу по тому, в каком беспорядке находились там ее вещи. Что, спрашивается, искал? Деньги все целы, да он бы и не польстился на ее гроши. Что-то плел ей про какого-то парня, который никак не смог бы попасть в их гараж, не нарвавшись на бдительную охрану. Причем приметы указал просто смешные. Подумать было над чем…

На кухне раздался упреждающий скрежет, и через мгновение старая кукушка трижды крякнула простуженным от долгих лет службы голосом. Судя по всему, времени на размышления у нее на сегодня не осталось. Утренние подъемы ей и так давались нелегко, а завтрашний обещал быть еще тяжелее. Ксюша просила отвести Михаила в садик, а это ни много ни мало, а час в запасе иметь нужно.

Оля вылезла из кресла, потянулась со стоном и зябко передернулась. Когда только отопление собираются в дома подавать, утром сил просто нет выбираться из-под одеяла. Ольга уже и окна заклеила, пытаясь сохранить хоть какое-то тепло в квартире, но спасало это мало. Ее угловой пятый этаж прекрасно продувался ветрами всех направлений. Спасти могли только горячие батареи, а проблемы на линии обернулись почти месячной задержкой. Она на всякий случай потрогала холодную гармошку радиатора и, в который раз убедившись в том, что тепла так и нет, побрела в спальню.

Надо постараться выспаться. Прямо с ходу упасть в кровать, укутаться в одеяло и, зарывшись лицом в подушку, забыться спасительным сном. Ни к чему бередить себе душу и таращить глаза в темноту, пытаясь воссоздать на простыне рядом с собой знакомый силуэт. Нет там ничего. Ничего нет, остались одни воспоминания, радоваться которым она тоже не могла.

Не бил он ее, как же! Так она ему и поверила! Позерство сплошное. Выход героя-любовника на авансцену. Вот как это называется. И думать тут больше не о чем. Просто так предложить ее подвезти он ни за что бы не смог. А вдруг она посмеет отказать, это же какой удар по самолюбию! Как же с этим жить-то ему потом! А вот обставить все это дело с таким трагизмом это как раз в его стиле. Эффектное исчезновение и не менее эффектное возвращение.

— Ох, Попов, когда ты только станешь нормальным человеком… — прошептала Оля со всхлипом и закрыла наполнившиеся слезами глаза.

Нельзя плакать. Плакать ни в коем случае нельзя. Утром глаза будут покрасневшими, веки набрякшими, и никакой косметикой положения не исправить. А вдруг завтра с утра он снова возжелает ее лицезреть. Каким удовлетворением наполнится его подлая душонка, когда поймет, что она проплакала остаток ночи после его ухода. Нет, доставлять удовольствие этому мерзавцу она не станет. Она просто уснет, досчитав до сотни или до тысячи, а может, и до десяти тысяч, но, досчитав, уснет непременно. И думать о нем не будет больше никогда, чтобы он ни пытался предпринять.