Еще раз про любовь. Сборник рассказов

Галина Владимировна Ильина

Любовь правит миром. Она многогранна. Бывает великой — к матери или родине. Или тихой, без пафоса, когда мать смотрит на дитя. Бывает грешной, со страстями, так не доставайся ж ты никому… Любовь к дворняжке, нашедшей дом. Даже к бабушкиным пирожкам. Для любви все сгодится. Малое становится огромным и поселяется в твоем сердце.Об этом и напоминает автор. Какие-то из рассказов автобиографичны, а в других хозяйничает лирический герой. Где кто? Неважно. Главное, что написаны они с любовью.

ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ

Детские воспоминания одни из самых светлых. У каждого из нас есть свои истории из детства, вызывающие невольную улыбку, согревающие в самые лютые холода. Они не позволяют нам очерстветь, напоминают, что на самом деле мир вокруг яркий и солнечный, даже если и кажется порой мрачным и серым. Они дают нам силы жить и в то же время порой вызывают какое-то тревожное чувство — то ли вины, то ли недосказанности…

На скамейке горько плакала старушка. Не для чужих глаз, а искренне горюя о чем-то своем — видимо, там, где застала ее беда. Она склонила голову и закрыла лицо морщинистыми руками. Была она такой — классической, что ли. В платочке, старомодной юбке. И на ее худенькую фигурку, поникшие подрагивающие плечи было совершенно невыносимо смотреть. Я ехала в автобусе, и когда он остановился на светофоре, вот тут-то я и разглядела старушку в аллее. Я очень спешила, но поняла, что проехать мимо ну просто никакой возможности нет. Если уеду, эта бабулька так и будет стоять перед глазами — спать не даст, терзая совесть. Попросила водителя выпустить меня, но он отказался — мол, только на остановке, да и машин вокруг полно — сбить могут. Я посмотрела в окно: пока мы с водителем препирались, лавочку с бабушкой уже окружили парень с девушкой и две женщины в годах. Они о чем-то говорили со старушкой, которая вытирала слезы уголком платка. А потом автобус тронулся и увез меня. Так и не знаю, в чем там дело было. Утешаю себя тем, что раз народ остановился — значит, помощь какую-то окажут. И порадовалась лишний раз, что даже в нашем большом городе, где все погрязли в суете, люди не очерствели, не оставили плачущую женщину наедине со своим горем. А еще поняла, что при виде той плачущей старушки свою бабушку вспомнила. Вроде бы ничего плохого я ей не делала, а чувство вины все равно во мне живет.

Маленькой я часто жила у бабушки в небольшой деревушке недалеко от города. Какие-то полчаса на автобусе — и вот ты уже видишь приземистые домики, заборов тогда не ставили, только штакетник на палисадники — чтобы летом цветы уберечь от скотины, ну и для красоты, конечно.

Летом — раздолье! Все в радость — и солнце, и дождик грибной, каждый день и час открываешь для себя богатый мир природы, недоступный в городе. Но и зима дарила незабываемые моменты. Сугробы в деревне были больше, чем в городе, а над каждой избой вился дымок. Виды на лес и речку просто открыточные, пасторальная картинка! Снег все делает чистым. И вот уже громко хрустишь им, подходя к бабушкиному крыльцу. Столько радости, столько хорошего впереди!..

Утром, бывало, проснешься, солнышко уже в окошко, а нос щекочет запах сдобы… Пирог поспел! Сразу, горячим, бабушка его не давала, а накрывала чистым полотенцем: «Пускай остынет чуток. Иди умойся…» Я, зябко поеживаясь, хотя уже было натоплено, но после жаркого бабушкиного одеяла в избе казалось прохладно, подставляла ладошки под рукомойник и брызгала на лицо. «Не береги воду, как следует глазки потри…»

И наконец я садилась за стол. Бабушка наливала душистого чаю в зеленую железную кружку с отколотым у дна кусочком эмали. Почему-то для чая она не признавала ни фаянсовых чашек, ни стаканов, а только эти кружки. Аромат держат, говорила. Не знаю, как аромат, но чай в них долго не остывал. Бабушка резала сдобу и клала мне на блюдце. Помню, как жадно хватаюсь обеими руками за пирог и от души кусаю. «Не спеши!» — смеется бабушка, и морщинок у ее глаз становится больше. А я, утолив первую «пироговую» жажду, вдыхаю запах теста, смешанный с ароматом яблок, глядя в полузамерзшее, расписанное по краям зимними узорами окно: сейчас пойду на санках кататься… Счастье невероятное.

С годами все реже я появлялась у бабушки. И уже не оставалась ночевать, а просто навещала. Привозила разных гостинцев и с чувством выполненного долга уезжала в свою, отдельную жизнь. Бабушка радовалась приезду, никогда ни в чем не упрекала, а просто ждала. Иногда я рассказывала ей что-то о своей жизни, зная, что бабушка не осудит, а подскажет с открытостью любящего сердца. В 18 лет я рассталась с Мишкой и пожаловалась на него бабушке. Она выслушала и сказала: «Жди своего. Одной иногда лучше, чем с чужим тебе человеком. Судьба и на печке найдет». — «Да как узнаешь, бабушка, свой он или не свой? Сколько прежде ошибешься». — «Сердечко сразу почует, твой он или нет. А коли не почует, ну что ж, и ошибиться иной раз не грех, опыт зато будет, в другой раз не обожжешься. Я вот с дедом твоим жила, спорили часто — каждый на своем стоял, уступать никто не хотел. Жалела в сердцах, что замуж за него пошла. А как помер, тоска взяла. Вот поди и разбери, мой он был или не мой. Или просто мне одной одиноко было после его смерти».

Уезжала я от нее всегда успокоенная. Хотя сердце щемило, когда в зеркальце заднего вида видела ее одинокую неподвижную фигурку у калитки, уменьшающуюся по мере того, как набирала скорость мои тогдашние «жигули». И может, от этого я старалась баловать ее разными гостинцами. Бананы она очень любила, а где их в деревне возьмешь? Вот я и везла связки бананов. Бабушка восклицала: «Зачем ты столько денег тратишь?» Но я видела, что она радовалась заботе. А я радовалась, что ей будет чем угостить соседок и сестру, а заодно и похвалиться заботливой внучкой, не без этого.

Через несколько домов жила ее родная сестра с мужем. Приходилась она мне двоюродной бабушкой. Соня была очень строгой. Ее дом делился на две половины: в одной — горница с печкой, а во второй, через сени — спальня, сюда она никого не пускала, а мне в детстве было страшно любопытно узнать, что там такое. И однажды, когда она пошла на запретную половину за деньгами — мама ей что-то купила по заказу, я сумела разглядеть в приоткрытую дверь только большую постель с горкой подушек, а ведь комната занимала полдома! Но большего увидеть не удалось. Пироги бабушка Соня пекла тоже вкусные, но всегда размером с батон. «Некогда мне с ними возиться!» Помню, один такой «пирожок» с капустой я ела полдня.

Сестры ходили друг к другу часто, но потом уж ноги у обеих стали слабеть, и встречались все реже. И однажды бабушкину сестру ее сын забрал в город. Деда оставил в деревне — мол, места нет. Мы потряслись: как же можно так со своими родителями обойтись? Моя мама навещала в городе свою тетку: та плакала, говорила, что скучает по деду, 60 лет все же вместе прожили, как он там один справляется… Дед, когда мы в деревне пришли к нему, тоже слез не сдержал. Помню, сидел он как раз под «иконостасом» с семейными фотографиями. Посередине в резной деревянной рамочке их свадебная фотка: она сидит, а он стоит рядом, положив руку ей на плечо — так было принято тогда фотографироваться, красавица Соня и мужественный Константин. Который сейчас, жалко сгорбившись, плакал, не стесняясь своих слез. Мама хотела забрать обоих к себе, хотя у нее тоже было тесно. Я ее поддержала. Но родня стариков не отдала, испугавшись, что мы за это заберем себе крепкий деревенский дом и 30 соток земли… Переубедить мы их не смогли: весь их клан переживал, что старики отпишут нам свое «богатство». Так они и умерли разлученными: вначале Константин, причем Соне даже не сказали об этом и не привезли попрощаться, а уж после и сама Соня, которая чувствовала себя в сыновьей семье, как в тюрьме. Но похоронили их рядом, в деревне.

Моя бабушка, горюя о сестре, с которой им уже не пришлось свидеться, как-то неуверенно поглядывала на нас. Всю жизнь она была независимой, сама решала проблемы своей жизни, но теперь, с возрастом, боялась стать обузой, которую могли сдать, например, в дом престарелых. Она понимала, что старики уже не хозяева себе, дети могут поступить с ними по-разному, тем более что перед глазами был пример сестры.

И когда все же пришел час, и бабушка уже не могла жить одна да еще в деревне, мама привезла ее к себе. Я приходила к ним и почему-то чувствовала свою вину. Хотя что тут можно было поделать? Не могли же мы к ней в деревню переехать — у нас семьи, работа… Прожила бабушка после недолго: и возраст сказывался, и тосковала сильно по своей деревне, без работы в саду, без тех открыточных видов, что окружали ее всю жизнь. Похоронили мы ее на сельском кладбище у речки, недалеко от ее сестры и Константина. А вот яблочный пирог я с тех пор не пеку и не покупаю. Он, как кодовое слово, отправляет меня в счастливое деревенское детство. Но он же и заставляет сжиматься сердце, словно чего-то я недодала, чего-то главного недосказала…