Год Синей Лошади. Рассказы о жизни, счастье и любви, написанные с юмором и от души

Галина Викторовна Балабанова

Вы любите заглядывать в окна темными зимними вечерами? Когда в них горит свет и жизнь обитателей дома видна прохожим как на ладони. Такие «окна» открываются в сборнике Галины Балабановой «Год Синей Лошади». И перед нами возникают любопытные образы и герои, чьи судьбы складываются перед читателем причудливым калейдоскопом. Кажется, что, наблюдая за ними, можно прожить еще одну жизнь – интересную и каждый день новую.Произведение «Баба ягодка опять» ранее было опубликовано отдельным изданием.

Корректор Ольга Рыбина

© Галина Викторовна Балабанова, 2021

ISBN 978-5-0055-5756-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поиграем в любовь

Часть 1

Нас уже не

— Ну и черт с ним, — разозлилась Юлька, смяв в руке последнюю сигарету, — сейчас пойду, сварю кофейку, зажарю яичницу с колбасой, сожру все это и завалюсь спать до самого вечера.

Она сунула ноги в шлепанцы и помчалась на кухню осуществлять задуманный план. Но стоило ей сунуть голову в холодильник, как черные мысли тут же вернулись обратно.

На верхней полке старенького Саратова лежал заскорузлый огурец, похожий на дохлую гусеницу, кусок плесневелого сыра в разодранной желтой бумаге и засохший огрызок докторской колбасы. Остальное пространство было заполнено дурно пахнущей пустотой и гнилыми яблоками, напоминавшими собачьи фекалии на талом снегу в солнечный день.

Юлька сковырнула с сыра плесневелую корочку и, захлопнув дверцу, посмотрела в окно.

На столе противно тренькнул будильник. Она бросила на него равнодушный взгляд и машинально нажала на кнопку.

«Да… раненько вы поднялись, Юлия Пална, — подумала она, плюхнувшись всей Юлькой на табурет, — в выходной могли бы поспать и подольше».

Во дворе гаденько задребезжал Васильевский запорожец, ритуально завизжала соседка с первого этажа, захрапел за стеной дед Иван. Юлька уткнулась лицом в ладони и поняла, что больше не хочет жить.

И зачем только бог наградил женщин звериным чутьем? Может, хотел оградить от ошибок? Предупредить? Или смягчить удар? Может быть… Но Юльке это не помогло, а даже наоборот. Предвестие беды сделало ее настолько подозрительной и уязвимой, что стоило кому-нибудь спросить, как у нее дела, на глаза тут наворачивались слезы и она становилась похожа на человека, у которого разболелись все тридцать два зуба и помочь ему может разве что гильотина, но никак не зубной врач.

Сотрудники, знавшие Юльку как веселого и не унывающего человека, беззлобно подтрунивали над ней, пытаясь вывести на откровенность, начальник при виде постной физиономии недовольно качал головой, но в душу не лез, за что Юлька была ему благодарна. И только Сергей не замечал в ней разительных перемен и, продолжая играть с нею, как кот с мышью, активно готовился к бегству.

В тот день, когда это произошло, Сергей приехал из очередной командировки на три часа раньше, чем она ожидала.

Он долго гремел в прихожей ключами, шаркал тапочками, сопел… а когда вошел в комнату и посмотрел на нее, Юлька все поняла.

— Ты разлюбил меня? — задала она вопрос в лоб и, чтобы не слышать ответа, закрыла уши руками.

— Не расстраивайся, так в жизни бывает, — бесцветным голосом проговорил он и по-дружески похлопал ее по плечу.

— Ты, что, полюбил другую? — пискнула она, вскарабкавшись взглядом по его пушистому свитеру.

— Только давай без истерик, — недовольно засопел Сергей, и ноздри его раздулись, как у необузданного жеребца.

— Я не хочу без истерик! Слышишь, ты?! Не могу! — взвизгнула Юлька, схватив его за рукав. — Пожалуйста, скажи, что ты пошутил.

— Отстань! — взвился Сергей, и глаза его стали темнее ночи. — Все кончено! Что тут непонятного?!

— Сергей, а может, я сплю? — растерянно пролепетала она, сунув ему руку под нос. — Ущипни меня, а лучше уйди за дверь, а потом зайди снова, только по-настоящему.

Юльке было так плохо, что она предпочла бы умереть прямо сейчас. Но судьба не предоставила ей такого шанса.

— Хватит нести околесицу! — посмотрев на нее как на душевно больную, прорычал Сергей. — Давай поживем отдельно, посмотрим, что да как, а там… видно будет…

— У нас уже нет, — устало промямлила Юлька, — и нас уже нет. Есть ты и я — каждый сам по себе.

— Да запомни ты, истеричка, — ухмыльнулся он, подбросив на ладони ключи, — в мире нет ничего постоянного. Все проходит, и любовь тоже. Заруби себе на носу.

— Я запомню, — промямлила она, съехав по стенке на табурет.

— Вот и молодец, — он сорвал с вешалки куртку и, покровительственно похлопав ее по плечу, продолжил: — Ты хороший человек, но больно уж заморочистый. Пойми, надо быть проще, покладистей, тогда все у тебя будет тип-топ.

Юлька смотрела на него во все глаза и понимала только одно, что видит его последний раз.

— Ну, будем прощаться, — торопливо проговорил, швырнув на полку ключи.

— Обойдусь… уходи.

— Как хочешь, — он пнул ногой дверь и, не оборачиваясь, добавил: — если что… позвони.

Юлька стояла в прихожей, прижавшись спиной к стене, и чувствовала себя ничтожной мошкой, которую вот-вот раздавят и размажут по полу. Когда дверь за Сергеем захлопнулась, она взяла в руки брошенную им связку ключей и, держась за стену, потащилась на кухню. Там, между плитой и столом, она просидела до вечера. Когда стемнело, она переместилась с табуретки на пол и, чтобы не завыть, укусила зубами коленку. Коленка оказалась такой дубовой, что из десны потекла кровь: сладковатая и немного соленая, как томатный сок. Юлька слизывала ее языком и думала, что жизнь ее похожа на черно-белое кино, снятое плохим режиссером.

Часть 2

Если больно, значит любовь

Под утро она соскребла себя с пола, умылась, накрасилась, надела туфли на десятисантиметровом каблуке и, сообщив начальнику, что отгул отменяется, отправилась на работу.

Странные метаморфозы происходят порой с людьми, когда их покидает любовь: крылья, когда-то научившие их летать, вдруг становятся тяжелыми как пудовые гири и начинают тянуть их вниз, туда, откуда порой и не выбраться, особенно если человек слаб.

Большинство, к счастью, выкарабкиваются, хватаясь ошметками воли за работу, родителей, друзей, зеленеющую траву, меньшинство погибает, так и не поняв, зачем пришли в этот мир.

Юлька, слава богу, принадлежала к славному большинству, но сама пока еще об этом не знала. Оборванные крылья были аккуратно сложены на дно ямы, в которую она свалилась, безумные поступки лежали тут же, рядышком с потрепанной волей. Она смотрела на все это пустыми глазами и не понимала, что с этим делать.

Сергей позвонил ровно через неделю и первым делом заговорил о забытых в квартире вещах.

— Привет, Юлек, — беззаботно захохотал он. — Я у тебя вещички хотел забрать. Ты как? Не возражаешь?

— Забирай, — равнодушно ответила Юлька, и сердце ее рухнуло вниз. Она думала, что он переживает, а он смеется, подлец.

— Ладушки, на днях забегу, — снова захохотал он, — до встречи. — И положил трубку.

Она долго смотрела на пикающий кусок пластмассы, потом швырнула его под стол и пошлепала в ванную, под спасительный душ.

Стоя под ледяной водой, Юлька мечтала лишь об одном — простудиться и умереть, чтобы никогда не испытывать разрывающей сердце боли.

Образ Сергея иконой стоял перед глазами, нашептывая на ухо ласковые слова, а она тряслась, как в лихорадке, сглатывая с распухших губ ледяные потоки, и думала о том, как будет мстить ему — безжалостно и жестоко.

Выбравшись из ванны, Юлька пошла в спальню, достала из тумбочки валерьянку и, не разбавляя, вылила в рот. Травяной запах ударил в голову, потом в нос, в желудке заныло. К горлу подступил горький комок. Юлька вскочила на ноги и рысью понеслась в туалет.

Когда рвота закончилась, она кое-как добралась до комнаты и как подкошенная рухнула на кровать. Сон свалил ее, как нокаут боксера, правда ненадолго. Через полчаса она уже пялилась в потолок, считала овец, крокодилов, слонов и прочую живность.

«Лучше бы он не звонил, лучше бы сгинул, — думала она, отстукивая зубами барабанную дробь, — а еще лучше — умер, и я бы ходила к нему на могилку и носила цветы, — она залезла с головой под одеяло. — Господи, о чем это я? Нет, я не хочу, чтобы он умирал. Пусть живет. Только не в моем городе, а где-нибудь далеко, куда не летают самолеты и не ходят поезда. А еще лучше — пусть его переедет машина, но не насмерть, а понарошку. А врачи ошибутся и скажут, что он никогда не будет ходить. И тогда я заберу его к себе и буду выгуливать на инвалидной коляске. А потом, когда он неожиданно выздоровеет и поймет, кого мог потерять, я его брошу».

Так думала Юлька, мечтая вернуть Сергея обратно. И на душе у нее в эти минуты было легко и спокойно. Вот только одного она не знала, что подобные мысли рождаются в голове исключительно от обиды и ущемленного самолюбия и любовь здесь совсем ни при чем. Но так устроены женщины. Если БОЛЬНО, значит ЛЮБОВЬ!

Часть 3

Отцы и дети

Прошла неделя, за ней другая. Сергей так и не пришел за вещами.

Через неделю Юлька поняла, что беременна. О том, чтобы сделать аборт, не могло быть и речи. Она твердо решила рожать.

Самым тяжелым был звонок отцу. Юлька готовилась к нему долго, придумывала разные варианты, проговаривала вопросы, которые он будет ей задавать, и предполагаемые ответы. В конечном итоге, не придумав ничего вразумительного, махнула рукой и сообщила родителю «приятную» новость.

Константин Аркадьевич приехал к неблагодарной дочери в тот же день. Лучше бы не приезжал.

— И как тебе не стыдно?! — начал обвинительную речь бывший судья, постукивая по столу костяшками пальцев. — Так опозорить отца! Как ты могла?! — И губы его с каждым словом становились все бледнее и тоньше. — Я в тебя сердце, деньги, душу вложил, а ты мне в благодарность такой фортель выкидываешь?! А если об этом узнают родственники?! Соседи?! Друзья?! — Он вытащил из портфеля таблетки. — В общем, так: или ты делаешь аборт, или у тебя больше нет отца, — подвел он черту под неприятным для него разговором.

— Мне тридцать два года и я буду рожать, — отчеканила Юлька, но глаз поднять не посмела.

— А ну повтори, что ты сказала, — взвился Константин Аркадьевич, и лицо его стало белым как мел.

— Я буду рожать, — повторила Юлька. — И давай не будем превращать мою жизнь в сериал…

— Значит, ты от меня отрекаешься?! — пытаясь ее пристыдить, продолжал Константин Аркадьевич. — Вот здесь?! Прямо сейчас?!

— Нет, папа, я не отрекаюсь, — устало промямлила Юлька. — Но ребенка я убивать не стану, как бы тебе этого ни хотелось.

Константин Аркадьевич всегда был авторитарен в своих решениях и, однажды впустив дочь в свой до тошноты правильный мир, удерживал ее там всеми возможными способами, пытаясь навязать свои взгляды, принципы и собственную, выработанную годами мораль.

Любила ли Юлька отца? Конечно. И жалела… до слез, до скребучей тоски в душе, но никогда ему об этом не говорила. И не из-за того, что он был человеком иных взглядов, а потому что знала, что он никогда ее не поймет и не примет такой, какая она есть. А ведь когда-то давно они были друзьями.

Что же произошло с тех пор? Почему она потеряла его? Неужели, потому что после развода не приняла его сторону. Но ведь тогда она была всего лишь ребенком, маленькой птичкой, которой родители ненароком вырвали крылья.

Отец во всем винил мать, мать — отца. Крайней, как всегда, оказалась она. Пытаясь сохранить собственное лицо, отец упрямо тащил дочь в свою сторону, ничуть не заботясь о трансформациях, происходивших в ее душе. Мать, опасаясь потерять ее навсегда, чуть ли ни на коленях умоляла Юльку не бросать ее, ведь она — все, что у нее есть.

Юлька осталась с матерью, но связь с отцом не теряла. Встречались они на нейтральной территории, разговаривали ни о чем и расходились непонятые и неудовлетворенные друг другом.

С тех пор прошло много лет. Детские обиды были давно позабыты и почти не терзали Юлькину душу, но попытки построить с отцом новые отношения ни к чему не привели. Константин Аркадьевич не желал видеть в дочери взрослого человека и продолжал держать на нее обиду. Каждый раз, натыкаясь на его твердолобость и заплесневелую жизненную позицию, Юлька давала себе зарок никогда больше не вступать с отцом в споры, и каждый раз вступала, оказываясь, как всегда, непонятой и виноватой.

Оставаясь в руках отца разменной монетой, с помощью которой он пытался удержать прошлое, Юлька со временем научилась балансировать в его непростом мире, но окончательно принять его сторону не смогла. Константин Аркадьевич все так же был далек от нее и сближаться по всей видимости не собирался. Даже в те редкие минуты, когда он смеялся, он смеялся над ней, но никогда вместе с ней, а если горевал, то в одиночестве, не подпуская к своей персоне никого, кроме себя любимого, достойного и всеми непонятого. Может он боялся показаться слабым? Ведь он мужчина и к тому ж отец. Юльке оставалось только догадываться и надеяться, что когда-нибудь сердце его оттает, он обнимет ее и скажет: «Я люблю тебя, доченька. Люблю такой, какая ты есть. И пусть у нас разные взгляды на жизнь, но ты для меня — самое важное, что есть в этом мире, и я всегда буду с тобой, потому что я твой отец».

Константин Аркадьевич бросил на Юльку испепеляющий взгляд и нарочито громко сказал:

— Что же, дочь, ты сделала свой выбор. На меня с этой минуты можешь не рассчитывать.

Можно было подумать, что она рассчитывала на него все эти годы.

Он бросил так и не распакованную пачку с таблетками обратно в портфель и, сощурив глаза, спокойным голосом произнес:

— Твоя мать сделала свое дело. Теперь расхлебывай эту кашу с ней. Я в этом позоре участвовать не желаю.

Юлька мысленно погладила отца по голове: «Я очень люблю тебя, папа, но ты сам от нас отказался, — она посмотрела на свой плоский живот, — что ж, это твой выбор, а жаль».

Константин Аркадьевич поднял с пола портфель.

— Прощай, дочь, — угрюмо проговорил он, — с этого дня мы враги.

Часть 4

Гуляй, Вася

Проводив отца, Юлька позвонила подруге.

— Привет, Машунь, — сквозь слезы прошептала она, — приезжай, пожалуйста, и шампусику захвати.

— Этот гад тебя все-таки бросил? — раздался в трубке возмущенный голос подруги. — Я знала, что этим закончится. Ладно, не реви. Сейчас прискачу.

Подруги… Какое приятное слово. Созвучие букв ласкает сердце и слух. Но так ли хороши они в жизни? К сожалению, настоящая подруга — большая редкость. Юльке в этом смысле повезло на все сто. Маруська оказалась той самой подругой, которая и последнюю рубаху отдаст, и в прорубь нырнет, и на плаху, если надо, пойдет.

Познакомились они в институте, когда им было по восемнадцать. С тех пор прошло много лет, но дружба их, как часто бывает, не разрушилась, а с годами только больше окрепла. И чего только за эти годы им не пришлось хлебнуть, сколько килограммов соли съесть, сколько выпить шампанского…

Машка, в отличие от Юльки, была человеком легким, веселым и удивительно открытым, принимающим жизнь такой, какая она есть, со всеми ее радостями, гадостями и финтифлюшками, как она сама выражалась.

Излучающая какую-то особую энергетику, она готова была окружить заботой весь мир, что собственно и делала, бросаясь по первому зову на помощь друзьям, родственникам, коллегам, соседям, знакомым и незнакомым…

Не ищущая счастья в конкретном человеке, который однажды придет и осчастливит ее, Машка находила его в самых простых вещах: в луче солнца, пробившемся сквозь занавеску, грибном дожде, осенней листве, смехе ребенка и в самом факте жизни, которую считала даром господним, незаслуженно посланным ей небесами. Ведь никакими особыми талантами она не обладала, кроме рядового умения шить и вязать. В общем, философия на этот счет у нее была особая, которую мало кто разделял. Чаще всего над ней посмеивались, считая простодушной особой, мечтающей осчастливить весь мир.

* * *

Долго Машку ждать не пришлось. Через полчаса после Юлькиного звонка она уже находилась в квартире и пыталась всеми возможными способами привести ее в чувство.

— Чего в темноте сидишь? — зайдя в комнату, грозно проговорила она и рывком отдернула шторы.

— Закрой, — не поднимая головы, захлюпала Юлька, уткнувшись в ладони лицом.

— С чего это? — уставилась на нее Машка.

— С того, что у меня горе.

— Ах, горе! Ну, да… понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, — Юлька громко высморкалась в платок.

— Почему же не понимаю? Я в курсе. Вчера конец света по телевизору объявили. А ты бункер не выкопала. Какая беда…

У Юльки от обиды затряслось все внутри.

— Сергей бабу нашел! — разрыдалась она. — А ты, а ты меня обвиняешь?! — она посмотрела на нее как на врага. — И вообще он тебе никогда не нравился! Никогда! Только не пойму почему?! — продолжала она орать, в надежде на то, что Машка обидится и оставит ее в покое.

— А я не пойму, почему ты с ним столько времени валандалась? — не обращая внимания на ее вопли, спокойным голосом отозвалась Машка, — ну, скажи мне, что ты в нем такого нашла?! Хотя, подожди, — она подняла глаза к потолку, — рост под два метра, а еще размер ноги, сорок последний, и кудри, которые ты ему каждое утро феном укладывала. А под волосами-то что? Ты туда не заглядывала?

— Куда?

— В черепную коробку! — взорвалась Машка. — Мозгов у твоего Сережи не больше, чем на половину пипетки.

— Ну, это ты зря, — попыталась возразить Юлька, — кандидат наук не может быть идиотом.

— Ха! Ха! Еще как может быть! — продолжала гнуть свою линию Машка, — и в истории тому масса примеров. И потом, эта идиотская фраза: «Поиграем в любовь?», которую он тебе изо дня в день говорил.

— Да он просто шутил, — все еще пыталась оправдать его Юлька.

— Ну, знаешь, в каждой шутке есть доля шутки.

— По-твоему выходит, что я жила черт знает с кем и не замечала этого? — озадачилась Юлька.

— Вот именно! И я даже могу сказать почему.

— Почему?

— Потому что влюбилась ты в этого негодяя. А влюбленные в этот фееричный момент глупеют и не ведают, что творят, а некоторые даже руки на себя накладывают. Тьфу-тьфу, не дай бог… — перекрестилась она. — Вот скажи мне, ты когда-нибудь видела курицу с отрубленной головой?

— Причем здесь курица? — взмолилась Юлька, прижав руки к груди.

— Притом! Вот представь себе, носится эта бедолага с отрубленной головой по двору, крыльями машет, думает, что живая, и не подозревает, глупая, что она уже не курица, а суповой набор. — Она обняла Юльку за плечи. — Но, что бы я тебе сейчас ни говорила, все пройдет мимо кассы. Так что красноречие мы тратить не будем, а просто возьмем и напьемся, как две брошенные бабы, а завтра по трезвому поговорим.

— Не пойдет, — загадочно улыбнулась Юлька, опустив глаза в пол.

— Это еще почему?!

— Потому что подруга твоя — беременна.

— Не может быть! — Машка схватила Юльку в охапку и закружила по комнате. — Ладно, забираю свои слова обратно, — сдерживая слезы, щебетала она, — будем надеяться, что этот козел хоть здесь себя как мужик проявил. Ты ведь о дочке мечтала?

— Мечтала, — хлюпнула Юлька, уткнувшись ей носом в плечо, — только он ничего об этом не знает.

— Почему?!

— Не хочу.

— А мама? Маме сказала?

— Нет. Только отцу.

— Понятно. И он, разумеется, против.

— Естественно. Семью, говорит, позоришь.

— А ты?

— А я сказала, что это моя жизнь и ребенка я убивать не буду.

— Вот это правильно! Молодец! — она погладила Юльку по животу. — Но Константин Аркадьевич каков. Семьдесят лет прожил, а ума так и не нажил. — Она обняла Юльку за плечи. — Не расстраивайся, увидит внучку, простит. Мелюзга, она еще не такие сердца растапливала. Помнишь моего первого? Уж такой петух был, кроме своего хохолка ничего и не видел. А как Пашку на руки взял, разомлел. Правда, ненадолго, но все-таки. А Константин Аркадьевич человек пожилой, сколько у него радостей жизни осталось? Так что не горюй, все наладится. А Сергей твой… хоть и негодящий мужик, но о ребенке знать должен.

— Ничего он не должен.

— Ну, тебе видней, — сдалась Машка, — а хочешь, я у тебя поживу?

— Правда? — обрадовалась Юлька, — спасибо, Машунь, поживи, хотя бы недельку.

— Да хоть целый год.

— А Костя против не будет?

Уж очень грозный был у Машки жених. Огромный, как таежный медведь, и суровый, как сотня питбулей.

— Не будет, — отрезала Машка. — А если что, пусть плывет на своем корабле, откуда приплыл.

— Ой, Машка, разбрасываешься ты мужиками, — вздохнула Юлька, с любовью посмотрев на подругу.

— А тот не мужик, что своей бабе не доверяет, — хмыкнула Машка, — тот трус и неудачник, а по большому счету — козел. А на кой мне козел? Чтобы все жизнь мне на ухо блеял?

— Наверное, ты права, — пискнула Юлька.

— То-то… — улыбнулась Машка. — Вот мы Костика заодно и проверим. Вдруг я опять не на того нарвалась?

— Может, не надо, Машунь, — занервничала Юлька. — Поживешь недельку, и ладно.

— Ох уж эти мне сантименты, — взвилась Машка. — Не зли меня! Сколько надо будет, столько и поживу. В конце концов, ты у меня одна.

— Ты же говорила, что любишь его, — озадаченно промямлила Юлька. — А теперь проверять собралась…

— А я и сейчас от своих слов не отказываюсь. Люблю. Но тебя я тысячу лет знаю, а его всего восемь месяцев.

— Спасибо, Машунь, — расчувствовалась Юлька, — что бы я без тебя делала…

— Ну, хватит киснуть, — оборвала ее Машка, — пойдем лучше чайку попьем.

— Чайку это хорошо, — вздохнула Юлька, — только у меня в холодильнике мышь повесилась. — Она вытащила из шкафа кофточку. — Ты телевизор пока посмотри, а я в магазин сбегаю. Тут близко, я быстро, туда и обратно.

— У тебя, что, совсем ничего нет?! — удивилась Машка. Уж чего-чего, а еда у Юльки в холодильнике никогда не переводилась. Значит, дела и правда фиговые.

— Машка, я тебя так люблю, — захлюпала Юлька, и на душе у нее посветлело. Как все-таки хорошо, что у нее есть такая подруга.

Часть 5

Была любовь…

Ближайший магазин, вернее магазинчик, куда отправилась Юлька, находился в двухстах метрах от дома, в небольшой одноэтажной постройке пятидесятых годов. Юлька редко заходила в это отсыревшее малоприятное заведение, разве что по острой необходимости, когда не было времени идти в супермаркет, находившийся в двух автобусных остановках от дома. В магазинчике как обычно было сыро, сумрачно и безлюдно. Лишь парень в камуфляжной одежде, шурша купюрами, нарушал пропахшую гниющими овощами липкую тишину.

— Ну, и долго ты будешь думать, защитник? — услышала она голос вынырнувшей из-под прилавка продавщицы. — Я тебя спрашиваю, — тетка с ненавистью посмотрела на парня, — или оглох?

Парень почесал затылок и озадаченно посмотрел на полку с бутылками.

— Да вот не знаю, что лучше взять, коньяк или водку…

Продавщица со злостью смахнула с прилавка луковую шелуху.

— И когда вы ее, ироды, только напьетесь? — прошипела она. — С утра до ночи ходють и ходють, то им пиво, то водку подай, а матерям с горя хоть вешайся, — она сдернула с головы сбившуюся на затылок косынку. — Тоже мне, защитники родины…

— Ладно, возьму водку, — не дал ей договорить парень и, вытащив из кошелька пятитысячную купюру, положил ее на прилавок.

Продавщица сняла с полки бутылку «Столичной».

— Вот, бери свое пойло и уходи, — буркнула она, — чтоб вам ни дна ни покрышки.

— Это вы зря, тетенька, всех под одну гребенку, — беззлобно проговорил парень, сунув сдачу в карман.

Тетка с ненавистью посмотрела на Юльку. Можно было подумать, что это она виновата в том, что все кругом пьют.

— Ну, а тебе чего?! — рявкнула она, воткнув в бока сжатые в кулаки руки.

— Батон, пачку масла, сыр и пакет молока, — отчеканила Юлька, краем глаза проводив парня до двери. Что-то знакомое было в его голосе, фигуре и манере поправлять волосы.

Выйдя из магазина, Юлька не спеша пошла в сторону дома. Ощущение, что за ней следят, появилось, как только она перешла на другую сторону дороги.

«Что за черт?» — подумала она и, развернувшись вполоборота, чуть ли ни нос к носу столкнулась с парнем из магазина. — Андрей?! — щеки ее заалели как маки. — Не ожидала тебя здесь увидеть.

— Да я в гости к другу приехал, — смущенно проговорил он. — А ты как тут оказалась?

— А я теперь здесь живу, — опустив глаза, процедила она, — прости, я пойду, меня подруга ждет…

— А меня друг, — спохватился Андрей, — может, объединимся?!

— Как-нибудь в другой раз, я спешу.

— Следующий раз будет не скоро, — торопливо заговорил он, взяв ее за руку, — я завтра уезжаю, надолго, — он притянул ее к себе, — Юля, нам надо поговорить.

— Не надо, Андрей, — откачнулась она. — Все уже сказано.

— Но ты должна знать правду.

— А я знаю, — посмотрев ему в глаза, усмехнулась Юлька. — Ты меня предал.

— Это неправда, Юля. Я тебя не предавал, — уверенно произнес он. — Если не веришь, спроси у отца.

— А при чем здесь отец?

— Мне трудно об этом говорить, но ты должна мне поверить. Дело в том, что Татьяна и Константин Аркадьевич сделали фотомонтаж.

— Фотомонтаж? — не могла поверить Юлька. — Тогда почему ты молчал все это время?

— Не хотел тебя ссорить с отцом, — нахмурился он. — У вас и так слишком сложные отношения. Я думал, он сам все расскажет. Теперь вижу, что это не так.

— Я не верю тебе, — насупилась Юлька, — отец, конечно, не сахар, но он не способен…

— Это твое право, верить или нет, — разведя руками, отчеканил Андрей. — Но ты должна знать, что я не виноват. — Он обнял ее за плечи… Разговор сам собою затух, снежным комом накатили воспоминания.

Их сумасшедшая любовь случилась в девятом классе, точнее после его окончания, и пришла она к ним неожиданно, как приходит все хорошее и гениальное. В тот день старшие классы во главе с классным руководителем и физкультурником отправлялись на трудовую практику в подшефный колхоз на уборку картофеля. В те далекие годы именно на колхозных полях отрабатывали практику школьники и студенты большинства вузов и профтехучилищ.

Юлька вышла из дома с большим опозданием, не выспавшаяся, с темными кругами под глазами, с небрежно завязанным на макушке хвостом, в босоножках и простеньком ситцевом сарафане. Преподаватель по труду, увидев ученицу в таком неподходящем наряде, отругал ее по всем правилам, но домой не отправил, пообещав найти какую-нибудь одежду на месте. И слово свое сдержал.

В сельсовете ей выдали резиновые сапоги, платок и заношенную куртку непонятного цвета. И все было бы ничего, если бы не сапоги, которые были велики на три размера и все время сваливались с ноги. В самый разгар работы, переходя с одной грядки на другую, Юлька подвернула ногу и свалилась в межу. Андрей, работавший на соседней грядке, услышав крики, подбежал к ней и, не дожидаясь, когда подойдут остальные, подхватив на руки, потащил в сельский медпункт.

В тот день Юлька сделала для себя много открытий, главным из которых была она сама. Разве могла она подумать, что будет целоваться с парнем, которого лишь изредка видела в школе на переменках, в первый день их знакомства. Да никогда!

На обратном пути, по дороге из медпункта, когда они свернули на лесную тропинку, Андрей неожиданно признался Юльке в любви. Оказывается, парень был влюблен в нее с восьмого класса, но, не надеясь на взаимность, держал свои чувства при себе, думая, что со временем это наваждение пройдет. Но как он ни старался вырвать Юльку из сердца, у него ничего не получалось.

Когда в школе вывесили объявление о том, что практика будет проходить в подшефном колхозе, Андрей решил воспользоваться этим шансом и даже разработал план по завоеванию ее сердца. Но судьба распорядилась иначе и все пошло не так он запланировал.

Увидев, что Юлька подвернула ногу, Андрей тут же забыл про разработанный план, про стихи, про подготовленную речь и про все остальное. Он просто подхватил ее на руки и помчался спасать.

Дорога до медпункта была не близкая, да Юлька была далеко не перышком, но Андрей не чувствовал ни времени, ни тяжести, ни колдобистой засыпанной щебнем дороги, ни палящего солнца над головой. Он нес на руках любимую девушку, и все остальное было неважно. Слушая биение ее сердца, он вдыхал пьянящий аромат ее рыжих волос и желал только одного, чтобы дорога никогда не закончилась…

Как они оказались в березовой роще, Юлька не помнила. Ей было так радостно и хорошо с этим по сути незнакомым ей парнем, что на какое-то мгновение она почувствовала себя птицей. Облака, деревья, цветы… Все вокруг летало, звенело, кружилось…

Андрей говорил ей о своей любви, и от этих слов было так сладко, что земля уходила у нее из-под ног. Слушая его взволнованный голос, Юлька понимала, что с ним происходит то же самое, ведь в этот момент они были одним целым.

Два года длилась их необыкновенная романтическая любовь. Но однажды, осенним пасмурным днем, все рухнуло. И никто не был виноват в том, что произошло. Молодость, юношеский максимализм, разочарование, неверие, нежелание разобраться, пойти навстречу… сделали свое дело.

Часть 6

Простить и забыть

— Ты чего, на край света ходила? — открыв дверь, ворчливо встретила ее Машка. — Или наводнение во дворе?

Юлька поставила сумку с продуктами на пол и, привалившись к стене, заревела.

— Господи, да что с тобой? — запричитала Машка. — На тебе лица нет, — она взяла ее за руку. — А ну, рассказывай, что с тобой приключилось.

— Ой, Машка, если бы ты знала, кого я сейчас встретила…

— Догадываюсь, — ухмыльнулась Машка, погладив Юльку по животу. — У, мамка какая противная, ревет и ревет, ребенку спать не дает.

— Да ну тебя, — отмахнулась Юлька, — он еще ничего не понимает.

— Много ты знаешь. Ребенок все слышит и понимает, — она вытащила из кармана носовой платок, — давай, вытирай слезы, и помни, дети нам свыше даны, и знают они о нас больше, чем мы о них. Ясно?! Ну, а теперь рассказывай, что этот паразит тебе наговорил?

— Да Сергей тут ни при чем, — опустившись на табурет, захлюпала Юлька.

— Неужели Константин Аркадьевич?!

— Говорю же, нет! — взорвалась Юлька и, схватив сумку, помчалась на кухню.

— Тогда кто?! — закричала Машка ей вслед. — Ты можешь сказать членораздельно?

— Я в магазине Андрюшку встретила, — размазывая по щекам слезы, ревела Юлька, глядя в окно.

— Кого?! — застыв в дверном проеме, ахнула Машка.

— Андрея.

— Того самого, из параллельного класса?!

— Ага.

— И что?! — уставилась на нее Машка.

— Говорит, что не изменял мне.

— А как же фотографии? Ведь ты их своими глазами видела.

— Он уверяет, что это фотомонтаж. И в том, что произошло, обвиняет отца.

— Константина Аркадьевича?! Не может быть…

— Андрей сказал, они вдвоем с Танькой это дело состряпали. Но я не верю. Не мог отец так поступить.

— А я верю, — Машка с сочувствием посмотрела на Юльку. — Это вполне в его стиле. Ну, сама подумай, разве он мог допустить, чтобы у него был такой зять. Конечно же, нет. Ему нужен был богатый, состоявшийся, с родословной, чтобы не стыдно было в обществе показать. А твой Андрей кто? Безотцовщина, мать медсестра, ни кола ни двора… комната в коммуналке.

— Но как он мог?! А Танька?! Ведь мы с ней были подругами.

— Я думаю, это от зависти. Ты же сама говорила, что у нее отец уголовник, а мать пьяница. А ты дочь известного адвоката.

— Но мама относилась к ней как к родной дочери, учила музыке, рисованию.

— Вот именно, как к родной дочери. А ей этого было мало. Учила музыке… Где? У вас дома? А ты в музыкальную школу ходила.

— Да, но…

— Вот тебе и «но». Я знаю таких людей, дорогая. Им, сколько не дай, все будет мало.

— И что же мне теперь делать, Машунь?

— Ничего! Выброси из головы! Для тебя сейчас главное — лялька!

— Забыть?! Легко сказать. Да у меня вся жизнь из-за него кувырком пошла.

— Ты что, все еще его любишь? — опешила Машка.

— Не знаю… — задумалась Лилька, — наверное, люблю… когда увидела его, думала сердце на куски разорвется…

— А как же Сергей?

— Это другое, — задумалась Юлька. — Сергей — наваждение, боль. Да, да, он моя боль! Он — инквизитор моей души!

— И что же ты с этим инквизитором в одной постели делала?

— Наверное, любила. Только по-другому, без души. Не так, как Андрея.

— Не знала, Юлька, что ты мазохистка.

— Я и сама до сегодняшнего дня не знала. Ой, Машка, чего-то мне совсем плохо, — она, покачиваясь, пошла в комнату.

— Тошнит, что ли?

— Ага.

— Терпи, подруга, — она уложила ее на диван, а сама поскакала за тазом, — я с Пашкой полгода от унитаза не отходила, и ничего, выжила.

— И я выживу, — проглотив слюну, пискнула Юлька, — всем назло выживу. И буду самой счастливой.

Машка притащила из ванной пластмассовый таз, поставила на стул рядом с диваном.

— Доля наша бабья такая — любить, выживать, блевать да рожать, когда срок придет, — резюмировала она, — так что блюй на здоровье и думай о том, что все будет хорошо.

Так, за разговорами, уговорами и размышлениями о смысле жизни прошла неделя, за ней другая. Девушки много гуляли, разговаривали и однажды пришли к выводу, что жизнь — забавная штука и относиться к ней надо не иначе, как к шаловливому ребенку, иначе можно свихнуться.

Часть 7

Счастье есть

Приняв условия, продиктованные судьбой, Юлька обрела душевный покой и такую нужную в ее положении силу.

Чувствуя себя в новом качестве как рыба в воде, она желала лишь одного — продлить очарование дарованных дней, чтобы допьяна насладиться ожиданием материнства и как следует подготовиться к новой роли.

Машка не переставала удивляться переменам, происходившим с подругой, и ни на минуту не выпускала ее из вида.

Так незаметно, в суете и заботах, прошло девять месяцев. И вот наступил долгожданный день. Малыш стукнул ножкой в живот, требуя немедленно выпустить его на свободу, и резво направился к выходу.

— Неужели началось? — встрепенулась Машка, услышав за стеной стоны. Она соскочила с кровати и прямо босиком помчалась в Юлькину комнату.

Юлька сидела на диване, пытаясь попасть ногами в шлепанцы, и потихоньку стонала.

— И давно тебя так колбасит? — обеспокоенно проговорила она, присев перед ней на колени.

— Минут двадцать назад началось, — схватив ее за плечи, затряслась Юлька, — точно не помню.

— Минут двадцать, говоришь? Это хорошо… — она подняла глаза к потолку, — сиди здесь и не дергайся. Сейчас часы принесу.

— Часы-то зачем? — заскулила Юлька, обхватив руками живот.

— Как зачем? Время будем записывать. Сколько минут прошло между схватками.

— Ой, Машка, что-то мне страшно. А вдруг я прямо сейчас разрожусь?

— Не разродишься, схватки только сейчас начались, — она вытащила из тумбочки карандаш. — Держи, время будешь записывать.

Юлька взяла в руки карандаш и тут же выронила его: «Ой, мама! По-моему, он вылезает!»

— Ничего не вылезает, — Машка прислонилась головой к животу. — Чего-то я не пойму, — озадачено пробурчала она, — схватки какие-то неправильные. Давай-ка лучше скорую вызовем.

Она вытащила из кармана мобильник: «Алле, скорая?! У меня сестра рожает! Адрес? Записывайте!»

Когда приехала скорая, Юлька, скрючившись, сидела за журнальным столом и за обе щеки уплетала вчерашние пирожки. Машка бегала вокруг нее с блокнотом в руках, записывая время «неправильных» схваток.

— Ну, роженица, заканчивай упражняться, — нахмурился доктор, отобрав у нее надкусанный пирожок, — сейчас в больницу поедем. — А пирожки, если не против, мы с собой заберем, а то бригада целые сутки не кормленная.

— Конечно, берите, — скривилась Юлька. — Пирожки очень вкусные получились.

Доктор молча сложил пирожки в пакет и, переведя взгляд на Машку, приказал собирать вещи.

— С нами поедете, — усталым голосом проговорил он. — И паспорт с полисом не забудьте.

* * *

Родила Юлька через сорок минут после приезда в больницу. Родила легко, без разрывов и осложнений, будто выпустила на свободу засидевшуюся в неволе птичку. Малыш был пышный, розовый, как свежевыпеченная булочка, и голосистый, как соловей.

— Хороший пацан, — констатировала акушерка, похлопав ребенка по розовой попке. — Гляди, мамочка, какого орла родила.

— Спа… си… бо, — всхлипнула Юлька, прижав ребенка к груди.

Волна накатившей нежности накрыла ее с головой и понесла в прекрасный мир под названием Материнство. Вот оказывается, какое оно — СЧАСТЬЕ — теплое и манящее, пахнущее молоком и покоем. Она погладила малыша по голове: «Теперь я знаю, для чего светит солнце и зеленеет трава. Спасибо тебе, Господи, спасибо, Машка, и спасибо, Сергей».

Неделя прошла как один день. И вот она дома, вернее, они дома — Юлька и ее сын, главный мужчина ее жизни. Он хоть и маленький, но уже такой щедрый, что Юлька буквально захлебывается от счастья, которое он дарит ей изо дня в день.

— Я сумасшедшая мать, — говорит она Машке, и лицо ее сияет как начищенный самовар. — Ты слышишь меня?! Я неприлично счастлива!

— Не волнуйся, — опускает ее на землю подруга, — в этом состоянии ты теперь будешь пребывать да конца дней. Мамашки, в большинстве своем, все такие. Знаешь, как это называется?

— Как? — удивляется Юлька.

— Наркотиком материнства. И тебе он, по-моему, достался в большем количестве. Это, конечно, здорово, но объясни мне, дуре, почему ты все время смеешься?

— Не знаю, — хохочет Юлька, — может, мне в роддоме смешинку в рот положили?

— Может быть, — безнадежно вздыхает Машка, всем сердцем радуясь за подругу. — Ладно, балдей, только, гляди, не переборщи, а то испортишь мальчишку.

— Чем же это я его испорчу?!

— Растворишься в нем, как ледышка в стакане, и испортишь Андрюшке жизнь. Впрочем, до этого еще далеко. Хотя… бабка моя говорила, воспитывать надо, пока поперек лавки лежит, а как вдоль ляжет, так уже поздно будет. Но я думаю, тебе это не грозит.

— Я так люблю тебя, — воркует в ответ Юлька, целуя в дырочки телефонную трубку.

— И я тебя, — умиротворенно вздыхает Машка.

Так незаметно, в делах и заботах, проходят Юлькины дни.

Андрюшка подрастает и уже делает первые шаги. Юлька цветет, радуясь каждому движению ненаглядного чада. Машка по мере возможностей оберегает крохотное семейство от забот, подключив к процессу воспитания гражданского мужа.

Юлька счастлива и уже не мечтает о большем. Ей кажется, что жизнь и так с лихвой одарила ее. Но судьба приготовила ей еще один подарок, Андрея, ее первую не случившуюся любовь. Того самого единственного мужчину, с которым она проживет долгую счастливую жизнь, и от которого родит двух замечательных дочек — Соню и Лизу. И появится он в ее жизни неожиданно, как грибной дождь после грозы.

«Я шел к тебе всю жизнь, — скажет он, подхватив Андрюшку на руки, — и больше никому тебя не отдам».

Юлька прилипнет ногами к полу, а когда оторвется, поймет, что парит в воздухе вместе с Андрюшкой, огромным букетом оранжевых хризантем и розовым слоном с ромашкой за ухом.