Повороты судьбы

Галина Вервейко, 2002

Художественная повесть о студенческой любви и дружбе. О непростом романе студентки и преподавателя. О верности и сильных чувствах. Действие происходит в 70-е годы в городе Омске, а затем судьба раскидывает героев книги по всему Советскому Союзу, но узы братства между бывшими студентами по-прежнему крепки. Они помогают друг другу в сложных ситуациях. И это даёт им всем ощущение полноты и радости жизни.

Часть первая. ОМСК. КЭПЭУНИЯ

Глава 1. Мечты абитуриентки

Стояли тёплые дни 1973 года. Лето, стараясь как можно дольше удержать власть над непокорной сибирской природой, и не пустить на порог приближающуюся осень, щедро отдавало тепло Омску в самом начале августа. Ночи стояли тихие. Эту тишину лишь изредка нарушали звуки, уходящего в свой последний маршрут, ночного транспорта. Но во многих домах и, особенно, в студенческих общежитиях, то там, то здесь в окнах до утра горели слабые огни настольных ламп. Это была пора, когда хозяевами всех учебных заведений становились абитуриенты. Шли вступительные экзамены и в Омском культурно‑просветительном училище. Оно находилось почти на самой окраине Омска — в Амурском посёлке. Вокруг него располагались строительный и торговый техникумы, кулинарное училище, и поэтому КПУ оказалось в центре небольшого, но очень оживлённого студенческого района.

Всё в здании училища было красиво и удобно, дизайн помещения придавал учебному заведению особенную солидность и почтенность. Светлое фойе с плетёными креслами под зелёными домашними пальмами, которые напоминали уголки зимнего сада; у входа — витрина под стеклом, знакомящая с жизнью училища и новостями в стране; на правой стороне — огромный фотостенд «Знакомьтесь: наше училище» гостеприимно встречал каждого, пришедшего в этот светлый и радостный дом.

Оля Родионова, выпускница средней школы, приехавшая в Омск из районного городка, с лёгким замиранием сердца впервые вошла в это здание и спросила у вахтёра, где находится приёмная комиссия. Пройдя к указанной двери, она ненадолго остановилась, набираясь смелости. Затем осторожно открыла дверь и вошла в кабинет. За длинным столом сидел мужчина лет тридцати трёх. Он посмотрел на неё каким‑то особенным проницательным взглядом необыкновенных карих глаз, сердце у неё почему‑то ёкнуло, а губы как будто онемели. Мужчина, увидев её замешательство, спросил:

— Девушка, вы приехали поступать?

— Да, — сказала она и тихо добавила: — Если ещё можно… Хочу стать балетмейстером.

Мужчина ещё раз внимательно посмотрел на Олю. Было уже десятое августа, вступительные экзамены подходили к концу. Но, к счастью, этот строгий, производящий очень приятное и даже какое‑то завораживающее впечатление, мужчина оказался не бюрократом. Он взял у неё документы, внимательно рассмотрел их и спросил:

— Так, значит — на хореографию? Пишите заявление. Только дату поставьте не сегодняшнюю, а задним числом — 25 июля.

Оля взяла у мужчины листок и ручку и, волнуясь, стала писать под его диктовку заявление.

— А форма у вас с собой? — спросил мужчина.

— Да.

— Переоденьтесь в раздевалке, у хореографов, и приходите в танцкласс.

Всё ещё не веря своим ушам, она прошла за ним к раздевалке, надела чёрный гимнастический купальник, юбку для занятий хореографией и затем вошла в танцевальный класс. За столом приёмной комиссии сидели всего два человека: тот самый мужчина, очень серьёзный, со строгим видом, и с ним какой‑то субъект в чёрных очках, длинный и удивительно тонкий, с видом всё понимающего знатока. Перед такой комиссией у девушки из провинции слегка начинали дрожать коленки, и лёгкий румянец покрыл её щёки, что придавало особую прелесть миловидному молоденькому лицу. Чёрные волосы и такие же чёрные брови над большими карими глазами с тёмными длинными ресницами на красивом, с нежной кожей и лёгким румянцем лице сводили с ума многих парней небольшого городка, в котором жила Оля. Но больше всего привлекала её скромность, что в последнее время почему‑то стало считаться у девиц «немодным». Олина застенчивость сразу расположила к ней мужчину из приёмной комиссии, который представился ей так:

— Владимир Алексеевич — преподаватель народного танца и заведующий хореографическим отделением КПУ.

Он спрашивал у Оли, с какими движениями классического танца она знакома. Оля называла и показывала их у станка. Затем она простучала в ладоши, предложенные ритмы, повторила за ним движения народных танцев… Владимир Алексеевич посоветовался с тонким субъектом, тот кивнул головой в ответ. И экзаменатор, что‑то поставив в экзаменационный лист, протянул его Оле и сказал:

— Приходи завтра в девять писать сочинение, и в этот же день сдашь устно историю. Сможешь?

Она, молча, кивнула. В глазах блестели счастливые слёзы. Увидев экзаменационный лист, Оля ликовала: «отлично»! Как здорово! Сдала специальность!

Как мечтала она о том дне, когда сможет учиться в училище! Она много слышала о нём от ребят, которые раньше занимались с ней в хореографическом ансамбле. Прежде училище находилось в Таре. Вот уже два года, как его перевели в Омск, в это новое здание, и пятеро ребят из их «Юности» учились здесь на балетмейстеров.

Об этой профессии Оля стала мечтать не так уж давно, в последнем десятом классе. Но эта мечта стала её горячей страстью. Ей так хотелось быть похожей на своего любимого балетмейстера — руководительницу их ансамбля! Все ребята были просто влюблены в неё. Всегда энергичная, задорная, с чувством юмора, стройная и красивая, она очаровывала своих учеников. Рядом с ней жизнь была яркой, красивой, творческой — интересной. И так хотелось Оле, чтобы её жизнь была всегда такой радостной и весёлой, как это было в школьной юности! Она понимала, что в институт культуры с её минимальными знаниями методики хореографии, как считала сама, не поступить, а в училище всё начинается, в общем‑то, с «нуля». И в последний месяц учёбы в школе она решила: поступлю в КПУ. Но родители, узнав о её решении, устроили настоящий бунт: «Так хорошо учиться в школе и не поступать в институт?! Ты ещё глупая и ничего не понимаешь — не знаешь жизни!» И они устроили дочь на подготовительные курсы в автодорожный институт, который когда‑то окончил её отец. Родители мечтали, чтобы всё у Оли получилось по их желанию, внушив ей, что она должна поступить. А там: стерпится — слюбится. Зато будет иметь «нормальную» специальность.

В первые дни Оля честно старалась, но многочисленные математические и физические вычисления явно не шли ей в голову. Промучившись неделю, она стала только отмечаться на курсах, чтобы не потерять место в общежитии. В комнате она два раза в день добросовестно выполняла экзерсис (хореографические упражнения) у койки — вместо станка — специальной палки вдоль стен для занятий танцами, и учила искусству танца своих соседок по комнате. А, гуляя по улицам города и проходя мимо красочного объявления с приглашением поступить в КПУ, она плакала… Новые приятели, с которыми Ольга успела познакомиться на курсах и стала весело и интересно проводить время в абитуриентской компании, жалели её и всё говорили:

— Оль, ну что ты так мучаешься? Переживаешь?! Забери документы из автодора и отдай их в культпросвет! Ты ведь так прекрасно танцуешь! И не можешь жить без танцев! Но она была покорна воле родителей до первого экзамена. Это была математика. Им дали пять заданий, которые нужно было решить за очень короткое время. Начав решение, она доводила его до определённой точки, и когда нужно было в конце употребить нужную формулу, Оля ни одной не могла вспомнить: даже не повторила перед экзаменом. У соседей явно виднелись шпаргалки, у неё же была только чистая совесть… Сдала недорешённые примеры: будь что будет!

Когда все, волнуясь, подходили к листу с оценками, вывешенному на стенде в коридоре, Оля была спокойна, а увидев напротив своей фамилии цифру «2», захлопала в ладоши и радостно выбежала на улицу. Вслед ей завистливо смотрели неудачники, явно думая, что она получила «пятёрку». А Оля в этот момент ощутила свою свободу! Перед ней вновь открылся путь к любимой профессии.

Она вспомнила свою школьную учительницу математики, которая всегда обижалась на Ольгу за то, что та не очень была увлечена её предметом, хотя имела способности:

— Оля, ведь ты можешь учиться на «пять»! У тебя есть способности! Почему ты не стараешься?

А однажды, когда Ольга, за несколько дней до экзаменов, не смогла ей ответить правила, которые надо было выучить наизусть, она в сердцах, бросила журнал на стол, задев мел, который разлетелся на мелкие кусочки по всему классу.

— Родионова, почему ты не готова к уроку?! — кричала, выведенная из себя, учительница.

— У нас вчера был отчётный концерт ансамбля, — ответила Ольга, — не успела…

— Ходишь там, трясёшься! А в жизни‑то математика тебе больше пригодится, чем танцы!

Оля улыбнулась и подумала: «Как знать? Может, хореография и есть моё призвание?»

Вся их абитуриентская компания решила отметить первый экзамен, катаясь на катере по Иртышу, а вечером пошли повеселиться на танцы. Всё было очень здорово: и тёплый солнечный день, и аромат свежего воздуха над Иртышом, весёлые девчата и парни, которых в то время называли словом «абитура». На танцах несколько раз звучал её любимый вальс. И Оля упоительно кружилась (танцевать его умели немногие, и вся танцплощадка освобождалась для нескольких пар). А после танцев произошло небольшое приключение: транспорт уже почти не ходил, и они со своей компанией заблудились в городе и не могли найти общежитие. Долго топали пешком. Ноги устали. Сняли с девчонками босоножки с высокими каблуками и шли босиком… Вахтёрша с трудом поверила их рассказам: грозилась оставить их ночевать на улице, но после долгих ворчаний и причитаний всё же впустила в общежитие.

Когда Оля ни с чем вернулась домой, мама тихо плакала по ночам, переживая за её дальнейшую судьбу. Учителя из родной школы предлагали ей пойти работать туда пионервожатой, и Оля была не против: всю свою школьную жизнь она была активной пионеркой и комсомолкой и любила общественную работу. Почти всегда долго задерживалась в школе после уроков, то участвуя в подготовке школьных вечеров, то выпуская школьные стенгазеты.

Но однажды случайно на вокзале, встретила Ольга своего одноклассника. Он учился раньше в музыкальной школе и поступал в КПУ на оркестровое отделение. Сергей сказал ей, что ещё можно подать в КПУ документы. И Оля опять заболела своей мечтой… Но всё было не так просто. Родители убеждали её, что она выбрала специальность не из лучших, для молодых, малооплачиваемую, и когда‑нибудь пожалеет об этом. В довершение всего мама спрятала все её документы, чтобы дочь не натворила глупостей. Три дня шла «холодная война», Оля переживала и почти не разговаривала с родителями. Наконец, при содействии любимой бабушки, которая говорила, мол, хватит уже мучить девчонку, «крепость была взята». Мама отдала Ольге аттестат и паспорт со словами: «А, ну тебя! Делай с ними что хочешь!»

И вот, после всей этой полосы препятствий, она в училище! Сдала вступительные экзамены, получила место в общежитии. Его получали все нуждающиеся. Студенты жили здесь со всеми удобствами, в полном комфорте: по два — три человека в комнате с хорошей новенькой мебелью, красивыми портьерами на окнах, в каждой комнате было радио. Девчонки были счастливы: это было их первое свободное, самостоятельное жильё. И хозяйничали они в нём со всей полнотой власти. По очереди дежурили или вместе устраивали генеральные уборки, наводили уют, готовили обеды и ужины. Комнаты располагались по секциям. Тёплый переход соединял общежитие с учебным зданием. И потому зимой можно было неделю сидеть безвылазно в училище, особенно — в сильные сибирские морозы.

Глава 2. Первые трудности

Начались занятия. Новенькой группе хореографов назначили классную даму из строгих «классичек» ленинградской школы. Она обычно ходила в брючном костюме, подтянутая, с правильной дулькой на голове. И тут для девчонок‑провинциалок свобода сменилась ежедневной каторгой: часами стояли они у станка, тупо уставившись в стену, и под всё нарастающий громкий голос подтягивали мышцы, опускали плечи и тянули вверх шею, одновременно втягивая в себя живот. Иногда темнело перед глазами, и казалось, что вот‑вот они упадут в обморок, но силой воли приходилось возвращать себя к жизни.

После ежедневных экзерсисов им ещё приходилось десятой дорогой обходить буфет, поскольку та же самая их «классичка» — Светлана Николаевна — постоянно караулила их у дверей и за каждую съеденную ими булочку снимала «десять шкур» на уроке, требуя безукоризненного выполнения классических упражнений. Но для Оли эта спартанская жизнь была счастьем, она была влюблена в уроки танца и работала до изнеможения.

Светлану Николаевну раздражали «деревенские» бантики и причёски девчонок, пояски на купальниках, которыми они пытались подчеркнуть талию, и вообще — всякая пестрота. Она журила своих учениц, обзывала «деревенщиной». И буквально за неделю‑две все они стали как будто на одно лицо: с одинаковыми классическими дульками, во всём чёрном, словно какие‑нибудь монашки. Зато они стали походить на настоящих хореографичек.

Владимир Алексеевич тоже внёс лепту в их воспитание: когда кто‑нибудь из девчонок приходил на урок с не очень опрятным видом, со складками на колготках, он говорил:

— Мне, как мужчине, конечно, неудобно это говорить вам, но что это у вас за колготки? Французские женщины носят их без единой морщинки и говорят: «Лучше пять морщинок на лице, чем три складки на колготках!»

Забитые, с испуганными глазами первокурсники с интересом наблюдали за жизнью выпускного курса. В отличие от них, старшекурсники ходили уверенной походкой, вольно вели себя в училище и свободно разговаривали с преподавателями, то и дело перекидываясь с ними репликами и шутками. На первокурсников смотрели с превосходством, называя их «букварятами».

Глава 3. На уборочной

Вскоре весь первый курс «загремел под фанфары» на уборку урожая. Девчат‑танцорок увезли на дальнее отделение совхоза «Сибиряк» — в село Улендыкуль Исилькульского района. Здесь им выделили большую комнату в деревянном доме, бывшем когда‑то школой. В углу стояла круглая печка, а вдоль стен — раскладушки. В соседней маленькой комнатушке поселился их временный куратор — преподаватель оркестрового отделения КПУ. Он был какой‑то неопределённой национальности, с именем, которое девчата никак не могли запомнить и выговорить. И, обращаясь к нему, предварительно читали по бумажке: Избер Эсседулаевич.

Он им совсем не мешал, в дела девчат никогда не вмешивался, даже тогда, когда местные парни атаковали девчонок по вечерам, осаждая их «крепость», кидая им в окна картошку (наверное, вызывая их таким образом, на свидание). Избер Эсседулаевич был увлечён только своей игрой на трубе, занимаясь часами в своей комнате, а девчата, собравшись у себя вечером, весело пели за стенкой:

Мы сначала и не знали,

И не верили себе,

Что у нас сосед играет

На кларнете и трубе:

Пап‑пап, па‑да‑ба‑пап‑пап…

Вскоре девчонки подружились с Гриней, Васьком и другими деревенскими парнями, которые стали надёжной защитой от всяческих наездов солдат и уборочников из соседних деревень.

Работали девчата дружно. На работу ехали утром на машине с песнями. Весело выпрыгивали из кузова в поле и начинали собирать картофель. Некоторые работали на току, нагружая машины пшеницей, которую потом везли на элеватор, или разгружая транспорт на мельнице. К вечеру все ощущали сильную усталость — хотелось спать. Но, умывшись и поужинав, шли в клуб. Здесь всю сонливость как рукой снимало.

Деревенские парни приносили проигрыватель с пластинками, и девчата начинали их учить премудростям вальса, а когда учёба надоедала, то Гриня громко объявлял:

— Международный дамский танго!

С ним стала гулять по улице одна весёлая девчонка — Татьяна, подшучивая над его пылкими чувствами.

— Влюбился?

— Влюбился!

— С первого взгляда?

— С первого взгляда!

— А я не буду с тобой дружить: у меня парень есть.

— Я не могу без тебя, Таня…

— Повесишься?

— Повешусь!

— Вот сенсация в деревне будет!

Из клуба девчонки дружно приходили в свою комнату и ложились спать заполночь, а чуть свет уже вставали и начинали заниматься гимнастикой. Иногда делали пробежки по утренней росе. На аппетит никто не жаловался: все сразу забыли напутственные слова классной дамочки: «Если кто‑нибудь прибавит в колхозе хоть один килограмм — выгоню из училища!» Все ушли в деревенскую жизнь и совсем забыли о танцевальной эстетике. В деревне была своя эстетика: они любовались «природы пышным увяданьем», голубизной яркого осеннего неба, дышали запахом свежего сена, наслаждались тёплыми золотыми днями живописной осени. Обеды на полевом стане, на свежем воздухе, съедались в один момент, только после трапезы девчонкам приходило на ум, что вообще‑то не мешало бы им соблюдать хоть маломальскую диету.

Однажды они увидели, как мальчишки‑казахи ездят верхом на лошадях. Девчата решили во что бы то ни стало обучиться верховой езде. Дядя Бахриден, старый конюх из Улендыкуля — казахского аула на сибирской земле, стал учить их этой премудрости. И теперь, как только работа в поле подходила к концу, девчонки бежали заниматься верховой ездой, то гордо гарцуя на великолепных гнедых скакунах, то осторожно припустив их галопом.

Когда их наставник из КПУ с так и не запомнившимся трудным именем, уехал на три дня в город и оставил их одних, как прилично ведущих себя девушек, девчонки натопили печки в обеих комнатах и в его опочивальне устроили «баню»: с хохотом все перемылись, оделись в чистое и устроили грандиозную стирку. На улице, как назло, заморосил осенний дождь, и всё пришлось сушить у печки. В поле работать их в этот день не повезли, они забрались в свою постель под тёплые ватные одеяла и углубились в свои дела: кто — в написание писем, кто — в чтение книг.

И всё бы было прекрасно в их коллективе, если бы не три девицы‑омички, именовавшие себя «городскими», которые постоянно показывали своё превосходство над «провинциалками», приехавшими из разных сёл, райцентров и городков Омской области и Казахстана. Эти девицы презрительно фыркали, не хотели работать, а иногда лежали и плакали, что их заточили в это «колхоз». Они кичились городским воспитанием, считали всех вокруг недостойными себя — необразованными, слабоумными. И нарочито громко беседовали между собой о высоких материях, моде, новейшей рок‑музыке, о тонкостях искусства. Говорили красивыми, напыщенными фразами, заумными словами, которые сами‑то едва понимали. Как‑то одна из провинциалок, которую девчата окрестили «Верёвочкиной», не выдержав унижений «городских», сказала:

— Боже мой! Ленин‑то поумней вас был, несколько языков иностранных знал, философские книги писал и то умел просто с людьми общаться!

Девчонки все весело рассмеялись и в шутку прозвали её «внучкой Ленина».

Терпеть же моральные унижения «красоток» больше никто не хотел, и девчата устроили им бойкот, игнорируя их присутствие.

Глава 4. Вступление в семью студентов

В октябре группа 23 «х» (т.е. отделения хореографии), которая именовала себя весело 23 «ха‑ха!», вернулась в стены училища. Здесь «городские» решили взять реванш: уж в учёбе‑то они превзойдут этих «деревенских»! Но первая неловкость приезжими девушками была уже преодолена: за месяц колхозной жизни они подружились, стали дружной семьёй. И теперь все, именовавшие себя «общежитскими», стали считаться хозяевами в училище, поскольку они тут и дневали, и ночевали.

Старшекурсники устроили «букварятам» тёплую встречу, вручив им в «семейной» торжественной обстановке студенческие билеты. Хореографический класс украсили шарами, плакатами, осенними яркими ветками рябины. Всех первокурсников выстроили на «торжественную линейку» вдоль разрисованных зубной пастой зеркал, и под музыку полонеза внесли ученические билеты. Вновь испечённых студентов‑хореографов приветствовали Скоморохи, богиня танца Терпсихора, Концертмейстер, Композиция, Классика и Народный танец. После чего будущие студенты давали клятву верности хореографии, в которой один пункт гласил: «Жертвовать для занятий хореографией даже… своими свиданиями!» Богиня танца торжественно вручала студенческие билеты, а Скоморохи заставляли каждого расписаться большущим (в их рост) толстым карандашом на «листке» бумаги — размером в плакат. Классная дамочка Светлана Николаевна с улыбкой смотрела на своих новоиспечённых студентов. На память об этом дне группе были вручены «ценные трофеи» — рваные балетные тапочки (итог трудов выпускников) в назидание: вот как нужно работать! И в дар от Терпсихоры — новенькие розовые атласные пуанты.

После чего первокурсников усадили на лавочки у зеркал, и четвёртый курс показал для них свой класс‑концерт по народному танцу у станка и на середине зала. Подходя к ним каждый раз новыми движениями из разных национальных танцев, вручались памятные медали. А потом Скоморохи приглашали за праздничные столы с печеньем, конфетами и тортами в кафе «Хореограф»:

Познакомив с жизнью нашей,

И приняв в свои ряды,

Мы успехов группе вашей

Пожеланием полны.

Так давайте же смелее,

Крепче, веселей дружить!

А сейчас — на чай семейный

Разрешите пригласить!

Был ещё вечер и для всех первокурсников КПУ — «Здравствуй, первый курс!», где вновь поздравляли «букварят» и принимали в свою студенческую семью.

Завершением всех осенних праздников были именины — день совершеннолетия новой общежитской подруги «Савочкиной» — очень симпатичной, с зажигательной улыбкой и яркими эмоциями девчонки, которая в первые же дни жизни в КПУ стала притягивать к себе внимание новоявленных студентов. Она приехала в Омск из Казахстана — Экибастуза. О судьбе Татьяны очень беспокоилась её старшая сестра Алла — доброжелательная, общительная и мягкая. В самые необходимые моменты она старалась быть рядом с сестрой: волновалась у дверей, за которыми сестрёнка сдавала экзамены в КПУ, и вот сейчас, в день 18‑летия, Алла снова приехала из Павлодара, где сама заканчивала институт. Она была мастерица в приготовлении всевозможных блюд. И в этот день, 29 ноября, решила «откормить студентов на весь оставшийся учебный год». В комнате, где жили две Татьяны — «Сизочкина» и «Савочкина» (так их прозвали за фамилии — Сизова и Савченко), собрались все общежитские из группы 23 «ха‑ха» и, отвечая своему названию, весь вечер смеялись: вспоминали вступительные экзамены — «абитуру» — и уборочную в Улендыкуле.

Ольга была счастлива: так интересно начиналась её новая жизнь, продолжалась молодость!

Глава 5. Зарождение чувств

Вскоре прекрасная дама, взявшаяся так круто за девичьи фигуры и воспитание, покинула их группу, уехав из Сибири в другой город по вызову родственников. И не успели первокурсники ощутить своё «сиротство», как «классным папой» к ним был назначен Владимир Алексеевич. Почти забыв о его существовании после стольких дней разлуки (народный танец вводился не сразу, сначала занимались только классикой) Оля при его виде почувствовала какое‑то странное биение в груди, щёки её слегка покраснели, их глаза встретились…

Весь вечер она вспоминала его странный взгляд, глубину мягких карих глаз и не могла дождаться, когда же наступит завтрашний день, и она увидит его на уроке.

Владимир Алексеевич на уроке был очень строг, всегда подтянут и со вкусом одет. Многие ученицы смотрели на него с лёгкой влюблённостью и изредка, по вечерам, особенно в дни тоски и одиночества, когда на улице была мерзкая погода, отчего‑то вздыхали, вспоминая Владимира Алексеевича: «Какой мужчина! Неподкупный, мужественный!» Стоило это произнести одной, как все молча соглашались и кивали головой с восхищением. Кто‑то спросил: «Интересно, а он женат?»

Это было пока неизвестно первому курсу. Оля боялась задавать этот вопрос даже себе. Все вспыхнувшие в её душе неопределённые чувства к нему, она старалась подавить, а главное — не показать вида девчонкам. Старалась отогнать от себя всякие думы о нём, повторяя про себя: «Вот глупая! И что я всё о нём думаю? Владимир Алексеевич ведь на столько старше меня! Вон вокруг сколько парней! Зачем ерундой голову забивать?» И Ольга уходила с головой в учёбу, получала «пятёрки» по всем предметами. А вот со специальностью её отношения никак не складывались: любимой оценкой Владимира Алексеевича для первого курса была «тройка», а то и «двойка». Для особо отличившихся высшей наградой была «четвёрка» — о «пятёрках» и думать было нельзя.

Оля постоянно чувствовала на себе внимание педагога. К ней он был до придирчивости строг, ей доставалось больше всех.

— Ну, что это за коряга стоит? Родионова, я всё больше в тебе разочаровываюсь после экзаменов… вступительных.

Владимир Алексеевич подходил к ней, поправлял позу, удлиняя руки, поворачивал осторожно в профиль лицо и, любуясь, говорил:

— Вот… вот!!! Вот так ты — хороша! Это — совсем другое дело. Такой ты должна быть! Вот это — Оля! Родионова! А то — чёрт знает что: ссутулится вся…

Примерно такими «комплиментами» он одаривал её почти каждый день, и она боялась Владимира Алексеевича, плакала наедине в общежитской комнате, и всё равно с нетерпением ждала каждый следующий урок, пропадая до ночи в хореографическом классе и повторяя десятки раз заданные им танцевальные комбинации.

В душе Владимира Алексеевича тоже происходило что‑то не совсем понятное ему самому. Увидев в первый раз эту черноволосую девушку с милой, застенчивой улыбкой, он сразу отметил про себя, что такое прелестное создание он встречает впервые в жизни. Всё в ней было ладно: стройные ноги, красивая фигура, приятное лицо, необыкновенная женственность, мягкость и грация. И какая‑то неведомая ему сила с каждым днём притягивала его душу к милой, очаровательной Оленьке. Он злился на себя, пытался убить в себе растущую душевную привязанность к этой девушке. На уроке раздражался и кричал на неё из‑за малейшей ошибки, доводил её до слёз, а потом, с великой жалостью к ней переживал в душе за каждую пролитую ею слезу. Но внешне он был сдержан и строг, и никто из студентов даже не подозревал о том, что творится у него внутри. Но для Оли его глаза были отражением внутреннего состояния. Не мог он утаить от неё то, что было на душе. Каждый раз, встречаясь с Владимиром Алексеевичем взглядом, Оля чувствовала, как неравнодушно его сердце к ней, как с каждым днём их что‑то притягивает друг к другу…

А между тем он был женат. И уже не однажды. Свою первую любовь Владимир встретил ещё в школе. Это была нежная, милая и очень чистая душой девушка. И дружба их была светлой и юной. Но жизнь их позднее развела: его забрали из Свердловска служить в Москву, в танцевальную группу ансамбля песни и пляски Советской Армии, она вышла замуж за кого‑то офицера и уехала в другой город. Потом он учился в Ленинграде в «кульке» (так звали они своё культпросветучилище). Здесь Владимир встретил свою первую жену, которую тоже очень любил. Вместе они учились, потом работали и поступили на очное отделение в институт культуры в Москве. Жили дружно и интересно, объединяла любовь к хореографии и маленькая прелестная дочка. Но счастье было недолгим: жена позднее полюбила художника, который часто писал с неё портреты. И Владимир, как настоящий мужчина, джентльмен, не захотел омрачать своим присутствием её новую любовь. Ему понравилась одна девушка с библиотечного отделения этого же института, и он предложил ей, не раздумывая долго, руку и сердце. Так и сидели они потом напротив друг друга с бывшей женой в новых парах. Как оказалось, он слишком поторопился: новая любовь к нему не пришла. Владимир пытался скрыть эту трагедию, уверяя всех вокруг, да и самого себя, что он счастлив. Но счастья с новой женой у него так и не получилось. Разные они оказались люди. Думал, что появятся дети, и это их будет объединять. Родилась дочка, которую он назвал именем первой жены. Заботился о ней, любил. Но они с женой всё больше отдалялись друг от друга, по‑прежнему были чужими во всём: в мыслях, взглядах на жизнь. Две их комнаты в квартире были, как два разных мира: в одной — книги, письма, фотографии, в другой — ковры и хрусталь «про запас». Ошибся: думал, что библиотекарь — тоже любит книги, как он… А главное — жена не понимала его фанатичной любви к работе, студентам. Ревновала и обижалась, что поздно приходит домой. А когда приходил, то общих разговоров не получалось: не жили они интересами друг друга, не разделяли их. И Владимир всё больше убеждался, что ему нужна жена одной с ним профессии, чтобы можно было посоветоваться с ней, рассказать о своих впечатлениях. Потом и вовсе жена стала уезжать в какие‑то длительные командировки, оставляя его одного в холодной пустой квартире, где он от невыносимой тоски чаще стал прикладываться к спиртному, вспоминая свою первую семью, глубоко переживая своё разбитое счастье. Из командировок жена возвращалась такой же холодной и бесчувственной. Да и он тоже по ней не скучал. Только от горечи в душе снова и снова уходил в загулы. Видел вокруг себя много влюблённых женских глаз. Многие из окружающих Ларионова дам были не прочь завести с ним роман. И он стал выбирать тех, кто полегкомысленнее, не умеющих серьёзно любить, чтобы больше ни к кому не привязываться душой.

Дочь жена ему не доверяла, оставляла у своей матери. Хоть он умел делать всё: и пол мыть, и варить, и ходить по магазинам… И когда Владимир приходил после работы в пустую квартиру, где мебель была покрыта слоем пыли, как будто уже месяц здесь никто не жил, то ему хотелось выть волком от одиночества. Обеды часто приносил в кастрюльке из столовой. Иногда приглашал к себе в гости студентов или коллег.

И тут вдруг — Оля! «Оля, Олюшка ты моя! Девочка… Разве могу я теперь мечтать о такой, как ты?! Ведь ты почти мне в дочери годишься: такая милая, наивная… А я — прожжённый мужик, всё познавший в этой жизни. Разве я могу думать о любви к тебе? Тем более о том, что ты можешь полюбить меня! Это конечно, чушь, бред! Но я буду защищать тебя от всего, что может омрачить твоё счастье, оберегать от опасностей, которые таит в себе эта прозаичная жизнь. Буду думать о тебе, мечтать… Хоть будет о ком мечтать!»

Глава 6. Преданность делу

Пряча в душе первые ростки пробивающейся любви, Владимир Алексеевич с ожесточением, с нечеловеческим пристрастием уходил в работу. Свою профессию он любил до самозабвения. Она теперь была главной отрадой в его жизни. Он убегал в неё от своего неустроенного быта и личных переживаний. До двенадцати, до часу ночи мог пропадать в хореографическом классе со студентами, сочиняющими танцевальные постановки. Все свои учебные часы не только вырабатывал «от и до», но и работал сверх нормы, заставляя работать и учеников. И им было интересно с ним. Ревниво следил за Ольгой: не понравился ли ей кто из студентов? как ей живётся в общаге? как даётся учёба? всё ли в порядке у них в комнате? Заходил в комнаты общежития ко всем подопечным студентам.

Ученик Татьяны Алексеевны Устиновой, балетмейстера танцевальной группы хора имени Пятницкого, он безгранично любил русские танцы, ценил истинную красоту народного фольклорного богатства. Часто рассказывал о Татьяне Алексеевне студентам, о собранных ею материалах по русскому танцу в разных областях России, по которым теперь составляется библиография. И в её большой квартире в Москве стоит множество библиотечных ящичков с созданной ею картотекой. «Какая умница! — восклицал он. — Пусть живёт до ста лет!»

Любил Владимир, учась в Московском институте культуры, и уроки такого мастера, как Анатолий Алексеевич Борзов — по народному танцу. Он много лет танцевал в знаменитом ансамбле народного танца СССР под руководством Игоря Моисеева (в так называемом Моисеевском ансамбле) и передавал свой опыт молодёжи. Имея тонкий художественный вкус, Владимир ненавидел в произведениях хореографии что‑либо наносное, пошлое, учил студентов элементарной грамотности построения номеров. Изучая материал, он заставлял студентов скрупулёзно работать над каждым заданием, заставляя несчётное количество раз переделывать то или иное сочинение. Если кто ставил какой‑нибудь национальный танец, обязательно отправлял его в областную Пушкинскую библиотеку и требовал изучить географию, историю и культуру той страны, где родился этот танец.

У студентов даже мысли не было, что какой‑то урок не состоится. Хотя порой им и хотелось расслабиться, отдохнуть. Но лениться у Ларионова было невозможно, он не давал ни телу, ни душе покоя, заставляя работать изо всех сил, изо дня в день. И это приносило всем ощущение истинной полноты жизни.

Любил Ларионов не только свои уроки, но и разные студенческие мероприятия. И субботники, и выезды на природу, и различные студенческие вечера с «капустниками» проходили весело, с огоньком и творческой выдумкой. Студентам здесь давалась полная свобода, и они пользовались ею на всю катушку: сочиняли стихи, песни, шуточные танцы, выпускали стенгазеты. И всё это непременно фиксировалось на фото и киноплёнку.

Учиться в КПУ студентам было очень интересно. Чётко был организован учебный процесс. Крепкая материальная база с прекрасным зданием и многочисленными классами для групповых и индивидуальных занятий, необходимыми инструментами для музыкантов, бутафорией для театралов, обувью и костюмами для танцоров, позволяли преподавателям проводить занятия на высоком современном уровне. Соответствующий настрой был и у студентов. И КПУ очень быстро стало для всех его новых жителей родным домом.

Для живущих в общежитии вообще не было разграничения между «школой» и «домом». Целыми сутками и даже семестрами они находились в училище, которое ласково называли «страна КэПэУния». В этой «стране» было всё необходимое для их интересной студенческой жизни: просторное, со стеклянными стенами, фойе для вечеров, свой концертный зал (как в хорошем Дворце культуры), спортзал, библиотека, фонотека… И они, не выходя из дома, могли увидеть знаменитых артистов, выступления прекрасных творческих коллективов.

Однажды в «КэПэУнии» выступал известный всему миру чародей танца — Махмуд Эсамбаев. Ему было уже за пятьдесят, но какой профессионализм, артистизм показал он на концерте! И, как обычно, он долго беседовал со зрителями и демонстрировал студентам свою стройную фигуру, делился с хореографами секретами мастерства: полная самоотдача, постоянные изнуряющие репетиции, отказ от калорийной пищи — и всё это во имя лёгкого, изящного, темпераментного танца на сцене!

Частенько выступал в училище и родной, прославленный на весь мир Омский русский народный хор. Среди его артистов уже были и выпускники КПУ — первые ласточки хореографического отделения, ученики Ларионова.

А как ждали и любили студенты КэПэУнии свои студенческие вечера! Почти вся студенческая молодёжь Омска мечтала попасть в фойе культпросветучилища в эти дни, но дежурные у входа впускали только по пригласительным билетам: чтобы вместить всех желающих, не хватало места. Будущие клубные работники, студенты КПУ, каждый вечер готовили сами под руководством опытных педагогов на специальных уроках по предмету «практика». И вечера всегда были интересны и содержательны, каждый раз в необычной форме: театралы готовили спектакли, миниатюры и конферанс, хореографы — танцы, оркестранты заботились о музыкальном оформлении, а хоровики дополняли праздники песнями, создав прекрасный вокальный ансамбль «Радость». Во всех группах училища изучался бальный массовый танец, который можно было исполнять в быту. И потому скучающих студентов на вечерах не было: все веселились в калейдоскопе разных танцев, от шейка и вальса до весёлой берлинской польки под аккомпанемент своего же инструментального ансамбля. Никто не стоял в стороне и во время проведения всевозможных конкурсов и игр. Студенты чувствовали себя хозяевами в училище, преподаватели же умело направляли, но никогда не сдерживали их бурную инициативу.

Среди учеников Владимира Алексеевича Ларионова не было равнодушных: дела, жизнь студенческой группы обсуждались всем коллективом. Он вместе со старостой, неугомонной, активной и всё успевающей Любашей Гуляевой, проводил интересные классные часы. В начале года — «Расскажи мне о себе», где каждый из студентов рассказывал о своей жизни до прихода в училище, а когда познакомились друг с другом и проучились почти весь учебный год, то решили провести классный час «Teбе о тебе»: каждый слушал мнение товарищей по учёбе о своем характере и поведении в группе. Девчата и парни учились быть принципиальными, не кривить душой и не обижаться на доброжелательные замечания друзей. Это было полезно и для себя: узнать свой характер со стороны, и для сплочения всей группы: мы все такие разные, но нам интересно быть вместе!

На кафедре хореографии, которой руководил Ларионов, работали педагоги разных школ: московской и ленинградской. В их методике существует различие, и часто это вызывает споры, а порой, и вражду между педагогами, всевозможные раздоры в преподавании танцев. Но Владимир Алексеевич был представителем обеих школ: учился и в Ленинграде, и в Москве, поэтому ему, удалось при своём умелом руководстве небольшим преподавательским коллективом, объединить педагогов одной общей целью — качественно обучать студентов искусству танца, уважая оригинальность школы любого преподавателя. И на свои уроки народного танца московской школы он приглашал педагога, окончившего Ленинградский институт культуры, чтобы тот объяснил методику академического танца студентам, которые должны знать о существовании различий в методике двух школ.

Педагоги постоянно посещали уроки своих коллег, учились друг у друга, ежемесячно готовили студентов к показу открытых уроков, которые были завершением изучения определённой темы. Владимир Алексеевич был строг как к ученикам, так и к коллегам, но умел очень тактично, не задевая достоинства преподавателя, указать ему на недостатки в работе и, утроив его энергию, вдохновить на новый творческий подъём.

Глава 7. «Весна, весна — пора любви!»

Между тем в труде и учёбе прошла долгая зима. Наступила весна. И тут на студентов уже нельзя было воздействовать прежними методами. Теперь не только до часу ночи, но и до шести часов вечера их с трудом можно было удержать в стенах КПУ. Они рвались на свободу — в зеленеющие скверы Омска, где освежали их душу серебрящиеся на солнце фонтаны.

Весна, весна! Никто не может оставаться равнодушным в это время года. Даже у седого старика, сидящего на лавочке в сквере, каждая морщинка светится радостью жизни. А что говорить о молодых! Девчонки вмиг все стали красавицами, кое у кого появились на лицах задорные веснушки, а парни же, наоборот, что‑то стали усыхать и ходить со страдающими лицами.

Первые чувства Оли и Владимира Алексеевича, как бы застывшие, от холода зимы и училищных забот, вдруг постепенно стали оттаивать, как сосульки под тёплыми лучами солнца, и кристально‑чистыми слезами обливать их души. Они старались реже смотреть друг на друга, отводили глаза в сторону, но, не видясь какое‑то время, тосковали, скучали и всё больше прикипали друг к другу душой, даже вопреки дистанции, разделяющей педагога и студентку.

Однажды Владимира Алексеевича вызвал директор училища и сказал, что обком комсомола поручил на летний период организовать из студентов КПУ концертную бригаду, то есть агитотряд (вместо стройотряда). Его назначили художественным руководителем и поручили подготовку концертной программы.

Владимир начал приглядываться к своим «первоклашкам»: кого из них можно взять в концертную бригаду? За год учёбы первокурсники немного поумнели, выросли в творческом отношении, стали смелее чувствовать себя в коллективе. Но, пpaво же, как они бывают смешны! Ольга умудрилась при сочинении танца скомпоновать в записи музыку: народную «Барыню» с игрой на баяне и эстрадные «Сапожки русские» в оркестровом звучании. Соединить в одной фонограмме баян и оркестр! Надо ведь до такого додуматься! Вроде бы и неглупа, а вот ещё пока не всё понимает. Нинуля постоянно чего‑то пугается и скромно опускает глазки. У неё есть сестра‑двойняшка в другой подгруппе (разделили их, чтобы не путали педагоги). Немочки. Музыкальные. Поют дуэтом хорошо. Но пока директор предлагает взять девчат из вокального ансамбля «Радость». Да, а про Нину он вспомнил вот что. Однажды поставил её вместо себя вести урок народного танца, и та тихо скомандовала:

— Парасён…

Владимир Алексеевич не понял:

— Что?!

Она ещё тише:

— Парасён.

Он рассмеялся:

— Это что ещё за «поросёнок»?

Так объявила она «препарасьон», что по‑французски означало «подготовка к движению». А как сдавали первые постановки! Татьяна Савченко носилась из класса в общежитие со старомодным маленьким проигрывателем. Придёт сдавать танец, поставит пластинку, а начать боится. Возьмёт проигрыватель и унесёт в комнату. На другой день опять его тащит. Только начнёт танцевать — остановится, как будто гипнотизирую её. Неужели уж у меня такой страшный взгляд? Так, она, бедняжка, только раза с десятого и сдала…

И всё же кого взять? Сложно делать выбор: одни студенты могут зазнаться, что их выделил, другие — обидеться. Но — что делать? Нужно взять тех, кто наиболее полезен будет для дела, да и с характером общительным, чтоб коллектив получился нормальный. У них тоже должна быть симпатия друг к другу: всё‑таки в походных условиях жить придётся, единой семьёй, как говорится.

И он продолжал внимательно присматриваться к своим подопечным, особенно к тем, кто за это время стал ему душевно ближе. Любаша Гуляева. Её студенты ласково зовут Гулей. Явный лидер, не зря ведь они её старостой выбрали. Инициативная, энергичная блондинка со слегка вьющимися волосами и большими выразительными глазами на круглом лице. Всегда со вкусом одета, часто ходит в белых сапожках и в коротенькой юбочке. Это ей очень идёт. Танцует легко, непринуждённо. Со сцены смотрится. Только ростиком маловата. Вообще‑то можно было бы её взять, но она учится в подгруппе у других педагогов: и школа другая, и на репетиции сложно её будет брать с уроков. Лучше рассчитывать на свою подгруппу… С ней в комнате живёт Любаша Балаховцева. Чёрненькая, с мелкими чертами лица, симпатичная, миленькая. Со спокойным, мягким характером. Но тоже ростика небольшого. Со сцены будет смотреться как хорошенькая куколка. Специальные номера надо для неё ставить, выглядит ещё как ребёнок. На «любовные» роли явно не потянет. А что ещё ставить с парнями?

Наталья Хрущ ростом выделяется среди других: гораздо выше. На манекенщицу бы пошла, а вот для танцев… парни слишком «мелкие» для неё. Надо бы девчонок среднего роста выбрать, чтобы можно было больше номеров на них разноплановых поставить: и с парнями, и просто — девичьи.

Ну, к примеру, вот две подружки — Люба Носова и Таня Маенкова. Тоже девчонки активные, способные и с головой. Всегда вместе. Одеваются и то как близняшки, и обе — с тёмными волосами. Правда, у Любаши они вьются, а у Татьяны — длинные и прямые. Когда поступали в КПУ, то ходили в одинаковых костюмчиках в клетку красно‑белую. Они им очень шли, особенно короткие юбочки. Обе вызывают симпатию. Их можно взять. И Галку с Надькой. Тоже живут в одной комнате, часто их вижу вместе. Надя черноволосая, симпатичная, с красивыми глазами, но — с хитрецой. А Галка — светловолосая, немного будет отличаться от девчонок. Но ведь не Красноярский ансамбль Сибири, где у всех девчонок одинаковый цвет волос! Главное, что со сцены нормально смотрятся. Татьяна Савченко тоже с ними вместе живёт, комната у них дружная, весёлая. Девчонка она яркая, эмоциональная, с красивой улыбкой. Но всегда домой рвётся, к маме, не выдержит всё лето здесь канителиться: сначала репетировать, а потом ездить с концертами…

Всё сомневался: брать ли Ольгу? Конечно, он этого очень, очень хотел. Но боялся. Нет, потянуть‑то она потянет, способная. Боялся сближения с ней, либо, наоборот, что она будет на его глазах в близких отношениях с кем‑нибудь другим. Боже! Ну, зачем, зачем она поступила в это училище! Могла бы и в институт пойти с её‑то головой! Знало бы это нежное невинное создание, сколько мук приносит душе грешного мужчины!

Владимир долго мучился, думал, выбирал. И всё же он не мог не взять Ольгу с собой. Он хотел её видеть каждый день, каждый час. Жизнь начинала терять для него и смысл, и все краски, когда в ней не присутствовала эта милая молоденькая девушка. И он пригласил её и близких ей подруг из общежития поехать летом с агитотрядом.

Началась подготовка концертной программы. Владимир Алексеевич безжалостно гонял своих подопечных до «восьмого пота», осыпая их недобрыми «комплиментами». У Оли трепетало сердце, она боялась его, и в то же время он нравился ей всё больше и больше. Владимир Алексеевич то неистово кричал на неё, то пронизывал строгим взглядом своих карих глаз, то нежно брал за руку и терпеливо объяснял, что нужно делать.

Один из парней, участвовавший в их концертной программе, который тоже учился в ларионовской подгруппе, попросил у Владимира Алексеевича разрешения разучить с Олей парный танец, тот, что он ставил на экзамен по композиции танца. Ревность резанула Владимира по сердцу, но вида он не подал. Дал Сашке «добро» и со стороны ревниво наблюдал за разучиванием этого танца. Санька явно был влюблён в кареглазую красавицу, с таким азартом всё ей объяснял, показывал, вставал с ней в пару… Оля пока всё воспринимала спокойно, как должное. Ларионов курил и не спускал с них глаз. Ему самому захотелось тряхнуть стариной: встать в пару с Олей и лихо отбацать эту «Коломийку». И он боялся, что Санька понравится ей. Ох, как боялся!

«Вот ведь дурень! Что мне до неё? Молодая, красивая — парням нравится. Мне ли поперёк дороги у неё вставать? Счастье у девчонки отнимать?» Он плевался, материл себя в душе, клялся выбросить дурь из головы. Но ничего не помогало. Ревность обжигала. Да и не мальчик ведь он! Видит, как Ольга опускает глаза при встрече, краснеет, избегает его и печально смотрит вслед. Он чувствует, что нравится ей, очень нравится! Как же отречься от взаимности, если она есть? Ведь он же мужик, крепкий, сильный, уверенный в себе. Скольких женщин смог покорить своим мужественным видом! А тут вдруг впервые встретил девушку, что перевернула душу и отречься? Это было не в его характере. Конечно же, он будет добиваться её любви во что бы то ни стало. Но как подойти к ней? Она такая недотрога — чистая, светлая. И не помышляет о каких‑то близких отношениях с мужчинами. Тьфу ты! Да что там — отношения! Хоть бы просто чаще рядом стояла, сидела, а то ведь убегает, всё подальше от него норовит отойти. Зато Саньку и за руку берёт, и улыбается ему во весь рот! Ещё бы ему это не нравилось!

А Санька не мог понять изменений в шефе: ему стали доставаться самые едкие замечания, «комплименты», раздраженный крик Владимира Алексеевича. Ольга улыбалась: ей это почему‑то нравилось.

Когда заканчивались репетиции, Оля с девчонками из своей комнаты в общаге, выходила на весеннюю улицу. Они садились в автобус 46 или 51 и ехали в центр города. Гуляли по улицам, скверам, ходили в кино, смеялись, вспоминая что‑нибудь из своей жизни. Стоял цветущий май. Город был наполнен ароматом свежей зелёной листвы. Всё благоухало вокруг: распускались яблони, черёмуха, сирень. Ласково грело солнышко. Оля закрывала глаза, подставляла лицо под тёплые лучи, и её душу охватывало чувство весеннего обновления, ожидания близкой любви, надежды на счастье.

Глава 8. «Агитка»

Лето было в самом разгаре, когда участники концертной бригады сели в автобус и поехали на гастроли по северу Омской области. Кроме костюмов и музыкальных инструментов, взяли с собой палатки, матрацы и всякие туристские принадлежности. На базе студенческих строительных отрядов им выдали форму защитного цвета, а вместо ССО — студенческий строительный отряд, их стали называть «СХО» — студенческий художественный отряд. А на афише было написано коротко: «Агитотряд СХО‑74». И артисты стали называть свою бригаду «агитка».

В шесть часов утра, когда первые лучи солнца весело заглянули в стеклянные стены фойе и сделали его ещё уютней и «южней», с его экзотичными пальмами, ребята заканчивали последние сборы в путь. С улицы тянуло утренней свежестью, дурманящим запахом листвы, слышалось пение птиц. Город ещё только просыпался. Когда все с трудом втиснулись в «автоклуб», откуда‑то появился директор, Андрей Леонидович, проверил отрядное снаряжение и, передав своих студентов в руки Владимира Алексеевича, помахал им на прощание рукой, мило улыбнувшись.

Автобус тронулся. «В добрый путь!» — как бы говорили артистам‑путешественникам КПУ, просыпающиеся ото сна омские улицы и улыбающиеся лица омичей, которым они махали из окна рукой. А путь предстоял долгий: девять часов по изнурительной жаре и пыльным дорогам. Сначала автобус казался тесным: сидели плечом к плечу, затем все как бы утряслись, уснув вповалку друг на друге, а проснувшись, всю дорогу хохотали! По громкоговорителю, что находился на крыше автобуса, устроили «радиопередачу» — «В путь зовёт артистов даль‑дорога», передавая из рук в руки микрофон.

И вот — первая остановка в селе: домом артистов стал добротный деревянный клуб, за которым был лес, а в нём — вкуснющая земляника! Подкрепившись ароматной ягодой, артисты стали распаковывать саквояжи с костюмами, кое‑что подглаживать с дороги. А в девять вечера — уже первый концерт. Зрители принимали на славу! Всю усталость как рукой сняло. Ещё и на танцах в фойе, после концерта, продолжали петь, играть, танцевать.

Владимир Алексеевич, заразившись весельем своих студентов, тоже помолодел душой. Выплясывал с ними гопака, полечку и вальс. Однажды пригласил и Ольгу. Она смутилась, вспыхнула и танцевала, опустив глаза в пол, и лишь иногда, взглянув на него, скромно улыбалась. А ему хотелось сильно‑сильно обнять её и прижать к себе! Но такое хрупкое создание требовало нежного обращения, и он осторожно вёл её, слегка соприкасаясь с ней в танце. Они были счастливы, что впервые могли танцевать вместе в этой весёлой толпе деревенской молодёжи.

Спать улеглись в клубе — кто где: расстелили матрацы на сцене, столах и в фойе. Владимир Алексеевич заботливо поправил постель девчат и, как бы невзначай, проверил тепло ли и удобно будет Ольге спать.

На рассвете следующего дня он разбудил студентов, а самых засонь окатил прохладной ключевой водой. Умывшись и позавтракав, снова отправились в путь.

Ларионов сидел на «почётном месте» — рядом с шофёром, лицом к студентам, и пристально разглядывал свою команду.

Конечно, пока это ещё не был коллектив — небольшие разрозненные группки. И ему, как руководителю, нужно было думать, как объединить их — таких разных ребят. Несколько девчонок с хорового отделения: гордость училища — ансамбль «Радость», лауреаты областного телевизионного конкурса «Молодые голоса‑74». Они были более взрослые, уже почти выпускницы. Саня Рошка — студент театрального отделения. Очень ответственный. Ему тоже уже за двадцать. Поможет всегда и программу концерта режиссёрски грамотно составить и конферанс вести сможет в любых ситуациях. Виктор Карасёв — самый старший, надёжный мужик, душа компании. С ним не только весело будет, но и всегда есть опереться на кого: и с танцорами репетицию проведёт, меня заменит, если нужно, ну, и как исполнитель танцев — незаменимый. Может даже будет гвоздем программы — чертовски талантлив! Всегда зрителей «на уши ставит» от восторга! Баянисты тоже неплохие: Валера Адарченко — трудолюбивый, способный, серьёзный музыкант. Ну, а Серж — не только сам музыку сочиняет, но и всесторонне одарён. Не зря ребята его прозвали «наш художник»: и фото художественно снимает — цветное и чёрно‑белое, и кино. Да и шутит своеобразно. С ним тоже не соскучишься. Остальной состав — ансамбль «Вихрь», как шутил всегда Ларионов. Это — его «зелёная» молодёжь, окончившая первый курс. Их ещё все звали «шестёра» (по названию уральской кадрили, которую они танцевали всем составом: четыре девчонки и два парня). Любаня с Надькой «дробушки» хорошо молотят, крутки делают — обе техничные, да и актёрски неплохо работают. А Ольга с Галкой больше к лирике склонны, две «хохлушки» — в «Украине» здорово смотрятся: одна — «чернявая», другая — «белявая». Парнишки ещё слабые в технике. Совсем «нулевых» взял на учёбу. Но всё‑таки среди других парней в группе они продвинулись дальше — «игровые», трудолюбивые. Два Шурика. За месяц репетиций у ребят уже появились кое‑какие привязанности. Вот и сейчас, конечно, Сашка сидел рядом с его Ольгой, что‑то весело шептал ей на ухо, она смеялась, а когда сказалась усталость, уснула, опустив голову ему на плечо. Как Владимир завидовал этому молокососу (как называл он его в душе)! А между ним и Ольгой столько преград: и возраст, и положение педагога и студентки, и его женитьба…

На сей раз путь был не таким долгим. Подъехав к клубу, поставили свою афишу и, оставив двух студентов на кассе, поехали на речку. И с этого дня, приезжая в новое село, весело спрашивали:

— Где речка?

— Речка где?

Искупавшись, стали играть в волейбол, а когда надоело, парни стали играть в карты, девчонки — читать книги, а некоторые уже строчили письма своим «женихам».

Владимир Алексеевич, незаметно для других, с досадой следил за Ольгой. В ярком пляжном купальнике она была ещё прелестнее. Упругое, гладкое и молодое её тело было достойно самой богини Афродиты. «Ну, почему, почему нельзя, чтобы она была моей? — думал он. — И дёрнул же чёрт меня жениться! А просто так добиваться её любви тоже не могу. Да пусть только кто‑нибудь из парней или мужиков посмеет опорочить её, такую чистую и невинную! Не дам. Никого не подпущу к ней!»

И только Санька был беззаботно весел: то градом брызг награждал Ольгу в воде, то, шутя, отбирал у неё мяч, то растягивался рядом с ней на песке и просил почитать ему книгу вслух. Потом они вместе что‑то сочиняли, и Оля записывала на листе бумаги, показывали друг другу какие‑то стихи. И студенты стали подшучивать над ними, называя их «молодожёнами». Ольга беззаботно улыбалась. Для неё это было прикрытием: не хотела, чтобы кто‑нибудь, а больше всего — Владимир Алексеевич, догадался об её чувстве к нему. Владимира же это, наоборот, раздражало и, как мальчишку, обижало в душе. «Господи! Вот ведь — дурак! — думал он. — Они ведь ещё дети, мои ученики. И пусть себе любят друг друга. Почему меня‑то это задевает?»

На концерте Ларионов сидел в зале и строго смотрел все номера.

— Репетиции будут обязательно, чтобы качество концерта не понижалось, — сказал он перед отъездом в «агитку» своим подопечным. И каждый день, за два часа до концерта, начинал гонять их, «как сидоровых коз». Его раздражало, когда артисты не вживались в образ.

— Когда ты вышла на сцену, то должна забыть, что это — ты. Понимаешь? Нужно жить хореографией! А если не можешь — нечего тогда здесь делать! — кричал он на Ольгу. У неё стояли в глазах слёзы, и на душе было очень скверно. «Жить хореографией! Я, может, без вас не могу жить! — думала она с обидой. — Сначала смотрит на меня влюблёнными глазами, заботится, а потом — кричит! Я, может, вас в зале ищу глазами во время концерта, и для вас мне хочется быть самой собой — красивой, привлекательной…»

Владимир, видя обиду Ольги, брал её за руку выше локтя и спокойно говорил:

— Оля, ну пойми, от танца у тебя осталась одна схема. Души совсем нет. Чем так танцевать, лучше вообще не танцевать!

И опять — репетиции, репетиции… И бесконечные придирки Владимира Алексеевича:

— На «эстраде» линию держать нужно!

— Темп, темп, темп!!!

— Ноги выше поднимайте в прыжке!

— А когда вы, наконец, кадриль танцевать будете?!

И Ольга всё больше восхищалась своим учителем: сколько труда, самоотдачи требует его работа! А без этих придирок невозможно настоящее искусство. Это будет уже халтура, если будешь давать себе поблажки. Зато когда поработаешь в полную силу на концерте, и зрители от души подарят тебе аплодисменты, а то и цветы, то ощущаешь себя счастливым вдвойне. И жестокое искусство танца оборачивается к тебе необъяснимым состоянием вселенского счастья! Эти лёгкость, изящность, эмоциональность — они мгновенны, существуют лишь несколько минут, но ведь и сама жизнь тоже подобна танцу: сегодня ты молод и полон сил, а завтра… И хоть танец живёт как мимолётное видение, ради которого столько тратится сил, времени и труда, зато это — красиво! Восхитительно! Божественно! Это — сама жизнь, в её движении, гармонии с музыкой и чувствами людей.

…А после концерта, в тёплые погожие дни, автобус едет куда‑нибудь в лес, на поляну, и артисты — туристы ставят палатки, разводят костёр. И ужин на костре получается удивительно вкусным. Все едят, уплетая за обе щеки.

Однажды Ларионов, после такого вот ужина, оставил всю концертную бригаду у костра.

— Ну, что, ребята, как настроение? — спросил он. Все отвечали, что нормальное.

— А я вот не очень доволен нашим коллективом. Как‑то у вас всё обособленно получается: хоровики — отдельно, танцоры — отдельно. Не чувствуете? Давайте договоримся: вот сейчас же выскажите вслух друг другу претензии, учтите их, и чтобы больше в отношениях между вами не было никакого разделения. Договорились?

И начался долгий разговор. В основном девчонки высказывали свои обиды. Парням особенно делить было нечего.

— Ну, что? Всё высказали? — спросил Ларионов. Все молча кивнули головой.

— Ну, а теперь вспомните детскую «мирилку»: мирись, мирись — больше не дерись! — засмеялся он. — И чтобы с сего дня все были вместе, как одна семья! Ну, а я, как старший, у вас за отца буду!

Студенты засмеялись. А Карась сказал:

— Да, теперь так и будем вас звать — «отец родной», «батя»!

После разговора Ларионов наконец‑то осмеливается сесть рядом с Ольгой, весело щёлкает её по носу и говорит:

— Вот сегодня ты молодец! Так станцевала свой украинский сольный, что даже один мужик молодой, деревенский, в зале воскликнул: «Вот это девка! Мне бы такую!»

Ольга, покраснев, смущённо улыбается.

— Вот так и нужно танцевать на сцене: всех с ума сводить! А в жизни — пусть попробуют подойти! Чем недоступнее, тем лучше для тебя. Надо цену себе знать. Доступные девушки для мужчин неинтересны. Им всегда нужно крепость брать, стремиться к победе. А если она легко даётся, то их скука одолевает.

— Хорошо, учту, — весело подумала Ольга, — запомню Ваш урок.

Владимиру хотелось, чтобы она подольше осталась у костра, не уходила. Ольге тоже хорошо было рядом с ним и хотелось продлить эти мгновения.

— Тебе не холодно? — спросил он. В лесу уже ощущалась предутренняя августовская прохлада.

— Немножко.

— Сейчас подброшу в костёр хворосту и свитер тебе свой дам.

Владимир заботливо снял с Ольги стройотрядовскую куртку и сам надел на неё свитер, который только что снял с себя.

— Ну, вот. Теперь теплее?

Она счастливо кивнула головой. Свитер был ещё тёплым от его тела, от него исходил приятный запах — очень дорогой для неё. Сашка сидел напротив и внимательно наблюдал за ними с серьёзным видом. Кажется, он начинал догадываться, почему шеф сердится на него. «Неужели он тоже влюблён в Ольгу? — думал Санька. — Ну, тогда мне — хана. Куда мне против такого мужика? Он сильный, мужественный и по‑мужски красивый… Я против него — хиляк просто!»

А на другой день шеф ещё раз продемонстрировал свою силу перед всеми. Увидел у одного двора рубленый лес, взял топор, лежащий рядом, и стал рубить дрова, а все агитотрядовцы дружно складывали их в поленницу у забора. Тут же набежало полсела зрителей.

— Вот это — артисты! — восхищались они. — Ну, если вы так и на концерте «выдавать» будете, то обязательно вечером придём в клуб.

А Санька совсем посмурнел. Стал замкнутым, невесёлым.

— Саш, — ласково говорила Ольга. — Ты чего это? Влюбился, что ли, в кого?

— Влюбился… — вздыхая, говорил он. И печально смотрел на неё.

— Вот чудак. Так это же хорошо. Так интереснее жить.

— Интереснее, если взаимность есть. А если её нет?

— Почему ты так решил? — интересовалась Ольга.

— Так… знаю… Чувствую! Интуиция, понимаешь?

И уходил от Ольги в лес, выбирал на поляне дерево и с остервенением начинал метать в него топорик.

— Саш! Ну, что ты делаешь? Дерево портишь! — кричала Ольга, подбежав к нему.

— Дерево тебе жалко, а меня — нет! — не глядя на неё, говорил Сашка. — Надо же — какая жалостливая нашлась…

Ольга ничего не могла понять. Что произошло? Она относилась к нему чисто по‑дружески, ей было с ним весело, интересно. Зачем он так?

— Нравишься ты мне сильно. Вот и всё, — сказал он. — А тебя Владимир Алексеевич любит. Куда мне до него?

— Да с чего ты взял, глупый?

— Глупый, глупый… Да уж не глупее тебя, — сказал он и пошёл к клубу.

Ольга в задумчивости стояла в лесу: «Господи, да что же это? Зачем Сашка влюбился в меня? Так хорошо с ним было, думала просто друг… А Владимир Алексеевич? Разве он может любить меня? У него, говорят, есть жена и дочка… Зачем мне всё это? Но лучше его я и правда никого в жизни не встречала. Он — необыкновенный человек: даже воздух рядом с ним наполняется чем‑то особенным…»

— Оля! — услышала она крик Владимира Алексеевича. — Ты что тут делаешь одна? Не боишься в лесу?

Она отрицательно покачала головой.

— А это кто дерево испортил? — спросил он, увидев на берёзе свежие зарубки.

— Да Сашка топор в него метал.

— Зачем?

— Откуда мне знать?

— А где он сейчас?

— Ушёл куда‑то. Расстроенный какой‑то ходит, невесёлый…

«Так, так. Это уже неплохо, — думал Владимир. — Хотя жаль пацана: первые чувства…»

На поляне стояли два больших пня. Владимир сел на один, усадил Ольгу напротив. И молча сидел, любуясь ею.

— Ну, что Вы, Владимир Алексеевич, — смутилась она.

— Ох, Ольга, как ты хороша! Если бы ты только знала! Только не зазнавайся: хорошая ты девчонка, очень!

Она молча сидела, опустив глаза, и как будто что‑то разглядывала в траве.

— Да! Не одного парня ты с ума ещё сведёшь! Точно тебе говорю.

Он хотел взять её за руку, Оля отдёрнула её.

— Не надо, Владимир Алексеевич… Прошу вас!

— Глупая, да не бойся: ничего тебе плохого не сделаю. Недотрога…

Ларионов встал и пошёл вглубь леса. Ольга сидела на пне, как Алёнушка на картине Васнецова. Только пруда рядом не было. А ей в этот миг так хотелось увидеть своё отражение! Добилась! Женатый мужчина влюбился в неё! Зачем? Зачем?! Но она ведь так хотела этого! Странная жизнь… Вот поехала в «агитку», всё было так беззаботно и весело сначала, а теперь? Да ещё — Сашка…

Вечером в клубе снова были танцы. Ольгу наперебой стали приглашать местные деревенские парни. Ларионова это просто бесило. «И ведь не отказывается — танцует! Было бы с кем! Мало ей своих, из „агитки“?» — думал он.

Сашка, назло Ольге, приглашал деревенских девушек или своих, из агитотряда. Старался совсем на неё не смотреть. И она подумала: «Ах, так! Вот пойду и погуляю сегодня с кем‑нибудь!» И пошла с каким‑то местным балагуром. Владимир Алексеевич, заметив это, незаметно шёл сзади: «Смотри‑ка что делает, засранка! Не успел ей ещё и намекнуть на свои чувства, как она уже хвост трубой! Ну, я покажу и тебе, и твоему ухажёру! Отвечаешь ведь за них головой — ничего не понимают. Дети!»

Ольга с парнем остановилась на краю улицы. Ей уже стало скучно и хотелось скорее вернуться в клуб, к своим.

— Пойдём в поле, — сказал ей ухажёр.

— Зачем?

— Там сено в стогах — покувыркаемся…

— Что?!! — округлила на него глаза Ольга.

— А чо, ты недотрога, что ли? — схватил он её за руку. Оля усиленно вырывалась.

— Фу‑ты, ну‑ты, посмотрите — скотинка какая! — пошло продолжал он. — Сейчас я из тебя быстро бабу сделаю, не посмотрю, что городская…

— Пусти, мерзавец! — кричала Ольга, озираясь по сторонам и думая: «Ну, хоть бы кто‑нибудь из наших где‑нибудь рядам был!»

Парень старался её облапить, с силой притягивая к себе. И, вдруг, откуда‑то из темноты вышел Ларионов. Оля готова была провалиться сквозь землю. Он схватил парня за руку и хорошо «отмочил» его по физиономии. Тот от неожиданности отлетел в сторону.

— Ты чо, мужик, ненормальный, что ли?

— Ещё скажи мне слово!

— Ладно, ладно, — со злобой и обидой говорил деревенский. — Вот соберу всех наших, не поздоровится тебе, это уж точно!

Ларионов схватил быстро Ольгу, прижал к себе:

— Дурёха! Разве можно с незнакомыми парнями по ночам ходить? Я вот тебе устрою: будешь завтра весь день в автобусе сидеть! С Сашкой — ходи. Он — свой. Это — другое дело. А с чужими нечего шляться! А если что случится?! Кто будет за тебя отвечать? Ты об этом подумала?!

«Шляться!» — словно ударило её по груди. — За что он так меня? Хотя, конечно, хороша: прогулялась…»

Ольга, со слезами на глазах, умоляюще смотрела на Ларионова. Ей было и стыдно, и обидно за себя:

— Владимир Алексеевич, простите, я не хотела…

— Ладно, ладно… — смягчился он. — А сейчас марш в клуб! И сиди там, в кабинете заведующего. И не вздумай куда‑нибудь выйти! — подтолкнул он её к двери, когда они подошли к ДК. Ольга была ни жива, ни мертва.

Владимир Алексеевич собрал быстро всех парней и мужчин из «агитки»:

— Так, ребята. Все вместе держитесь — раз. Второе — из клуба никому не выходить. Там грандиозная драка затевается. Нам нельзя: в обком комсомола доложат — сразу слечу с зав. отделением. Но это — полбеды. Вас всех из КПУ исключить могут. Не ввязываться! Ясно?!

Ларионов подошёл к заведующему клубом, попросил пригласить на ночь милиционера. И всю ночь они с парнями не смыкали глаз, ожидая внезапного нападения деревенских. А те ходили вокруг да около, но к клубу приблизиться не решались, зная, что их там ждёт «засада».

— Ну, Ольга! Устроила ты нам всем ночку! А если они теперь нас выследят и в лесу погром ночью устроят? Теперь из‑за тебя и в палатках не поночуешь… Дурёха! — высказывал ей утром Ларионов.

Ольга всю ночь тряслась, как в лихорадке: на неё напала нервная дрожь. Владимир Алексеевич с жалостью смотрел на неё и думал: «Глупышка ты моя! Совсем ничему ещё жизнь тебя не научила! Так и пропадёшь когда‑нибудь зазря!» И так ему захотелось поцеловать и приласкать её! Он снял с себя куртку, надел на неё и ласково прижал к себе:

— Ну, что ты вся трясёшься? Замёрзла?.. Да разве я позволю хоть кому‑нибудь прикоснуться к тебе!

У Оли слёзы хлынули из глаз.

— Перестань, перестань — не плачь…

Успокоив Ольгу, Владимир Алексеевич вышел из кабинета. И тут же в дверь заглянул Сашка.

— Оль, ты не расстраивайся. Всё будет нормально. Бывает… — улыбнулся он ей, подмигнув.

С утра девчонки‑танцоры ходили «надутые» и не разговаривали. Ларионов не мог понять: что случилось? «Уж не слишком ли я много внимания стал уделять Ольге? Может, ревнуют? И Сашка ходит в последние дни сердитый на меня… Ведь я для них педагог прежде всего. Относиться должен ко всем одинаково. Совсем обезумел мужик, поддавшись своим чувствам, как мальчик. Ведь Ольгу подставляю: что о ней потом в общежитии говорить будут? Нет, надо завязывать — заметать следы…» — думал он.

Чтобы как‑то задобрить девчонок, искупить перед ними свою вину, он купил им большой кулёк конфет в магазине. Принёс в клуб:

— А ну, девчата, налетай!

Но они сделали вид, что не слышат. Подбежали девчонки‑вокалистки и вмиг расхватали конфеты — с большой радостью.

К обеду Ольга слегка отошла от своих ночных приключений и вышла из своего уединения. Девчонки подбежали к ней:

— Оль, за что тебя Владимир арестовал вчера? Ходил такой бешеный: рвал и метал!

— С чего это вы взяли, что он меня арестовал? Я сама там сидела. Что вы! Владимир Алексеевич, наоборот, спас меня от одного подонка. Если бы не он, так и не знаю, была бы я здесь сегодня с вами…

— А что случилось?

— Да пошла я вчера гулять с тем, деревенским, ну, вы же видели… А он давай приставать ко мне, я уже испугалась, думала, что изнасилует… Ну, а Владимир Алексеевич недалеко был: наверно, шёл за нами. Он ведь, сами знаете, за каждую из нас трясётся… Услышал, что он мне стал говорить, подошёл и ударил его.

— Да ты что! А мы‑то думали! Вот дурочки…

И давай над собой смеяться.

— Мы ведь с утра бойкот ему из‑за тебя объявили. Ходили и не разговаривали. Считали: подумаешь, уж нельзя ни с кем и прогуляться!

— Вот за то и конфеты теперь проворонили, которые он нам купил!

Ларионов стал серьёзнее прежнего. Ходил, молчал, сердито кричал на репетициях. К Ольге совсем перестал подходить. Заметив это, Сашка был рад до безумия и стал снова занимать место рядом с ней. Холодность Владимира Алексеевича пугала Олю и в то же время как‑то успокаивала. «Да что я, в самом деле? Нафантазировала его любовь к себе! Совсем он даже и не любит меня. За что? Не больно‑то уж хороша, да ещё отмочила номерок с этим деревенским придурком…» — думала Оля. И ей было хорошо от того, что Санька, да и девчонки, стали относиться к ней по‑прежнему. С Сашкой они в паре на концертах от души плясали «Коломийку», иногда их даже на «бис» вызывали. И успех радовал и сближал их душевно.

«Сашка — хороший, преданный друг, — думала Оля. — Мне не хочется терять его дружбу. А что нравлюсь ему? Это естественно. Он мне тоже нравится: хороший, добрый парень». И в автобусе Санька обнимал Олю, укладывал её голову к себе на грудь, когда ей хотелось спать, оберегал нежно её сладкий сон.

«Молодец парень! — думал про себя Владимир Алексеевич, — не пасует. Но всё‑таки ещё посмотрим: чья возьмёт? Время покажет. Не зря ведь говорят: «Поспешишь — людей насмешишь».

И всё‑таки Ларионову было не по себе. Душу опять объяла пустота. Вот скоро и гастроли кончатся… А что потом? Опять этот постылый дом, жена… Ведь даже письма не пишет из командировки. «Зачем я ей нужен? Для прикрытия, что она замужем? Или деньги ей мои нужны? Я бы и так ей давал для дочери…» — думал он. Как ему не хватало женского тепла и участия в его жизни! Казалось, он всё готов сделать за это. Так хотелось кого‑нибудь обнять, приласкать… Ольгу — нельзя. Для него она недоступна, как сама Дева Мария… «Девчата все хорошие и, кажется, все хорошо ко мне относятся. Но мои „первачи“ — салаги. А вот вокалистки… Уже девчонки бывалые: и супы варят, и к парням как‑то по‑матерински относятся, как старшие сестры. Вот хотя бы Людмила — симпатичная, приятная. А глазки как умеет строить! Неспроста. Можно скуки ради и погулять с ней. И от неё не убудет, и мне легче на душе станет, — думал Владимир. — Зачем лезть в отношения Сашки и Ольги? Ей без меня спокойней. Даже если и разочаруется — легче будет. И для неё, и для меня».

И с этого дня он уже не скучал по ночам у костра и не следил глазами за Ольгой, а уходил с Людмилой подальше от глаз своих студентов. Ольга стала замечать его отлучки, внутри слегка ныло… «Вот и хорошо! Пусть ходит с ней! Быстрей его из головы выброшу! Что, мне не с кем гулять, что ли? Сашка всегда рядом», — думала она. И они убегали куда‑нибудь с Сашкой на край деревни. Уж его‑то Оле можно было не бояться: пальцем её не тронет без её согласия! Однажды агитотрядовцы решили над ними подшутить. Как будто бы не заметив их отсутствия, клуб закрыли изнутри, и они никак не могли достучаться. Пришлось до утра сидеть в автобусе. Августовские ночи становились всё прохладнее: у них зуб на зуб не попадал. Пришлось сесть рядом и покрепче прижаться друг к другу, чтобы согреться. Сашка был счастлив! Блаженно улыбался, и даже на ум ему приходили какие‑то поэтические строчки.

Но Ларионов не успокоился от того, что нашёл с кем проводить время. Душа его стала страдать ещё больше. Чтобы заглушить душевную боль и пустоту, стал снова прикладываться к бутылке. Оля, увидев его в таком виде, широко раскрывала глаза: так он ещё и алкоголик!

«Ах ты святоша! Ты и не знала, что Ларионов бывает таким? Да‑да, смотри! Вот такой я и есть! Теперь поняла, почему я тебя не достоин?!» — мысленно говорил он Ольге. А ей становилось жалко его: хотелось спрятать от всех, чтобы никто не видел этого позора.

— Девчонки, давайте закроем его в палатке, чтобы он не выходил наружу. Зачем ему в таком виде показываться? Пусть проспится, — говорила она подружкам. И они, как могли, прятали его от глаз остальных агитотрядовцев. В последние дни гастролей он пришёл в норму. Ларионову было стыдно и неудобно за себя: сильный, здоровый мужик и — эта слабость. Теперь вот и Ольга узнала о ней. Как смотреть ей в глаза? Как она будет к нему относиться? Вдруг, совсем разочаруется?

Возвращались в Омск весело, с песнями. В фойе по приезде устроили танцы, развеселив вахтёршу. Обнимались и целовались, расставаясь на оставшиеся двадцать дней каникул. К концу гастролей вся «агитка» уже действительно стала одной дружной семьёй, и настолько все полюбили друг друга и привыкли сутками быть вместе, что не хотелось разъезжаться по домам. Так бы и жили в общаге, в своём студенческом коллективе.

Глава 9. Золотая пора

Наконец‑то пришла долгожданная всеми агитотрядовцами осень! Первого сентября снова встретились в училище. Несказанно скучали друг по другу, и очень мечтали о дне встречи. Девчонки налетели на Ларионова в его кабинете, повисли на нём и расплакались.

— Ну вот — на тебе! Нет чтобы радоваться встрече — плачут! — растерялся Владимир Алексеевич.

За эти дни разлуки они поняли, кем он теперь стал для них: и отцом, и старшим братом, и другом… Вместе с ними была и Ольга. «Родной мой, Володенька! Наконец‑то я вижу тебя!» — думала она.

В кабинете Ларионова была какая‑то особенная атмосфера. Девчонки часто рисовали здесь оформление к стендам в классы (он научил их срисовывать орнаменты на оконном стекле), писали рефераты, помогали ему писать деловые бумаги, слушали музыку и переписывали её на «маг». И так было всем хорошо и тепло рядом со своим любимым учителем! Он шутил, делал им комплименты, вырезал для стендов по хореографии фотографии с танцами из журналов.

Иногда Владимир Алексеевич приглашал студентов к себе домой. В его комнате стояла знаменитая «ларионовская» полка для книг, которую он сделал сам. На ней стояли почти все книги по хореографии, которые были выпущены в Советском Союзе. Он покупал их в книжных магазинах, выписывал по каталогам и всегда был в курсе: что нового выходит в печать по хореографии. Самые ценные книги выписывал для всей своей группы, всегда учил студентов: «Собирайте как можно больше книг по специальности. Это — ваш „багаж“ для будущей работы. Но не вздумайте в своих постановках к экзаменам что‑то из них брать кроме нот и лексики: всё старайтесь сочинять сами. У меня все книги есть, я их знаю, поэтому сразу пойму, что вы не сами придумали постановки — поставлю „кол“. Учитесь думать!». Так Ларионов говорил на уроке КПТ — композиции и постановки танца.

В сентябре у Владимира Алексеевича был день рождения. Как обычно, он решил не афишировать его и отметить наедине в пустой квартире: прибавление лет уже не было для него радостью, как в молодые годы. Да ещё это внутреннее одиночество… Но в этот раз агитотрядовцы не дали пребывать ему в одиночестве в такой день. Девчонки, по инициативе Ольги, купили ему шикарные красные гвоздики. Он считал, что это — чисто мужские цветы, и любил, когда их дарили ему. Составили от имени всей «агитки» большую депешу, прорвались к телеграфисткам на главпочтамт и отпечатали её на красивом телеграфном бланке: «Милый наш шеф! От всей души поздравляем с днём рождения. Участники концертной бригады „СХО‑74“ шлют Вам массу наилучших пожеланий и дарят букет всеобщей радости! Пусть он никогда не увядает, как наша крепкая агитотрядовская дружба. Мы».

Вышли с почты, счастливые шли по городу. Был поистине золотой денёк: тёплый‑тёплый, залитый солнцем. Деревья стояли в пышной осенней красе. Пурпурные, жёлтые, увядающие зелёные листья усыпали дорожки в скверах.

Душу Ольги охватывала несказанная радость: «Такой чудный сегодня день! И у моего Володи день рождения. Уже — тридцать пять. Ну, и что? А мне — восемнадцать. Каких‑то семнадцать лет разницы! Бывают жёны и на тридцать лет моложе своих мужей… Только вот он ещё женат. Правда, жену его никогда не видно дома, и похоже, что он живёт один: нет женского уюта в квартире. Хоть и прибрано всё, ничего не разбросано, но всё равно чувствуется, что это квартира холостяка. И вообще, Владимир Алексеевич никогда не говорит о своей жене… Но почему же они не расходятся?»

Ларионов был потрясён поздравлением друзей. С парнями сообразили «праздничный кир», а девчонкам достали где‑то по блату, в ресторане, большую коробку конфет (в Сибири‑матушке такого добра днём с огнём не найти!). И весь вечер по‑семейному сидели за столом, смеялись, вспоминали «агитку», забурившись в мужскую общагу. Это был самый счастливый день рождения в жизни Владимира Алексеевича! Он уже и не ждал такого подарка судьбы — что у него будут такие искренние и тёплые отношения и столько дорогих ему людей! А главное — Ольга была инициатором этого поздравления, громко, с выражением читала его, а потом, вручив телеграмму, расцеловала именинника «от имени и по поручению» всего коллектива. Сашка в этот момент ревниво следил за ней. Но вот оказия: здесь, в общежитии, Ларионов должен быть осторожнее всего, чтобы никто не заметил даже намёка на его чувства к Ольге. Ведь стоит только заметить в общежитии кому‑то одному, как понесётся снежный ком сплетен, кривотолков, злых слов. Он оберегал Ольгу от всего этого и относился к ней так же, как и ко всем её подругам.

А на полях области в это время вовсю шла осенняя страда. Первый курс уехал на уборочную, а их концертную бригаду снова отправили в «агитку» под девизом: «Хвала рукам, что пахнут хлебом!» Но на этот раз директор не пустил Ларионова, так как начало учебного года требовало от завотделением много работы.

И в один прекрасный день Владимир Алексеевич отправил своих «детей» в путь.

Глава 10. «Почтовый роман»

Состав концертной бригады был несколько иным. Пока ехали по Омску, оставили в городе несколько «старичков»: Сержа, Карася, Фёдора (веселушку Любу Ефимову). Все трое были неисправимыми комиками, от шуток которых у всех болел живот. Девчонкам‑плясуньям было грустно и без своего шефа. Они теперь были сами себе хозяева, обещали Ларионову ежедневно самостоятельно проводить репетиции, чтобы войти в форму после летних каникул.

Парни весело резались в карты: «Владимир Алексеич!», «Александр Фомич!», — Обозвав именами педагогов «туза» и «короля».

Приехав в первое же село, девчонки подвязались на кухне чистить картошку к ужину (в столовой не хватало женских рук), а по пути стали сочинять слёзное письмо Ларионову, переделав конферанс ведущего:

«Дорогой Владимир Алексеевич!

Славный Вы наш друг, самый забубенный и самый подлинный — без фальши. Откиньте обиду в сторону за наше «предательское» молчание, измеренное тремя часами. Этим посланием мы оправдаем себя стократно…

Учёные‑переучёные Вашей «школой» друзья вот уже почти целый час сидят и ничего не делают. А когда мы, сидя на брёвнышках, решили заняться корреспонденцией, нас нашли и отправили на чистку картофеля к ужину. Мы вооружились ножами и в то же время пишем Вам послание. Как мы это делаем? Уметь надо!

«Как мы, как мы добирались, мы расскажем Вам сейчас…» (помните частушки «Радости»? )

После того, как Вы нас проводили, на лицах у всех было уныние, а из четырёх пар глаз катились крупные‑крупные слёзы. Чтобы поднять настроение, мы запели гимн нашей «агитки».

На стоянке приобрели немного яблок, решив, что «мы — не лошади, нам и ведра хватит». Но, увы… его уже нет.

Владимир Алексеевич, а что Вы, собственно, сидите и так мило улыбаетесь? Почему Вы не помогаете нам картошку чистить? Мы тут уже второе ведро заканчиваем, а Вы прохлаждаетесь! «Нехорошо, непорядок — это!» (как подтверждает «секретарша» Ольга словами из своего конферанса).

Мы немного, кажется, отвлеклись. Слушайте (читайте), что было дальше.

Ну, вот мы и на месте. Приехали в село Бекишево. Зашли в магазин и, как сплетницы (по своей роли в танце), узнали последние новости. В магазине была кража. И больше всего было похищено «конфет» (так теперь наши парни называют бутылки водки). Это уже плохо: нашей бригаде совсем не достанется! (конечно, шутим). Так что за трезвый быт в наших рядах не волнуйтесь: всё будет о'кей!

На пороге клуба стоит афиша: концерт будет в 9.30 вечера. Касса работает.

Вот, кажется и всё. Излили сердце. Как у вас там жизнь идёт в КэПэУнии? «Кладём перо, а то весь век не кончим». Письмо отправляем через бекишевскую почту. Не скучайте без нас. До свидания.

Огромный привет шлёт ансамбль «Радость», зав. отделом конферанса, мужская половина ансамбля «Вихрь», новички, командир Иван Григорьич.

Дядя Андрюша (директор) пусть не волнуется: всё в порядке.

Ждём вас. Приезжайте».

С этого дня девчонки решили, чтобы не скучать, каждый день писать отчёт о прошедшем дне в «агитке» шефу.

«Милый наш Владимир Алексеевич!

Пишем Вам из зрительного зала села Атрачи. Сидим кучкой, на последнем ряду. Сегодня у нас будет здесь два концерта, платных причём…

Но вернёмся ко вчерашнему дню. Концерт у нас начался досрочно, так как зрители собрались на час раньше: нас здесь ждут, нам тут рады. Не волнуйтесь: марку мы не теряем. Репетиции регулярно проводим. И даже ради прежней формы (фигур) иногда отказываемся от обедов!

Сцена была нормальной (по размерам), если не считать того, что задником (то бишь декорацией) для нас служила батарея с трубой, которую мы скромно прикрыли обломками деревянного лозунга. Занавеса совсем не было. Перед концертом кто‑то из девчонок «Радости», забыв об этом, выскочил на сцену с бигудями на голове. Это был «первый номер» нашего выступления.

Концерт прошёл нормально. Только наша «Радость» почему‑то убыстрила темп исполнения песен. Куда они торопились — неизвестно (нашей разведкой пока не установлено, но предполагаем, что на танцы вечерние).

Эстрадный танец мы решили на время назвать: «Четыре поросёнка танцуют в золотых коронках» (так нас мамы за каникулы откормили), но мечтаем о «четырёх грациях».

После концерта, конечно, были танцы. На них было много студентов‑уборочников, и мы… «покадрили» (немного).

На следующий день мы встали, как и полагается танцорам — последними. Весь день до концерта мы бродили по деревне, и никто не интересовался, куда и зачем мы пошли. И думали: какие же мы покинутые без Вас…

Потом все «сели по коням» и двинулись в Тюкалинск. Там приобрели всего лишь вёдрышко пряников «Ирэк» и немного конфет: штук по пять каждому.

Но в Тюкалинске нас не поняли (концерт им был не нужен почему‑то), поэтому мы оказались тут, в селе Атрачи. По дороге мы вспоминали все наши любимые песни.

Ну, ладно. Пора уже закругляться. До свидания.

Крепко целуем. Ваши дети.

Р. С. Привет от остальных «родственников».

Владимир Алексеевич читал письма у себя в кабинете, улыбаясь: «Ну, девчата — молодцы! Не забывают!» И теперь, каждый день, как только он утром заходил в здание КПУ, его, улыбаясь, встречали вахтёрши: «Пляшите, Владимир Алексеевич! Вам — письмо!» И он с азартом выплясывал перед ними какую‑нибудь хлопушку из русского танца. Брал письмо и с радостным настроением распечатывал его у себя за столом, ожидая новых шуточных сообщений девчат.

«Любимый наш Владимир Алексеевич!

И вот сегодня — третий день нашей разлуки. И все эти дни мы живём тем, что пишем Вам письма.

Сейчас вот пишем, лёжа в тени под клёном: есть такой садик прекрасный за клубом! Находимся мы в Тюкалинском районе (совхозе с таким же названием), даём сегодня один концерт.

Вчера днём провели репетицию. Как видите, мы умеем держать слово: репетиции стараемся проводить каждый день, чтобы быть в форме.

За пять минут до концерта мы решили помыть свои ножки… И не где‑нибудь, а прямо перед клубом! Зрителей, конечно, собралось немало: любопытно ведь, как артисты ноги моют! Но мы мужественно продолжали своё дело, невзирая на этих зевак. На память селу Атрачи мы оставили огромную лужу!

Оба концерта прошли хорошо. Особенно тепло принимали нас дети. Правда, не обошлось без недоразумений. Ольга в одном танце вышла на восемь тактов раньше, а в другом — опоздала, (костюм не успела надеть). Но мы, конечно, всё обыграли: артистки! И зрители ничего не заметили.

День снова закончился танцами. Молодёжь здесь была активной. И наш «командир» даже разыграл приз. Сначала он объявил:

— Дамское танго и взаимообратное!

А потом очень солидно (благо комплекция позволяет) сел за стол в зале и открыл «судейскую коллегию» в составе самого себя. Мы так хохотали! А когда он вручил приз лучшей паре — две конфеты и зубную щётку, тут все наши вообще легли от хохота!

Завтракать мы утром не пошли: остались спать. Нас тут начинают одолевать болезни: у кого зубы болят, у кого — голова, а у кого — горло.

Сегодня у нашей Нади‑певички день рождения. И мы с нетерпением ждём вечернего банкета, где будем есть… арбузы! Их приобрели ещё вчера.

Итак, мы подходим к концу. Снова расстаёмся с Вами на сутки.

До свидания. Преданные Вам дети.

Р. С. Вас любят и помнят все участники СХО‑74 и, конечно же, передают Вам большой привет и постоянно проявляют заботу о Вас, интересуясь написанием наших писем».

В письме Владимир Алексеевич нашёл ещё одно — поэтическое послание:

МИНУТА ЛИРИКИ

Осень… Золотая осень!

В агитбригаду снова позвала.

И вот лежим, грустя, в тенёчке

В саду у тополиного ствола.

А в клубе уж открыты двери,

И за билетами спешит народ:

Ведь скоро будет наше представленье.

Артисты спят… И листопад идёт…

А дальше бойцы агитотряда рапортовали своему шефу так:

«Товарищ, главный шеф агитотряда СХО‑74! Рапортуют Вам дежурные бригады. За прошедшее время произошли следующие события:

1. Концерт.

2. Танцы.

3. Именины.

4. Сон.

5. Подъём и дежурство.

6. Завтрак.

7. Дорога в Кабырдак.

8. Лесной отдых.

Особых изменений и чрезвычайных происшествий не было. Раненых и убитых тоже не оказалось. Отряд в количестве 18 человек продолжает свои гастроли.

Рапорт сдан! (Рапорт принят?)

Р.S. Концерт прошёл хорошо. Зрители сказали, что за рубль насмотрелись досыта. Очень понравилось. Приглашали ещё.

Как обычно, были небольшие ЧП. Перед «Молодёжной полечкой»

зав. конферансом объявил другой танец, но потом выкрутился. На «Сплетницах» мы так вошли в роль, что чуть не подрались: заехали друг другу в ухо и споткнулись о ведро и корзину. Но мы Вам точно обещаем не устраивать больше драк на сцене.

Но вот концерт закончился, и мы уже были ближе к цели: арбузам. Но, увы, их пришлось ждать ещё долго… так как, «до того как» — были танцы. А уж после танцев!

Сначала поздравили Надю, спели о ней песню:

Сегодня сказать мы хотим вам,

Что 22 года назад

Антонова Надя родилась,

Чтоб певчею птичкою стать.

Её в многих сёлах уж зритель

Встречал не однажды на «бис»:

Надежда, ты — наша надежда!

И этим немножко гордись!

Потом все чинно сели за длинный стол, куда торжественно (под туш!) водрузили долгожданные арбузы!

Командование принял Владимир Ильич (баянист — не Ленин): он так отменно их резал! «Как цветочки», — сказал наш командир — товарищ Суслов, член ЦК (нашего, не КПСС). Вообще, этот товарищ вчера много выступал. В исполнении его и нашей неповторимой «балерины» Любочки нам посчастливилось увидеть их дуэт в «адажио из балета» (очень абстрактном!). Любочка всё время почему‑то норовила упорхнуть от своего партнёра. Потом товарищ Суслов (такой‑то «шкаф»!) изъявил желание выучить арабески. Конечно, это смотрелось очень эффектно!

После на арену вышел Владимир Ильич, изображая Вас на уроке народного танца. Закончил он «урок» словами: «Пошли, Владимир Ильич, пусть эти бараны сами учат. Как выучат — позовут…» И Вы ушли… Занавес закрылся…

Да, мы забыли сказать, что праздничный ужин был по закону «м. з.» (то есть — морскому), и так как последними остались за столом наши старшие товарищи, которые «меньше всех пить любят», то и убирал со стола наш ЦК в составе Суслова и Владимира Ильича. Сначала тов. Суслов сопротивлялся, но под натиском масс пришлось ему выполнить задание народа.

Потом мы спали. (Кто спал, а кто и нет…) Погодка стоит отменная! Потому кое‑кому и погулять хочется…

Сейчас мы находимся в лесу близ деревни, где будем выступать. Клуб хороший. Билеты продаются.

Объявляется перерыв на тихий час.

Всего Вам доброго. До свидания.

Привет от всех наших и всем нашим».

Последним Владимир Алексеевич получил письмо от «раненых бойцов», которое его очень встревожило.

«Здравствуйте, Владимир Алексеевич! Привет от больных из Георгиевки.

Не писали Вам письма уже два дня, так как такие сложились обстоятельства.

Итак, мы выехали из лесу в Кабырдак. Концерт начался в 9.30 вечера. Только во время последнего танца за кулисами раздалось громкое «а — апчхи!», и в зале поднялся смех.

Наша «Шестёра» (или ансамбль «Вихрь») ночью, до трёх часов, каталась на мотоциклах, ела морковку и мак. Из огородов нам местная молодёжь принесла подсолнухов, а из пекарни — свежий хлеб. Так здорово было!

Утром мы, конечно, проспали и галопом понеслись в столовую. После чего мы поехали в Новый Кошкуль, где и отбили Вам телеграмму: «СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕОБХОДИМА ГОСПИТАЛИЗАЦИЯ БОЙЦЫ РАНЕНЫ».

Сегодня у нас начались беды: у Ольги воспалились гланды (до этого у неё три дня болел зуб). Мы решили срочно везти её в больницу. Переругались с шофёром и товарищем Сусловым, так как он не разрешил ехать, сказал, что и так всё пройдёт. Но мы добились своего. Врач выписал лекарства и сказал, что прыгать Оле нельзя, и вообще — нужно операцию делать.

Из Тюкалинска приехали в шесть часов вечера, а концерт — в семь. Что делать без Ольги? Выпадают целых четыре танца!

Пока все ходили в столовую, мы переделали эти танцы на троих (по рисункам). Так и выступали. А Оля сидела в зале. В этот вечер ей было очень плохо: поднялась температура.

Сегодня из строя выходит Люба: у неё болит нога, собирается «на костылях» танцевать. У Нади началось «стрельбище» в ушах, а у Галки тоже заболело горло. Так что: «стоящие на нашем пути трудности значительно превышают наши возможности» (как повторял в предыдущей поездке Серж). Но мы их стараемся всё‑таки преодолевать: по щекам бегут слёзы, но мы улыбаемся на сцене — «входим в образ». Вокалисты тоже больные: все чихают, кашляют и «пускают петуха» на сцене. Вот только зав. отделом конферанса пышет здоровьем, правда, скучает по книгам (киру) — давно не «зачитывался», тем более, что холодать на улице стало. А у нас тут сухой закон.

Днём выступали в Белоглазово.

Вот, кажется, и всё Вам рассказали.

До свидания.

П. С. Шурик поехал Вас встречать в Тюкалинск (по телеграмме нашей). А мы ждём. Почему Вас так долго нет? Или Вы уже забыли про нас? В жизни всякое может случиться… А, может, «стоящие на Вашем пути трудности…»?»

Владимир Алексеевич дочитал письмо: странно, а где же телеграмма? Позвонил на почту. Ему сообщили текст и сказали, что скоро принесут. «Да… деревня — не город! Что письма, что телеграммы оттуда идут… Надо срочно ехать! Ольга сильно больна… Вот так за ними не следить! Глупые ещё девчонки… На мотоциклах катаются неизвестно с кем. А если бы разбились? А эти олухи‑мужики, что за старших с ними, куда смотрят? Ещё и в больницу не везут! Ну, я приеду — устрою им разгон!»

Он пошёл к директору КПУ и доложил обстановку. Тот отправил Ларионова срочно в Тюкалинск:

— Владимир Алексеевич, срочно везите ребят в Омск! Прекращайте всякие гастроли! Что мы из них инвалидов будем делать из‑за этих концертов? Холодно — ночуют на полу… Неужели нельзя кровати, да хоть раскладушки, осенью найти? Кругом одна халатность…»

На другой день вся «агитка» радостно встречала своего шефа — освободителя. Он дал приказ возвращаться в Омск. В автобусе сел рядом с Ольгой, обнял, положил её голову на свою грудь. Оля сидела и тихо плакала, намочив слезами его свитер: болела голова, зуб, горло…

— Потерпи, миленькая, скоро приедем, — говорил ей Владимир.

Глава 11. Проводы Шурика

В октябре начались занятия. И Ларионов до поздней ночи пропадал в своём танцклассе. Радовался, когда Ольга приходила к нему на индивидуальный урок по композиции танца. Снова придирался к ней, к каждому сочинённому ею движению, заставлял без конца переделывать и исполнять придуманное. Порой опять доводил её до слёз.

— Ольга, ну что ты, в самом деле? Пора бы уже привыкнуть ко мне. Тяжело в учении — легко в бою. Работать легче будет. Не обижайся… Не надо много наворачивать: в простоте — красота.

И Владимир Алексеевич нежно, указательным пальцем, смахивал с её ресниц слезу. «Да люблю же я тебя, люблю! — кричал он мысленно. — Вот и придираюсь, как дурак. Но не хочу, чтобы ты это знала, не хочу тебя обременять чем‑либо…»

И на уроке народного танца снова кричал на весь класс:

— Родионова! Ногу выше поднимать надо! Не лениться! И булочек поменьше есть, чтобы легче танцевать было!

Сашка вспыхивал от обиды за неё:

— А что, вы её полной считаете? Я бы не сказал…

Ларионов смеялся:

— А это ещё что за заступник нашёлся? Вот пойдёшь в армию — там и защищай дам, а тут уж мы как‑нибудь без адвокатов обойдёмся!

Шурик сопел, продолжая сердиться на шефа.

А в армию он, действительно, cкopo загремел. В осенний призыв — на 7 Ноября. Сначала со всей «агиткой» отметили проводы в общаге, а потом девчонки прибежали проводить его на призывной пункт.

— Оль, прошу тебя — пиши. Хотя бы первое время. Ждать не прошу: на то твоя воля. Поступай, как сердце велит. Но без твоих писем мне будет очень плохо, это уж точно, — сказал он, поцеловав её на прощанье. — Если захочешь выйти за Ларионова — выходи. Он хороший мужик, настоящий, и тебя любить будет. Только не давай ему обижать себя… А я к вам в гости приезжать буду… Может, крёстным отцом стану. Возьмёте? — спросил Шурик, стараясь улыбаться.

Ольга ничего не отвечала. Стояла с глазами, полными слёз. «Шурик, Шурик! Вот и ты уходишь „во солдаты“. Трудно тебе там будет. И хотелось бы мне тебя ждать, но… Зачем врать? Не смогу. Люблю я Ларионова, сам знаешь», — думала она про себя, но вслух ничего не говорила, боясь расстроить Сашку.

— И всё‑таки мне будет грустно, когда ты выйдешь замуж. Привык я к тебе, больше, чем к сестре. Ты меня так понимаешь! — опять говорил Санька.

На улице уже стояла зима. Дул пронизывающий ветер.

— Ну, что вы тут грустите? — весело загалдели девчата, подойдя к ним. — Ольга, ты чего нюни разводишь? Разве так солдат провожать надо?

И девчонки достали «чекушку», рюмки и «сообразили на пятерых».

— Вот и согрели тебя в дорогу немножко! — шутили девчата. — Шурик! Ты чтобы не скучал без нас! И за Ольгу не переживай. Мы за неё заступаться будем перед Ларионовым, и тебе её писать заставим — обязательно!

— Эх, девчонки! Дождётесь ли вы меня? Ведь все замуж повыскочите и станете совсем другими — чужими…

Он сгрёб их в кучу своими ручищами, прижал крепко, опустив голову поверх их милых головок… И тут объявили построение. Шурик, шутя, пропел: «В путь, в путь! А для тебя, родная, есть почта полевая…» Помахал девчатам и побежал к колонне новобранцев. Девчонки с жалостью смотрели им вслед: парни шли в старенькой одёжке, кто опустив голову, а кто — с показно‑весёлым видом. Что ждёт их впереди? И куда увезут служить их Саньку? А по репродуктору звучала песня о родном Омске, который провожал сегодня парней в их дальний путь…

Глава 12. Первый выпуск «агитки»

В декабре уже многие ребята из «агитки» сдавали выпускные экзамены. Было грустно: не могли представить, что их дружный коллектив скоро распадётся, ведь выпускники КПУ разъезжались работать по всей Омской области, а кто‑то и за её пределы: Саша Рошка, ведущий концерта, собирался вернуться к себе на родину, в Молдавию.

Конец ознакомительного фрагмента.