ГДР. Миролюбивое государство, читающая страна, спортивная нация?

Коллектив авторов

Была ли ГДР «государством мира», «читающей страной», «спортивной нацией»? По праву ли она могла называть себя «очагом антифашизма»? На самом ли деле у женщины и мужчины были равные права? И действительно ли успехи Финляндии в недавних исследованиях PISA можно объяснить копированием системы образования ГДР? Шестнадцать известных авторов анализируют легенды ГДР, которые имеют свое воздействие по сей день. Авторы детально и непредвзято изучают суждения и предубеждения относительно социалистического немецкого государства, освещают с разных ракурсов отдельные сферы общества ГДР и противопоставляют мнениям проверенные факты. Важная книга, которая делает дискуссию по этой теме предметной.

Thomas GROßBÖLTING (Hg.)

Friedensstaat, Leseland, Sportnation?

DDR-Legenden auf dem Prüfstand

© Мысль, 2017

Томас Гроссбёльтинг^[1]

Легенды ГДР в культурной памяти и в науке

Вместо предисловия

Мы все еще не закрыли тему немецкого государства, которое недовольство его граждан и повороты мировой политики отправили в небытие в предпоследнем десятилетии ХХ столетия. Вопрос о том, чем была ГДР и что она значит для нас сегодня, продолжает вызывать споры. Разброс суждений был велик еще при существовании этого государства. ГДР, которую ее основатели объявили «другой Германией» и «антифашистско-демократической» альтернативой западногерманской государственной модели, возникшей на территории нацистской Германии, по другую сторону «железного занавеса», рассматривали как «государство, не имеющее никакой легитимности»^[2]. И если Сталин в 1949 г. назвал образование ГДР — в духе советской великодержавной политики — «поворотным пунктом в истории Европы»^[3], то писатель Стефан Гейм, свидетель процесса упадка той же самой ГДР, заявлявшей о себе как о государстве реального социализма, опасался, что в конечном итоге от нее останется не более чем «сноска в истории»^[4].

Прошло уже почти двадцать лет с начала Мирной революции и политических перемен, которые в 1989 году привели к концу ГДР, а в 1990-м — к воссоединению Германии, а интерес, по крайней мере в общественном и медийном пространстве, до сих пор не угасает. Когда сотрудники госбезопасности ГДР — Штази — продолжают оставаться на государственной службе, когда политики ломают копья по поводу понятия «неправовое государство» или когда предполагаемый стрелок-убийца Карл-Хайнц Куррас (полицейский в Западном Берлине, в 1967 г. во время протестной демонстрации застрелил студента-пацифиста Бенно Онезорга. — Перев.) был разоблачен как агент Штази, прошлое ГДР вновь напоминает о себе кричащими заголовками в прессе, вызывая, как и прежде, в высшей степени противоречивые оценки. Воспоминания о ГДР в воссоединившейся Германии продолжают носить взаимоисключающий характер, их едва ли возможно привести к единому знаменателю. Тем не менее определенные тенденции выходят на поверхность, если попытаться «протоптать тропинки» в прошлое, ориентируясь на отдельные регионы, на мнения представителей разных поколений, на доступные документальные свидетельства, не забывая учитывать при всем этом различные политические позиции очевидцев.

На большей части страны, на ее бывшем Западе, преобладают незнание и безразличие. Тем не менее нельзя не обратить внимания на явные изменения в партийной системе: в лице «Левой партии» и ее предшественников здесь существует политическая сила с отчетливо выраженными традициями, уходящими в прошлое ГДР, которая намерена занять прочное место в старой партийной системе Федеративной Республики. Тем самым, наряду с другими факторами, она ставит под вопрос, казалось бы, незыблемое послевоенное устройство когда-то Боннской, ныне все больше смещающейся к Берлину республики.

На Востоке, прежде всего в восточной части Берлина, — бывшем центре власти государства СЕПГ (Социалистическая единая партия Германии. — Перев.) и одновременно одном из мест, где происходили решающие события Мирной революции 1989 г., — связь с ГДР более наглядна, а ее свидетельства более многочисленны. Она почти осязаема, идет ли речь о том, что Бранденбург называют «маленькой ГДР», о столичном дизайнерском отеле «Остель»^[5], в свое время образце панельной архитектуры эпохи социализма Хонеккера, или об архитектурных решениях застройки некоторых улиц. Помимо этого здесь же расположены штаб-квартиры учреждений и ведомств, занятых осмыслением немецкой истории: специальные комиссии и экспертные группы, федеральные фонды и федеральные уполномоченные не покладая рук стараются создать исторический образ ГДР, который не противоречил бы современной политической культуре. Вместе с ними работают союзы жертв и лиц, преследовавшихся при прежнем режиме, чтобы по возможности выхлопотать своим подопечным денежную компенсацию или по крайней мере обеспечить им достойное место в пантеоне памяти республики. И наконец, здесь толкутся некоторые из тех, кто в старые времена принадлежал к системе, кто был сотрудником министерства госбезопасности, другими словами, «вечно вчерашние», развивая бурную, но малоуспешную деятельность в попытках довести до общественности свой скомпилированный взгляд на прошлое.

О том, как наука и средства массовой информации участвуют в процессе осмысления истории, уже неоднократно писалось: история ГДР превратилась в специальную область исследований, которая породила бесчисленные проекты и соответственно огромное количество публикаций. При этом, несомненно, по крайней мере часть исследователей научились новому общению со средствами массовой информации и создали новую форму работы с материалами политической истории. Пожалуй, сложившаяся ситуация сравнима с определенными этапами изучения национал-социалистского прошлого, когда ученые, занятые в исследованиях, не только управляли грантами, выделяемыми политическими структурами, но и в качестве советников участвовали в соответствующих проектах по осмыслению исторического наследия или пытались сами выступить в роли политиков. Не менее впечатляет то, какой резонанс результаты эмпирических исследований вызывают в медийной сфере, когда они отвечают таким действующим в ней внутренним критериям, как сенсация, конкретика фактов и актуальность. Как бы ни радовал этот общественный резонанс, определенную обеспокоенность тем не менее вызывает следующее обстоятельство: там, где громкие заголовки в ежедневной прессе приобретают большую ценность, чем статьи в специальных журналах, возникает угроза пренебрежения строго научными подходами при анализе исторического материала^[6].

Такая, возможно, единственная в своем роде взаимосвязь науки и политики в вопросах исторической памяти придает дискуссиям по проблемам истории ГДР особую остроту. В значительно большей степени, чем в других частных областях исторической науки, речь идет о делегитимации и легитимации прошлого, о сведении счетов и самоутверждении. Этой взаимосвязи история ГДР вплоть до наших дней обязана в значительной степени обращенному к ней вниманию. Осмысление прошлого, историко-политическое просвещение и современная история — как и все те, кто ими занимаются, — живут за счет этого вида public history («публичной истории». — Перев.).

Несмотря на большой интерес к этой теме и на значительные усилия, затраченные на ее изучение, итоги двадцатилетней работы выглядят неоднозначно. Такое впечатление складывается не только вследствие жалоб со стороны части самих исследователей, которые в средствах массовой информации с удивительной регулярностью сначала возмущаются неосведомленностью, особенно молодежи, привлекая к себе через СМИ внимание общественности, чтобы в качестве следующего шага потребовать больше внимания и большей финансовой поддержки, заявляя о необходимости представить ситуацию в ГДР при соответствующем учете мнения критиков^[7]. Также нельзя назвать причиной такой оценки всплеск ностальгических настроений в связи с появлением на рынке некоторых типично восточногерманских изделий, как, например, светофоры с изображением человечков. Будучи продуктом средств массовой информации и промышленности потребительских товаров, такая ностальгия не может длиться долго. То, что от нее останется, никак не скажется на политической культуре воссоединенной Германии^[8].

Пытаясь составить представление о том, как немцы — теперь уже на протяжении двадцати лет — занимаются критическим осмыслением ушедшей в прошлое диктатуры СЕПГ, будет весьма полезно обратиться к наблюдениям и аналитическим материалам, которые имеются на этот счет за пределами Германии. Среди зарубежных публицистов и ученых, представляющих различные точки зрения, процесс воссоединения и то, как объединенная Германия обращается со своим ГДРовским прошлым, вызывают на удивление большой интерес. При всех различиях в оценках многие из участвующих в этом разговоре в двух из них сходятся.

С одной стороны, существует далеко идущее согласие в отношении того, насколько всесторонни и основательны были усилия, связанные с «осмыслением» диктатуры СЕПГ и ее истории. Так, один из наиболее энергичных американских исследователей истории Германии Макадамс подчеркивает, что, вероятно, трудно будет отыскать другое государство, которое действовало бы столь же «быстро, двигаясь по самым разным направлениям, чтобы разобраться с собственным прошлым»^[9].

Наряду с многочисленными словами восхищения мирным характером коренного поворота в ГДР и процесса воссоединения у немалого числа этих авторов одновременно чувствуется определенное недовольство тем, что они наблюдают.

Речь идет о втором шансе, который не был использован, или о колонизации Востока^[10]. «Учиться у немцев?» — вопрошает, например, Эндрю Битти. Имея в виду расширяющуюся Европу, австралийский эксперт по Германии, видимо, не посоветовал бы этому объединению государств двигаться к объединению немецким путем, а если бы и посоветовал, то только с большими оговорками. Вместо разнообразия перспектив, самокритики и саморефлексии, полагает он, внимание было сосредоточено в основном на том, чтобы спроецировать на историческое прошлое современные ценностные и этические представления. По этой причине процесс объединения и, особенно, критическое осмысление истории происходили под решающим воздействием политически несбалансированных подходов, а также перекосов в истолковании социально значимых символов. Не европейский девиз «единство в многообразии» — «diversity in unity», а противопоставление «сверхупрощенной истории успеха Запада» «ужасной истории Востока» определяет официальное направление исторических изысканий^[11]. Работа двух специальных комиссий по «осмыслению истории и последствий диктатуры СЕПГ в Германии» вызывает критику не только Битти, но и его коллег, хорошо владеющих всем методологическим арсеналом «правосудия переходного периода»: она слишком политизирована, слишком элитарна, а главное — совершенно игнорирует граждан бывшей ГДР^[12]. «Truth without reconciliation» — «правда без примирения» — так в переводе однозначно звучит приговор политолога Дженнифер А. Йодер, акцентирующий внимание на ее слабостях^[13].

При том что результаты исследований по отдельности не могут не вызывать вопросов, они тем не менее объясняют нам, почему граждане, выросшие в ГДР, как и граждане старой Федеративной Республики, все больше и больше оказываются вне рамок этих дискуссий, довольствуясь заранее изготовленными клише или вообще утратив к ним интерес. «Следует опасаться, что многочисленный и чрезмерно политизированный аппарат, созданный для того, чтобы пролить свет на историю ГДР, скоро перестанет интересовать публику точно так же, как это удалось его предшественникам в ГДР», — написал еще в 1999 г. Лутц Нитхаммер^[14].

Наблюдения за текущей дискуссией на самом деле внушают опасения, что в этом случае историк оказался прав и как пророк. То, что, тем временем, значительная часть восточных немцев стала ностальгировать по прежней жизни, имеет различные и неравнозначные причины. Сами по себе различные опыт и судьбы большинства граждан в Восточной Германии дают немного «зацепок», чтобы задним числом выявить в них общие элементы^[15]. Сама диктатура зачастую скорее разъединяла, чем объединяла людей, что без труда можно увидеть на примере наиболее экстремальных среди всех возможных жизненных позиций — от сотрудников Штази до критиков режима. Очевидно, что наиболее важным фактором, под воздействием которого формировалось отношение к прошлому, был опыт, приобретенный в ходе объединения страны и в последующие за ним годы. Однако помимо этого ретроспективное формирование восточногерманской идентичности также явилось реакцией на историческую политику, возникшую в русле официального осмысления прошлого ГДР. Хотя, как показали различные опросы общественного мнения, после 1990 г. во многих отношениях происходило сращивание обоих немецких обществ, тем не менее эмоционально они отдалялись друг от друга. Наряду с жесткими темами политических и социальных конфликтов в сфере распределения, таких как безработица, взнос солидарности и т. д., особенно бросался в глаза еще один элемент: взгляд на историю и связанные с этим восприятие и оценка прошлого. Даже те из наблюдателей, которые в целом констатировали успех сближения Востока и Запада, делали при этом одно исключение, каким была, по словам американского политолога Лоуренса Макфоллса, «разумеется», историческая память^[16].

Даже растущее чувство принадлежности к Востоку, о чем свидетельствовали результаты демоскопических исследований, в большей мере явилось следствием ситуации, которую Мэри Фалброк в своем анализе описывает как «парадоксальное положение народа». То есть хотя многие из бывших граждан ГДР не были согласны с политической системой прошлого, они не находят ни в результатах исторической науки, ни в том, что предлагает политическое образование, адекватного описания близких и хорошо знакомых им сфер жизни, которые они воспринимали как вполне «нормальные»^[17].

Воспоминания, нередко личного характера, о репрессивной системе ГДР утрачивают свою остроту, когда речь заходит о том, чтобы попытаться оправдать собственную жизнь или жизнь родителей ввиду их огульного осуждения, воспринимаемого как несправедливое.

К сказанному следует добавить второй аргумент: мы имеем дело с неверной дихотомией, согласно которой государства держатся или на принуждении, или на одобрении (сошлемся опять на Мэри Фалброк). Также неверно, когда те, кто указывают на подавляющее одобрение деятельности государства, оспаривают существование принуждения^[18]. Особенно в отношении ГДР после сооружения Берлинской стены и в эпоху Хонеккера можно, по ее словам, утверждать, что на этом этапе государство «пользовалось активной поддержкой многих своих граждан». «Сотовая структура патриципаторной демократии допускала, чтобы граждане — точнее сказать, те из них, которые были готовы использовать эти структуры и придерживаться принятых правил игры, — могли самостоятельно обустраивать свою жизнь и при этом испытывать чувство хотя бы крошечной независимости»^[19]. Помимо этого, как считает Фалброк, «СЕПГ не только разделяла и отстаивала цели значительного числа граждан… более того, в ее патерналистской претензии на то, чтобы попытаться осуществить эти цели (хотя, в конечном итоге, безуспешно) в интересах народа, даже была частичка правды»^[20]. Несмотря на все это, люди были встроены в «прочную, как сталь» коммунистическую систему, которую государство создало и поддерживало, используя все располагаемые средства власти. В этом смысле в высшей степени противоречивыми для большинства населения ГДР были два последних десятилетия: участие граждан в социалистическом проекте и поддержка, которую они получали в его рамках, происходили в условиях политического манипулирования и при существовании ниш несогласия. Это была та реальность, с которой постоянно соприкасались не только различные группы людей, но и отдельные граждане. Там, где после падения Берлинской стены Запад увидел экономически разрушенную страну и политическое насилие, степень которого было трудно представить, в действительности ситуация носила существенно более дифференцированный характер, в которой в отдельных случаях также встречались «островки совершенно нормальной жизни».

Дискуссия о том, чем была ГДР, регулярно подогревается определенными клише и устоявшимися представлениями, которые связаны именно с этой противоречивой исходной ситуацией. Статьи, включенные в настоящую книгу, рассматривают стереотипы, которые в публичных дискуссиях вызывают наибольшие споры. Причем некоторые из них обсуждаются без учета тех данных, которые может предъявить историческая наука. Не следует переоценивать ее влияние, приписывая ей способность реально преодолеть дихотомию между «черным» и «белым» в трактовке ГДР в публичном дискурсе. С другой стороны, научная дисциплина, ориентирующаяся на идеалы просвещения, не может не быть ответственной за то, чтобы внести свою лепту в общественную дискуссию и в этом смысле способствовать созданию адекватной, прозрачной и методологически выверенной реконструкции прошлого. При этом историческая наука не начинает свою работу с нуля. Напротив, с 1990-х годов благодаря огромным исследовательским усилиям были собраны конкретные знания, которые позволяют утверждать, что ГДР, вероятно, является самым хорошо изученным периодом немецкой истории. Многие из них не были востребованы в общественной дискуссии. По этой причине цель этого сборника заключается в том, чтобы ликвидировать, хотя бы частично, разрыв, который существует между общественным восприятием проблем и их интерпретацией в сфере исторической политики, с одной стороны, и специальными знаниями исторической науки — с другой.

В этом контексте Райнер Карлш задается вопросом о том, каков был экономический и технический потенциал ГДР. Во всяком случае, ее производство и экономика не находились на «мировом уровне». Сначала его достижению мешало тяжелое исходное положение страны после Второй мировой войны. Однако в последующие годы все большим препятствием становились собственные структурные слабости, блокировавшие быстрый экономический рост, что, впрочем, было характерно для восточноевропейского экономического блока в целом.

Определение ГДР как «государства Штази» было одной из наиболее спорных ее характеристик. В статье на эту тему я не только рассматриваю вопрос о том, какое значение имело министерство государственной безопасности в системе государственной власти в ГДР, но и о том, как воссоединенная Германия обошлась с этой частью наследия ГДР.

«Тошно было до невозможности, но мы оттягивались на полную катушку». Этими выдуманными словами одного молодого парня из повести Томаса Бруссига Марк-Дитрих Озе начинает статью о молодежи в ГДР, подтверждая в своем историческом исследовании выраженную в них противоречивость восприятия действительности того времени. Реальное поведение молодежи, которое принимало чрезвычайно разнообразные формы, никак не соответствовало надуманным представлениям СЕПГ о ней как о «боевом резерве партии».

Была ли ГДР в сфере женской эмансипации более успешным государством, как часто это утверждалось? Вне всякого сомнения, социальная политика ГДР, особенно в сравнении со старой Федеративной Республикой, сильно изменила роль женщины. Тем не менее и в ГДР сохранялись рудименты неравноправных отношений между мужчиной и женщиной, более того, возникали новые формы такого неравноправия. Гунилла Будде в своем исследовании, учитывая различные точки зрения, анализирует намерения и направления «эмансипационной политики» ГДР, сопоставляя их с реальными результатами в общественной жизни.

Формула «рабоче-крестьянского государства», которой ГДР описывала саму себя, была, несомненно, политически лживой, о чем пишет Кристоф Кисман. Тем не менее в социальном отношении она играла известную роль. Вербальная дань уважения и разносторонние усилия подчеркнуть связь ГДР с определенными базовыми требованиями немецкого рабочего движения порождали настроения лояльности, которые, однако, постоянно подавлялись в условиях режима «политической опеки».

По отношению к иностранцам из братских социалистических стран ГДР демонстрировала свой «интернационализм» и тем самым гостеприимство. Патрис Путрус в своей статье показывает, что тем не менее они не были равноправными членами социалистического общества, задуманного как транснациональное, а скорее являлись гостями, которых приходится терпеть и которые представляли общество, состоящее из многих отдельных наций.

Социалистический интернационализм, антиимпериалистическая солидарность и мирное сосуществование — таковы были максимы внешней политики ГДР, позаимствованные из государственной идеологии. Герман Венткер описывает в своей статье, насколько велик был разрыв между этими формулами и реальными побудительными причинами. Одновременно он показывает, как сильно вместо них действия правительства ГДР на международной арене определяли стремление обеспечить собственное выживание и желание расширить возможности внешнеполитического маневра.

Начиная с 1976 г. ГДР постоянно была в числе лидеров по количеству завоеванных олимпийских медалей, далеко опережая не только Федеративную Республику, но и США с их более многочисленным населением, а однажды даже оставив позади СССР. Ютта Браун не только исследует вопрос о том, какие факторы сделали возможными эти успехи спортивной нации ГДР, но и показывает, насколько психологически нездоровым и лживым был мир спорта ГДР. ГДР называла себя «читающей страной», что, как полагает Кристоф Линкс, вполне справедливо. Не только в сравнении с Федеративной Республикой, но и восточноевропейскими странами чтение как форма досуга имело для граждан республики особую ценность. То, что до 1990 г. частично объяснялось специфическими функциями, в первую очередь беллетристики, постепенно утратило свое значение после глубокой перестройки книжного производства и системы реализации книгопродукции.

Изображение себя в качестве антифашистского государства и тем самым в качестве «другой Германии» было одной из наиболее эффективных легенд, связанных с основанием ГДР. Рюдигер Шмидт исследует различные этапы собственного «антифашизма» ГДР и показывает, как этот идеологический элемент все больше утрачивает свой смысл, особенно для представителей молодого поколения.

Что представляла собой система социального обеспечения в ГДР, которая и сегодня остается предметом обсуждений, мнения участников которых полярно расходятся? На примере трудового права, политики занятости и пенсионного обеспечения Дирк Хоффман представляет дифференцированную картину, наглядно демонстрирующую противоречивость процессов в этих сферах в их историческом развитии.

Какими возможностями располагали граждане в ГДР для того, чтобы принимать участие в управлении государственными и общественными делами? На примере жилищной политики Штефан Хаас анализирует формы этого участия. Посредством общественных слушаний и выставок, специально организованных в этих целях, органы управления и партия побуждали к тому, чтобы граждане принимали участие в публичных обсуждениях социально значимых вопросов и в их практическом решении. Однако эти коммуникационные процессы в первую очередь служили для того, чтобы символически представить действующую систему как демократическую партисипативную общность людей.

Армия ГДР была важным элементом общества не только из-за своей численности, но и потому, что вследствие всеобщей воинской обязанности оказывала глубокое воздействие по крайней мере на мужскую часть населения. Была ли она по этой причине Национальной «народной армией», каковой она себя называла? Маттиас Рог исследует эту тему и показывает, что армия и общество были чужды друг другу во многих принципиальных вопросах.

Историк Вольфганг Ламбрехт посвятил свою статью системе образования ГДР, сравнивая ее якобы образцовый характер со школой в Финляндии, среднее образование которой является одним из лучших в Европе в соответствии с критериями международной программы по оценке образовательных достижений учащихся (PISA). Несмотря на имеющиеся структурные сходства, между ними остаются существенные различия, причем наиболее важными являются политические ограничения, препятствующие доступу отдельных молодых людей к более высоким ступеням образования.

Цель настоящего сборника состоит в том, чтобы проверить содержание «легенд» ГДР на их достоверность или недостоверность, но в первую очередь показать их неоднозначный характер. С одной стороны, быстро становится очевидным, что только описания фактов для этого недостаточно. Нередко мы обсуждаем историю ГДР так, как если бы речь шла прежде всего о поиске «правильной трактовки», чтобы затем в максимально концентрированном виде донести ее до получателей информации (преимущественно школьников), что могло бы, наконец, помочь им выработать правильное отношение к событиям прошлого. Такое как минимум наивное представление показывает прежде всего, что мы все еще слишком мало знаем о процессах обучения и усвоения, которые сопровождают весь путь готовых продуктов исторической науки до их «потребителей». И даже если мы знаем, что, безусловно, не только книги, а уж тем более не научные статьи формируют представления о ГДР, мы тем не менее так и не сделали из этого факта необходимых выводов для нашей исследовательской, обучающей и распространительной деятельности. Индивидуальные воспоминания, семейная память, различные печатные материалы, телевидение и разнообразные развлекательные продукты, имеющие отношение к истории, от компьютерных игр до празднований исторических событий, в этом многообразии наука и историко-политическое просвещение являются лишь одним из элементов, который при индивидуальном приобщении к истории в лучшем случае играет подчиненную роль. Мы мало знаем о взаимодействии этих отдельных элементов. Для того чтобы понять его, видимо, требуется активное сотрудничество на стыке исследований в области исторической культуры, исторической дидактики и исторической науки^[21].

В настоящем сборнике представлена работа, которая очерчивает круг связанных с решением этой задачи проблем исторического обучения, исторической культуры и передачи результатов проведенных исследований. Антропологи Анзельма Галлинат и Сабине Киттель, используя присущий их научной дисциплине методический инструментарий, рассматривают вопрос о том, как соотносятся между собой «официально» предлагаемые исторические сведения и индивидуальные воспоминания. При этом они показывают, насколько сложны и дисгармоничны процессы взаимодействия этих двух факторов.

Авторов предлагаемого сборника объединяет желание внести вклад в то, чтобы «приземлить» процесс осмысления диктатуры СЕПГ, сегодня часто принимающий форму дискуссий, в которых не столько важны веские аргументы, сколько (политические) пристрастия и отстаивание сиюминутных убеждений, и повернуть его к тем проблемам, которые уже раскрыты в ходе проведенных исследований и поэтому более доступны для понимания. Также авторы не только надеются на то, чтобы внести замешательство в лагерь как тех, кто приукрашивает действительность в ГДР, так и тех, кто продолжает думать категориями «холодной войны». Прежде всего речь идет об идее привлечь к настоящей теме внимание хотя бы некоторых из тех многих, кто до сих пор не проявил к ней интереса. История ГДР гораздо интереснее, интеллектуально познавательнее и в переносном смысле даже более «поучительна», чем ее слишком упрощенные трактовки.

Мы особенно благодарны Центру политического просвещения земли Саксония-Ангальт, который оказал щедрую поддержку при подготовке настоящей публикации. Слова нашей благодарности также относятся к издателю Кристофу Линксу и редактору Яне Фребель — их товарищеское общение с коллективом автором оставило самые приятные воспоминания. Штеффи Кальтенборн из института истории Марбургского университета взяла на себя важную задачу координации между авторами и издательством.

Мюнстер, июль 2009 г.

Примечания

1

Пер. с нем. Игоря Шматова.

2

Ernst Richert: Das Zweite Deutschland — Ein Staat, der nicht sein darf, Gütersloh 1964.

3

Telegramm vom 13.10.1949, zit. nach Ilse Spittmann; Gisela Helwig (Hg.): DDR-Lesebuch. Von der SBZzur DDR 1945–1949, Köln 1989, S. 266.

4

Zit. nach Bernd Faulenbach: Nur eine «Fußnote der Weltgeschichte»? Die DDRim Kontext der Geschichte des 20. Jahrhunderts, in: Bilanz und Perspektiven der DDR-Forschung. Hg. von Rainer Eppelmann, Bernd Faulenbach, Ulrich Mählert im Auftrag der Stiftung Aufarbeitung, Paderborn 2003, S. 1–26.

5

Vgl. www.ostel.eu (25. 6. 2009).

6

Vgl. die auch mit Blick auf die DDR-Aufarbeitung hellsichtige Analyse der Rezeption des Buches von Daniel J. Goldhagen bei Peter Weingart: Die Stunde der Wahrheit? Zum Verhältnis der Wissenschaft zu Politik, Wirtschaft und Medien in der Wissensgesellschaft, Weilerswist 2001.

7

Vgl. zur Kritik an der skizzierten Vorgehensweise Bodo von Borries: Vergleichendes Gutachten zu zwei empirischen Studien über Kenntnisse und Einstellungen von Jugendlichen zur DDR-Geschichte, Hamburg 2008, http://www.berlin.de/sen/bildung/politische_bildung/(15. 7. 2008).

8

Vgl. v. a. aus literaturwissenschaftlicher Perspektive Eva Banchelli: Ostalgie: eine vorläufige Bilanz, in: Fabrizio Cambi (Hg.): Gedächtnis und Identität. Die deutsche Literatur der Wiedervereinigung, Würzburg 2008, S. 57–68.

9

James McAdams: Judging the past in Unified Germany, Cambridge 2001, S. 9.

10

Vgl. ebd.; Jennifer A. Yoder: From East Germans to Germans? The New Postcommunist Elites, Duke University Press, 1999; Anne S’adah: Germany’s Second Chance. Truth, Justice and Democratization, Cambridge 1998; Paul Cooke: Representing East Germany Since Unifi cation: From Colonization to Nostalgia, London 2005, u.v.m.

11

Andrew H. Beattie: Learning from the Germans? History and Memory in German and European Discourses of Integration, in: PORTAL-Journal of Multidisciplinary International Studies 4(2007) 2, S. 18. http://epress.lib.uts.edu.au / ojs / index.php / portal (25. 6. 2009).

12

Andrew H. Beattie: Playing Politics with History. The Bundestag Inquiries into East Germany, New York 2008, S. 233.

13

Jennifer A. Yoder: Truth without Reconciliation in Post-Communist Germany: An Appraisal of the Enquete Commission on the SEDDictatorship in Germany, in: German Politics 8(1999) 3, S. 59–80.

14

Lutz Niethammer: Methodische Überlegungen zur deutschen Nachkriegsgeschichte. Doppelgeschichte, Nationalgeschichte oder asymmetrisch verflochtene Parallelgeschichte? in: Christoph Kleßmann; Hans Misselwitz; Günter Wichert (Hg.): Deutsche Vergangenheiten — eine gemeinsame Herausforderung. Der schwierige Umgang mit der doppelten Nachkriegsgeschichte, Berlin 1999, S. 307–327, hier 311f.

15

Vgl. dazu die exzellente Studie von Andreas Glaeser: Divided in Unity. Identity, Germany and the Berlin Police, Chicago 2000.

16

Vgl. neben vielen anderen John S. Brady; Sarah Elise Wiliarty: How Culture matters, in: German Politics & Society, (20) 2002, S. 4.

17

Mary Fulbrook: Ein ganz normales Leben. Alltag und Gesellschaft in der DDR, Darmstadt 2008, S. 309f.

18

Ebd. v

19

Ebd., S. 17.

20

Ebd., S. 314.

21

Vgl. dazu die Überlegungen von Saskia Handro: 1989 und wir. Geschichtsdidaktische Reflexionen, in: Geschichte für heute. Zeitschrift für historisch-politische Bildung 2(2009) 2, S. 5–14, hier 13. Райнер Карлш «На мировом уровне»