Театральная секция ГАХН. История идей и людей. 1921–1930

В. В. Гудкова, 2019

В начале XX века театр претерпевал серьезные изменения: утверждалась новая профессия – режиссер, пришло новое понимание метафорического пространства спектаклей, параллельно формировалась наука о театре. Разрозненные кружки и объединения пишущих о театре людей требовали институционализации, и в 1921 году на основе Государственного института театроведения была организована Театральная секция Российской академии художественных наук. Эта книга – очерк истории ее создания, нескольких лет напряженной работы – и драматической гибели в месяцы «великого перелома». Как рождалось отечественное театроведение? Какие ключевые научные дискуссии шли в стенах Теасекции, какие методологические и теоретические задачи ставили перед собой ученые? Кто и как задавал направления и структуру исследований об искусстве театра? Книга написана по архивным материалам, хранящимся в РГАЛИ. Виолетта Гудкова – доктор искусствоведения, ведущий научный сотрудник Института искусствознания, автор многих работ по истории литературы и театра.

Глава 1

Как были созданы РАХН и ее театральная секция

Причины организации Академии и ее предшественники

Кому принадлежала инициатива создания РАХН? Властям или ученым? Похоже, что в те месяцы 1921 года устремления и тех и других совпали. Закрытие факультетов, сначала — исторических, затем юридических и филологических, высвободило (лишило работы) сотни доцентов и профессоров в стране. Принявшие решение остаться в России ученые гуманитарии должны были каким-то образом переустроить свою профессиональную жизнь. С другой стороны, власть нуждалась в авторитетных экспертах при решении важных задач руководства художественными и культурными учреждениями (и, по возможности, процессами) — театрами, библиотеками, музеями, издательствами и др. При решении этих задач ей приходилось опираться на старые кадры. (Коммунистическая академия создана уже в 1919 году, но все-таки нужны были известные имена с устоявшейся репутацией.)

В начале 1921 года в системе Наркомпроса возник Академический центр. И тогда же профессор П. С. Коган^[7] (тогда — сотрудник ТЕО) отправляет докладную записку А. В. Луначарскому о «вовлечении художественного мира в дело коммунистического строительства»^[8]. В мае при Наркомпросе создана Научно-художественная комиссия, которая должна была заняться организацией РАХН. Председателем комиссии был назначен Коган. Заместителем — А. М. Родионов^[9]. Ученым секретарем — А. И. Кондратьев^[10]. Распределение обязанностей, по-видимому, было следующим: президент РАХН задавал «генеральное» направление, научные ориентиры создаваемому учреждению. Ученый секретарь ведал практической стороной организационных мероприятий. За вице-президентом Родионовым оставалось правовое, юридическое рассмотрение возникавших, не обязательно научных, проблем и споров.

16 июня 1921 года проходит первое заседание Научно-художественной комиссии, на котором Коган сетует, в частности, на чрезмерную дифференциацию интеллектуальных занятий, в результате чего «художник уже давно перестал понимать ученого»^[11]. И предлагает план синтетического изучения искусства.

На заседании выступает А. В. Луначарский, который, в частности, говорит:

«При разноголосице в вопросах искусства, при ожесточенной борьбе направлений, которая имеет сейчас место не только в плоскости академических споров, но — что хуже — в учреждениях, ведающих художественной жизнью республики — нужна некоторая общая предпосылка для решения всех спорных вопросов, авторитетный орган, суждения которого были бы окончательны и выносились бы на основании строго научных данных»^[12].

Бесспорно, никакой, пусть даже самый компетентный орган не мог решить «все спорные вопросы» искусства, вынеся «окончательное» суждение. Но в целом задача понятна. К тому же нарком просвещения говорил не об одних лишь актуальных спорах. «Академии <…> ставится задача не только служить злобе дня в разрезе углубленного научного исследования, она должна работать „на вечность“. Она должна строить научную эстетику, систематизируя опыт прошлого, между прочим, и тот опыт, который накопился в революционные годы в области художественной работы»^[13].

Таким образом, можно утверждать, что при создании РАХН представления о роли будущей Академии у властей (в частности, тогдашнего наркома просвещения Луначарского) и университетской профессуры были и увлекательными, и схожими и на первом этапе серьезных разногласий не наблюдалось.

В протоколе № 4 заседания Научно-художественной комиссии при Наркомпросе^[14] в явочном листе стоят подписи не только организаторов — А. В. Луначарского, А. И. Кондратьева, П. С. Когана, Н. П. Горбунова, но и Н. И. Альтмана, А. Г. Габричевского, М. О. Гершензона, Н. Э. Жолтовского, В. В. Кандинского, П. В. Кузнецова, Н. П. Ламановой, С. М. Третьякова, М. Д. Эйхенгольца, то есть представителей художественной элиты. На том же заседании Третьяков рассказывает (отчитывается) о поездке в Китай, по впечатлениям от которой через два года напишет пьесу «Рычи, Китай» для театра Мейерхольда.

7 октября 1921 года заместителем Луначарского на посту наркома просвещения М. Н. Покровским утверждено Положение о РАХН и зафиксирован первый состав действительных членов — 75 человек. Среди них — Л. И. Аксельрод, П. С. Коган, А. И. Кондратьев, Ф. А. Степун, П. А. Флоренский, Н. Е. Эфрос^[15]. Эту дату и принято считать датой рождения будущей ГАХН.

И в тот же день Академия получила три комнаты в здании Наркомпроса на Остоженке (в бывшем Катковском лицее) и небольшое помещение с залом для заседаний (в недавней гимназии Поливанова на Пречистенке, 32; еще ранее — усадьбе Охотниковых). Новое учреждение принимали особняки с хорошей родословной, с еще не выветрившейся исторической памятью^[16].

В феврале — мае в штат РАХН зачислено еще 57 человек, среди них П. А. Марков, Вл. И. Немирович-Данченко, К. С. Станиславский, А. Я. Таиров^[17]. Таким образом, к лету 1922 года в штате РАХН числилось 132 сотрудника. А в конце 1923 года Академия располагала уже 159 штатными сотрудниками.

Образовательный уровень сотрудников ГАХН был очень высоким. Здесь служили люди, окончившие Московский университет (пожалуй, их было большинство), но еще и выпускники Петербургского (Петроградского) университета, Высших Бестужевских курсов, питомцы Тенишевского училища, Рижского политехнического, Харьковского, Киевского, Екатеринбургского и других провинциальных университетов; были сотрудники, получившие образование за границей, — выученики Берлинского, Парижского (Сорбонны), Бернского, Гейдельбергского университетов. В основании же образования стояли классические гимназии, столичные и провинциальные, дававшие надежный фундамент владению несколькими языками, в том числе латынью и греческим. Более молодые нередко проходили курс Народного университета им. А. Л. Шанявского, и далеко не всегда академического его отделения, так что ни о какой латыни речь уже не шла. Но встречались в штатах ГАХН и такие, как Петр Авдеевич Кузько, имевший всего лишь неполное среднее образование и тем не менее исполнявший обязанности ученого секретаря Социологического отделения.

С чем были связаны актуальность создания Театральной секции и ее растущее значение в составе ГАХН?

Толчком к рождению новой отрасли гуманитарного знания, а именно театроведения, стали кардинальные изменения, происходившие в начале XX века в театральном искусстве России, связанные со становлением профессии режиссера.

Сыграли свою роль и обстоятельства иного, историко-культурного рода.

В это время в России, помимо того что, судя по активно ведущимся дискуссиям о предмете театра, его назначении и сущности, явственен был общественный запрос на теорию, было и кому эту теорию разрабатывать. В начале 1920‐х годов в русском театре сложилась уникальная ситуация, которой не было раньше и которая более никогда не повторилась: в театральное дело (театроведение и режиссуру) пришли выпускники либо студенты, прошедшие два-три курса гуманитарных факультетов — философского, историко-филологического и юридического, люди с фундаментальной общекультурной подготовкой тогдашнего университета, осведомленные о течениях современной мысли, открытые к усвоению нового знания.

Почему это произошло? Молодые люди гуманитарных наклонностей 1910‐х годов, будущие «приват-доценты», профессора либо склоняющие свой выбор к «свободной профессии» практикующего юриста (адвокатуры) в результате российских событий 1917 года лишились этих специальностей и предполагаемого образа жизни^[18]. Это послужило толчком для самоопределения в новых условиях и подтолкнуло некоторых художественно одаренных людей с общественным темпераментом избрать профессии режиссера либо театрального литератора. Что, в свою очередь, стало одной из причин не только расцвета русского театра, но и напряженных рефлексий о театральном искусстве.

Науку о театре (как и театр 1910–1920‐х годов) создавали люди с широким гуманитарным горизонтом, ориентированные на слово, анализ, понимание. Понимание — вот ключевое слово. Стремление не только к созданию театрального художественного феномена (спектакля), но и владению методами анализа его структуры и поэтики не могло не сказаться на восприимчивости некоторой части режиссуры к теоретическим идеям раннего ОПОЯЗа (Вс. Э. Мейерхольд даже был участником заседаний опоязовцев в 1916 году в салоне О. и Л. Бриков).

Таким образом, хотя кафедр и факультетов для театроведов еще не существовало, университет пришел в театр. И именно на рубеже XIX — начала XX века театроведение было осознано как специальная отрасль гуманитарного знания, то есть введено в сферу науки. При чтении протоколов обсуждений становится очевидным, чем факультетская кафедра университета отлична от отдельно стоящего института. Казалось бы — целый институт! чего лучше? Но нет, с исчезновением возможностей взаимного обогащения исследователей различных областей знания, причем не только гуманитарного, резко сужается горизонт, оскудевают ассоциативные связи, скучнеют темы студенческих рефератов и пр.

В более же широком контексте рождение науки о театре стало одним из следствий революционных открытий, переменивших картину мира и ставших источником интеллектуальной энергии во многих других направлениях (прежде всего — эйнштейновской теории относительности). Эпохальные открытия последнего времени в физике, математике, психологии, имевшие не одну только узкопрофессиональную, но и мировоззренческую сущность, философские, гносеологические последствия, захватывали, эмоционально переживались, становясь фактами интеллектуальной биографии лингвиста, философа, историка. Так, в конце 1970‐х Роман Якобсон вспоминал о мощном энергетическом поле начала века: «Нашей непосредственной школой в помыслах о времени была ширившаяся дискуссия вокруг новорожденной теории относительности с ее отказом от абсолютизации времени и с ее настойчивой увязкой проблем времени и пространства»^[19].

Тем более что к искусству театра новое видение связей времени и пространства имело, кажется, самое прямое отношение. Сценический планшет и сценическая вертикаль, уходящие в глубину вторые планы, люки и способные разверзнуться небеса являли модель мироустройства. И трехмерный персонаж (актер) двигался в этом пространстве, говорил, чувствовал, дышал и в актуальном времени зрителя — и будто воскрешая время ушедшее.

Была осознана необходимость выработки новых подходов к изучению реформирующегося русского театра. Театральный отдел Наркомпроса был организован уже в 1918 году — наравне с ЛИТО, ИЗО появился и ТЕО, где с мая 1918 года уже были созданы историко-театральная и репертуарная секции.

В ТЕО служили известные, авторитетные люди (среди них А. А. Блок, Вс. Э. Мейерхольд, А. А. Бахрушин, П. С. Коган и пр.), которые, по-видимому, и были консультантами и советчиками при принятии решений. Хотя будущий знаменитый заведующий литчастью МХАТа профессор П. А. Марков вспоминал: «Историко-теоретическая секция <…> жила в АкТЕО тихо, сохраняя академический <…> характер, перейдя вскоре в Государственную Академию Художественных наук»^[20].

Создание Государственного института театроведения осенью 1921 года стало ответом на сложившуюся ситуацию, требовавшую новой институционализации и объединения разрозненных кружков пишущих о театре людей. Уже через несколько недель, 1 января 1922 года, Институт вошел в новую, только что организованную общую структуру РАХН, став основой Театральной секции.

В составе ее членов числились А. А. Бахрушин, Н. Д. Волков, Л. Я. Гуревич, П. А. Марков, Вс. Э. Мейерхольд, Вл. И. Немирович-Данченко, С. А. Поляков, В. Г. Сахновский, К. С. Станиславский, А. Я. Таиров, В. А. Филиппов, М. Д. Эйхенгольц, Н. Е. Эфрос, А. И. Южин, П. М. Якобсон и др. Перечень членов сообщает о важной черте Театральной секции: она объединяла людей разных поколений — известных деятелей театра, аккумулирующих ценный опыт, и молодых, энергичных искателей свежих идей.

Младшая дочь вице-президента ГАХН Г. Г. Шпета, Марина Густавовна, восхищалась вольным интеллектуальным духом Академии, вспоминая о месте службы отца спустя почти век: «У ГАХНа не было аналогов ни в России, ни на Западе, разве что Платоновская академия во Флоренции пятнадцатого века. <…> Уникальный административный памятник: советское учреждение со штатным расписанием и зарплатами, единственным условием деятельности которого было постоянное творчество сотрудников!»^[21] Сравнение с платоновской академией, конечно, весьма условно: ведь, как известно, академия во Флоренции — в отличие от ГАХН — не являлась официальным учреждением, юридически связанным с государством либо церковью. (Ср.: «Эта Академия была чем-то средним между клубом, ученым семинаром и религиозной сектой…»^[22]) По-видимому, имелся в виду ее вольный дух, дружественность входивших в нее людей, занятых размышлениями и о науках и искусствах, и о божественном назначении мира.

ГАХН стала одним из самых молодых академических образований Европы и располагала множеством достойных высоких образцов.

Известно, что Петербургская академия наук была создана в 1724 году и по замыслу Петра «из самолутчих ученых людей состояла». Спустя почти четверть века, с созданием первого Устава (1747), она стала называться Императорской академией наук и художеств. Сделав следующий шаг, ГАХН в начале 1920‐х годов стала Академией художественных наук (вместо «наук о художествах»).

Старая российская Академия размещалась в Петербурге. Москвичи, жители новой столицы, теперь создавали свою. (Хотя в какой-то момент в сохранившихся бумагах мелькнуло предложение переноса Академии в Ленинград, но этого не случилось.) В отличие от Академии старой, «несерьезные» науки (изучение искусства театра, музыки, тем более — кино) науками не считавшей, московская Академия предоставляла им центральное место.

Условия для их развития были великолепны. В новом научном учреждении гуманитарные науки не только не избегали естественных, но стремились опираться на них. В начале XX века бурное развитие получила физика (о влиянии теории относительности Эйнштейна писали не только физики, но и искусствоведы, писатели, философы и филологи), определенные ее разделы; философия (здесь необходимо отметить тесные связи российских ученых с немецкой школой неокантианцев — в частности, возглавивший Философское отделение ГАХН Г. Г. Шпет был любимым учеником, приверженцем и последователем феноменологических идей Э. Гуссерля); физиология (напомним об увлеченности Мейерхольда теорией У. Джемса), психология (этой областью науки интересовались К. С. Станиславский и Л. Я. Гуревич, исследователем психологии художественного творчества после разгона Академии стал П. М. Якобсон).

Идея эта если и не принадлежала целиком Луначарскому, то, по крайней мере, была им публично сформулирована. Выступая на Первой Всероссийской конференции работников подотделов искусств (19–25 декабря 1920 года), он сказал: «…м. б. нам в России придется первыми подойти к институту художественно-культурному или институту художественных наук. <…> Перед нами встает здесь ряд проблем в областях: оптической, динамической, акустической и др. — в плоскости трех фундаментальных дисциплин: 1) художественной физики, 2) художественной физиологии и психологии и 3) художественной социологии»^[23].

Эти странные на сегодняшний вкус словосочетания вроде «художественной физики» и запечатлелись в названии новой Академии. Формула «художественные науки» вместо «наук о художествах» (возможно, случайно) выразила то, чем занималось немало людей в советские десятилетия, мешая в единое целое театральную беллетристику, писательство, эссеистику — и аналитические исследования. И на протяжении десятилетий среди театроведов позднейших поколений московской школы ценились не столько мысль, идея, научная гипотеза, сколько стиль, эмоциональность, метафоричность изложения.

Важнейшей структурной чертой РАХН образца 1921 года стала организация трех отделений: Физико-психологического, Социологического и Философского: эти направления академической науки должны были помочь обрести гуманитарным исследованиям общеметодологический фундамент. Вот когда утверждалась та междисциплинарность, о которой в отечественной науке массово заговорили лишь спустя полвека. Притом что в РАХН, конечно же, служили не «чистые» физики, теоретики либо экспериментаторы, но ученые широкого кругозора, вовлеченные в ход мировой науки.

Но не менее важной была и обратная связь: влияние гуманитарных наук и явлений искусства на деятельность представителей наук точных (тогда их называли «позитивными»). Один из ранних протоколов заседаний Совета Научно-художественной комиссии 1921 года сохранил тезисы выступления профессора Н. Е. Успенского^[24] «Роль позитивных наук при изучении общих путей художественного творчества». Размышляя о безусловной полезности знакомства гуманитариев с новейшими достижениями наук «позитивных» (технических, экспериментальных), физик говорил не только о том, что «большие художники обыкновенно легко схватывают сущность научных достижений», но и что «большинство крупных ученых понимают искусство»^[25].

Новые научные идеи индуцировали и революционные открытия в областях знания, вовсе не связанных впрямую с художественными поисками, что самое удивительное — даже и в части терминологии. В то время как театроведение стремилось выработать язык максимальной строгости, физика и математика, напротив, обнаруживали тяготение к метафорике — и не боялись ее^[26].

С выделением театра как объекта изучения и началом формирования отдельной отрасли гуманитарного знания — театроведения — неизбежно встала задача создания истории предмета, где специфичность театрального искусства должна была заявить о себе в полный голос. Предметом дискуссий становилось все: от общих принципов, теоретических подходов до конкретных приемов, интеллектуального инструментария, который предстояло выработать. Спорили о том, годны ли здесь естественно-научные подходы или они вовсе в этой области неприменимы. Предельно расширяя проблематику, о. Павел Флоренский утверждал, что «вся культура может быть истолкована как деятельность организации пространства [жизненных отношений]», полагая, как пишет современный исследователь, что «театр в отличие от музыки и поэзии и наряду с архитектурой, скульптурой тяготеет к технике, то есть оперирует не мысленным пространством, а пространством наглядным»^[27].

Естественные («точные») науки создавали мощное интеллектуальное поле, под влиянием которого рождались и теоретические концепции гуманитариев — прежде всего ОПОЯЗа, формальной школы петербуржцев (главой которой среди театроведов был вскоре признан сотрудник Института истории искусств в Петрограде А. А. Гвоздев, многое сделавший для популяризации в России идей немецкого исследователя истории театра Макса Германа)^[28].

В декабре 1920 года Гвоздев выступил с докладом «Новые методологии истории театра: гравюра и театр»^[29] (в переработанном и расширенном виде он увидит свет в следующем году в журнале «Начала»), в котором рассказал о методологии реконструкции старинного театра, предложенной М. Германом^[30]. При реферировании работ немецкого ученого, вслед за ним, Гвоздев большое внимание уделил способам решения театрального пространства, иконографическому материалу, а также — устройству сцены, кулис, размещению зрительской аудитории и собственно изобразительной стороне зрелища. Перед нами — первые шаги к созданию метода, которым возможно описать историю предмета^[31].

Исследования московской Теасекции ГАХН корреспондировали работам ленинградских «формалистов», служащих в ГИИИ.

В чуть более поздней статье, развивающей, однако, те же ключевые идеи, Гвоздев напишет о «вольном духе научного дилетантства» и «методической беспринципности», царствующих в сочинениях о театре, посетует на отсутствие у русских ученых, занятых изучением театра, «воли к методу», вновь поставит вопрос о самом «объекте научного внимания». (Ср. с мыслью Германа о принципиальном значении университетского образования для становления театроведения как науки^[32].) Характеризуя монографии немецких ученых, Гвоздев в первую очередь обратит внимание читателя на «непрерывную преемственность университетской работы над вопросами театра и его истории»^[33], подчеркнув значение научно-театральной атмосферы и среды (хотя и в Германии ученый констатирует отсутствие «специального историко-театрального метода»^[34], соглашаясь с суждением Германа о «преднаучном состоянии» исследований о театре).

Вот это «преднаучное состояние» сочинений о театральном искусстве и будут пытаться преодолеть исследователи, собравшиеся в Теасекции ГАХН. (К сожалению, насколько можно судить, тесные контакты с ленинградскими учеными все же не сложились, хотя и Гвоздев приезжал в Москву, представляя новые свои работы на Теасекции ГАХН, и московские посланцы бывали в Ленинграде.) О реальном рабочем объединении заговорили слишком поздно, когда участь интеллектуалов, не важно, где именно они служили, в Москве или Ленинграде, уже была решена.

Позднее Г. Г. Шпет писал о ГАХН, что ее «прямая цель… не просто объединить под одним ученым кровом и за одним столом литературоведов, музыковедов, театроведов <…> а <…> побудить работать в направлении общего синтетического <…> синехологического искусствознания»^[35].

С самого начала был поставлен вопрос о недопустимости того, чтобы заседания различных отделений проходили в одно и то же время: каждый сотрудник должен был иметь возможность присутствовать на обсуждении любой интересующей его проблемы. Но с течением времени отдельные секторы ГАХН, все более углубляясь в собственные проблемные направления и материалы, отходили друг от друга. Замысливавшиеся вначале совместные заседания специалистов различных областей проходили все реже. В конечном счете с развитием и усложнением языков каждой отдельно взятой науки (прежде всего — наук естественных) дифференциация знаний стала сильнее, нежели их объединение. Об этом возможно лишь пожалеть, так как даже не совсем адекватное, но все же слежение за взлетами мысли в иных областях нередко приводит к прорывам в видении проблематики и законов развития наук, казалось бы, вовсе никак не связанных ни с физикой, ни с математикой^[36].

ГАХН была, в сущности, предтечей и моделью московского Института искусствознания на Козицком, созданного спустя четверть века после расцвета ГАХН, — с ее разнообразием исследовательских отделов, свободным посещением, принятыми формами работы — докладами, книгами, статьями и пр. Напомню, что (будущий) основатель московского Института искусствознания И. Э. Грабарь^[37] в середине 1920‐х был сотрудником (точнее — членом-корреспондентом) Пространственной секции ГАХН и мог в полной мере оценить необычность и перспективность структуры Академии.

Различные области изучения искусств находились на разных этапах развития. И для театроведов была очень важна теоретическая основательность сравнительно «старых» наук, имеющих глубокие исторические корни, более длинную биографию (например, музыковедения: первая кафедра изучения теории и истории музыки была создана в Германии уже в 1787 году, а аналогичной кафедры театроведов не было в России еще и спустя полтора века), выверенность формулировок тех или иных изучаемых проблем, навыки ведения дискуссий, в результате которых появлялась более высокая (объединяющая) точка зрения, а в некоторых счастливых случаях — и принципиально новая теория. И хотя порой гуманитариям в этих спорах приходилось нелегко, даже тем, прежним, вроде Л. Я. Гуревич, С. А. Полякова либо В. Г. Сахновского, с фундаментальным образованием классической высшей школы, представляется безусловным, что эти беседы и обсуждения высококвалифицированных специалистов в различных областях знания в одних и тех же аудиториях привели к реальным научным достижениям. С одной стороны — к выработке более точных терминов у гуманитариев, с другой — к зарождению и укреплению понимания среди естественников, что гуманитарные науки устроены не менее сложно, нежели физические либо математические, и так же опираются на метафизические основания и философские течения. Скажем, учение об оптических явлениях как область физической науки не более, а возможно, менее сложно теоретических размышлений об оптике зрительской аудитории, неразрывно связанной не только с законами коллективного восприятия, но и с психологическим устройством индивида. Вряд ли будет опрометчивым утверждение, что гуманитарные науки оказывали (и оказывают) на науки точные ничуть не меньшее влияние. Уж не говоря о том общем и бесспорном, что каждая ранее неизвестная («свежая», неожиданная) точка зрения оппонента на ту или иную работу, как правило, оказывается чрезвычайно полезной для более глубокой рефлексии в связи с обсуждаемым исследованием и оттачиванием собственной аргументации.

Именно апелляция к новому уровню знания о мире и стала к концу 1920‐х помехой в деле освоения учеными марксистско-ленинской теории в ее догматическом, вульгарном изводе. Фундаментальное философское образование, полученное многими сотрудниками ГАХН, не давало возможности принять на веру в качестве последнего слова науки всепоглощающий диамат. Что с течением времени стало инкриминироваться не только ученым, но и режиссерам, художникам, писателям как серьезная идеологическая ошибка.

В 1922 году в работе «Очерк развития русской философии» Шпет обращался к читателю: «Эти строки пишутся, когда <…> снята вся с таким трудом возделывавшаяся и едва всходившая культура. Почва обнажилась, и бесконечной низиною разостлалось перед нашими глазами наше невежество. От каких корней пойдут теперь новые ростки, какие новые семена наша почва примет в себя?»^[38]

Первые уставы РАХН (ГАХН) 1924 и 1926 годов

Основополагающими документами Академии были: Положение 1921 года, на основании которого появились первый Устав (1924) и чуть более поздний его вариант — Устав ГАХН 1926 года.

Первый Устав РАХН был «рассмотрен Государственным Художественным Комитетом в заседаниях от 30 сентября и 5 октября 1921 года и утвержден председателем Академического центра Наркомпроса М. Н. Покровским 7 ноября 1923 года»^[39]. Он вступил в действие 3 февраля 1924 года.

Второй принят в 1926 году и отличался от первого буквой, но не духом^[40]. Хотя лексика документа заметно изменилась, сущность, назначение ученого учреждения еще оставались прежними.

Третий вариант Устава запечатлеет в своих положениях кардинально изменившиеся статус и функции науки в крепнущем советском государстве. Его будут готовить в конце 1929 года, в месяцы уже идущего разгрома Академии, и примут в 1930‐м.

Устав как «декларация о намерениях» научно-исследовательского учреждения, наследующего демократическим университетским европейским традициям, был важнейшим несущим элементом первоначального устройства ГАХН. Главное в нем — целеполагание академических задач и проблематики исследований вне каких-либо посторонних заказов и «твердых заданий». Составляя первые планы работ секций, ученые исходили исключительно из собственных представлений о неотложности и важности тех или иных исследований.

Когда 3 февраля 1924 года на заседании Ученого совета РАХН А. И. Кондратьев оглашал Устав Академии, он предложил создать и институт Почетных членов (не как должностей, а как званий)^[41]. Первыми Почетными членами Теасекции 24 июня 1924 года стали К. С. Станиславский и А. И. Южин.

19 ноября 1923 года утверждена структура РАХН и следующее штатное расписание:

Отделения: Физико-психологическое, Социологическое, Философское.

Секции: литературная (17 человек), театральная (15), пространственных искусств (22), полиграфического искусства (10), музыкальная (13). Вместе с администрацией и хозчастью всего в учреждении тогда служило 159 человек^[42].

Среди важных положений Устава 1924 года отметим параграф 3: «Для всестороннего осуществления поставленных задач Академия имеет право на общих основаниях открывать как в России, так и за границей свои отделения…»^[43]

И в самом деле, уже в эти месяцы налаживались научные связи не только с крупными отечественными специалистами (в основном ленинградскими), но и с зарубежными. В основательной статье 1923 года, опубликованной в журнале «Искусство», ученый секретарь РАХН Кондратьев невозмутимо подтверждал, что одной из задач Академии является «открытие отделений за рубежом»^[44].

Несмотря на всегдашнюю нехватку средств, поощрялись командировки и стажировки, приглашались коллеги из‐за рубежа, выписывалась иноязычная научная литература и пр.

Лишь один пример: 6 сентября 1923 года датировано письмо от Берлинского общества друзей новой России. Адресованное ученым и художникам РАХН, письмо сообщает, что в обществе состоит уже 160 человек, что оно стремится восстановить научные, художественные связи с Россией путем поездок, докладов, выставок. Общество имеет в своей структуре Союз артистов сцены (его председателями являются Г. Рикельт^[45] и Э. Яннингс^[46]), писательскую секцию (Т. Манн^[47], Б. Келлерман^[48]), а также секции педагогов, художественных наук, прессы, общественных и политических деятелей и пр.

Ответ содержится в Протоколе собрания ученых, художественных и общественных деятелей от 24 сентября 1923 года за подписью П. С. Когана. Советские деятели науки и культуры намечают совместные с Германией издания по теории и истории искусств на двух языках и создают для ведения практической деятельности Временное бюро, состоящее из четырех секций, Театральной секцией руководит Н. Е. Эфрос. В тот же день проходит специальное заседание Президиума РАХН о возобновлении зарубежных связей по культурному сотрудничеству^[49].

Проект второго Устава был принят 27 мая 1926 года на заседании Ученого совета и вступил в действие в сентябре того же года^[50]. В машинописном экземпляре Устава от руки на левом поле сделана пометка: «Считать данный экземпляр за оригинал» и стоит дата: 22/V 26.

Прежние положения в нем повторены без изменений, еще не смещены акценты, и новые словесные клише не пытаются оформить (подчинить) академическую мысль. Так, современность видится еще не как идеологическое нечто, безапелляционно диктующее ученым темы работ и их направленность, но как животворящий «источник новых возбуждений научной мысли».

Устав 1926 года подтверждал заявленные прежде смысл и задачи Академии:

«§ 1. Государственная Академия художественных наук есть высшее ученое учреждение РСФСР, имеющее целью всестороннее исследование всех видов искусств и художественной культуры в целом.

§ 2. Изучая аналитически искусства: изобразительные, литературу, музыку, театр и др., ГАХН ставит своей задачей синтезирование искусствоведческих наук в трех основных направлениях: социологическом, физико-психологическом и философском. <…>

§ 4. Стремясь ответить запросам нового государственного и социального строя, ГАХН ставит своей задачей тесное сближение с современностью как источником новых возбуждений научной мысли. ГАХН вовлекает в свою работу, протекающую в эпоху коренной перестройки социальных наук и быстрого роста научного искусствознания, <находящегося в процессе оформления новых проблем>, не только высококвалифицированных зрелых деятелей науки, но и молодые поколения научных деятелей»^[51].

Далее Устав Государственной академии художественных наук сообщал:

«II. Научная организация Академии

Академия состоит из:

а) Конференции,

б) Ученого Совета,

в) отделений, изучающих все виды искусства в общеметодологическом плане,

г) секций, изучающих отдельные виды искусства,

д) отделов, изучающих искусства по специальным и комплексным группировкам,

е) научно-вспомогательных и научно-производственных учреждений,

ж) кабинетов,

з) лабораторий. <…>

III. Состав Академии

§ 13. Научный состав ГАХН образуется из следующих лиц:

а) почетных членов,

б) действительных членов,

в) членов-корреспондентов,

г) ученых сотрудников,

д) практикантов,

е) аспирантов»^[52].

С. Стрекопытов пишет, что конференции Академии созывались «для информации о ее работе», «решение всех принципиальных научно-организационных вопросов находилось в компетенции Ученого Совета, а повседневное же решение текущих дел осуществлялось Правлением»^[53].

Судя по документам, Правлению действительно были отданы дела административно-хозяйственные, повседневным регулированием деятельности ученых занимались Президиумы секций и Ученый совет Академии, но конференции созывались отнюдь не только «для информации» о работе Академии, а для решения основополагающих, принципиальных вопросов научной жизни.

Именно ежегодная конференция являлась, согласно Уставу, высшим органом научного управления ГАХН, то есть изначально Академия исповедовала демократические принципы. На конференциях с правом решающего голоса присутствовали все действительные члены. То есть важнейшие решения функционирования Академии принимались не бюрократически выделенной, тем более — назначенной структурой, а научным составом.

Органом же непосредственного руководства всей научной деятельностью ГАХН был Ученый совет, собиравшийся не реже двух раз в месяц. На три года избиралось Правление, ведавшее административно-хозяйственными делами, финансовыми сметами, повседневной текучкой и пр.

Президиум ГАХН работал на постоянной основе, собирался не менее двух раз в месяц, и в перерывах между конференциями именно Президиум был тем рабочим органом, на плечи которого сваливались все текущие проблемы учреждения, от обсуждения научных планов и отчетов секций, выхода книг, рассмотрения просьб о командировках и утверждения зарплат до ремонта старого паркета либо роялей, покрытия центральной лестницы особняка ковром, приобретения хозчастью Академии стульев и принятия в штат очередного дворника либо столяра.

Устав утверждал порядок зачисления в штаты ГАХН. Существовало правило: на замещение вакансии объявлялся открытый конкурс с обязательной публикацией информации в газетах и пр. Прием новых сотрудников, начавшийся на конкурсной основе, завершался на общем собрании. Кандидатуры представлялись для утверждения голосованием на Ученом совете. Кандидат знакомил (возможно, рассылал заранее) со своим curriculum vitae, списком научных трудов, ему могли задавать вопросы и пр. «От избираемых требуется представление подробных жизнеописаний и ученых трудов», — сообщалось в § 20 Устава^[54]. Что, как мы видим, не имеет ничего общего с практикой зачисления в штат в позднесоветское время.

Оставалось в Уставе 1926 года и Положение о Почетных членах, появившееся еще в 1924 году.

Итак, важные черты двух первых уставов связаны с демократическим устройством академического сообщества, включавшим непременное публичное обсуждение научных биографий новопринимаемых членов. Цели научных работ были индивидуальны, определялись исследовательскими интересами ученых.

Посещение было свободным, учитывалась лишь научная дисциплина, то есть появление книг, статей, докладов и прочих традиционных результатов работы. Сотрудник, в течение года не выпустивший книги, не прочитавший ни одного доклада, не опубликовавший статьи, отчислялся из штата. (Так в 1923 году пришлось покинуть РАХН А. О. Богуславскому, позднее сумевшему вернуться в Академию.)

Административное устройство Академии. Финансирование, штаты, зарплаты, командировки, выпуск журналов и книг (издательство, типография). Прочие важные элементы организации учреждения (рабочие помещения, библиотека, книжный киоск, концертный зал и пр.). Быт сотрудников

Где располагалась РАХН? Как уже было сказано, сначала ей выделили всего-навсего три комнаты на Остоженке и зал заседаний на Пречистенке. В дальнейшем, благодаря крепнущей авторитетности ГАХН как экспертного учреждения и неустанным хлопотам руководства, она получила здание бывшей Поливановской гимназии (Пречистенка, 32) вместе с прилегающими к ней флигелями.

За счет чего жила Академия, чем определялось положение сотрудников?

ГАХН финансировалась государством, была бюджетным учреждением, находившимся в ведении Главнауки Наркомпроса. Сотрудники делились по разрядам: наивысшим был 17‐й (член Президиума Академии, заведующий отделением либо секцией). Научные сотрудники относились к 16‐му либо 15‐му разряду, машинистки числились по 12‐му, уборщицы — по 6-му. Дворник шел по 4-му разряду. При этом прием на работу столяра мог быть специальным пунктом повестки заседаний Президиума^[55].

Когда в июне 1923 года заведующий финчастью РАХН сообщает о «падении курса товарного рубля на 9 %»: за июнь — со 127 рублей 8 копеек до 105 рублей 60 копеек, за август — со 195 рублей 15 копеек до 177 рублей, — это имеет прямое отношение к жалованью сотрудников, которое также пропорционально уменьшается — «за недостаточностью отпускаемого Наркомпросом кредита». На сентябрь 1923 года товарный рубль (величина, ежемесячно определяемая Комиссией при московском Отделе труда) исчисляется уже в «совзнаках» и составляет 426 рублей, и в этом месяце Наркомпрос выделяет «на содержание личного состава Академии 4144 червонных рубля»^[56]. Ставки сотрудников соотносятся как 1:8, другими словами, Президент Академии получает в восемь раз больше дворника.

Зарплаты сотрудникам не были высоки, они обеспечивали лишь сравнительно скромное существование, и такое положение сохранялось до самого конца. Заслуживающим внимания является выразительный документ о доплате недостающей суммы в счет «удержаний по государственному налогу с сотрудников Академии» за май 1924 года: «Академия препровождает при сем 1 рубль 50 копеек твердой валютой»^[57]. Когда при разгроме Академии Шпету в газетных статьях инкриминировали «кумовство» и «рвачество»^[58], средняя зарплата действительного члена Теасекции составляла менее 100 рублей, а часть сотрудников и вовсе получали 60 рублей в месяц.

Хотя ведомости на зарплату сотрудникам и именовались «требовательными», испытывающий настоятельную необходимость в поездке куда бы то ни было ученый нередко хлопотал о «безденежной командировке», из чего можно заключить, что с финансами в Академии никогда не было слишком хорошо.

30 октября 1923 года о работе за прошедший месяц отчитывается местком РАХН. Мы узнаем, что он объединяет сто человек. Среди бесспорных достижений месткома отмечается то, что «удалось сохранить оплату труда в полной союзной ставке в товарных рублях. Средняя зарплата выразилась в сумме 2,8 червонных рубля»^[59]. Распределены, как обычно, льготы по коммунальным платежам и льготные трамвайные билеты, каковых оказалось совершенно недостаточно. В тот же день отчитывается и библиотека в лице заместителя заведующего Н. И. Пожарского.

Академия располагала обширной, известной в Москве библиотекой, созданной с нуля. А. И. Кондратьев пишет, что в начале 1922 года по постановлению Луначарского ей была передана библиотека бывшего Литературно-художественного кружка и ряд библиотек и собраний (библиотека Долгоруковых, Кампанары^[60] и др.)^[61]. Чуть позже, с ликвидацией Книжного фонда Наркомпроса в ведение РАХН было передано его книжное собрание^[62].

С течением времени библиотека превращается в книжный склад, так как фонды все прибавляются, а штаты и помещение не прирастают. Поэтому время от времени Академия расстается с частью книжных богатств — то отдавая «старые иностранные книги» из подвала, то снабжая изданиями театральные библиотеки Москвы и Ленинграда.

Уже осенью 1923 года оборудовали («кроме освещения») «читальную комнату», куда с энтузиазмом отправились сотрудники. С каждым месяцем количество поступающих в Академию книг и журналов растет, увеличивается и число обращающихся за ними ученых, которые не только сидят в читальном зале, но и активно берут книжные и журнальные новинки домой. Работа разворачивается и требует интеллектуальной пищи.

Так, за сентябрь 1923 года библиотека пополнилась больше чем шестью десятками книг (из них куплено в России 27, из‐за границы пришло — 29, а 5 были подарены). В отчете за декабрь того же года заведующий библиотекой сообщает о числе поступивших книг, приводя, как полагается, полный (пространный) список немецких изданий, в частности — Herrmann M. «Forschungen zur deutschen Theaters Geschichte». Есть и перечень подаренных, только что вышедших книг. Среди них «Новейшие театральные течения» П. А. Маркова, «Ключи от рая» А. Стриндберга в переводе В. Э. Морица, «Чапаев» Дм. Фурманова и «Стихи» Велимира Хлебникова^[63]. А в отчете за март 1924 года сообщается, что «отрадным фактом в жизни библиотеки является начало поступлений книг и журналов из Франции и Англии»^[64].

Штатный сотрудник — помимо зарплаты и иногда оплаты доклада — имел возможность напечатать с помощью Академии статью или книгу, в условиях острейшего жилищного кризиса в Москве мог просить дополнительную комнату (или хлопотать о сохранении уже имеющейся) для личной библиотеки, получить нужную бумагу для направления на лечение в санатории, добиваться постановки телефона в квартире и пр. Мог испросить командировку за границу (причем не только в научных целях, но и для лечения, своего собственного либо близкого родственника). Напомню, что у немалого количества сотрудников были старые, дружеские или родственные, связи за границей (многие бывали в Европе — Италии, Германии, Франции — до революции, подолгу живали там, работая в библиотеках, совершенствуясь в языках либо отдыхая), которые до конца 1920‐х годов еще было возможно поддерживать.

Стоит описать, как была устроена ГАХН, из чего состояла ее повседневная жизнь.

Можно сказать, что вся жизнь сотрудника протекала под сенью учреждения, от его бытовых забот до выхода книги или защиты диссертации, от праздничных вечеров в кругу ярких людей Москвы того времени — до погребения. Здесь, во флигеле, он мог иметь квартиру либо комнату^[65] (надо сказать, что немалая часть старой московской профессуры обитала неподалеку от Академии — в пречистенских и арбатских переулках). Здесь он мог работать в библиотеке. Михаила Булгакова, в середине 1920‐х годов сблизившегося с арбатской профессурой (один из них, гахновский философ и литературовед П. С. Попов пронесет восхищенную любовь к Булгакову до конца его дней и станет первым биографом писателя), а затем, в начале 1930‐х, сменившего круг общения на театральный, мхатовский, — какое-то время даже занимала мысль сочинить роман под названием «Пречистенка». Но то ли отказаться от романа о нравах обитателей старой Пречистенки заставили драматические события, разворачивавшиеся вокруг людей Академии уже с конца 1927 года, то ли впечатления от людей театра оказались ярче — но появились «Записки покойника» — театральный роман.

Сохранившаяся документация рассказывает о разнообразных хлопотах по устройству сотрудников, о жалованьях, гонорарах и прибавках, переводе из разряда в разряд, просьбах о командировках, порой достаточно экзотических, о предоставлении жилья, устройстве научной библиотеки и архива, добывании денег на печатание книг и издание научных журналов и пр. Кроме жалованья, сотрудники должны были получать вознаграждение за доклады, публиковать книги и статьи. Руководство стремилось сделать все, от него зависящее, чтобы создать ученым приемлемые условия работы, по возможности поддерживая ушедший в прошлое образ жизни академической профессуры.

Так, в 1924 году двух архитекторов посылают в Германию и Италию — для изучения театрального строительства. С. А. Поляков едет смотреть берлинские театры. Кто-то отбывает в Лондон, кто-то в Австрию, кто-то в Италию. Г. Г. Шпета командируют в Кенигсберг на празднование 200-летия Иммануила Канта. П. А. Марков в 1925 году для изучения состояния современного западного театроведения отправляется в Германию и Италию, В. Э. Мориц и С. И. Марголин в те же месяцы посещают театры Парижа и Берлина и т. д. В. Г. Сахновский сочиняет докладную записку о настоятельной необходимости отправиться совместно с сотрудниками ВХУТЕМАСа и Госкино с научной экспедицией в Персию «для изучения сохранившегося там средневекового театра, обмера, заснятия и описания памятников театральной старины…»^[66]. У Н. Д. Волкова на лечении в Берлине находится жена — Б. Г. Казароза-Волкова, он отправляет ей жалованье и навещает ее, испрашивая командировки.

Командировки длятся от двух недель до трех месяцев и даже полугода.

Академия должна была содержать свои помещения, библиотеку, осуществлять текущий ремонт, так как предоставленные для работы помещения бывших усадеб быстро ветшали. Так, Акт осмотра зданий ГАХН по Кропоткинской улице и Малому Левшинскому переулку «показал, что в двух комнатах („Красном кабинете“ и помещении „Секретариата“, общей площадью 68,28 кв. м.) пора сделать новый паркет „специал“, так как полы пришли в полную негодность, местами проваливаются, старый паркет до того износился, что чинить его нет никакого смысла»^[67]. Сохранилась и смета ремонта (26 мая 1927 года): она составила 2355 рублей.

Помимо паркета в собственных помещениях и состояния роялей администрация отвечала и за «ремонт троттуара», и за поливку улицы перед зданием на Пречистенке. 4 июля 1924 года руководство Академии пишет специальную бумагу в 45‐е отделение милиции г. Москвы, оправдываясь за то, что не была полита улица перед зданием — из‐за не поступившего в срок кредита^[68].

Как у всякого уважающего себя учреждения культуры, у Академии имеются непременные атрибуты, среди которых — прекрасные музыкальные инструменты для вечеров и концертов, в частности три рояля (два — фирмы Мюльбаха и один — фирмы Шредер). И в 1927 году появляется документ о необходимости их ремонта. Детали, пришедшие в негодность, заказываются в Германии по специальному каталогу. Всего на ремонт инструментов по смете необходимо ассигновать 60 рублей 75 копеек (тогдашний курс марки — 5 копеек)^[69].

Добывание дров и денег на освещение, разбирательство (надо сказать, редких) неприятных происшествий тоже входило в круг забот руководства научным центром^[70].

Все эти докучные, но неотменимые занятия администрации служили главному: продолжению научных исследований в области гуманитарных наук в России.

ГАХН аккумулировала в своих стенах (либо на дружественных площадках) самые яркие, талантливые явления всех видов искусств, создавая для научного творчества, роста сотрудников, в особенности — неискушенных, молодых, — разнообразную и насыщенную художественную среду.

Своей чередой шли не только научные заседания и доклады, но и устраивались литературно-художественные, поэтические и музыкальные вечера, среди участников которых появлялись А. Белый, Пастернак, Ахматова, Булгаков, Вересаев и Волошин, организовывались лекции и концерты, проходили обсуждения шумных театральных премьер, затевались художественные выставки.

Существовала при Академии и Ассоциация современной музыки. Сдавали зал в аренду — для музыкальных, поэтических, литературных и прочих вечеров — для вечера памяти Бетховена, вечера цыганского романса (одним из организаторов была жена П. С. Попова — внучка Л. Н. Толстого А. И. Толстая, сама прекрасная исполнительница цыганских романсов) и пр. Всероссийский союз поэтов (на документе подпись С. М. Городецкого) просил зал для проведения заседания в честь А. С. Пушкина (отмечалось 128-летие со дня рождения поэта). 1 марта 1926 года Л. В. Горнунг^[71] записывал в дневнике: «Сегодня в ГАХНе литературно-художественный вечер — с благотворительной целью — помочь поэту М. Волошину, стихи которого сейчас не печатаются. М. Булгаков прочел по рукописи „Похождения Чичикова“, как бы добавление к „Мертвым душам“. Деньги пошли на ремонт волошинского дома в Коктебеле. Волошин благодарил организаторов и участников вечера акварелями — С. Федорченко, Булгакова, Пастернака»^[72]. (В скобках заметим, что Булгакова в этот год не печатают тоже, — но осенью во МХАТе пройдет премьера «Дней Турбиных» и финансовое положение автора резко, хотя и ненадолго, улучшится.)

Организовывались вечера памяти Блока и Хлебникова, Общество еврейской музыки устраивало концерт новейшей музыки, собирались литературное объединение «Перевал» (где читал «Персидские мотивы» С. Есенин) и Ассоциация ритмистов, проходили конференции Главнауки (с отдельной просьбой: организовать для участников «дешевый чайный буфет»); заседали члены Общества любителей русской словесности; устраивалась выставка «каррикатуры». 1 марта 1925 года прошел Литературно-художественный вечер (где выступали М. Булгаков, Ю. Слезкин, А. Белый, В. Вересаев, Б. Пастернак); месяц, с 15 мая по 15 июня 1925 года, работала выставка по изучению Крыма, Большой актовый зал принимал участников обсуждения нашумевшего мейерхольдовского «Мандата», выставлялись художники — Н. П. Ульянов и П. В. Кузнецов — всем находилось место и время^[73].

Случались на вечерах и странные объединения тем. Так, на одном и том же заседании 20 февраля 1925 года члены Теасекции вместе с Кинокомиссией сначала смотрели «фильму» «Похороны Н. Е. Эфроса», после чего предлагалось увидеть художественную картину «Багдадский вор». Либо в начале 1926/27 академического года, в сентябре на Организационный пленум Теасекции явились свыше ста человек. Возможно, дело объяснялось тем, что гостей, собравшихся после летних каникул, ждало еще и выступление «Синей блузы»^[74].

Эти заметные в художественной жизни Москвы вечера еще и приносили деньги на содержание Академии. Так, аренда зала на поэтический вечер в честь А. С. Пушкина стоила 15 рублей.

Осенью 1926 года у входа в лекционный зал ГАХН открывается книжный киоск, торгующий книгами по вопросам искусства^[75]. Причем сотрудникам нужные для работы издания продаются в кредит и со скидкой.

Некоторое представление об установившихся пропорциях трат на науку и хозяйственные заботы дает докладная записка заведующего хозяйственно-технической частью Ф. Г. Шмыгова^[76] от 28 июня 1927 года. В ней сообщается, что основной доходной статьей является квартирная плата, получаемая от сдаваемых квартир, находящихся во владении Академии. Вторая доходная статья — поступление сумм от входной платы на выставки и вечера. Третья доходная статья — эксплуатация помещений и имущества^[77]. Общая сумма к 1 июня — 8378 рублей 68 копеек.

Шмыгов приводит и статьи расходов Академии:

«Хозяйственные расходы — 12,5%

Научные расходы — 32,2%

Издательство — 13,2%

На доплаты сотрудникам — 31,1 %»^[78].

Подсчитывая доходы и расходы, Федор Георгиевич делает вывод, что «на науку» тратится излишне много денег, и ворчливо намекает на возможность дополнительных заработков со стороны именитых сотрудников — те могли бы почитать платные публичные лекции на площадках Москвы.

Между тем быт понемногу устраивается. Приходит черед думать об организации не только рабочего места и жилья, но и отдыха. Предлагает свой дом для проживания сотрудников некая жительница Ялты — но руководство ГАХН ей в этом отказывает. Обсуждается возможность проводить академические летние вакации в дивной помещичьей усадьбе, с яблоневыми и вишневыми садами, лесами, лугами и прочими угодьями. Этот многообещающий вариант получает одобрение Дирекции. И осенью 1927 года подумывают «принять в свое ведение и использовать в качестве „дома отдыха“ усадьбу <…> Тамбовской губернии»^[79].

Есть и описание этого райского уголка устроенной барской жизни. Усадьба включает сорок десятин парка, раскинувшегося на холме берега реки Вороны. Среди них — восемь десятин дубового леса, три плодоносящих фруктовых сада. Главный усадебный дом состоит из тридцати шести комнат (правда, шесть из них заняты музеем — коллекцией русской живописи), есть специальный кухонный флигель и пять жилых домов. При этом усадьба «практически полностью самоокупается и содержание ее Академии ничего не будет стоить» — сообщает документ. Немного настораживает название усадьбы — «Караул». Но перспектива получить возможность деревенского отдыха после трудного рабочего года так заманчива…

В эти же месяцы Теасекция получает постоянное помещение для заседаний — просторный Красный кабинет, на центральной лестнице здания Академии постлан традиционный ковер, удерживаемый металлическими прутьями, в зале заседаний расставлены «не менее 10 дюжин» новых стульев, приводятся в порядок, настраиваются рояли… Еще чуть-чуть — и что за музыка зазвучит в этих стенах!..

Примечания

7

Коган Петр Семенович (1872–1932), прекрасно образованный, достаточно консервативный, с одной стороны, с другой — лояльный марксистским умонастроениям профессор, известный исследователь западноевропейской литературы, незадолго до назначения на этот пост напечатал небольшую книжку «В преддверии грядущего театра» (М.: Первина, 1921), собранную из трех его статей. В ней ясно прочитывался неподдельный революционный пафос автора, уверенного как в полезности, даже необходимости театрального искусства в деле построения лучшего (коммунистического) общества, так и в реальности осуществления этого идеального плана. Оптимистические умонастроения влиятельного и авторитетного профессора, по-видимому, способствовали его назначению руководителем новой Академии.

8

Проф. Коган П. Государственная Академия Художественных Наук // Печать и революция. 1917–1927. М.: ГИЗ. Кн. 7. С. 293–294.

9

Если о личности президента ГАХН П. С. Когана известно немало, то об Александре Михайловиче Родионове (1880–?) сведений совершенно недостаточно. Вице-президент ГАХН (вместе с В. В. Кандинским), член Президиума ГАХН, непременный член Правления окончил Петроградский университет. Хотя в штатном расписании Родионов носил гордое звание вице-президента, реально он, судя по сохранившимся документам, с 1924 по 1927 год руководил в Академии административно-юридической частью (см.: Анкеты, сведения о научных сотрудниках РАХН на 1 июля 1924 г. // РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 15. Далее при указании фонда название архива опускается), работая юрисконсультом Академии. В этом своем качестве был непременно приглашаем на заседания Президиума в случае возникновения конфликтов или правовых коллизий, вел суды, изучал разнообразные иски, время от времени появляющиеся в ГАХН.

Область его интересов и компетенций была довольно широкой, от исследования авторского права для театральных работников (режиссеров), юридического положения театра в России, обширных сведений в области театрального образования (см., например, подлинные протоколы заседаний Президиума Государственной Академии Художественных наук № 181–231. 5 октября 1926 — 26 сентября 1927 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 80. Л. 501) — до корректного рассмотрения коммунальных склок. Кроме этого, Родионов привлекался для работы то в одной, то в другой подсекции Театральной секции, читал и обсуждал доклады, а в 1927–1928 годах руководил работой комиссии Революционного театра. В начале 1930 года был освобожден от должности и обращался с просьбой о трудоустройстве (Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 138. Л. 171).

10

Кондратьев Аким Ипатович (1885–1953), литературовед, родом из крестьян, заполняя анкету ГАХН (1921), сообщал, что «имеет три высших образования» (c 1913 по 1916 год учился на общественно-юридическом факультете, а с 1916 по 1919 год прослушал литературно-философский цикл в Московском городском народном университете имени А. Л. Шанявского). До Февральской революции служил помощником нотариуса в Москве. С 1920 года — в учреждениях Наркомпроса. В ГАХН он был одним из старейших сотрудников. Ученый секретарь подсекции Всеобщей литературы ГАХН С. В. Шервинский вспоминал о нем так: «…рядом с Петром Семеновичем <Коганом> вскоре возникла маленькая длинноволосая круглоголовая фигура. Небольшая серенькая бородка ничего не могла прибавить к этому лицу, лишенному всякого выражения. Наш малозаметный, но всюду присутствующий Аким Ипатович никому не мешал…» (Шервинский С. В. Воспоминания // Декоративное искусство. Журнал художественной практики, теории и истории визуальной культуры. 1996. № 2–4. С. 15).

Пухлое Личное дело Кондратьева рисует образ человека практичного, так как по большей части состоит из разнообразных (и неизменно удовлетворяемых) просьб материально-бытового характера, как то: выделить дачу, поставить телефон в московской квартире, предоставить дополнительную комнату в 20 кв. аршин; освободить от взносов по подоходному налогу, выдать путевку на полуторамесячный отдых в Крыму и т. п. В 1923 году по его предложению при Академии организовывается типография. На протяжении нескольких лет он чрезвычайно активно работает в ГАХН, и не только в ней. В 1926 году — член-корреспондент ГАХН, член Общества крестьянских писателей, преподает в Московском городском народном университете имени А. Л. Шанявского и сотрудничает с московским центральным Театром водного транспорта.

Но вскоре одна за другой всплывают мутные истории о пропаже чужих рукописей, исчезновении казенных денег, непорядках в гахновской типографии. Венчает ученую карьеру Кондратьева «Выписка из Протокола заседания Комиссии по чистке аппарата ГАХН от 12 сентября 1930 г.». В ней говорится, что с 1898 по 1905 год Кондратьев работал литейщиком на Мытищинском литейном заводе, а в 1905–1906 годах — в типографии Калужского губернского земства, что позволило ему спустя годы, используя старые связи и новое служебное положение, «купить у своих знакомых типографию в Калуге и вместе с ней перевезти в Москву весь обслуживающий персонал, в том числе и своего брата, какового он поселил в здании Академии. <…> Не имея достаточной научной квалификации, являлся действительным членом ГАХН. Занимался рвачеством, получал добавочное вознаграждение по организуемым им выставкам (например, Венецианской), устраивал себе заграничные командировки» и пр. Кондратьева отчисляют из ГАХН как «лженаучного сотрудника», ему запрещено занимать самостоятельные административно-хозяйственные должности. Он покидает прежнюю квартиру, не сообщив администрации ГАХН нового адреса. Но осенью 1930 года, когда в результате чистки гахновских рядов от «старорежимной профессуры» прежняя Академия перестает существовать, Кондратьев возвращается в ряды обновленного учреждения (см.: Личное дело Кондратьева А. И. // Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 143).

11

Проф. Коган П. Государственная Академия Художественных наук // Печать и революция. С. 295.

12

Цит. по: Коган П. С. О задачах Академии и ее журнала // Искусство. 1923. № 1. С. 6, 8.

13

Там же.

14

Протоколы № 1–17 заседаний Совета Научно-Художественной комиссии Государственного Художественного Комитета Наркомпроса по организации Российской Академии Художественных Наук за 1921 г. 16.VI.1921 — 30.VIII.1921. Протокол № 4 от 4 августа // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 4. Л. 7.

15

С. П. Стрекопытов (в статье: ГАХН как государственное научное учреждение // Вопросы искусствознания. 1997. XI (2/97). С. 8) ошибочно называет Н. К. Эфроса, но речь, конечно же, идет о Николае Ефимовиче Эфросе, первом руководителе Театральной секции.

16

В названиях московских особняков фамилии прежних владельцев уступали аббревиатурам, анонимность одерживала верх над «лицом», сообщая о наполнении старых зданий новым содержанием: сначала бывший Катковский лицей занимал Наркомпрос, чтобы затем уступить помещение РАХН. Усадьба Охотниковых переходила к гимназии Поливанова, за ее упразднением передавалась ГАХН, чтобы в результате быть захваченной Трудовой школой № 34. В первые послереволюционные годы язык резко менялся, и новообразованные аббревиатуры, понятные организаторам учреждений, для людей сторонних порой оставались загадочными. Что означало, что их и не принимали в расчет как возможных адресатов.

Ср. диалог героя автобиографических булгаковских «Записок на манжетах» с приятелем, беллетристом Ю. Слезкиным:

«Слезкин усмехнулся одной правой щекой. Подумал. <…> Подотдел искусств откроем. — Это… что такое? — Что? — Да вот… подудел? — Ах нет. Под-от-дел! — Под? —

Угу. — Почему под? — А это… Видишь ли <…> есть отнаробраз, или обнаробраз. От. Понимаешь? А у него подотдел. Под. Понимаешь?» (Булгаков М. А. Собр. соч. в 5 т. М.: Худ. лит., 1989–1990. Т. 1. С. 476).

Ослабевшему после болезни герою речи собеседника представляются продолжением тифозного бреда. Активно встраивающийся в новую действительность Слезкин, судя по передаче его рассказа, с легкостью усваивает элементы новояза. Автор же это языковое лексическое уродство отторгает.

17

Штаты, списки и анкеты на действительных членов, научных сотрудников и работников административно-технического персонала // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 9–11 об.

18

Напомню, что к 1919 году в России произошла ликвидация юридических факультетов, а в 1921‐м были закрыты и историко-филологические факультеты. См.: Тополянский В. Сквозняк из прошлого. Время и документы. Исследования. М.; СПб., 2006. С. 62–65. История вернулась в круг изучаемых дисциплин лишь в 1934 году.

19

Цит. по: Левченко Ян. Шум философии. Интеллектуальный фон петербургского формализма // Левченко Ян. Другая наука. Русские формалисты в поисках биографии. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012. С. 57.

20

Марков П. А. Книга воспоминаний. М.: Искусство, 1983. С. 149.

21

Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шпет. М.: АСТ, 2014. С. 114.

22

Лосев А. Ф. Платоновская академия во Флоренции // Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1982. С. 318.

23

Луначарский А. В. Первая всероссийская конференция заведующих подотделами искусств // Вестник работников искусств. 1921. № 4–5. С. 63. Спустя десятилетия М. Г. Шпет говорила: «ГАХН придумал Луначарский» (Дочь философа Шпета… С. 113).

24

Известный физик Николай Евгеньевич Успенский входил в Научную художественную комиссию, был заместителем В. В. Кандинского. С октября 1923 по конец января 1924 года заведовал отделом Экспериментальных исследований методом химии и физики и был заместителем заведующего Физико-психологического отделения. Прочел несколько докладов о взаимовлиянии естественных («позитивных») и гуманитарных наук («На границе искусства и науки», «Роль позитивных наук и искусства» и др.). Тезисы доклада «Роль позитивных наук при изучении общих путей художественного творчества», прения по докладу и заключительное слово докладчика опубл. в изд.: Искусство как язык — языки искусства. Государственная Академия художественных наук и эстетическая теория 1920‐х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2017. Т. 2. С. 161–166.

25

Протоколы № 1–17 заседаний Совета Научно-Художественной комиссии Государственного Художественного Комитета Наркомпроса… Протокол № 4 от 4 августа 1921 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 4. Л. 7.

26

Забегая по времени далеко вперед, не могу не привести яркий пример появления неожиданного термина в области математических свершений XX века. В работе современных западных ученых, Д. Чигера и Д. Громола, посвященной способу определения свойств некоторых математических объектов по их фрагментам, читаем: «Как и воображаемая душа человека, воображаемая душа воображаемого математического объекта обладает всеми качествами, присущими объекту в целом. <…> Эта теорема известна теперь как теорема о душе» (цит. по: Гессен М. Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия. М.: Астрель, 2011. С. 133).

27

Цит. по: Стахорский С. В. Театральные наблюдения П. А. Флоренского // Стахорский С. В. Искания русской театральной мысли. М.: Свободное издательство, 2007. С. 367.

28

Герман Макс (Herrmann Max, 1865–1942, концлагерь Терезин), немецкий историк и теоретик театра. Изучал филологию и историю в университетах Фрейбурга, Геттингена, Берлина. С 1891 года преподавал в университете Берлина. В 1923 году возглавил новосозданный Институт театроведения при Берлинском университете. М. Герман дал определение театра как «социальной игры», отметил роль публики как сотворца театрального зрелища и предложил формулу сущности профессии режиссера как «научно ориентированного пространственного искусства». Стенограмма его доклада «Über die Aufgaben eines theaterwissenschaftlichen Instituts», прочтенного 27 июня 1920 года, была опубликована в России лишь спустя полвека (Герман М. О задачах театроведческого института. 1920 // Наука о театре. Л.: ЛГИТМиК, 1975. С. 58–63).

29

Гвоздев А. А. Германская наука о театре: К методологии истории театра // Начала. Журнал истории литературы и истории общественности. 1922. № 2. С. 133–157.

30

См.: Herrmann M. Forschungen zur deutschen Theatergeschichte des Mittelalters und der Renaissance. Berlin, 1914.

Напомню, что центральное место в гвоздевском реферате работ М. Германа занял анализ актерского искусства как эволюции жеста. Герман противопоставляет натурализму актерских приемов, применявшихся в масленичных играх, сценическое искусство в драме высокого стиля, где «господствует определенная система телодвижений, стилизованный, условно-типический жест, без индивидуализации и без сопровождения мимикой. <…> Вскрытие и конкретное определение этой системы дается путем многосложного изучения жеста в различных областях художественного творчества данной и предшествующих эпох. <…> Это сравнительное изучение различными способами освещает жест средневекового театра и дает ясную картину развития актерского движения от ранней эпохи средневекового театра, с ее однообразными жестами, всецело еще связанными библейским текстом, — к натурализму, индивидуализации и патетичности жестикуляции, появляющейся в сценических зрелищах на исходе средних веков» (Гвоздев А. А. Германская наука о театре: К методологии истории театра // Гвоздев А. А. Из истории театра и драмы. Пб.: Academia, 1923. С. 15).

31

С существенной оговоркой: отсутствием живого историко-культурного контекста. Уязвимость метода Германа связана с тем, что театр — это не просто реконструкция расположения вещей, входов и выходов, материальных предметов в пространстве пусть даже и верно восстановленной сцены, а еще и определенные реакции публики, то есть эмоциональное и смысловое поле эпохи. Ср.: «Разработка понятия жизненной среды как духовно-эстетического континуума могла послужить хорошим методологическим уроком историкам театра, занимающимся восстановлением произведений сценического искусства прошлого», — пишет современный исследователь в связи с театральными воззрениями П. А. Флоренского (см.: Стахорский С. В. Цит. соч. С. 372).

32

«Лишь включение в университет обеспечит театроведению его самостоятельное значение» (Герман М. О задачах театроведческого института. 1920 г. // Наука о театре. Л., 1975. С. 60).

33

Гвоздев А. А. Германская наука о театре: К методологии истории театра // Гвоздев А. А. Из истории театра и драмы. Пб.: Academia, 1923. С. 8.

34

Там же.

35

Шпет Г. Г. К вопросу о постановке научной работы в области искусствоведения // Бюллетень ГАХН. М., 1926. № 4–5. С. 11.

36

В. Я. Пропп, открытия которого в области структуры волшебной сказки были оценены лишь спустя 30 лет (а работы Ю. Н. Тынянова и О. М. Фрейденберг — спустя 50 лет, А. А. Гвоздева — через 70, и перечень можно было бы продолжить), в 1966 году писал: «В области точных наук были сделаны огромные, ошеломляющие открытия. Эти открытия стали возможны благодаря применению новых точных и точнейших методов исследований и вычислений. Стремление к применению новых точных методов перекинулось и на гуманитарные науки. Появилась структуральная и математическая лингвистика. За лингвистикой последовали и другие дисциплины. Одна из них — теоретическая поэтика. Тут оказалось, что понимание искусства как некоей знаковой системы, прием формализации и моделирования, возможность применения математических вычислений уже предвосхищены в этой книге, хотя в то время, когда она создавалась, не было того круга понятий и той терминологии, которыми оперируют современные науки» (Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки // Пропп Владимир. Поэтика фольклора. М., 1998. С. 208–209. Цит. по изд.: Неизвестный Пропп. Древо жизни. Дневник старости. Переписка. СПб.: Алетейя, 2002. С. 11).

Пропп имел в виду открытия десятилетия 1940‐х годов в области структуры ядра, создание атомной бомбы и пр. В начале века ту же индуцирующую, в том числе и гуманитарные идеи, роль сыграла теория относительности Эйнштейна.

37

Грабарь Игорь Эммануилович (1871–1960), живописец и теоретик искусства, педагог. Европеец по рождению (родился в Будапеште), с восьми лет рос в России. Окончил лицей цесаревича Николая (1889) и юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Затем последовало обучение в Академии художеств (в мастерской И. Я. Репина), а с 1896 года — занятия в школе Антона Ашбе в Мюнхене. Был деятельным сотрудником издательства И. Н. Кнебель «История русского искусства», в 1913–1925 годах занимал пост попечителя Третьяковской галереи, где произвел революцию в концепции расположения картин. Кажется, не прошел мимо ни одного крупного художественного события 1910‐х годов, будь то гастроли Дягилева в Париже либо выставки «Мира искусств». С 1921 года профессор МГУ. Основал Центральные реставрационные мастерские и стал (1918–1930) их руководителем. В 1944 году по его инициативе был создан Институт искусствознания в Москве, первым директором которого на протяжении четверти века он был.

38

Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Шпет Г. Г. Сочинения. М.: Правда, 1989. С. 53.

39

Устав Российской Академии Художественных наук, сведения о структуре, списки членов Ученого Совета и научных сотрудников Академии // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 2–14 (печатная пагинация). М., 1924.

40

Устав Государственной Академии Художественных наук… // Там же. Л. 1–9.

41

Протокол № 5 заседания Ученого совета ГАХН от 3 февраля 1924 г. Устав Государственной комиссии (так! — В. Г.) Художественных наук, сведения о структуре, списки членов Ученого Совета и научных сотрудников Академии // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 5.

42

Штаты, списки и анкеты на действительных членов, научных сотрудников и работников административно-технического персонала // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 3.

43

Устав Российской Академии Художественных Наук… // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 4 (печатной пагинации).

44

Кондратьев А. И. Российская Академия Художественных Наук // Искусство. М., 1923. № 1. С. 410.

45

Рикельт Густав (1862–1946), немецкий актер театра и кино, режиссер. С 1914 по 1927 год — президент Общества деятелей немецкой сцены. Умер в нужде в стенах монастырской больницы. За предоставленные сведения моя искренняя благодарность В. Ф. Колязину.

46

Яннингс Теодор Фридрих Эмиль (1884–1950), немецкий актер и продюсер.

47

Манн Пауль Томас (1875–1955), немецкий писатель.

48

Келлерман Бернгардт (1879–1951), немецкий прозаик и поэт.

49

Протоколы, доклады, письма Общества друзей новой России, 1923. Протокол собрания ученых, художественных и общественных деятелей от 24 сентября 1923 г. о возобновлении зарубежных связей по культурному сотрудничеству и материалы к нему // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 25. Л. 7.

50

Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 1–9.

51

Там же. Л. 1.

52

Там же. Л. 2–3.

53

Стрекопытов С. ГАХН как государственное научное учреждение // Вопросы искусствознания. Журнал по истории и теории искусств. XI. (2/97). С. 9.

54

Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 87. Л. 4.

55

Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 1–3.

56

Протоколы № 1–18 заседаний Президиума Теасекции РАХН. 16 апреля — 25 сентября 1923 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 22. Л. 20; либо: Протоколы № 1–16 заседаний Президиума РАХН и материалы к ним. 9 сентября 1924 — 11 июня 1925 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 40. Л. 28.

Денежная реформа осени 1922 года, призванная вернуть стабильность финансовой системе страны, вызвала к жизни новую единицу — червонец. Обеспеченный золотом и реальными товарами, к 1924 году червонец вытеснил обесценившиеся «совзнаки». Его эквивалент в рублях менялся: с конца 1922 по конец 1923 года курс червонца рос, затем, будто заразившись инфляцией, стал падать. На 1 января 1923 года курс червонца был равен 10 рублям 4 копейкам, 1 января 1924 — уже 5 рублям 92 копейкам, 1 января 1925 — 5 рублям 81 копейке. В 1922 году средняя зарплата рабочего составляла до 30 рублей по золотому курсу. Чуть позже (1927) цены на продукты были таковы: белый хлеб — 20 копеек за килограмм, топленое масло — 1 рубль 50 копеек, сахар — 79 копеек, селедка — 37 копеек.

Это значит, что зарплата в три червонца не обеспечивала жизнь и людям требовалось совмещать несколько мест службы.

57

Материалы по зарубежным связям <Академии> 5 мая — 31 июля 1924 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 55а. Л. 17.

58

Бачелис И. «Бессмертные» от мертвых идей. Академия Художественных наук в плену у реакционеров. Требуем вмешательства пролетарской общественности // Комсомольская правда. 1929. 20 февраля (№ 42). С. 2.

59

Месячные отчеты отделений и секций <Академии> за 1923/1924 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 30. Л. 26–26 об.

60

Сведения о книжных собраниях Долгоруковых и Кампанари (в имении Урусово кн. Волконских Тульской губ.) не отысканы.

61

Кондратьев А. И. Российская Академия Художественных Наук // Искусство. 1923. № 1. С. 445.

62

Акт передаточной записи Книжного фонда, датированный 3 мая 1923 года, сообщает, что, помимо собственно книжного собрания, насчитывающего около 120 000 книг, альбомов, журналов и брошюр, во владение РАХН переходят и помещения, где впредь эти книги будут обитать: пять жилых особняков по Новинскому бульвару (к ним присоединяются еще и четыре гаража). Здесь же перечень предметов меблировки, среди которых конторки и бюро, стеллажи и непременные для библиотек стремянки и лестницы. Вместе с простыми крашеными полками и стенными шкафами с отломанными дверцами в помещения Академии переезжают книжные шкафы палисандрового дерева и белый раздвижной стол Александровской эпохи, книжный шкаф красного дерева с золотыми полосками и шкаф в три дверцы Павловской эпохи, две люстры, несколько бра, кресла с диваном — вещи, помнящие прежнюю жизнь и старых хозяев (ранее все они состояли на учете Музейного отдела Книжного фонда). См.: Материалы по ликвидации Книжного фонда. Окт. 1922 — июнь 1923 // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 7, 8–8 об.; либо: Материалы по ликвидации Книжного фонда Наркомпроса РСФСР и передаче его в ведение РАХН // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 13.

63

Месячные отчеты отделений и секций // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 30. Л. 122–122 об.

64

Там же. Л. 247.

65

Так, Л. П. Гроссман обитал в служебном помещении Редкома (Редакционного комитета), и многие месяцы продолжалась вялотекущая тяжба ученого с администрацией по поводу серьезных бытовых неудобств и необходимого ремонта (возведения общей стены, избавления от сырости и пр.). В конце концов в его «темной и сырой» комнате в январе 1927 года устанавливают печь. (См.: Протоколы заседаний Президиума Государственной Академии Художественных наук. 5 октября 1926 — 26 сентября 1927 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 80. Л. 406 об.)

66

Протоколы № 1–8 заседаний Президиума Театральной секции за 1925–1926 гг. 8 февраля 1926 г. // Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 12. Л. 19.

67

Протоколы заседаний Президиума ГАХН за 1926–1927 гг. 5 октября 1926 — 26 сентября 1927 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 80. Л. 135.

68

Материалы по зарубежным связям <Академии> 5 мая — 31 июля 1924 г. // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 55а. Л. 75.

69

Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 80. Л. 92.

70

Среди пожелтевших архивных листов, донесших до нас размышления искусствоведов и философов, споры о высоких материях, сохранилось заявление профессора Б. И. Ярхо, пораженного дерзкой кражей его заграничного пальто и шляпы во время заседания: «В субботу, 10 мая 1924 г., я явился на заседание Театральной секции в 5 часов дня и повесил свое пальто и шляпу на вешалку у входа в Красный кабинет. Покидая заседание в 8 1/2, я обнаружил, что и пальто, и шляпа исчезли» (Протоколы № 19–76 заседаний Президиума РАХН за 1923/1924 г. и материалы к ним. 12 октября 1923 — 30 сентября 1924 // Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 24). Можно быть уверенным, что для франтоватого, сохранившего привычку переодеваться к обеду Бориса Исааковича это стало не только бытовой, но серьезной неприятностью морального плана. Кража в стенах Академии нарушала общепринятые устои.

71

Горнунг Лев Владимирович (1902–1993), поэт, переводчик, секретарь поэтического объединения «Кифара» (конец 1923 года — 1929 год). В 1925–1930 годах — сотрудник ГАХН, секретарь созданного при ГАХН Комитета Выставки революционного искусства Запада (1925–1926) и одноименного Кабинета Академии.

72

Цит. по: Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988. С. 331.

73

См.: Заявки театральных коллективов на аренду помещения Большого зала ГАХН для концертов // Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 22. Л. 19, 29, 30.

74

«Синяя блуза» — советский агитационный эстрадный театральный коллектив, существовал с начала 1920‐х до 1933 года (название прижилось по одежде артистов и было связано с принятой ими униформой: синими (голубыми) блузами и темными юбками или брюками). Требующие минимальной подготовки злободневные эстрадные номера, сатирические диалоги и репризы составляли выступление синеблузников. Марков писал, что в их репертуар входили «целые сценки, порою — попытки современной оперетты и водевиля. Приобретя черты советской эстрады, „Синяя блуза“ не утратила связи с театром, но деформировала его приемы…» (Марков П. А. Театр. 1917–1927 // Марков П. А. О театре. В 4 т. Т. 3. Дневник театрального критика. М.: Искусство, 1976. С. 439).

75

Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 80. Л. 495.

76

Шмыгов Федор Георгиевич (1899–1938). Расстрелян.

77

Пресловутая эксплуатация помещений приносила не только дивиденды, но порой и неприятные хлопоты. Так, в сентябре 1926 года в Правление ГАХН приходит письмо с жалобами на соседа от некоего Владимирова, живущего в одной из квартир, которую ГАХН сдает в аренду: «Гр. Е. С. Левин, захватив в свое единоличное пользование комнату, в которой раньше помещались прислуги, его и моя, заставил тем самым мою прислугу большую часть времени проводить в темной комнате. Несмотря на это, он и эту комнату фактически захватил, т. к. продолжает в ней купаться и стирать, при этом пользуется принадлежащей исключительно мне плитой». Правление присылает комиссию во главе с Б. В. Шапошниковым, которая неожиданно решает сложенную Владимировым на свои средства плиту считать собственностью Академии. Ошеломленный несправедливостью Владимиров, во-первых, подает в суд на Академию (и уведомление об этом незамедлительно поступает к юрисконсульту Родионову), а во-вторых, просит установить за его счет перегородку, прилагая чертеж, душераздирающее описание которого начинается пояснением: «В уборную пробивается вторая дверь…» (Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 80. Л. 563, 567).

78

Там же. Л. 70–70 об.

79

Там же. Протокол № 230 от 20 сентября 1927 г. Л. 11.