Жара. Сборник рассказов

Вячеслав Петрович (2023)

В избранных рассказах автор делает попытку поймать незримую нить, свя-зывающую людей между собой и Богом. В рассказе «Колинька» любовь сестры хозяйки психоневрологического дис-пансера и бессловесного пациента Колиньки, как крик отчаявшегося в одиночестве ночи человека.Отчаянная тоска в рассказе «Сурик» едва не приводит к убийству юноши. Женщина в рассказе «Кошка», пытающаяся забыться в не очень любимой работе, находит любовь там, где и не ожидала найти. Тоска встречи двух стариков в рассказе «Пепельница» освещает закоулки памяти, в которые они не заглядывали прежде, и, словно лучом задрожавшего в руке фонарика, выхватываются из темноты мгновения не замечаемой прежде любви.Производственный рассказ «Жара» о двух пожилых людях, поставленных перед выбором — выполнять по жаре работу или получить ее результаты, не выходя из прохладной комнаты, о чем никто не узнает.

Пепельница

Пепельницу Андрею Петровичу сувениром привезла из Италии дочь, наведавшая подругу, тоскующую с итальянским мужем в деревушке под Миланом, и редко посещающую Москву с поглупевшими, слезливо постаревшими родителями. Андрей Петрович не курил, и причина выбора дочерью сувенира была, вероятно, распродажа и китчевая оригинальность изделия, навозный жук из металла под бронзу с откидывающейся спинкой, открывавшей пустую внутренность жука для пепла и окурков. Через год сувенирного стояния на подоконнике, бронзоватость исчезла, жук потемнел и передаривать, как планировал Андрей Петрович, стало неприлично.

— У тебя курить можно? — спросил Сергей Иванович старинный приятель Андрея Петровича, навестивший друга едва ли не впервые за последние пять лет, притом, что дачи их были в не более полукилометра друг от друга и жили они на своих дачных «сотках» почти безвылазно с апреля по ноябрь.

— На веранде кури, — ответил Андрей Петрович. Он пошел в сторону двери на веранду и не оборачиваясь проговорил, — и захвати это бронзовое изделие.

— Липкое оно какое то, — брезгливо взял сувенир Сергей Иванович.

Андрей Петрович, открывая дверь на веранду, сказал:

— Это нормально.

На веранде сели за стол в дачные плетенные кресла.

— Чаю будешь? — спросил Андрей Петрович любознательного друга, изучающего жука.

Сергей Иванович не ответил. Андрей Петрович подсказал:

— Открой спинку.

— Понятно. — Сергей Иванович откинул спинку и аккуратно поставил жука с откинутой спинкой на стол.

— Пепельница. «Теперь кури», — сказал Андрей Петрович.

— Водки нет?

— Есть. Только, извини, я водой чокнусь.

— Что так?

Диабет нашли, опять же недостаточность сердечная, все к одному. Андрей Петрович ушел в дом, вернулся с бутылкой водки и стаканами, Он увидал, что Сергей Иванович стряхивает пепел в чрево жука.

— Ну вот и нашли применение. — сказал Андрей Петрович.

Он поставил бутылку водки и стаканы на стол.

— Холодная? — спросил Сергей Иванович, прикасаясь к бутылке с водкой.

— Из холодильника, но не из морозилки. Закусывать чем будешь?

— Что принесешь, тем и буду.

Пока хлопотал Андрей Петрович, Сергей Иванович выкурил сигарету, вложив окурок в чрево жука.

— Чего только не придумают китайцы, — сказал Сергей Иванович, вернувшемуся на веранду Андрею Петровичу.

— В Италии вещь куплена.

— Китайская.

Андрей Петрович не стал спорить, налил Сергею Ивановичу четверть стакана водки, себе полстакана воды. Чокнулись. Выпили. У кормушки на сосне дрались птицы.

— Сам не мог сделать? — Сергей Иванович кивнул в сторону кормушки.

— Ты знаешь, Сережа, не тянет, да я никогда и не столярничал, — ответил Андрей Петрович, — По грибы…, вот это люблю. Опята попробуй, прошлогодние, но…

— В этом году рано опятам, — ответил Сергей Иванович.

Андрей Петрович согласительно кивнул. Оба напряженно искали тему для разговора.

— Катерину давно видел? — спросил Сергей Иванович.

— Нет, недавно. На пенсии она, внук родился, — ответил Андрей Петрович.

— Знаю, скоро уж год внуку будет. Сергей Иванович отвлекся на птиц у кормушки, сказал вопросительно, — Что птицы не поделили?

Не ожидая ответа, увел взгляд от кормушки на стол, взял бутылку, проговорил, «греется, падла», налил водку в свой стакан и сделал попытку налить в стакан друга. Андрей Петрович отстранил его руку и в свой стакан долил воды.

— За что пить будем? — спросил Сергей Иванович.

— За встречу, за завод, за нас… — ответил Андрей Петрович.

— Развалили завод, — сказал Сергей Иванович, — тебя на 150 лет приглашали?

— Нет.

— Ну, давай, за завод не чокаясь, — Сергей Иванович залпом выпил и прожевывая опенок, сказал:

— И меня нет. А книга у тебя есть?

— Нет.

— А я у Степановича выпросил. Ни о тебе, ни обо мне ни слова в книге. Не было нас.

— Что писать о секретарях парткома, — Андрей Петрович вздохнул. — Не было парткома, не было руководящей роли партии, и партии не было, ничего не было.

— Я начальником цеха до секретаря был. Сборочного цеха, — Сергей Иванович подчеркнул слово «сборочного».

— Нехорошо, что о тебе ни слова. Со мной понятно, я по партийной линии, с секретаря парткома в райком, а ты начальником цеха был.

— И какого! — Сергей Иванович горделиво вскинул голову, — А ты знаешь, кто был редактором-составителем книги?

— Кто?

— Серый Миша, отчества не помню, — ответил Сергей Иванович.

— А я помню, Яковлевич. Я ему выговор по партийной линии вкачал за баб. Передрались за него три бабы, партком жалобами завалили, я позже еще и в райкоме разбирал его дела, — сказал Андрей Петрович.

К веранде без опаски подошла соседская кошка, долго и внимательно смотрела на людей на веранде, дождалась, брошенного в открытое окно веранды кусочка колбасы, понюхала, фыркнула, не тронув, по мнению Сергея Ивановича, лакомство, и медленно пошла прочь от веранды к сосне.

— Вот такую гадость едим, что кошки не едят, — сказал Андрей Петрович.

Кошка поцарапала кору ствола сосны, потерлась о кору, и друзья не заметили, как пропала. Чокнулись молча, выпили, Сергей Иванович закусил опятами, Андрей Петрович колбасой, сказал:

— Вполне на вкус хорошая и почему кошка отказалась есть?

Сергей Иванович тоскливо задумался. Молчали.

— Хорошие опята, — прервал молчание Сергей Иванович, — где собирал?

Андрей Иванович задержался с ответом, Сергей Иванович, не дожидаясь ответа, спросил:

— Катерина как?

— Слава Богу. Семьдесят лет. Муж болеет.

— Работает?

— Нет. У Володьки инсульт. Из дома не выходит, вообще не ходит, лежит. Катя за ним ходит, сам он себя не обслужит.

— Да, а гулена был, — вздохнул Сергей Иванович.

— За линией электропередач, в сторону железной дороги, — ответил на вопрос Андрей Петрович.

— Мы там тоже собираем, — ответил Сергей Иванович.

Он нацепил на вилку кружок колбасы, пожевал, сказал:

— Нормальная колбаса, закормили кошек вискасами, ничего жрать не хотят.

— Андрей Петрович зацепил кусочек колбасы, сказал прожевывая, — Да какой он гулена? Пьяница был.

Сергей Иванович закурил, загрустил увлажненными глазами:

— Забрал ты Катю к себе в райком.

Андрей Петрович не ответил.

— Забрал у меня, — повторил Сергей Иванович.

— Почему у тебя? — возмутился Андрей Петрович, — она со мной в парткоме работала.

— А потом то у меня. Когда я на твое место пришел.

— У меня. У тебя…, — ответил Андрей Петрович, — какое это сейчас имеет значение.

— Э, нет, — сказал Сергей Иванович с накипающей пьяной злостью, — ты скажи, когда ушел в райком, а Катерина у меня была, встречался с ней?

Андрей Петрович не ответил, спросил:

— Твоя Тамара как поживает?

— С внуками. Младший хулиган. «Дед, а ты засранец». Это деду то, а они улыбаются. А твои как?

— Никак. Ольга одна живет, детей нет. Ночует у нас часто, и Надежда сама по себе, на дачу почти не приезжает. Один.

— Надежда у тебя сложная женщина, — сказал Сергей Иванович.

— Ничего сложного. Сорок пять лет прожить с нелюбимым человеком.

— Это ты брось, с не любимым. С нелюбимыми долго не живут. А ты?

— Любил, не любил, прожито.

Андрей Петрович махнул словам рукой, поднялся с кресла и ушел в дом. Сергей Иванович курил, оглядывал двор перед верандой, докурил, вложил окурок внутрь жука, сказал, вернувшемуся с рюмкой Андрею Петровичу:

— Вот и нашлось применение изделию.

— Плесни грамм двадцать, — Андрей Петрович поставил на стол рюмку.

— Наконец то. А то, думаю, совсем Андрюша в святые записался.

— Немного. Болею.

Сергей Иванович налил рюмку и в свой стакан до четверти, сказал:

— В нашем возрасте немного водки даже полезно.

Он поднял стакан приготавливаясь к тосту, продолжил:

— А как пивали то, помнишь, семинары, партактивы, демонстрации… И что народу не жилось. Давай, за Советский Союз, не чокаясь.

Выпили за Советский Союз не чокаясь.

— Меньше бы пили, страну сохранили, — проговорил Андрей Петрович, закусывая глоток водки соленным опенком и кусочком бородинского хлеба.

— Хорошо пошла, — проводил водку в желудок Сергей Иванович.

Воробьи обнаружили кусок колбасы, не съеденный кошкой, весело отбирали друг у друга, отрывая от бетонной дорожки и подбрасывая.

— Начальник сборочного цеха 12 лет, 5 лет секретарь парткома, на заводе 45 лет, салажонком пришел после окончания ПТУ, комсомольцем был не последним, орденом Знак почета…, — Сергей Иванович махнул рукой, подавив наворачивающие слезы, — выпьем еще, Андрюша.

— Зачастил Сережа.

— В кои веки увиделись.

— Кто тебе мешает зайти?

— Не додавил я Серого, — Сергей Иванович поднял стакан. — За то, чтобы всегда, все доводить до конца.

Чокнулись, Сергей Иванович залпом выпил содержимое стакана, отщипнул кусочек хлеба, занюхал, Андрей Петрович пригубил.

— Так нельзя, — сказал Сергей Иванович, — до дна.

— Не будем, Сереж, мне действительно нельзя.

Андрей Петрович посмотрел на сиротливые три кусочка колбасы и надломанный ломтик хлеба на тарелках, пошел в дом и вернулся с двумя тарелками с ломтиками нарезанной колбасы и бородинского хлеба. Остатки добавил на полные тарелки, а пустые тарелки унес и вернулся с другой тарелкой с ломтиками сыра. Сергей Иванович наполнил свой стакан до половины.

— Ты закусывай, — сказал Андрей Петрович.

Сергей Иванович взял ломтик сыра.

— Что обидно, — сказал он, пережевывая, — почти пятьдесят лет заводу отдал.

— Не расстраивайся, — ответил Андрей Петрович, — люди помнят.

— Катя к тебе не приезжает? — спросил Сергей Иванович.

— Окстись. От больного мужа, от внука? Перезваниваемся и то ладно. Виделись недавно, мельком, на улице.

Андрей Петрович будто споткнулся, перехватив собачьи тоскливый взгляд Сергея Ивановича, сказал:

— Ты закусывай, закусывай.

Сергей Иванович задумался.

— Ты сейчас работаешь, или отдыхаешь? — спросил Андрей Петрович.

— Работал у Товстоногова, помнишь такого, арендовал он на заводе участок, новые хозяева выгнали его с завода, развалилась у него фирма. А ты?

— И я не работаю.

— А с Катериной то как?

«Зацепила Катерина», — подумал Андрей Петрович, — а всего то два года оставалась с Сергеем без меня».

Телефонный звонок дочери прервал раздумья Андрея Петровича.

— Маме плохо, — сообщила дочь.

— Я приеду?

— Не надо, скорая забрала.

— Что с ней?

— Аритмия. Пока в реанимации.

— У Надежды опять приступ, «мерцалочка», — пояснил Андрей Петрович разговор с дочерью. — Завтра поеду в Москву.

— Я пойду?

— Сиди, я только завтра поеду. По маленькой? За здоровье. — Андрей Петрович поднял рюмку, чокнулся со стаканом Сергея Ивановича, пригубил половину рюмки.

Сергей Иванович выпил водку залпом и не закусывая, пьяно загрустил, склонив голову к столу. «Как до дома дойдет?» — подумал Андрей Петрович.

Сергей Иванович посмотрел в глаза Андрею Петровичу, в зрачках Сергея Ивановича играли змеиные искорки пьяной ненависти.

— Вот, ты мне скажи, — Сергей Иванович выговаривал каждое слово, будто собирал конструктор, — ты встречался с Катериной, когда она у меня работала, а ты в райкоме?

«Зацепила Катерина», — подумал Андрей Петрович, и не отводя взгляд, в глаза Сергею Ивановичу сказал:

— Нет, — поднялся со стула, — Извини, на минуточку, приспичило.

Андрей Петрович не зашел в дом, остался стоять невидимым для Сергея Ивановича в проеме открытой на веранду двери дома.

Не смог сразу забрать Катерину в райком, не кружка, человек, место найти надо, но конечно, встречались они раз в неделю, обычно, по пятницам. «Неужели…?» — подумал Андрей Петрович, впервые засомневавшийся в верности ему Катерины. Рабочий коллектив как прайд с доминантным самцом начальником и подчиненная женщина инстинктивно желает понравиться, угодить начальнику. И что вообразил себе Сергей Иванович, что придумал он в склеротических мечтах о своих отношениях с Катериной. Где выдумки, где правда.

Правда в том, что Катерина женщина, которая любила доброго, безалаберного мужа, необразованного слесаря, постоянно лишаемого премий за появление на работе пьяным и материально не рассчитывала на мужа, а содержала сама семью. Вести канцелярскую работу в парткоме Катерину пригласил прежний до Андрея Петровича секретарь парткома, добрейший человек, фронтовик, веривший в коммунистическую идею, и пытавшийся поделиться верой с людьми. Катерина вела делопроизводство и молчала, при ней можно было говорить о чем угодно, протоколы заседаний, решения, отчеты, переписка были идеально оформлены, разложены по папкам и находилось при необходимости Катериной мгновенно. Хозяйкой, обустраивающей и содержащей дом в угоду хозяину обаяла Катерина Андрея Петровича, угождала его желаниям не прислугой, но матерью, любящей женой, другом, которому можно выговориться, не опасаясь, что выплеснутое из души станет кому-нибудь известно, она входила в его душу, не выворачивая ее, входила медленно, осторожно, с опаской сделать больно, не любопытствуя, касаясь только того больного, что показывал Андрей Петрович и не замечая того, что видела, но чего не хотел показать Андрей Петрович. С Катериной Андрей Петрович почувствовал желание ратника вернуться с поля битвы к своей женщине, в свой дом, обустроенный этой женщиной для него, каждое место, каждую вещь примеряла под него, под любимого, который усталый войдет в дом, сядет, а она сядет напротив и скрестит на коленях руки и под ее взглядом, помогающим забыть о пережитом, из него начнет вытекать грязь и жестокость битвы, она будет смотреть и смотреть на него, сбирая в себя им пережитое, которое он хотел бы забыть, и он заснет на ее груди как грудничок, насосавшийся молока.

А разве не так, она обустраивала рабочий быт его предшественника и его преемника. Но физическая близость у нее была только с ним, он был в этом уверен, он любил ее.

Надежда после работы встречала Андрея Петровича словами: «У тебя опять неприятности на работе? Ты бы свои проблемы домой не тащил». Андрей Петрович уходил в комнату дочери, в которой ему выделили стол, потому что вторая комната была их с женой спальня, и жена запрещала сидеть в спальне под зеленой лампой до полуночи, конспектируя работы Ленина, он ей мешал, хотя и не понимал, чем. В комнате дочери он садился на диван, на котором дочь ночью спала, она пристраивалась рядом, и захлебывающиеся рассказы дочери о школьных проблемах вымывали из Андрея Петровича дневные, становившиеся мелкими его проблемы, Надежда, приготовив ужин, звала их с дочерью на кухню, они ужинали, Андрей Петрович выбирал, что из заводских сплетен без ущерба своей репутации можно рассказать, потому что рассказанное делалось достоянием подруг жены, а вскоре всего завода, а молчать за ужином, напроситься на упрек, что он выше простой бывшей мойщицы, с которой секретарю парткома не о чем говорить.

После ужина он возвращался в комнату дочери, проверял уроки, садился за свой стол, включал, настольную лампу, чтобы верхний свет не мешал дочери спать и работал до полуночи.

Сергей Иванович не стал дожидаться Андрея Петровича, наполнил стакан и рюмку, а возвратившегося к столу Андрея Петровича упрекнул:

— Что так долго? Водка стынет.

— Приспичило.

Андрей Петрович смотрел на соперника, попытавшегося разрушить веру в их с Катериной любовь, не верил и пытался оправдать опытную много пережившую на момент их встречи женщину, женщину до кончиков пальцев, которая в семье против всего своего женского вынуждена была быть мужиком, тащившим семью одна, без помощи мужа и родителей. Она боялась потерять хорошо оплачиваемое престижное место, старалась качественно выполнять работу, по хорошему угождать начальству, и когда Андрею Петровичу вынесли строгий выговор, и он не домой пошел, а вернулся в свой кабинет секретаря парткома, попросив и ее не уходить, вечером по окончанию рабочего дня утешила, искренне жалея, отдалась, как и должны отдаваться любящие женщины, не знающие слова секс, но понимающие слово жалость. Порыв Катерины, пожалеть его, угодить, порыв в чем-то естественный для русской женщины, он принял за любовь «вечную», единственную любовь женщины к мужчине, и убедил себя ее в ее любви к себе. Но забыл, да и вовсе не думал о ее любви к семье, к мужу, как скрепу семьи, и никакой другой мужчина не мог заменить ей непутевого Володю. Нельзя любить любовницу, как жену, на женщине, которую, ты считаешь, что любишь, надо жениться. Природа тянет женщину к сильному, победителю, и она выбирая мужа, преувеличивает выисканные в нем крупицы достоинств, пока не появится победитель, за которым, не всегда осознано, чаще силами обстоятельств, совместной работой, она идет и инстинктом прикрывает спину мужчины, укутывает его заботой, потому что она женщина, и диффузия взаимного доверия превращает их в один рабочий организм и со временем случается близость физическая, не всегда, но часто, и возникает любовь, и они, не всегда разрушают свои семьи, но любят друг друга и своих мужей любят и жен тоже любят. Приручил Андрей Петрович Катерину, и угождала она не только свежезаваренным чаем, или мгновенным поиском отчета или справки, но и, она его тоже приручила, молчаливым сочувствием, теплом своего тела, а он оставил ее на два года Сергею Ивановичу. И что ей были еженедельные встречи с Андреем Петровичем со стиснутыми стонами, в гостиницах на час…

— Выпьем, — Сергей Иванович прервал раздумья Андрея Петровича, и, не дожидаясь движения рюмки Андрея Петровича навстречу своему стакану, залпом выпил.

— Огурчиков нет? — спросил, закусывая опятами.

— Нет, — ответил Андрей Петрович, рассматривая соперника: «и что она в нем нашла?», — не выращиваем.

Он пригубил четверть рюмки, заел опенком, продолжил:

— Петрушку, хочешь сорву? Говорят, для поддержания мужской силы помогает.

— Не надо, тебе нужнее, — ответил Сергей Иванович.

Андрей Петрович смотрел на запьяневшего Сергея Ивановича, словно на впервые увиденного бывшего мужа бывшей жены и думал, что не хочется его провожать, и общаться не хочется, и друзьями они не были, а соперниками, любившими одну женщину, которая, считал Андрей Петрович двадцать лет любила только Андрея Петровича. Не верилось и не мог верить Андрей Петрович в обратное.

Сергей Иванович закурил, сказал:

— Молодец, не куришь. И не пьешь, — помолчал, продолжил, — и здоровеньким помрешь. А я вот…, — задумался пьяно навернувшейся слезой. — Нет, значит, нет.

— Пепельницу тебе подарить?

— Я в блюдце пепел стряхиваю.

— А будешь в жука. Круто, как нынче говорят молодые.

— Молодые…, они борзые. Товстоногова растоптали и перешагнули. Сорок лет отдал заводу, фирма, кому мешала, работали в его фирме пенсионеры заводские, копейки зарабатывали, что ж вы молодые у стариков последнее отбираете… Ничего не просили, станки простаивали, а мы загрузили…

— Ничего, Сережа, мы хорошую жизнь прожили. Бессмысленную, правда.

Андрей Петрович разлил водку, — На посошок, — он поднял рюмку, — не дотащу я тебя пьяного.

— Я сам дойду.

— Дойдем, — Андрей Петрович своей рюмкой коснулся стакана Сергея Ивановича, — дойдем. Он залпом допил водку из рюмки. Сергей Иванович хлебнул и поперхнулся.

— Видишь, не идет. Пошли. И жука забирай, дарю тебе. «Может курить бросишь», — сказал Андрей Петрович.

Сергей Иванович взял жука, поискал глазами, где высыпать окурки.

— По дороге высыплешь. Пошли.

Сергей Иванович с трудом привстал с кресла и покачнулся.

— Я жену позову. «Она за мной придет», — сказал, опираясь на стул Сергей Иванович, не решаясь сделать шаг. — Ты не ходи.

Андрей Петрович промолчал, приобнял Сергея Ивановича, помог спуститься с крыльца, усадил пьяно засыпающего друга-соперника на скамью под сосной, сказал оправдываясь:

— Закуску уберу, окно открыто, птицы растащат, кошки придут, убирать за ними…

Убирая закуску в холодильник, услыхал, как Сергей Иванович просил по телефону Тамару забрать его, и с надеждой, так не хотелось Андрею Петровичу идти провожать, спросил по завершению телефонного разговора:

— Придет?

— Куда она денется.

— Пойдем, участок тебе покажу.

— Нет, давай Катьке позвоним.

— Далась тебе Катька, бабка она старая, не помнит ничего. С кем жила, когда жила… Сам-то с одной только Катькой… — ожидая услыхать: «да не было у меня с ней ничего», а услышал:

— Нет, конечно, и другие были.

— Проехали, — ответил Андрей Петрович, — готовься, Тамара придет, по ушам тебе даст, и мне за то, что тебя напоил. Жука не забудь. Подарок мой.

— Не забуду, — с пьяной агрессий ответил Сергей Иванович.

Тамару привез на автомобиле сын соседа по даче.

— Нажрался, — ступив на участок, обратилась Тамара к сиротливо сжавшемуся на скамейке, покаянному мужу, — и что у тебя за дрянь в руках.

— Пепельница, — ответил Андрей Петрович, — сувенир из Италии, дочь привезла. Подарок.

Тамара не ответила, хозяйственно вышагивая по бетонной дорожке к веранде дома. Она обернулась в сторону водителя:

— Паша, подождешь? Участок посмотрю, — удержала мужа в попытке приподняться: — Да сиди уж, сами посмотрим с Андрюшей.

Обошли дом, у заросших сорняком грядок, остановились.

— Участок не плохой, а не следишь.

— А мне и не надо, сосны, березы, орешник у забора, птицы поют…

— А Надежда? перебила Тамар.

— Что Надежда? Болеет Надежда.

— Довел бабу своими похождениями.

— Да уж какие похождения сейчас.

— Сейчас может и нет, а прежде… Цветы… — наклонилась над цветком, пробивающимся через сорняки, — пересадил бы, жалко цветы. Выпрямилась с усилием, продолжила, — старая стала, спину не разогнуть, суставы опять же. А участок у тебя хороший, — по-хозяйски, оглядела участок. — Надежда не ездит?

— Редко. Дочь звонила, по скорой опять забрали в реанимацию, аритмия, мерцательная.

— Довел, довел бабу, — оглядела Андрея Петровича. — Похудел. Давно тебя не видела, Андрюша, постарел, — задумалась, озирая участок, подошла к забору, обернулась, — новый поставил?

— Да уж четыре года.

— Мой чудной стал. Баб своих прежних вспоминает. Мне рассказывает.

Она склонилась над заросшей грядкой, обернулась в сторону Андрея Петровича:

— Чеснок?

— Не помню.

— Чудной. Чудной стал. Можно подумать, что мы не знали. Все мы знали. Что вспоминать? Да мне и рассказывать.

— Не молодеем, — ответил Андрей Петрович.

— Ты бы к нам зашел, Андрюша. Соседи почти.

— Зайду.

— Андрей не пишет? — спросила Тамара.

— С чего это он мне писать будет.

Тамара вскинула голову, долгим пристальным взглядом посмотрела на Андрея Петровича, сказала горестно:

— Дураки вы. Какие ж вы дураки, мужики.

Она помолчала, добавила:

— И трусы.

— В Таиланде они с Жанной. — ответил Андрей Петрович.

— Художники, мать их…, — выругалась Тамара, — сделали ребенка и на мать бросили.

Андрей Петрович сочувственно вздохнул.

— А ты — то, — махнула рукой в сторону Андрея Петровича, — все спрятаться норовишь, — повернулась к мужу, — собирайся, плейбой.

Сергей Иванович кулем повис на Тамаре. Она сделала попытку сбросить Сергея Ивановича с плеча, едва удержала падающего, попросила водителя:

— Паша, помоги его в машину загрузить.

Водитель затолкал Сергея Ивановича на заднее сидение машины. Андрей Петрович и Тамара наблюдали за действиями водителя, солидарно молчали. Тамара прервала молчание:

— Одна Катька. Спасибо Надежда иногда заглядывает, с малым посидит, Катька хоть малость передохнет.

Она взглянула на Андрея Петровича, сказала:

— Будто не знал.

Андрей Петрович не ответил, проводил Тамару до калитки, у калитки поцеловалась, Андрей Петрович заглянул в окно автомобиля. Сергей Иванович спал.

— Заходи, — сказала Тамара, усаживаясь на переднее сидение автомобиля. — Вместе заходите с Надеждой.

— Хорошо.

В открытое окно с переднего сидения автомобиля выглянула Тамара, — Эх, Андрюша…, не договорила, Андрей Петрович отвернулся, будто не слышал, машина отъехала. Он закрыл калитку, походил по опустелому дому, развеял одиночество работой: цветок из окружения сорняков на брошенной грядке пересадил к веранде в небольшой, единственно ухоженный на участке кусок земли, палисадник. Вернулся в дом, прилег, но спать рано, телевизор смотреть не хотелось, думалось, и он позвонил дочери:

— Как мама?

— Все еще в реанимации. Завтра, если все в порядке, переведут в общую.

— Приеду я. Завтра зайдем к маме.

— С чего такая забота? — ответила дочь.

— Я своим ключом дверь открою, на секретку не закрывай, — сказал отец.

— Приезжай. Я у себя ночую. Квартира свободна. Только учти, переведут ее из реанимации после обеда.

Андрей Петрович запер калитку и, не пройдя по дороге садового товарищества в направлении к остановке электропоездов железной дороги и пяти метров, увидал пепельницу перевернутого жука лапками вверх на обочине дороги, остановился, подумал, «права Тамара, во всем права», наклонился, поднял изделие, повертел в руках, упала спинка, из пепельницы выпал окурок, Андрей Петрович потряс пепельницу вытрясая пепел, закрыл крышку, огляделся, куда выбросить непринятый подарок, закинул спинку жука, вернулся к калитке, подсунул пепельницу в щель между забором на свой участок и торопливо, опаздывающим шагом потрусил к открытой площадке железной дороги, где делали остановку электрички.