Как просто. Книга стихов
Вячеслав Кислицын родился в Свердловске (сегодня это Екатеринбург), где и проживает по сегодняшний день.Первое стихотворение написано в 1979 году. Первая публикация в газете «Свердловский строитель» состоялась в 1981 году.В период с 1981 по 1992 год печатался в газетах «Свердловский строитель», «На смену», в журнале «Пастор Шлаг».Лауреат многочисленных международных и Российских фестивалей и премий.Член РОО «Союз писателей Крыма».
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Как просто. Книга стихов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
КАК-ТО ТАК
Как просто
Как просто — первым было слово
и всей материи основа
стояла во главе угла.
Яйцо над курицей смеялось,
рассвету солнце улыбалось,
жужжала над цветком пчела.
Как просто — ты сказала: — Здравствуй.
Вот я, бери меня и властвуй.
Мы можем жить и в шалаше,
но чтобы комнат было восемь,
давай у Бога их попросим,
рисуй его в карандаше.
Как просто — белый лист бумаги,
доспехи Бога — латы, краги
и сострадание в глазах.
Несутся дни, проходят годы,
меняя страны и народы
в лесах, в горах и во дворах.
Как просто — внуки ходят в гости,
к дождю скрипят в суставах кости,
призывней купола церквей.
На лето — сад, цветы на грядках,
оставлен город в стройплощадках,
но комнат в доме только две.
Как будто ни при чём
Олегу Ягодину
Для куртки с шапкой — личный номерок,
здесь всё берёт от вешалки начало,
программку в руки вместо опахала,
а лицедейство наше не порок.
Давай опять без паузы начнём
и не закончим до финала действо,
продолжит Ричард совершать злодейства,
а мы с тобой как будто ни при чём.
Ведь мы с тобой совсем «не при делах»,
но ждёт антракт неравнодушный зритель,
он здесь один — по праву, победитель,
а мы паяцы на его зубах.
Он перемелет тонкости игры
с тирамису под кофе с карамелью
и нарисует графику пастелью
там, где в постели сразу три сестры.
Так был ли мальчик, разве в этом суть?
Рояль в кустах молчит без пианиста:
где Летний сад открыт для интуриста,
там, где Крылов задумчивый чуть — чуть.
Ты идёшь босиком по дороге
Ты идёшь босиком по дороге,
На устах и в улыбке вопрос:
— Кто омоет уставшие ноги,
Что расскажет воскресший Христос?
А вопрос не допрос, но похоже,
Вышло время Марий Магдалин,
Не согреть им озноб твой на коже,
И не создан ещё аспирин.
Тайны вечере скрыты от взора,
И голгофа стоит без креста.
На дорогах до Рима дозоры.
И молитвы не тронут уста.
Впереди силуэт на осляти,
Горизонта размытый обрез,
Не по силам Афине Палладе
Щит подставить под манну с небес.
И ничто в этом мире не вечно
(Эпикур, Диоген и Сократ),
Доверял им всецело, беспечно,
Отстранённый от службы Пилат.
И закончил он жизнь на дороге…
Для него это был не секрет —
Если смерть замерла на пороге,
То тебя для неё как бы нет.
Внук в окно смотрел, как падал снег
Женьке
Мудрец Пилат был «добрый человек"*,
но больше смерти он боялся слова.
За ним был Рим, а в Риме вся основа,
основа Рима таяла, как снег.
А Этот знал — есть после жизни жизнь,
и что не раз ещё душе родиться,
чтобы в потомках словом повториться,
и впереди есть век себя постичь…
Он преломлял свой хлеб и пил вино,
Он знал, как больно в тело входят гвозди,
как гвозди с хрустом рвут в ладонях кости,
что это всё терпеть Ему дано.
А на дворе был двадцать первый век,
мы с сыном шли, друг в друге повторяясь,
светило солнце, в стеклах преломляясь,
и внук в окно смотрел, как падал снег.
* «Добрый человек» — М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Параллели
И вот она, вся от «Шанель»,
заходит в новенькой шинели
(шинель рифмуется с постель),
а ветер крутит параллели.
Шумят шторма у мыса Горн,
Бермудом треплет треугольник;
кино и немцы… есть попкорн,
есть белый снег — почти покойник.
От реагентов почернел
(дороги чёрные в России),
и чьи-то руки ищут мел
переписать судьбу мессии.
Успеть до крика петуха
отречься трижды, это ж надо!
По совокупности греха,
по совокупности расклада.
На веки. Присно. Даждь нам днесь
один серебреник на сдачу,
Шанель. Кресты. Благая весть.
И за свечой святые плачут…
Знать бы только
Чьё-то «счастье не за горами»*,
Но не в реках Уральских гор.
Мы крутили свой глобус сами,
Помню, пили тогда «Кагор».
А «географ» кричал: — Амбарчик!
(То ли бухта, то ли село?).
Он твердил: — Там заветный ларчик!
Там в другие миры окно!
«Математик» рубил глаголом
И считал корабельных крыс,
А «историка» клял монголом,
Разделимостью биссектрис.
Параллельность была в границах
И директорский жгла каблук.
Не менялись поэты в лицах,
«Англичанку» любил «физрук».
Всё обычно и по программе,
Под устойчивый политес:
Всё сводилось к банальной драме,
И в поэта стрелял Дантес…
Моет камень привычно Мойка,
Ищет счастье народ с утра,
Счастье есть, там его — хоть сколько,
Знать бы только, где та гора…
* «Счастье не за горами» — арт объект на набережной реки Кама в городе Пермь
Зима, твои руки белые
Ах, зима, твои руки белые
Мне за шиворот сыплют снег,
Губы алые, заиндевелые,
И глаза под покровом век.
Я согрею тебя дыханием,
В душу вылью бокал вина,
Я горю этим диким желанием…
Разве это моя вина?
Я к тебе прибегал по снегу,
Чтобы губы твои целовать,
Но в сугроб ты меня: с разбегу,
А мечталось к тебе в кровать.
Ах, зима, страсть моя голодная,
Можно плакать и водку пить,
Для меня ты всегда холодная,
Я привык вас с весной делить.
Как-то так
А сегодня как-то так:
минус восемь за окошком,
дочка дочку родила;
куртку к новеньким сапожкам
в тон и цвет жене купил.
На Урал ползут морозы,
снег под утро заходил,
зацвели в горшочках розы.
И на веточке лимон
набирает вес и силу.
На душе звучит шансон,
напрягает дворник жилу:
выметает белый снег,
и вокруг растут сугробы,
чтоб ходить мог человек.
Да и просто — чтобы, чтобы…
Опять снега
Опять снега́, а ты грустишь.
Зачем, послушай?
Когда вокруг такая тишь
и ветры кружат.
В печи огонь, горят дрова,
стреляют сухо.
Мороз рисует кружева,
скрипит старуха —
берёза прямо за окном,
склонивши ветки,
(вы стеснены одним двором),
как две соседки,
где вам вдвоём встречать весну,
встречать рассветы,
смотреть ночами на луну,
на хвост кометы.
И, может, кто-то постучит
однажды в двери,
и скрип берёзы замолчит,
ему поверит…
Снежный человек
Вот и выпал снег.
Замёл дорожки.
Он пришёл сегодня, белый снег.
Я засунул в варежки ладошки,
Я сегодня снежный человек.
По двору слоняюсь, неприкаян,
Мне сегодня очень повезло:
Я тобой и ветром обнимаем,
Встану здесь морозам всем назло.
Вот стою, и мне себя не жалко,
От стыда пусть покраснеет нос,
На пути в снегу уселась галка,
Может, ворон? А к чему вопрос?
Орнитолог знает птиц по перьям,
Я не знаю птицу ни одну.
Снег идёт, ты смотришь с недоверьем,
Я же в сердце растопил весну.
Стал с утра я снежным человеком,
И к себе такому не привык,
Во дворе с тобой стою под снегом,
С бабой снежной нежный снеговик.
Теперь пойдём
И выпал снег… теперь пойдём
в нём оставлять следы и мысли.
А там, на кухне, — чай вдвоём,
и соль давно избитых истин,
вкус чабреца и вкус конфет
(а в них какао и орешки),
и над столом неяркий свет,
дымком подёрнуты пельмешки
на блюде ярко-голубом,
и простота во всём святая…
Следы оставим за окном,
где белый снег уже не тает.
Верить не перестану
«…это значит, что всё впереди,
но уже на другом берегу.»
Рюрик Ивнев
В дни молитвы души
верить не перестану,
не устану любить,
не устану дышать.
А когда от себя
в этой жизни отстану,
я с маршрута сойду,
чтобы снова начать
на другом берегу…
Буду ждать нашей встречи,
на другом берегу
свой костёр разожгу.
Пусть горит мой костер,
согревая твой вечер
на другом берегу,
на другом берегу…
Пусть плывёт млечный путь
и качаются звёзды
и срываются прямо
в ладони к тебе.
И пускай за окном
что-то шепчут берёзы —
это ветер и я
пробегаем в листве.
Слепит сегодня солнце между строк
Слепи́т сегодня солнце между строк,
и день в картинке запредельно ярок.
Пакетик чайный сильно занемог:
не пережил каких-то двух заварок.
И ты прилипла к телу моему,
такая суть живого, всех органик.
Вопросов нет: Зачем и почему
среди жары погиб во льдах «Титаник»?
В тот век, ушедший с дымом папирос,
где запах женщин с привкусом победы….
Волнует сердце солнце-абрикос,
и липнут к строчкам юные поэты.
Качнулись
Качнулись берёзы, качнулись осины,
и небо качнулось бездонностью сине.
Качнулись твои голубые глаза,
на горке за лесом качнулась гроза.
Качнулись дороги, ж.д. переезды,
в удушливом городе двери в подъезды.
В бетоне и камне качнулась река,
качнулся носок моего башмака.
Качнулся трамвай, за желаньем умчался
и, стоя в «депо», сам себе удивлялся —
он пулей носился, но не было пуль…
так просто, на август качнулся июль.
Екатеринбургский шансон
На Исети не тонут подлодки,
у Исети другой антураж.
Мы с тобой на прогулочной лодке
в городской заплываем мираж.
Где потухло вселенское око
и разрушена башня-маяк,
там Бажову теперь одиноко,
грустный Мамин стоит Сибиряк.
Но раскинулась лента проспекта,
и над ней не подвешен «кирпич»,
от объекта ведут до субъекта
Жуков, Свердло́в, Попов и Ильич.
В тупике Киров ходит уставший,
и Георгий торопит коня.
Отголоском религии павшей
сле́пит свет золотого огня.
Виден свет этот в каждом окошке.
Пусть шумит самый Главный Проспект,
мы с тобой постоим здесь немножко,
а коня к нам подгонит стратег.
И посмотрим на Ленина смело,
Бог не выдаст, спасёт от беды.
Кто-то сбоку хитро́ пишет мелом,
мелом нашей тревожной судьбы.
Исеть — река, на которой стоит Екатеринбург,
Вселенское око, башня-маяк — Екатеринбургская телебашня, разрушена в марте 2018 г.
Бажов П. П. — советский, уральский писатель, автор «Малахитовой шкатулки», бюст установлен
на «Плотинке» городского пруда, рядом с бюстом Д. Н. Мамина-Сибиряка.
Д. Н. Мамин-Сибиряк — русский, уральский писатель, автор романов «Приваловские миллионы»,
«Золото» и др.
Жуков Г. К. — «Маршал Победы» — памятник установлен на «Главном Проспекте»,
Свердлов Я. М. — председатель Всероссийского ЦИК, памятник установлен на «Главном Проспекте», напротив «Театра Оперы и Балета».
Попов А. С. — изобретатель радио, памятник установлен на «Главном Проспекте» рядом с «Главпочтамтом».
Ильич — Ленин В. И. — памятник установлен на «Главном Проспекте» на «Площади им. 1905 г.».
Киров С. М. — первый секретарь Ленинградского обкома ВКП (б), памятник установлен на Площади Кирова, в которую упирается «Главный Проспект» Екатеринбурга с восточной стороны города.
Свет золотого огня — памятник «Вечный огонь», расположен на площади Коммунаров, в которую упирается «Главный Проспект» с западной стороны города.
Мел судьбы — так горожане называют памятник Ельцину Б. Н., первому Президенту России. Расположен на улице Ельцина Б.Н, где-то сбоку от «Главного Проспекта».
Давай соврём
Давай соврем друг другу честно,
И ты мне скажешь: — Не скучай,
И что уже корица в тесте,
И ты зовёшь меня на чай.
Отвечу я: — Дела, работа,
Горит огнём план «ГОЭЛРО"*,
Что там за пятницей суббота —
Доставлю свет в твое село.
Чай закипит не на конфорке,
И в люстре десять тысяч свеч,
И оживёт узор на шторке,
Тут важно губы не обжечь.
Раскричалось с утра вороньё
Раскричалось с утра вороньё
(До чего же противная птица).
Ворон мудрый? Всё это враньё!
Почему в эту рань мне не спится?
За окошком машины шумят.
Кто их гонит, куда, спозаранку?
И трамваи по рельсам гремят —
Крутит утро привычно шарманку.
Тело чувствует лёгкую дрожь,
Летом редко приходят ознобы,
Душ горячий, меня уничтожь
И согрей от нечаянной злобы.
Утром нас разделили слова.
Птицы гнут тополиные кроны,
Как с похмелья болит голова,
Там не во́роны, просто воро́ны.
Я поездил по свету немало
Я поездил по свету немало,
Отдыхал от навязчивых грёз,
Но всегда возвращался усталый
В тихий край белоствольных берёз.
Ветер пел изумрудной листвою.
Малахитовый шёпот травы
Опьянял каждый раз с головою,
Только не было той головы.
И несло без особой причины
В раскалённый бетон городов,
Где так рано седеют мужчины
От ненужных забот и трудов.
Сердце болью всегда вспоминает:
В ярком солнце прозрачного дня,
Легкий ветер верхушки качает,
Рощи манят обратно меня.
А в полях ковыли колосятся,
В белых рощах поют соловьи,
Сказки леса под утро мне снятся,
В муравейниках спят муравьи.
Стрекочет кузнечик
Стрекочет кузнечик, в траве у кювета
петляет дорога. Кончается лето.
Листочком в гербарий ложится строка
расплющенной лужей из-под каблука,
упавшей бесследно росою с травинки
и капнувшей в сердце холодной дождинкой,
по кругу ползущей орбитой земли,
где все горизонты всё так же вдали.
И снова не спится с тобой до рассвета.
Туманна дорога. Кончается лето.
На душе скребутся кошки
В мозгах мышиная возня,
А на душе скребутся кошки,
Я к вам спешу, мои друзья,
Зажгите свет в своих окошках.
Давайте будем пить вино,
Хотите, можем выпить водки,
Рассмотрим у бокалов дно,
Рванём шансоном наши глотки.
Текут привычно мимо дни,
А было: вражеские танки.
И зажигали нам огни
Между боями маркитантки.
В любви купались и в крови,
Освобождая побережье,
Чтоб пели наши соловьи
И долетали в зарубежье.
Теряли мы своих друзей,
Когда отвагой козыряли,
Матрасы шили из гвоздей,
И нас самих друзья теряли,
Когда входили без ума
В любовный хитрый треугольник,
Любовь, и Вера, и сама
Надежда — славный наш полковник.
Давайте водку пить, друзья,
За те пустые полустанки,
Неблагородные князья,
В снегах застряли наши танки.
Разговор
— Привет!
— Привет! Ну, как дела?
— Да, всё течёт в привычном русле,
вокруг одни полутона́,
по вечерам бывает пусто.
— Ты всё одна?
— Не видишь сам?
Всё, как в учебнике с задачкой…
Зайди в аккаунт «Инстаграм»,
увидишь дамочку с собачкой.
Сменила только цвет волос,
но узнаваема, как прежде.
По выходным ходьба и кросс,
во всём спортивный стиль в одежде.
А также — дача, огород.
Зачем одной всё это нужно?
К свободе личных несвобод
уже привычно равнодушна.
— Как дети?
— Семьями живут.
Вернее так, живут не в браке.
Два раза в месяц забегут —
цветочки, торт (глаза на влаге).
А в отпуск посетила Крым,
ещё не разбирала фото —
есть дело к этим выходным,
и отдохну от огорода.
Ну, извини,
пора,
бегу.
Второй этаж, двадцать шестая —
когда нечаянно умру,
ты заходи на рюмку чая.
Ты посмотри
Вике
Ты посмотри, какой арбуз!
Нам привезли с попутным грузом,
пролив достался Лаперузам,
нам — ягод драгоценный груз.
Чтоб нежно сплёвывать зерно,
его хлебать не нужен лапоть,
а мякоть будет сладко капать,
и рано ставить на «зеро».
А осень золотом дворов
тебя встречать готово утром
привычным городским маршрутом.
Сентябрь уже без комаров
шуршится ветром в фонарях.
А там, зима не за горами,
Сибирь с горячими ключами,
и ты опять при козырях.
Мы будем дальше жить с грехами,
отмолим их в монастырях!
Ты ветер
Прозрачен сентябрь под открывшимся небом
дождинками в лужах, амбарами с хлебом.
И тяжесть застрявшей в умах чепухи
на белый листочек диктует стихи.
По трепетной строчке, а больше не надо,
я слышу шаги твои в такт листопада,
и ветер уносит их медью из труб,
касаясь до крови надкусанных губ.
Ты — ветер.
Ты — осень.
ты — шорох в деревьях.
где в давности лет затерялись кочевья,
куда с миражами ушли племена…
Ты — Осень…
Я помню твои имена.
Когда святые маршируют
When the Saints Go Marching In
Когда святые маршируют
и со свечи течёт слеза,
я на коленях не блефую,
глаза вонзая в образа.
И нет искусственности в коже,
и в сердце нет дубленых кож.
Совсем без кожи быть дороже
на ложе всех масонских лож,
где в нас вонзаются иголки —
и махаоном под стекло,
где от пронзённых пухнут полки,
где мы летим крыло в крыло…
Летим уже неодолимо
в
пространством сжатые углы.
Куда, зачем? И снова мимо —
на глубину своей иглы.
А всё святые маршируют…
По умолчанию
«По умолчанию» живём
вдвоём с тобой в большой квартире,
с утра свой кофе рыжий пьём
и ловим новости в эфире.
А просыпаемся с трудом,
глотнув привычную зевоту,
в своём пространстве мировом,
отбив у жизни нашу квоту.
И не копаясь в падежах
(а что ещё для счастья нужно?),
пересекаемся в мирах,
где всё движение окружно.
В пересечениях орбит,
детей и внуков собирая,
«по умолчанию» пошит
наш мир, где в строчке запятая.
Я промолчу
Я промолчу, устану рифмовать
все те слова, которые в кровать.
Давно забыли люди и народы
к душе и телу в эпикризе коды…
Лежать бы камнем поперёк воды,
но руки мёрзнут холодом зимы,
а сердце шепчет, что оно свободно,
и кровь бежит, но тело инородно.
Уже опасно дуть на молоко,
вода не кровь, она течёт легко,
и за спиной сплошные пустыри,
я их сегодня видел изнутри.
Я их сегодня видел изнутри,
и там следы,
следы
твои…
мои…
Соловей всё свистел на закат
Воробей прочирикал: — Чирик.
Ворона ответила: — Кар.
Раскачали они материк,
камнем с неба упал Икар.
Он упал, чтобы снова взлететь,
чтобы крылья свои обжечь.
Это скучно — ходить по земле,
но скучней в неё просто лечь.
Соловей всё свистел на закат,
разгоняя мою хандру,
эх, не жил я деньгами богат,
а он взял и умер к утру.
Мы идём
Мы идём неизменно к точке,
где Харон и его переправа,
вдоль тропы рвём свои цветочки
те, что слева, и те, что справа.
Мы идём по тропе и видим,
кто лишь тьму, кто — свечи свеченье,
по костям чужим, перемытым,
бьём друг в друга на пораженье.
И не все ещё песни спеты,
но слова в них теряют смыслы.
То зима на плечах, то лето,
крест твой или, так, коромысло.
Из ведра бы воды напиться
и на вё́дро увидеть солнце,
но опять на закат не спится,
и душа там, где тонко, рвётся.
Половина души на север,
а другая, конечно, к югу,
но истёрлись следы кочевий,
ходим, ходим опять по кругу.
Словно стрелки по циферблату,
где потрескался лак паркетный,
там, где всадник взимает плату,
а под ним-то коняка бледный.
Аз, буки, веди
Аз, буки, веди — веды.
Хочешь, глаголь добро.
Где эти все победы?
Что там стучит в ребро?
Мне не понять санскрита.
Где ж эти знанья взять?
Бабка сидит. Корыто
треснуло всё на — Ять.
Невод заброшен в море,
рыбки не виден след,
в библии или в торе
ищет ответы дед.
Мысли текут к созвездьям,
ловит волну баркас.
В телеэфире «Вести»,
море волнуется раз…
Finita la…?
Finita la…?
Снимаю шляпу,
хоть это мне и не к лицу,
и рано топать по этапу
туда, к небесному Отцу.
И от себя сбежать не просто,
ведь кот Баюн — бойцовский кот,
кому Байкал, кому лишь остров,
где в камышах прогнивший плот.
У звёзд чужих за Ойкуменой,
в краю не ловленных мышей,
все постоянства переменны
количеством на шкуре вшей.
Низкобюджетно чистит ластик
и режет вены, как хирург —
так одевают тело в пластик,
скрывая внутренность фигур.
Сплетая жизнь в венок сонетов —
ромашки, кашки — клевера,
в одни вопросы без ответов,
а мы уходим со двора…
Finita la…?
Платье из ситца
Вот и лето,
и платье из ситца,
и уже не уральский загар.
С очевидностью всей очевидца
отражает тебя тротуар.
Город смотрит в тебя, как в обнову,
словно вылез вчера из трущоб,
главной улицей гнётся в подкову,
в небе тучку скребёт небоскрёб.
И глазеют, глазеют,
глазею
в блеске стёкол витрин, фонарей,
и от крепкого кофе хмелею,
с «Капучино» за двести рублей:
Ты идёшь, бело-русое лето…
И в кафе заплываешь одна.
Эх, смотреть бы в тебя до рассвета…
Но… ждут внуки, дела и жена.
Станцуем танец на углях
Станцуем танец на угля́х!
Такие танцы нынче в моде?
Костёр разложим в огороде,
стихи напишем на полях.
Июльским тезисом легко
мы грёзы все свои разрушим,
углём расковыряем души,
пошлём всё к чёрту, далеко.
Танцуй, танцуй… огонь внутри
ступни не обжигает пеплом,
его от нас уносит ветром,
и лето сушит сухари.
Я знаю, в лютом декабре,
где неизбежные морозы,
где не удобные вопросы,
где даже полдень на заре,
мы вспомним танцы на угля́х…
Как с трав росой звенело утро,
пищал комар слегка занудно,
а пепел превратился в прах…
Станцуем танец на угля́х?
Ступни запутались в песках
Ступни запутались в песках,
а в Гюльчатай товарищ Сухов.
Стоял Петруха на часах,
в бездонном небе зрело ухо,
ловило шорохи земли…
А звёзды уплывали в дюны,
ползли в пустыне корабли,
нам снились сны, мы были ю́ны.
Горел обугленный песок,
мы разожгли его телами.
И делом тонок был Восток,
грозил пески укрыть снегами.
Но подгонял коня Саид,
а ты с тех пор была раздета,
в страну далёких пирамид
ушёл по дюнам след Джавдета.
Но звёзды там, где Самарканд,
Хромой Тимур, и шок, и трепет,
сожжён песок, ушёл десант,
а мы с тобой — зола и пепел.
Кайнозойская эра
Ну, привет, дорогая, я здесь,
словно чёрт из своей табакерки.
Снова дождик стучится об жесть
и до пятниц промокли четве́рги.
Я сошёл на знакомый перрон
в южный город приморского кроя,
и уже растворился вагон
динозавровый из Мезозоя.
Стёрлись Юра*, Карбон* и Триас*
и метут мне на лысину мелом*,
Кайнозой у нас здесь и сейчас,
солнце хочется чувствовать телом.
Только льют проливные дожди
и табак намокает вирджинский,
в «Роза Хутор» засели вожди,
и ржавеет без солнца Дзержинский.
Я оставлю в асфальте следы,
их без мыла дождями отмоет,
эти улицы будут чисты,
динозавры все там, в Мезозое.
Два шага до этногенеза
Тополя не мёрзнут на ветру́,
отпуская шёпот свой по ве́тру.
Я его в охапку соберу…
воробьи и в дождь сидят на ветках.
И сорока подлетает к ним,
видно, вести принесла из леса,
что в лесу процесс необратим,
там два шага до этногенеза.
Дождь идёт, пернатые трещат,
разговор, видать, идёт нескучный.
в телефоне мой забанен чат,
разговор оборван ненаучный.
Потерялись слово и язык,
непривычно говорить по-птичьи.
В многоточьях хитрых закавык
не заметны облик и обличье.
Я не тополь, мёрзну под дождём
и не вписан птицами в сценарий,
пусть щебечут — я здесь не причём,
и совсем к ним не пассионарен.
Осенний иронический
Вот уже и золото разъедает ржа,
я стою на холоде, под дождём дрожа,
одинокий тополь — во главе проблем,
а в глубокой шахте дремлет «Тополь М».
Спряталась кукушка в ходики-часы,
в снежные ландшафты средней полосы.
Не спешит из часиков мне сказать: — Ку-ку,
царствует сегодня, лёжа на боку.
Иней серебрится на моём авто,
в стойле жеребится серый конь в пальто,
под луною снежно льётся через край
озеро надежды. Это ли не рай?
26.10.2018
Хоть утро выглядит тревожно
Я улыбнусь себе в усы,
хоть утро выглядит тревожно,
подзаведу свои часы —
мне это по утрам несложно.
С кровати вытолкну себя,
тебя дыханьем обогрею,
все звуки поползут, скребя
водой в каналах батарейных.
Забуду Тору и Талмуд,
Коран и Библию-Христову.
Зима. Замёрз под снегом пруд…
Зачем замёрз? Да просто к слову…
Не к ночи снег. Помя́нут сон.
А что там было? Небылицы.
На снег нам снятся испокон
покойников родные лица.
Они живут, живут они,
живут — и смерти не боятся,
пока у звёзд горят огни,
пока они под утро снятся
08.11.2018
Шуршит одеяло бамбуком
А звёзды, холодные звёзды
горят, как дешёвые стразы:
кометы летят, белохвосты,
бросая на нас свои сглазы.
А ты углубилась в подушку,
и спряталась под одеяло,
и хочешь шепнуть мне на ушко,
что осень тебя напугала,
Что ветер стучит по карнизу
и сердце теряет отвагу,
что эра ушла коммунизма…
Подвинься — я рядом прилягу.
Не бойся, к луне убегает
пятнистая рыжая кошка,
луна облаками моргает
и тени бросает в окошко.
Шуршит одеяло бамбуком.
Откуда бамбук на Урале?
Ты слышишь — не слышно ни звука?
Мы страхи твои распугали.
Снег и Карлсон вернулись
Снег и Карлсон вернулись,
плюшки съела Фрекен Бок,
ты, прощаясь, оглянулась,
и клубочком колобок
покатился по дорожке,
проложив себе лыжню,
белой пылью сели мошки
на деревья в стиле ню.
И по первому сугробу
ходит, бродит Винни Пух,
ловит ртом в свою утробу
этих лёгких белых мух.
Ты бросаешься снежками
и стихами наизусть,
лето где-то на Майами
заблудилось,
ну и пусть.
Весеннее аптечное
Солнце брызжет тёплыми лучами.
Серый, серый прошлогодний снег
под твоими тает каблуками
в переулке там, где шесть аптек.
Ты идёшь навстречу мне, родная,
а походка — прямо от бедра:
точка, точка, плюсик, запятая,
крестик, нолик — глупая игра.
И летит в меня весенний ветер,
чтоб тобою голову вскружить.
Шесть аптек? Зачем? Афиши светят —
предложил нам кто-то долго жить.
Ты подошла
Ты подошла, пахнула косметичкой,
Снёс череп напрочь дерзкий аромат,
Как будто кто-то в сердце чиркнул спичкой,
Но, к счастью, я уже сто лет женат.
Сто лет женат, столетье — это вечность,
Прожить столетье, в целом, не вопрос.
И, потеряв давно свою беспечность,
Я берегу свой любопытный нос.
Ты так юна и так свежа, как утро,
Прекрасной самой раннею порой,
А я испорчен древней «Кама-Сутрой» —
Наукой книжной, ставшею игрой.
Подумал так, а бес ребро щекочет,
И над душой навязчиво стоит,
И отпускать уже никак не хочет,
И пальцем струны в сердце шевелит.
Звучит аккорд, мои желанья юны,
Твоя симфония — уже во мне,
Как Паганини, рву от страсти струны,
Могу сыграть и на одной струне.
Мартовское, монашеское
Снять с тебя последнюю рубаху
и одеть последнюю свою?
Но рубаху Бог не дал монаху —
в черной рясе у икон стою.
У икон стою и что-то сто́ю,
пальцы в щёпоть, трепетность руки,
Николай Угодник надо мною,
я несу к нему свои грехи.
Хоть в душе молитвами безгрешен
и блюду монашеский стандарт,
но несет, несёт меня на стрежень
вольный ветер и весенний март…
От ноты «До», до ноты «Си»
От ноты «До» до ноты «Си» —
весь нотный стан, как стан девицы,
капель с карнизов голосит,
и эту песнь разносят птицы.
Кошачий март ревёт у крыш —
люблю я в марте песню эту,
под снегом мирно бродит мышЪ,
коты забыли про диету.
А я ловлю твой дерзкий взгляд
с такой туманной поволокой.
И ночью сон — все сны подряд,
твоей заполнены морокой.
Солнце светит
Солнце светит. На пригорке
у берёз, в тени ветвей,
в муравейнике, из норки
вылез рыжий муравей.
Улыбнулся миру рыже,
удивился, что весна,
что берёзка так бесстыже,
без листвы стоит стройна.
Верба почки приоткрыла
щекотать пытливый нос
(в нём всё знание и сила),
и воскрес Иисус Христос.
Идёт весна
Идёт весна, идёт весна.
Идёт весна со мной под ручку,
Гулять с ней будем дотемна
И прогуляем всю получку.
И прогуляем эту жизнь
И жировые накопленья.
Продлись, мгновение, продлись!
Ты стоишь этого, мгновенье.
Очарование твоё
Пускай идёт по жизни с нами,
В квартире с видом на житьё
Дурными не тревожит снами.
Сегодня просто не до снов,
Не время спать с весной под утро,
Когда совсем не нужно слов…
Без слов понятно всё как будто.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Как просто. Книга стихов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
