Глубокая выемка

Всеволод Шахов, 2023

Сталинская индустриализация. Первые пятилетки. Невыполнимые сроки и темпы. Сроки строительства и сроки заключения. Решительность в движении к цели у одних и потеря жизненных ориентиров у других. Симбиоз созидания и разрушения. Год 1933. Перед нами небольшой участок канала "Москва-Волга", длиной всего лишь около восьми километров, участок нитки канала между реками Клязьма и Химка, участок самой объёмной выборки грунта, участок, на котором многотысячная армия заключённых Дмитлага, названных каналоармейцами, пробивалась вглубь и вширь, участок официально названный тогда Глубокой выемкой.

Часть первая.

«Техника решает всё»

1

Свежие опилки образовали два холмика по разные стороны от берёзового полена, лежащего на козлах. Один холмик, освещаемый солнцем, находился ближе к Ковалёву и смотрелся ярким песчаным конусом, второй — в тени, ближе к Ивану, был не такой приветливый и смахивал на серую кучку пыли. Двуручная пила попеременно заходила на сторону то одного, то другого, высыпая из-под зубьев очередную порцию опилок. Ковалёву хотелось, чтобы его солнечная горка была выше и он, с усердием, подтягивал на себя рукоятку, стараясь углубляться. Иван, в свою очередь, будто принял условия игры, отдавал ровно, удерживая минимальный натяг металлического полотна. Ковалёв посмотрел на Ивана, хотел похвалить за хорошо разведённую пилу, но приглушенный крик от дальнего конца барака заставил остановить работу.

— Ну, что там ещё? — Ковалёв в этот раз медленно потянул пилу в свою сторону, — а-а, похоже, те двое, что топор просили.

— Да, те узбеки, — Иван отпустил рукоятку со своей стороны.

Метрах в ста, у недостроенного барака, на земле лежал человек, обхватив ступню. Другой размахивал руками и неразборчиво кричал, пытаясь обратить внимание.

— Подозреваю, что-то недоброе. Пойдём. — Ковалёв опустил пилу на землю.

Увидев кровь, ускорили шаг.

— Дай посмотрю, убери руку… да убери же! — не обращая внимания на скулящие звуки скорчившегося от боли парня, Ковалёв надавил на запястье его руки и оторвал от раны. Мать честная! Между мизинцем и безымянным пальцем проходила глубокая рубленая рана. — Ты же мизинец почти отрубил, — отпустил руку узбека. Тот, вскрикнув, снова схватился за ступню,

— Ванька, беги за верёвкой, — Ковалёв безалаберно наступил на подол цветастого полосатого халата молодого узбека, рванул, оторвал лоскут, сложил в несколько слоёв и обернул ступню, — Держи крепче. Теперь в изодранном халате ходить будешь, если не помрёшь. Нахрена ты себя посёк? Узбек молчал.

Ковалёв мысленно прокручивал ситуацию. Нашим топором рубанул. Ему сразу не понравилось, что эти двое притащили сюда лопаты и попросили топор. Просил тот, который сейчас справлялся с болью. Второй, намного старше, очень на монгола похож. Если они и родственники, то не близкие. Кто же их научил или сами быстро смекают? как духу хватает… так топором тяпнуть.

Иван, замешкавшись, начал туго обматывать веревкой ногу, чуть выше щиколотки.

— Ты чего делаешь? не фонтан же бьет, хочешь ему гангрену устроить? Слегка тряпку к ступне примотай и всё, — Ковалёв перекинул свободный конец на ступню. Иван пытался оборачивать, но подвывания и проступающая кровь действовали на него парализующе.

— Ну, чего так слабенько намотал… сползёт же… дай сюда, — Ковалёв уверенно сделал семь оборотов и завязал узел. Оставшийся моток веревки не стал отрезать — ещё понадобится, и всучил в руки второму узбеку, — Держи, неси, — и уже спокойнее, — Ванька, придется тащить его до фельдшера, ты помоложе, давай. Иван завел руку страдальца себе на шею, со стороны рассечённой ноги. Второй узбек подстраховал с другой стороны.

Ковалёв шёл сзади этой троицы. Не зря они выбрали это место. Избушка фельдшера рядом… топор есть… ребята мы еще крепкие, дотащить поможем. Второго на всякий случай, то ли как свидетеля, то ли помочь, если что… Недавний этап с Туркестана… соображают, хоть и басмачи… Зачем их сюда навезли под зиму? половина без обувки… с лаптями здесь и то беда. Еще на земляные работы поставили, нормы не выполняют, пайка усеченная… дохнут, как мухи.

Перед ступеньками наспех собранной избы — часть из брёвен, часть из неряшливо сколоченных щитов — остановились. Ковалёв шагнул на крыльцо, дёрнул на себя дверь, вошёл.

— Эй, Никитишна, ты на месте? — через мгновение Ковалёв узрел её в дальнем углу комнаты.

— О, Александр Павлович, я всегда на месте, — Никитишна поднялась из-за письменного стола и подошла, — что случилось?

Их знакомство состоялось месяца три назад, когда Ковалёв, как сотрудник культурно-воспитательного отдела, проводил очередную плановую агитационную работу. Ещё тогда, он удивился, как она управляется без левой руки. И сейчас поймал себя на мысли, что уставился на закатанный по самое плечо рукав белого халата.

Никитишна спокойно перевела взгляд на появившихся в дверях троих человек и сказала:"Понятно, вон туда давайте…"Широкий деревянный стол в центре комнаты — на нём проводились операции, на нём же можно было и улечься заночевать, при необходимости. Единственная тусклая лампочка без абажура нелепо свисала над ним на тонком проводе.

Ковалёв развязал верёвку и открыл рану. Никитишна прокомментировала:"Рана свежая… струпы не образовались… срезать ткани не надо… делов-то…"Повернувшись в сторону соседней комнаты, откуда доносился звон металлических предметов, крикнула:"Анька, готовь инструменты, шить будем". Девушка, лет двадцати, выскочила из-за двери, подбежала к высокому железному ящику, стоявшему на полу, достала всё необходимое, зажгла спиртовку и прокалила скальпель, пинцет и иглу.

Никитишна подняла из-под стола литровую бутыль со спиртом и отмерила грамм пятьдесят в мензурку. Тонкой струйкой влила содержимое в стакан, на четверть наполненный водой. Не долго думая, достала из металлической коробки кусочек бинта, смочила и единственной рукой провела им по кровавым краям. Посмотрела на дрожащие ресницы полуприкрытых глаз узбека и заставила его сделать несколько глотков из стакана.

— Александр Павлович, придави ему ноги, а ты, — обратилась к Ивану, — держи здесь…

Двумя пальцами стянула мягкие места между пальцами ноги, которые должен держать Иван.

— Ну-ну, парень, ты-то чего бледнеешь? — Никитишна пару раз встряхнула Ивана за плечо, сунула ему в руки стакан с разведённым спиртом и приказала пить. Тот допил, поморщился и покорно свёл рассечённые части ступни, стараясь не смотреть на рану.

— Товарищ врач, а мне почему спирт не предлагаете? — Ковалёв широко, заискивающе улыбаясь, посмотрел на Никитишну.

— У тебя не такая важная обязанность, — Никитишна отодвинула бутыль со спиртом подальше от Ковалёва. Её расширяющиеся зрачки, наливаясь, как спелая чёрная олива, заполняли коричневую радужку. — И, вообще, культурно-воспитательный работник, вы и без меня выпивку легко находите, — не поворачивая головы, крикнула, — Анька, нить заправила? Давай! — взяла иглу, — даже зажимов здесь нет, не то что морфия, всё наживую делаю: зубы дёргаю, ноги-руки отпиливаю… кому-то вот везёт — куски соединяю… — Никитишна бормотала и орудовала, то иглой, то пинцетом, не обращая внимания на стоны узбека. Иван отрешённо следовал её указаниям, переставляя пальцы вдоль раны, стараясь лишний раз не смотреть на ступню.

— Ну, вроде всё, зашили… ну, что ж, все свободны… этот пусть полежит пару часов. Анька, повязку наложи, — Никитишна повернулась к Ковалёву и уже вполголоса сказала, — подожди меня на крылечке, на пару слов.

–…Потряхивает? — Ковалёв тонкой струйкой лил воду на подрагивающие руки Ивана, смывая кровь, — не часто человеческую плоть приходится ощущать.

— Да уж, не-при-ят-но, — Иван смущённо растягивал слова. Набрал в ладони воды, умылся, — Ладно, надо к работе возвращаться.

— Давай, я сейчас, подойду.

Второй узбек уселся прямо на ступеньки крыльца и, обхватив руками голову, запричитал. Ковалёв отошёл к берёзе и закурил. Минут через пять вышла Никитишна, передала ему забытый на столе моток верёвки. Вынула из кармана кисет с табаком, но Ковалёв галантно протянул коробку папирос с изображением цыганки. Отточенным движением стукнул пальцем по дну коробки, так, чтобы из надорванного уголка высунулась на пару сантиметров одна папироса — мол, угощайся. Никитишна вытянула папиросу, сплюснула конец трубочки, вальяжно вставила между зубов и потянулась к Ковалёву за огоньком.

— Саша, откуда саморуба притащил? — выдохнула густой дым.

— Да вот, с Ванькой, у клуба дрова готовили… пару полен распустить собрались — к зиме щели заделать… Подходят двое, один на топор тычет, второй несколько черенков для лопат держит. По-русски не говорят, руками машут — изображают. Ну, Ванька — добрая душа, и кивнул, мол, берите… Отошли они в сторону, мы — за работу, они — стругать, потом слышим — крики.

— Хорошо, что только один рубанулся. Правда второй плохо выглядит, почти старик, и так, похоже, здесь не жилец. Скорее всего, третий отдел заинтересуется, вчера новый уполномоченный приходил знакомиться. Парня твоего мурыжить будут, если его топор, как бы в пособничестве не обвинили. За последнюю неделю три случая — кто лопатой ногой секанул, кто молотком пальцы разбил… в общем, конечности бьют…

— Как они на это решаются-то?

— Ну, если доказать, что производственная травма, то месяца на два можно передышку получить без ограничения питания, а потом и на слабосилку перевестись.

— Это я знаю. Не пойму только, как они, по-человечески, на это решаются? — Ковалёв поёжился и передёрнул плечами, представив нависающий топор над своей голой ступнёй.

— От безысходности и не на такое решишься, — Никитишна забычковала папиросу о ствол берёзы.

2

От громогласно ухнувшего"Приехали!"он вздрогнул, быстро посмотрел по сторонам, подхватил потрёпанный коричневый портфель, лежащий рядом, поправил торчащий оттуда рулон плотной бумаги, с торца обернутый газетой, сунул вознице денег, отрывисто произнёс"Спасибо!"и поспешно соскочил с телеги.

Крутой поворот грунтовой дороги, почти под прямым углом, разделил десяток сумбурно стоящих крестьянских изб от выверенного ряда из четырёх двухэтажных добротных деревянных домов. Около входа в один из них висела яркая красная табличка"Администрация 3-го участка". Туда он и направился, попутно отмечая для себя, что чуть в стороне, справа, стояло неказистое строение с ажурной вывеской"Магазин", а в глубине, — за стройными тополями, — длинные бараки, отделённые от домов вольнонаёмных двойным кольцом колючей проволоки.

Он сразу сориентировался: из настежь открытой двери одной из комнат на первом этаже валил табачный дым такой плотности, что не позволял, даже переступив порог, разглядеть всех собравшихся. Тем не менее, ему удалось обнаружить и занять свободный стул около длинного неокрашенного стола. Он опустил к ногам портфель, снял кепку, обнажив полностью лишённую волос голову, и услышал шушуканье, доносящееся от дальних углов."Будасси приехал…"Тогда он слегка кивнул в сторону того, кто его узнал и стал смотреть на напористо говорившего человека в выцветшей фуражке с красной звездой.

Да, Афанасьев за два года внешне не изменился: глубоко посаженные глаза под нависающими тёмными бровями и всё тот же прямой твёрдый взгляд. Будасси, ещё на Беломорстрое, замечал, как Афанасьев, из живого паренька с чистыми идеалами, постепенно превращался в матёрого управленца, действующего лозунгами системы: “Выполнить задачу к сроку любой ценой… Темпы, темпы…” Но всё же мальчишеская безалаберность не покинула его — речь явно не была заранее подготовленной. На лету нелепо сформированные предложения, из-за нехватки словарного запаса, иногда заканчивались словесным тупиком и приходилось выкручиваться неизощрёнными матерными выражениями. Будасси, в целом, изучил чекистов, их методы работы, цели и задачи и, в общем-то, подстроился различать людей, с кем можно иметь дело, а кого лучше избегать. Афанасьев был из тех, кому Будасси доверял.

Будасси перевёл взгляд на стол. Газетный листок с знакомым названием: “Перековка” от 20 сентября 1933 года. Оригинально нарисованное, в виде ручного молота, крыло буквы"к"наносило сокрушительный удар по букве"о", да так, что соседние буквы трепетали. Художник показал это через брызжущие искры, высекаемые молотом и скукоженные формы остальных букв. Сколько раз Будасси видел этот художественный замысел и, всякий раз, подспудно ухмылялся, что надписи"Орган культурно-воспитательного отдела Дмитровского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР", обрамлённой в широкую прямоугольную рамку, ничего не угрожало. Разлетающиеся во все стороны осколки её не задевали.

Центральную часть выпуска"Перековки"занимал портрет Сталина. Проникновенно устремленный вдаль взгляд, в этот раз, казался сильным, но не деспотичным, сосредоточенным, но не сведённым в одну точку. Казалось, редакторы специально подобрали такую фотографию, чтобы она придавала заголовкам, окружающим портрет и призывающим к трудовым свершениям, особую значимость.

Афанасьев периодически заглядывал в точно такой же газетный листок, лежавший перед ним, и цитировал обязательства, касающиеся земляных работ. Будасси усмехнулся про себя:"Что ж, Григорию Давыдовичу почти удаётся копировать образ вождя".

— Теперь хочу представить нового начальника производственной части Хлебниковского участка — инженера Будасси Александра Владимировича, которому и предоставляется слово, — Будасси, очнувшись от мыслей, огляделся, выигрывая время для концентрации внимания, и поднялся.

Афанасьев всё ещё продолжал, выдав заранее приготовленную, дежурную фразу:"Перед нами стоит сложная и трудоёмкая задача, справиться с которой возможно только применением механизации, поэтому мы должны сосредоточить все наши усилия на освоении новой техники, на правильной ее эксплуатации и на подготовке кадров".

Будасси кашлянул в кулак, потянулся к портфелю, негромко произнёс:"Ладно, теперь к делу". Освободил листы ватмана от старых газет и расстелил на столе. На края, норовящие свернуться, расставил предметы, попавшие в его поле зрения: пепельницу — металлическую коробочку из толстой жести, чернильницу из мутного сине-зелёного стекла с отколотым горлышком, потрёпанную толстую книгу с жёлтыми страницами без обложки. Повертел в руке большую гайку со следами ржавчины, осмотрел резьбу, хмыкнул.

— Это Егорыч заставил притащить, говорит, будет напоминанием, что необходимо заказать запчасти для второго экскаватора, — неуверенный голосок принадлежал тёмноволосому парню с острыми скулами.

Будасси встревожено поднял глаза.

— Что за запчасти?

— Да ремни на привод, кольца уплотнительные…

— Фу, напугал, так и говори, расходные материалы, — Будасси примостил гайку на нижний угол листа, сделал жест рукой, мол, подходите ближе. Десятки пар глаз сосредоточились. Несколько человек затянулись из махорочных самокруток и выпустили клубы дыма.

— Итак, наш участок, участок Глубокой выемки

На топографической карте с множеством изолиний, испещрённых цифрами уровней высот, ярко красным цветом была нанесена трасса будущего канала. Пересекая железнодорожные пути Савёловской железной дороги, она бесцеремонно вклинивалась в реку Клязьма и, сделав пару поворотов большого радиуса, уходила к Москве, разрезав маленькую речку Химка. Обозначенное тонкой линией русло Клязьмы утопало в широком поле голубого цвета — небольшом заливе около села Котово.

— Насколько я знаю из отчётов, уже проведена предварительная выемка грунта глубиной около трёх метров, — Будасси выделил среди нескольких человек, одного, с задумчивым взглядом и когда говорил, вскользь, посматривал на него, и получая очередной утвердительный кивок, продолжал, — следующий шаг, организация экскаваторных работ…

Будасси освободил правый край верхнего листа и он, свернувшись в рулон, открыл следующий лист. Железнодорожные пути, чёрно-белыми змейками, сначала проходили внутри границ канала, а затем, минуя деревни Ивакино и Павельцево, уходили к пойме реки Клязьма, разветвляясь на множество тупиков.

— В Дмитрове разработано два проекта вывоза грунта. Первая схема простая — составы движутся челночным методом к свалкам на Клязьме. Вторая, более сложная, — кольцевая организация движения: все составы движутся по кольцу и сбрасывают грунт по откосу, также в пойму реки. Пути нормальной ширины, не узкоколейка… управляться с этим, конечно, посложнее, но и объёмы выборки запланированы гигантские…

Будасси, пока говорил, чувствовал на себе пристальный взгляд откуда-то сбоку. Выбрав момент, мельком приметил у окна человека в форме с ромбами в петлицах. Молодое гладкое белое лицо с маленькими глазками, готовыми просверлить насквозь, открытый высокий лоб, зачёсанные назад волосы. И эта предельная, до неприятного ощущения, опрятность.

–…конечно, исходя из реалий местности, и, самое главное, исходя из наших технических возможностей, любой проект требует уточнения.

— Это всё красивые картинки… — пожилой человек в однобортной тужурке флотского покроя придавил в пепельнице скуренную папиросу и представился, — прораб Павлов, — продолжил, в упор уставившись на Будасси, — да, мы получили три экскаватора, но пока только один удалось вывести на трассу.

— Работать на экскаваторах некому! — дерзкий возглас донёсся из задних рядов.

— Запчастей нет, ремень пришлось с третьего экскаватора на первый перекидывать…

— Покажите, где опытный участок организовали? — Будасси не обращал внимания на нарастающий гул.

— Вот здесь экскаватор, — прораб указательным пальцем очертил в воздухе над схемой окружность, — вот сюда ветку проложили, пару платформ гоняем, — палец сместился на ближний участок свалки.

— Хорошо, давайте завтра на месте посмотрим.

Возникла пауза, которой воспользовался Афанасьев. Почувствовал — необходимо завершить совещание.

— Все должны понимать, что сроки, поставленные товарищем Сталиным и правительством, должны быть выполнены любой ценой. Несмотря на лозунг “Техника решает все” мы должны использовать все наши ресурсы.

Люди поспешно выходили из комнаты.

Будасси приметил в углу ведро, прикрытое дощечкой. На расстоянии поинтересовался у Афанасьева:"Пить можно?"Получил короткое"угу"и зачерпнул металлической кружкой. Привкус медицинского бинта заставил поморщиться.

— Александр Владимирович, извиняй, привыкай к аптекарскому вкусу, приходиться дезинфицировать, из речки воду черпаем, а сейчас там столько живности.

Будасси выпил. — Ну, Григорий Давыдович, здравствуй! — улыбнулся, подошёл к Афанасьеву и крепко пожал руку, — год не виделись, я так понимаю на новом месте далеко не всё хорошо?

— Наконец ты хоть нормальные усы отпустил, а то совсем без растительности был, — Афанасьев посмотрел на Будасси и зачем-то сделал суровое лицо, — ты же знаешь и не в таких условиях работали. Предварительную подготовку трассы сделали. Сколько смогли — выбрали, дальше тачками и грабарками не получится, все уже понимают, техника нужна.

— Что ж, будем заниматься, Григорий Давыдович, — Будасси снова повертел в руках гайку, — Ты мне скажи, что за человек с ромбами сидел у окна?

— А, этот из особого отдела, — по-новому, оперуполномоченный по району, — Макаров Николай Владимирович. Недавно прислали, не знаю, где он до этого работал.

3

— Ага… третий злополучный барак! — Макаров скользнул взглядом по длинной неровной стене без окон. Гнилыми обрезками досок, внахлёст, заколочены щели стыков деревянных щитов. Входная дверь, по центру барака, разделяла строение на две части, каждая сторона метров по пятьдесят длиной.

В пяти шагах от двери Макаров остановился. Остановились и все сопровождавшие его.

— Ковалёв, чего-то с окнами не густо?

— Николай Владимирович, самый первый барак, по привычке, как на Беломорстрое, сколотили. Там, из-за холодов, не очень-то окна жаловали.

— Да уж, по сравнению с этим, те остальные, что посещали, вроде ничего были: и окна, и несколько дверей. Клуб, так вообще, шедевр зодчества, — Макаров, приближаясь к двери, перешагнул через заполненную земляной жижей колею от колеса телеги.

— К зиме два барака планируется достроить, Афанасьев хочет туда передовиков переселить, — Ковалёв проявил осведомлённость о планах начальства.

— Даже цифру нарисовать не могут — на гнилой доске намалевали, — Макаров пальцем сковырнул щепку с таблички над дверью. — Не хочется в этот пенал заходить, ну и служба!

Дежурный, заранее предупреждённый о визите, стоял у входа в ожидании комиссии. Пять вохровцев решительно пробежались по бараку.

— Много отказников? — Макаров упёрся взглядом в дежурного, вытянувшегося перед ним.

— По итогам утреннего построения десять отказников, пять больных, и ещё…

— Ладно, посмотрим, — Макаров оборвал на полуслове, больше не в силах смотреть на выкрошенный гнилой передний зуб дежурного, не прикрываемый заячьей губой.

— Ковалёв, давай шагай, — Макаров ткнул того в спину и последовал за ним.

Три тусклые лампочки едва освещали проход, разделявший ряды двухэтажных нар.

— Всем встать! Строиться! — пророкотал Ващенко.

Замельтешившие тени вохровцев и глухие удары палок по нарам в полутёмном помещении создавали иллюзию какого-то средневекового действа. С коек медленно сползали люди.

Макаров шёл по проходу, останавливался, жёстко заглядывая каждому в лицо.

— Почему не работаешь? — задавал вопрос, про себя оценивал и, получая однообразный ответ"болен, сил нет", шёл дальше.

Возле одного человека Макаров постоял подольше. Ответный острый напористый взгляд, тёмные глаза, чуть тронутые сединой виски. Вполне цивильная тужурка и не дырявые шаровары. И, самое главное — сапоги.

— Как фамилия?

— Клещёв.

— Почему не работаешь, на вид совсем не больной? — Макаров сощурился, напряг губы.

— Я коновод, а лошадь сдохла, — Клещёв опасно не отводил глаз, — новую не дают.

— Почему на другую работу не идёшь? Триста грамм хлеба хватает?

— Староват я тачку таскать.

Макаров заметил, что Ващенко, в волнении, подает знаки.

— Что там у тебя? Нашёл чего-то?

— Николай Владимирович, жмурик, похоже.

— Ну, что, Клещёв, скажешь? — Макаров закипал, не нравилось ему такое поведение зека.

— Болел он долго, — в этот раз Клещёв отвёл глаза, ответил спокойно.

Макаров медленно подошёл к койке. Ващенко приподнял край рваной грязной простыни.

— Суки, надо же, всё подчистили, даже трусы не оставили, — Макаров ухмыльнулся, про себя подумал:"Очередной нацмен. Вот вам пополнение из Туркестана".

— Ну, ему теперь незачем, — Ващенко опустил простыню.

— Ващенко, организуй-ка нам профилактику, а потом и поговорим с ними…

Ващенко с размаху ударил палкой по поперечине нар. Ковалёв вздрогнул. Заключённые вытягивались в струнку, судорожно пятясь друг к другу.

— Ковалёв, ты-то чего вздрагиваешь? — Макаров направился к выходу, — пойдём прогуляемся.

–…от неожиданности… — Ковалёв следовал за ним, — немного отвык.

Макаров хлопнул входной дверью, вполголоса произнёс в сторону:"Тьфу, вонища, кислятиной какой-то несёт".

— Этого Клещёва давно знаешь?

— Да, еще с Беломорстроя, сильный человек, плотно держит: кого запугивает, а с кем и договаривается.

— Чего, он и тебя запугивает? или договариваетесь? — Макаров посмотрел, прищурился, — ты для чего поставлен? Ты хоть и временно, но вроде обязанности начальника культурно-воспитательной части исполняешь… надеюсь, не пятьдесят восьмую отбываешь…

— Нет, не пятьдесят восьмую… — Ковалёв пытался увильнуть от ответа, понизил голос, — не всё так просто… пытаемся, как на Беломорстрое быт организовывать: бараки для ударников, сдельщину вводим и…

— Чего ты мне о тряпках вещаешь? И так вижу, — Макаров поморщился. — С Афанасьевым говорил? Он в Дмитров постоянно мотается, пусть занимается.

— Говорил. Он тоже"за", но сейчас всё тяжело, дела со жратвой только начали выправлять. Вот только недавно подвоз воды на трассу организовали, летом люди замертво от жажды валились…

— Ты жмурика этого знал? — Макаров снова оборвал на полуслове.

— Тяжело с этими нацменами. Этот, вообще, старик. По-русски не говорил, забьётся в угол, лопочет чего-то. За ним помоложе приглядывал, ну тот, который мизинец рубанул. На пару дней разъединились и вот…

— Ты про Джебраилова говоришь?

— М-м, фамилию не знаю. В бараке две сотни человек… всех фамилий не запомнить… нацменов раскидали по свободным койкам в пяти бараках.

— Вот я и смотрю, как работаешь… — Макаров недовольно пробурчал.

— Как могу… — Ковалёв замялся, — Вообще, этот барак между двух групп поделён. Одна — под Клещём ходит, сплошь отказники, хотя сам Клещ числится работающим. Другая — большинство, не сказать что ударники, но работают. Костяк там зародился человек из пятнадцати. Нормы выполняют, живут сплочённо, в основном, бывшие кулаки. Многие к ним жмутся. Случай был: один из клещёвских сапоги стянул, так поймали, чуть не забили… вохровцы еле растащили. Я тогда Клеща спрашиваю:"Что делать будем?"Он отвечает:"Надо как-то уладить". И как-то уладилось, никого из кулаков не тронули.

— Ну, если доказали, что сам виноват… — Макаров вставил реплику, показывая, что слушает внимательно.

— Так вот, потихоньку удаётся выманивать по несколько человек… из сомневающихся. Практика проста. Пообещаю, то новую телогрейку, то брюки ватные, то сапоги. И ультиматум:"Поработаешь по норме две недели — выдадут". Конечно, не верят, но некоторые покумекают, деваться некуда, всё равно сидим, а скоро зима. Правда, если из стаи клещёвской выбиваются — по головке не гладят. Пришлось пятерых перевести в другой барак.

— Ты не боишься, что контра, эта кулацкая, соберётся и свои условия начнёт тебе выдвигать? — Макаров посмотрел в глаза Ковалёву.

— Кулаки — это, в основном, единоличники. Да, для защиты могут сплотиться, а как до благ доходит, так они управляемы. Если понемногу ставить в состояние неравенства, то они начинают как бы соревноваться, — Ковалёв даже крякнул от удовольствия, показывая осведомлённость в вопросах психологии, — а дальше: кого в передовики записать, кому дополнительную порцию на ужин, о ком в"Перековке"написать. Самый большой стимул, это конечно, зачёты срока. За это они готовы на многое.

— Насколько я знаю, под Москву рецидивистов не велено переводить, — Макаров решил поглубже изучить Ковалёва.

— Предыдущий начальник… ну, до вас… говорил, что не слишком матёрого пахана стоит держать… за порядком пусть смотрит, а заменить всегда можно… — Ковалёв пожал плечами.

"Не зря, похоже, этому Ковалёву и свободное перемещение, и отдельную конуру, и двойную норму жратвы назначили", — подумал Макаров, провёл ладонью по волосам и тыльной стороной большого пальца вытер лоб. — Ладно, пойдём в барак, посмотрим, что там наковыряли.

Вохровцы, на взводе, как челноки рыскали вдоль строя.

— Ещё раз спрашиваю, откуда здесь эти вещи? — Ващенко палкой приподнимал и опускал сваленную в центр барака одежду: новые кальсоны, телогрейки, стоптанные сапоги, но вполне пригодных для носки.

— Вот и тряпки нашлись, которые прибывшим выдавали. Так… этого… этого, — Макаров обрадовался, наметил троих из непонравившихся, — в штрафной изолятор.

Вохровцы выталкивали из строя назначенных. Макаров повернулся в сторону Клеща, вперился взглядом, беззвучно сообщил:"Пусть твои в ШИЗО посидят, посмотрим, как в следующий раз заговоришь".

4

Пока колонна из вновь прибывших ста пятидесяти заключённых, рядами по шесть, не пересекла ограждение из колючей проволоки, красноармейцы держали винтовки наперевес. Теперь же они могли позволить себе закурить и переброситься новостями с теми, кто охранял по эту сторону. Заключённые же, стояли, с трудом удерживаясь на ногах, в ожидании дальнейших распоряжений. Их лица не выражали никаких эмоций, лишь некоторые пытались осмотреться — всё же это была конечная точка их этапа.

Ковалёв знал, что в выходной день быстро расселить новеньких по баракам не удастся. И, действительно, в подтверждение этой мысли, их потеснили к большой поляне между двух бараков, где уже толпа из давнишних обитателей лагпункта обступила деревянный помост в ожидании выступления Дмитровской агитбригады. Помост, возведённый полгода назад, выполнял не только функцию сцены, его использовали и для общих собраний. Сегодня же планировалось и то, и то другое.

Решение начинать начальство приняло, и из недр двухэтажного строения расчётно-распределительного отдела выскочил Афанасьев, энергичным шагом пересёк чудом сохранившийся не затоптанный пятачок травы и запрыгнул на помост. Оглядел собравшихся, снял фуражку, вероятно, желая показать себя без головного убора новеньким, чтобы запомнили, и стареньким, чтобы не забывали, снова надел фуражку, украшенную большой пятиконечной звездой, вздёрнул подбородок и напористо заговорил:"Каналоармейцы! Вы призваны выполнить великую задачу строительства канала Москва-Волга — этого величайшего в мире и важнейшего для реконструкции Москвы сооружения, призванного коренным образом изменить лицо столицы Советского Союза. Центральный Комитет партии и лично товарищ Сталин непосредственно с иключительным вниманием следят за стройкой канала".

Афанасьев сделал паузу. Заключённые безразлично смотрели на него, но Григорий Давыдович, не получив ответной реакции, продолжил уверенно говорить.

Ковалёв, внимательно следивший за оратором, толкнул в плечо стоявшего рядом Егорыча.

— Всё-таки у чекистов не отнять их напористость.

— Да уж, — коренастый Егорыч поддержал разговор, — только действует ли она на голодных людей? Героям красного знамени, кроме храбрости, нужно научиться реальному пониманию вещей.

— Ловкое слово придумали — "каналоармеец". Конечно, нас товарищами не назовёшь, а зеками величать, при воззвании к свершениям, не удобоваримо, — Ковалёв продолжал рассуждать. Двести грамм водки, принятые им по случаю выходного дня, понемногу развязывали язык.

— Насколько я знаю, это слово Коган придумал, когда стал начальником Беломорстроя, — Егорыч поглядывал на вновь прибывших заключённых, — Саша, тебе не кажется, что знакомые лица попадаются?

— Так с Беломорстроя переводят, а этот этап как раз с Медгоры.

В подтверждение, Афанасьев рокотал:"…как недавно на Беломорканале, так скоро и на Мосволгострое наш боевой коллектив победит… Мы дадим волжскую воду Москве!"

— Егорыч, а знаешь, нам с тобой ведь повезло: у тебя срок закончился, а я вовремя пристроился. Чую, здесь скоро ещё хуже станет, — Ковалёв продолжал серьёзнее, — народищу навезли, а новые бараки ещё и не начинали, с едой, вообще, беда…

— Ну да, правда пришлось у чекистов на поводу пойти, срок скостили, но в обмен… хотя, есть на что менять… вольняшкам и зарплата, и обед, — Егорыч кивнул.

Афанасьев заканчивал пламенную речь:"Строительство подходит к завершающей стадии. Глубокая выемка — самый сложный участок… Руководство это понимает и будет всячески помогать. Основная задача — механизация, но пока экскаваторов мало и руководство надеется на пополнение строительства опытными каналоармейцами — ударниками труда. Я уверен, что мы с вами справимся. Остался последний рывок. И мы его осуществим. Всех вас досрочно освободят и вы разъедетесь по домам на кораблях по созданному вами каналу. А сейчас выступит агитбригада из Дмитрова".

— Во заливает, соловей, — Ковалёв искренне усмехнулся, — как бы нам на этих кораблях на тот свет не уплыть… С каждым годом, у него всё лучше получается. А помнишь, как этот юнец первый раз на Олонце выступал, когда, дамбу прорвало? Двух слов не мог связать,.

— Да, напугался тогда не только он… хотя энергия у него никуда не делась, И тогда, в воду он полез вместе с нами… Учится понемногу, — Егорыч задумался.

На сцене, вместо Афанасьева, появился гармонист и заиграл медленную мелодию. Заключённые заинтересовались, подходили ближе, плотнее сжали полукольцо вокруг сцены. Девушки из агитбригады, друг за другом, плавно перемещаясь в такт мелодии, закружились в танце. К гармонисту присоединился гитарист, девушки построились в ряд, зазвучала песня.

"Широкими просторами лежат вокруг поля,

Под мощными ударами — гудит земля.

Киркою и лопатою, воды струёй

Бьёмся смело мы с землёй…"

Зрители замерли, вслушиваясь в слова.

— Егорыч, как думаешь, такие песни способствуют улучшению труда? — Ковалёв ехидно шептал в ухо Егорычу.

— Хм, вообще-то, марш, а марш… должен… — Егорыч пожал плечами.

"…Плотинами и шлюзами вздымаются они,

Новым счастьем расцветают наши дни.

Стальные экскаваторы на помощь к нам идут,

По трассе разливается весёлый труд."

Послышались недовольные возгласы: сначала уверенные — с дальних рядов, потом потише — с передних.

— Эй, хватит врать, какие экскаваторы? сходи на трассу, посмотри!

— Да, вообще-то, сегодня выходной, спойте, что-нибудь стоящее!

— Мы уже слушали официальную часть…

— Ну ладно, тогда, мужики, выходите на танцы, — девушка из агитбригады, в красной косынке, выступила вперёд, топнула ногой по помосту, подала знак гармонисту, и тот заиграл. Ритм танго нарастал. Заключённые оживились, но не решались выйти на сцену.

Из шеренги агитбригады вперёд шагнул массивного телосложения солист и запел:

"Ах, эти чёрные глаза, меня пленили.

Их позабыть нигде нельзя — они горят передо мной…"

— Ладно, тогда девушки будут выбирать, — проигрыш мелодии заполнил звонкий голос самой бойкой девушки. Пять красных косынок сделали вид, что высматривают себе партнёров. Самая бойкая выбросила руку в сторону толпы. — Ванька Лыков, выходи, ты уже знаменитость, о тебе в газете пишут. Покажи, на что способен в танце.

— Я… я не умею танцевать… вот работать — это запросто, — Иван оправдывался, вертел головой по сторонам, смущенно улыбался, но его потихоньку выдавливали по направлению к помосту.

"Ах! Эти черные глаза меня любили.

Куда же скрылись вы теперь? Кто близок вам другой?"

— Не бойся, смотри, какая красавица приглашает, — из толпы послышался чей-то громкий голос, — ты ж ведь тоже настил стелил, теперь попробуй!

Иван вышел на помост, неловко положил левую руку на талию девушки, правой — взял ее руку. Движения получались корявые, но девушка повела, и со стороны смотрелось вполне сносно.

"Ах! Эти черные глаза меня погубят,

Их позабыть нигде нельзя,

Они горят передо мной."

Нежные лучи сентябрьского солнца, тёплый ветерок и музыка потихоньку расслабили заключенных, некоторые тоже решились выйти на танец.

— Егорыч, во…, я и говорю, Ванька — способный, вот ещё и танцует, у меня глаз-алмаз! — Ковалёву хотелось похвастаться, он достал из планшетки сложенный вчетверо листок"Перековки".

— Чего, выработку хорошую даёт? — Егорыч мельком взглянул в газету. На фотографии — улыбающийся парень, лет восемнадцати, с едва пробившимися после стрижки тёмными волосами. Живые светящиеся глаза и беззаботно оттопыренные уши как-то художественно гармонировали, вызывая ответную улыбку.

— Ну, здесь проще, он плотником работает, главное, для агитации нужны герои. А он — безотказный, техникой интересуется, учиться пошёл, — Ковалёв загибал пальцы. — Представь, если правду писать: план не выполняется, люди на работу не выходят, жрать толком нечего, смертность немыслимая…

— Да-а-а, уж, — Егорыч ухмыльнулся, — я так понимаю, у него семь восьмых?

— Хм, ну, е-ес-стественно, — Ковалёв показно протянул, — типичная история и такая же глупая, как у многих из тех, кто вон там стоит, — Ковалёв кивнул на угрюмую толпу прибывших с Беломорстроя. — Не знаю, Егорыч, жалко мне как-то этих крестьянских детей, ладно мы, городские, там попробовали… там-сям, там сорвали, там сбегали, а эти, они же… с утра до ночи, не разгибаясь… и вдруг нарушили весь уклад с этой коллективизацией… вон, Ваньку плотницким делом лет с трёх небось начали учить.

— Чего… на продразвёрстчиков с топором напал? — Егорыч, сегодня трезвый, решил поиграть в труднопроизношение.

— Не совсем. Колхоз там у них организовали. Председатель попросил Ваньку крышу местного клуба поправить. Ну, тот всё сделал, чин–по чину, председатель ему полмешка картошки отвалил…

— Неплохо так, — Егорыч поджал губы, — в голодное-то время прилично.

— Ну и чего! Через два дня пришли чекисты, оказалось, только и ждали, за что председателя взять, чем-то он там им не угодил. Ну и картошку эту колхозную пришили, с ней и Ваньку Лыкова, как соучастника расхищения социалистической собственности. Ну, и"от седьмого-восьмого", получил, правда, по минималке.

— Чувствую, практичные знакомства заводишь, не зря свой хлеб ешь… культурный воспитатель, — Егорыч посмеиваясь, похлопал Ковалёва по плечу.

— А то! — Ковалёв засмеялся, — ладно, пойдём, выпьем, еще осталось.

— У меня сегодня смена в ночь, не могу, — Егорыч отнекивался.

Чёткий музыкальный ритм сменился на беззаботную мелодию. Подошла очередь актуальных частушек. Агитбригада выстроилась в ряд гуськом, женщины и мужчины чередовались. Первый пел куплет и отбегал, становился в очередь сзади, следующий подхватывал.

"Командиры, будьте зорки!

На канал гляди не с горки,

Чаще опускайся вниз,

Там за качество борись".

— Ну, это я уже слышал, — Ковалёв сложил газету и убрал в карман, — в конце августа, на последнем слёте ударников Беломорстроя.

— Это который в Дмитрове проходил? — Егорыч смотрел на сцену.

— Да, там действительно праздник ощущался. Чувствовалась неподдельную радость. Странно, в основном, заключённые. Через ад прошли, а радовались, как дети, вместе с чекистами. Вот где загадка.

— Ну, смотря сколько выпить, — Егорыч не отвлекался от сцены. Юркая пигалица декламировала.

"Мы канал построим в срок

Образцово, крепко, впрок,

Хорошо и начисто,

Одним словом, качество".

— Я слышал, сам Горький приезжал? — Егорыч еле заметно водил плечами в такт ритма.

— Да, речь сильную сказал, искренне говорил.

— Рассказы свои ему не показывал?

— Шутишь? Всё смеёшься… конечно, нет, — Ковалёв смутился, сделал паузу, — кстати, основной руководящий состав с Беломорстроя переводится на эту стройку. Фирина начальником Дмитлага утвердили. Ну, ты знаешь, он мужик с выдумкой.

— Сторонник творческой интеллигенции… — Егорыч язвительно пробормотал.

— Зря скалишься, многих от смерти спас, сам посуди: художники, музыканты, писатели — всем место придумал, а то сгноили бы этих малахольных, — Ковалёв обозначил свою позицию.

Со сцены дружно неслось:

"Шмурыгают пилы, звенят топоры,

Работа шумит до вечерней поры,

И знамя, как песня, колышет над нами,

И песня горит, как ударное знамя…"

— Александр Павлович… Александр Павлович, хорошо, что я вас разыскала, вот посмотрите, пожалуйста, — запыхавшаяся девушка, на ходу доставала из полевой сумки блокнот, уткнувшись в него, споткнулась, но Ковалёв ловко выставил руки и поймал. Девушка смутилась, поправила берет, затараторила, краснея, — Посмотрите, такая строчка подойдет для заметки в завтрашний номер?

Ковалёв сделал серьёзное лицо, вскинул подбородок, как бы в шутку, приказал:"Так, лагкор, товарищ Брендлер… Нина, читайте!"

Девушка снова потрогала берет и стала выразительно читать звонким голосом:"Художественной зарядкой ударники очень довольны и с ещё большим подъёмом принялись за работу. Приезжайте к нам почаще, а мы будем лучше работать, — вот какими словами провожали каналоармейцы агитбригадчиков".

Ковалёв кивал и, незаметно для девушки, перемигивался с Егорычем: мол, вот какие кадры растут. Дослушал и вынес вердикт:"Отлично, лагкор Брендлер, даже редактировать не нужно".

5

Картинка с трассы не выходила у Будасси из головы.

Всё так же, как на Беломорстрое. Вручную. Он шёл вдоль восточной границы, отмеченной основательными бровочными столбами, расставленными через двадцать метров, от которых расходились колышки, разделявшие территорию на квадраты. Заглубление медленно, но шло. Где-то даже сформировались ярусы, покрытые разветвленной сетью деревянных дорожек. Ручейки оживлённого муравейника — деревянные настилы под одну тачку, по мере подъёма, сходились в широкую, добротно сколоченную дорогу, позволяющую разъехаться уже встречным: гружёной и порожней тачке. Непрерывная череда тачек, толкаемая людьми за сотни метров. Наверх — надсадно, натужно, балансируя на пружинящих досках. Вниз — легко, беззаботно, лишь слегка держась за рукоятки. Забои кипели. Кто скалывал плотную породу киркой, кто, более лёгкую, — штыковой лопатой. Крупные пласты снимали подборной лопатой, разбивали и переносили в тачки. Десятники с блокнотами деловито обходили забои, измеряя рейками с насечками текущую выработку. На одном из участков, — глубоко выбранного кармана, — откуда снимали настилы и переносили на верхние ярусы, рабочие обступили десятника, вероятно, спорили о нормах текущей выработки. Позвали контролёра, тыкали пальцами то в записи, то на деления измерительной рейки — что-то доказывали. Спор разгорался, ругательства становились громче.

Будасси шёл, не останавливаясь, изредка ловил на себе укоризненные взгляды зеков.

Чуть подальше, где снимали верхний слой, загружались грабарки — телеги-кузова, запряжённые одной лошадью. Лошади были настолько худые, что даже при незначительном уклоне с трудом выползали наверх по глинистому склону. Гнедые, вороные, пегие, когда-то получавшие изрядную порцию корма, тёплые стойла, надсмотр хозяина и посильную работу, теперь же, грязные, со сбитыми в кровь ногами, понурив голову тянулись неспешной вереницей, чтобы получить в конце рабочей смены пучок гнилой соломы и, в один из дней, замертво упасть. А потом, в качестве наградного куска мяса, лежать в миске какого-нибудь заключённого, перевыполнившего норму на десяток процентов.

Грабари матюгались, стегали лошадей, сами наваливались сзади на телеги. Наверху, у кавальеров, землю с грабарок пытались сгребать, ставили кузова под углом. Получалось не очень — тяжёлый грунт приходилось опять брать лопатой.

Будасси вздохнул.

Как там агитбригада поёт:"Бегут земли добытчики — монтёры, динамитчики, торопятся враскачку ударники за тачками".

За год всего на два-три метра заглубились. А по проекту около шести тысяч кубометров надо выбрать на протяжённости семи километров. Да ещё этот хребет водораздела… почти двадцать пять метров срезать.

— Э-хе-хе…. сдача Глубокой через два года.

Как и обещал, он осмотрел опытный участок с единственным работающим экскаватором и уже два дня пребывал в подавленном состоянии. Чадящая коробка, на кое-как уложенных рельсах, с неуклюже поворачивающейся стрелой. Грохот цепей и медленно открывающийся ковш. Прораб сказал, что за три дня прошли пять метров по неглубокому забою. Будасси тогда подбодрил:"Дело новое, действительно, опыта нет, но, ничего, путём проб и ошибок…", а сейчас, сидя за широким столом в маленькой комнате на втором этаже здания управления, всё больше хмурился.

"Ковровец"… Смущала надёжность этих машин. Вот, где ждёт неприятность. Качество сборки просто пугало. Из остатков старых вагонов. В Дмитрове он просил, чтобы нашли хотя бы старые иностранные экскаваторы. Ответом было:"И не думай… со всех уголков Союза просят, а уж там точно нужней".

Будасси разложил на столе планы местности и схемы железнодорожных путей. Пододвинул ближе готовальню. Любо-дорого посмотреть. Наградной набор — отметили за сдачу каскада шлюзов. Кому — наградные сапоги, а кому — готовальню. Да… дорого в прямом смысле. Немецкое качество… за хлеб голодающий страны. Притопленные в синем бархате стальные блестящие чертёжные инструменты вызывали восторг: тончайшая гравировка"Richter"на ножках большого циркуля, чёткое рифление на колёсике крон-циркуля, острейший носик пера рейсфедера.

Задумался. Переключился на Дмитровский проект организации работ.

Челноками составы уж точно не стоит гонять — только кольцевая схема. Железнодорожное кольцо. Два моста через Клязьму все-таки строить придется. Так, прикинем… Взял крон-циркуль. Здесь радиус поворота на мост надо увеличивать. Здесь — уклон слишком большой — из забоя не выберемся. Разъездные пути придётся уточнять по факту уплотнения трафика движения… А вот, что с тупиками на свалку делать? Будасси размышлял, наносил поправки в схемы, на свободном месте чертежей делал наброски, писал вопросы.

Вершина водораздела. Парадоксальное сочетание понятий высоты и глубины… Строим, но вниз. Усмехнулся.

Достал из портфеля планшет с карандашными набросками, которые сделал, когда стоял на самом высоком месте водораздела. Так… северная часть. Нитка трассы в сторону реки Клязьма. Запланированы забои под десять"Ковровцев"по восточной стороне трассы, по западной останется ручная выборка. Хм… Ручная выборка. Максимальная глубина — двадцать четыре метра, при средней — пятнадцать-двадцать. Ладно, поймут со временем — без экскаваторов тут работы ещё лет на пять. Никуда не денутся, найдут экскаваторы, вроде обещали дать в течение месяца два"Ковровца", в дополнение, к тем трём.

Передвинул следующий лист.

Что с южной? В проекте на южный склон экскаваторов не планировалось. По объёму выработки ненамного меньше северного склона — вручную даже пытаться не стоит. Так, а если прикинуть расстановку экскаваторов. Сколько их тут нужно? Всё равно придётся, к весне же будет сколько-нибудь.

Будасси чёткими штрихами разбил рисунок профиля канала на прямоугольники — границы забоев. Так, здесь можно шесть"Ковровцев"поставить. Куда отвозить грунт? Через северный склон не очень удачно… а на юге не хватает длины для путей — упираемся в Октябрьскую жэ-дэ. Зараза, поперёк проходит, да ещё река Химка недалеко. Взять немного в сторону? Здесь уклон позволяет. В идеале хорошо, а как на местности будет? Согласовывать еще надо… тягомотное это занятие. Хотя, может поднырнуть под базовый проект. Резервные экскаваторы в проекте есть, для начала их и использовать. Авантюра конечно, но время можно выиграть… Не раз за авантюры приходилось расплачиваться, но когда как: то орденом, то заключением.

Осторожный стук в дверь прервал размышления. Высокий молодой человек, лет двадцати пяти, со спокойным лицом показался на пороге. Белая рубашка с закатанными рукавами, прямые чёрные брюки и чистые ботинки. Будасси насторожился. Современные молодые люди довольно быстро продвигались по карьерной лестнице, неужели какой-то новый проверяющий?.

— Здравствуйте… вы — Александр Владимирович? — молодой человек немного смутился.

— Да.

— Меня к вам из Дмитрова направили… в инженерную группу… Виктор Соболев. — Будасси облегченно выдохнул и поднялся из-за стола.

— Да, точно. Афанасьев говорил, что подкрепление прибудет. Проходите, как раз смотрю проект, — доброжелательно протянули руки для рукопожатия.

–…Знакомые схемы. Это — профиль выемки с расстановкой экскаваторов в забое, это — кольцевая схема путей, — Виктор деловито переключался между листами, его острый нос поворачивался то к столу, то к собеседнику. Будасси оценивал молодого человека, чувствовалась заинтересованность в деле. Решил проверить поглубже.

— Как вы думаете, зачем в проекте сделаны повороты трассы такого большого радиуса, когда можно напрямую проложить, ведь выборка грунта больше будет?

— Мм-м… — Виктор потёр рукой шею, — наверное, это вопрос к геологам… Не знаю, я учился на механическом факультете.

— И не интересовались?

— Думаю незачем. Вот границы забоев, вот экскаваторы, вот объёмы грунта, — Виктор вальяжными движениями руки проводил по линиям чертежа.

— Как у вас всё просто получается… — Будасси нахмурился, — Странно, а я думал, инженер должен хоть немного разбираться во всех смежных вопросах, касающихся основной задачи… — и уже язвительно произнёс, — Чем же вы хотите заниматься, с вашей узкой специализацией?

— В Дмитрове, в проектном бюро, я делал детализацию прокладки железнодорожных путей, но возникли разногласия с руководителем и… меня направили сюда, — Виктор, к концу фразы, понизил голос.

— Ну вы, молодой человек, наверное, очень тенденциозны, хотите сразу, чтобы ваш проект — и в дело. Действительно, поработайте на местности, — Будасси улыбнулся.

— Я не боюсь работы, готов на любую, — Виктор вздёрнул подбородок.

— Вот и хорошо, для начала перенесите на этот план местности мои наброски, надеюсь, черчением вы владеете, — Будасси положил перед Виктором свой эскиз, взял карандаш и начал объяснять, что-куда перенести, — Сначала мысль и принятие решения, потом действие, — его рука четко наносила линии на бумагу уверенными движениями. — Да, не удивляйтесь, это изменение проекта. И он будет меняться на ходу неоднократно, адаптироваться под местность. Всё невозможно предусмотреть, сидя в кабинетах… Понятно?

—

Вполне, — Виктор кивнул.

6

— Николай Владимирович, по вашему запросу я подготовил справку о Будасси, — Ващенко положил перед Макаровым лист бумаги с текстом, набранным на печатной машинке.

— Так-так, почитаем, присаживайтесь, Сергей Алексеевич, — Макаров небрежно махнул рукой на стул перед своим столом и начал читать вслух.

"Будасси Александр Владимирович родился 10 июня 1878 года в селении Ингульская Каменка Александрийского уезда Херсонской губернии, русский, из служилых дворян, беспартийный, образование — высшее. Окончил в 1903г. Санкт-Петербургский Институт инженеров путей сообщения Императора Александра I. Инженер-путеец.

Арестован 18 мая 1928 года на Днепрострое и этапирован в Кзыл-Орду. В числе группы из 14 руководителей и сотрудников строительных организаций, участвовавших в строительстве Кзыл-Орды обвинён в многочисленных служебных злоупотреблениях, вредительских и контрреволюционных действиях. Виновным себя не признал".

— Ну, это понятно, они никогда себя виновными не считают, — одобрительно произнёс Макаров.

"1 ноября 1928 года решением выездной сессии верховного суда РСФСР осуждён по статье 109 УК РСФСР (злоупотребление служебным положением) к 4 годам содержания в ИТЛ строгой изоляции. Срок наказания был снижен в 2 раза по применении амнистии в ознаменование 10-летия Октябрьской революции. Место отбытия наказания неизвестно. Освобождён 18 мая 1930 года."

— Как это, неизвестно место отбытия наказания? — Макаров поднял голову и посмотрел на Ващенко.

— Нет сведений, архив в Дмитрове в беспорядке. По имеющимся источникам несколько раз освобождался… точнее не знаю… нет сведений.

— Ладно, читаем дальше, — Макаров провёл ладонью от виска, приглаживая волосы, лежащие и так плотно.

"Арестован 10 января 1931 года ПП ОГПУ по УзССР в составе группы инженеров-мелиораторов Средазводхоза. Обвинён в контрреволюционной и вредительской деятельности в составе разветвлённой преступной организации в области мелиорации.23 декабря 1931 года был осуждён по ст.58 п.7 УК РСФСР (вредительство) к лишению свободы сроком на 10 лет. Отправлен на строительство Беломоро-Балтийского водного пути. Срок заключения впоследствии был снижен до 5 лет. Досрочно освобождён в 1933 году за «энергичную работу».

— М-да, интересно, — Макаров положил справку, перевёл взгляд к дальнему углу комнаты и побарабанил пальцами по столу, — то сажают, то освобождают, теперь и на должность начальника ставят. Ну, и как нам тут быть с таким рецидивистом. А, Ващенко?

— Да, чего там… они же — как дети… эти инженеришки… главное, чтобы они увлеклись процессом, — Ващенко рассуждал, жестикулируя, — помню на Медгоре… таких целую группу завезли. Сначала сидели, бычились, то не нравится, это не нравится. Отопление им подвели, столы ошкуренные поставили, книг целую гору навезли. Начальники к ним ходили, убеждали. Я тогда вроде ответственного за них, присматривал — да куда они денутся. Через месяц смотрю: один, другой… какие-то наброски карандашные… формулы… кончилось тем, что в кружок соберутся, кричат, чего-то обсуждают, доказывают. Да и не до антисоветчины им уже… тут кто-кого умней.

— Вообще-то, с этой Средней Азией очень долгая и мутная история, — Макаров высказывал своё, — Еще в восемнадцатом году, при Ленине, хотели возобновить работы по мелиорации для выращивания хлопка. Правда, ставку сделали на старорежимные спецов. Ну, те, естественно, начали канитель — то денег нет, то рабочие неграмотные. Хотя деньги потихоньку тянули у правительства, а сами липовыми отчётами прикрывались, с горем пополам каналы поддерживали, которые еще с царских времён остались. Так что, не такие они уж им безвредные

— Про Будасси много чего рассказывают, — Ващенко робко посмотрел на Макарова. Увидев заинтересованный наклон головы, продолжил, — слышали, как он, будучи заключенным на Беломорстрое, нагрел карельскую администрацию на десять тысяч рублей?

— Да, был какой-то шум, — Макаров прекрасно знал эту, то ли придуманную, то ли действительно, произошедшую историю, но хотел услышать ее по другим каналам, — вот подробностей не помню, расскажи.

— В Дмитрове, в архиве услышал, пока собирал дела заключённых. Будасси была поручена отгрузка диабаза, закупленного администрацией Карелии у Беломорстроя. Для этого выделили баржу, в которую влезает пять тысяч кубометров диабаза. Чтобы не обмерять груз при каждом рейсе, его количество определяли по огрузке баржи в воде. Будасси, погрузил на баржу сначала две тысячи кубометров и настелил поверх груза отлично подогнанный фальшпол из досок. Затем догрузил оставшиеся три тысячи кубометров. Уровень воды у борта отметили красной чертой на борту. В пункте назначения преспокойно сгрузил лежавшие сверху три тысячи кубометров и отправился в обратный рейс. У приёмщиков никаких подозрений не возникло — обмерить сгруженный диабаз они не пожелали. Теперь, чтобы получить нужную огрузку баржи, надо было погрузить уже не пять тысяч кубометров, а всего лишь три. Баржа сделала пять рейсов, не выгружая неизменные две тысячи кубометров. Получилось, что десять тысяч кубометров диабаза остались в Беломорстрое.

— Во даёт! — Макаров театрально усмехнулся, — а кто же заказал такую махинацию?

— Тёмная история. Вроде расследовали, но во всём обвинили Будасси. Мол, он это сделал, чтобы чекисты стали лояльнее к нему относиться, мол, в их интересах старается… Поругали, поругали, а потом Афанасьев как-то замял эту историю.

— Наш Афанасьев? — Макаров машинально переспросил.

— Ну да, который теперь начальник Южного района Строительства канала"Москва-Волга", — не то с насмешкой, не то серьёзно, медленно проговорил Ващенко.

— Ин-те-ресно, — протянул Макаров и замолчал.

— Николай Владимирович, я пойду, надо еще отчёт писать по саморубам, — Ващенко привстал.

— Да, можете идти… А, кстати, там что-нибудь по Джебраилову проясняется?

— Пока не очень складывается… — Ващенко направился к выходу.

Макаров задумался. Вспомнил свои ощущения, когда первый раз увидел Будасси на совещании у Афанасьева. Высокий, крепкого телосложения человек. Большие глаза, пышные усы, еле заметная усмешка и полное отсутствие волос на голове. Несмотря на то, что по национальности считается русским, проглядывают откровенные отголоски грузинских кровей. Интересная личность. Как ему удается договариваться? Подружился с Афанасьевым… будучи заключенным на Беломорстрое добился постройки дома в Повенце для жены и детей… теперь здесь на руководящей должности. Что-то плутовское в нём есть. Неспроста за ним такая характеристика закрепилось.

7

Да, неплохо получилось! В который раз, Ковалёв удивлялся одному из первых строений лагеря, возведённому, то ли в шутку, то ли всерьёз, после спонтанно брошенной Егорычем фразы:"Если быстро, то можно юрту поставить". Конечно, великим зодчеством не назовёшь, но довольно практично. Скорее, не юрта, а цирковой шатёр с главным элементом в центре — большой печи, равномерно отдающей тепло по всему пространству. Да и строить, в общем-то, было не сложно. За месяц воздвигли, как тогда казалось, этот временный деревянный клуб. Ковалёв подсуетился сделать для себя небольшую хозяйственную пристройку, где соорудил лежанку и выделил место для небольшого стола. Постепенно, пристройка стала для него и домом — ночевал тут же, как говорят, не отходя от рабочего места. Мечта лагерника — работа и дом в тёплом месте, в прямом и переносном смысле.

И вот сейчас, после обеда, Ковалёв отворил дверь клуба и вошёл через основной вход. Ближе к печке расставлены столы, как парты в школе, на стенах-перегородках развешаны плакаты: для ликбеза — азбука и простейшие правила русского языка, подальше — детальная схема конструкции грузового автомобиля, рядом — насыщенная подробностями схема экскаватора"Ковровец". Справа от входа обрастал наглядной агитацией Красный уголок. Правда, для него настоящего угла в необычном строении не нашлось, но это не мешало культурно-воспитательной работе. В глубине, слева, за отдельными столами сидели двое подчинённых Ковалёва.

Ковалёв остановился перед большим посылочным ящиком — можно, наконец-то, разобрать. Что-то здесь оставить, что-то по жилым баракам распределить. Перебрал содержимое: большие плакаты, маленькие брошюрки-агитки, скатанные в рулон транспаранты. На одном ярко красном плакате глаз задержался. Два человека. Землекоп, вгрызающийся в землю штыковой лопатой. Налитые мощью мускулы широкой груди — широкий хват рук-рычагов. Свободного кроя брюки идеально сидят на поясе. Основательные ботинки обеспечивают упор о землю. Нашим землекопам такие бы ботинки! Взгляд сосредоточен, волосы образуют плотную чёлку, нет не безвольно свисающую, — только жёсткая чёлка помогает свершениям. В этом, художник, возможно, и переборщил. Второй человек… с профессией определиться труднее. Закатанные по локоть рукава рубашки, чёрный фартук закрывает грудь и спускается к коленям. В руках четыре прута арматуры с загнутыми концами. Можно предположить, что этот человек — банальный крючник, но головной убор с широкими полями, как у панамы, не оставляет шансов — похоже, сталевар. Но к чему он здесь… на Строительстве? Может всё-таки задействован на бетонных работах? Тогда добротные ботинки, действительно, не помешают. Что ж, художник позаботился. Плакат гласил:"Каналоармеец! От жаркой работы растает твой срок".

Ковалёв нашёл свободное место на стене. Через маленькое отверстие в доске сифонило и плакат с жаркими каналоармейцами пришёлся кстати. Оценив правильность горизонта верхней части плаката, Ковалёв, в подтверждение себе, кивнул и направился к щупленькому пареньку, лет шестнадцати, притулившемуся за столом, ближе к печке. Тот, обвив правую ногу вокруг левой, скрючился над листом бумаги и что-то увлеченно рисовал. Казалось он водил по бумаге носом, спрятавшись от посторонних взглядов под ярко-рыжими кудрявыми лохмами, свисающими с головы.

— Привет, Ватрушка! — Парень от неожиданности вздрогнул и опасливо задвинул клочок бумаги под большой лист ватмана, — когда стричься будешь?

— Дядя Саша! Вы же знаете, я в агитбригаде выступаю. Там по роли положено. Мне начальник разрешил, — Ватрушка повернул к Ковалёву лицо, почти круглой формы, усеянное веснушками, растянул улыбку, обнажив проём на месте передних зубов. — И, вообще, в лагере воспитатели клички не должны употреблять.

— Неужели?… да посмотреть на тебя. Владимиром величать не к лицу. С таким именем только князья… да Ленин. Ладно, показывай, чего прячешь?

— Ничего… — Ватрушка смутился.

— Ты чего, старого дельца думаешь обмануть? У меня же глаз намётан. Опять за старое взялся? Липовые командировки рисуешь?

— Да, что вы, дядя Саша, я работу делаю, какую поручили, — Ватрушка всё же нехотя вытащил листок с карандашными набросками.

— Я ж велел тебе для стенгазеты сценку нарисовать, — Ковалёв в запале продолжал говорить, всматриваясь в рисунок, но вдруг осёкся и замер. Надменная женщина взирала вдаль. Жёсткий взгляд близко сдвинутых глаз, нос, нависающий над маленьким плотно сжатым ртом — всё указывало на недовольство и величие. Густой парик с вензелеобразными локонами, аккуратно укреплённые невидимыми стяжками. Обнажённая открытая крупная шея окаймлялась воротом, стилизованным под лавровый венок. Мощный стан женщины прятался за пышной мантией, убранной декоративными складками и пересечённой по диагонали широкой лентой — атрибутом власти.

— Да, это ж, Катька!…с царской сторублёвки. Ты чего на плакат её хочешь? — Ковалёв расплывался в улыбке, — кстати, откуда ты такие деньги-то знаешь?

— Вот! — Ватрушка вытащил из-под ватмана несколько купюр царского времени и пару своих набросков на клочках бумаги, расположил их на большом листе плаката, — так, по быстрому получается. Посмотри, дядя Саша, нормально?

Ковалёв расхохотался.

Второй персонаж, уже с пятисотрублёвки, угадывался сразу. Насупленные брови под широким лбом, длинный тонкий нос и жиденькие усики. Озабоченность лицу придавали и многочисленные складки на лбу, около щёк и на подбородке. Волнистые волосы спускались на шею с макушки головы, и трудно было понять, парик это или нет. Вопросы вызывало и облачение, похожее на средневековые латы — очень уж обтягивала верхнюю часть торса гладкая плотная материя. Хотя, может, это была и кираса.

— Ударница-императрица отлынивает от работы, как злостный филон, а царь Пётр катит гружёную тачку. Тебя не как фальшивомонетчика надо было сажать, а как политически опасного.

— Так, это ж, цари-кровопийцы, их же свергли, больше их не будет, — Ватрушка тоже повеселел, — я же знаю, с новой властью шутить не надо, поэтому с ненужных денег срисовываю.

— А, по-моему, неплохо, и с умыслом, — лагкор Нина Брендлер оторвалась от своей части стенгазеты, на цыпочках, подошла посмотреть.

— Ладно, рисуй. Я дела доделаю и подумаем, как быть, — Ковалёв направился к своему столу, напротив чуланчика. Подумал, как повезло с этим пацаном — чудной приказ удалось быстро выполнить. В памяти проступили строки из недавнего приказа: по Дмитлагу: “…в целях большего развития живописи в деле отображения строительства, быта лагеря и зарисовки лучших ударников, организовать специальные художественные мастерские со штатом 2-4 человека, а при КВО создать должность инструктора по ИЗО".

Если бы также легко удалось справиться с другой напастью. Последнее время, это кажется приобретает широкие масштабы. Даже папку пришлось заводить. Помятый лист серой бумаги не хотелось брать в руки. Три дня назад к Ковалёву подошёл невысокий скуластый человек с прищуренными глазами и попросил одобрить заметку для"Перековки". Да, прямо так и заявил:"Хочу, чтобы в"Перековке"напечатали, но лагкор Брендлер к вам направила для согласования". Ковалёв перечитал и недовольно пробурчал:"Давай так сделаем, оставь на пару дней, я посмотрю". И вот, этот человек встретил его сегодня около столовой и, с наигранной смущённостью, заявил:"Товарищ Ковалёв, я, третёвась, вам заметку передавал. Как там она? Есть ответ?"Конечно, для таких внезапностей, у Ковалёва всегда заготовленный ответ:"Несколько номеров вперёд свёрстано, надо подождать".

И снова он бегло просмотрел текст.

"Старший нарядчик участка Ларионов занимается укрывательством лодырей. Лодыри из бригады Рябенко и других бригад в лагере баклуши бьют, а Ларионов в рабочих сведениях проводит их, как работающих. Такие случаи не единичны. Старостат, пользуясь покровительством Ларионова, сквозь пальцы смотрит на отказчиков. Ларионов всё равно покажет их работающими. Надо привлечь к строгой ответственности этого очковтирателя".

Подпись — "Орлик". Это фамилия такая или придумал псевдоним? Надо ж ведь, и не боится, так прямо в лоб. Похоже, не боится. А я вот стал бояться… Как там этот человечек промямлил:"…так нельзя, надо сразу выявлять врагов, пока они сетями вредителей всё не окутали". Если бы было так просто. Должность в КВО потерять из-за какого-то дерьма не хочется. Старый я уже — с тачкой на стройке бегать. А если он выше пойдёт? Хотя… Так может это и выход? Пусть другие решают, враскоряку себя ставить не хочется. Как же неоднозначны люди! Да, у всех здесь одна цель — жить. Ну, это кто как может… Новое время, новая система: недостараешься — влетит, перестараешься — влетит. Нужно пройти в аккурат по лезвию, только вот часто глаза завязаны.

Ковалёв бросил неприятную кляузу обратно в папку и достал из ящика стола толстую тетрадь, наполовину исписанную мелким почерком. Он начал заниматься литературными экспериментами ещё на Беломорстрое и не считал своё творчество чем-то выдающимся. Тем не менее, ему казалось, что зарисовки из жизни он когда-нибудь сможет довести до вполне сносного состояния и, возможно, показать кому-нибудь, может быть и самому Максиму Горькому. Недостижимая мечта, но всё-же… Человек-глыба и, в то же время, такой простой человек. Как же патетично на последнем слёте беломорстроевцев в Дмитрове, Алексей Максимович сказал:"Я уверен, вы сделаете грандиозный канал Москва-Волга, который изменит лицо нашей страны, её географию, будет обогащать всех нас изо дня в день… Обо всём этом нужно писать. Да, сначала появляется факт, а затем художественный образ. И фактов этих уже достаточно. Я чувствую себя счастливым человеком, что дожил до момента, когда могу говорить о таких вещах и знать, что это правда". Да, Алексей Максимович, но не так всё просто и не так всё однозначно.

Ковалёв перелистал назад несколько страниц тетради и, в очередной раз, принялся читать и вносить поправки в текст.

* * * Записи Ковалёва. Дожить до весны. * * *

Вадим подкатил тачку для загрузки и сел на землю."Нет, только не лежать — потом не встану". Привалился спиной на земляной уступ забоя, растёр негнущиеся пальцы, усеянные занозами, и кое-как примотал веревкой подошву разбитого ботинка на левой ноге."Каши просит… самому бы пожрать". В животе зажурчало. Пирожок с капустой, проглоченный в полдень, сил не добавил.

Игнат сыпал в тачку глинистую землю, большие комки норовили скатиться с лопаты. Вадим прикрыл глаза.

"Никогда не думал, что в тридцать третьем году буду рыть канал. Как такое могло случиться? Объявить вредителем за то, что не допустил нарушения технологии литья. И кто? Те, в кого верил… с кем мечтал… вот страну сделаем, через пятьдесят лет не узнаете. И получи… перековывайся! Волосы на лобке выбрили — с клеймом зека от нас не убежишь, не спрячешься! Вернём тебя в общество другим человеком! Теперь вот половник баланды с утра и выдавай куботаж десять часов. Сдохну скоро…"

— Вадим, вставай! — С трудом разлепил глаза. Перевернулся, опёрся на колено, поднялся. Расстегнул верхнюю пуговицу ватной куртки и поправил будёновку. Игнат наполнил кузов тачки с избытком. Кусок глины, величиной с футбольный мяч, едва не выкатился. Вадим смахнул его на землю.

— Куда ж ты столько навалил… Воды попить не осталось?

— Нет, час назад опорожнили. Наверху бочка стоит.

Вадим услышал скрипучий звук, почувствовал шевеление сбоку и повернулся к стене забоя. Деревянная рейка с грубыми засечками спускалась сверху. Вадим медленно поднял голову. Скрип издавали калоши, натянутые на лапти. Десятник в стёганных ватных штанах и потёртом длинном пальто, оценивающе изрёк:"Еще пять ходок до нормы".

Колесо гружёной тачки наполовину вошло в землю. Вадим взялся за рукоятки мозолистыми ладонями, попытался вывести тачку на деревянные настилы."Не к добру… совсем ослаб".

— Где крючник? — Игнат посмотрел по сторонам, крикнул, — Фёдор, подсоби!

Игнат, ухватившись двумя руками за деревянные борта тачки, тянул на себя, помогая Вадиму раскачивать вперёд-назад."Тяжелая, зараза…"Колесо, со скрежетом, провернулось и вышло из колеи. Игнат махнул рукой подошедшему Фёдору. Тот накинул на кузов металлический прут арматуры, один конец — согнутое кольцо, вроде рукоятки, второй — крючок для зацепа за борт, и потянул, заводя тачку на деревянные мостки. Вадим толкал, удерживая баланс рукоятками. Наконец удалось выйти на широкий трап.

"Дело к вечеру. Опять колонна по пять. Холодный барак. Вонь от испражнений. Только и думаешь, как успеть жратву в утробу загнать, пока урки не подрезали. И ради чего? Да, стройка грандиозная, проект"МоскваВолгострой"на картинках красивый, но за пять лет сто двадцать восемь километров почти вручную…"

Вадим опустил голову. Верёвка на ботинке сползла."Еще наступить не хватало…"Останавливаться здесь нельзя — узкий деревянный трап висел на опорах на двухметровой высоте над землей.

— Эй, толкай сильнее, чего я за тебя тащу, — Фёдор недовольно прикрикнул.

— Да-да, — Вадим еле проговорил, собрав оставшиеся силы."Ну, давай, десяток шагов до верхней террасы". В ушах зашумело, пелена выступила перед глазами.

— Только не отключись, — Фёдор почуял неладное.

Вадим остановился и подсел, рукоятки тачки вслед за руками ушли вниз, кузов перекосился и начал заваливаться. Комки глины покатились. Пытаясь удержать баланс, Вадим ринулся вперёд, наступил на волочившуюся верёвку и повалился. Из последних сил, чудом схватился одной рукой за край трапа. Этого было достаточно, чтобы не воткнуться головой в мёрзлую землю с двух метров. Отцепился. Пролетел. Вес пришёлся на левую ногу. Покатился вниз. Глина. Глина…

— Живой? Как же так угораздило? — Вадим различил лицо Фёдора.

"Похоже, ногу сломал, пару месяцев дадут отлежаться. А там и весна. Может этой зимой и не сдохну…"

8

Виктор пробуждался медленно — сначала где-то вдалеке послышались голоса и шум посуды, потом недовольное бормотание за перегородкой, затем скрип потолка, служившим полом жильцам верхнего этажа. Венцом всем этим звукам стал хруст суставов вечно недовольного соседа, приступившего к утренней гимнастике. Виктор уже неделю жил в одном из двухэтажных домов для иностранных инженеров. Правда иностранцев числилось всего трое и жили они в другой части дома. Да и бывали в посёлке редко — работали в Москве или Дмитрове. Но всё же дома были построены для иностранцев и жильцы, — советские инженеры, — чувствовали себя на голову выше остальных строителей канала, хотя и размещались по двое, в комнатах, с трудом, вмещающих две кровати и стол.

— Ильфат, сколько часов? — Виктор открыл глаза.

— Часы у меня одни, а время уже шесть, — сосед, сорокалетний низенький черноволосый татарин, делал приседания.

Виктор кивнул себе, мол, так тебе и надо — изъясняться следует правильно. Усмехнулся, вспомнил, как позавчера Ильфат, раздражённый чем-то, высказал Виктору:"Ты, смотри, клопов сюда не натаскай. Меня с трудом уговорили тебя подселить… уверили, что ты, городской, клялись — чище не найдёшь! Хотя с иностранцем лучше — по зековским баракам не шляется, да и язык иностранный можно пытаться учить". Виктор только и смог пролепетать:"Я тоже по зековским баракам не шляюсь".

Ильфат работал старшим нормировщиком второго участка, что уже давало повод для превосходства, но он, в первый же день знакомства, заявил:"Называй меня по имени, без отчества", — и воткнул свою небольшую ладонь-лодочку в шершавую лапу Виктора.

— Виктор, я сегодня раньше пойду, аврал намечается, зеков сегодня на четырнадцать часов погонят — похоже, последние сухие деньки. А я сметы не все сделал… Воду вскипятил, так что давай… я пошёл, — Ильфат выскочил из комнаты.

Виктор быстро влез в изрядно разбитые ботинки. В очередной раз, напомнил себе, что до весны они вряд протянут и что, по возможности, надо подыскать им замену. Открыл дверцу тумбочки, пошарил рукой. Уф, что за дурак! Вчера закинул кусок хозяйственного мыла вместе с сухарями. Сквозь пелену только пробудившегося ото сна сознания, вспомнилось недовольное лицо сухой старухи-продавщицы в магазине, долго резавшей ниточкой кусочек мыла. Сухари и мыло. И не поймёшь, где что… для всего — ворсистая жёлтая бумага.

Размачивая золотистый ломтик сухаря в остывающем кипятке и проглатывая размякшие кусочки, Виктор строил планы на день: дочертить ветку на отвал, зайти в управление — забрать планы на ноябрь, заскочить на опытный участок, посетить столовую… да, кстати, талоны. Виктор вскочил, сделал два огромных шага к кровати, вытащил из-под неё серый чемодан, откинул замки, вытянул оттуда длинную розовую ленту пятикопеечных талонов, оторвал часть. Тоже самое проделал и с голубой лентой двадцатикопеечных. Так… это на два яйца, котлету, пюре и чай — попробуем с утра успеть. А на обед… Решил оторвать от голубой ленты ещё. Задумался, хватит ли на месяц. Ладно, пора идти. Закинул в рот оставшийся кусочек сухаря, запил водой и выскочил на улицу.

Виктор прокручивал в голове события, произошедшие в Дмитрове три недели назад, и никак не мог определиться, правильно ли он поступил.

— Виктор Петрович, расчёты придётся пересмотреть: увеличить ширину террасы под железнодорожные пути, накинуть пару-тройку метров, — начальник группы механизации вернул черновики расчётов.

— Александр Андреевич, почему? Ведь по разным формулам, в том числе, зарубежных авторов, получается именно эта величина.

— Мы не знаем состояние грунта на глубине, нарвёмся на плывун, мало не покажется. Да, и в свете последних событий, я бы не стал на зарубежных авторов ссылаться.

— Геологи дали пробы — везде плотный суглинок. Под этот грунт и расчёты. Если так много оставлять, потом вручную выборку серьёзную делать — в сроки не уложимся, — Виктор пытался выйти на диалог.

— Молодой человек, за проект отвечаю я и подставляться не намерен, аварии устранять гораздо дольше и… дороже.

— Это будет необоснованное затягивание работ… — Виктор осёкся, почувствовав в словах двусмысленность.

Александр Андреевич фыркнул, демонстративно развернулся и вышел из комнаты.

Проектный отдел… Виктор был чуть ли не единственным вольнонаёмным. Остальные, в основном, расконвоированные заключённые — старые инженеры царского времени, у каждого пятьдесят восьмая статья. Естественно, перестраховываются… саботажники. В тоже время, не боятся разглагольствовать о своей значимости, мол, мысли — это абстракция, за мысли не судят."Вот сам Герберт Уэллс проповедует идею о праве инженеров на власть", — это который помоложе говорил, за антисоветчину осуждён. Программа Промпартии… суд всего-то пару лет назад прошёл, и ничему жизнь не научила."Мы не продаём большевикам душу. Мы ее никому не продаём. Мы мечтаем о технократии", — этот постарше, за вредительство сидит. Рассуждают:"Большевики ведут страну к гибели". Старьё… ждут возвращения буржуазии, ждут и боятся, естественно, возвратятся и учинят суд над спецами, кто с большевиками снюхался. Боятся большевиков, боятся и буржуев, всех боятся, но зато легко получается говорить:"Мы за совесть, но платите нам довоенные оклады".

Срок отбывают, а ведут себя как последние чопорные дураки. Нарядятся: где-то галстуки нашли и кусочки ослепительно белой материи — манишки сделали и под борта пиджака приладили; расшаркивают друг перед другом: то новости обсудят, то понасмехаются над молодыми.

Конфликт разрешился быстро. На следующий день Виктора вызвал заместитель начальника Строительства и сообщил, что ему необходимо ехать на Глубокую выемку, в качестве представителя проектного отдела"для взаимодействия между проектировщиками и производителями работ. Процесс требует постоянного присутствия на месте". Ну, что ж, наверное, находиться непосредственно на стройке интереснее, чем сидеть в переполненной недружелюбными людьми комнате.

С такими мыслями Виктор пересёк пропускной пункт с часовым и уже подходил к опытному участку с двумя экскаваторами. Плотный чёрный угольный дым висел над забоем. Виктор встал у края: осматривался, оценивал. Глубина около трёх метров. Два параллельно проложенных железнодорожных полотна нормальной ширины. На первом, упирающимся в глиняную стену, испещрённую бороздами от клыков огромного ковша, стоял экскаватор. Второй путь — транспортировочный — с уклоном уходил к реке. Это хорошо, уже тянут пути для кольца. Ух, чёрт… Виктор вздрогнул от резкого гудка паровоза. Состав из пяти платформ — часть засыпана землёй — начал перемещаться, подставляя порожнюю платформу под новую порцию грунта из ковша.

"Ковровец" — гласила надпись на борту экскаватора. Экскаватора, построенного на базе обычного пульмановского вагона. В передней части установлен поворотный механизм с огромной стрелой. Остальная часть привода и паровой котёл скрыты под кузовом вагона. Из трубы в центре вагона повалил дым и стрела начала поворачиваться. Виктор смотрел на человека, сидящего в центре стрелы на специальной площадке под брезентовым навесом."Машинист стрелы" — вспомнилось из руководства по работе на экскаваторе. Человек потянул на себя рычаг и ковш опустился вниз."Как совочек у детей в песочнице, только огромный…"Ковш подвешен на рукоятке к средней части стрелы. Огромные цепи, перекинутые через внушительных размеров блоки, начали перемещаться и ковш полез вверх, вгрызаясь в пласты глины. Чувствовалось напряжение — четыре домкрата около катков экскаватора, опёршись о землю, приняли на себя усилие."Теперь должен работать машинист крана…"Виктор посмотрел на второго человека, рядом с поворотным столом."Сейчас он закроет подачу пара на механизм подъёма и откроет для поворотного механизма…"Ковш поднялся вверх и стрела стала разворачиваться к порожней платформе."Готов выгружать…"Виктор снова переключился на машиниста стрелы. Тот подал рычаг от себя. Звенья освобожденной цепи пронеслись через блок, нижняя часть ковша открылась и грунт с грохотом вывалился на платформу, разметая мелкие комья во все стороны."Далее цикл повторяется…" — отметил про себя Виктор, но, после разворота, стрела замерла параллельно путям. К экскаватору устремился человек с ведром и длинной палкой. Оценивающе поднял-опустил голову — явно намереваясь лезть на стрелу."Смазчик…"Но пауза в работе была вызвана не только.необходимостью смазать механизмы. Требовалось перемещение экскаватора вперёд. Нижняя бригада начала готовить место под шпалы для укладки нового рельсового отрезка.

"Пока земля сухая, довольно быстро делают". Виктор заметил в нескольких шагах от себя деревянную лестницу и спустился в забой. Споткнулся. У основания валялись два угольных брикета."Сверху сбрасывали, что ли?"Виктор подобрал брикеты, отнёс к общей угольной куче и направился к неподвижно стоящему второму экскаватору."Что же там со вторым?"Отчитываться в Дмитров требовалось каждый день. По проекту процесс выборки грунта предусматривал одновременную работу — экскаваторы должны перемещаться, как бы, клином. На место, очищенное первым экскаватором, укладывались пути для размещения следующего. И уже тот начинал грызть свою земляную боковую стену, по кусочку, постепенно выходя на всю рабочую длину стрелы.

Размышляя, Виктор заметил, что мазанул куском угля по своей белой рубашке."Ну вот, опять…"Невольно посмотрел и на другое, едва проступающее пятно на рукаве. Вспомнилось, как после защиты дипломного проекта пили вино и белая рубашка перешла из разряда праздничной одежды в повседневную. Виктору нравился белый цвет, казалось, он позволял открыто общаться даже с незнакомыми людьми:"Вот, я чист перед вами и прошу от вас тоже искренности".

За поворотом показался второй экскаватор.

–…какой ещё винтик? — крепкий с виду, старичок размахивал руками, как птица в попытке взлететь, остатки седых волос на голове колыхались, — нет никаких винтиков, в технике есть только винт.

— Ну, Егор-рыч, посмотр-ри, какой он маленький, — картавый голос принадлежал парню в измятом картузе. Он тыкал пальцем на головки маленьких винтов тонкой защитной крышки, — а вот какой настоящий винт, — его рука вытянулась в направлении огромного винта, крепящего перекидной блок на конце стрелы.

— Сейчас покажу, — Егорыч подбежал к деревянному ящику, стоящему на земле, вынул оттуда кипу чертежей, перелистал, выхватил нужный лист и развернул, — на… на, читай… вот позиция тридцать два. Читай: винт! — провёл пальцем по строчке в спецификации деталей.

— Ладно, ладно, не шуми, — парень невозмутимо продолжал, — последний откр-ручиваю.

— Да что ж это такое, шантрапа! — Егорыч взорвался, — отвернуть, надо говорить… последний винт отвернуть осталось. Инструмент такой есть — отвёртка, называется… то, что у тебя в руке… это башку откручивают… что вы как бабы кудахчете? Когда научитесь техническим языком говорить?

— Да понял я, понял, пошутить уж нельзя, — парень сдвинул картуз на затылок.

Ремонтная бригада облепила экскаватор: трое возились у парового котла, двое висели на стреле, копаясь с перекидным блоком, пятеро, во главе с Егорычем, расположились у поворотной машины.

— Как успехи, Егорыч? — Виктор дождался паузы в перепалке и обратился к сменному механику. Егорыч спрыгнул с платформы, подошёл и протянул руку.

— Новый горизонтальный вал вроде установили, скоро пробовать будем. Вот никак не могу добиться от представителя Ковровского завода, когда новые шестерни привезут. — Егорыч кивнул в сторону высокого человека в однобортной тужурке флотского покроя и белых туфлях, стоявшего на возвышении из сложенных шпал и невозмутимо наблюдавшего за ходом ремонта. — У них на заводе переполох, передали под управление НКВД, да что толку, это ж, ремонтные мастерские, надо цеха новые строить, а это ещё пару лет, вот и собирают экскаваторы из чего могут. Завтра приходи, будем запускать поворотный механизм, с котлом тоже закончили, колосники сменить осталось.

— Егор-рыч, мы уже все гаечки откр-рутили, — из-за котла показалось извазюканное в саже, улыбающееся лицо.

— У-у-у, шельма! — Егорыч театрально погрозил парню кулаком. Тот скрылся. Егорыч зацепил взглядом курившего около котла ещё одного парня: — Эй, Петька, новый колосник не забудь поставить.

— Ладно, Егорыч, иди, гоняй свою ватагу, — Виктор крепко пожал руку неунывающему старику и направился к дальним мосткам, выводящим из забоя.

9

Очередь к заветному окошку в деревянном строении, напоминающим сторожевую будку, растянулась метров на тридцать. У каждого получающего обеденную пайку в одной руке была миска или пустая консервная банка, пальцы другой руки сжимали заветный клочок бумажки с отметкой о выполненной норме. За выполнение нормы полагалось семьсот грамм хлеба и большой половник баланды, перевыполнившие получали килограмм хлеба, кусок вареной рыбы или мяса и порцию картошки или перловки. Отказники за своим трёхсотграммовым кусочком хлеба подходили позднее.

Иван передал дежурному бумажку, на которой значилось"110", протёр краешком рубахи дно миски, испещрённое царапинами, достал из-за голенища сапога деревянную ложку и сунул миску в окошко. Из ближнего к окну огромного котла шёл приятный дымок. Иван потянулся на запах, но дежурный ткнул того в плечо, и Ивану пришлось выпрямиться. Порция перловой каши нехотя перевалилась из небольшого половника в миску. Маленький кусочек мяса стал наградой. Иван воткнул ложку в кашу, прижал подмышкой ломоть хлеба и, двумя руками удерживая миску, торопливо отошёл к длинным, наспех сбитым, столам из обрезков кривых досок. Эту временную столовую под открытым небом предполагалось держать до ноября, пока достраивали пристройку к.сараю-кухне.

Чтобы есть стоя, столешница, расположенная на уровне груди, была вполне удобной. Иван загородил руками миску, оберегая её от возможных попыток бродивших рядом зеков лишить Ивана обеда. Не раздумывая, начал с мяса. Не особо церемонясь, прихватил зубами за край куска и потянул. Конина. Кусок достался вполне проваренный — волокна легко отделялись. Придавил нёбом, ощутил сладковатый вкус, в наслаждении, смежил глаза и, уже не в состоянии удержаться, жадно проглотил. Эту процедуру он проделал три раза и только потом стал черпать перловку. Теперь он позволял себе делать паузы и осматривать окружающих.

Каждый надёжно охранял свой обед. Между неплотных рядов столов бесшумно перемещались те, кому на сегодня было назначено только триста грамм хлеба и тоскливыми глазами просили оставить хотя бы ложку баланды. Выпросить удавалось немногим — прикармливать не практиковалось.

Мясо сегодня досталось не только Ивану. Справа, у самого края доски, исподлобья косясь на соседей, стоял худенький мужичок с большим чёрным родимым пятном над правой бровью. Иван не раз его встречал, слышал, что зовут Павлом. Тот владел большой железной миской, в диаметре сантиметров двадцать, похожей на тарелку. Странно, но такое блюдце он не обменял на что-то более практичное, хотя основная масса зеков довольствовалась маленькой мисочкой или консервной банкой с ржавчиной по краям. Павел неторопливо начал с жидкости в миске — черпал её ложкой, громко хлюпая и причмокивая. Закончив, он поднял миску над головой, аккуратно наклонил и залил остатки бульона в рот. Кусок мяса он оставил на десерт и теперь решил приступить к действию. Вероятно, какие-то светские нормы поведения заставили его отделять волокна конины прямо в миске, используя ложку в качестве подручного средства. Два раза ему это удалось, он неспешно пережёвывал, когда маленький кусочек мяса попадал в рот. Но потом случилось невообразимое. Павел прицелился ребром ложки в оставшийся в миске кусок, воткнул ее, надавил, и… переусердствовал. Кусок мяса стремительно выскользнул и вылетел из миски. Павел рефлекторно пытался удержать соскользнувшую ложку, но ладонь как-то неудачно попала и ударила о край миски и ложка полетела в другую сторону. Павел, от неожиданности, обомлел и на пару секунд замер. Выйдя из оцепенения, матюгнулся и сначала наклонился за ложкой, улетевшей на пару метров. Это была роковая ошибка. Из прохода к куску мяса, лежащему на земле, рванулся Шпингалет, вмиг схватил и, не замечая налипшей грязи, закинул в рот. Павел не мог поверить, приоткрыл рот, округлил глаза и уставился на Шпингалета. Тот, довольный, жевал. Павел в два прыжка подскочил к нему со спины, руками обхватил живот, и, с силой, несколько раз надавил.

— Сука, нет… пусть тебе поперёк встанет… не твоё…

Но юркий Шпингалет хлёстко ударил Павла костлявой рукой в пах и успешно заглотил злополучный кусок мяса. Павел согнулся.

— Я его на земле нашёл, теперь это не твоё. — Шпингалет назидательно погладил Павла по спине.

Иван отломил кусочек хлеба и подобрал им оставшуюся в миске клейкую массу. Тщательно облизал ложку, завернул в тряпочку и сунул в сапог под голенище, про себя отметил."Практичнее надо быть: с мяса начинать".

Скамейка, рядом с входом в барак, не пустовала — пять человек оживлённо общались. Иван не спешил, шёл медленно, наблюдал, как двое громко ругаются. Один стоял, нависая над сидевшим, размахивал руками, что-то доказывал. Наконец, сидевший не выдержал, докурил, бросил остатки самокрутки в ржавое ведро, вскочил и решительно направился в сторону соседнего барака. Ему вдогонку неслось:"Туфта всё это!"

Иван остановился у скамейки.

— Вот скажи, Егор Фомич, — долговязый парень взволнованно продолжал, — как можно сто пятьдесят процентов дать на выборке грунта. Я к ним в забой заходил, там такая же глина, как у нас. Мухлюют, сволочи…

— Согласен, не дело это… — приземистый мужик с добрыми глазами глухо заговорил, — Ты, Коля, молодец, вроде новенький, а чувствуешь, чем кончится. На Беломорстрое, тоже пара бригад столбики переставляла. Десятников как-то уговорили, те покрывали. Проверяющие пришли только к сроку сдачи, это когда инженер не дал добро на затопление. Смотрят, на бумаге всё выбрано, а на деле работы, минимум, еще на три дня. Ну, начальство кричит:"Мы их накажем!", но на носу-то срок затопления участка, а посему, давайте вместе поднажмём. И знаешь, как-то с рук сошло… вышли все бригады на участок, в режиме авральных суток. Многие даже обрадовались — двойную порцию каши выдавали… только многие там и полегли.

— Вот и я про то же, твари, сейчас они из первого котла жрут, а нам потом всем расхлёбывать, — Коля взволнованно ходил взад-вперёд.

— Да, не завидуй, ты же знаешь, часть этой усиленной порции уркам отходит… подвязки, и с десятниками, и с контролёрами. — Егор Фомич был спокоен.

— Коля, а разве много там удаётся подтасовать? — Иван заинтересовался, но спросить более старшего Егора не решался.

— По-разному. Схема проста. Ну, знаешь, трасса по границе промаркирована бровочными столбами, напротив них, обычно в поперечине, и проводят измерение выборки. А уж тут есть возможность: по этой линии местное заглубление сделать. Квадраты широкие, по двадцать метров. На таком расстоянии уклоны в полметра и не заметны. По договорённости с проверяющим, так вообще, измерительные рейки нагло в ямки ставят. Всё от обстоятельств зависит. Все мухлюют, только нормальные бригады обычно по погоде ориентируются: при плохой мухлюют — при хорошей навёрстывают.

— Ну, это, наверное, справедливо, нормы на еду ведь к погоде не привязаны. — Иван кивнул. Егор Фомич поднялся, за ним поднялись и остальные. Потихоньку поплелись по своим делам.

— Эй, тебя Клещ просит зайти поговорить, — кто-то потыкал пальцем в спину. Иван вздрогнул и обернулся. Низенький Шпингалет улыбался, показывая рукой в направлении дальнего угла барака.

Иван часто выполнял плотницкие работы за территорией лагпункта, что ценилось. Контакты Ивана с гражданской жизнью щедро вознаграждались, прежде всего, уголовниками. Периодически, Иван выполнял и поручения Клеща. Конечно, он осознавал, что, обычно, это было пособничеством в сбыте краденого, но вопросов никогда не задавал, да и выхода у него не было. В обмен ему позволялось, без проблем, отправлять заработанные деньги семье. Да и безопасность внутри лагеря… гарантировалась.

Иван прошёл по коридору барака и остановился перед импровизированным карточным столом, перегородившим проход — двумя широкими досками, переброшенными между нижними нарами и тумбочкой. Четверо азартно выбрасывали на стол карты.

–.. потаскуха… потаскуха… потоскует, потоскует и другого найдёт, — Цыпа вскинул руку с картой и хлёстко ударил ею о три другие, лежащие на досках, — бита. Поднял бесцветные глаза, посмотрел на Ивана, не забыв прикрыть оставшиеся в руке карты.

— Ну, чего стал? Шагай! — Крупа осклабился, засунул мизинец в ноздрю, вытянул тягучую соплю и избавился от неё под доской. Непринуждённо вытер измазанный палец о штанину. Двух других Иван не знал."Вроде виделись у соседнего барака, новенькие, наверное".

Только Иван переставил через доску одну ногу, перенёс на неё вес, поднял вторую, как Крупа и Цыпа синхронно приподняли доску и Иван, зацепившись, неловко повалился на пол.

— Гы-гы, ну вот, перешагнуть даже не может, а ещё в газетах про него печатают, — Цыпа поднял общий гогот, потом обернулся на Клеща. Тот сощурил глаза — гогот оборвался. Иван молча поднялся, смахнул со штанины пыльное пятно и подошёл к Клещу.

— Ванюша, присядь, — ласковый голос Клеща заставил аккуратно пристроиться на койку напротив, — обычно я редко непосредственно к тебе обращаюсь, но просьба, так сказать, конфиденциальная. Иван сосредоточенно смотрел на Клеща, не понимая, к чему произнесены такие необычные слова, тем не менее, кивнул.

Громкий вопль покрыл все шумы барака. Иван подскочил. Клещ привстал, посмотрел на картёжников и гаркнул.

— Эй, что творите?

Иван повернулся, к горлу подкатил ком. Незнакомец из соседнего барака сдавливал руку Крупы за запястье, прижимая к доске тыльной стороной ладони. Цыпа сжимал в кулаке огромный гвоздь, пронзивший мякоть между большим и указательным пальцем Крупы.

— За что-о? — Крупа орал.

— Гнида, меченые принёс… ты кого за лохов держишь?

— Смотри, засечка на рубашке, вот в углу, — Цыпа перевернул пикового короля и червового туза, — здесь и здесь… — Цыпа выдернул гвоздь.

— Это не моя колода… — Крупа обхватил руку. Брызги крови сначала оставили яркую дорожку на доске, теперь же, капли падали на пол.

— Знай, с кем садишься… Ещё раз поймаю, костыль в ребро забью, — угрожающе проговорил урка из соседнего барака.

Клещ проворно подскочил к нему и, коротким ударом под ребро, осадил. Тот согнулся.

— Ты, плохой гость, если не можешь свои проблемы тихо решать… а здесь, я решаю, вали отсюда, — глазами показал и второму гостю в сторону выхода. За шиворот, с показной брезгливостью, пинком вытолкнул и Крупу.

— Суки, всё кровью замызгали… Цыпа, подтирай теперь это говно! — Клещ зыркнул на Цыпу и медленно возвратился к Ивану.

— Завтра, ты вроде в здании администрации работаешь? — теперь Клещ размеренно и мягко выговаривал слова, — так вот, найди время в обед, зайди по этому адресу в Мысово и передай письмо. Вложил Ивану в ладонь крохотный конвертик и показал схему, — тебе передадут небольшой свёрток. В лагерь зайдёшь, Шпингалет тебя подстрахует. Иван повторно кивнул, — Ну и молодец, ступай.

— Эй, Шпингалет, шамать охота, чего-то ты сегодня долго собираешь, — Клещ мотнул головой, ухмыльнулся, — говорят, ты сегодня мясцом с земли полакомился.

Конец ознакомительного фрагмента.